Сомнения относительно традиционной теории модернизации

За минувшие годы с начала посткоммунистических[144] трансформаций в странах бывшего социалистического лагеря многими исследователями были сделаны попытки теоретически осмыслить именно этот тип радикальных социальных перемен.

Транзитология самоопределилась как комплексная социальная наука, объектом которой был определен переход (транзит) бывших стран социалистического содружества к принципиально иному социально-экономическому и политическому устройству по образцу развитых западных стран. В качестве эталона были приняты США. Транзитологи придумали элегантное название этим странам — «страны новой демократии». Мне с Владимиром Шубкиным пришлось участвовать в нескольких конгрессах транзитологов, которые собирались в самых разных привлекательных и дорогостоящих «шкалах» Америки, например, в Майями[145]. Главная тематика дискуссий — что есть транзитология? Прошло не так уж много лет, и в 2002 г. в Варшаве собрался транзитологический конгресс под лозунгом: «Долой транзитологию, назад в социологию!» Бывшие кремле- нологи осознали, что проблема выходит далеко за рамки перехода от одной социально-экономической и социально-культурной системы к другой. Следовало мобилизовать весь корпус социальных теорий для более или менее адекватного понимания и объяснения происходящих перемен.

Из транзитологов остался разве что З. Бжезинский с его идеей падения стран социалистического лагеря подобно карточному домику. Но Бжезинский — классический политолог-кремленолог и талантливый прогнозист в области политических перемен.

Однако стояла проблема фундаментального свойства: как в XX в. оказывается возможной радикальная трансформация социетальной системы в некую иную без революционного взрыва.

Теория модернизации. Выше уже говорилось, что идея модернизации проистекает из девелопментализма. Это его политико-прикладной продукт. В нашей литературе наилучшим образом под углом зрения традиционного понимания модернизации проблему проанализировала

Н.Ф. Наумова [4]. Опираясь на исследования западными авторами опыта осуществления модернизационных программ в странах «третьего мира», Н. Наумова выделила следующие условия, необходимые для успешной модернизации: а) достаточность экономических и человеческих ресурсов; б) гражданское согласие среди элит общества; в) удержание государством социального контроля, упреждение острых социальных конфликтов и вооруженных столкновений; г) быстрый рост численности среднего класса и д) наличие общенациональной мобилизационной идеи.

По части ресурсов Россия далеко не из бедных. Вместе с тем в принципе все посткоммунистические страны «живут взаймы у прошлого и будущего» [3. C. 18]. Займы прошлого — накопленный ресурс, который исчерпывается без восполнения. Россия не исключение. Промышленное оборудование практически не модернизируется, предприятия работают на старом и устаревшем; научный потенциал «разбазаривается» (утечка умов, мизерное финансирование науки) и т. д. Займы из будущего — это внешние долги, по которым многие годы следует платить проценты, что истощает бюджет. И все же сравнительно со всеми другими странами бывшего советского блока Россия наиболее богата и природными и человеческими ресурсами, каковые крайне обильны и способны стать мощным фактором социально-экономических перемен, если эффективно их использовать и по возможности восстанавливать. Грузия, например, утратила все свои материальные ресурсы, ибо цитрусовые и вино, ее главное богатство, столь ценимое в СССР, не выдерживают конкуренции на рынке фруктов и вина со средиземноморскими странами.

Другой критерий успешной модернизации — единство в правящих элитах и обществе, где солидарность способствует успеху реформ. Здесь мы решительно уступаем, например, Польше, Венгрии, Чехии, Эстонии, где призыв «Назад, в Европу» объединил всех[146].

сообщества не в последнюю очередь благодаря согласию элит и граждан в целесообразности такой политики.

Россия как «вечно расколотое», по выражению А. Ахиезера, общество свою геополитическую стратегию солидарно пока что не способна определить. Ни в обществе, ни в кругах политиков, предпринимателей и интеллигенции согласия в этом плане нет. Так что «судьбоносные» решения принимаются авторитарным образом (как, например, после трагедии в Беслане: наша национальная цель — солидаризация в борьбе с мировым терроризмом, или в конце 2005 г. — стать мировым гарантом энергоресурсов).

Третий критерий — способность власти удерживать контроль в обществе, не допустить гражданского противостояния, бунтов и т. п. Конечно, Россия не Югославия, но контроль порядка и законности утрачен (преступность, коррупция) и продолжаются конфликты в Закавказье, переходящие в одно из звеньев глобального терроризма. В России его следствия обретают традиционные институциональные формы усиление власти государственных структур.

Еще один критерий, не упоминаемый в работах Н. Наумовой, но подчеркиваемый Ш. Айзенштадтом[148] — исходная позиция государства: войти в мировое сообщество с готовностью к сотрудничеству или скорее в позиции противостояния. Ясно, что «малые» страны посткоммунистического ареала не имеют другой перспективы помимо сотрудничества. Иную политику проводит Великая держава, балансируя между солидарностью с мировым сообществом и решительным настаиванием на своих особых интересах.

Критерий четвертый — наличие вдохновляющей все слои общества мобилизационной идеологии.Эту проблему мы обсуждали во второй лекции (см. разд. 2.2.). В этом пункте Россия никакого, даже минимального ресурса для трансформаций пока что не имеет. Единственно работающая и солидаризирующая идея имеет защитную, не созидательную функцию — образы внешнего врага.

В итоге, если учитывать общие критерии успешности «модернизации» посткоммунистических стран, Россия занимает некое срединное место между крайними полюсами — бывшей Югославией и резко продвинутыми странами Центральной и Восточной Европы: Венгрией, Польшей, Словакией, Чехией, балтийскими государствами [5].

В сущности, модернизацию определяют как процесс создания «современных» (читай — западных) институтов и отношений, ценностей и норм. Однако чтобы новые социальные институты западного образца заработали эффективно, необходимы изменения социального типа «базисной личности», превращение человека советского или постсоветского в иной тип, как назвал его А. Инкелес, «А Modern Man». Если между модернизацией и вестернизацией ставить знак

равенства, то в переводе на русский это означает, что российские «обломовы» поголовно должны стать «штольцами»[149].

Между тем, ни у одного из переживших успешную модернизацию народов не произошла полная смена их национальной идентичностипря- мо связанной с исторически сложившейся культурой страны. Особенно ярко это проявилось на примере ряда азиатских стран. Сначала Япония, а затем и молодые дальневосточные «тигры» продемонстрировали возможность модернизации не только без изменения идентичности, но и без ломки традиционного социального института корпоративности. Так, в годы послевоенных реформ под контролем американских военных японские кейрецу (предприятие, фирма с традициями патернализма и корпоративизма) явились мотором не только экономических успехов, но и демократизации в отсутствии институтов гражданского общества и «разумно эгоистичных индивидов»[150]. В противовес японскому опыту, в целом ряде развивающихся стран их лидеры пытались скопировать западные модели общественно-государственного устройства и внедрить демократические институты западноевропейского образца, потерпев на этом пути полнейший провал.

Получается парадокс. С одной стороны, усердное копирование западных образцов не обязательно приводит к модернизации, а с другой — модернизация может происходить без либерализации общественной жизни по американскому образцу[151].

В 2004 г. бывший редактор журнала “International Sociology”, Г. Арджманд писал: «Надо изучать «множественные модерны», соотношение религиозных и культурных традиций вне Европы и Северной Америки: общезначимость паттернов последних преувеличена»[153]. Наиболее разумное толкование термина «модернизация» для обозначения современных трансформаций предложил И. Роксборо, который заметил, что «В наше время модернизацию следует понимать как «возрастание способностей к социальным преобразованиям»[154]. Т.И. Заславская дополнила и уточнила это определение указанием на главный вектор развития современных обществ: повышение конкурентоспособности в миросистеме[155], и тогда можно определить модернизацию следующим образом: модернизация есть возрастание способностей к социальным преобразованиям с целью повышения конкурентоспособности в миросистеме[156].

Но поскольку такое толкование термина у нас не утвердилось и по- прежнему доминирует принцип прямого копирования некоего идеального западного образца, хотя в итоге все равно получается нечто иное, то не лучше ли пользоваться более адекватным понятием трансформации? Наша страна претерпевает социетальную трансформацию, направленность которой диктуется миросистемными процессами, а институциональные механизмы не могут не быть своебразными, т. е. российскими.