В.              П. Милецкий, А. В. Алейников ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА ИНСТИТУИОНАЛЬНОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ РОССИЙСКОГО БИЗНЕСА И ВЛАСТИ

Современный российский капитализм вызывает немало вопросов относительно его происхождения, функционирования, механизмов связей государства с бизнесом и экономических результатов.

Растущий интерес вызывают у ученых жизнеспособность данной модели. В особенности актуализировались проблемы, связанные с перспективами изменений в системе отношений государство- бизнес перед лицом глобализации, ибо становление российской модели со всеми ее особенностями совпало по времени с открытием страны внешнему миру.

Сменив парадигму развития — от совершенствования плановосоциалистического народного хозяйства к рыночной экономике — Россия столкнулась с проблемой, которую вынуждена решать в сжатые исторические сроки. Речь идет об интеграции как совпадающих, так и противоречивых устремлений частного сектора с интересами государства в контексте национальной социально-экономической политики. Не только бизнес, но власть и общество пытаются вести диалог друг с другом в стремлении определить стратегию и тактику дальнейшего взаимодействия, а также принципы этого взаимодействия.

На повестку выдвинулась необходимость формирования системы управления и механизмов взаимодействия государства и бизнеса, адекватных конституционно декларируемым целям с тем, чтобы обеспечить формирование в России социального рыночного хозяйства европейского типа, предусматривающего политическую легитимацию российского бизнеса и его признание обществом, поддер-

© В. П. Милецкий, А. В. Алейников, 2007

жание и развития малого и среднего бизнеса, структурную перестройку и модернизацию промышленного сектора экономики.

Налаживание конструктивного диалога между бизнесом, властью и обществом посредством развития институциональных механизмов гражданского общества является условием повышения капитализации российского бизнеса, самоорганизации и консолидации бизнес-сообщества и позволяет отстаивать не только экономические, но и политические цели. Социальная ориентация и организационная культура цивилизованной конкуренции призваны стать не только основой самоорганизации делового сообщества, но и фактором взаимопонимания с бизнес-партнерами. Начавшийся процесс становления функциональной системы представительства российского бизнеса и обозначившиеся тенденции к саморегулированию, призваны усилить прозрачность, открытость бизнеса перед обществом и способствовать ускорению легитимации бизнеса и повышению его инвестиционной привлекательности.

Таким образом, речь идет о специфической политической логике институциональной трансформации взаимодействия бизнеса и власти в условиях известной «вертикализации» системы исполнительной власти, усиления «властной семейственности» в бизнесе и лояльности российских предпринимателей политической власти, предусматривающей среди прочего даже такие меры, как передачу государству всей собственности по первому требованию (О. Дерипаска)1.

Инструментом выявления данной логики являются основные методологические подходы к объяснению взаимодействия бизнеса и власти в рамках гражданского общества, которое выступает институциональным полем взаимодействия бизнеса, государства и общества. На этом поле на нормативно-правовом уровне разрабатываются основные «правила игры», а на структурно-функциональном уровне определяются механизмы и инструменты регулирования этого взаимодействия.

Высоким эвристическим потенциалом в этом отношении обладают аналитический, институциональный, плюралистический, сетевой и другие подходы. Так, в рамках плюралистического подхода бизнес рассматривается как одна из групп интересов или групп давления2. Различные аспекты институциональной трансформации взаимодействия бизнеса и власти в современном российском обществе и проблемы его дальнейшего развития рассматриваются в работах А.

В.И.Шамхалова и др.3 Соглашаясь с оценками, предлагаемыми вышеназванными авторами, можно отметить, что с позиций системного рассмотрения институциональных изменений в России в постсоветский период, бизнес не сформирован как политико-экономический институт, являющийся актором модернизации как в силу качественного состояния политической системы и ее институтов, так и по уровню институционализации взаимодействия последних с обществом. При этом под институализацией подразумевается процесс социально-политического конструирования специфического набора нормативно-правовых и иных установлений и правил преимущественно официального характера, определяющий практику деятельности бизнес-структур и их взаимодействия с другими общественными подсистемами, институтами и компонентами социума в целом. Вместе с тем бизнес, понимаемый как деятельность по управлению собственностью и перераспределению ресурсов, влияет на конструирование политической, социальной и других подсистем общества, а политические институты, в свою очередь, являются акторами формирования и развития эффективных (неэффективных) предпринимательских структур и институтов.

Взаимоотношения бизнеса как социально-политического института и общества являются одним из самых сложных блоков реальной социальной практики и недостаточно концептуализированной исследовательской задачей политической социологии. Три «Р» — «power», «prestige», «payment» — власть, социальный статус, денежные доходы являются, с одной стороны, основными мотиваторами бизнеса. С другой стороны, рост капитализации бизнеса всегда рассматривался и как метод достижения власти, борьба за которую становится движущей силой социально- экономического развития. Творчество и стремление к власти, по формулировке И. Шумпетера, являются основными мотивациями предпринимателей4. При этом необходимо отметить, что конкретные формы и методы, используемые бизнесом в экономическом процессе, зависят от политической институциональной среды.

Бизнес, как составная часть общества, неразрывно и органично с ним связан. Однако, для России характерен ценностный, психологический, мотивационный конфликт с социальной средой, идеоло- гизированность и общественная значимость которого объясняется как общей «антиолигархической» направленностью политического дискурса, так и происходящими в последнее время существенными институциональными изменениями на уровне политической

и социальной системы (элементы ренационализации в сочетании с укреплением властной вертикали). Особо следует отметить исключительное социально-экономическое расслоение как по уровню жизни, доходов населения, так и по регионально-экономическому пространству. По общепризнанным данным академика Д. Львова, в России 15% наиболее богатого населения владеет 85% сбережений, на их долю приходится 57% денежных доходов и 92% доходов от собственности, они несут 98% расходов на покупку валюты5.

Спор о месте и роли бизнеса в обществе — это определенный ракурс разного понимания человека и различных толкований сути его свободы ( «от чего» или «для чего». До сих пор не окончен спор

о              «равночестности» таких составляющих экономическую деятельность основ, как производительный труд и финансовые операции,

об              основных нравственных принципах хозяйствования— «этике достаточности» или «этике прибыльности»,, о моральных побудительных основах мотивации в бизнесе, о границах невидимой руки рынка и экономического «демонизма».

Тезисы французских экономистов-физиократов «laisser faire, laisser passer — пропустите вперед, не мешайте действовать» и «laisser-nous-faire—дайте нам сделать самим»6, положенные в основу современной социологии предпринимательства, рассматриваются некоторыми авторами как основной принцип водораздела в векторах духовного и политического развития России и Европы7.

Российский бизнес практически не имеет собственных традиций существования, признаваемую обществом предпринимательскую этику. Ф. М. Достоевский писал в этой связи, что «человек самостоятельно деловой образуется лишь долгою самостоятельной жизнью нации,..

Более того, несмотря на изначальную идеологическую и поли

тическую нейтральность самих слов «бизнес», «бизнесмен», в российской политической культуре им достаточно часто придается заведомо негативный смысл, ассоциирующийся или с «нечестностью», «обманом», или с ярко выраженной индивидуализированной ориентацией на деловой успех, как основной, имманентный критерий смысла жизни. «Наши хозяйствующие субъекты, — пишет С. Чернышев, — оторвались от народной массы и оказались в этически чистом поле, вне целей и смыслов... Общество по отношению к ним расколото на прокуроров и попрошаек, власть делится на волков и гиен»9.

В российском обществе не восприняты многие принципы римского частного права, в том числе безусловной защиты частной собственности. Отделение частного интереса от общественного не только противоречит российской традиции, но и подкрепляется соответствующими правовыми механизмами. В российском праве не закреплен приоритет устойчивого экономического и социального развития над частным интересом максимизации извлечения прибыли. Отсюда — взаимное нарастающее отстранение гражданского общества, власти и бизнеса, отсутствие консолидированности и неотчетливая структурированность, которая объясняется не только слабой артикуляцией интересов общества, но и неразвитостью соответствующих институтов, в том числе бизнеса.

Переход к капитализму в России, происходящий по траектории «догоняющей модернизации», сопровождался политическим выдавливанием властью многих старых социальных форм при политической неразвитости и неготовности субъектов социальных отношений к новым буржуазным политическим реалиям. Современный капитализм на Западе возник в результате длительной политической борьбы против ценностей средневекового, дворянско- крестьянского мира и является итогом развития свободной конкуренции, которую бизнес одновременно отрицает и воспроизводит. Российский бизнес возник по политической воле государства и на основе разрушения огосударствленной экономики, что создавало особый тип социальной архитектуры отношений труда и капитала, собственника и менеджмента, бизнеса и власти. Отсутствие свободной конкуренции, не связанной с откровенным аппаратногосударственным протекционизмом, силовым или криминальным

«способом производства», тормозит формирование массового «самостоятельно делового человека». Это противоречит объективным тенденциям в изменении роли предпринимательства в социальных отношениях. Так, по данным беспрецедентного по масштабу социологического исследования, доля предпринимателей в составе населения (исключая крупный капитал) равна 2,7%. При этом число тех, кто хотел бы уже сейчас начать свое дело, заняться собственным бизнесом составляет 36,6%10. Эти данные свидетельствуют о выходе значительной части населения из анемического состояния и можно считать проявлением его социализации. Однако, по мнению исследователей, основной доминантой хозяйственной стратегии и критерием успеха крупного бизнеса в России является поглощение чужой собственности, а не ее создание и эффективное управление11.

Что касается логики институциализации бизнеса и власти в России, то она в условиях смены одной тоталитарной парадигмы на другую, связанную с императивами рыночной эффективности и прибыли, не всегда признающих самодостаточности прав собственников, характеризуется следующим: отсутствием правил игры, одинаково конституированных для государства и бизнеса, что приводит к конвертации бизнесом былого политического влияния в материальные активы с их последующим выводом из национального оборота: расслоением общества, которое в этой ситуации деградирует и не признает легитимности нахождения собственности у нынешних ее обладателей и ставит перед властью проблему национализации; игнорированием интересов общества при взаимодействии бизнеса и власти по причине олигархического характера капитализма в стране; стремлением властных структур, не связанных правилами и контрактами, отвечающих общественным потребностям, национализировать бизнес, не опекаемый властными структурами; утратой властью в глазах общества своей легитимности и авторитета как нейтрального арбитра, находящегося «над схваткой».

В результате бизнес все более выводится за рамки формирования широкого институционального поля, лишается права участия в организации отношений в иных, кроме экономической, сферах деятельности, что противоречит его роли в политическом процессе. Происходящая ныне «деполитизация» и «департизация» бизнеса, столь очевидная с точки зрения антиолигархического дискурса, не

вполне отвечает интересам бизнеса как актора процесса институциональной трансформации российского общества.

Отметим, что происходящий в настоящее время процесс перехода контроля над активами от частных структур к государству вполне отвечает общественным ожиданиям. По данным социологических опросов на вопрос «должно ли государство национализировать крупнейшие частные сырьевые холдинги?» 72% респондентов дают положительный ответ, при этом 38% опрошенных формулируют свою позицию предельно жестко: «Да, не заплатив ни копейки!»12. Итоги национализации в 2002-2007 гг. выглядят впечатляюще. Так, в собственность ОАО»Газпром» перешли такие крупнейшие кампании как «Сибнефть», «Sakhalin Energy», «Норд- газ», «Стройтрансгаз», «Мосэнерго», «Сибур» и др. ОАО «Роснефть» стало владельцем предприятий, ранее входивших в «Юкос», а ФГУП «Рособоронэкспорт» получил контроль над «АвтоВазом», крупнейшим мировым производителем титана «ВСМПО-Ависма», вертолетными заводами и КБ и т. д. Безусловно, надо признать политическую логику подобных мотивов, связанную с необходимостью обеспечения интересов государства в нефтяной и газовой промышленности, в сферах связанных или с национальной безопасностью, или с желанием государства выступить в роли антикризисного менеджера на отсталых, убыточных предприятиях, имеющих государственный социальный статус и значение. Любопытно отметить, что выстраиваемая модель национализации не предполагает полного вытеснения частного бизнеса, а сопровождается в том числе и сугубо рыночными механизмами (либерализация рынка акций «Газпрома», народное IPO «Роснефти» после поглощения «Юкоса», привлечение управленческих ресурсов частного бизнеса)13.

Добавим, что национальные институты как деперсонифициро- ванные образцы отношений и норм поведения, правил игры в обществе, должны регулировать имеющиеся у бизнеса, доставшиеся в силу различных причин по «конвенциальной стоимости», ресурсы от их возможности передачи в руки не национальных собственников с ориентиром только на рыночную цену. В этом отношении приоритетной темой является политическая цена гарантий безопасности общества. Проблема двойной нелегитимности ресурсов, управляемых современным российским бизнесом, должна, на наш взгляд, рассматриваться более широко. Нелояльность собственного населения, считающего (хотя это утверждение спорно и заслужи

вает отдельного рассмотрения), что собственность у него попросту украли, в определенной мере обуславливает и попытки легитимации бизнес — ресурсов путем отчуждения их в пользу государства. Цивилизующую роль в этом отношении должно играть государство, выполняя функции «группы давления», «лоббиста» и т. д. на глобальном рынке.

Рыночный демократический бизнес, сущностной чертой которого является демократия налогоплательщиков (Е. Т. Гайдар), не может игнорировать национальные культурные и социальные реальности. В противном случае под сомнение ставится его определение как ведущего актора институционального социально-политического пространства.

К тому же необходимо обратить внимание еще на два обстоятельства. Во-первых, возлагая на государство ответственность за защиту частной собственности, бизнес зачастую сводит ее лишь к «защите себя от других», игнорируя тот факт, что санкции к другим вне всеобщего выполнения существующих институциональных правил игры, не соответствует праву и общенациональным задачам. И, во-вторых, бизнес в системе современного российского менеджмента в аспекте технологий управления собственностью позиционирует себя подчас в отрыве от объектов и субъекта этого управления.

Специфической особенностью взаимоотношений бизнеса и власти в России является присущий им клиентелизм, лоялизм, фаворитизм, институциональная недостаточность и институциональные склерозы, которые воспроизводят патронажно — клиентелистские отношения, неизбежно проецирующиеся на отношения собственников и менеджерской обслуги, топ-менеджеров и линейных руководителей. По этой причине близость к власти или место в политической иерархии является более надежным способом приобретения, распоряжения или защиты собственности, чем наличие финансовых ресурсов для поддержания ее функционирования, что также обусловливает неэффективность управления собственностью, рост издержек, деформацию конкурентноспособности, снижение эффективности производства и удорожание конечного продукта для потребителя. Отсутствие «спроса на право» у бизнеса и государства и использование последним юридических инструментов в противодействии бизнесу толкает частные структуры на поиски защиты от вторжения власти и возникающей отсюда институциональной неопределенности в неформальных правилах игры. Это ведет

к «дефициту доверия» в предпринимательской среде и обществе в целом. Хотя весь мировой опыт показывает: чем выше уровень развития институционализации взаимоотношений бизнеса и власти в плане гарантий собственности от национализации или перераспределения в зависимости от смены правящих элит, тем выше национальная ориентированность бизнеса на внутренние инвестиции и его конкурентоспособность, эффективнее управление собственностью и активнее происходит конвертация финансового капитала в развитие человеческих ресурсов14.

Еще одной характерной чертой трансформационных процессов постсоветской России является доминирование различных стандартов к политическому конструированию бизнеса и деформация институтов, действующих в интересах различных бизнес — групп. Примером этому являются две логики развития двух одинаковых (каж с точки зрения особенностей возникновения, так и с точки зрения национальной значимости управляемых активов) бизнесов — фактическая экспроприация «Юкоса» и продажа «Сибнефти», свидетельствующие о неправовом характере российской экономики в целом. Отсюда — создание дополнительных преимуществ политическими средствами для не всегда эффективного управления собственностью, накладываемая на огромные возможности широкого маневра государственных структур, не связанных при этом институциональными ограничениями. А.Либман пишет по этому поводу об отсутствии «спроса на право» у бизнеса и государства, и использовании последним правовых инструментов в противодействии бизнесу, которое толкает частные структуры к поиску защиты от вторжения власти и возникающей отсюда институциональной неопределенности неформальных правил игры, т. е. о «дефиците доверия» в бизнесе и обществе, которое превращается в «общество общего недоверия»15.

Утверждение и развитие новых экономических и политических институтов, таким образом, тормозится системой «параллельной институализации», при которой существование действующих норм и правил, несмотря на очевидную неэффективность, подчинены «логике рентабельности» чиновников, извлекающих доходы не от конкурентных рыночных взаимодействий, а от соперничества на неафишируемых политических рынках и аппаратно — административных услуг. При этом, отмечая неизбежность подобной логики «институционального междуцарствия» во всех трансформирующихся обществах, некоторые исследователи справедливо указы

вают на постепенную стабилизацию, консервацию этого состояния в России16.

С точки зрения политического неоинституциализма, экономические институты («логика рентабельности») эффективны тогда, когда политические институты («логика общественной трансформации») обеспечивают использование властных полномочий в целях инфорсмента прав собственности, и, с другой стороны, обеспечивают ограничители для действий власти в отношении бизнеса в целом, особенно по минимизации возможностей извлечения политической ренты (доходы от пребывания у власти). Очевидно, что анализ институциональных изменений в России показывает со всей очевидностью, что лишь ограниченная, не всегда репрезентативная часть бизнеса обладает политическим ресурсом, обусловленным, как правило, возможностями «открытого окна» доступа к центру государственно-политического аппарата. Именно эта часть бизнеса, по сути, не заинтересована в институциональном оформлении адекватной модели бизнеса, обладающего как достаточными ресурсами, не связанными с государственным предпринимательством, так и эффективной системой отношений с властью.

Происходящее ныне смещение парадигмы развития бизнеса при прямом участии государства, проявляется в следующем: в активации деятельности действующих и создании новых государственных корпораций с резким увеличением масштабов их бизнеса; экспансии государственных холдингов в непрофильные сферы бизнеса; артикуляции государственного интереса на активах уже не только «нелояльных режиму» или «налогопроблемных» структурах, а на эффективно работающем бизнесе; повышении уровня принятия политических решений при сокращении проектного статуса при рассмотрении различных бизнес— стратегий.

Важно отметить, что экономическая эффективность подобной экспансии, по некоторым косвенным признакам, рассматривается как вторичная по отношению к планируемой «политической прибыли», что, в свою очередь, снижает стимулы или возможности интенсификации усилий бизнеса в модернизации и трансформационных процессах.

На наш взгляд, институциональный процесс взаимодействия бизнеса и власти в России можно рассматривать, и как установ

ление контроля со стороны политиков над бизнесом, и как воздействие бизнеса на разработку государственной политики. При этом если поведение государства, вне зависимости от целей политики (повышение эффективности бизнеса или извлечения прибыли отдельными чиновниками) означает принуждение последнего к их выполнению, то бизнес не обладает такими возможностями.

Более того, российский бизнес, как правило, рассматривает государство не как источник дополнительного конкурентного преимущества, а как политическую основу при принятии экономических решений, поддерживая существующие институты власти даже в том случае, если их действия не совпадают с бизнес-задачами, корректируя или даже отказываясь от проектов, не получивших должной политической оценки и поддержки.

Российский бизнес, особенно в части, выигравшей от приватизации, заинтересован, как это не парадоксально, в сохранении существующего порядка неэффективного управления, потери от которого компенсируются политическим влиянием. Отсутствие соперничества с властью в области выработки и предложения обществу стратегических решений поощряется властью созданием тактических преференций, лояльным отношением к лоббированию корпоративных интересов при обсуждении тактических решений органов власти. Такая модель, по терминологии В. М. Полтеровича, является «институциональной ловушкой»17, когда максимизации полезности достигается не рационализацией управления собственностью, а использованием власти как основного источника конкурентоспособности. В этом плане логично будет предположить, что институци- ализация бизнеса определяется не столько мерой его благотворительности по отношению к обществу, сколько максимизацией интегрирования населения в рыночную экономику и демократическую политическую реальность.

Дж. Бьюкенен, рассматривая концепцию государства как особого случая властных отношений, возникающих на основе социального контракта о передаче гражданами части своих прав на контроль своей деятельности в определенных сферах, отмечал, что « государство, которое теоретически является производным от индивидуалистического расчета, совершенно отличается от государства, которое возникает как инструмент самого договора, как средство содействия и реализации сложного обмена»18.

Таким образом, можно резюмировать, что процесс институци- ализации взаимодействия бизнеса и власти в России можно рас

сматривать и как установление контроля со стороны политиков над бизнесом, и как воздействие бизнеса на разработку государственной политики. При этом должна минимизироваться возможность извлечения политической ренты, связанной с преимуществами «государственно-приятельского» положения любого субъекта политического процесса. Ведь государство способно принуждать бизнес к выполнению своих предписаний, в то время как бизнес на это не способен. Важно отметить также, что экспансия государства в экономику, перераспределение собственности, обложение бизнеса различными поборами носит систематический и публично декларируемый характер. Так, например, в одном из интервью Председатель Счетной палаты С. Степашин открыто утверждает: «У нас все богатые люди делятся. Это называется социальная ответственность бизнеса»19.

Необходимо отметить и такую важную черту подобного типа политического дизайна институционального развития предпринимательства, как распределение «силового потенциала», при котором одна группа людей использует естественный силовой потенциал государственного аппарата для достижения сравнительного преимущества в конкурентной борьбе. В. Ю. Сурков в этой связи пишет: «В этом ничего хорошего на самом деле нет, потому что если отношения между богатыми и не очень богатыми людьми в нашей стране не нормализуются, у нее нет будущего»20.

С другой стороны, явно предпочтительным является конституционно и институционально оформленное положение бизнеса в обществе, которое подразумевает использование государством своей монополии на насилие лишь в рамках делегированных ему полномочий. При этом бизнес рассматривает свою социальную ответственность (уплата налогов, выплата «белых» зарплат, повышение образовательного уровня персонала и их семей, расширение здравоохранительных программ и т. д.) не как повинность, не как вид «откупного оброка», а как имманентную его социально-политической сущности обязанность.

Отношения бизнеса и власти имеют диалектическую, противоречивую, конфликтную природу. В ряде исследований делается аргументированный вывод о том, что «все отношения между капиталом и государством строятся не на том, что капитал может сделать политически посредством своих объединений, ... но на том, что капитал может отказаться делать экономически, с точки зрения инвестиций» 21.

Таким образом, можно сделать следующие выводы : власть на современном этапе политического развития России является фактором устойчивости финансово-кредитной и экономической систем, но пока еще не гарантом эффективности динамического развития бизнеса; действия власти (так называемый «план Путина») позволяют преодолевать различные «провалы рынка», например, в сфере нанотехнологий, атомного энергомашиностроения, авиа- и судостроительной промышленности. Однако, для эффективного использования властного потенциала, направленного на повышение уровня и качества управления собственностью, необходимо соответствующее качество политических институтов; власть в России является важнейшим фактором повышения рыночной стоимости бизнеса (наиболее характерный пример — взрывной характер роста капитализации ОАО «Газпром»), Однако, замещая рыночный механизм политическим влиянием на производственную эффективность, необходимо сохранять баланс отношений между всеми субъектами рынка; чрезмерное увлечение эгоистического использования власти отдельными бизнес-структурами может способствовать уменьшению эффективности производства и отклонению ключевых экономических показателей от рыночно-оптимальных, а также росту трансакционных издержек на оплату «политических услуг»; создание «придворного ансамбля» бизнес-структур вызывает определенную искривленность в объективности информации о реальных процессах в предпринимательской среде, что отражается на обществе в целом (рост зарплат в нефтегазовом секторе приводит к эффекту домино в других отраслях без соответствующего увеличения производительности труда и к росту избыточной денежной массы у населения). При этом, чем больше расширяется политическое пространство в бизнесе, чем выше становится уровень принятия политических решений о вариантах и направлениях инвестиций капитала, тем выше цена управленческих ошибок, тем дороже последствия решений, основанных на ограниченности информации; власть может негативно воздействовать на сам «дух капитализма» (Макс Вебер), когда политически близкий бизнес улучшает свое положение за счет бизнеса «равноудаленного», вызывая в обществе по-новому окрашенную и формулируемую проблему справедливого распределения./>

Если государство — не «стационарный бандит» (М. Олсон, Д. Норт), использующий свою монополию для максимизации дохода группы лиц, обладающих политической властью, и внедряющий такую структуру собственности, при которой для них достигается высокая возможность извлечения ренты, то оно призвано конституционно и институционально оформлять сбалансированное положение бизнеса в обществе. Последнее подразумевает использование государством своей монополии на насилие лишь в рамках конституционных полномочий. Бизнес же призван проявлять социальную ответственность, которая является его социально-политической обязанностью.

Либман А. Политическая логика формирования экономических институтов в России // Пути российского посткоммунизма. Очерки. М., 2007. С. 99-162. См.: Яковлев А. А. Взаимодействие групп интересов и их влияние на экономические реформы в современной России // Экономическая социология. Т. 5. №1. 2004. С. 16. Полтерович В. М. Институциональные ловушки: есть ли выход // Общественные науки и современность. 2004. №3. Бьюкенен Дж. М. Соч. М., 1997. С. 330. Комсомольская правда. 16 июня. 2007 г. Сурков В. Ю. Основные тенденции и перспективы развития современной России. М., 2007. С. 33. Offe С. Two Logics of Collective Action // Offe C. Disorganised capitalism: Contemporary transformation of work and politics / Ed. by J. Keane. Cambridge (Mass.), 1985. P. 191.