Социальные институты в классической парадигме

Начиная с О. Конта, но в развернутой формулировке — с Э. Дюрк- гейма, категория социальных институтов является ключевой в объяснении общественного устройства. Именно социальные институты, эти «фабрики по воспроизводству социальных взаимосвязей» (Дюркгейм), обеспечивают социальную стабильность, ибо они закрепляют правила социальных взаимодействий, диктуют нормы взаимоотношений в обществе и легитимируют неравенство социальных статусов[52].

Наиболее четко классическую концепцию социальных институтов выразил Толкотт Парсонс в структурно-функциональной теории [7]. Институты осуществляют координацию социальных действий в общественной системе и тем самым обеспечивают ее устойчивое функционирование. Социальный институт есть «организованная система культурных представлений норм, общих для большинства, индивидов»[53]. Убежденный сторонник аналитических конструктов — непременного элемента социальной теории, Парсонс предложил четырехфункциональ

ную парадигму AGIL, которая применима для анализа социальной системы как целого, ее подсистем и социальных действий. Adaptation обеспечивает взаимодействие с внешней средой. Применительно к институтам это выражается в интернализации принятых в обществе правил и лояльности к существующим порядкам. Goal attainment (це- ледостижение) в рамках института—рациональное упорядочение его задач. Например, судебная система согласно Конституции РФ в первую очередь предназначена для защиты прав граждан. Integration — поддержка безконфликтных взаимоотношений между индивидами, группами, сообществами. Latent pattern maintenance — ролевые образцы, позволяющие поддерживать нормативный контроль.

Как и Дюркгейм, Парсонс был убежден, что стабильность социальной системы есть благо, а существенные изменения — аномия, т.

В 1957 г. буквально накануне так называемых студенческих революций в Европе и Америке Роберт Мертон усомнился в адекватности концепции Дюркгейма—Парсонса [6. С. 379-447]. Если по Парсонсу институты призваны стабилизировать социально-культурную систему, то у Мертона они выполняют эту функцию двояким способом: явно или скрытно (латентная функция социальных институтов), и более того, сами институты способны превратиться в дестабилизирующий фактор, становятся дисфункциональными.

Российский пример. КПСС, провозглашенная в советской конституции «ведущей и направляющей силой» общества, в своей латентной функции выступала в качестве жестко авторитарной системы, не допускающей несанкционированных инициативных и конструктивных изменений в какой-либо области, будь то экономика, политика или культура. Только после одобрения инициативы партийными органами она принималась как легитимная и настойчиво внедрялась в практику. Советские социальные институты стали дисфункциональными, но их латентная дестабилизирующая функция в данной общественной системе принесла пользу в том смысле, что сделала явной необходимость реконструкции системы — горбачевской перестройки. Неоинституционализм — радикальная смена парадигмы

В середине 1960-х гг. экономисты Р. Кроуз и Д. Норт предложили принципиально иное понимание механизмов формирования и изменения социальных институтов[54]. В противоположность незыблемой в то время теории структурных функционалистов они дерзнули доказать,

что социальные институты постоянно подвержены изменениям. Методологически Норт и Кроуз мыслили иначе, чем Парсонс[55]. Они не исходили из аналитических конструктов в рассмотрении социальных реалий, но, напротив, анализируя реальные экономические процессы, выдвигали теоретические обобщения и предлагали соответствующие концептуальные «метки»-понятия.

Принципиальные теоретические обобщения неоинституционалистов следующие:

а)              Не только узаконенные нормы социальных (экономических в данном случае) взаимоотношений, но также и широко практикуемые неформальные правила являются институтами, т. е. координируют взаимодействия. Неформальные правила суть ограничения обычаем, массовыми образцами поведения и теми смысловыми кодами, которые несут в себе данные поведенческие образцы[56]. К примеру, взятка чиновнику в России или Китае — традиционная норма[57].

б)              Нетрадиционные правила устанавливаются социальными субъектами (акторами на рынке) на основе рационального выбора, и если легитимируются массовым распространением и не противоречат «системе правил» (Т. Бернс и Е. Флэм), закрепляются законом.

в)              Отсюда важное следствие — инициирующие новые нормы, правила и практики социальные агенты выдвигаются на первый план. Понятно, что чем выше экономический, политический, социальный и символический ресурсы данных агентов, тем более вероятна возможность навязывания новых норм относительно слаборесурсным.

г)              В отличие от парсонианской парадигмы жесткой целостности социокультурной системы, новый подход утверждает иной принцип. Деятельность социальных субъектов регулируется формальными и неформальными правилами в разных полях взаимодействия: экономическом, поле социальных повседневных взаимодействий, правовом, в поле политики и социально-культурном. Всюду могут существовать свои правила игры, регламентируемые суверенными социальными институтами и принятыми практиками. Иными словами, отвергается принцип устойчивой функциональной взаимосвязи общественных подсистем, будь то социально-экономическая формация у Маркса или социально-культурная система у П. Сорокина и Т. Парсонса.

Таким образом, нормой бытия социальных институтов является как раз не их стабильность, но именно изменения, реагирующие на динамизм социально-экономических и иных процессов.

Неоинституционализм как особое направление разрабатывался исследователями в области экономической теории, поэтому в центре внимания здесь рациональность экономического поведения соответственно принципу «минимизация затрат, максимизация приобретений».

Согласно теории структурации Гидденса, социальные институты, как и другие структурные элементы общества (например организации), (а) бессубъектны, (б) обладают определенными ресурсами (например, система образования в качестве социального института требует немало материальных и людских средств) и (в) диктуют определенные нормы, правила использования и накопления институциональных ресурсов. Гидденс указывает на взаимосвязи между бессубъектными институтами и собственно социальными субъектами (индивидами, их сообществами). Социальные субъекты — это, в терминологии Гидденса, «агенты». Но агенты — социальные субъекты первоначально социализируются в рамках тех социальных институтов, которые уже существуют, и лишь позже, приобретя должный личностный и статусный ресурс, своими практическими действиями влияют на изменения социальных институтов и иных структур, вплоть до радикальных их преобразований. Поскольку же социальные институты обладают некими необходимыми для общества собственными институциональными ресурсами (М. Арчер), социальные субъекты вместе с тем могут или не вполне способны создавать правила пополнения и использования ресурсов социальных институтов. Пример институционального ресурса — различия в конституционном устройстве: либо разрешено все, что не запрещено, либо разрешено лишь то, что разрешено.

Концепция неоинституционализма выдвигает на передний план не сами институты — структуры, а субъектов, их поддерживающих или изменяющих. Это переносит фокус внимания исследователя с институтов как структур на процессы их формирования.

Отсюда — проблематика, связанная с изучением социальных субъектов. Одни из них обладают значительными экономическими, культурными, социальными (в смысле наличия обширных или ограниченных «сетей взаимодействия» с другими деятелями) и иными статусными ресурсами (назовем их «ресурсоемкими»), другие — слаборесурсные, — не имея таких капиталов, вынуждены подчиняться устанавливаемым правилам.

щие их интересам, что позволяет им же расширять поле своего экономического и политического влияния, наращивать свой капитал (экономический, политический, капитал интеракций, контроль за средствами массовой информации и т. п.). Как и финансовый капитал, эти субъекты вкладывают свой социальный капитал в рост путем завоевания доминирующих позиций в обществе и расширения сетей взаимодействий с другими, ныне в условиях информационных сетей. В демократических обществах в роли активных преобразователей социальных институтов выступают многообразные коллективные субъекты — общественные движения, партии и гражданские объединения, противоборствуя тем, кто стремится занять командные позиции в становлении новых институциональных правил. Так или иначе, проблема социальных институтов переходит теперь в область соотношения различных социальных сил, каждая из которых стремится навязать обществу свои правила игры либо же добивается разумного компромисса.

Возьмем два примера. В российской системе образования нынче введена плата за обучение — пополнение финансов данного социального института. Состоятельные студенты (из сильноресурсных семей) способны следовать данной норме, другие — нет. Им предстоит жесткая конкуренция при поступлении в вуз[58]. Второй пример. В ныне действующим российском КЗОТ предписано, что при заключении коллективного (генерального) трудового соглашения между работниками и работодателем интересы работников представляет профсоюз, в который входит большинство занятых на предприятии, фирме. Парадокс состоит в том, что в этот профсоюз как правило входят и наемные служащие хозяина-работодателя, т. е директор, его заместители и т. д. В нормальной рыночной экономике такое представляется абсурдом, ибо интересы работников и работодателя, мягко говоря, не совпадают. Как случилось, что Российская Дума приняла такой Кодекс о труде? Предельно ясно — под давлением сильноресурсных депутатов, выражающих интересы бизнеса.

Том Бернс и Елена Флэм [9] из университета Уппсалы на основе тщательного эмпирического изучения деятельности различный предприятий и фирм предложили «теорию систем правил». Авторы выщеляют собственно систему правил, каковые во многом зависят от данной культуры с ее глубокими традициями, далее — режимы правил, как они поддерживаются позитивными и негативными санкциями, закреплены в инструкциях и, наконец, грамматику правил как усвоенные акторами способы действий в самыгх разныгх ситуациях. Книга заполнена десятками схем, указывающих на ситуации взаимодействия в сфере трудовыгх отношений и способы применения тех или иных правил в зависимости от ситуации, состава участвующих акторов, наличия или отсутствия более общего регулирующего прин

ципа и т. д. Авторы называют свою теорию «структурно-деятельностной». Эта работа — отличный образец эмпирического исследования становления правил взаимодействия в организациях. Названная теория обладает высокой эвристичностью при анализе макросоциальных и глобальных институтов.

Итак, неоинституционалистский деятельностный подход представляется более адекватным современным социально-историческим условиям динамических и часто не ожидаемых изменений в социальных системах— в обществах, государствах, миросистеме в целом (подробнее см. в разд. 6.3. Глобализация и её воздействие на социальные изменения). Российские институты в анализе соотечественников

Постсоветская институциональная реальность в России, если рассматривать ее с позиции классиков,—драматическая аномия. С позиций неоинституционалистов —это норма переходного периода, по существу радикальной смены основополагающих общественных институтов.

Здесь нельзя не задуматься о концепции институциональных матриц. Идея институциональных матриц была высказана Карлом Поланьи, который предлагал рассматривать экономику как встроенный в контекст всей совокупности культурных традиций и общественных отношений институт. Эта мысль была развита Дугласом Нортом. Последний писал: «Традиция в этнических сообществах определяет не только непрерывность, преемственность социальных институтов, но и границы инноваций, являясь главным критерием их законности и допустимых в данном обществе вариантов социальной активности»[59]. Опираясь на эту идею, работы О.Э. Бессоновой, А. Ахиезера и других авторов, новосибирский социолог С. Кирдина предприняла попытку построить теорию институциональных матриц «Х»—восточного типа и «Y»—западного. «Матрицы, — пишет Кирдина, — это устойчивая сложившаяся система базовых институтов[60], регулирующих взаимосвязанное функционирование основных общественных сфер—экономической, политической и идеологической». Их различия иллюстрирует схема 2 [3. С. 59, 64-65].

Иерархическое устройство унитарного типа заведомо обречено на иерархизацию властных отношений: сверху поступают некие указания- распоряжения, снизу—жалобы и обращения к высшему начальству. Раздаточная экономика[61] и сегодня имеет место в России, где регионы-доноры направляют средства не прямо в бюджет регионов-реципиентов (как, например, во Франции), а путем перераспределения центром.

Схема 2. Типы институциональных матриц

Концепция институциональных матриц вполне совпадает с аналогичной социокультурной концепцией В. Федотовой, согласно которой Россия — это «другая Европа»[62]. Россия, можно сказать, балансирует между Евразией и Азиопой[63]. Принципиальное отличие — традиционное отсутствие гражданских структур — не зависимых от государства и чиновничества объединений граждан. Западно-Европейские и Американские матричные структуры устроены иначе — по принципу «волчка», или гироскопа. Здесь доминируют гражданские объединения, принцип Общественного Договора между гражданами и центральной властью, каковая пребывает в состоянии принуждения к открытой публичной политике. Итальянский марксист Антонио Грамши, находясь в тюрьме, писал после Февральской и Октябрьской революций в России, что на Западе при ослаблении государства устойчивость общества обеспечивают выходящие на поверхность гражданские структуры. В России, если там слабеет государство, рушится все[64].

Между тем утверждения С. Кирдиной о крайней консервативности институциональных (я бы добавил - и национально - ментальных) матриц вызывают бурные споры прежде всего в среде экономистов, но также социологов и других обществоведов. Обратимся к дискуссии о будущем России в миросистеме под углом зрения теории институциональных матриц.

Феномен экономической колеи. Концепция институциональных матриц ассоциируется с предложенной в конце 1970-х гг. экономической теорией path dependency — зависимости экономики стран от ра

нее пройденного пути. Американский экономист Т. Мэдисон составил таблицу различных показателей состояния экономики европейских и стран других континентов, в основном используя архивы колониальных держав Великобритании и Португалии. «Таблицы Мэдисона», как их назвали, вызвали потрясение. Оказалось, что за 150 лет подавляющее большинство стран не изменило своего положения в ряду экономических лидеров, идущих следом за ними и вплоть до экономически наиболее отстающих. А. Аузан[65] назвал этот феномен «экономической колеёй». По подсчетам Л.А. Фридмана[66], среднедушевой доход на одного россиянина в наиболее благополучном 1913 г. и спустя столетие радикальных преобразований в 2004 г. остался в сравнении с аналогичным показателем в США таким же, а именно — около 25 % от американского. Среднедушевой доход в Китае как был, так и остается сегодня вдвое ниже показателя по России (около 12 % от США)[67].

Экономисты нашли, что решающая причина этого удивительного феномена — высокая устойчивость социальных институтов. «Становится все сложнее определить, где кончается экономика и начинается социология, социальная антропология и политическая наука»,—заметил один из них. И дальше: «Экономисты обнаруживают, что они стали писать о таких явлениях, как связь между идеологией и предпринимательской активностью, между уровнем грамотности и психологическими ориентациями на развитие, о влиянии сельской, общинной организации на экономическое развитие и т. п.»[68]. Дуглас Норт посчитал, что институциональные правила в области экономики в два раза сильнее коррелируют с порядковым местом страны на мировой шкале сравнительного экономического потенциала 90-100 стран, чем собственно экономические показатели национального дохода, темпов роста, уровня инфляции, собираемости налогов и открытости внешней торговли[69].

В таблицах Мэдисона есть лишь два исключения — Великобритания и Япония (вместе с дальневосточными «тиграми»). Великобритания полтораста лет тому назад лидировала вместе с Португалией в мировой экономике. Обе были мощными колониальными державами. С утверждением конституционной монархии Британия резко пошла вверх, Португалия, в которой традиционная монархия просуществовала до 1930-х гг., нынче замыкает список западноевропейских стран

ЕС по своим экономическим показателям. Япония и «тигры» были принуждены США в роли оккупанта после падения фашизма к утверждению социальных институтов западной «матрицы»[70].

Александр Аузан предпринял попытку рассмотреть варианты выхода из «колеи» для России. Все они представляются на сегодня маловероятными. В сущности, если полагать, что «исторический случай» способен сыграть судьбоносную роль в развитии страны, то единственным механизмом, дающим шанс на проведение соответствующих реформ является демократическое правление. Георгий Сатаров метко назвал это институционализацией случая. Предложенные обществу отвечающие интересам большинства, и согласующиеся с ресурсами страны новые идеи имеют вероятность быть реализованными в силу того, что сторонники этих идей могут занять ключевые посты в государственной власти. В глубоко аналитической книге Евгений Ясин [10] страстно полемизирует со Светланой Кирдиной и, не отрицая идею институциональных матриц, оптимистически видит будущее демократии в России. Он называет это проектом «модем»—модернизацией демократии снизу, не сверху, как всегда было в российской истории. Становление такой демократии представляется автору возможным в предстоящие 30-40 лет благодаря выходу на авансцену общественной жизни новых поколений элит и граждански активных людей, которые будут вынуждены осознать необходимость не усеченной демократической системы, но доминирования гражданских структур, интересы которых институционально закреплены общественным договором с государством.

В последние годы появились работы, в которых авторы формулируют теоретические основания решения проблемы институциональной колеи. О. Бессонова предложила, как она пишет, интегрально-институциональную парадигму цивилизационного развития[71]. Она полагает теорию институциональных матриц устаревшей. В предлагаемой иной парадигме выделены три уровня социальной реальности, соответственно, уровни конфигурации институтов и структур реальности. Уровни социальной реальности, по Бессоновой, — это глобальная цивилизацонная матрица (включает био-, ноо, техно- и этно-сфе- ры), в которой может быть два институциональных архетипа, а именно рынок и раздаток. Эволюция приводит к синтезу этих институтов на уровне локальных цивилизационных матриц (принципиальное отличие от концепции институциональных матриц С. Кирдиной). Опираясь на предложенную парадигму, Бессонова прогнозирует будущее России

как «великую трансформацию» в сторону гармоничного совмещения раздаточных и рыночных механизмов в экономике, перехода от моно- к демократическому государству.

Близкую по существу концепцию разрабатывает экономист Аркадий Мартынов[72]. Он опирается на системную теорию и подчеркивает, что «отличительным признаком социальной системы в сравнении с технологической системой выступает наличие механизма рефлексивного саморегулирования». Автор считает возможным конвергентный путь развития миросистемы, находит подтверждение своего прогноза в реальных конвергентных процессах, которые, он считает, имеют место в странах Восточной Азии: Тайване, Малайзии, в несколько меньшей мере в Республике Корея, Сингапуре. А.Мартынов полагает возможным развитие Китая по «третьему пути», не социалистическому и не капиталистическому, но конвергентному. Автор считает необходимым отказ Россия от импорта глобализационной модели «в ее неолиберальном и неоконсервативном вариантах» и избрание стратегии «третьего пути». Третий путь и есть то, о чем пишет О. Бессонова — равноправное положение институтов государственного регулирования (раздаточного у Бессоновой) и рыночного саморегулирования.

Резюме о состоянии дискуссии. На мой взгляд, оно пока таково, что теоретически проблема остается спорной, а под углом зрения наблюдаемых тенденций и в России и в миросистеме перспектива не слишком оптимична.

С одной стороны, похоже, что концепция институциональных матриц «работает». Т.И. Заславская пишет: «...попадая в российскую среду, формально-правовые нормы либерального типа меняются до неузнаваемости. Дело обстоит так, как если бы они подвергались мутации и в результате становились бы неспособными выполнять свое предназначение — служить общезначимым правилам игры»[73]. Нельзя не фиксировать как исторический факт, что и петровские, и столыпинские, и советские, и нынешние реформы имели прозападный вектор, но политика, ради этого используемая, оставалась и остается государственнопринудительной[74]. Укрепление вертикали власти, президентские выборы 2008 г., когда действующий Президент фактически назначил своего преемника и далее стал главой правительства и главой партии подавляющего большинства, в Государственной Думе — все это свидетельства доминанты российской институциональной матрицы[75].

С другой стороны, имеются оптимистические аргументы Рональда Инглехарта в пользу возможного «взрывного» развития демократии в России. Инглехарт совместно с Христианом Вельцелем произвел тщательнейшие статистические выкладки на основе данных World Values Survey 1991-1991 г. с охватом 60 наций и пришел к таким выводам: во-первых, вопреки принятому ранее заключению обществоведов имеет место установленная Липсетом в 1993 г. закономерность зависимости развития демократии от модернизации в сфере экономики[76] и, во-вторых (что особенно важно в приложении к проблематике социальных институтов), отсутствие западного культурного наследия (протестантизм) не препятствует демократизации, равно как и предшествующий «опыт авторитаризма»[77].

Не означает ли полученный этими авторами результат, что концепция path dependence в неэкономических полях — в сфере политики и культуры — неприменима? Авторы путем различных приемов статистического анализа, включая регрессионные модели, показывают, что важнейшая детерминанта развития демократических институтов — “либеральные устремления» граждан, их притязания на свободу личности для самореализации и самоорганизации.

Какое вывод? Я полагаю, что единственно верный таков: каждый, считающий себя причастным к процессам прогрессивный социальный трансформаций должен делать свое дело, исследователи — исследовать и создавать обоснованные теоретические концепции, отслеживать изменения в массовом сознании, информировать общество о результатах своих изысканий, студенты — не оставаться в стороне от общественной жизни, защищать свою гражданскую социальную позицию. Без наших усилий история не совершается.

Вопросы для усвоения темы Каковы функции социальных институтов в классических подходах

Э.              Дюркгейма, Т. Парсонса, Р. Мертона? В чем состоит принципиальное отличие неоинституализма от понимания социальных институтов в социологической классике? Как представляется соотношение социальных структур (социальных институтов в том числе) и деятельностных субъектов в теории структурации Э. Гидденса?

Что означают понятия формальные и неформальные институты? Определите понятие институциональных матриц. Как можно представить перспективу институциональных изменений в российском обществе, имея в виду историко-культурные особенности отечественных социальных институтов, с одной стороны, и включенность России в миросистемные процессы, с другой?

Рекомендуемая литература

Основная Бессонова О.Э. Общая теория институциональных трансформаций как новая картина мира // Общественные науки и современность. 2006. № 2. Заславская Т.И. О субъектно-деятельностном аспекте трансформационного процесса // Куда идет Россия; Кто и куда стремится вести Россию? / Под ред. Т.И. Заславской. М: МВШСЭН, 2001. Кирдина С.Г. Институциональные матрицы и развитие России. 2-е изд., пере- раб. и доп. Новосибирск: ИЭИ ОПП СО РАН, 2001. Коулман Дж. Капитал социальный и человеческий // Общественные науки и современность. 2001. № 3. С. 121-139 Мартынов А.В. Трансформация макросоциальных систем в постсоциалистичес- ком мире: методологический аспект. М.: Комкнига, 2006. Мертон Р. Явные и латентные функции // Американская социологическая мысль: Тексты. М.: Международный университет бизнеса и управления, 1996. Парсонс Т. О структуре социального действия. М., 2000 Флигстин Н. Поля, власть и социальные навыки: критический анализ новых институциональных течений // Экономическая социология. 2001. Т. 2. № 4.

Дополнительная Burns Т., Flam H. The Shaping of Social Organization. Beverly Hills: Sage, 1987. Ясин Е.Г. Приживется ли демократия в России? М.: Фонд «Либеральная миссия», 2005. (Лекция Евгения Ясина «Приживется ли у нас демократия?» http: www.polit.ru/lectures/2005/10/19/yasin.html).