1 6.3. Национализм и государство                          

Как отмечают в своих работах антрополог Эрнст Геллнер и историк Эрик Хобсбаум, существует нераз- 180 рывная связь нации и государства. Не случайно в запад-

ной политической науке получила право гражданства концепция государства-нации.

Такой подход позволяет освещать национализм как таковой, а также и националистическое чувство, связанное с национализмом.

«Национализм, — утверждает Э. Геллнер, — является в основном политическим принципом, в соответствии с которым политическое единство и национальное единство должны быть совмещающимися... Националистическое чувство является гневным чувством, которое порождается нарушением этого принципа или чувством удовлетворения, которое возникает по мере его реализации. Националистическое движение является движением, которое порождается этим чувством»[184] (выделено нами.— В. Ж., М. Ж.).

Именно на основе этого политического принципа в XIX в. возникает новый тип государства, а в XX в. такое государство становится господствующей этатической моделью, получившей на Западе, как мы уже отмечали, наименование государство-нация, которое порвало связь с наследственными монархиями во многих странах и утвердило новый тип легитимности, радикально отличающийся от легитимности монархической.

Согласно Э. Геллнеру, подъем национализма и утверждение государств-наций стали возможны в результате глубоких экономических трансформаций, происходивших в аграрных прежде обществах, на основании которых утверждались индустриальные общества.

Заметим: аграрные общества были культурно фрагментированными, что находило свое выражение в факте существования, по Геллнеру, «высокой культуры», которую исповедовало небольшое число клерков, не имевших ни средств, ни потребностей, ни желания распространять ее (или навязывать ее) на всю совокупность населения.

сути крестьянских, изолированных друг от друга. Эти сообщества не соприкасались с этой «высокой культурой». Они опирались на значительно отличавшиеся между собой местные культуры. Такая сегментированность и гетерогенность культур в аграрных обществах определяла тот факт, что «государство было заинтересовано в сборе налогов, поддержании мира и не более того, и оно не было заинтересовано в развитии коммуникации между сообществами, которые находились в его подчинении»[185].

Такой подход государства к разного рода сообществам по мере индустриализации постепенно утрачивает право на жизнь. Утверждение рыночных отношений, переток значительной части аграрного населения в города с тем, чтобы работать в промышленности, помимо всего прочего, предполагают разрыв с культурной сегментацией, присущей аграрному обществу, и развитие процессов культурной стандартизации, в частности общего языка на всей территории государства, единых мер и весов, единых денег и т. п. Культурная стандартизация вызывала к жизни процессы новой социализации, которая обеспечивала бы интеграцию индивидов не в местные культуры, а прежде всего в общую для всего государства культуру. В этом процессе существенную роль играло утверждение единой системы образования в стране.

Во всех этих процессах, безусловно, значительную роль играло государство. Но было и обратное влияние, заключавшееся в том, что по мере утверждения общей для всей страны социализации позиции государства в обществе еще более укреплялись. Согласно Э. Геллнеру, решающее значение в этом двойственном процессе играл тот факт, что государство обладало «монополией на легитимное образование... (бывшей) в этих условиях монополией более важной и более значимой, чем монополия на легитимное насилие»[186].

Именно монополия в области образования сыграла решающую роль в том, что династическое (или абсолютистское) государство уступило место государствам-нациям, что стало, в свою очередь, предпосылкой для формирования наций.

ГДСУШПИ и НАЦИЯ

Как утверждает Э.

«Национализм, — утверждает Э. Геллнер, — заключается, по существу, в том, чтобы навязывать для всего общества высокую культуру там, где население в своем большинстве и в своей тотальности жило в условиях нижестоящих культур. Это означает распространение и генерализацию языка, распространяемого школой и контролируемого университетом, кодификация которого отвечала требованиям технологии и бюрократии с тем, чтобы позволить точную коммуникацию. Это свидетельствует о том, что утверждается анонимное и безличное общество, состоящее из атомизированных и взаимодействующих между собой индивидов, связь между которыми зависит особенно от общей культуры этого типа там, где находилась комплексная структура местных сообществ, опирающихся на народную культуру, воспроизводство которой обеспечивалось локально самими микрогруппами на основе партикуляризма»[188].

Подобный подход к национализму спустя несколько лет после Геллнера использовал и Э. Хобсбаум. Он. в частности, утверждал:

«1) Я использую термин "национализм" в том смысле, как его определял Геллнер: "Национализм в своей основе является принципом, в соответствии с которым единство политическое перекрывается единством национальным..."

2) ...я не рассматриваю "нацию" ни как основную, ни как неизменную социальную целостность. Она относится исключительно к особому и исторически недавнему периоду. Она является социальной целостностью в силу того,

что связана с определенным типом современной территориальной государственности, "государством-нацией”, и говорить о нации или национальности без учетах этих двух понятий исторической реальности не имеет смысла.

Соглашаясь с определениями нации и национализма Геллнера, Э. Хобсбаум акцентирует внимание в вопросе возникновения наций и создания государства-нации не столько на экономических факторах, сколько на факторах политических.

В аргументации Хобсбаума центральное место занимает вопрос разрушения династического господства, что вызывало к жизни необходимость отыскания нового основания и нового оправдания политической верности и территориальных границ существующих государств2. Возникновение «национального принципа» как способа организации и легитимации государств было связано с утверждением либеральных принципов, которые получили право гражданства во многих западных государствах. Даже в тех государствах, где сохранялась монархия, например в Великобритании, постепенно утверждался новый способ легитимации их существования. Этот новый способ отдавал предпочтение горизонтальным связям, которые определялись языком, религией и общей историей. На место привычного прежде «вертикального» авторитета правителя (короля, царя и т. п.) приходит авторитет сообщества индивидов, который рассматривается как естественное и предшествующее государству. И в силу этого вполне естественно утверждается демократическая идея, в соответствии с которой политическая власть исходит от народа, с одной стороны, а с другой — утверждается национальный принцип, согласно которому государство воплощает нацию, прида-

: Hobsbaum Ё. Nations et nationalisme. P. 26-28. Э. Ренан в письме от 13 сентября 1870 г. писал: «Ясно, что как только отказываются от принципа династической легитимности, то для определения территориальных границ государств существует только право национальности, т. е. естественных групп, определяемых расой, историей и волей населения» (см.: Hermel G.

184              P.,              1996.              P. 130).

ющую ему (государству) легитимность. Это подтверждает и тот факт, что суверенитет, «изъятый» у королевской или царской особы, передается не «народу», а «нации».

Нужно сказать, что с конца XVIII в. демократический принцип и принцип национальный утверждаются в Европе на параллельных курсах как принципы, противостоящие власти абсолютистского и династического государства. Однако обращение к нации не является только средством противостояния династической (и абсолютистской) форме государства: на основании национального принципа повсеместно создавались условия для разрыва с династическими связями.

Признание существования нации создает новые основания для политической верности, которая теперь связывается не с сувереном, а с группой, сообществом, расположенным внутри определенных территориальных границ, и авторитетом государства. Создание нации, объявление об ее формировании, а также последующая работа по определению и построению национальной идентичности приводят к появлению чувства некоторого обязательства и принадлежности к вполне определенной национальной группе и тем самым возникновению некой гарантии к подчинению политической власти, которая действует от имени и во имя этой самой социальной группы.

«Согласие населения, — утверждает Ф. Бро, — в действительности обусловлено и даже построено при помощи интенсивной работы по социализации. Она требует, например, вбивания в голову стандартизированного общего языка, отождествления принятой (в стране) национальной идеологии, обучения истории с ее пантеоном великих людей или фигурами, на которые ссылаются»[189].

В то же время экономические и политические трансформации западных обществ предполагали необходимость создания новой, более эффективной базы для мобилизации населения. Необходимо было создать некий проект и возможную форму конкретной политической и социальной организации, которая охватывала бы если не все, то, по крайней мере, большинство населения.

призванной воплощать и утверждать вполне определенный социальный и политический порядок.

Важно отметить, термин «мобилизация», который мы используем, включал в себя мобилизацию военную, которая представляет собой готовность мобилизованного индивида рисковать своей жизнью для защиты и утверждения этого социального и политического порядка. Характер этой мобилизации существенно изменился со времени Французской революции, положившей во многом начало перерастанию бывших династических войн в национальные. Это прозорливо смог увидеть и показать незаурядный мыслитель Карл Филипп Готфрид фон Клаузевиц (1780—1831). В своем знаменитом произведении «О войне» он показал, что подобно влиянию революционной, или республиканской, веры демократическая мобилизация приобретала такую интенсивность, которой не было прежде1. Своеобразной пружиной такой мобилизации была националистическая идеология. Перед лицом разрушения экономического и политического порядка династического режима идея нации позволяла укреплять политическую преданность государству, содействовать развитию нации, а главное — «создавать социальные связи» внутри сообщества, рассматриваемого как солидарное, и идентифицировать это сообщество.

Изначально национализм утверждался сверху политическими элитами, которые видели в нем эффективный инструмент легитимизации и мобилизации населения. Реальные успехи в деле легитимизации и мобилизации, а также успехи государств-наций в области политической, экономической, военной содействовали тому, что национализм получил всемирное распространение в XIX в. Политические лидеры и политические элиты во многих странах на фоне указанных успехов идей национализма активно участвуют в разработке и распространении националистической идеологии, что выражалось главным образом в преобразовании центра и обеспечении политического единства общества. Эти цели, как известно, представляют собой сердцевину политики государства-нации.

Вместе с тем национализм становится привилегированным политическим ресурсом разного рода меньшинств и элит, которые по тем или иным причинам ока-

зались в стороне от доступа к власти. Эти группы населения на основе идей национализма нередко становятся на путь выдвижения своих требований и стремятся добиться их признания государством или же на основе националистических требований осуществляют стратегию мобилизации людей для того, чтобы выйти из состава государства. Политологи в этой связи нередко говорят в первом случае — о «национализме сверху» (распространяемом государством), а во втором— о «национализме снизу». В этом втором случае построение нации как бы опережает формирование государства[190]. При этом оба указанных подхода не противостоят, а дополняют друг друга. Даже в случае, когда национализм строится под воздействием активности масс снизу, он всегда дополняется усилиями государства по развитию единого национального языка общения, утверждению национальных символов и т. п.