Из истории социологических учений

Дата рождения социологии спорная. Оснований для того, чтобы рассматривать социологию как древнюю науку, весьма достаточно. Более того, произведения, написанные много столетий

тому назад и относимые нами к социологии, и поныне с профессиональным интересом читаются современными представителями этой науки.

Вообще для гуманитария история его науки имеет неизмеримо большее значение, чем для естественника. На механико-математических или физических факультетах даже университетов крайне редко читаются курсы истории математики или истории физики. Между тем ни один гуманитарный факультет не обходится без истории философии, истории экономической мысли или историографии, то есть истории исторической науки. Подобное прелюбопытное положение отражает, очевидно, специфику общественных и естественных наук[6]. Как бы там ни было, но сегодня социолог неизмеримо чаще обращается непосредственно к трудам своих предшественников, чем это делает физик или математик.

Интереснейшие социальные наблюдения найдем мы у великих греков — Платона и Аристотеля. Они, в частности, были озабочены тем, что мы сейчас называем оптимальным социальным планированием. И Платон, и Аристотель стремились использовать свои нередко тонкие и реалистичные наблюдения за социальными процессами для построения идеальной рабовладельческой модели государства. Одна из важнейших заслуг этих мыслителей состоит в понимании социальной природы человека, а также семьи и государства. Вспомним знаменитое определение человека как «социального животного».

Примечательно, что оба эти философа, как и многие другие античные авторы (в особенности часто вульгарно трактуемый Эпикур), были очень далеки от гедонистической трактовки смысла существования человека, тесно увязывающейся с принципом «Левиафана» Т. Гоббса «человек человеку волк». Они энергично подчеркивали, что человек только тогда отличается от животных, когда стимулами его поведения является стремление к справедливости, к гражданским добродетелям, к бескорыстному познанию

истины.

Историю можно рассматривать, с точки зрения социолога, как большую экспериментальную лабораторию, в которой в разные времена было особенно эффективно анализировать определенные особенности человеческой натуры, проявлявшиеся интенсивно под влиянием конкретных социальных условий. Общепризнанно, например, что буржуазное общество способствует корыстолюбию, накопительству. В дворянской Франции

XVI-XVII веков тщеславие, интриганство, карьеризм достигали таких высот, до каких они, вероятно, добрались вновь лишь только в XX веке в странах Запада. Поэтому наблюдения живших тогда мыслителей представляют собой весьма ценный материал для социологической науки, всегда чуждавшейся сектантско-ниг илистического отношения к крупным фигурам прошлого.

Монтень в «Опытах», Паскаль в «Мыслях», Ларошфуко в «Максимах», Лябрюйер в «Характерах», Лакло в «Опасных связях» блистательно описали многие характерные черты социального механизма придворной Франции, ее нравы. Они, например, великолепно проанализировали тенденциозность мышления французских дворян, ложь и обман, господствовавший при дворе французских королей. Беспощадно бичуя своих современников, Паскаль пишет: «Мы ненавидим истину, и от нас ее скрывают; мы любим лесть, и нам льстят; мы хотим быть обманутыми, и нас обманывают». В другом месте он признавал, имея в виду опять-таки своих современников, что «правда полезна тем, кому о ней говорят, но вредна тому, кто о ней говорит».

Много внимания уделили французские мыслители анализу стимулов деятельности дворян и особенно роли тщеславия, сопутствующей ей зависти, лицемерию. Они уже тогда блистательно анализировали многие из ухищрений, к которым прибегает человеческое сознание, чтобы придать респектабельный вид страстям и порокам.

Несмотря на приведенные свидетельства в пользу почтенного возраста социологии, вернее социальной мысли, все-таки хочется скорее поддержать ученых, для которых социология в том виде, в каком она существует сейчас, представляется сравнительно молодой наукой.

Рождение новой науки или скачок в развитии старой отрасли знаний можно приписать, во-первых, научным открытиям

и техническим достижениям, сделавшим возможным решение давно существовавших проблем; во-вторых, появлению новых задач, потребовавших создания современных средств познания; в-третьих, исчезновению или ослаблению препятствий социального характера, мешавших ранее развитию данной отрасли науки. Попытаемся с учетом наших возможностей показать, в какой степени названные выше факторы позволили обрести жизнь современной конкретной социологии.

Историк науки не всегда может поддержать чрезмерно оптимистический тезис о том, что научные открытия и технические достижения появляются только тогда, когда в них испытывается нужда. Древние афиняне вряд ли отказались бы от автобусных линий, связавших многочисленные города Эллады друг с другом и избавивших бы их от многочисленных путевых приключений. Появление автобуса не повлияло бы даже на ход греческих трагедий. В интригах средневековых дворов телефон также нашел бы широкое применение. Легко себе представить, как бы его использовали герои Дюма в их отчаянной борьбе с Мазарини. Можно не сомневаться и в том, что задолго до XX века нашлись бы потребители социологической продукции в том виде, в каком она сегодня поступает на «рынок».

Здесь нам приходится затронуть весьма сложную проблему использования социального познания в прошлом. Исторический процесс всегда осуществляется через деятельность людей, через акты поведения участников этого процесса. В одних случаях люди под давлением обстоятельств вынуждены поступать фактически однозначным образом. В других случаях перед людьми возникает возможность выбора: из многих вариантов поведения человек может избрать оптимальный, то есть наилучший, исходя из цели и существующих условий, или ограничений. При этом могут быть выделены решения, непосредственно затрагивающие других людей, и решения, связанные с отношением людей к природе, к вещам. Очевидно, что результатами социального познания можно воспользоваться главным образом тогда, когда речь идет о многовариантных решениях первого типа.

Быть может, если бы Робеспьер получал регулярно объективную социологическую информацию об умонастроениях страны, то он бы воздержался от тех актов, которые сыграли немалую роль в гибели якобинцев.

Наш тезис находит свое подтверждение и в фактах иного рода, а именно в постоянных попытках использовать в целях управления социологическую информацию в том виде, в каком ее можно было добывать до возникновения научной социологии.

Несмотря на то, что потребность в социологической информации существовала практически всегда, социология в современном понимании этого термина возникла в середине XIX века, а конкретная социология оформилась как специфическая отрасль знаний в первой трети текущего столетия. Именно в этот период социальное познание из умозрительного, опирающегося в лучшем случае на личные, практически случайные наблюдения, превратилось в отрасль общественной науки, которая только тогда выдвигает обобщения, если они вытекают из тщательно собранного специальными методами фактического материала и могут быть проанализированы с помощью развитой теории. Поразительно, что осознание роли эмпирического материала для социального познания произошло довольно поздно. Во всяком случае, намного позднее, чем перевод естественных наук на эмпирическую базу, происшедший окончательно в XVII веке после того, как Ф. Бэкон решительно выступил против схоластической дедукции умозрительных построений и доказал значение фактов для подлинной науки.

Весьма любопытно, что социология разделяет в этом отношении судьбу экономики. Казалось бы, что эта отрасль науки чуть ли не с самого начала своего возникновения должна была опираться на статистику. Но, как это ни парадоксально, дело обстояло не так.

Для становления социологической науки, и особенно конкретной социологии, особое значение имеет использование количественных методов и вообще числовых показателей. Число является, видимо, единственным способом, при помощи которого полученные тем или иным образом факты могут стать исходным материалом для научных выводов.

Существует множество способов для добывания отдельных фактов: визуальное наблюдение (включая фотографирование и использование кинокамеры), изучение документов, опрос, тестирование, разнообразные эксперименты. Однако наука, как правило, не способна воспроизводить добытое сырье фактов, если оно не «упаковано» в виде цифр. Маркс заметил поэтому, что наука только тогда достигает зрелости, когда она начинает широко прибегать к числу. В известном смысле обобщения, полученные на основе осознанного анализа цифрового материала, могут быть заменены предположениями, продиктованными интуицией. Механизм интуиции (а он в значительной мере адекватен механизму творчества) способен породить великолепные гипотезы, идеи, а также глубоко проникать в суть вещей. Этот механизм поразительным образом плодотворно использует самую разнообразную информацию, поступающую в сферу сознания индивидуума. В дело идут не только накопленные разным путем знания, но и воспоминания детства, просмотренный вчера кинофильм, подслушанный разговор детей, беседа с друзьями на далекую от науки тему и т.д. Сила интуиции нередко настолько велика, что она может выдержать конкуренцию с самыми современными средствами добычи, обработки и анализа информации.

Но как бы ни была сильна интуиция ученого, в большинстве случаев она не способна заменить информацию, собранную и обработанную современными методами. Это обстоятельство в значительной мере позволяет механизировать научный труд и, несомненно, участвовать в научном процессе людям и средних способностей со многими вытекающими отсюда последствиями. Как бы там ни было, но современный социолог начинает все больше и больше отличаться от его коллег XIX века. Свои ограниченные

ресурсы времени социолог сегодня все в большей мере тратит, в значительной степени за счет ослабления своего общего гуманитарного образования, на овладение современной техникой получения количественной информации.

Однако прежде чем число стало широко использоваться в социологии, должно было пройти немало времени. Дело в том, что «число в естественных условиях», то есть без вмешательства ученого, имеет даже сейчас сравнительно ограниченный ареал применения в повседневной жизни. Раньше, чем в других сферах, оно начало использоваться в военной деятельности. Быть может, этот факт находится в связи с тем, что критерии истины всегда были наиболее жесткими в военном деле. В то время как в других областях интересы толкали людей на неправильную интерпретацию даже физических законов, здесь всегда приходилось считаться с тем, что 4 орудия — это 4 орудия и вовсе не больше. Обратная (благодаря непримиримости противника) связь у военных всегда функционировала эффективнее, чем у людей других профессий.

Второй сферой употребления числа следует, видимо, считать налогообложение. Принцип пропорциональности налога величине дохода и имущества начал реализовываться с давних времен, и поэтому уже первые государственные образования начали определять имущественное положение своих сограждан. По мнению известного историка Д. Петрушевского, регулярные цензы в Риме начали проводиться после того, как в 353 году до нашей эры был впервые введен налог. />Третьей сферой, где ранее других воцарилось число, было судебное дело. Сборники законов первых государственных образований, так называемые «Варварские правды», и в частности «Русская правда», до предела насыщены цифрами, с помощью которых законодатель устанавливает меру наказания за различные проступки.

Наконец, четвертой сферой была экономика, где ни производство, ни торговля немыслимы без использования числа.

Указанные четыре сферы по-прежнему остаются областями наиболее интенсивного использования числа. К ним в нашу эпоху прибавились некоторые другие: например сфера политической жизни, науки.

В общем, прогресс цивилизации неуклонно сопровождается распространением влияния числа на нашу жизнь. Современный

человек производит ежедневно (даже если исключить его профессиональную деятельность) неизмеримо больше расчетов, чем, например, житель Эллады. Ведь даже Сократ был настолько слаб в расчетах, что никак не мог правильно подсчитать результаты голосования в своей филе, хотя его ученик Платон считал, что изучение арифметики — дело необычайно важное, особенно для основных классов его государства — воинов и философов[7]. Усиление вычислительной деятельности индивидуума можно объяснить, вероятно, возрастанием числа степеней свободы в разных областях его деятельности, требующего от человека выбора из многих одного единственного.

Но как бы ни были велики успехи количественного подхода, во многих областях человеческой деятельности измерение по-прежнему занимает скромное место. Число, например, далеко не всегда используется для оценки эффективности внутриполитических и внешнеполитических акций, полезности (качества) многих потребительских благ и услуг. С помощью числа трудно или невозможно измерить степень воздействия произведений литературы и искусства, характер взаимоотношений между людьми и многое другою.

Первые статистические работы по изучению общества мы находим уже в древневосточных государствах. Ряд упоминаний о деятельности тогдашних социальных статистиков найдем мы и в Библии. В ней, особенно в книге «Числа», встречается много цифровых сведений о численности людей различных родов, о размерах стада и многое другое.

Если бы эмпирическая социология была развита в античном обществе, то она могла бы воспользоваться довольно обширным материалом. Во всяком случае, социолог, перенесенный машиной времени в Римскую империю времен, например, Константина (IV век), мог бы использовать многочисленные цензы, проводившиеся в те времена. К сожалению, античные ученые не пользовались имевшимися возможностями. Не только в «Государстве» Платона и в «Афинской политии» Аристотеля, но и в произведениях более поздних римских авторов мы не зафиксируем попыток проанализировать имевшиеся тогда данные.

Средневековая Европа к социальным обследованиям долго относилась равнодушно. Во Франции, например, первая перепись населения была осуществлена в 1697 году. Регулярные же переписи в Западной Европе начали осуществляться лишь с начала XIX века. В середине XVII века Дж. Граунт провел вероятно первый эмпирико-социологический анализ, результаты которого опубликовал в 1662 году под названием «Естественные и политические наблюдения по поводу данных о смертности»[8]. Именно Граунт первый установил, что мальчики рождаются в большем числе, чем девочки, что в городе смертность превышает рождаемость (соответственно 14 и 13 на 1000 жителей), а в сельской местности наоборот (52 и 63). Кроме Граунта, в эту же эпоху, получившую в истории науки название века «социальной физики», социально-демографическими изысканиями занимался Галлей, автор первой таблицы о смертности.

Большой вехой в использовании статистики для изучения социальных явлений могут служить уже упоминавшиеся работы друга Дж. Граунта — В. Петти, особенно его «Политическая анатомия Ирландии» (1672 г.). В этой книге ирландский ученый осуществил сотни всевозможных расчетов. Он не только определил стоимость имущества различных категорий населения, но и выяснил, пользуясь самыми различными соображениями, социальный состав населения страны, последствия ирландского восстания в середине XVII века и многое другое, Любопытная, но характерная деталь: Петти широко использовал количество дымовых труб как показатель благосостояния владельца дома. Тогда в Ирландии из 200 тысяч семейств (Петти, как добросовестный ученый, пользовался лишь круглыми цифрами, так как не был уверен в их точности) 160 тысяч не имели постоянного очага, 24 тысячи имели лишь одну дымовую трубу и 16 тысяч более одной трубы. В Дублине было 164 дома, имевших более 10 дымовых труб. При этом число карет в городе было примерно равно этому числу. Он также попытался подсчитать, как распределяются слуги между домами с различным числом дымовых труб.

Петти детально для своего времени подсчитал род занятий населения страны. Он установил, что трудоспособное население соста

вило 780 тысяч человек. Из них чрезмерно большая часть, по мнению Петти, была занята в питейных домах (в Дублине на 4 тысячи семейств насчитывалось 1180 питейных домов и 91 общественная пивоварня, всего в Ирландии этим промыслом занималось 180 тысяч человек).

Устрашающими являются расчеты Петти о жертвах ирландского восстания 1641-1652 гг. Ирландцев погибло в этот период от разных причин 504 тысячи и англичан — 112 тысяч. Не менее поразительны и другие сведения в работах Петти: о росте населения Лондона, о смертности в Дублине и т.п.

Из исследователей XVIII века заслуживает упоминания немецкий пастор Зюсмильх, изучавший рождаемость и вступление в брак и зафиксировавший статистические устойчивости. Он был настолько поражен этим, что высказал предположение о существовании «божественного порядка в воспроизведении рода человеческого».

Хотя в XVIII веке интерес к сбору и анализу фактов, относящихся к социальным явлениям, возрос, этот век не стал для общественных наук тем, чем он стал для естественных наук.

Первая половина XIX века также не ознаменовалась переворотом в этой области. Наиболее крупные заслуги принадлежат бельгийцу А. Кетле. Среди различных проблем, на изучении которых формировалась эмпирическая социология, особая роль выпала на долю самоубийств, а также преступности. Именно на них Кетле, а впоследствии в конце XIX века Э. Дюркгейм, в значительной степени создавали методику эмпирико-социологи-ческих исследований. Некоторые установленные Кетле статистические распределения сохранили свою устойчивость до наших дней. Это касается, в частности, использования различных орудий преступления. В наши времена, как и тогда, когда жил Кетле, на долю режущих и колющих предметов приходится 40-50 процентов всех случаев.

Некоторые эмпирико-социологические исследования в области демографии были осуществлены современниками Кетле. Англичанин Эдмондз в книге «Исследование принципов народонаселения» (1832 г.) в Лондоне анализировал условия жизни бедных и богатых и пришел к выводу, что «респектабельность снижает рождаемость» и у богатых она намного ниже, чем у бедных[9]. На основе выборочных обследований переписи населения в 1839 году француз

И. Пасси установил, что в буржуазных кварталах среднее число детей на одну брачную пару равно 2,5, а в рабочих кварталах — 4,6.

Большинство социологов в первой и даже второй половине века продолжали издавать книги, содержащие концепции, созданные на основе случайных фактов. Это справедливо не только в отношении О. Конта, автора термина «социология», провозгласившего необходимость подведения под социологию эмпирической базы, но и работавшего полстолетия спустя крупного английского социолога Г. Спенсера, француза Г. Тарда, итальянца

В.              Парето и других.

Превращение социологии в отрасль знаний, опирающуюся на эмпирический базис, ускорилось лишь в конце XIX века. Известную роль в этом процессе сыграла немецкая историческая школа, немецкая и английская школы статистиков и американские институционалисты[10]. Но только в 20-е годы XX века сбор, обработка и анализ информации начали осуществляться научными методами. Большое влияние на этот процесс оказало имевшее место в первой трети XX века резкое возрастание роли статистики в сфере управления, а потом и во многих областях науки (вначале в квантовой физике, а затем и в других отраслях знаний, в частности в экономике, истории). При этом прогресс в этой области часто сопровождался под влиянием позитивизма упадком теоретического анализа. Основные усилия социологов после 1920-х годов оказались направленными не на построение теоретических конструкций, таких, какие создавали в свое время Г. Спенсер или М. Вебер, а на решение многочисленных частных задач сугубо прикладного плана[11]. Советская социология в 1920—30-х годах

В 1920-е годы советская прикладная социология достигла высокого уровня развития. Она восприняла передовые традиции

земских статистиков[12]. Примером высокого уровня развития советской прикладной социологии может служить, в частности, сельская социология тех лет. В соответствии с решениями XI съезда при ЦК Компартии была создана комиссия, организовавшая в 1923 и 1924 гг. серию обследований в разных концах страны. В 1920-е и начале 1930-х годов активное изучение села проводилось по инициативе местных партийных органов. Организовывались специальные экспедиции.

В 1923 году было обследовано 8 тысяч дворов по 7 губерниям, в 1924-1925 гг. только в одной Пензенской губернии — 33 тысячи крестьянских хозяйств. Интересные исследования осуществлялись и отдельными организациями. Доклады комиссий Наркомпроса (январь — февраль 1924 г.), изучавших положение школ в 7 губерниях, составили семь больших томов с сотнями разнообразных таблиц[13]. Для исследований тех лет была характерна, как отмечает Ю. Арутюнян, практическая направленность, деловой характер.

Руководители и участники этих мероприятий, несмотря на сложную социальную обстановку тех лет, стремились к объективности исследований[14]. Ю. Арутюнян подчеркивает также де

мократичность советских социологических исследований 1920-х годов: они публиковались и широко обсуждались.

В 1920-е годы печатаются интересные и содержательные работы по сельской экономике и социологии[15]. Среди них особо выделяется монография М. Феноменова. Автор со своими сотрудниками собирал материал по одной деревне в течение 3-х лет. Исследователя интересовали не только традиционные вопросы в подобных обследованиях (производительные силы деревни, организация труда, хозяйственные навыки, характеристики работников), но и многие другие стороны жизни села, включая семейную жизнь, отношения между молодыми и старыми супругами, положение женщин, воспитание детей, разводы, аборты, измены, взаимоотношения различных общественных организаций. Он тщательно изучал генеалогию каждого двора.

Больше, чем в других аналогичных работах, количественных характеристик было в книге Ф. Железнева. Он, в частности, подробно описал быт крестьян, их жилищ, санитарное состояние изб. Тогда 50% крестьян спали на печи и только 3% на кроватях. В 85% изб были насекомые (тараканы, блохи, клопы). Половина опрошенных относилась безразлично к отмене закона божьего, всего одна четверть — положительно и одна четверть — отрицательно.

Конечно, исследования по сельской социологии 1920-х годов страдали рядом недостатков. В частности, не всегда учитывалась психология крестьянина, его отрицательное отношение ко всякого рода учетам. Между тем подворные карточки заполнялись со слов крестьянина. Имели место и другие недостатки.

Крупные исследования в 1920-е годы и в известной мере в 1930-е годы велись по социальным проблемам народонаселения.

Они основывались на переписях населения 1920 и 1926 годов, бюджетах тех лет, экспедиционных демографических обследованиях крестьянского населения (Вологодская и Тамбовская губернии) и малых народов.

Интересными были и первые монографии, посвященные этим проблемам[16].

Большое значение придавалось изучению условий жизни различных групп населения в послереволюционный период. Даже в трудный и голодный 1918 год правительство считало необходимым тщательно изучить условия жизни и быта рабочих. В Москве, Ленинграде, Пензе и других городах анализировались бюджеты рабочих[17]. Эти исследования, получившие впоследствии название «ноябрьских бюджетов», осуществлявшиеся Центральным бюро статистики труда, продолжались до 1929 года. По словам Е. Кабо «они вошли в историю научных исследований в СССР как правдивая летопись тех глубоких социальных процессов, которые радикально изменили быт советских рабочих»[18]. Интереснейшие обследования проводились профсоюзными и комсомольскими ор- ганизациями[19].

Особое значение имели выдающиеся исследования С. Стру- милина. Его работы, касающиеся бюджета времени рабочих, крестьян и служащих, до сих пор не потеряли своей ценности ни по содержанию, ни по методологии[20]. Значительный интерес представляют и ряд других исследований ученого[21]. В 1920-е же годы

С.              Струмилин проводит не потерявшее своей ценности исследование по проблемам одаренности. С. Струмилин сделал попытку определить уровень способностей 5 групп ученых, различающихся по их роли в науке. Наиболее молодые ученые вошли в первую группу, а имеющие мировую славу в последнюю. В 1924 году от 247 обследованных ученых получены самооценки по 13-ти качествам: 1) зрительная память, 2) настойчивость, 3) способность к аналитическому мышлению, 4) способность к синтетическим обобщениям, 5) сообразительность, 6) внимание, 7) активность, 8) воображение, 9) память вообще, 10) самообладание, 11) сила воли вообще, 12) решительность, 13) изобретательность. Самооценки осуществлялись по пятибалльной системе. С.Г. Струмилин установил, что наиболее дефицитными качествами среди ученых являются изобретательность (у ученых высшего класса средний балл — 4,33, низшего класса — 3,36), решительность (соответственно — 4,33 и 3,48), сила воли (4,22 и 3,62), самообладание (4,22 и 3,71), память (4,56 и 3,71), воображение (4,11 и 3,76).

Анализируя дарования представителей различных отраслей науки, С. Г. Струмилин пришел тогда к следующим выводам: у естественников наибольшего развития достигают: 1) зрительная память (средний балл — 4,00), 2) воображение (3,89) и 3) на

стойчивость (3,87). У математиков на первых местах фигурируют: 1) способность к анализу (4,10), 2) зрительная память (3,97). У представителей общественных наук (экономистов и юристов) на первом месте — анализ (3,87), на втором — сообразительность (3,81) и на третьем — синтез (3,74).

Серьезный характер в 1920-е годы носили исследования общественного мнения и читательских интересов. Социологические исследования проводили тогда многие центральные, провинциальные и армейские газеты[22]. Первые обследования были осуществлены еще до окончания гражданской войны, в 1920 г. Автором одного из них был Н. Рыбников. Текст составленной им анкеты подвергался скрупулезной отработке: его обсуждали на специальной конференции опытной психологической лаборатории Генштаба Красной Армии, на специальном собрании библиотекарей Москвы. Вот, например, какие книги читали крестьяне в возрасте 25-40 лет (к числу опрошенных грамотных): о сельском хозяйстве — 99%, о приключениях — 30% о здоровье — 25% исторические — 19%, — о том, как «люди живут на белом свете» — 12%.

Большое исследование провела в 1925 г. «Рабочая газета» — орган ЦК РКП(б). Редакция получила около 7,5 тысячи анкет, в том числе 37% из Москвы и 17% из Центрального промышленного района. Среди заполнивших анкету было только 4% женщин.

В больших масштабах социологические обследования начали проводиться в конце 1950-х годов. Этому способствовал целый ряд факторов. Первый и главный среди них — курс власти на демократизацию политического управления. Возрастающее значение стало приобретать социальное прогнозирование и социальное планирование. От успехов в этих важнейших научных и практических областях во многом зависит социальный прогресс. Все эти обстоятельства настоятельно потребовали разворота конкретносоциологических исследований, призванных обеспечить органы управления необходимой эмпирической информацией, научно обоснованными рекомендациями о преодолении различных противоречий в нашем обществе, прогнозами о различных тенденциях в социальном развитии.

Особо следует остановиться на влиянии, которое оказало на судьбы прикладной социологии создание и быстрое развитие эле ктронно-вычислительной техники, сделавшей возможным обра

ботку огромных массивов информации. Раньше для ученого было бесперспективно надеяться на обработку результатов наблюдений за несколькими тысячами объектов. Обработка таких массивов требовала большого числа рабочих рук, и только в редких случаях общество могло согласиться на подобные затраты. После появления ЭВМ ситуация изменилась. (Одно из отечественных социологических исследований последних лет — изучение читателей газеты «Известия» — потребовало обработки 25 тысяч анкет, каждая из которых содержала до 70 вопросов).

Немалое влияние на развитие социологии оказали процессы, происходившие с конца 1950-х годов в экономической науке, которая вместе с историей и философией являются наиболее близкой родственницей социологии. Известно, что в экономике в отмеченный период возникла и начала быстро развиваться, благодаря выдающимся открытиям академика Л. В. Канторовича, математическая экономика.

В этот период основные кадры социологов-профессионалов образовались в результате «миграции» в конкретную социологию представителей самых различных областей знаний и деятельности. «Происхождение» социолога, т.е. его первоначальное образование, сказывается на характере и даже методике исследований. Например, работы социологов — выходцев из экономистов (их центр — Новосибирск) существенно отличаются от исследований социологов философского происхождения (Москва, Ленинград). У первых имеются известные преимущества в методике исследования, у вторых — в понятийном аппарате.

Успехи математической экономики произвели большое впечатление на социологов и побудили их значительно активизировать свою деятельность. Но если социологи восприняли новые количественные методы в значительной мере у экономистов, то в историческую науку эти методы проникают благодаря влиянию социологов. Имелись и по сей день сохраняются большие затруднения материального плана, что в значительной степени ограничивает практическую работу советских социологов[23].

Социология сегодня является «партийной» наукой. Имеется в виду тот факт, что мировоззрение ученого, его социальные и, политические симпатии, общественное положение сказываются

и на методологии и даже методике исследований и, следовательно, и на результатах. Использование количественных методов далеко не всегда может нейтрализовать тенденциозность социолога. Очевидно, что социологи, стоящие на позициях апологетики, стремящиеся любой ценой угодить сильным мира сего, умеющим использовать десятки способов, чтобы усмирить строптивого ученого, вступают нередко на путь извращенного отображения социальной действительности[24]. Однако большинство социологических исследований носят конструктивный характер. Они используются, например, для усиления объективности содержания политических мероприятий[25], прогнозирования социальных процессов[26].

Прикладная социология в СССР пользуется необычайно высоким вниманием общественности. Число людей, принимающих или готовых принять участие в социологических работах на общественных началах, измеряется десятками, а может быть, и сотнями тысяч. Этот глубокий и неподдельный интерес к социологии лишь в малой степени можно приписать моде на социологию, кажущейся легкости приобщения к социологическим обследованиям. Интерес к социологии связан прежде всего с той большой гражданской нагрузкой, которую она взяла на себя[27].

Общественность справедливо увидела в развитии прикладной социологии симптом дальнейшего процесса демократизации со

ветского общества. Прикладная социология выступает как серьезный инструмент социального контроля. Не удивительно, что в абсолютном большинстве случаев население охотно участвует в различных опросах, достаточно активно откликается на анкетные обследования[28].

Дилетантская социология, нарастающий поток всевозможных анкет, появление огромного числа социологов-добровольцев вызывают отрицательное отношение профессионалов-социологов. Они смотрят часто на дилетантов-социологов отнюдь не лучше, чем профессионалы-поэты на любителей поэзии, энергично направляющих свои творения в различные редакции. Некоторые из них даже предложили «управлять» дилетантской социологией, рассматривать и утверждать все виды анкеты. Полагают, что этим можно предотвратить социологическую инфляцию и опасность дискредитации социологии. Такая позиция ошибочна. Вряд ли административные меры здесь могут чем-то помочь. Столь широкий интерес к этой науке требует совсем другой реакции: создания возможностей для социологического самообразования, издания учебных пособий. Вместе с тем очевидно, что принимать решения в сфере управления социальными процессами, делать теоретические обобщения можно только на основе выводов, полученных профессиональными социологами.