2. Э. Дюркгейм: ВЛИЯНИЕ РАЗДЕЛЕНИЯ ТРУДАНА ОБЩЕСТВЕННУЮ СОЛИДАРНОСТЬ, АНОМИЮ,ПРАВА И СВОБОДЫ

Социальный реализм — это методологическая позиция, характерная для ряда социологических теорий, согласно которой общество и социальные группы рассматриваются как качественно особая реальность, не сводимая к сумме их составляющих индивидов, которая автономна и имеет примат по отношению к индивидуальной реальности.

В концентрированной форме свое социологическое кредо ученый изложил в знаменитой формуле: «Социальные факты нужно рассматривать как вещи». По Дюркгейму, социальные факты могут быть двоякого рода: 1) морфологическими, т. е. материального характера — территория, собственность, объем и плотность населения, структура социальных групп и т. д.; 2) духовными — верования, моральные нормы и правовые законы, коллективные представления. Задача социолога, по мнению Дюркгейма, сводится к тому, чтобы исследовать и находить причинно-следственные связи между социальными фактами в контексте взаимоотношений общества и личности, что позволяет обосновывать законы общества и на этой основе формировать общие представления («норму») о социальных и политических реалиях, а также, анализируя отклонения от нормы, выявлять социальную патологию, как в развитии общества, политических институтах, так и отдельных индивидов.

Особенности своего методологического инструментария Дюркгейм изложил в докторской диссертации, которая затем была опубликована в виде книге под названием *0 разделении общественного труда» (1893 г.). По его мнению, разделение труда «составляет необходимое условие материального и интеллектуального развития обществ, источник цивилизации»; это — закон, который управляет обществами «почти без их ведома»5. Изучив разделение общественного труда, социолог обретает возможность познать суть общества, его явные и латентные (скрытые) функции, сделать заключение, является ли конкретное общество в историческом смысле нормальным или патологическим.

По Дюркгейму, в истории человеческих обществ можно выделить два типа разделения труда и, соответственно, два вида солидарности — механическую и органическую.

Для механической солидарности характерно следующее: одинаковость отношений индивидов к обществу,

' Дюркгейм Э. О разделении общественного труда.— М.: Канон, 1996,- С. 56, 46.

их сходство, особенно по индивидуальному сознанию, которое полностью подчиняется сознанию коллективному, что создает ситуацию, когда люди связаны между собой подобно «социальным молекулам», не имеющим возможности для «собственных движений», по- этому-то социолог предложил назвать этот вид солидарности механическим. «Солидарность, вытекающая из сходств,— отмечает Дюркгейм,— достигает своего максимума тогда, когда коллективное сознание точно покрывает все наше сознание и совпадает с ним во всех точках; но в этот момент наша индивидуальность равна нулю»1.

Органическая солидарность предполагает, что люди отличаются друг от друга, имеют свою собственную сферу деятельности, своеобразное индивидуальное сознание и, следовательно, являются личностями. Влияние общества на индивида не утрачивается, но коллективное сознание оставляет открытым часть индивидуального сознания, которую оно не может регламентировать. «И чем обширнее эта область, тем сильнее связь, вытекающая из этой солидарности. Действительно, с одной стороны, каждый тем теснее зависит от общества, чем более разделен труд, а с другой — деятельность каждого тем личностнее, чем она более специализирована... Здесь, стало быть, индивидуальность целого возрастает вместе с индивидуальностью частей; общество становится способнее двигаться согласованно, в то время как каждый из его элементов производит больше собственных движений»2.

В обществах с механической солидарностью доминирует репрессивное право со всеми вытекающими последствиями для свобод индивида. В обществах с органической солидарностью ~ реститутивное право,

' Дюркгейм Э. Указ, соч.— С. 138. - Там же.— С. 139,

суть которого сводится к восстановлению порядка вещей.

Если следовать теории Дюркгейма, то Россия — общество с механической солидарностью, Америке же свойственно общественное разделение труда, характерное для органической солидарности. Это весьма рельефно проявляется в характере права, в положении с законностью, правами и свободами человека. Рассмотрим это более конкретно, выделив некоторые типичные особенности.

Во-первых, в обществах с механической солидарностью количество деяний, относящихся к правонарушениям, на порядок меньше, что касается предписаний, защищающих личность, и на порядок больше, что связано с различного рода табу, которые сами по себе не вредны для общества. Некоторые табу корнями уходят вообще в низшие общества, в которых господствовало религиозное право. Прежде всего, это относится к «нечистым» обрядам и предметам иной культуры, различным формам святотатства, неточным воспроизведениям идеологических и религиозных догм, игнорированиям праздников, ритуалов, церемониалов1. В самом деле, какую социальную опасность мог представлять художник, исповедующий принципы абстракционизма, или обществовед, давший свою интерпретацию высказываниям Маркса, Ленина или Сталина, или крестьянин, решивший, что I Мая как раз пришла пора пахать землю? Но ко всем этим и им подобным людям, идеологическим отступникам от общих коллективных представлений, государство вплоть до недавнего времени, как к преступникам, применяло самые суровые меры с целью уничтожения индивидуальности сознания, человеческой личности и поддержания безусловного авторитета сложившихся коллективных представлений.

Сегодня положение мало а чем изменилось, хотя все же постепенно становится иным. Сложился партий- НЬ!Й плюрализм, но есть массово распространенные давления на граждан во время избирательных кампаний, вплоть до увольнений с работы.

В Америке также немало правовых проблем, связанных с взаимоотношением общества и индивидов. По деструктивным действиям (самоубийства и убийства) страна входит в десятку наиболее неблагополучных стран мира в этом отношении, И все же там иная ситуация, принципиально иное правовое поле, в котором господствует реститутивное право. Его функциональность направлена на обеспечении социального контроля в условиях, когда отсутствуют обязательные для всех общие коллективные представления. Общество с таким правом, по словам Дюркгейма, «будет походить на громадное созвездие, в котором каждая звезда движется по своей орбите, не нарушая движения соседних звезд»1. И действительно, американцы имеют реальное право быть личностями, заниматься своим бизнесом, разумеется, в тех формах и пределах, которые не нарушают права друг друга.

Во-вторых, для репрессивновного права, базирующегося на силе, а нс на уважении к нему людей, характерна карательная направленность, что выражается в пренебрежении к личности человека, жестокости наказания.

Реститутивное право, в отличие от репрессивного, основывается на защите интересов человека и прежде всего прав собственносги. Не удивительно, что большинство американцев рассматривают законы как фактор, который защищает их, позволяет нормально взаимодействовать друг с другом.

В-третьих, характерной особенностью репрессивного права является его диффузность3. Это проявляется в

том, что закон дифференцированно применяется в отношении людей с разными социальными статусами. В советское время партийная верхушка вообще жила, не ведая законов. Более того, существовало «телефонное право», позволявшее человеку от «самого Ивана Ивановича» на личностном уровне, вне правового поля решать свои проблемы. Диффузностъ права выражалась и в том, что закон по-разному подходил к одним и тем же преступлениям, к одному и тому же нанесенному ущербу — значительно более сурово наказывались деяния против государственной собственности, чем собственности граждан. Аналогично, правонарушения против общества карались строже, чем против личности.

Сегодня в России приняты законы, практически уравнивающие значимость всех форм собственности. Многие новые законы непосредственно касаются защиты прав и свобод граждан. Утратил силу ряд законов, сдерживающих экономическую инициативу граждан. И все это свидетельства того, что сделаны первые шаги отхода от репрессивного права. Однако говорить о качественных изменениях не приходится.

В Америке иная ситуация, хотя ее не следует идеализировать. Здесь действует принцип равной защиты за

коном прав и свобод личности, и это касается всех. Хотя, несомненно, у миллионера больше возможностей отстоять свои интересы, чем у рядового гражданина. Но сделать это можно по закону, через обращение к закону, к помощи адвокатов, а не к конкретной персоне «самого Джона» и не в обход закона. Закон же определяет полномочия чиновников, конгрессменов, сенаторов, президента, преступить которые не дано никому.

По Дюркгейму, диффузность карательного права проявляется и в том, что «все общество в той или иной мере принимает в нем участие»1. В нашей стране практически вплоть до 80-х годов собрания трудящихся являлись полноправным субъектом судопроизводства. На них с позиций «пролетарской справедливости» разбирались уголовные дела «кулаков-кровопийцев», «врагов народа, агентов мирового империализма». «По требованию трудящихся» к высшей мере наказания приговаривались спекулянты-валютчики, сурово наказывались и те, кто просто проявлял любопытство к иностранной литературе и культуре. На собраниях принимались решения, кого из жуликов и хулиганов направить в тюрьму, а кого «взять на поруки», на «перевоспитание», кого из диссидентов направить в ссылку, а кого депортировать на «загнивающий Запад». Даже вопросы брака и развода не были индивидуальным делом. Достаточно вспомнить благословения молодоженов коллективом — «комсомольско-молодежные» или «безалкогольные» свадьбы. Ну, а если жизнь не заладилась, без партийнопрофсоюзного «промывания мозгов», без общественного порицания развестись было невозможно. Так, законы государства, по существу, дополнялись, а иногда и подменялись законами массы (к этому вопросу мы вернемся в ряде следующих тем).

Ныне одиозные формы этой практики уходят в прошлое. Однако сохранилось влияние общества, но теперь уже в форме давлений властных элит, мнений средств массовой информации на ход и исход судебных разбирательств. Так, «дела» Скуратова, Березовского, Гусинского и др. буквально колеблются вместе с колебаниями всех этих давлений и мнений. Законы же государства в этой ситуации выступают скорее, как виртуальный, чем реальный фактор. Это касается не только данных конкретных случаев, но и ситуации в стране в целом. Получает развитие тенденция утраты населением веры в государственную правоохранительную систему. Стало происходить худшее: прежнее участие народа в судопроизводстве заменяется не усилением роли специализированных государственных юридических институтов, авторитета чиновников-юристов (по Дюркгейму, данная особенность является атрибутом реститутивного права1), как это имеет место в США и других современных цивилизованных странах, а возрастанием значимости отдельных экономических группировок, частных охранных агентств, криминальных организаций, всякого рода «крыш», которые на основе «своей справедливости», по существу, осуществляют криминальные разборки. Тем самым утрачивается монополия государства на легитимное насилие, и государственный закон дополняется законом криминальным.

В-четвертых, репрессивное право основывается на страсти и мщении. Дюркгейм отмечает, что народы, руководствующиеся этим правом, «наказывают ради наказания, заставляют виновного страдать исключительно с целью страдания..., заботятся не о справедливом или полезном наказании, а о наказании как таковом». При этом «оно часто распространяется далеко не

' См.: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда.— М.: Канон. 1996,—С. 121,

только на виновного и поражает невиновных: его жену, детей, соседей и т. д.»[XIII] [XIV]. В этом то же проявляется диффузная кара. Кроме того, собственно наказание дополняется «общественной местью», ритуалами позора, гневом коллективного характера и требует искупления. Вот как социолог описывает типичное поведение людей, живущих в обществе с механической солидарностью, после поступка, который зачастую — суть преступление против чего-то трансцендентного: «Останавливаются на улицах, посещают друг друга, сходятся в условленных местах, чтобы говорить о происшествии и сообща негодовать. Из всех этих обмениваемых, подобных друг другу впечатлений, из всех этих выражений гнева выделяется один гнев, более или менее определенный, смотря по обстоятельствам. Он является гневом всякого, не будучи ничьим в частности. Это —общественный гнев»2. Функция общественного гнева — «выразить единодушное отвращение, вызываемое преступлением, при помощи подлинного действия, которое может состоять только в страдании, причиняемом виновному».

Не правда ли, знакомая картина для нашего совсем недавнего прошлого? А ведь там, где общественный гнев, там и ритуалы по его высвобождению, там и искупления и жертвоприношения. По существу, одно наказание дополняется еще одним. Кто сегодня скажет, сколько жертвоприношений принесли россияне с целью искупления «вины», выразившейся в стремлении к человеческой индивидуальности или в преодолении безоговорочной правоты коллектива? Как это все сказалось и еще скажется на судьбах страны? В жертву-то приносились лучшие — кулаки, кто брал персональную ответственность за свое хозяйствование, ученые, от

стаивавшие свою позицию в науке, инакомыслящие, ратовавшие за права и свободы индивида. Словом, все те, кто, став личностью, всячески противились уничтожению собственной индивидуальности.

Для реститутивного права не характерны мщение, общественный позор и искупление. В Америке человек, совершивший преступление, подвергается наказанию, но одному, а не двум одновременно. Восстановление существующего порядка вещей не требует и наказания ради наказания с причинением страданий преступнику. Нет надобности говорить о том, что невиновные родственники правонарушителя не несут ответственность за несовершенные преступления.

Наконец, в-пятых, отметим, что своеобразие систем наказания благодаря специфике причинно-следственных связей приводит к установлению также своеобразного порядка в обществе.

В обществе с механической солидарностью социальный порядок основывается на страхе наказания. Вот как Дюркгейм определяет истинные и второстепенные функции наказания в обществе с механической солидарностью: «Оно не служит — или служит только второстепенным образом — исправлению виновного или устрашению его возможных подражателей... польза его по справедливости сомнительна и, во всяком случае, незначительна. Его истинная функция — сохранить целостность общественной связи, поддерживая всю ее жизненность в общем сознании»1.

Дюркгейм особо подчеркивает, что в обществах такого типа преступники наказываются с особой жестокостью. Как это не парадоксально, но в функциональном плане страдания виновного «не есть бесцельная жестокость», они, по существу, служат единению индивидуальных сознаний, укреплению и поддержанию сложившихся социальных связей. «Единственное средство» утвердить порядок, основанный на единомыслии, на общем сознании — «это выразить единодушное отвращение, вызываемое преступлением, при помощи подлинного действия, которое может состоять только в страдании, причиняемом виновному. Таким образом, это страдание, будучи необходимым продуктом порождающих его причин, не есть бесцельная жестокость. Это знак, свидетельствующий, что коллективные чувства все еще коллективны, что единение умов в одной и той же вере сохраняется»1.

В СССР социальный порядок сталинского типа извне поддерживался тем, что основывался на страхе наказания, на общем коллективном сознании, которое поддерживалось страданиями «виновных» и «единодушным гневом» общественности, масовыми ритуалами коллективного единения — марширующими колонами, в которые сливались миллионы людей. Для многих такой социальный порядок был удобен и даже комфортен. Изнутри он поддерживался тем, что люди отчуждали свои индивидуальные права и свободы, получая в замен патернализм коллектива и общего коллективного сознания. Действительно, многим нравился такой образ жизни, когда за них думают и решают — надо только беспрекословно и с самопожертвованием выполнять принятые решения.

Однако не все люди, включая вождей, могли понять, что оборотной стороной «железного» порядка был неизбежный беспорядок. И никакого противоречия здесь нет: порядок, основанный на страхе, месте, искуплении, жертвенности, не мог не порождать аффективное мышление, эмоциональные порывы, иррациональные и деструктивные действия. Беспорядок и хаос, беззаконие и ритуалы жертвенности — неизбежные

спутники нашей действительности. Не зря в России говорят: «Лес рубят — щепки летят». И летели щепки-головы и во времена коллективизации, и индустриализации, и строительства «развитого социализма». Не миновала чаша сия ни высшее руководство, ни военных и ученых, ни рядовых граждан.

Все советские, а теперь и российские руководители всегда выступали и выступают за порядок. Однако важно, какого порядка мы хотим. Порядка, основанного на страхе репрессий, показательных судебных процессов с общественным гневом? Порядка, при котором нет места индивидуальной инициативе, а права и свободы личности отчуждены в пользу какой-то организации и ее вождя? Порядка с доминированием общего сознания и единением умов? Ясно, что возврат в какой бы то ни было форме к подобного рода порядку будет означать консервирование взаимодействия людей на уровне механической солидарности, исторически и функционально более низком типе общественных отношений со всеми вытекающими отсюда последствиями для судеб страны.

Принципиально иной тип порядка существует в обществе с органической солидарностью. Здесь порядок извне поддерживается законом, а изнутри тем, что индивидуальное сознание имеет самостоятельную значимость в функционировании индивида, деятельность которого становится все более специализированной и личностнее1. Более того, подчеркивает Дюркгейм, необходимо разделяемое всеми правосознание, которое позволяет на практике соизмерять свои права с правами других людей: «Для того, чтобы человек признал права другого не только в логике, но и в практике жизни, нужно было, чтобы он согласился ограничить свои права, и, следовательно, это взаимное согласие могло быть сделано только в духе взаимопонимания и согласия» 1.

В Америке большинство людей не рассчитывает на чей-либо патернализм. Они стремятся сами сделать свою карьеру, сами устроить свою жизнь. Отсюда и социальный порядок, который основывается и поддерживается сознательными выборами альтернатив, рациональными действиями, правовым самосознанием. Стало быть, может существовать порядок без страха репрессий, без ритуальных кар и общественного гнева, К осознанию самой возможности таких реалий россиянам еще предстоит привыкать.

Однако, как считает Дюркгейм, любое общество в зависимости от состояния функционирования своих структур может находиться в нормальном или патологическом состоянии. Основная причина патологии —анормальное разделение труда, которая, в свою очередь, ведет к аномии — рассогласованности ценностного мира, расшатыванию базовых, нравственных идеалов, смешению законного и незаконного. Аномия проявляет себя в функциональной рассогласованности элементов социальной структуры, в конфликтах между поколениями и социальными группами, в девиантном поведении, утрате воли к жизни, стремлении убежать от реальности. В политике аномия проявляет себя в смуте, политиканстве, диффузии власти, появлении множества «спасителей» Отечества. Дюркгейм прямо указывает на прямую связь аномии и анархии. В этих условиях можно сколько угодно декларировать права и свободы, но в реальной жизни они реализоваться не могут.

Сейчас Россия находится в состоянии аномии. Растет смертность и снижается рождаемость, стремительно увеличивается алкоголизм и наркомания. Социальные и

экономические коллизии не получают правового разрешения.

Какие политические шаги можно предпринять в сложившихся условиях? Просто ждать, пока произойдет саморегуляция ценностно-нормативного социокультурного пространства, как это, по существу, делала команда Б. Ельцина? А может быть, попытаться восстановить роль христианства, как регулятора базовых, нравственных ценностей, или сформировать новую патриотическую идеологию национального толка, которая могла бы призвать под свои знамена миллионы россиян и вновь объединить их общим сознанием? Но тогда это неизбежно приведет к реставрации механической солидарности со всеми ее «плюсами» «железного порядка» и минусами в виде отчуждения прав и свобод личности. А почему бы новому руководству страны впервые в российской истории не положиться на мировой социологический, да и демократический опыт?

Говоря о социологии, Дюркгейм отмечал, что «наука может помочь нам отыскать направление, в котором мы должны ориентировать наше поведение, определить идеал»1. Тогда, может быть, новый всплеск созидательной пассионарности россиян будет обращен к обществу с органической солидарностью, в котором человек живет для себя, имеет возможность, опираясь на закон, пользоваться реальными правами и свободами.

***

Позитивистская социология, по существу, явилась первой социологической парадигмой. Она получила широкое распространение во всем мире, включая Россию и США.

Так, социология О. Конта1 и Г. Спенсера[XV] [XVI] в начале века оказала значительное влияние на развитие российской социологической мысли. М. Бакунин, М. Ковалевский, А. Стронин и др. свои рассуждения о сути политики, о природе государства так или иначе связывают с общими законами развития общества. Например, работы А. Стронина «Политика как наука», «Политическая диагностика и прогностика», изданные в конце XIX века прямо опираются на постулаты «органицизма». Однако в целом идеи эволюционизма не смогли пробить себе пугь в политическую жизнь России.

Э. Дюркгейм, бесспорно, считается классиком социологии. Его произведения стали всемирно известными. Они издавались и в России, и в Америке, но влияние их оказалось разным. В нашей стране многие из его работ[XVII] были изданы до революций 1917 года. Теоретические конструкции целого ряда российских социологов того времени — Л. Мечникова, Л. Петражицкого, Н. Михайловского, М. Ковалевского и др.— строились на основных положениях позитивистской социологии Э. Дюркгейма. Однако его идеи либерализма, эволюционного развития, решающей роли общественного разделения труда в прогрессе общества нс были востребованы. Политические теории, согласно которым можно скачком обрести счастье и свободы взяли верх, и на долгое время труды Дюркгейма были забыты и находились в спецхранах. Лишь в 90-е годы они в новых редакциях и переводах1 стали доступны массовому читателю.

В Америке, напротив, наряду с методологией позитивизма были востребованы и идеи либерализма. По существу на плечах Дюркгейма стоит современный структурный функционализм Т. Парсонса и Р. Мертона. [Практически все исследования американских ученых социального согласия, порядка основываются на дюрк- геймовских традициях.

ЛИТЕРАТУРА:

Амелин В. И. Социология политики,— М., 1992.

Будон Р. Критика теорий социального изменения,— М., Аспект пресс, 1998.

Гершунский Б. С, Лозанский Э. Д. Основы свободного общества.—М., 1999.

Горшков М. К. Российское общество в условиях трансформации (социологический анализ).— Мл РОССПЭН,

2000.

Дюркгейм Э. О разделении общественного труда,— М.: Канон, 1996.

Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение,— М.: Канон, 1995. В данное издание включен и ряд работ разных лет: Курс социальной науки, Материалистическое понимание истории, Представления индиви- [XVIII] дуальные и представления коллективные, Ценностные и «реальные» суждения и др.

Здравомыслие А. Г. Социология конфликта.— М.: Аспект пресс, 1995. Гл.2, раздел 2: Конфликт и девиантное поведение: Эмиль Дюркгейм.

Ильин И. А. Сочинения: В 2 т,— М.: «Медиум», 1994, раздел: О сущности правосознания.

Клямкин И. М. Политическая социология переходного общества. // Политические исследования.— 1993, № 4.

Конт О. «Дух позитивной философии»,— Спб., 1910.

Крижанич Ю. Политика,— М.: Наука, 1997.

Левада Ю. «Человек политический»: сцена и роли переходного периода,—М,: 1996.

Лтсет С. Политическая социология. Американская социология. Перспективы, проблемы, методы.— М.: Прогресс, 1972.

Медушевский А. Н. История русской социологии,— М.: Высшая школа, 1993.

Осиное Г. Социология и политика.— М.: 1995.

Пайне Р. Собственность и свобода. М.: Московская школа политических исследований, 2000.

Современные международные отношения. / Общая редакция А. В, Торкунова,—М.: РОССПЭН, 2000, раздел 1, глава 1: Природа и закономерности международных отношений.

Спенсер Г. Грехи законодателей. // Социс, 1992,— № 2.

Спенсер Г. Синтетическая философия.— Киев: Издательство «Ника-Центр», 1997.

Тощенко Ж. Т. Социология,—М.: Прометей, Юрайт,— 1998, раздел IV: Политическая социология.

Штомпка П. Социология социальных изменений.— М.: Аспект пресс, 1996.

Ritzer G. Classical sociological theory. McGraw Higher Education. 2000.

Sheldon G. W. The History of Political Theory. Antient Greece to Modern America. N. Y., 1993.