Юрген Хабермас, предположительно, не только ведущий социальный теоретик на сегодня, но также активный поборник современности и рациональности вопреки нападкам на эти воззрения со стороны постмодернистов (и не только). Согласно Сэйдману, в отличие от многих современных интеллектуалов, занявших анти- или постмодернистскую позицию, Хабермас в институциональном устройстве современности видит структуры рациональности. В то время как многие интеллектуалы стали скептически относиться к освободительному потенциалу современности... Хабермас продолжает настойчиво говорить об утопических возможностях современности. В социальной си- [511] туации, в которой вера в провозглашенную Просвещением программу построения идеального общества с помощью разума являет собой гаснущую надежду и отвергнутого идола, Хабермас остается одним из ярых ее защитников (Seidman, 1989, р. 2). Хабермас (Habermas, 1991,1987b) понимает современность как «незавершенный проект», имея в виду, что в современном мире еще должно быть сделано многое, прежде чем мы сможем говорить о возможности постсовременного мира (Scambler, 1996). В главе 11 мы рассмотрели значительную часть размышлений Хабермаса о современности, когда знакомились с его рассуждениями о системе, жизненном мире и колонизации жизненного мира системой. Можно сказать, что Хабермас (Habermas, 1986, р. 96) занимается «теорией патологии современности», поскольку он считает, что современность находится в противоречии сама с собой. Под этим он подразумевает, что рациональность (в основном, формальная рациональность), которая стала характеризовать социальные системы, отлична от рациональности, характеризующей жизненный мир, и находится с ней в противоречии. Социальные системы стали более сложными, дифференцированными, интегрированными и характеризуемыми инструментальным разумом. Жизненный мир тоже претерпел возрастающую дифференциацию и уплотнение (за исключением фундаментальных знаний и ценностных сфер истины, добра и красоты), секуляризацию и институционализацию норм рефлексивности и критики (Seidman, 1989, р. 24). В рациональном обществе рационализация как системы, так и жизненного мира могла бы следовать своим особым путем, подчиняться своей собственной логике. Рационализация системы и жизненного мира привела бы к возникновению общества, в котором присутствовало бы и материальное изобилие наряду с контролем над внешней средой (как следствие рациональных систем), и истина, добро, и красота (проистекающие из рационального жизненного мира). Однако в современном мире система стала главенствовать и подвергла жизненный мир колонизации. В результате, хотя мы имеем возможность вкушать плоды рационализации системы, мы лишаемся богатства жизни, которое стало бы возможным, если бы мог расцвести и жизненный мир. Многие социальные движения, возникшие на «границе» между жизненным миром и системой за несколько последних десятилетий, можно объяснить сопротивлением колонизации и обеднению жизненного мира. Анализируя колонизацию жизненного мира системой, Хабермас сравнивает свою теорию с примерами из истории социальной мысли: Основное направление социальной теории — от Маркса через Спенсера и Дюркгейма до Зиммеля, Вебера и Лукача — должно рассматриваться как ответ на вхождение внеш-несистемных границ в само общество [жизненный мир Хабермаса], на возникновение «внутренней чужой территории»... которое понимается как отличительная черта современности» (Habermas, 1991, р. 255-256; курсив мой). Иначе говоря, «отличительной чертой современности», по мнению Хабермаса, а также большинства классических теоретиков, является, используя термин Хабермаса, колонизация жизненного мира системой. Что же тогда, по Хабермасу, есть завершение проекта современности? Кажется очевидным, что конечным результатом должно быть совершенно рациональное [512] ЮРГЕН ХАБЕРМАС: БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК Юрген Хабермас, возможно, — важнейший социальный теоретик в мире сегодня. Он родился в немецком городе Дюссельдорфе 18 июня 1929 г. в довольно традиционной семье среднего класса. Отец Хабермаса был директором Торговой Палаты. В раннем подростковом возрасте, в период Второй мировой войны, Хабермас испытал сильное ее воздействие. Окончание войны принесло новые надежды и возможности для многих немцев, в том числе и для Хабермаса. Крах нацизма вызвал оптимистические настроения относительно будущего Германии, но Хабермас был разочарован из-за отсутствия значительного прогресса в первые послевоенные годы. С концом нацистского режима появилось множество интеллектуальных возможностей, и ранее запрещенные книги стали доступны юному Хабермасу. Это была западная и немецкая литература, в том числе трактаты Маркса и Энгельса. Между 1949 и 1954 гг. Хабермас изучал разнообразные предметы (например, философию, психологию, немецкую литературу) в Геттингене, Цюрихе и Бонне. Однако ни один из преподавателей учебных заведений, где учился тогда Хабермас, не был выдающимся, и большинство из них было скомпрометировано тем, что открыто поддерживали нацистов или просто продолжали при нацистском режиме выполнять свои академические обязанности. Хабермас получил докторскую степень в университете Бонна в 1954 г. и в течение двух лет работал журналистом. В 1956 г. Хабермас начал работать во Франкфуртском институте социальных исследований и сотрудничать с Франкфуртской школой. Действительно, он стал научным ассистентом одного из самых знаменитых представителей этой школы — Теодора Адорно, а также членом корпорации Института (Wiggershaus, 1994). Хотя Франкфуртскую школу часто считают весьма последовательной, Хабермас так не считал: Для меня никогда не существовало последовательной теории. Адорно писал очерки о критике культуры и устраивал семинары по Гегелю. Он представлял определенные марксистские истоки — и это было верхом совершенства(НаЬегглаз, цит. по: Wiggershaus, 1994, р. 2). Сотрудничая с Институтом социальных исследований, Хабермас тем не менее с самого начала демонстрировал независимую интеллектуальную ориентацию. В 1957 г. написанная Хабермасом статья стала причиной раздора с директором Института, Максом Хорк-хаймером. Хабермас настаивал на критическом образе мысли и практических действиях, но Хоркхаймер опасался, что такая позиция может представлять собой опасность для Института, который финансировался из бюджета. Хоркхаймер настоятельно рекомендовал уволить Хабермаса из Института: «Вероятно, перед ним хорошая, или даже блестящая, писательская карьера, но Институту он бы только причинил огромный вред» (цит. по Wiggershaus, 1994, р. 555). В конце концов, статью опубликовали, но не под патронажем Института и фактически без упоминания о нем. В конечном счете, Хоркхаймер создал Хабермасу невозможные условия работы, и тот уволился. общество, в котором рациональность как системы, так и жизненного мира могла бы выражать себя полностью, и одна не разрушала бы другой. В настоящее время мы наблюдаем обеднение жизненного мира, и данную трудность следует преодолеть. Однако выход видится Хабермасом не в разрушении систем (особенно экономической и административной систем), поскольку именно они обеспечивают материальные предпосылки, необходимые для рационализации жизненного мира. Один из рассматриваемых Хабермасом (Habermas, 1987b) вопросов — трудности, с которыми сталкивается современное бюрократическое государство социального благосостояния. Многими эти проблемы признаются, однако предлагается решать их на уровне системы, например, простым добавлением новой подсисте- [513] ЮРГЕН ХАБЕРМАС: БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК (ОКОНЧАНИЕ) В 1961 г. Хабермас стал приват-доцентом и защитил свою вторую диссертацию в Мар-бургском университете. К тому времени Хабермас уже опубликовал ряд заметных работ, и был рекомендован на место преподавателя философии Гейдельбергского университета еще до защиты второй диссертации. В Гейдельберге он оставался до 1964 г., а затем перешел в университет Франкфурта на должность преподавателя философии и социологии. С 1971 по 1981 год он возглавлял Институт Макса Планка. Хабермас вернулся во Франкфуртский университет на место преподавателя философии, а в 1994 г., выйдя в отставку, стал заслуженным профессором этого университета. Он получил ряд престижных академических наград и был удостоен титула почетного профессора нескольких университетов. В течение многих лет Хабермас был ведущим неомарксистом в мире. Однако со временем его творчество развивалось и вобрало в себя различные теоретические течения. Хабермас продолжает верить в будущее современного мира. Именно в этом смысле Хабермас и пишет о незавершенном проекте современности. Тогда как Маркс помещал в центр своего внимания труд, Хабермаса главным образом занимает коммуникация, которую он считает процессом более общего характера, чем труд. В то время как Маркс сосредоточивался'на том искажающем влиянии, которое оказывает на труд структура капиталистического общества, Хабермаса интересует, каким образом структура современного общества искажает коммуникацию. Тогда как Маркс стремился к будущему миру содержательного и созидательного труда, Хабермас стремится к будущему обществу, характеризуемому свободной и открытой коммуникацией. Таким образом, между теориями Маркса и Хабермаса наблюдаются поразительные сходства. Если говорить в целом, то оба теоретика — модернисты, которые убеждены в том, что в их эпоху проект современности (творческий и удовлетворяющий человека труд у Маркса и открытая коммуникация у Хабермаса) еще незавершен. Кроме того, оба верили, что в будущем данная программа будет полностью реализована. Именно эта приверженность модернизму и вера в будущее отличает Хабермаса от многих ведущих мыслителей современности, таких, как Жан Бодрийяр и другие постмодернисты. В то время как последние зачастую доходят до нигилизма, Хабермас продолжает верить в проект всей своей жизни (и современности). Подобным же образом, тогда как другие постмодернисты (например, Лиотар) отрицают возможность создания «великих повествований», Хабермас продолжает развивать и поддерживать то, что, возможно, является наиболее значительной «большой теорией» в современной социальной мысли. Для Хабермаса в его борьбе с постмодернистами многое поставлено на карту. Если победа останется за ними, Хабермаса можно будет считать последним великим модернистским мыслителем. Если же победителем выйдет Хабермас (и его сторонники), его можно будет рассматривать как спасителя модернистского проекта и «большой теории» в социальных науках. мы для разрешения сложностей. Однако Хабермас не считает, что с этими трудностями можно справиться таким способом. Он полагает, что подобные проблемы следует решать во взаимосвязи системы и жизненного мира. Во-первых, следует установить «сдерживающие барьеры», чтобы уменьшить влияние системы на жизненный мир. Во-вторых, должны быть созданы «датчики», с тем чтобы увеличить воздействие жизненного мира на систему. Хабермас заключает, что современные проблемы нельзя решить, «если системы научатся лучше функционировать. Скорее импульсы жизненного мира должны быть способны внедряться в самоуправление функциональных систем» (Habermas, 1987b, p. 364). Указанные шаги стали бы важными этапами на пути к созданию взаимообогащающих друг друга жиз- [514] ненного мира и системы. Именно здесь на сцену выходят социальные движения, поскольку они олицетворяют надежду на новое соединение системы и жизненного мира, при котором рационализация сможет проявиться в обоих в максимально возможной степени. Хабермас мало надеется на Соединенные Штаты, которые, кажется, склонны поддерживать рациональность системы за счет дальнейшего обеднения жизненного мира. Однако он возлагает надежды на Европу, которая может положить «конец ошибочному представлению о том, что нормативное содержание современности, заключенное в рационализированных жизненных мирах, можно высвободить лишь средствами еще более сложных систем» (Habermas, 1987b, p. 366). Таким образом, Европа обладает возможностью «решающим образом» усвоить «наследие западного рационализма» (Habermas, 1987b, p. 366). Сегодня это наследие преобразуется путем наложения ограничений на рациональность системы с целью дать рациональности жизненного мира возможность расцвести до той степени, когда оба вида рациональности смогли бы сосуществовать в современном мире на равных. Такое полноценное сотрудничество рациональностеи системы и жизненного мира стало бы завершением проекта современности. Поскольку мы еще далеки от этой цели, мы далеки и от конца современности, не говоря уже о приближении или наступлении эпохи постмодернизма. Хабермас против постмодернистов Хабермас приводит доводы не только в пользу современности, но также против постмодернистов. Некоторая начальная критика проводится им в эссе «Современность против постсовременности» (1981), получившем широкое признание.1 В этом эссе Хабермас поднимает следующий вопрос: «нужно ли нам в свете неудач XX в. и дальше придерживаться целей Просвещения, как бы они ни были неадекватны, или нам следует объявить весь проект современности неудавшимся?» (1981, р. 9). Конечно, Хабермас не является сторонником отказа от программы Просвещения или, иначе говоря, современности. Он предпочитает сфокусироваться на «ошибках» тех, кто отвергает современность. Одно из существенных заблуждений последних состоит в желании отказаться от науки, особенно от науки жизненного мира. Отделение науки от жизненного мира и предоставление ее экспертам в сочетании с созданием других автономных сфер вызвало бы отказ от «проекта современности в целом» (Habermas, 1981, р. 14). Хабермас не отрицает возможность рационального, «научного» понимания жизненного мира, равно как и возможность рационализации этого мира. Холуб (Holub, 1991) предложил обзор основной критики Хабермасом постмодернистов. Во-первых, постмодернисты не говорят однозначно о том, что они создают: серьезную теорию или беллетристику. Если относиться к ним как к создателям серьезной теории, тогда их творчество становиться абсурдным из-за «их отказа использовать институционально учрежденную лексику» (Holub, 1991, р. 158). Другой стороны, если трактовать творчество постмодернистов как литературу, 1 Есть ощущение, что в своем более позднем творчестве Хабермас проводит более мягкую и более Детальную критику постмодернизма (Peters, 1994). [515] «тогда их аргументы утратят весь логический смысл» (Holub, 1991, р. 158). В любом случае становится практически невозможно провести серьезный критический анализ творчества постмодернистов, поскольку они всегда могут заявить, что мы не понимаем смысла их слов или их литературных приемов. Во-вторых, Хабермас считает, что постмодернистами движут определенные нормативные настроения, но каковы эти настроения, от читателя скрывается. Таким образом, читатель не способен из сформулированных ими целей понять, что на самом деле они берут в расчет, почему они критикуют общество. Кроме того, умалчивая о своих нормативных установках, постмодернисты при этом вслух отвергают такие установки. Отсутствие подобных высказанных мнений препятствует разработке постмодернистами осознанной практики, нацеленной на преодоление тех сложностей, которые они обнаруживают в мире. Ясность и отчетливая формулировка Хабермасом своих пристрастий (свободная и открытая коммуникация), напротив, проясняет источник его критики общества и формирует основу для политической практики. В-третьих, Хабермас обвиняет постмодернизм в том, что это обобщающий подход, который не может «различать явления и практики, происходящие в современном обществе» (Holub, 1991, р. 159). Например, утверждение о том, что в мире господствуют власть и надзор, недостаточно детализировано для того, чтобы был возможен полноценный анализ реальных источников угнетения в современном мире. Наконец, постмодернисты обвиняются в игнорировании той сферы, которую Хабермас однозначно считает главной, — повседневной жизни и ее практик. Эта оплошность постмодернистов означает двойной недостаток. С одной стороны, они отрезаны от существенного источника разработки нормативных стандартов. В конце концов, рациональный потенциал, присутствующий в повседневной жизни, является для Хабермаса источником его идей о коммуникативной рациональности (Cooke, 1994). С другой стороны, повседневный мир также образует конечную цель деятельности социальных наук, поскольку именно здесь теоретические представления могут иметь влияние на практику. Хабермас (Habermas, 1994, р. 107) формулирует удачное обобщение своих взглядов на современность-постсовременность, которое послужит для нас переходом к следующей главе книги, где мы рассмотрим постмодернистскую социальную теорию: «Понятие современности более не выступает с обещанием счастья. Но, несмотря на все разговоры о постсовременности, этой форме жизни нет явных рациональных альтернатив. Что же нам тогда остается, кроме поиска практических улучшений в рамках этой формы жизни?»