<<
>>

§ 3. Ущемление рефлексов питания и революция

Теорема о росте ущемления основных инстинктов как об основной причине революций может быть доказана разными способами, начиная с экспериментов и кончая данными статистики и истории.

В интересах краткости я не буду здесь останавливаться на подробном исследовании функциональной связи между движением кривой мятежей и революций, с одной стороны, и движением кривой ущемления всех основных инстинктов — с другой.

Я поступлю иначе. Возьму одну из самых сильных групп рефлексов, а именно — рефлексы питания, и постараюсь более или менее подробно показать функциональную связь между их ущемлением и революциями. После этого я могу ограничиться лишь краткими указаниями на другие явления, подтверждающие указанную теорему. В совокупности они будут вполне убедительными и понятными. Читатель сам легко может их проверить и развить. Рост ущемления пищевых рефлексов происходит двумя путями: путем ухудшения существовавшего пищевого режима масс, конечным пределом коего является физиологически недостаточное питание и абсолютное голодание; 2) путем улучшения пищевого режима одних слоев общества, опережающего улучшение пищевого режима других слоев и усиливающего, таким образом, контраст между ними (социально-относительное голодание).

Рост ущемления пищевых рефлексов низших слоев общества происходит и в том, и другом случае. Сообразно с этим, если наша теорема верна, мы должны наблюдать рост имущественных преступлений (краж и т. д.) как единичных нарушений порядка и угасания условных рефлексов, и рост волнений и революций как массовых явлений того же рода всякий раз, когда питание масс ухудшается абсолютно, ухудшается относительно и, особенно, когда при абсолютном понижении количества и качества пищи широких слоев населения, роскошь и богатство, а следовательно, и питание высших слоев не понижается, а повышается (иначе говоря, растет имущественное неравенство).

Перейдем к проверке этой функциональной связи. Начнем с движения имущественных преступлений. Первым подтверждением этой функциональной связи служит контингент тех социальных слоев, которые поставляют основную массу преступников против собственности. Ими являются в огромной своей части бедные социальные слои. Имущие в области этих преступлений составляют гораздо меньший процент. Исследованиями Вассермана, Тарновского, Всесвятского и других это положение установлено вполне определенно. Так, например, в Австрии на каждые 100 тыс. рабочих было осуждено за кражу 480 человек, капиталисты и живущие на пенсию дали на то же число только 45 осужденных. «Типичными преступлениями рабочего класса, — говорит М. Н. Гернет, — являются похищение

чужого имущества и телесные повреждения. Из общего числа осужденных рабочих-ремесленников 52% были осуждены за кражу, а среди фабричных рабочих — 42%». Без комментариев связь этих явлений — бедности, т. е. более ущемленных пищевых рефлексов у бедных, чем у богатых, и повышенного уровня краж — понятна после сказанного[375]. Вторым подтверждением служит так называемый «календарь преступников». «Преступления против собственности (во Франции) составляют максимум в декабре и январе — в те месяцы, когда бедные сильнее всего страдают от лишений и нужды», — говорит Левассер[376]. В других странах — в Англии, Германии, России, Сербии, Болгарии, Бельгии — из года в год максимум преступлений против собственности тоже приходится на зимние месяцы, когда бедняку труднее добывать пищу, а минимум — на лето и осень, когда это делать легче. Это явление, установленное Левассером, Майром, Фойницким, Эттингеном, Тарновским, Гер- нетом и другими, снова определенно подтверждает наш тезис[377]. Третьей категорией фактов, еще рельефнее говорящих о том же, служит факт повышения преступлений против собственности в земледельческих странах в годы неурожая и дороговизны, когда эффекты последних не компенсируются импортом и иными путями, и факт повышения преступлений в годы промышленных кризисов в странах индустриальных, т.

е. и там и тут — в годы роста ущемления пищевых рефлексов. Эти явления достоверно установлены моральной статистикой. Изучив движение преступлений во Франции с 1838 по 1886 гг., Левассер приходит к выводу: «Урожаи оказывают значительное влияние на движение преступлений, по крайней мере, в те времена, когда богатств было меньше и когда импорт не умерял подъем кривой преступности. Нарушения законов увеличиваются во времена неурожая

хлебов, так как нужда, усиливающаяся в такие периоды, толкает к кражам. Это особенно видно в 1847 и 1854 гг., являющихся годами плохого урожая»[378]. К такому же выводу пришел Г. Майр, сопоставляя годичные колебания цен на хлеб и числа преступлений в Баварии с 1836 по 1861 гг. [379] То же самое для всей Германии с 1882 по 1898 гг. констатировал Берг, для Сербии (сопоставляя цены на кукурузу и движение преступлений против собственности) — Вадлер, для Италии — Форназари ди Верче, для Англии — Туган-Барановский, для России — Тарновский, Людеров, Трайнин, Гуревич, Гернет, Чарыхов и другие[380].

Так, в Калужской губернии (губернии земледельческой и потребляющей) «годы подъема хлебных цен — 1881, 1892 и 1907 — так же, как и годы падения цен — 1883, 1888, 1894-1895, 1900-1901 — всегда сопровождались соответствующими изменениями в том же или следующем году кривой преступности. По Калужской губернии числа осужденных за кражи. параллельны с ценами на хлеб и нуждою населения в собственном хлебе. Грабежи и разбои подчинены этому же закону»[381]. Такая же связь была установлена Тарновским для Петроградской губернии, Трайниным — для Московской, Гуревичем — для Нижегородской, Тар- новским — для пяти губерний. «Так, в 1880-1881 гг. хлеб сильно подорожал, и число возникших дел о краже и насильственных похищениях поднялось на 20% выше среднего. Вместе с падением цен на рожь в 1885-1890 гг. снизилась и преступность»[382]. Указанная связь между ухудшением питания масс и увеличением числа преступлений против собственности (а отчасти и против личности) в странах индустриальных, согласно сказанному, должна проявляться в годы промышленных кризисов, когда растет армия безработных, доходы рабочих падают, стало быть, и питание их ухудшается.

Наблюдается ли она в действительности? — Да, наблюдается. Беру для примера Англию, в частности, ее про

мышленные районы. Исследование М. И. Туган-Барановского показывает, что в годы благополучия преступность снижается, в годы кризисов — возрастает. «Промышленный застой начала 40-х гг. вызывает особенно сильное увеличение числа преступлений»[383]. То же самое отмечается в годы 1825, 1826, 1827 (кризис), в 1847-1848 (кризис, застой); позже максимум преступности наблюдается в 1854, 1857 и 1863 гг. (первые два года — годы кризисов, а в 1863 г. хлопковый голод достиг своего максимума); дальнейшее усиление преступности мы находим во второй половине 70-х гг., — в период промышленной депрессии. Сказанное достаточно определенно подтверждает нашу теорему. Наконец, она подтверждается прямо и бесспорно резким подъемом кривой преступности в годы действительно массового голодания. Эти годы, ceteris paribus, являются особенно «преступными» годами, т. е. годами, когда голод депрессирует все задерживающие его утоление условные рефлексы, в результате чего люди en masse3* совершают акты правонарушения, резко растет число краж и грабежей, образуются целые банды грабителей и разбойников, нападающие на тех, кто имеет продовольствие и деньги. Это наблюдалось во время голода в древности, Средневековье и в Новое время, вплоть до голода 1921-1923 гг. в России[384]. Приведенные данные вполне подтверждают функциональную связь, указанную выше. Когда голодают немногие — это дает единичные преступления на почве голода. Когда начинают голодать массы — это вызывает массовое притяжение к пищевым скопам и массовые попытки их захвата; а так как владельцы богатств обычно мешают этому и защищают свое достояние, так как и государственная власть чаще всего делает то же самое, то отсюда становится неизбежной борьба голодных с сытыми, бедноты с богачами и властью, охраняющей права и достояние последних. Эти явления и составляют то, что носит название — в зависимости от масштаба борьбы — волнений, бунтов, восстаний и революций.

Таково механическое объяснение связи голода, или ущемления пищевых рефлексов, и общественных волнений. Из него следуют и те условия, которые необходимы для того, чтобы голод вызвал эти явления.

Основные из этих условий суть следующие: Наличие значительного ухудшения (относительного или дефицитного) питания масс;

значение имеет не только ухудшение питания масс и превращение его из недефицитного в дефицитное, но и всякое значительное ухудшение пищевого режима с более высокого уровня на более низкий, хотя бы этот низкий уровень и не был дефицитным голоданием; громадное значение имеет, далее, быстрота и резкость этого понижения и ухудшения питания масс. При равенстве прочих условий, чем резче и быстрее совершается это понижение, тем сильнее и быстрее происходит ущемление пищевых рефлексов, следовательно, общественные волнения будут вероятнее. И психологически и физиологически в этом случае реакция организма будет более бурной; в связи с этим условием находится третье — их производное. Ущемление имеет свою границу, перейдя которую оно ведет уже не к усиленной борьбе за жизнь, а к полной апатии, поэтому наиболее активных действий от голодающих (относительно или дефицитно) масс можно ждать тогда, когда голод велик, но не чрезмерен. При абсолютном голодании такими моментами максимума активности будут первые 1-2-3 дня; при относительном голодании — наиболее резкие моменты его дальнейшего ухудшения до того момента, когда дефицит становится столь громадным, что организм лишается энергии, необходимой для совершения активных действий и превращается, по сути дела, в «живой труп»[385].

Таково первое условие и связанные с ним релевантные обстоятельства. Вторым необходимым условием для начала волнений является наличие в данном обществе имущественной дифференциации, или слоя богачей, обладающих пищевыми запасами и их эквивалентами в виде богатств всякого рода. Если нет этой дифференциации, если все бедны, если нет скопов продовольствия и их эквивалентов (богатств) в пределах области, охваченной голодом, то нет пищевого магнита, некого атаковывать и нечего захватывать.

И наоборот, чем сильнее имущественная дифференциация, чем большие скопы сосредоточены в руках определенных лиц и групп, тем сильнее магнит, тем интенсивнее притягивает он голодные человеческие «опилки»: тяготение человеческих масс и стремление их к захвату богатств будут тем интенсивнее, чем больше имущественная пропасть между богатыми и бедными, сытыми и голодными. Таково второе необходимое условие. Третьим само собой разумеющимся условием является невозможность или большая трудность покрытия продовольственного дефицита иными способами.

Таковы основные условия, необходимые для того, чтобы массовый голод привел к массовым волнениям, восстаниям, бунтам и революциям.

Дополнительными условиями, благоприятствующими такому эффекту, служит множество обстоятельств. Степень и объем добровольной помощи голодным со стороны власти и богачей. Чем она больше, тем меньше вероятность восстания. Характер условных рефлексов населения и степень их прочности. Если эти рефлексы в течение ряда поколений были такими, что часто не могли помешать захватам, нарушениям прав собственности и прав личности (а соответствующие им убеждения тоже дозволяли и одобряли это), то они по сути дела не являются тормозами, удерживающими людей от захватов, нападений и насилий, и чем они слабее, тем легче произойдут волнения под влиянием голода. Если же, наоборот, в народе воспитано чувство уважения к чужому достоянию, если он приучен к воздержанию от нарушений чужих имущественных и личных прав, то голоду нужно сначала преодолеть силу сопротивления этих рефлексов и, только подавив их, он может вызвать волнения.

Спрашивается теперь: всегда ли массовый голод приводит к волнениям, если имеются указанные выше необходимые и содействующие началу восстаний второстепенные условия: отсутствие добровольной помощи со стороны богачей и власти, наличие у населения соответствующих рефлексов и т. д.?

Всегда, за исключением тех случаев, когда давление голода нейтрализуется другими, столь же могучими детерминаторами.

Мне не раз приходилось экспериментировать с голодными собаками. Я клал перед ними кусок хлеба или мяса, и они жадно набрасывались на него. После этого я снова клал кусок, но брал палку и запрещал собаке его трогать. Если она его трогала, то получала сильный удар, и после двух-трех таких «уроков» усваивала, что лежащий перед нею

кусок трогать нельзя, поскольку палка — налицо. То же самое и с человеком. Поставьте перед голодным аппетитный бифштекс, и — если нет никаких тормозов — он его с удовольствием съест; но если приставить к его виску револьвер и пригрозить, что как только он прикоснется к находящемуся перед ним «магниту», прогремит выстрел, то, естественно, он к нему не притронется. При наличии таких нешуточных тормозов, акты захвата продовольствия со стороны голодных масс могут быть заторможены.

Как бы ни был силен голод, но если к виску голодающих приставлен револьвер, т. е. введено военное или осадное положение, отдан приказ о расстреле на месте при любой попытке захвата, то бунты и волнения могут быть заторможены. Эффект голода будет нейтрализован другим «сильно действующим» средством.

Вот почему во время некоторых сильнейших голодовок в России, на Западе, в Индии, когда условия, необходимые для возникновения волнений, были налицо, они все-таки не возникали или не принимали значительных масштабов.

Как видим, дело обстоит не так просто, как это часто изображают сторонники двух противоположных мнений. Сторонники одной из этих точек зрения говорят, что голод всегда ведет к волнениям. Неверно, — приходится отвечать им на основании всего выше изложенного. Если ухудшение питания совершается исподволь и медленно, если в обществе нет резкой имущественной дифференциации, или если имеются более легкие способы удовлетворения голода, если вдобавок к этому богачи, общество и власть делают все, что в их силах, для облегчения голода, если правительственный аппарат крепок, то волнений может и не быть.

Но следует ли отсюда, что правы те, кто утверждает, будто голод не ведет к восстаниям и волнениям, что восстают только сравнительно сытые? Такое мнение высказывают как историки (А. В. Романович-Сла- ватинский, М. М. Ковалевский, отчасти Е. В. Тарле и другие), так и некоторые биологи (Л. А. Тарасевич, В. М. Бехтерев), которые в известной мере отрицают функциональную связь между голодом и восстаниями.

«Давно замечено, — пишет М. М. Ковалевский, — что революционные движения, хотя и вызываются избытком общественных бедствий, загораются обыкновенно не в моменты наибольшей приниженности, а наоборот, в периоды сравнительного подъема благосостояния масс. Вся история может служить иллюстрацией этой мысли. Положение крестьянства при Людовике XVI было, разумеется, несравненно лучше,

чем в последние годы царствования Людовика XIV. Это не приблизило, однако, на столетие французского переворота. Самосознание, возникающее одновременно с материальной обеспеченностью, открывает глаза крестьянству на возможность улучшить свое положение новыми коллективными усилиями»[386]. Сходным же образом думают Тарасевич, Бехтерев, Тарле, Романович-Словатинский, Вальдман и др.

Утверждение М. М. Ковалевского, как и выше названных авторов, содержит только один правильный пункт, гласящий, что сильное дефицитное голодание масс, приводящее к крайнему истощению, не сопровождается волнениями и революциями. Выше я уже указывал на это обстоятельство. Но из него вовсе не следует, что «революционные движения загораются. в моменты сравнительного подъема благосостояния масс», т. е. в моменты, когда их пищевой режим улучшается. Это положение спорно и доказать его, думается, было бы очень трудно.

Целый ряд фактов повседневной жизни и исторических событий свидетельствует о том, что крупные социальные движения начинаются именно в моменты снижения уже устоявшегося уровня питания масс, а не в моменты его повышения. Исключением являются только такие ухудшения, когда имевшийся до них уровень питания был крайне дефицитным и истощил население до крайности.

Таковы вкратце условия, при которых ухудшение питания масс (относительное и дефицитное голодание) ведет к волнениям и революциям.

Очертив эту связь между голодом и волнениями, попытаемся теперь подтвердить ее. Первой группой многочисленных и часто повторяющихся фактов, легко доступных наблюдению и проверке, прямо говорящих об этой связи, служат проявления недовольства, начиная с ропота и кончая бунтами, в небольших социальных агрегатах (в пансионах, столовых, общежитиях, в продовольственных очередях, ресторанах, трактирах, среди солдат, рабочих и других лиц, живущих на готовых харчах и получающих определенный «рацион», и т. д.) — проявления, которыми почти всегда сопровождается ухудшение их питания. Мне, вопреки мнению М. М. Ковалевского, неизвестны факты, когда такие группы реагировали бы ропотом, бранью, битьем посуды, мордобоем и другими формами «бунта» на улучшение их рациона, обеда, пайка, «харчей» и продовольственных выдач. Напротив, всякое увеличение количества и улучшение

качества таких выдач вызывает реакцию в виде чувства удовольствия, благодарности, радости и т. п.

Зато при снижении кривой количества и качества пищи реакция «недовольства», «протеста», «возмущения» обычна. Кто не слыхал и не знает о «продовольственных бунтах» в учебных заведениях (духовных семинариях, пансионах, студенческих столовых), приютах, богадельнях, на фабриках, в армии и т. д., вспыхивавших в ответ на ухудшение питания. Сотни таких фактов имели место в русских «государственных столовых» за эти годы, когда и без того дрянная их пища становилась еще хуже; при выдаче пайков, когда их величина уменьшалась или ухудшалось их качество и т. д., и т. д.[387] Уменьшение количества и снижение качества пищи, получаемой соответствующей группой людей, во всех этих случаях влекло и влечет за собой маленькие бунты, волнения, иногда — революции, заканчивающиеся «ниспровержением» «существующего продовольственного строя», его властей и агентов, битьем посуды и разгромом помещений, иногда избиением действительных или мнимых виновников ухудшения.

Во всех такого рода событиях отчетливо проявляется указанная связь между ухудшением питания и возникновением волнений и революций. Нужно ли говорить, что они представляют собой уменьшенную копию крупных социальных волнений? Допустим, что вместо 50 перед нами 500 тысяч человек, у которых уменьшается количество пищи и снижается ее качество, — и тогда вместо «бури в стакане воды» (в приюте, общежитии, богадельне) мы увидим бурю, уже более солидную, представляющую собой общественное событие (в виде грандиозного митинга, массовой демонстрации под лозунгом «Хлеба!» или в виде разгрома хлебных лавок, базаров, продовольственных складов и т. п.).

Одного указания на такие факты достаточно, чтобы признать сформулированное выше основное положение доказанным. Второй разряд фактов, подтверждающих эту теорему, предоставляет история, позволяющая сопоставить даты и места крупных волнений с характером движения кривой питания масс. Хотя исторические доказательства (вопреки обычному мнению историков) — самые

неточные и неудовлетворительные (ибо здесь всегда имеется ряд иксов, и чем древнее эпоха, тем их больше; данные, свидетельства и описания всегда приблизительны), однако, для проверки наиболее фундаментальных процессов пригодны и они. Если на основании этого материала нельзя точно определить, на сколько калорий снизилось питание, например, английских рабочих в 40-е гг. XIX в. или французских крестьян и горожан в 1788-1789 гг., то все же можно вполне определенно сказать, улучшилось оно или ухудшилось, т. е. усилилось или ослабло «ущемление пищевых рефлексов».

Перейдем теперь к проверке нашей теоремы.

Древний Восток

При всей неразработанности истории Древнего Востока в ней все же зафиксированы случаи возникновения волнений на почве недостатка продуктов питания. В Египте, пишет Масперо, «небольшие бунты случались нередко и всегда вызывались нуждой и голодом. Большая часть платы состоит здесь в хлебе, пшене, масле, порциях пищи, которые начальники работ обыкновенно раздают с первого числа каждого месяца и которых должно хватить до первого числа следующего месяца». «В первые дни семья наедается досыта, но уже в середине месяца порции уменьшаются и начинается ропот; в продолжение последней недели наступает настоящая голодовка, и это отзывается на самой работе. Если справиться в официальных записях, которые вели на местах работ писцы, то окажется, что ближе к концу каждого месяца происходили общие забастовки, вызываемые голодом и слабосилием рабочих»[388].

Было бы интересно проследить связь между колебаниями бедности и волнений в истории Египта. Но, к сожалению, у нас нет необходимых для этого данных. Можно только утверждать, что отдельные эпохи смут и волнений совпадают с периодами обнищания страны. Так, время после XII династии было одним из самых бедственных в Египте[389]. В это время «в экономическом отношении страна быстро клонилась к упадку», «общее шаткое положение вещей подорвало ее сельское хозяйство и промышленность»[390]. Эта же эпоха была и временем величайших

социальных революций и смут, о которых дают представление записи современников тех лет — старцев Онху и Ипувера.

Такие же совпадения имеются и в другие эпохи, например, при Эхна- тоне[391], после XIX династии[392], при Рамзесе III[393] и после него, во времена правления XXI-XXIV династий22/5*.

Греция

Здесь связь обеднения массы населения, а следовательно, и ухудшения ее питания с ростом волнений и революций проявляется в том, что начиная с рубежа VII-VI в. до Р. X., знаменующего собой аграрную революцию, обезземеливание крестьянства, ухудшение материального положения масс, появление богатых групп и рост имущественной дифференциации, начинаются и социальные революции со всеми их жестокостями и насилиями. Эксплуатация крестьянской массы достигает крайней степени. В Афинах, например, крестьяне должны были довольствоваться 1/6 долей урожая, отдавая 5/6 в пользу землевладельца. Просуществовать на 1 /6 часть урожая было невозможно. Массы обрекались на голодное и полуголодное существование. С этого же времени начинаются и революции. Появляется партия пролетариата («кулаков», по терминологии того времени), начинается беспощадная борьба сытых и голодных. «У массы населения сознание безысходной социальной нищеты должно было уступить место другому настроению. Все общественные классы, кроме привилегированного, были охвачены революционным порывом. Разгораются ужасные страсти и преступные инстинкты»[394]. Вспыхивает Мегарское восстание (ок. 640 г.)6*, происходившее, по словам современника, под лозунгом: «Сперва ищи пропитание, добродетели же — когда у тебя уже есть на что жить». Бедняки набрасываются на богачей, разражаются неистовства, противники готовы «съесть друг друга живьем»[395].

Позже, с некоторыми перерывами, бедность масс и имущественные контрасты не уменьшались, а в общем возрастали. «Демократия не уничтожила нищеты; напротив она сделала ее более чувствительной.» Численность бедняков росла непрерывно. Росли и волнения, борьба партий обострялась, становилась все более и более жестокой, перевороты учащались[396].

В это время «даже в демократических Афинах простолюдин одевался не лучше раба. Жизнь массы населения находилась на весьма низком уровне. Поденная плата, равнявшаяся трем оболам7* (в V в. до Р. Х.), была недостаточна для прокормления семьи, несмотря даже на нетребовательность южан». Позже, хотя среднее вознаграждение за квалифицированный труд поднялось до 1V2 и 2-2 V2 драхм8*, «покупательная способность денег снизилась, так что это повышение заработной платы вряд ли может быть признано симптомом увеличения доходов низших классов народа». В Аттике, по подсчетам Г. Майра, минимум, необходимый для существования четырех человек, в конце IV в. до Р. Х. равнялся 525 драхмам, так что заработная плата, равнявшаяся 11/2 драхмам в IV в. и 1 драхме в V в., оказывалась ниже этого минимума, необходимого для существования. В других местах дело обстояло еще хуже. Положение усугубляла к тому же и война, которая шла в течение 55 лет[397].

Мудрено ли, что при таком дефиците продовольствия социальные конвульсии в обществе становятся весьма частыми, в известной мере перманентными. «Бедность порождает гражданскую войну и преступление» , — писал Аристотель, резюмируя свои наблюдения над положением вещей[398]. «Пролетарий этих времен — прирожденный революционер»[399]. «Бедность и имущественное неравенство становятся побудительными мотивами, вызывающими беспрерывные революции», — говорит Пель- ман[400]. Социальная борьба V в., согласно Фукидиду, порождалась «желанием отделаться от бедности, которую долго приходилось терпеть, и страстным желанием овладеть чужим имуществом»[401]. Революция следует за революцией: в 427 г. — в Керкире, в 412 г. — на Самосе, в 370 г. — в Аргосе и т. д., с отбиранием имущества богачей, с захватом земель, «социализациями», бесчисленными убийствами и насилиями[402].

Известно, что Афины после Персидской войны в течение 30-летнего мира жили сравнительно благополучно[403]. В этот период не было крупных волнений и переворотов. Но вот — разражается Пелопоннесская война9*. Начинает увеличиваться нужда. Сокращаются государственные подачки. Массы населения нищают. К концу войны все продовольствие (в блокируемых Афинах) иссякает, и люди начинают умирать с голоду[404]. И что же мы видим? Видим, как с ростом бедности и голода начинаются и конвульсии афинского общества. Внутренняя борьба обостряется, переворот следует за переворотом. Таковы, не говоря о мелких переворотах, революции 411 и 409 гг. Вслед за ними происходят социальные перевороты, руководимые Критием, Фераменом и «тридцатью тиранами»10*, которых быстро свергают, — словом, голодный агрегат начинает почти беспрерывно биться в сильнейших революционных конвульси- ях[405], кровь льется потоками, жестокость доходит до чудовищных размеров, гражданская война — до максимума. По причине такого же обнищания в этот период происходят революции в Керкире и Аргосе[406].

В Спарте особенно резкое обеднение и рост имущественной дифференциации выявляются в середине III в. до Р. Х. К этому времени «большинство ее граждан обеднело, и так как они не могли осуществлять свои гражданские права, должности и общее управление сосредоточились в руках кучки людей. Число спартанцев, имевших недвижимую собственность и богатства, было не более ста человек; таким образом, громадные состояния сосредоточились в руках немногих»[407]. В этот же именно период мы встречаемся здесь с острейшими социальными революциями и переворотами (Агиса IV [243-237] и Клеомена III [236-220 до Р. Х]), сопровождавшимися чудовищной резней, террором, конфискациями, «социализациями» и т. д.

В дальнейшем сытость Спарты не увеличивается. Войны еще более ухудшают ее положение. Вместо обогащения «многие граждане вышли из этих войн еще более разоренными, и это послужило причиной последующей борьбы и переворотов». Социальная революция стала чуть

ли не перманентной. При Набисе (конец III — начало II вв.) снова повторяется старое: «множество выдающихся и имущих граждан убивается или отправляется в ссылку, их имущество тиран раздает бедным, их жен отдает своим друзьям и солдатам» и т. д. Чем дальше, тем положение становится все хуже, наряду с этим почти без перерыва продолжаются и социальные катаклизмы (188 г. и др.), доведшие Спарту до полного упадка и гибели[408].

Конечно, указанная нами связь между революциями и обнищанием масс и усилением его голодания описана довольно суммарно, без желательной точности, но все же и такое описание, хотя и весьма приблизительно, но фиксирует эту связь. Революции начинаются со времени обеднения масс и роста имущественной дифференциации, учащаются по мере их роста и прекращаются, пожалуй, только с момента подчинения Греции Риму, когда страшное обезлюдение и мир принесли, наконец, материальную обеспеченность[409].

Рим

Почти то же самое мы наблюдаем и в истории Рима. В начальный ее период, когда «сплошь консервативное крестьянство, крепко державшееся за землю, безусловно господствовало на форуме, поразительным образом нет упоминаний ни о каких резких классовых противоречиях, ни о сколько-нибудь глубоких классовых конфликтах, ни о нападках на общественный строй»[410].

Позднее, по мере обезземеливания крестьянства, роста населения Рима и увеличения численности пролетариата11*, следовательно, с подъемом кривой бедности и голода — резко начинает подниматься и кривая восстаний. А бедность была страшная. «Армия нищеты разрослась до огромных размеров». Ее составляли бедный городской пролетариат, бедные сельские пролетарии, плюс армия рабов. «При дороговизне жизни в Риме, рабочий, зарабатывавший около 3 сестерциев12* в день, был жалким пролетарием. В Риме скопилась столь огромная масса того элемента, который можно назвать низшим осадком паупе

ризма, — нищих и бродяг, голодной черни, словом, босяцкого пролетариата, — что о его населении отзывались, как о клоаке»[411].

Не лучше обстояло дело и вне Рима. К концу республики общее положение масс продолжало ухудшаться, имущественная дифференциация — увеличиваться. «В римском государстве не наберется и 2000 человек, владеющих каким-либо имуществом», — так охарактеризовал ситуацию трибун Л. Филипп в 104 г. до Р. Х.[412]

«Даже у лесных зверей имеются логовища, — говорит в своей речи Тиберий Гракх, — граждане же, сражавшиеся за честь и славу государства, не знают, где приклонить главу. У них не осталось ничего, кроме света и воздуха»[413].

Катилина, возглавивший еще одно движение, охарактеризовал положение так: «Дома у нас нищета, вне дома — долги; печально наше нынешнее положение, еще безотраднее будущее»[414].

В итоге — ряд революционных конвульсий (движения и восстания Гракха, Цинны, Катилины, Целия, Долабеллы, Спартака, Сатурнина и другие), с ничтожными по времени интервалами следующих друг за другом. Это — с одной стороны. С другой — гражданские войны и развитие преступности — с третьей.

Всюду здесь в порыве «злобного отчаяния беднота становится движущей и разрушительной силой; она переживает республику и не перестает тревожить и систему цезарей»[415].

Наряду с этими «перманентными революциями», бурлящими в конце республиканского периода истории Рима, начиная со II века до Р. Х., в Италии в несметном количестве появляются шайки разбойников. «Раньше, — пишет Дионисий Галикарнасский, — не было случаев, чтобы бедные врывались в дома богачей в надежде найти там съестные припасы или же пытались похитить доставленный на рынок хлеб».

Теперь это стало нормой[416]. Вместе с тем все чаще и чаще вспыхивают восстания рабов.

Гражданская война заливает всю страну. Ее лозунгом становится «Война дворцам и мир хижинам», — выдвинутый эннским царем рабов46/13*.

Весь общественный организм бьется в судорожных конвульсиях, его клетки, испытывающие нехватку пищи, начинают поедать и истреблять друг друга. Гражданский мир полностью исчезает. То, что во всем этом «вопрос желудка» играет основную роль, помимо всего сказанного, подтверждается еще и тем, что основные требования бунтующих всегда так или иначе были связаны с вопросом о хлебе: требование раздела государственных земель, выдвинутое Спурием Кассием, аграрный и фру- ментарный законы братьев Гракхов14*, закон Мария о снижении цен на хлеб, лозунг «экспроприации богачей», выдвинутый в ходе целого ряда других революций, аграрные требования Сатурнина и Друза и т. д. Даже чисто политические требования были средством к завоеваниям экономическим и продовольственным. «Лозунг “Вся власть народному собранию” ставил своей ближайшей целью обеспечить суверенным гражданам дешевый, а затем и даровой хлеб за счет государства, т. е. реально либо за счет подчиненных и зависимых от Рима, либо за счет имущих, по отношению к которым все средства принуждения казались дозволенными»[417].

Что же касается самого Рима, то он со своим населением, выросшим почти до миллиона человек, был в конце республиканского периода охвачен хроническим голоданием, а потому и непрерывными волнениями. «Необходимо было беспрестанно успокаивать массы и. это успокоение откровенно признается мотивом, побудившим цезаризм признать право масс на хлеб и зрелища». Но... «никогда не удавалось добиться прочного успокоения. Буйные скопища неистовствующих народных масс и всевозможные насилия составляют постоянную рубрику в истории города. Обыкновенно возмущения масс вызывались их затруднительным экономическим положением, жалобой на высокие цены съестных припасов и озлоблением против действительных или мнимых виновников

этих высоких цен»[418]. «Римский плебс всегда был готов на беспорядки, как только опаздывал хлеб, привозимый из-за моря»[419]. «Вскоре после Брундизийского соглашения15* флот Помпея отрезал Италию от хлебных рынков, начался голод», а с ним и снова гражданская война[420].

«В 32 г. вследствие высокой цены на хлеб опять чуть было не начался бунт». Неурожай и голод 5-8 гг. сопровождались волнениями и бунтами, то же самое произошло в 19 г. В 52 г. «хлеба (в Риме) осталось только на пятнадцать дней, разразился бунт, и Клавдий с трудом избежал народной ярости». Нечто подобное повторилось и в 68 г. [421]

Начиная с Августа, в силу ряда причин в I—II вв. экономическое положение населения Рима, если не улучшается, то и не ухудшается. Этот же период является и периодом сравнительного спокойствия [422].

В III в. снова происходит резкое ухудшение. В силу разных причин растет нищета и голод, с одной стороны, с другой — концентрация богатств и имущественная дифференциация. В это время «земля стала производить мало, и голод превратился в постоянную угрозу, промышленность пала», новых завоеваний и добычи не было, приток рабов почти прекратился, натиск варваров стал сильнее и т. д. — словом, наступило сильнейшее обеднение масс и усиление их голодания[423].

С этого же времени, как известно, резко поднимается кривая анархии, смут, переворотов, бандитизма, восстаний и революций, прекращавшихся лишь на короткое время и продолжавшихся в общем до падения Западной Римской империи[424].

Ту же самую картину в этот период и позже мы видим и в римских провинциях, еще не захваченных варварами. Непрерывные волнения, пролетарские социальные революции, вроде революции африканских крестьян, анархия, огромные шайки бандитов и грабителей (скама-

ры, циркумцеллионы, багауды16* и т. д.) — вот типичные явления этого периода. Голодавшие солдаты, «собрав вокруг себя голодных поселян и бродяг разных наций, положили начало скамарам, которые вступали в сражения с регулярными войсками и вели переговоры с римскими полководцами, как равные с равными»[425]. По словам современника, здесь «все вооружились на взаимную гибель»[426].

Связь между голодом и волнениями и здесь выступает довольно четко. Дефицитный обмен веществ римского агрегата влечет за собой кровавые конвульсии и борьбу.

Византия

Известно, что после Юстиниана (да отчасти и при нем) внутренняя история Византии изобилует волнениями, восстаниями, большими и малыми революциями. С X века они становятся в известной мере перманентными. Не ошибемся, если в качестве одной из главных причин такой «лихорадки» назовем дефицитный обмен веществ. Необеспеченное сельское население, разоряемое бесконечными реквизициями, грабежом и податями власти, волновалось и восставало. Даже во времена Юстиниана провинции на этой почве «почти непрерывно представляли картину войны» (населения с властью и ее «продорганами»)[427]. Не без этой причины вспыхнуло и знаменитое восстание 532 г. [428]

«Народные бедствия были нередким явлением», а голодовки, особенно в X, XI и XII вв., — частыми. Так, например, они были (от засу

хи) в 1026, 1028-1029, 1032-1034, 1037, 1040, 1054, 1058-1059 и др. гг. Мудрено ли поэтому, что «революции были беспрерывными». Императоры менялись, возводились и низводились чуть ли не ежегодно. «Ни один император не мог считать себя в безопасности на троне; из общего числа лиц, занимавших престол, добрая половина окончила жизнь насильственным образом»[429].

Кроме того, страна в то время, по-видимому, была перенаселена; по подсчетам Холмса, плотность ее населения в VI в. была вдвое больше, чем теперь, и равнялась 1 /3 плотности населения современной Англии. При уровне развития производительных сил того времени такая плотность была избыточной и значительную часть людей обрекала на голод, а следовательно, создавала кадры участников волнений и смут[430].

Средние века

Мелкие локальные волнения, разгром лавок, вторжения в дома богачей, убийства были нередкими явлениями во время голода в Средние века. Так было, например, в Праге и Магдебурге; в «Страсбурге дело дошло до мятежа», в ряде монастырей низвергали аббатов и на их место возводили новых лиц — virum juvenem, sed industrium et providum18*, и т. д.[431]

Если подобные волнения здесь не очень часты — то следует, с одной стороны, учитывать, что голодовки эти были истощающими и смертельными, а с другой, — что они тонули в общей массе средневековых волнений, перманентной борьбы, разбоев, грабежей, войн и социальных движений, начиная со всякого рода еретических и коммунальных восстаний и кончая крестовыми походами против еретиков и иноверцев, постоянно трепавшими средневековые агрегаты лихорадкой и конвульсиями.

Если мы зададимся вопросом об их причинах, то едва ли сможем согласиться с теми историками, которые сводят их к одним только религиозным верованиям[432] (т. е. условным раздражителям, почти все

гда более слабым, чем безусловные) или какому-то «духу свободы», обуявшему вдруг средневековые коммуны, к невежеству или, наоборот, — успехам в деле просвещения и т. д.

Привести в движение сотни тысяч людей и заставить их отправиться в Святую Землю или на юг Франции, рисковать жизнью, страдать и гибнуть, — этого не в состоянии сделать комплекс условных рефлексов, вызываемых условными же стимулами, которые называются религией. О необоснованности и бессодержательности гипотезы, согласно которой коммунальные движения были вызваны «духом свободы», недавно писалось в научной литературе[433]. Еще менее подтверждается она такими фактами, как грабеж богачей, срывание ценностей с богатых дам, разгромы и т. п., — обычным аккомпанементом коммунальных революций[434].

Религиозные и другие условные стимулы хотя и сыграли во всем этом свою роль, но весьма скромную. Более серьезные мотивы надо искать глубже — в области безусловных раздражителей, в частности, голодном состоянии масс.

Оно в Средние века было бытовым явлением. В то время «население было бедным и плодовитым»[435]. «Угнетенная невероятной бедностью народная масса», в силу ужасных условий существования, обычно голодала[436]. Нередко голод имел катастрофические последствия. Чрезвычайно типична в этом отношении и самая неуравновешенность психики масс того времени, ненормальный ее характер, делавший возможными все средневековые духовные эпидемии, психозы, массовый гипноз и помешательства со всеми нелепейшими верованиями и идеологиями того времени[437]. Такая психика и такое поведение типичны для голодающего общества.

Если дефицит продуктов питания в Средние века носит хронический характер, то немудрено, что социальные организмы бьются в конвульсиях, что «война здесь является нормальным состоянием», что под разными лозунгами вспыхивают волнения, в которых не трудно усмотреть их «желудочную основу»[438], что страны превратились в «непотребный дом народов, где обитатели грызутся друг с другом» (Данте), что мира и спокойствия нет. В таких условиях их и не может быть. Конкретные лозунги, вокруг которых развертывались движения, могли быть разными, иногда до смешного пустыми (например, спор в 1220 г. между флорентийским и пизанским посланниками из-за собаки, вызвавший войну), но было бы наивно видеть суть дела в таких внешних поводах. Не будь собаки — война или восстание вспыхнуло бы из-за «кошки», не было бы призыва освобождать Святую Землю, появился бы другой; если социальный организм болен — недостатка в симптомах болезни не будет: она проявится не в одном месте, так в другом, не этим, так иным способом.

Проследим с этой точки зрения ряд важнейших социальных движений в истории Англии, Франции, Германии и России. Их связь с ухудшением экономического положения масс, а следовательно, и питания (ибо 50-80% бюджета бедняка идет на питание) проявляется довольно ясно: они разражаются в годы ухудшения и особенно много их в периоды тяжелого экономического положения.

Англия

Непосредственно перед «войной баронов»21* дела в Англии шли все хуже и хуже. «Недовольство усилилось из-за голода 1257-1258 гг. и вскоре перешло всякие границы»[439].

Большое восстание баронов, столь богатое последствиями в истории английской конституции, по мнению Лингардта, безусловно было ускорено дороговизной 1257-1258 гг. [440]

Начало XIV в. после смерти Эдуарда I (1307 г.) и во время правления Эдуарда II (1307-1327) было бурным периодом истории Англии, временем кулачного права, низложения и убийства короля, больших волнений, анархизации и бесцеремонных расправ, которые учиняли друг над другом представители враждующих партий. Эти же годы были годами голодовок и резкого повышения цен на хлеб[441]. По Роджерсу, средняя цена тонны хлеба (в марках) была такая: в 1271-1280 гг. — 84,50, в 12811290 гг. — 75,81, в 1291-1300 гг. — 90,73, в 1301-1310 гг. — 79,64; в 13111320 гг. она повышается сразу до 111,79, затем в 1321-1330 г. несколько снижается — до 99,90, и в дальнейшем идет на понижение: 67,75 и т. д.

Хотя в силу целого ряда причин (неизбежной неточности исторического материала, малозначительности сведений о номинальной цене на съестные припасы, если отсутствуют соответствующие данные о заработной плате и покупательской способности денег и т. д.) номинальное движение цен — неудовлетворительный критерий для оценки повышения или понижения экономического уровня социальных групп (почему я и не привожу всех соответствующих таблиц), однако, в ряде случаев, вместе с другими свидетельствами они могут иметь некоторую ценность и до известной степени служить показателями повышения или понижения кривой питания масс. Вот почему в некоторых случаях я их все-таки привожу.

Понижение экономического уровня, а следовательно, и ухудшение питания, имело место и до и во время крестьянского восстания 1381 г. Достигнутый ранее, после «Черной смерти» 1349 г. 22*, уровень жизни населения в конце 70-х — начале 80-х гг. стал снижаться. «Страна переживала последний период бесславной войны», которая разоряла ее в тече

ние десяти лет». В связи с ней находился бесконечный рост податей и обложений, падавших, главным образом, на крестьянство. «Общины беднеют», — заявляли члены парламента в 1380-1381 гг. Ухудшилось положение вилланов23*, из которых лорды выколачивали штрафы и дефициты. Прибавьте к этому знаменитый poll tax 1380 года24*, наибольшей тяжестью легший на беднейшие слои населения, рост безземельных и малоземельных крестьян, составивших одну треть всех несвободных крестьян, наконец, образование в городах «несчастного слоя представителей грубого труда, вечно висевших на волоске от голодной смерти», а наряду с ними появление группы богачей и рост имущественной дифференциации[442] — и картина обнищания, рисуемая современником, будет ясна: «Богатый радуется, бедный плачет, народу невтерпеж, и страна быстро пустеет». Фруассар подчеркивает, что больше всего пострадали в этом отношении графства Кент, Эссекс, Бедфорд, «которые и стали первым очагом восстания». Итог — социальная конвульсия в виде восстания, идеологически, как всегда, «припудренная благородными лозунгами»[443].

Конец XV и XVI вв. (эпоха Тюдоров) характеризуется относительным благополучием, низкими ценами на хлеб (максимум — 54 марки за тонну, минимум — 30 марок), и она же во внутреннем отношении была эпохой сравнительного покоя и отсутствия волнений[444].

В годы, предшествовавшие революции 1649-1650 гг., произошло резкое снижение экономического уровня, а следовательно, и ухудшение питания масс. В эти годы «всюду были заметны признаки обеднения. Плохие урожаи 1646 и 1647 гг. повысили цену квартера пшеницы с 30 тысяч до 58 с лишним, в той же пропорции произошло повышение цен на овес, гречиху и горох. Мясо подорожало вдвое против прежнего. Заработная плата тоже увеличилась, но далеко не в равной пропорции»[445].

Присоедините к этому неурожай 1646-1647 гг., колоссальный рост населения, численность которого достигла к тому времени четырех миллионов человек, тогда как полвека назад, в конце царствования Елизаветы, оно не превышало (по подсчетам Роджерса) двух с половиной миллионов, «огораживания» и отнятие земли у арендаторов при Карле I, лишавшее их куска хлеба, что уже и раньше вызывало бунты (например, в 1637 г.). «Нас разоряют, чтобы наделить пастбищами телят эссекских. Все осушено, а нам остается только умереть», — говорили восставшие. Наряду с этим происходило обогащение других групп и рост имущественной дифференциации. Итог — конвульсии, сначала местного значения (в 1642 г. в графстве Линкольн и других местах, а еще раньше — при Эдуарде VI, когда восставшие призывали: «Пойдемте к господам в дома, там мы найдем оружие, деньги и съестные припасы»), а затем — и всеобщая революция 1649-1650 гг. 76

Следующей бурной эпохой в смысле внутренних волнений в истории Англии является конец XVIII в. и почти вся первая половина XIX века. Несмотря на некоторые временные затишья, в целом она представляет собой один из самых неспокойных периодов в истории Англии.

И этот же период отмечен такими явлениями, как обнищание масс, рост дороговизны, намного обгонявший рост заработков, увеличение имущественной дифференциации и резкое снижение реальной заработной платы. Вот лишь некоторые тому подтверждения: «1795 г. в Англии был одним из наиболее беспокойных. Урожай был плохой, война расстроила промышленность, народ все больше нищал, а вместе с тем проявлял и все большую склонность к беспорядкам». «Происходили митин-

Рошер пишет, что «средняя цена квартера пшеницы с 1626 по 1645 г. составляла 39,10 тысячи, в 1646 г. — 48, в 1647 — 78,8, в 1648 — 85, в 1649 — 80, в 1650 — 76» (Рошер В. Г. Цит. соч. С. 61); T. Тук и У. Ньюмарч приводят такие цены квартера пшеницы: 1646 г. — 49,2; 1647 — 65,51/4; 1648 — 75,61/4; 1649 — 71,11/5 (Tooke T, Newmarch W. Die Geschichte und Bestimmung der Preise. 1858. Bd. II. S. 797-799). См. также: Sommerlad Th. Zur Geschichte der Preise // Handworterbuch der Staatswissenschaft. 1910. Bd. VI. S. 1167-1168. П. Левассер определяет цену гектолитра зерна в 1600-1610 гг. в 16 франков 37 сантимов (см.: Levasseur E.

Le prix du ble dans divers au XIX siecle // Bulletin de l’Institut International de Statistique. Vol. XVIII. P. 111). Ковалевский М. М. От прямого народоправства к представительному. Т. II. С. 360369; RogersJ. The Economic Intepretation of History. London, 1891. P. 174; Каутский К. От Платона до анабаптистов. С. 76.

ги под открытым небом, один из которых был по-настоящему грандиозным (в нем участвовало до 150 000 человек)». Лозунги были такие: «Мир!», «Дайте хлеба!», «Нет — голоду!» Совершено было, как известно, нападение на королевскую карету и т. д. 77 1795 год является годом резкого повышения цен на хлеб. Цена за квартер пшеницы в 1791 г. была шиллингов, в 1792 — 47, в 1794 — 54, а в 1795 сразу подскочила до 8278. Это снижение уровня жизни народных масс, несмотря на некоторые колебания, приняло с начала XIX в. характер чрезвычайный. Дороговизна резко росла, повышение заработков значительно отставало79. [В период с 1820 по 1850 гг. цена квартера пшеницы колебалась от 39 до 76 шиллингов[446], в период с 1830 по 1845 гг. — от 111 до 140[447].] Приведенные данные по заработной плате, конечно, приблизительны. Как пока- См.: Кареев Н. И. История Западной Европы. Т. IV. С. 472-473. Tooke T, Newmarch W. Op. cit. P. 797-799. По Левассеру, за время с 1779 по 1790 гг.

«средняя цена гектолитра пшеницы увеличилась на 20 и даже на 33 франка» (Levasseur E. Le prix du ble cans divers au XIX siecle // Bulletin de l’Institut International de Statistique. Vol. XVIII. P. 112). Это видно хотя бы из следующей таблицы:

Годы

Цена за квартер пшеницы (в шиллингах)

Средняя заработная плата за неделю (в шиллингах и пенсах)

Год

Цена за квартер пшеницы (в шиллингах)

Средняя заработная плата за неделю (в шиллингах и пенсах)

1799

76

1810

112

1800

127

1811

108

1801

129

1812

118

1802

67

13 ш. 10 п.

1813

120

1803

60

1814

85

1804

69

1815

76

1805

88

1816

82

5 ш. 2 п.

1806

88

10 ш. 6 п.

1817

116

4 ш. 3 п.

1807

78

1818

98

1808

85

1819

78

1809

106

1820

76

зывают исследования Bowley, Wood’a и других, заработная плата в Англии в это время испытывала значительные колебания в зависимости от места и характера производства. Но главное, что в конце XVIII — начале XIX вв. она почти не повышалась даже номинально, а реально — конечно же, падала82. То же самое следует сказать и о первой половине XIX в.

Словом, факт обнищания масс, а следовательно, и ухудшения их питания в это время не подлежит никакому сомнению. В итоге мы видим, что английский социальный агрегат почти полстолетия находится в состоянии перманентного волнения и революционных конвульсий, временами несколько затихавших, но в общем не исчезавших вплоть до конца 40-х годов XIX в. 83

Со второй половины XIX в. начинается весьма значительное и почти неуклонное улучшение материального положения масс в Англии, а следовательно, и улучшение их питания84.

Этот же период является и периодом относительного спокойствия и внутреннего мира. В общем и целом революционные стремления английских рабочих за это время становятся все более умеренными, а потом и вовсе исчезают, рабочий класс «обуржуазивается», место Bowley A. Wages in the United Kingdom in the nineteenth Century. 1900. P. 32-34,

40, 70. Происходят восстания сельскохозяйственных рабочих, массовые поджоги хлеб

ных складов, мельниц, целый ряд беспорядков в городах, грандиозные митинги и стачки, заговоры, образование мощных союзов, убийства и небывалая агитация, чрезмерное распространение бродяжничества и воровства, борьба за парламент, реформу 1832 года, за реформы 20-х годов, борьба против хлебных законов, чартизм25* и т. д. Причем и в течение этого периода обострение борьбы происходит в годы, особенно неурожайные (после 1837-1840, 1845-1847 гг., после голода в Ирландии 1856-1856 гг.) и в годы промышленных кризисов. Помимо указанных выше работ, см.: RosenblattF The Chartist movement in its Social and Economic Aspects / / Columbia University Studies. New York, 1916. Vol. LXXIII. № 1; Slosson P. W. The Decline of the Chartist Movement // Ibid. № 9; Миклашевский И. Ю. История политической экономии. Юрьев, 1909. С. 298, 345-346; ДжефсонГ. Платформа, ее возникновение и развитие. СПб., 1901. Т. II. 45-128, 189-194, 294-296, 370-418; ГаммеджР. История чартизма. СПб., 1907; Tilsday. Die Entstehung und die okon. Grundsatzen Chartistenbewegung. 1889;

Dicey A. Law and Public Opinion in England. 1908; Уэбб С. и Б. История рабочего движения в Англии. СПб., 1899. Представление о нем дает следующий index реальной (а не номинальной) зара-

революционности занимает либерализм и реформизм. Конечно, и в то время бывали периоды относительного роста волнений, но они не приобретали острых форм и больших размеров и совпадали опять-таки с моментами роста безработицы и ухудшения материального положения, т. е. усиления относительного или дефицитного голодания. Таковыми были, например, волнения 1862 г., вызванные огромным ростом безработицы (по причине «хлопкового голода»), в результате чего жизненный уровень массы рабочих снизился до уровня пауперов26*; таковы волнения 70-х гг., особенно 1878 г. (в Ланкашире), волнения 1885-1886 гг., когда дело дошло даже до грабежа лавок и магазинов в Лондоне; стачки, митинги, рост популярности идей анархизма и коллективизма в 1890-1893 гг. Именно эти годы были годами кризисов и безработицы85. Но все это была сравнительно мелкая рябь, не сильно нарушавшая внутренний мир. Так продолжалось вплоть до 1917-1921 гг., когда — с ростом дороговизны — жизненный уровень рабочих Англии снизился, армия безработных стала стремительно увеличиваться86. Имущественная же дифференциация не уменьшилась. Процент безработных среди членов тред-юнионов возрастал. Так, в 1916-1917 гг. он был равен 0,5, в 1918 г. — 0,9, в 1919 г. — 2,1, в 1920 г. — 1,1, в январе

ботной платы рабочего класса с 1850 по 1900 гг., если реальную заработную плату 1850 г. принять за 100:

Годы

Реальная заработная плата

Годы

Реальная заработная плата

1850

100

1880

134

1860

103

1890

166

1870

118

1900

183

(Wood G. H. Real Wages and the Standard of Comfort since 1850 // Journal of the Royal Statistic Society. 1909, March. P. 102-103). Подробнее об этих движениях см.: Туган-Барановский М. И. Цит. соч. 3-е изд.

С. 413, 425, 427-428, 433, 435, 438-4440, 452-453. Уже в 1916 г. питание рабочих Англии ухудшилось по сравнению с довоен

ным временем (см.: Ferguson. The Family Budgets and Dietaries of Forty Lab Class Families in War Time // Proceedings of the Royal Society of Edinburgh. Vol. XXXVII. P. 120-133); причем, как показывает Wood, ухудшение питания особенно резко коснулось бедных классов. См.: WoodF. The increase in the Cost of food or different classes of society since the outbreak of War // Journal of the Royal Statistic Society. 1916, Joule. P. 501-508.

1921 г. — 6,9, в феврале — 8,5, в марте — 10,0, в апреле — 17,6, в мае — 22,2 (не считая бастовавших горнорабочих). Общая численность безработных в апреле 1921 г. составляла 1 615 000 человек, плюс 897 000 работающих неполное время[448]. Эти данные определенно говорят об усилении если не дефицитного, то относительного голодания масс, какого в таких размерах давно уже не знала Англия. И что же? Наряду с этим усилением мы видим и рост волнений и революционных конвульсий рабочего класса, тоже давно уже неизвестный Англии в таком масштабе: забастовки и стачки по своему размаху и числу участников приобрели небывалые размеры[449], рабочее движение «полевело», волнения участились, демонстрации, митинги, захваты предприятий, разгромы продовольственных лавок, магазинов и т. п. стали частым явлением, возникла коммунистическая партия, левое крыло в рабочей партии усилилось, армия сторонников «прямого действия»27* увеличилась — словом, с усилением голода социальный организм Англии стал менее спокойным, начал биться в конвульсиях волнений и беспорядков. О связи этих двух явлений свидетельствуют сотни телеграмм, вроде следующих: «Лондон. 20. IV. В угольных копях Ланкашира бастующие углекопы разграбили лавки со съестными припасами, булочные и рыбные торговые ряды. Много товаров было выброшено на улицу, откуда женщины и дети растащили их по домам. Убытки достигают нескольких миллионов фунтов»[450]. Или: «В Норвиче безработные, участвовавшие в демонстрации, вошли в ратушу и заявили: “Мы должны что-нибудь иметь к Рождеству. Околевать с голоду мы не намерены. Если безработные не найдут работы — будут волнения”»[451]. А сколько было острых волне

ний, заставивших правительство даже мобилизовать войска и принять военные меры во время грандиозной забастовки горнорабочих в марте—мае 1921 г.!

Поистине, сходные причины в сходных условиях вызывают сходные результаты. «Люди волнуются, а количество и качество калорий руководят ими», — так можно перефразировать изречение Боссюэ28*. Перейдем к Франции.

Франция

Жакерия 1358 г. Ухудшение положения крестьян перед 1358 г. общеизвестно. В XIII и начале XIV вв. их положение было более или менее сносным. Д’Авенель находит даже, что в XIII в. реальные доходы крестьянина и рабочего были очень высоки[452]. Во второй же половине XIV в. произошло резкое ухудшение. «Период с 1351 по 1375 гг. был временем наибольшей дороговизны за всю эпоху феодализма: средняя цена хлеба во Франции поднялась на 9 франков за гектолитр. Эти же 25 лет царствования Иоанна Доброго и Карла Мудрого отмечены также тем, что покупательная способность денег была самой минимальной, а жизнь — наиболее дорогой»[453]. Как раз в этот же период цена на хлеб совершает резкий скачок вверх. Тонна пшеницы в марках стоила в среднем: в 1276-1300 гг. — 7,79, в 1301-1325 — 96,99, в 1325-1350 — 75,04, в 1351-1375 г. — 100,80[454]. Эти обстоятельства отягчались грабежом населения и предшествующими 1358 году двумя годами полного неурожая. «Безысходное положение, в которое крестьянство попало из-за феодальной неурядицы, должно было неизбежно, помимо всякого стремления к уравниванию состояний, привести к кровавому столкновению с поместным сословием».

После поражения при Пуатье29* армия «жила систематическим грабежом населения, и в силу этого, по словам современника, земли в течение двух лет, непосредственно предшествовавших восстанию, вовсе не обрабатывались». В 1358 г., когда впервые появились жаки, «сбор винограда произведен не был, поля оставались невспаханными и незасеянными, на пастбищах не видно было ни коров, ни овец. Глаз не отдыхал при виде зеленых лугов и желтеющих нив. Всюду господствовала глубокая нищета, особенно среди сельских жителей, так как сеньоры умножали их бедствия, отнимая у них даже самое необходимое для поддержания хотя бы нищенской жизни»[455].

Налицо была и резкая имущественная дифференциация. Итог — всем известные грандиозные революционные конвульсии социального агрегата.

Под влиянием того же фактора одновременно с крестьянским восстанием в те же годы произошла революция в Париже (собрание Генеральных Штатов и движение Э. Марселя30*). Не обошелся без нашей причины и мятеж панцирников в Париже, где поборы и пошлины с товаров задевали материальные интересы и низов и буржуазии31*.

Еще яснее прослеживается связь между голодом и социальными волнениями в междоусобицах и смутах второго десятилетия XV столетия, в частности в гражданской войне Арманьяков и Бургиньонов и вакханалиях кабошинов32* (1412-1413). Это период, мрачный во всех отношениях. Неудачи французов в ходе Столетней войны33*, беспорядочное правление, сумасшествие короля и т. д. совершенно расстроили экономику страны и ухудшили положение народа[456].

Период с 40-х гг. XV до середины XVI вв. характеризуется ростом благосостояния, низкими ценами на хлеб и высокой заработной платой[457]. Этот же период характеризуется и отсутствием больших волнений.

Следующей эпохой, особенно бурной по внутренним движениям и волнениям в истории Франции, является вторая половина XVI века. Это время отмечено такими явлениями и событиями, как религиозные войны, Варфоломеевская ночь, целый ряд восстаний в городах и селах, «Лига», парижская революция, смена династии Валуа Бурбонами и т. д.34*

Спрашивается: не стоит ли и это повышение волнений в функциональной связи с ухудшением питания?

На этот вопрос следует ответить положительно. Об этом говорят прежде всего конкретные причины отдельных восстаний. Так, восстание 1548 г. в Гиени произошло из-за соляного налога, в 1568 г. в Нормандии — из-за грабежа и насилий солдат, отнимавших имущество граждан, и непомерных налогов. Аналогичные поводы были у восстаний, происходивших в 1593-1595 гг. 97

Еще более знаменательно то, что как раз именно в эту эпоху кривая цен на хлеб и продукты питания делает резкий, небывалый скачок вверх.

Тонна пшеницы в марках стоила в 1476-1500 гг. в среднем 44,80, в 15011525 гг. — 44,80, в 1626-1650 гг. — 78,40. Далее цена пшеницы совершает скачок и становится больше вдвое и втрое с лишним: в 1550-1575 гг. — 134,40, в 1576-1600 гг. — 224,00, а затем, в 1601-1625 гг. снова несколько снижается — до 159,60. Цена хлеба в период с 1576 по 1600 гг. — самая высокая на всем протяжении XV—XVI и первой половины XVII вв. 98 «В течение полстолетия, с 1526 по 1575 гг., средняя для всей французской территории цена на хлеб поднялась с 4 франков до 7, в затем и до Гуго К. Социализм во Франции в XVII—XVIII вв. // Предшественники новейше

го социализма. СПб., 1907. Т. II. С. 315-321. Schmitz O. Op. cit. S. 434-436. В Париже, по Левассеру, цена за тонну пшеницы

в марках росла так:

Годы

Цена

1520-1529

80,30

1530-1539

87,70

1540-1549

88,59

1550-1559

96,77

1560-1569

145,38

1570-1579

183,01

1580-1589

195,58

(Ibid. S. 434-436).

12 за гектолитр. При Генрихе III (1574-1589) и в последние 25 лет XVI в. цены в 30 и 40 франков (за гектолитр) были обычными. В 1595-1596 гг. средняя цена равнялась 43 и 47 франкам. Понятно, что это экстраординарное подорожание вызвало крайнее обнищание народа»[458].

Представление об этом росте нищеты станет еще более ясным, если учесть, что в то же самое время покупательная способность денег резко упала (ее коэффициенты по сравнению с покупательной способностью денег в конце XVIII в. таковы: 1451-1500 — 6, 1501-1525 — 5, 1526-1550 — 4, 1551-1575 — 3, 1576-1600 — 2,5[459]), номинальная заработная плата сельскохозяйственных и промышленных рабочих также сильно понизилась. «Поденщик, который при Карле VIII (1483-1498) зарабатывал 3 франка 60 су, при Генрихе IV зарабатывал не более 1 франка 95 су. Таким образом, рабочий конца XVI в. зарабатывал на жизнь лишь половину того, что зарабатывал его дед сто лет тому назад»[460]. И у ремесленников — как у мастеров, так и у чернорабочих (manoeuvres) — с начала XVI века начинается снижение заработка. Поденная плата снизилась с 4 франков 80 су при Людовике XII до 2 франков 85 су при Карле IX (1560-1574). К концу XVI в. она снизилась еще больше[461].

Таким образом, цены на продукты питания росли, а заработная плата и покупательная способность денег резко падали. Следовательно, питание все ухудшалось, голодание усиливалось. На свой годичный заработок рабочий мог купить в 1451-1525 гг. 46 гектолитров зерна, в 15261550 гг. только 25 гектолитров, в 1551-1575 гг. — 15 и, наконец, в 15751600 гг. — уже только 93/4 гектолитра.

«Если допустить, что рабочий или ремесленник довольствовался только сухим хлебом и холодной водой и ежедневно потреблял килограмм хлеба, что составляет около 500 литров зерна в год, то получается, что на одежду, квартиру, освещение и удовлетворение других потребностей у него оставалось средств, на которые можно было купить всего лишь 475 литров зерна. Если же он имел семью, то даже и этого хлеба у него не было. В таком случае рабочий должен был довольствоваться хлебом из овса»[462]. Таков был уровень питания в эту эпоху. В итоге —

волнения, смуты, революция, словом — судорожные конвульсии голодающего социального агрегата.

Следующей эпохой волнений является вторая половина XVIII в., закончившаяся революцией 1789 г. Мелкие хлебные волнения, конечно, происходили и в промежутках между этими эпохами крупных волнений (например, в 1699 в Понтуазе, во время голода 1709 г. и др.), но я на них не останавливаюсь.

Восемнадцатое же столетие является веком: 1) падения покупательной способности денег, 2) снижения заработков рабочих и крестьян, 3) подорожания хлеба и продуктов питания, 4) неурожаев и 5) небывалой роскоши привилегированных сословий. Таким образом, во Франции в XVIII в. налицо имеется, с одной стороны, ряд явлений, объективно свидетельствующих об усилении голодания и обнищания масс или об ухудшении их питания, а с другой — ряд условий, благоприятствующих волнениям. Причем, чем ближе к концу века, тем эти факторы все более и более усиливались. Наряду с этим учащались и усиливались социальные волнения, закончившиеся катаклизмом — революцией.

Теперь кратко подтвердим эти положения.

Коэффициенты покупательной способности денег были таковы:

1701-1725              2,75

1726-1750              3,00

1751-1775              2,33

1776-1790              2,00104

Заработная плата сельских батраков, слуг, поденщиков, ремесленников и рабочих в течение XVIII в. была чрезвычайно низкой, снизившись еще больше при Людовике XVI. Если в предыдущие столетия она равнялась 3-5 франкам в день, то «в период 1751-1775 гг. поденщик получал не больше 1 франка 75 су, а при Людовике XVI и того меньше — 1 франк 64 су[463]. Поденная плата мастера колебалась в XVII в. от 3 франков при Генрихе IV до 2 франков 30 су при Кольбере, поденная плата рабочего — от 2 франков 28 су до 1 франка 70 су. В XVIII в. мастер зарабатывал 2 франка 84 су при министерстве Флери и 2 франка 30 су в момент начала революции, рабочий соответственно — 2 франка 10 су и 1 франк 64 су перед революцией»[464].

«Франция 1789 г. богата, а ее крестьянин и рабочий бедны; Франция 1475 г., очевидно, была бедной, в то время как ее пролетарий был богат. Вот явление, весьма заслуживающее запоминания»[465].

Рост цен на хлеб в XVIII в. виден из следующей таблицы:

Годы

Цена за тонну (в марках)

1726-1750

123,20

1751-1775

148,40

1776-1790

168,00

1791-1795

125,63

1796-1800

244,52[466]

Кроме того, XVIII век постоянно страдал от неурожаев. «Чуть неурожай — и хлеба не хватало. В Париже в течение восьмидесяти лет 12 раз происходило сильное подорожание, голодовки же в провинции, в Лиможе, Пуату, Гиени стали явлением частым и периодическим»[467].

По «Les cahiers en 1789»35*, питание масс рисуется в это время в таком виде: «Пища поденного рабочего — хлеб, обмакиваемый в соленую воду. Мясо ели только в последний день масленицы, в день пасхи и день именин». «Рабочие питались почти исключительно хлебом и водой, спали на соломе и жили в норе (un reduit). Условия их жизни были хуже, чем у американских дикарей»[468]. «Обедневший крестьянин походил скорее на дикаря. Одежда и жилище его были ужасны. Пища отличалась ску

достью. Мясо ели совсем немногие — две трети населения его не упот- ребляло»[469].

По мере ухудшения экономического положения, и в первую очередь питания масс, в XVIII в. стали усиливаться и волнения. «Неурожай 1739 г. вызвал три восстания в провинции». «В 1740 г. в Лилле произошли народные волнения из-за отсутствия зерна». «В Париже народ был готов к революции». «В 1747 г. из-за хлеба произошли значительные волнения в Тулузе», «в 1750 г. — в Берне», «в 1752 г. — трехдневное восстание в Руане и его окрестностях, в Дофине и Оверни. В одной только Нормандии восстания вспыхивали в 1725, 1737, 1739, 1752, 1765, 1766, 1767, 1768 гг. — и все из-за хлеба». «В 1770 г. — волнения в Реймсе, в 1775 г. — в Дижоне, Версале, Сен-Жермене, Париже, в 1782 г. — в Пуатье, в 1785 г. — в Провансе, в 1788-1789 гг. — в Париже и во всей Франции»[470]. Неурожай 1752 г. вызвал волнения. «С 1765 г. урожаи становились все хуже, и в 1768-1770 гг. ситуация сложилась настолько серьезная, что в Лиможе и Оверни дело дошло до того, что народ по-настоящему бедствовал». «Увеличение цен на хлеб вызвало волнения в ряде мест Нормандии, Шампани, Иль-де-Франса и Бургундии. Всколыхнувшийся народ нападает на хлебные запасы на базарах и складах и даже грабит хлеб в амбарах у самих земледельцев. Волнения происходили в Реймсе, Дижоне, Шалоне, Монтаржи и тысяче других мест. В Руане восстание вспыхнуло 22 марта и продолжалось в течение нескольких дней, то прекращаясь, то возобновляясь снова. Буяны, не встречая никакого сопротивления, грабили лавки и хлебные склады купцов, а также амбары разных монастырей, как в городе, так и в его окрестностях»[471].

Урожай 1774 г. был плохим, не лучший ожидался и в 1775 г. Вспыхнувшие весной 1775 г. беспорядки приняли весьма крупные размеры, получив даже название «мучной войны». Эту смуту пришлось подавлять силой, для чего пришлось поставить под ружье 25 000 солдат.

«С этого времени в Версале начинают расклеивать прокламации, направленные против короля и его министров. Бунты были подавлены, но они оставили глубокий след»[472]. С 1777 по 1783 гг. урожаи были

хорошими, и волнений происходило сравнительно немного. С 1784 г. начинается новая полоса неурожаев, и волнения растут. В 1785 и 17861787 гг. произошел ряд волнений и бунтов в Севеннах, Визиле, Жево- дане, Лионе, Виваре, Пуатье и других местах[473].

В конце XVIII в. Франция становится похожей на вулкан с непрекра- щающимся гулом, сотрясением почвы и мелкими, но частыми извержениями. Росли волнения, росло число браконьеров, бандитских шаек, бродяг, нищих, разбойников, словом — формировалась армия будущей революции[474]. Эти конвульсии голодающего социального агрегата, в конце концов, поскольку голод не исчезал[475], а привилегированные сословия богатели, должны были привести к катастрофе.

Эта катастрофа опять-таки была ускорена неурожаем 1788 г. «И вот бунты приняли широкие и угрожающие размеры. Первым поводом для движения был вопрос о хлебе»[476].

К неурожаю присоединился еще промышленный кризис и безработица. «Безработица и дороговизна хлеба — вот два бича, от которых больше всего страдало население Парижа в 1789 г. Промышленный кризис стал остро ощущаться уже с 1787 г. К концу 1788 г. во Франции насчитывалось более 200 000 безработных. Потребление повсеместно сократилось. Зима 1788-1789 гг. была особенно тяжела для промышленности и торговли; производство сворачивалось». Вдобавок «голодный год гнал в Париж из провинции новые и новые массы безработного люда, и этот горючий материал внушал беспокойство многим наблюдателям». «На этой почве и разыгралась та стихийная вспышка, которая прекрасно характеризует страшную возбудимость нуждающейся городской массы 1789 г. и ее готовность пойти на самые решительные и немотивированные действия по любому ничтожному внешнему поводу. Этой первой вспышкой в Париже были бурные беспорядки за неделю до открытия Генеральных Штатов (в апреле 1789 г.), поведшие к разгрому домов фабрикантов Ревельона и Анрио36*. Причина этого

бунта была «исключительно в голоде, безработице, дороговизне и отсутствии хлеба»[477].

Чем дальше, тем дело становилось хуже. «Голод свирепствовал в Париже все больше и больше. Даже плохой, желтой, горелой муки и той (около 27 июля и позже) не хватало. В ряде мест предпринимались попытки скосить зеленые хлеба»[478].

Голод усиливался — усиливались и волнения, как в провинции, так и в Париже. 8 июля — бунт безработных, 10-го — сожжение застав в Париже, 12-го Камилл Демулен уже призывает к оружию, 13-го народ направляется туда, где есть хлеб, а именно в монастырь Сен-Лазар и осаждает его с криками: «Хлеба, хлеба!», 14-го июля — взятие Бастилии[479]. Голод усиливался — все интенсивнее шло и «углубление» революции. «Стоял сентябрь; жатва была закончена, но хлеба не хватало. У дверей булочных громадные очереди с раннего утра, и часто после долгих часов ожидания люди уходили без хлеба». Движение 5 октября началось при криках «Хлеба!» И здесь главной причиной и главным требованием толпы был хлеб.

В 1789 и начале 1790 гг. голод усиливался crescendo37* — crescendo развертывалась и революция. Но в 1790-1791 гг. ее «углубление» и «расширение» начинает замедляться и приостанавливаться. Почему? Потому что 1790 и 1791 гг. были годами относительно более благополучными, чем 1789. Кризис 1789 г. ослабел; урожаи 1790 и 1791 гг. были сносными, промышленность стала оживать, безработица умень- шилась[480]. Приостановилось или замедлилось и углубление революции. Появилась слабая надежда на введение стихии в берега. Но, увы, «с 1792 г. это временное улучшение исчезает, и Франция — особенно после начала войны с первой коалицией38* — вступает в новый длительный кризис»[481]. С этого же года кривая революции снова делает резкий скачок вверх и последняя «углубляется» до своих крайних пределов. С усилением голода человеческие «клетки» начинают поедать друг друга, ста

рые устои разрушаются один за другим, стихия революции выходит из берегов и затопляет потоками крови всю Францию.

«По мере того, как надвигалась зима 1792-1793 гг., голод в городах принимал все более и более мрачный характер. Муниципалитеты выбивались из сил, чтобы добыть хлеб, хотя бы по четверти фунта на жителя». Одновременно с этим росло и недовольство богатыми и правящими жирондистами39*. Восстание против них стало неизбежным, и 31 мая 1793 г. оно вспыхнуло. Но не накормил и Конвент — поэтому в том же 1793 г. в восьми департаментах Франции начались восстания и против него. Так как голод не прекращался, то должна была пасть и диктатура Горы40*. Термидор был неизбежен[482]. Во все эти годы голодные восстания не прекращаются. «21 жерминаля вспыхивает восстание в Эвре, потому что на целую неделю выдают только по 2 фунта муки на едока, за три дня перед тем выдавали всего лишь по 1V2 фунта. Вспыхивают восстания в Диеппе 14 и 15 прериаля, потому что народу выдается всего по 3-4 унции хлеба, восстание в Вервене 9 прериаля, потому что муниципалитет повысил цену с 25 до 50 су за фунт, восстание в Лилле 4 мессидора по той же причине». «Два раза вспыхивали восстания в столице — в жерминале и прериале III-го года41* (после уменьшения пайка с 1 фунта и до З/4 фунта). Продолжались они и после Термидора и приобретали временами крупные размеры»[483].

Наполеон сумел дать выход этим волнениям, развязав завоевательные войны. В результате революционного террора и войн численность населения Франции уменьшилась, и благодаря этому и некоторым другим обстоятельствам, «эпоха реставрации была временем относительно высокого благосостояния масс»[484]. Она же была и эпохой сравнительно очень спокойной.

С конца 20-х годов снова начинается ухудшение положения и застой в промышленности[485]. И снова начинаются волнения — революция 1830 года, ряд восстаний (вроде Лионского восстания 1831 г., проходившего под лозунгом: «Vivre en travaillant ou mourir en combattant»42*). «Создал

ся порочный круг: недостаток работы вызывал восстания, а восстания еще более ухудшали хозяйственную жизнь». Поэтому годы 1831-1832 были «годами перманентных восстаний рабочих под лозунгом: “работы или хлеба!”»[486]

Не без связи с голодом произошла и Февральская революция 1848 г. и июньское восстание рабочих. 1847 год был годом сильного неурожая, 1847 и 1848 гг. были, кроме того, годами промышленного кризиса. Положение и крестьян, и особенно рабочих ухудшилось. Исследование Левассера показывает, что заработная плата рабочих даже по сравнению с началом XIX в. понизилась, а не повысилась. «Почти всех рабочих задел кризис 1848 года». В ряде производств это снижение зарплаты по сравнению с уровнем 1830 г. было громадным. В то же время жизнь в Париже подорожала почти вдвое. Вместо 3000 франков теперь для того, чтобы сохранить тот же уровень жизни, что и в 1830 г., нужно было 6000 франков. «В эпоху кризиса и неурожая нищета особенно велика была в торговых и промышленных департаментах»[487].

Социальной функцией такого детерминатора явилась Февральская революция 1848 г.[488] Но, как почти и все революции, она не улучшила положения трудящихся масс, число калорий не возросло. «Более 100 000 безработных было в Париже, и промышленные департаменты оставались в том же (печальном) положении». После закрытия Национальных мастерских43* рабочие оказались в безвыходном положении. Закрытие их (22 июня), начавшийся голод и его угроза вызывают июньское восстание, начавшееся на следующий день[489].

Наконец, связь революции и Коммуны 1871 г. с голодом слишком известна, чтобы на ней настаивать. С кризиса 1866 г. начинается ухудшение положения рабочих, а вместе с тем и рост забастовок. Война и осада сделали положение отчаянным132/44*. Революция произошла в осажденном городе, с имущественной дифференциацией, с огромным дефицитным голоданием, не имеющем никакой возможности покрыть голод иными способами.

Нечто похожее происходило позднее и в других местах. Например, в Бельгии в связи с кризисом 1884-1886 гг. «произошло сильное сокращение спроса на рабочие руки; оно особенно резко проявилось в 1886 г.; и этот же год отмечен огромными и кровавыми забастовками»[490].

То же самое мы видим и в 1919-1921 гг. Дороговизна[491], экономический кризис, падение заработной платы, рост безработных, словом — ухудшение экономического положения рабочих Франции в эти годы вызвало «полевение» рабочего класса, профсоюзов, социалистической партии, увеличение числа коммунистов и сторонников III Интернационала, рост популярности идей «прямого действия» и «социалистической революции», рост забастовок, волнений и кровавых столкновений[492].

Снова и снова мы видим, что одна и та же причина в сходных условиях вызывает сходные результаты.

Германия

Таким же образом можно было бы проверить нашу теорему и на истории Германии. В полном объеме я этого делать не буду, а остановлюсь на одном-двух революционных движениях в истории этой страны.

Очень бурной эпохой крестьянских восстаний, коммунальных движений, борьбы бедноты с богачами в городах (а также рыцарских восстаний, религиозных междоусобиц и войн) в истории Германии является конец XV века и первые 35 лет XVI столетия.

Эти же периоды, как показали исследования Лампрехта, Роджерса, Зоммерлада, отчасти Инама-Штернегга и особенно Казера, являются годами резкого подорожания на продукты питания, падения доходов трудовых масс, обременения их податями и налогами, роста бедности, а в связи с этим — и резкого ухудшения питания. Например, цены на хлеб в Саксонии были таковы:

Годы

Рожь

Пшеница

Ячмень

Овес

1455-1480

10,62

13,90

10,69

5,47

1521-1530

22,50

1531-1540

29,44

29,80

22,89

12,51[493]

Заработки, наоборот, не росли, а, скорее, падали. К этому присоединился ряд неурожайных лет. «Питание крестьянина в это время было скудное. Особенно же плохо приходилось во время войн, ибо война того времени должна была кормиться войной, т. е. грабежом населения». Прибавьте к этому грабительские объезды короля, постоянные неурожаи, невыносимое налоговое бремя — и голодание населения становится бесспорным[494]. «Теперь эксплуатация сделалась невыносимой, — писал Лютер. — Разве помогло бы крестьянину, если бы на его поле росло столько гульденов, сколько на нем стеблей и зерен?»[495]. Между тем, имущественная разница между чернорабочим и крестьянином, с одной стороны, и буржуазией и аристократией, с другой, была чрезвычайно резкой.

Следствием такого положения вещей становится рост восстаний в конце XV и в начале XVI вв.: в 1476 г. — восстание в Бегейме, в 1491 г. — восстание «сырников», рисовавших на своих знаменах скверный ячменный хлеб с зеленым сыром (красноречивая эмблема), в 1493 г. — мятеж в Швабии, в 1500 и последующих годах — движение «башмака»45*, в 15141515 гг. — восстание «Бедного Конрада», в 1525 г. — великое крестьянское восстание, целый ряд восстаний в 1530-1532 гг. (в Оснабрюке, Падеборне, Мюнстере и в Нижней Германии) и т. д.[496]

Еще яснее прослеживаемая нами связь выступает в волнениях 1840-х гг. в Германии и в революции 1848 г.: революция цен, индустриальный переворот, рост безработных, падение заработков, дороговизна, плюс неурожаи 1846-1847 гг. «Рабочие едва оплачивали соль для своей похлебки»[497].

Наконец, четкое выявление этой связи дает и Германия в 19181923 гг. К концу войны питание германского населения резко ухудшилось. Несмотря на суррогаты, не хватало ни белков, ни жиров. Смертность мирного населения в связи с этим повысилась.

Параллельно с усилением голодания росли и волнения. Произошла революция. Голодный социальный агрегат «нереволюционного» немецкого народа стал биться в конвульсиях. С конца 1922 и в 1923 гг. положение снова стало резко ухудшаться. Недоедание и голод в это время резко усилились. Бурные беспорядки второй половины 1923 г. были ответом на этот рост голодания и бедности. В июле—октябре 1923 г. началось стремительное падение марки. Отсюда — растущие беспорядки в городах Германии, в августе—октябре достигшие громадных размеров и в данный момент, когда я пишу эти строки, грозящие перерасти в настоящую гражданскую войну.

Теперь ту же связь голода и волнений проследим на истории России.

Россия

В истории России связь голода и волнений выступает не менее ясно. Метод «сопутствующих изменений» легко ее вскрывает. Уже в древности летописцы подметили эту связь.

В 1024 г. «в Суздальской области, по словам летописца, народ умирал с голоду, волновался и производил мятежи»[498].

В 1070 г. во время голода «убивашета многы жены и имение их отъ- имашета себе».

В 1230-1231 гг. «инии паки злыи человецы почаша добрых людии дома зажигати, кде чююче рожь и тко разграбливаху имение их»[499].

В голод 1279 г. ятвяги46* перебили отряд Владимира Васильковича,

посланный к ним с житом. «И избиты быша, жито поимаша, а людьи потопиша»[500].

В 1291 г. «по случаю дороговизны произошел мятеж, и грабиша коро- мольницы торг».

В 1314 г. во время голода во Пскове «почали бяху грабити недобрии люди села и дворы в городе и клети на городке»[501].

Дано независимое переменное — голод (а) и за ним следует его функция — волнения (b).

То же самое происходит и в более поздние времена.

Экономическое положение масс к концу XVI в. значительно ухудшилось. В центральной России, по исследованию Рожкова, у малоземельного крестьянина по уплате всех податей и оброка получался дефицит в 14 денег. Он не мог свести концы с концами. Только у более обеспеченных крестьян оставался небольшой избыток. «Крестьяне старых областей беднели и разорялись. Подати и оброки были невыносимы»[502].

Это явление должно было привести ко взрыву и конвульсиям. Нужно было только его резкое усиление. Такое усиление и было дано страшными неурожаями 1601-1602 гг. и наступившим в 1601 г. «баснословным голодом»[503]. В связи с ним и начались волнения. «Толпы народа для спасения себя от (голодной) смерти составляли шайки и добывали себе пропитание разбоем. Ни одна область Руси не была свободна от разбойников. Они бродили около Москвы, и против одной такой шайки Хлопка царю Борису пришлось выставить крупную военную силу, которой — и то с трудом — удалось одолеть эту толпу разбойников».

С 1601 же года появились слухи о самозванце и начинается «великая смута»[504]. «Именно с этого голода началась, по словам современника, “беда во всей России” — наступило смутное время»[505]. Голодающий агрегат России начинает биться в судорогах, его клетки принимаются усиленно истреблять друг друга, один правитель сменяется другим и,

не накормив население, сбрасывается в свою очередь[506] — и так продолжалось до тех пор, пока не обнищала вся страна и не уменьшилась плотность населения.

Следующей эпохой, богатой волнениями, было царствование Алексея Михайловича. Положение и питание народа в то время ярко рисуется патриархом Никоном в его письме 1661 г.:

«Ты всем проповедуешь поститься, — пишет он царю, — а теперь и неведомо, кто не постится ради скудости хлебной; во многих местах и до смерти постятся, потому что есть нечего; все данями обложены тяжкими; везде плач и сокрушение; нет никого веселящегося в дни сии». В письме, написанном в 1665 г., он добавляет: «Берут людей на службу, хлеб, деньги дерут немилостиво; весь род христианский отягчил данями сугубо, трегубо и больше — и все бесполезно»[507].

Неудивительно, что все это царствование полно мятежами и волнениями. Наряду с мелкими бунтами здесь было много крупных волнений. «В 1648 г. мятежи в Москве, Устюге, Козлове, Сольвычегодске, Томске и других городах; в 1649 г. приготовления к новому мятежу закладчиков в Москве, вовремя предупрежденному; в 1650 г. бунты в Новгороде и Пскове; в 1662 г. новый мятеж в Москве из-за медных денег; наконец, в 1670-1671 гг. огромный мятеж Разина»[508].

Некоторые из этих бунтов, например, бунты в 1650 г. в Новгороде и Пскове вспыхивали непосредственно на почве голода. «Народ жаловался, что ныне, государь, и достоль стала у нас хлебная скудость, и ни единого осмака дорогой ценой на торгу и нигде купить не добудем и мы. до остатку с голоду помираем и многие, государь, православные христиане по деревням едят оловину, и сосну, и ужовину». И в 1649 г. во Пскове была «хлебная скудость и дороговизна большая»[509].

Продовольственную почву имел и бунт 1643 г. из-за высоких цен на соль, и бунт 1662 г., вызванный дороговизной из-за выпуска медных денег и спекуляции.

Спокойствия в стране не было. Она перманентно билась в конвульсиях. Положение вещей ярко рисует современник — шведский посол Родэс в своих донесениях: «Видно, что это дело (бунт) распространяется и, кажется, как скоро огонь в одном месте потушен, сейчас же снова загорается в другом месте, как будто здесь и там лежит под холодной водой скрытый пышущий жар»[510].

Наконец, как правильно отмечают Соловьев и Платонов, не обошлось без продовольственной причины и восстание Разина. «Вследствие тяжелого экономического положения» народ бежал на Украину и на Дон. «Народа на Дону все прибывало, а средства пропитания сокращались»[511] (выходы отсюда были закрыты Польшей и татарами). «Этих беглых скопилось на Дону так много, что здесь возник “голод большой”»[512]. «Лишась последнего выхода, голытьба казацкая опрокидывается внутрь государства и поднимает с собой низшие слои населения против высших»[513]. И здесь, как видим, недостаток калорий играл свою роль48*.

При Екатерине II целый ряд крупнейших неурожаев и голодовок (1766, 1772, 1774, 1776, 1783, 1784, 1785, 1787, 1788 гг.)1[514] и непомерное усиление эксплуатации народа привели к тому, что произошла вспышка крупных бунтов: картофельный бунт 1765 г., Московский («чумной бунт»)49*, вызванный в конечном счете голоданием 1771 г., и пугачевский бунт 1773-1774 гг., плюс до сорока других крестьянских восстаний[515].

Связь их с голодом ясна. После неурожая 1766 г. «особенно усилились волнения помещичьих крестьян»[516].

«Некоторые исследователи ставят пугачевский бунт в связь с неурожаем, охватившим восточные области России. Самый разгар этого бунта относится к осенним месяцам голодного 1774 года»[517].

В то же самое время происходит множество волнений среди заводских крестьян (Сиверса, Чернышева, Демидова и др.), которые «с запущенной недоимкой и пашней быстро обращались в совершенно нищих», «алчно пожираемых заводчиками»[518].

Новая волна крестьянских волнений начинается в 1796-1797 гг. Они охватили, перекидываясь с одного места на другое, 32 губернии. В жалобах крестьян ясно указывается их причина: «Мы из сил своих вышли и ваших (помещичьих) уроков сработать не можем, потому что мы хлеба уже для пропитания не имеем, от мразу и гладу умираем, а пропитание имеем только-только, как маленькие ребята наши, ходя в мир, напросят и нас напитают»[519].

С 1826 по 1861 гг. произошел целый ряд крестьянских волнений. Среди прочих их причин «экономические причины отмечены в 208 волнениях». Из них чисто «продовольственной нуждой» вызвано было 30, плюс 17 волнений в связи с переселением и голодом[520].

Крупные крестьянские волнения этого периода обнаруживают явную связь с голодом. Годами крупных голодовок и неурожаев этого периода были 1833-1834, 1847-1848, 1855[521]. И что же мы видим? — Крупные волнения и беспорядки именно в эти годы и в местах голода.

Ряд некрупных волнений был и в следующие неурожайные годы (1867-1868, 1873, 1880 и 1891-1892), но мерами власти и общества, путем переселений и другими средствами голод удавалось смягчить или дать ему иные выходы.

Далее, начиная с 1905 г. Россия вступила в полосу неурожаев. Неурожай этого года был громадный. Он «охватил огромную площадь земель Европейской России, причем от него пострадали многие из важнейших по земледельческой культуре районы (Черноземный, Средневолжский, Заволжский), площадь полей в которых составляет 43% всех пахотных

земель России». Недобор хлебов по сравнению с пятилетием, составил в Пензенской губернии 65,3%, Рязанской — 53,3%, Воронежской — 51,3%, Тульской — 49,5%, Саратовской — 48%, Тамбовской — 42%, Симбирской — 40% и т. д. 165

Начались волнения, разгром помещичьих усадеб, хлебных запасов, разбор запасных хлебных магазинов, столкновения и убийства толпой земских начальников, помещиков и т. д. Это аграрное движение, вызванное голодом, совпало с общим возбуждением в городах, вызванным иными детерминаторами, в частности — войной.

Итог — революция 1905 г. Одна из главных скрытых ее причин — сокращение калорий, поступающих в организм крестьян и рабочих.

Сильнейшим был и неурожай 1906 г. Он был «исключительным по размерам охваченной им площади». Дело ухудшила еще необычайно суровая зима 1906-1907 гг. Осенью цены резко поднялись по сравнению с весной (на 20-100%). Итог тот же самый — продолжение революции в 1906-1907 гг.

Наконец, фактор голода лежал и в основе революции 1917 г. Мы на себе испытали, как с 1916 г. наше питание (особенно в городах) резко пошло на убыль166. К концу 1916 и началу 1917 г. города стали голодать. Там же. С. 276-278. Вот иллюстрации:

Потребление белка в граммах

1913-1914

1915-1916

1916-1917

Артель механиков

131,5

119,0

113,5

Артель красильщиков

119,5

106,4

96,6

Артель ткачей

109,9

102,2

101,3

Артель женщин

99,8

81,5

79,7

Причем белки животного происхождения систематически сокращались. Потребление жиров в 1915-1916 и 1916-1917 гг. в процентах к потреблению их в 1913-1914 г.:

1913-1914

1915-1916

1916-1917

Артель механиков

100

87

47

Артель красильщиков

100

90

65

Артель ткачей

100

76

62

Артель женщин

100

86

67

Итогом явились сначала разрозненные разгромы рынков, лавок, магазинов, рост недовольства и агитации. В январе—феврале 1917 г. в городах (благодаря слабости власти и целому ряду благоприятных обстоятельств) разразился хлебный бунт, начавшийся с остановки и опрокидывания трамваев и перешедший в опрокидывание более солидных вещей, вроде престолов и правительств. Опрокинули монархию. Но голод усиливался167. Параллельно «углублялась» и революция: в октябре опрокинули Временное правительство и стали «социализировать буржуев» (значение имущественной дифференциации).

Поскольку голод усиливался и поскольку было что «социализировать», революция должна была «углубляться» и власть должна была быть в тех руках, кто поощрял эту социализацию. Перелом должен был наступить тогда, когда, во-первых, национализировать стало бы уже нечего, во-вторых, голод оставался бы не насыщенным, и в результате пришлось бы кое-кому, в частности крестьянству, не столько брать, сколько отдавать. Так оно и случилось. С 1919 г., когда все было поделено, в городах и потребляющих губерниях нужда возросла, а в производительных губерниях все излишки и даже почти все, вплоть до семян, стало отбираться, по стране прокатилась волна стихийных восстаний против Советской власти. При микроскопическом анализе этой эпохи мы видим еще более детальное проявление связи между волне-

Сократилось и потребление углеводов. См.: Сваницкий Н. Питание московских рабочих во время войны // Вестник статистики. 1920. № 9-12; 1921.

№ 1-4. С. 135-136. В 1918-1919 гг. дело еще более ухудшилось и в качественном и количественном отношениях. См.: Клепиков С. А. Питание русского крестьянства. М., 1920. С. 12. Например, рабочие ударной группы в Петрограде получали суточных калорий:

Июль (1917)

1698

Январь (1918)

698

Август

1657

Февраль

554

Сентябрь

1584

Март

954

Октябрь

1393

Апрель

992

Ноябрь

1167

Май

480

Декабрь

1038

В 1918 г. среднее число потребляемых в день калорий равнялось 1617 (плюс покупаемое на рынке); в 1919 г. — 1394 (но покупалось меньше); в 1920 г. —

1577 (Словцов Б. И. Государственное питание рабочих ударной группы за 19171920 гг. // Бюллетень отдела статистики труда. № 32).

ниями и голодом. В 1919, 1920 и 1921 гг. крестьянское движение (бандитизм, махновщина, антоновщина) обычно резко усиливалось с осени и, как правило, было гораздо сильнее зимой, чем весной и летом. Причем осенью обычно происходило взимание разверстки и продналога, заставлявшее крестьян бороться с реквизициями, грозившими им голодом — опасностью, для них, увы, не мнимой. В центрах потребляющих, в частности в городах, волнения усиливались с февраля— марта: с этого момента учащались забастовки, демонстрации и акции протеста. Обычно больше всего их было в весенние и летние месяцы, до созревания овощей и нового урожая. Причина понятна: в феврале— марте обычно заканчивались или начинали подходить к концу запасы старого урожая; нового еще не было; недовоз и перебои регулярных выдач хлеба (в силу распутицы) учащались, сам паек уменьшался; в итоге — рост волнений.

Это явление особенно резко дало себя знать в феврале—марте 1921 г. В феврале 1921 г. в Петрограде и Москве наступило резкое ухудшение продовольственного снабжения (из-за сибирского восстания и расстройства транспорта). «Экстраординарные» пайки были отменены. Все остальные пайки были сокращены на треть в течение двух-трех дней. Следствием такого положения дел стал рост забастовок, волнения, 24-27 февраля выход рабочих на улицу. Волнение росло. Власть усилила тормоза: 25 февраля вводится военное положение, 2 марта — осадное. Волнение перебрасывается в Кронштадт50*. Вспыхивает настоящее восстание. Все тормоза пускаются в ход. Наряду с этим принимаются героические меры улучшить снабжение рабочих, им представляются маршрутные поезда, снимаются заградительные отряды, дается право провоза продуктов, из последних запасов им выдаются хлеб, масло, мясо и т. д. Благодаря этим мерам по уменьшению голода и усилению тормозов, в Питере удается ослабить движение. То же самое происходит и в Москве. Изолированный Кронштадт 18 марта падает. (Опять- таки отчасти, как объясняют Петриченко, Козловский и другие, потому, что власть восставших не сумела быстро улучшить продовольственное снабжение Кронштадта.) Здесь связь, анализируемая нами, проступает резко и отчетливо.

Столь же ясно проступает она и в забастовочном движении. Причина забастовок видна из требований забастовщиков. Таковыми были у железнодорожников — требование «права провоза продуктов» («про- визионки»), у рабочих — права провоза двухпудовой нормы хлеба и т. п. Почти все забастовки в Петрограде в 1919 г. происходили «на экономи

ческой почве, а именно в связи с вопросами продовольствия»[522]. Политические требования носили лишь дополнительный характер и не всегда они выдвигались. Непосредственной причиной прекращения работ являлось отсутствие хлеба. Эти более детальные сопоставления делают исследуемую нами связь еще более очевидной и бесспорной.

Подобные явления наблюдаются, особенно в наши годы, чуть ли не ежедневно. Телеграф приносит известия о них почти каждый день[523].

Во второй половине 1920 г. продовольственное положение Польши, в частности ее рабочих, ухудшилось. Следствие — рост волнений и забастовок с продовольственными требованиями. Такие требования правительству предъявляет, в частности, союз горнорабочих[524].

В Австрии «во время продовольственных беспорядков в 1921 г. в Вене рабочие, собравшись перед зданием парламента, отправились массами по улице, рассыпались по отелям, кофейням и банкам, избивая спекулянтов»[525].

« Оренбург. 7 февраля толпа голодных в 100 человек напала на хлебные ряды базара и разгромила их»[526].

Целый ряд аналогичных демонстраций, забастовок и волнений происходил в эти годы во Франции, в Англии, Германии, Италии и других странах. Постепенное улучшение продовольственных дел в ряде стран Европы сопровождается и «поправением» и «успокоением» рабочего революционного движения. Отмена хлебных карточек, когда хлеба имеется в избытке, действует гораздо сильнее в смысле успокоения волнений и «контрреволюции», чем всякая агитация или введение осадного положения.

Напротив, с ростом недоедания и голода в Германии в 1922-1923 гг. снова начинают расти забастовки, волнения, демонстрации, кровавые столкновения и попытки низвержения существующего строя.

Я не хочу тем самым сказать, что революции вызываются только «ущемлением» пищевых рефлексов и что другие факторы не играют

роли. Конечно, играют. Но важно было на примере одного из основных рефлексов показать значение его «ущемления» в процессе возникновения волнений. Этим объясняется, почему я сконцентрировал внимание на голоде. Теперь, когда связь между голодом и волнениями выяснена, мы можем перейти к другим рефлексам и другим доказательствам нашей основной теоремы. 

<< | >>
Источник: Сорокин Питирим. Социология революции. 2005

Еще по теме § 3. Ущемление рефлексов питания и революция:

  1. Раздел I. ФЕНОМЕН ГОСУДАРСТВА
  2. § 2. Общая характеристика деформации поведения во время революции
  3. § 2. Почему ущемление рефлексов ведет к революциям
  4. § 3. Ущемление рефлексов питания и революция
  5. КОММЕНТАРИИ
  6. Приложение II. Письма П.А. Сорокина к Н.Е. Шаповалу