Детерминизм (социальный детерминизм) в его традиционном понимании не является предметом нашего исследования. В то же время вся концепция “феномена социальной перспективы” имплицитно содержит в себе раскрытие каузальности социальных процессов и механизма их детерминации, но лишь в том аспекте и в той мере в какой это требует сама концепция. В силу этого в трактовке социального детерминизма мы считаем необходимым обозначить как рад общих с предлагаемой концепцией моментов, так и принципиальные различия. Всеобща ли причинно-следственная связь? Если исходить из принципа причинности, который утверждает, что каждое возникающее явление имеет свою причину, то ответ, разумеется, утвердительный. Если же, например, обратиться к Юму, Канту и Ницше или, скажем, к Попперу, то обнаружим позицию индетерминизма в различной степени ее проявления. Таким образом, детерминизму либо отказывают в признании его эпистемологического и практического значения, либо его содержание выводят только из способности человеческого сознания, тем самым упрощая и обедняя этот сложный феномен. М. Бунге заметил в свое время, что почти каждый философ и ученый пользуется своим собственным определением причины, даже если ему не удалось ясно его сформулировать68. Например, у Канта существует свой достаточно разработанный подход к детерминизму. Причинность у него — априорная форма, необходимая для “прочтения явления как опыта“ Следует отметить, что признание детерминизма логически приводит многих исследователей к идее фатализма. Утверждение, что если всякое действие или следствие есть порождение причины и эта связь необходима и объективна, то напрашивается вывод, что в мире нет беспричинных явлений. Если это действительно так, то каждое явление можно воспринимать как элемент в причинно-следственной цепи. Каждое событие, таким образом, предопределено однозначным образом предысторией со ответствующего процесса и даже может восприниматься как следствие всей предыстории мира с момента его возникновения. Можно ли такую позицию считать “фатализмом”? Если предопределенность — это критерий фатализма, то мы живем действительно в фатальном мире. Существует масса примеров из жизни, когда мы сталкиваемся с явно видимыми фактами предопределенности многих процессов. Например, из ячменного зерна вырастает ячменный колос, и ничто иное. “Мы знаем, — писал Ортега-и-Гассет, — что из семени черешни не вырастет крона тополя. Точно так же народ Рима представлял собой определенную совокупность тенденций, постепенно развивавшихся во времени. Каждая ступень этого развития готовила последующую”69. В существовании каждой вещи уже имеет место предопределение, так как ее свойства, качественные и количественные параметры есть внутренние детерминанты ее дальнейшего существования, а условия и среда, в которой она находится, — внешние детерминанты. Многие аргументы против принципа причинности базируются на опровержении принципа post hoc ergo propter hoc. “Из необходимой последовательности состояний еще не вытекает их причинная связь”70. В данном случае можно согласиться лишь с тем, что часто “необходимая последовательность состояний” просто неверно воспринимается людьми и практика будто бы опровергает этот принцип. Как часто мы ошибаемся под влиянием эмоций, стереотипов и инертности мышления в причинах того или иного (в том числе и социального) явления, и поиск причин в этих случаях, как писал Ф. Ницше, “есть лишь страх перед непривычным и попытка найти в нем что-нибудь известное — поиски не причин, но известного”71. Таким образом, проблема детерминизма находится скорее в плоскости познавательных возможностей человека. Причинность часто выступает в перцептуальной, а точнее, в феноменологической форме. Но имеет ли право тогда существовать интерпретация детерминизма в онтологическом плане? Нам представляется, что имеет, но лишь в той мере, в какой мы вообще имеем право оперировать понятием “онтология” Однажды А. Эйнштейн заметил: “Я уверен, что он (Бог) не играет в кости” Если действительно исходить из того, что причинно-следственная связь существует в абсолютно объективной (онтологической) форме в соответствии с лапласовским детерминизмом, то это означает существование каждого явления как элемента в определенной детерминистской цепи. В силу этого состояние той или иной материальной системы есть следствие ее предыдущего состояния и, в свою очередь, причина — следующего. Отсюда, если известно ее начальное состояние и в каждый момент времени заданы силы, оказывающие влияние на эту систему, можно однозначно предсказать ее состояние в любой момент времени в будущем и прошлом72. И если предположить, что жестко детерминированный лапласовский мир существует, то вряд ли возможно гносеологически и технически “снять” всю информацию о состоянии той или иной системы. Ведь вся информация даже о малой песчинке означает всю информацию о вселенной. Поэтому прав А. Пуанкаре, связывавший случайность и вероятностную причинность лишь с ограниченностью познавательных возможностей человека73. Категория вероятность есть отражение реальности, но не следует забывать, что реальность не есть воплощение категорий, которыми мы оперируем. Именно отсутствие массы полной информации о состоянии объекта и его связях со средой и о самой среде породило вероятностный подход к процессам в природе и обществе. Вероятностный детерминизм выступает как вынужденная эпистемологическая форма приспособления человека к оптическому миру. Он необходим как конструктивный метод этого приспособления, что хорошо проявилось в математических методах прогноза в теории вероятностей, с помощью которых в условиях познавательной ограниченности и информационной недостаточности мы как бы предвидим вероятный (вариантный) ход событий. Детерминистский мир (вероятностный и невероятностный) — это мир законов. В природе законы выступают в виде запретов и ограничений. За ними скрывается, как отмечал М. Планк, “реальный мир”, “ведущий свое самостоятельное, от людей не зависящее существование”, и что константа — это “новый таинственный вестник из реального мира”1. Вряд ли человечество имеет основания полагать, что сформулированные “законы” природы и общества это не интерпретация (более или менее полная) людьми действительных законов реального мира. Многие считают, что жесткий детерминизм невозможен. Разумеется, абсолютно жесткий, а потому хрупкий и неустойчивый механизм в любой системе не функционален. Но не совсем логично противопоставление жесткому детерминизму — вероятностного, который, кстати, тоже может иметь весьма прочные, “вероятностные” связи. Логичнее предложить модель гибкого детерминизма, в котором связи между событиями, причиной и следствием не вероятностные, а просто “мягкие”, в виде процесса демпфирования, в ходе которого детерминистская связь остается однозначной, но может растягиваться, отклоняться, порождая лишь иллюзию вариантов и вероятностей. Ведь в конечном счете то, что происходит с конкретным объектом, post factum реализуется в одном-единственном варианте. Вероятность, следовательно, — это лишь факт фиксации неопределенности, неполноты информации. А одной из причин такой неопределенности и неполноты информации является процессуальность, непрерывность “мягкого”, “гибкого” перехода от одного состояния социальной системы к другому. В связи с этим уместно коснуться еще одной иллюзии по поводу причинных связей в окружающем мире. Поскольку каждое из происшедших событий реализуется в одном-единственном варианте, постольку и возникает видимость, образ линии, цепи событий. Д. Лукач, обращая внимание на явление необратимости в природе и обществе, отмечал все-таки доминирование необходимости над вероятностным образом развития. “Столь же очевид но, что даже вероятностный результат в рамках одного ориентированного таким образом процесса открывает во всей ее целостности ту направленность, тот его характер, который позволяет онтологически различать именно эту необратимую процессуальность от чисто гомогенного ряда причин”1. Вероятность, случайность нисколько не исключают детерминизм. Известный исследователь синергетических процессов И. Пригожин писал, что детерминизм “сводится ныне к свойству, проявляющемуся лишь в отдельных случаях”74. Под влиянием синергетических трактовок общества некоторые исследователи стали говорить о “смене парадигмы” общественных наук, “об отказе от предыдущего понимания и признания детерминизма и, возможно, об открытии новых видов детерминизма”75. При этом противоречиво утверждается, что вероятностные, случайные процессы — это “не побочное, второстепенное, а наоборот, вполне устойчивое^.), характерное свойство, условие существования и развития самой политической жизни, ...случайное то, что “может быть” также включается в цепь причинно-следственных связей...”76. Другими словами, “случайное” наделяется всеми атрибутами закона! (устойчивость, включенность в цепь причинно-следственных связей). Но дело не в том, чтобы отказывать или не отказывать случайности в праве на существование. Случайность как феномен человеческого бытия была, есть и будет. Необходимо адекватно понимать природу случайного как феноменологического факта, один из истоков которого — особенности субъективного человеческого восприятия закономерных, объективных процессов в обществе. Уместнее будет воспринимать случайность как неожиданный (для людей) ход событий в непредсказуемом (людьми) направлении.Таким образом, механизм детерминации должен быть представлен не только в виде линейного взаимодействия причин и следст вий внутреннего характера, но и в виде взаимодействия сопутствующих причинно-следственных связей, т.е. того, что называется внешней детерминацией. Следовательно, не линия, а объемная сеть — вот образ детерминации в природе и обществе, ибо каждая линия или цепь детерминации пересекается с массой линий и цепей детерминации внешнего характера. Причем внутреннее и внешнее относительны в целостном поле социальной детерминации и выступают как моменты, а не элементы единого целого. Не следует также забывать, что причинные связи — это одновременно и результат отбора наблюдателем связей, ситуаций, событий и в то же время объективная “сетевая” связь этих событий и ситуаций. Именно такая более сложная сетевая модель механизма причинно-следственных связей позволяет более серьезно и взвешенно относиться к процессам, происходящим в природе и обществе. Поскольку социальная детерминация отражает бытие такой сложной системы, как общество, то и механизм этой детерминации имеет системный характер. От одномерного и упрощенного понимания сущности и тенденций социальных процессов в социальной аналитике и практике необходим переход к многомерной и гибкой интерпретации динамики общества. Итак, процесс и динамика социальной перспективы находятся в тесной связи со структурными характеристиками социальных систем. Объективно складывающиеся структурные целостности и уровни социальных систем определяют различные формы и уровни социальной детерминации. Процесс и детерминация социальной перспективы требуют понимания качественных свойств общественных образований как результата их системного бытия, складывающегося из переплетения детерминант двух непрерывных факторов поля социальной перспективы: внутренних, присущих самой системе, и внешних, проявляющих себя в различных формах воздействия на систему, причем не только со стороны социальных, но и природных объектов. Онтологический статус системных качеств социальных целостностей проявляет себя не только в их материально-вещественном бытии, но и в принадлежности их к определенному типу систем и объектов, обладающих общими типологическими характеристиками. Системные качества социальных целостностей позволяют выявлять генетические основы механизма социальной детерминации. Если при традиционном взгляде (на уровне предметного взаимодействия) качество социального объекта определяется как совокупность индивидуальных свойств, независимых от окружающей среды и существующих только в объекте и с объектом, то более широкое понимание системной детерминации позволяет рассматривать качественную определенность, устойчивость и одновременно изменчивость социального объекта в зависимости от объективных условий среды. Как уже отмечалось, социальные целостности — это моменты тотальности, складывающейся из взаимодействия социальных и природных систем и представляющей собой социум. Следовательно, социальный детерминизм неизбежно должен включать в себя процесс природной и материально-вещественной детерминации общественного развития. Он охватывает все стороны, элементы и процессы целостной системы общества — социальные группы, предметы и явления, составляющие как “первую”, так и “вторую” природу, производственно-экономические, политические и другие структуры, т.е. то, что можно назвать материально-вещественным базисом (субстратом) общества, включая людей с их органической и социальной природой. Социальные целостности (например, социальные классы, группы, институты, учреждения, организации) представляют собой единый субстратный комплекс-детерминанту, в значительной степени определяющую дальнейшее развитие. В соответствии с системными требованиями человеческая, социально-групповая, материально-вещественная и природная составляющие любого общественного образования есть интегративное единство с особыми интегративными свойствами. Вычленение такого единства при всей сложности разработки необходимых для этого методик весьма плодотворно и полезно как с теоретической, так и с практической точки зрения. Когда мы говорим о материально-вещественном и природном субстрате социальной детерминации, то имеем в виду не только прямое влияние природных явлений и материально-вещественных объектов “второй природы” на общество (например, активность солнца, природные катаклизмы, наличие или отсутствие необходимых для жизни экоприродных и поселенческих систем, техники, сырья и т.п.), но и влияние с точки зрения их социальной значимости и социальных функций в едином интегративном комплексе социоэкоприродного и социокультурного процесса. Таким образом, можно констатировать, что онтологически социальные системы-детерминанты есть неразделимые тотальности, или детерминационные поля с неравномерным “силовым” напряжением от центра к периферии. Вычленение в этих тотальностях процессов внутренней и внешней детерминации имеет смысл прежде всего в теории и социально-аналитической практике. Например, мы нередко встречаем, когда практики социального и политического управления, анализируя факторы воздействия на политику и экономику страны, региона, территории, увлекаются поиском только внешних причин и забывают о внутренних, особенно об их определяющей роли в воздействии на внешние факторы, и наоборот. В связи с этим делаются искаженные, а порой абсолютно неверные выводы о причинах или причине того или иного состояния рассматриваемой системы или процесса. Следующая проблема связана с проблемой специфики законов истории и общества. Социальный детерминизм, будучи признанным, неизбежно порождает вопрос о наличии законов истории, их природе, сущности и специфике. Ответ на него в науках об обществе распределяется в пространстве между абсолютными детерминистами (фаталистами), с одной стороны, и индетерминистами — с другой. Что же такое социальный закон? Как и в природе, так и в обществе закон — это существенная и всеобще необходимая повторяющаяся взаимосвязь объективных процессов и явлений. Данное традиционное определение лишено важной, существенной составляющей реального понятия закона, с которым люди имеют дело, а именно — человеческой. Как уже отмечалось, всякий закон, о котором мы говорим, есть интерпретация людьми действительных (онтических) законов реального мира. Это утверж- дение применимо и к общественным законам. Однако если законы природы разной скорости и масштабности проявления предоставляют условия для интерпретации при наличии относительно богатой (хоть и частной) информации об онтике естественно-природных процессов (ср. высказывание М. Планка о физических константах), то в ситуации с обществом мы имеем большие трудности в вычленении законов существования социальных систем и истории. Столкнувшись с этой проблемой, социологи и философы в разной форме пытались ее решить. В частности, М. Вебер выдвинул теорию так называемых “идеальных типов” (или абстракций). Объективные законы общественного развития, по его мнению, обретают форму “идеальных типов”, которые частично отображают реальную действительность. Таким образом, идеальные представления людей, по М. Веберу, делают очевидным эмпирическое содержание некоторых значимых частей “идеальных типов”, с которыми мы сравниваем действительность. П. Сорокин приводит простое определение закона, но включающее в себя упомянутую существенную составляющую: “Закон есть не что иное, как связь предметов, подмечаемая человеком (подчеркнуто автором. — Б. С.) благодаря многократному однообразному повторению этой связи”*. Таким образом, человеческий, познавательный момент позволяет рассматривать законы общества в их феноменологической форме, что в свою очередь не исключает, а предполагает наличие онтической формы законов и не только в природе, но и в обществе. “Все процессы мира, — писал П. Сорокин, — делятся на два разряда, в одних человек, как комплекс определенных свойств, не участвует, а поэтому и связь, устанавливающаяся между этими частями природы, независима от него”77 и, добавим, часто даже не попадает в поле зрения человека. Среди ученых, посвятивших значительную часть своей деятельности отрицанию законов общества и истории, был, конечно, К. Поппер. На наш взгляд, позиция К. Поппера в значительной степени была деформирована его идеологической ангажированностью в борьбе с марксизмом. Не следует забывать, что не будь марксизма с его своеобразной телеологической и политико-конъюнктурной интерпретацией законов истории (“закон классовой борьбы”, “закон перехода от капитализма к коммунизму”), то вряд ли бы К. Поппер отрицал законы истории и общества, тем более, что “абстрактная идея “причин”, которые “детерминируют” общественное развитие, сама по себе совершенно безвредна, — пишет К. Поппер, — если она не ведет к историцизму”78. Историцизмом К.Поппер называл все попытки ученых, направленные на выявление цели, необходимости, сущности общественного развития. Критикуя Платона, Аристотеля, Гегеля, Маркса, Шпенглера, Тойнби и других ученых, признающих направленность и закономерность исторического развития, К.Поппер утверждал, что сама по себе “история не имеет смысла”, но в то же время он отмечает: “Хотя история не имеет цели, мы можем навязать ей свои цели, и хотя история не имеет смысла, мы можем придать ей смысл”79. Можно возразить К. Попперу в том, что история все-таки имеет свою направленность и общую закономерность, однако их выявление чрезвычайно сложно. Можно согласиться с его опасениями по поводу истори- цизма в том смысле, что признание законов общества приводит к ошибкам двоякого рода: во-первых, к недостаточному уровню абстракции из-за редукции мышления, не позволяющей учитывать весь необходимый комплекс событий, подвергающихся обобщению, и отсюда приводящий к ложным выводам; во-вторых, к приданию интерпретации законов общественного развития (особенно при их учете и применении на практике) категорического, абсолютного смысла, что при условии первой ошибки может привести уже не просто к теоретическим заблуждениям, а к социальным кризисам и катастрофам глобального, исторического масштаба. Отчасти К. Поппер так же прав, утверждая, что “единой истории человечества нет, а есть лишь бесконечное множество историй”80. “Реальная история могла бы быть, — пишет К. Поппер, — если бы возникла возможность описания истории “всех людей”81, т.е. возможность учета всех условий, в которых осуществляется история каждого человека. А П. Сорокин идет дальше. Он, подобно Лапласу, расширяет познавательную задачу выявления законов истории, справедливо связывая истории людей с необходимостью “учесть не только исторические условия, но и условия всего мира, и только тогда можно сказать, что условия известны и что должно наступить то-то и то-то”82. Действительно, социальные науки не имеют средств, достаточных для выявления тотальной сущности общества. Действительно, “мы должны от чего-то абстрагироваться, должны чем-то пренебрегать, осуществлять отбор”83. По сути дела, каждый исследователь сам придает какую-либо сущность истории (для А. Тойнби — это понятие цивилизации, у Гегеля — абсолютный дух, у К. Ясперса — “осевое время” и т.п.). Единая история действительно распадается на историю народов, эпох, цивилизаций, науки, искусства и т. д. Прошлое в подобных случаях выстраивается как бы в одну линию или из него выпадают целые народы и эпохи. (См.: А. Тойнби, О. Шпенглер.) Социальная детерминация при этом настолько упрощается, а иногда примитивизируется, что стремление проследить причинную связь частных социальных явлений с неким единым историческим процессом приводит к недооценке множества аспектов социального бытия той или иной культуры. Здесь мы сталкиваемся с эпистемологическим парадоксом. С одной стороны, мы должны исходить из сетевой модели детерминистских связей, требующей учета как можно большего числа факторов, с другой — многообразие элементов общества и их сложное взаимодействие едва ли позволяют создать удовлетворяющую модель системы законов общества. Надо отметить, что многими исследователями в мире предлагаются разнообразные подходы к вычленению социальных и исторических закономерностей. Так, любое систематизированное объяснение социальных событий означает подведение их под некий общий закон. Но здесь очень важно не абсолютизировать всеобщность закона, помня о принципиальной познавательной ограниченности объяснения, а рассматривать закон как попытку объяснения лишь одного или нескольких аспектов анализируемого явления. Метод же “рационального объяснения” социальных процессов на основе анализа мотивов его участников по своей сути также является методом индукции, как и предыдущий. Можно обращаться к методам количественного и качественного анализа, социальной ситуации, методам аналогии, анализа структур и функций. Таким образом, можно либо характеризовать события в рамках всеобщей тотальности, либо искать законы частного, локального действия, распространяющиеся на все общество и имеющие связь с проявлением всеобщих законов. Например, изучая социально-историческую деятельность отдельных личностей, ситуации, события, политические институты, состояние экономики и т. д., можно сформировать обобщенную картину состояния общества, чтобы на основе этого выявить определенные социальные и исторические закономерности. Системный подход как раз предоставляет нам возможность построения динамических моделей общества. Действительно, опыт показывает, что анализ динамики общественных структур позволяет нам рассматривать определенные исторические периоды как целостности, со своими локальными законами причинно-следственной связи, на основе которых можно определять характер своих действий в дальнейшем. В каждой из таких системных моделей проявляются причинно-следственные связи функционального характера, вытекающие из природы социального объекта, законы структуры, отражающие способ связи и организации элементов общества как системы, законы динамики и т.п. К. Поппер, отрицавший законы истории, вполне допускал вышеприведенные законы, которые он называл “универсальными: “Итак, мы видим, что те универсальные законы, которые используются в историческом объяснении, не содержат никаких селективных или унифицирующих принципов, никакой определенной “точки зрения” на историю в целом. Однако в том случае, если не рассматривать историю вообще, а ограничить ее, например, историей политической власти, экономических отношений, историей технологии или математики, то можно сформулировать некоторую точку зрения на мировую историю, правда в очень узком смысле этого слова”84. Универсальные системные законы (законы функциональные, структуры, динамические и статистические законы) успешно применяются в естественно-научных исследованиях. К сожалению, мы вынуждены констатировать слабую исследовательность социальных форм проявления этих законов85. Единственная сфера, где эти законы (например, закон функционирования, динамики) неплохо исследованы, и не только на локальном микросоциальном уровне, но и на глобальном историческом, — это экономика. Что же касается других сфер общества (политика, социальная сфера, культура), то здесь исследования находятся еще на начальной стадии. Наибольших успехов добились социологи, но даже они при обилии данных, социальной и прочей статистики не имеют хорошо разработанного фундаментального методологического аппарата для эффективных способов обобщения и анализа информации об обществе и отдельных его образованиях. Так, партии, администрации, правительства и т. д. имеют свои специфические законы функционирования как целостности. У этих законов есть как универсальная форма проявления, независимо от частных, локальных особенностей, так и специфическая. Изучать их — задача общественных наук. Следует также заметить, что существует недооценка, а порой и отрицание возможности проявления этих зако нов как законов истории (Поппер и др.) Разве всему человечеству, как и всякой целостности, не присущи всеобщие функциональные связи и всеобщая динамика развития? Все же, справедливости ради, надо оговориться, что при нынешнем уровне человеческого интеллекта и науки выявить эту существенную, необходимую функциональную связь достаточно трудно. Таким образом, есть основания считать, что один из наиболее результативных способов выявления фундаментальных закономерностей общественной динамики — это целостный подход, предполагающий изучение взаимодействия и взаимопроникновения всех сетей социума. Можно изучать поведение и свойства каждого индивида, некоторой системы на основании психологических и других функциональных закономерностей, что и делается в психологии, биологии и других науках. Но когда мы пытаемся оценивать социальную ситуацию, картину взаимодействия и изменения социальных систем, истории в целом, исходя из функциональных закономерностей, выясняется, что этот процесс функционирования есть проблема организации, подчиняющейся определенным законам, ритмике, регулярности, которые являются результатом взаимодействия и переплетения огромного числа сложных биологических, социальных и других систем-процессов.