Специфика социокультурного развития России, которая сильнейшим и неблагоприятным образом отразилась на эволюции власти и государства в стране, состоит в том, что бюрократия, бюрократический слой на протяжении всей ее истории становился единственным реально правящим слоем в стране. Именно с бюрократизацией боролись представители и выразители идеи государства. Именно феномен бюрократизации в широком смысле слова — как системная характеристика всего общественного уклада жизни (в т.ч. такие «знаковые» его черты — косность, «зарегламентированное^», негибкость, «застой») — каждый раз вызывал в стране острейший социальный кризис, ставил ее на край пропасти. Следует признать, что несмотря на постоянство и неизменность властной формулы, бюрократия в России эволюционировала. Страна накопила весьма пестрый опыт в построении своей бюрократической модели. Современные исследователи отмечают в нем несколько пластов. Первоначальную формулу бюрократии, которая сохранялась в неизменном виде до XVIII века, российская власть заимствовала из китайской «имперской» модели управления, принесенной на Русь вместе с золотоордынскими традициями. «Азиатский» китайский тип бюрократии базировался на идее личной преданности каждого чиновника императору и сложном механизме пресечения малейшей возможности стать (или хотя бы осознать себя) самостоятельной политической силой. Этому служил последовательно проводившийся в жизнь принцип атомизации бюрократии, призванный предотвратить образование бюрократической корпоративности35 . Первая попытка изменения российской бюрократической модели была связана с тягой к европейскому устроению общественной жизни, предпринятой Петром I. Следует, правда, сразу оговориться, что западноевропейское влияние того периода мало компенсировало восточный бюрократический образец, ибо само носило «полуимперский» характер, унаследованный от средневекового абсолютизма. И только во второй половине XIX в., в эпоху реформ Александра II, Россия претерпела первые попытки изменения в духе, близком к современной идее рациональной бюрократии. Именно тогда она получила название «либерально-консервативной просвещенной бюрократии», стала синонимом управленческого «звездного часа» бюрократии, как отмечают авторы36. Влияние это, однако, не смогло сломить глубоко укоренившуюся имперскую бюрократическую традицию. К началу XX в. бюрократия воспринималась в России фактически как слой, узурпировавший доступ к общему благу, и как величайшее бедствие. Б.Н.Чичерин писал: «В настоящее время бюрократия... — корень всего зла; она стала между верховной властью и народом, задерживая правду, распространяя ложь, обращая все на свою собственную пользу.. Она долгое время была всемогуща и употребляла это положение во зло. Медленность, формализм, лихоимство, притеснения, своекорыстные виды, равнодушие к общему благу — вот явления, которые слишком часто встречаются в ее рядах.»37. В такой форме российская бюрократия успешно просуществовала до революции 1917 года, благополучно пережила ее и была унаследована советской системой. Более того, именно на советском этапе своего развития она получила наиболее мощный импульс развития, вобрала в себя атрибуты партийности и тоталитаризма. Бюрократия, таким образом, стала своеобразным символом системы русской власти. «Царская бюрократия», «бюрократический социализм» — общеизвестные наименования в социальной истории России. Отсюда и главная проблема, которая встает при всех попытках переустройства общества, — борьба с бюро кратизмом. Эта идея присутствовала во всех проектах преобразований российской власти, начиная с петровских времен вплоть до революционных событий 1917 года. Лозунг борьбы с бюрократизмом выдвигался В.И.Лениным в 20-х гг. XIX в., когда возникла необходимость преодолеть «социалистическую бюрократическую систему». Хрущевские преобразования середины XX в. тоже начинались с Призывов схватки с бюрократами. Эпоха устремления к стабилизации российской государственности начала XXI в., свидетелями которой мы ныне являемся, также отмечена желанием преодолеть всевластие бюрократической машины. И тот факт, что государство разрушено, а бюрократия есть, и она всемогуща и вездесуща, есть свидетельство того, что необходимо различать идею государства и идею управления. Вся российская политическая философия отмечает масштабность бюрократизации страны, которая отлична от европейского феномена бюрократии количественно и качественно. Это явление даже получило специфическое наименование «средостения» бюрократии. В России в дисфункциональную бюрократию вырождается все: и чиновничество, и партия, и профсоюзы, и хозяйственные единицы, и даже сама Церковь. Вместо позитивных посреднических функций такая бюрократия стремится из средства стать целью. Она переходит из поля конкретно-функционального во властно-политическое. Всякий чиновник желает быть не обслуживающим звеном, а начальником. Причем если западная бюрократия хочет отграничить некоторую «зону власти», чтобы использовать ее как «зону свободы» для себя или свободы от ответственности, то российская бюрократия хочет расширить свою «область власти», чтобы превратить ее во власть над другими, в произвол власти. Разорвать порочный круг превращения бюрократии в самоцель, по мнению российских мыслителей, может только единоличный властитель, который представляет собой силу, независимую от узкогрупповых интересов. Так, исходя из бюрократической сущности власти и особой бюрократической мощи, обосновывается необходимость державности и укрепления вертикали власти. Проблема бюрократии для России не есть только проблема косности определенного управленческого слоя. Эта проблема — не организационная, а политическая и философская. Бюрократия в России — это специфическая матрица русской власти. Широко известна характеристика бюрократии как социального слоя, который в целях сохранения status quo, в рамках правил игры капиталистического общества с его индивидуализированными интересами, выдает свой узкокорыстный интерес за «всеобщий интерес». Призванная объединять, она фактически «разъединяет и властвует». В России функция бюрократии глобальнее и губительнее. Укорененность бюрократии как единственной привластной силы, как ведущего правящего слоя тормозит прогрессивное (реальное и теоретическое) разделение власти на власть, отправляемую как суверенитет, и власть, отправляемую как собственность, — разделение, составляющее центральный тезис прогрессивного развития современного общества. Об этом особом характере русской власти хорошо сказано у американского исследователя Р.Пайпса: «Каждый, кто изучает политические системы незападных обществ, скоро обнаружит, что в них разграничительная линия между суверенитетом и собственностью либо вообще не существует, либо столь расплывчата, что теряет всякий смысл, и что отсутствие такого разграничения составляет главное отличие правления западного типа от незападного. В условиях первобытного общества власть над людьми сочетается с властью над вещами, и понадобилась чрезвычайно сложная эволюция права и институтов (начавшаяся в Древнем Риме), чтобы она разделилась на власть, отправляемую как суверенитет, и власть, отправляемую как собственность. Мой центральный тезис состоит в том, что в России такое разделение случилось с большим запозданием и приняло весьма несовершенную форму. Россия принадлежит par exellence к той категории государств, которые политическая и социологическая литература обычно определяет как “вотчинные” (patrimonial). В таких государствах власть мыслится и отправляется как продолжение права собственности и властитель (властители) является одновременно и сувереном государства и его собственником»38. О том же пишут и русские исследователи. «Различие между происхождением королевской власти на Западе, основанной на феодальном строе, и власти русского Государя, выросшей на почве частноправовых отношений, стоит в значительной степени в связи с различием в поземельных отношениях у нас и на Западе. Взгляд князей на свое княжество как на свою частную, родовую собственность, как на вотчину, проходит красной нитью через всю историю вплоть до смутного времени», — отмечает известный русский правовед Н.А.Захаров39. «Боярская вотчина, — пишет русский историк, специалист по истории XVI—XVII вв. С.Ф.Платонов, — это миниатюра Московского государства, и по первому впечатлению вы не знаете, что подумать — государство ли слагалось по образцу вотчины или частное вотчинное хозяйство по образцу государст- венного?»40 . О том же свидетельствовал исследователь русской истории В.О.Ключевский, указавший на фамильную привычку русских самодержцев волюнтаристски распоряжаться вверенными им владениями. Воеводы и князья привыкали своевольно переделывать людей и общество в соответствие со своими хотениями и взглядами. Всякий новый властитель видел «в своем владении не готовое общество, достаточно устроенное, а пустыню, которую он заселял и устраивал в общество»41. Следствием этого порочного «вотчинного» начала властвования явилась сохраненная российскими правителями вплоть до современности «метафизика своеволия» — понятия державного дела как удела, составляющего личную собственность владельца42. Приходится признать, что до сих пор власть в России по своей природе предстает как патримониальная, вотчинная, мешая формированию безличного, правового ее характера — социальной механики, дающей возможность отделить собственно власть от собственности на нее. «Вотчинность» российской власти пытался преодолеть своими реформами еще Петр Первый. Как отмечал Н.Н.Алексеев, «у Петра I, если не совсем, то в значительной степени можно считать. изжитыми те патримониальные представления о государстве, которые владели старыми московскими князьями. До Петра. в ходячем политическом сознании народа идея государства сливалась с лицом го сударя, как в частном общежитии домохозяин юридически сли- ваетсясосвоимдомом»43. Однакочетырестолетиясиустя,вХХв., в начале 90-х либеральная «перестройка» бурно началась и ныне завершается именно в традициях русской «вотчиннос- ти» — крупная и средняя собственность оказалась неотделимой от чиновников верхних и средних эшелонов власти. Вотчинный характер российской власти, отождествляющий отношения власти и собственности, распространялся и на область собственно политической власти. «Между разными видами собственности не проводили никакого различия: вотчиной было и поместье, и рабы, и ценности, и права на рыболовство и разработку недр, и даже предки, или родословная. Еще важнее, что ею была политическая власть, к которой относились как к товару»44. Смешение двух видов власти, а точнее, сведение сущности политической власти к административной, вело к изъятию из общественной жизни закона, к господству произвола. Сегодня в России говорят о возрождении политики, о процессе оформления собственно политической власти, в основе которой лежит особая логика функционирования — логика борьбы идей относительно понимания целей общества, его устройства, трансформации. Проблема переходного периода состоит в том, чтобы при наличии консолидированной бюрократии не дать административной власти перетянуть на себя всю власть в обществе, и таким образом вернуть общество на путь «бюрократического ритма развития»45. Важность существования собственно политической власти для общества исключительно велика потому, что только ее логика, являясь зеркально противоположной логике административно-бюрократической власти — вторым ликом Януса власти — способна в диалектическом взаимодействии с ней двинуть общество по пути конструктивных реформ. В современном западном анализе государства исследуются различия между этими двумя формами власти — политической и административно-бюрократической. Такого рода работы утверждают, что можно говорить о двух самостоятельных и даже при определенных условиях враждебных друг другу логиках функционирования государственной власти46. Проблема эта восходит к веберовскому анализу структуры государства, представленной слоем чиновников-исполнителей, с одной стороны, и «профессиональных политиков», с другой47. Свидетельством автономности каждого из рассматриваемых типов власти, по мнению французского исследователя А.Леру, является, в частности, то, что каждая имеет особый профессиональный дискурс, свою риторику. Административный язык, например, непонятен и темен для всех, кто не бывал в коридорах бюрократических учреждений. Принудительный и насильственный для постороннего, он в то же время очень содержателен для тех, кто вышагивает по министерским дорожкам. Совершенно иные по характеру, и тоже особые, лингвистические штампы существуют среди людей политики. «Особые диалекты, которые присущи каждой из этих властей, — пишет А.Леру, — есть определенного рода защита, укрывающая каждого из них от другого типа власти»48. В Советской России слияние административного типа власти и политического было настолько тесным, что последний (политический) не имел возможности проявить и утвердить свою собственную логику существования. Более того, власть, называясь политической и создавая впечатление политизации всего и вся (власть КПСС), на деле функционировала по логике власти административно-бюрократической. Долгое время считалось, что административная власть — это всего лишь государственный аппарат, т.е. механизм, который по природе своей «нейтрален» и может быть приспособлен и подчинен новой идеологии, новой социальной парадигме. В 1917 году большевики, постулировав слом старой буржуазной государственной машины и ее замену новой — социалистической, пытались реализовать теоретический постулат о «нейтральности» административной власти. При этом предполагалось, что именно это ее качество дает возможность быстрого переустройства на основе новой «политической формулы». Однако история со зловещей иронией доказала, что результатом многолетней борьбы с бюрократизмом в новой Советской России стало подлинное торжество бюрократии и построение крепкого бюрократического государства. Административный тип власти не только автономен и устойчив, он носит экспансионистский характер. Это означает, что бюрократическая модель властвования действует не только в рамках административной функции, а способна захватить ту часть государственной власти, которая должна жить по законам политической логики властвования. Административная власть не только не состоит на службе иных, внешних по отношению к ней интересов, но служит, прежде всего, своим собственным интересам. В отличие от административной, политическая власть призвана выработать проект существования общества, и потому вовлечена в трудный процесс генерации идей о целях, смысле, задачах и стратегии развития общества. Отличительной чертой логики политической власти является тождество личных амбиций лидеров и судьбы нации. В современном российском контексте такое тождество является исключительно прогрессивным фактором. Именно наличие такого тождества и тем самым возведение общего интереса на адекватный пьедестал и есть признак политического деятеля в отличие от узкоэгоистического «предпринимателя от политики». Проблему разделения политиков на основе мотиваций их деятельности как политиков для себя и политиков ради самой политики поставил еще М.Вебер в своей знаменитой работе «Политика как призвание и как профессия». Основу административной власти в идеале, писал он, составляет беспристрастность, а стержень политической власти образуют борьба и страсть. В основе разницы интересов между административной и политической властью лежат масштабы действия той и другой. В первом случае они ограничены целями конкретной организации, во втором — государственными приоритетами, т.е. такими конечными целями, которые связаны с жизненными интересами господствующего порядка в целом. Разница размаха деятельности и приверженность разным интересам создают дифференциацию принципа ответственности представителей административной и политической типов власти, выявляя их противоположность и даже антагонизм. «В случае, если вышестоящее учреждение настаивает на приказе, кажущемся чиновнику ошибочным, дело чести чиновника (несмотря на его представления) — исполнить приказ под ответственность приказывающего, выполнить добросовестно и честно, так, будто этот приказ отвечает его собственным убеждениям. Без такой в высшем смысле нравственной дисциплины и самоотверженности развалился бы весь аппарат. Напротив, честь политического вождя, т.е. руководящего государственного деятеля, есть прямо-таки исключительная личная ответственность за то, что он делает, ответственность, отклонить которую или сбросить с себя он не может и не имеет права»49. Наличие чувства ответственности теснейшим образом связано с понятием внутренней опоры, существующей как в самой политике, так и в политическом деятеле. Эту опору, подчеркивал М.Вебер, может составлять только приверженность служению какому-либо делу, будь то конкретная миссия или идея. Последняя предполагает ту или иную степень концептуализации цели и опредмечивание самой этой веры. Таким образом, первейшим требованием, без которого не может существовать ни государственная власть, ни само государство, является его концептуальная основа — идеология. Идеология же базируется и теснейшим образом переплетается с требованиями, которые соответствуют и исходят из общего блага конкретного народа. В этом и состоит, по М.Веберу, основа основ собственно политической логики действия. Особенность России состоит не только в том, что в ней долгое время не пытались решить задачу разделения суверенитета и собственности (дворянство, к примеру, обладало землей и властью вплоть до 1917 года). Более того, своеобразие ситуации в том, что в России пытались решить эту задачу путем возвышения идеи власти над идеей собственности. Это делалось благодаря максимизации нравственной категории «служения», которая единственная во все века была призывом к спасению. Звездный час бюрократии потому и был «звездным», что бюрократия была «просвещенной» — светом православной веры и любви к Царю и Отечеству, скрепленными печатью аристократического кодекса чести. Превознесение идеи служения не достигло полностью своей цели — ликвидации бюрократии в России. Но сегодня все же следует признать, что нельзя полностью игнорировать эту русскую традицию. Ибо европейская интерпретация бюрокра тии, несмотря на прагматическое стремление решать социальные проблемы на пути социальной техники, не есть отрицание этических основ бытия. Достаточно напомнить теорию «идеального типа бюрократии» М.Вебера, которая есть не что иное, как высокий призыв кдолгу, профессионализму и чести. Из каждой революции в России, из каждой попытки наступления на бюрократию последняя выходила еще более сплоченной и даже получала новый «более высокий», более могущественный (с точки зрения полноты власти) статус. Так, «царская бюрократия» — это, по сути, та же боярская бюрократия, против которой строил свою абсолютную власть Иван Грозный и которую Петр I преобразовал в «легальную» бюрократию, в «служилое сословие». Это — оппозиционно настроенный монарху слой, который, однако, не несет в себе демократического смысла. Это — та же своекорыстная «не-правовая» власть, но власть не одного лица, а слоя. Революция 1917 года первой и главной своей государствоустроительной задачей поставила задачу «разбить старую бюрократическую машину». Думали, что речь идет об аппарате управления в европейском значении этого понятия. Однако в России бюрократия больше, чем аппарат. И потому симптоматично, что новым статусом бюрократии после всех попыток ее ликвидации стало ее новое качество — «номенклатура». Этим был сделан очень важный шаг в сторону легализации советского типа бюрократии как властвующего слоя. «Номенклатура» — это советский «статус» бюрократии. Это — не европейская бюрократия веберовского функционального смысла, которая встроена в аппарат управления с целью обслуживания бесперебойной работы механизма управления. Номенклатура — это синтетическое образование, специфически российское, которое есть одновременно и элита, и власть, и социальный слой, и особая политическая культура, и образ жизни со специфическим набором ценностей и особым мировоззрением. Следующая революционная инициатива — начала 90-х — привела к новому изменению статуса российской бюрократии. Она приобрела мафиозный облик, т.е. фактически стала «кастой» власти нового типа. При этом любопытно то, что новая каста вобрала в себя все ценностные и «культурологические» установки советской номенклатуры. Она оставила за собой почти весь набор особых благ и привилегий, которыми пользовалось советское высшее чиновничество. Новое, что ее отличает, — это приобретение более устойчивого фундамента — капитализация ее образа жизни. То, что новая бюрократия в России, — не функция, а власть, подтверждается ее проявлением себя как олигархии, которая есть не что иное, как социальный слой, обладающий капиталом и властью. Такие черты, как своеволие, бесконтрольность, безнаказанность и безответственность российской бюрократии имеют определенные исторические предпосылки. Особое положение бюрократии как слоя, имеющего собственную волю и власть, с одной стороны, и избегающего контроля и надзора за собой обязано специфике российского «института кормления». Как известно, механизм «кормлений» возник еще в Древней Руси и был укреплен во времена Петра I. Древнерусские князья управляли своим имением через приказчиков, которые фактически распоряжались хозяйством. Приказчик исполнял роль администратора и собирал доходы для князя. При этом с его ведома брал за труды ту или иную часть прибыли. Так возникли «кормления» и «пути». Кормленщики очень часто злоупотребляли своим положением, неправомерно увеличивая свою часть дохода, обременяя население поборами. И вот тут проявляет себя один важный и имеющий далеко идущие социально-политические последствия момент, в корне отличающий российскую административную систему от европейского мира. Для борьбы со злоупотреблениями кормленщиков верховная власть не применяла мер публично-правового характера — ревизий или контроля. Население преследовало корыстных управляющих путем челобитных хозяину или царю. Таким образом, из практики изымалась идея суда как инстанции общественного публичного преследования нарушителей. Фигура высочайшего властителя воспринималась как единственная опора и защита обиженных. Предполагалось, что народ ищет правды у царя-батюшки, он же, в свою очередь, опекает народ как «дите малое». Всевластие бюрократии вкупе с неразвитостью гражданского общества привело к сохранению в России, по сути, монархического восприятия государственной власти. Монархическое учение о государстве отождествляло теистического Бога с царем или королем. Для теологии, однако, чрезвычайное значение имеет понятие чуда, которое предполагает не что иное, как нарушение законов природы путем непосредственного вмешательства Бога. Аналогично в монархически устроенном государстве подразумевается возможность обращения к царю напрямую, минуя прямую бюрократическую иерархию, испрашивая у него, как у Бога, чрезвычайного вмешательства в действующий (право)по- рядок. Неизменность бюрократической властной формулы и сегодня подпитывает надежды большой массы населения на решающую роль президента в политической жизни российского общества как представителя высшей воли в стране. Специфичность русской бюрократии проявляется также в особом психологическом качестве восприятия власти, которое определяется как «жажда начальствования». Дело в том, что сама материя власти понимается как неограниченная. Проблема в том, чтобы приобрести власть, а там уже она видится как всевластие, как произвол — без меры и границ. Возможно, это свойство русского характера имеет истоки в географических особенностях природной среды, в которой живет народ. По точному замечанию Б.Н.Чичерина, «отличительное свойство русского ума состоит в отсутствии понятия о границах. Можно подумать, что все необъятное пространство нашего отечества отпечаталось у нас в мозгу. Всякое понятие является нам в форме безусловной»50. В отношении властных отношений подобное восприятие поразительно характерно для обеих сторон властных отношений — и для руководителя и для нижестоящего. Получив властные полномочия, начальник видит свою власть как безграничную и безусловную и всякое законное сопротивление подчиненного воспринимает как своеволие и неуместный бунт. Со своей стороны, подчиненный априори ставит себя в положение бессловесной жертвы, либо покоряясь всякому требованию начальника, либо замыкаясь в безропотной ненависти к нему и не ища законных мер противодействия. Такой характер власти создает невозможность реформирования общества снизу через активное уравновешивание встречных требований власти и гражданского общества. Но тогда ре зонной остается модель развития в форме периодических революционных взрывов действительности с последующей усиленной реставрацией прежних матриц управления. Как следствие «бюрократической системности» в России «прижился» революционный тип изменения правопорядка. Периоды бюрократической косности и застоя резко сменяются революционными взрывами, которые выливаются в периоды анархии и вседозволенности, «буйства натуры». Два властных идеала господствуют в русской ментальности — анархическая вольница и зарегламентированный до мелочей порядок. Система периодически опрокидывается, характер социальных процессов меняется мало. Как показывает новейшая история, в России не были плодотворны попытки федерализации и парцелляции власти, делавшиеся из благих побуждений по хорошо работающему в США американскому образцу. Такая децентрализация создала больше издержек, затормозила развитие, привела страну к потере исторического и экономического времени. Выстраданное историей и, казалось бы, позитивное стремление разрушить ригидность бюрократической машины через ее «дробление» в конце XX столетия привело к дисфункциональному эффекту плюралистической бюрократии, превратив страну во множество отгороженных друг от друга феодальных уделов, власть «бюрократических князьков» в которых не только не ослабла, но, напротив, консолидировалась и стала непреодолимым препятствием для подлинной модернизации. Реформаторская ошибка здесь связана с волюнтаристским стремлением совершить большой скачок из модели сильного государства в слабое, что является лишь иллюзией трансформации. Сохраняя (по крайней мере, в переходный период) императивную логику сильного государства, следовало идти по пути наращивания профессионализма административного аппарата, приближающего его к веберовской модели, и постепенной передачи части его функций новому гражданскому обществу по мере конституирования последнего, а не ограничиться механическим разделом сфер влияния в условиях полного отсутствия гражданского общества. Результатом скачка явилось то, что матрица бюрократии осталась преж ней и бюрократическое равновесие быстро восстановилось, еще более стянув «бюрократический ошейник», мешающий эффективному развитию. Неизменность «вотчинного» характера российской власти порождает ошибочное отношение к государству со стороны революционеров — инициаторов «взрыва» системы. «Как носители власти до сих пор смешивают у нас себя с государством, — так большинство тех, кто боролся и борется с ними, смешивали и смешивают государство с носителями власти», — писал еще в начале века П.Б.Струве51. К великому сожалению, слова его остаются справедливыми и доныне. В России и реакционеры, и революционеры путают «государство» с конкретными физическими лицами, в данный момент отправляющими властные функции, — отмечают современные авторы52. Но такой взгляд на государство мешает формированию объективноположительного к нему отношения как принципиально ценностно-прогрессивному институту общества, как воплощению идеи права, участнику и посреднику в создании истинной демократической властной формулы. В итоге мы оказываемся в вечном социально-историческом «порочном замкнутом круге», антигосударственном молохе «бюрократического феномена». Традиционным противовесом произволу власти является противопоставление ей другой власти. История выработала такой противовес — это развитие независимой судебной власти при одновременном укоренении в общественном сознании ценности правового начала и закона. Однако именно эти условия получили крайне слабое развитие в российской действительности. Правовой нигилизм и правовая неуверенность были и остаются частью общественного сознания всех слоев российского общества: от наиболее образованных (интеллигенции) до самых малообразованных. Б.Н.Чичерин, русский философ и правовед, указывая на эту русскую беду, приводит замечательный пример из немецкой истории. «Фридрих II возрадовался, когда мельник, которому он грозил отнятием имущества, отвечал: “Вам это не удастся; есть судьи в Берлине!” Такой ответ едва ли когда мог раздаться в русской земле, — пишет Б.Н.Чичерин, — Нет, может быть более грустного явления в нашей исторической жизни, как то, что у нас никогда не было праведно го суда, который бы внушал к себе доверие общества. Со времени древних тиунов и судей-кормленщиков удельного периода судья в народе считается чуть ли не синонимом с лихоимцем. Это зависит не от учреждений, не от случайного направления власти. Это просто элемент, который исторически не выработался, которого нет в народе»53. Эти строки были написаны столетие тому назад. С сожалением приходится констатировать, что мало что изменилось в этом отношении и в наши дни. Проблема борьбы с бюрократией не есть только организационная проблема. Отчасти это проблема нравственная. Важно нравственное воспитание общества в целом, в том числе «возвышение» бюрократического сознания, четкое определение связанности бюрократических функций с идеями общего блага и общественной пользы. Являясь частью государственной власти, бюрократия по самой сути своей функции напрямую связана с понятием служения общему благу. Однако общее положение таково, что главные обвинения в ее адрес связаны именно с равнодушием к общему благу, а чаще — со своекорыстием в использовании своего особого положения именно в отношении общего блага и общественной пользы. Очевидным социальным противовесом бюрократическим извращениям является гласность. Именно в гласности состоит истинная позитивная задача «четвертой власти» — СМИ. Именно гласность позволяет ограничить расползание «бюрократической опухоли» в социальном организме. Проблема, таким образом, переходит в плоскость духовно-идеологическую. Как и все остальные слои общества, бюрократический управленческий слой попадает в ситуацию отсутствия общих ориентиров государственного служения, проекта общества и перспектив развития. Ситуация усугубляется тривиальным для любого переходного периода положением, когда в условиях общего расстройства и слабости государства и государственной власти бюрократия становится единственной организованной силой, способной удерживать управление страной. Искушение властью оказывается чрезмерным по сравнению с периодами устойчивого и стабильного развития. Единственной мерой, противодействующей этому бюрокра тическому дефекту, является, в таком случае, общее усиление государственной власти — единственной силы, способной консолидировать общество и определить главные направления его развития. 2.