Долгая дорога в социологию

Володя, расскажи, пожалуйста, о твоей семье и детстве.

Я родился в 1926 году. Интересно сравнить мою семью с семьями моих американских коллег. Почти все они — первое поколение с высшим образованием.

Мой дедушка, несмотря на ограничения в дореволюционной России для образования евреев, сумел окончить Киевский университет. В нашей семье был культ литературы, в особенности русской, и, конечно, музыки. Моя мама, окончив Киевскую консерваторию, стала преподавателем фортепиано, а дядя — известным пианистом. И еще. В нашей семье был культ иностранных языков. Начиная с девяти лет у меня были частные преподаватели французского и немецкого языков. И это при том, что материальный уровень жизни был очень скромен. Наверно, мы принадлежали к «среднему» классу городского населения: покупка мне пирожного было неким событием.

Мое детство пришлось на самый жуткий период советской истории — 1930-е годы и окончилось с началом войны. Несмотря на раннюю смерть отца, детство было счастливым. Важным его элементом был мой сплоченный класс в школе. Дружба со многими одноклассниками — мы учились вместе по седьмой класс — была важной для меня всю жизнь.

Во многих семьях не принято было говорить детям о жизни их родственников в дореволюционное время или обсуждать массовые репрессии конца 1930-х годов. Как обстояло дело в твоей семье?

В нашей семье широко использовался послереволюционный термин — «мирная жизнь» о России до 1914, что свидетельствовало об отношении к тому времени. К тому же мой дед по материнской линии до революции был владельцем нескольких аптек, а родители отца были домовладельцами и богатыми людьми. Революция стала для них катастрофой, и это я знал.

Хотя обе мои тетки, бывшие в 1920-е годы яростными большевичками, покинули отчий «буржуазный» дом в 1930-е годы, тема репрессий явно присутствовала во внутреннем семейном общении. В 1940 году к нам в Киеве приходила жена расстрелянного началь

ника отдела НКВД в Эмильчинском районе Киевской области, где мой отец работал врачом. Она рассказывала моей маме о пытках, которым ее подвергали в НКВД после ареста мужа. Поэтому репрессии 1930-х годов не были для меня секретом, и окончательно я понял их природу вместе с моим другом Изей Канторовичем[823] в 1947-1948 годах, когда мы учились в Киевском университете.

Какой след в твоем сознании оставила война? То, что ты узнал о войне позже, изменило твое отношение к тому периоду советской истории?

Я войну очень хорошо помню. И тогда, и сейчас я считаю, что это была действительно народная война против нацистской Германии. Никакие новые материалы не изменили моего отношения к войне, которое сложилось у меня тогда, когда я воспринимал каждый салют в честь освобождения города как свою личную удачу.

Ты и в юности думал о выборе профессии социальной, гуманитарной направленности или тебе были ближе точные и/или естественные науки?

Я с детства тяготел к гуманитарным наукам, хотя с математикой у меня было все в порядке.

Никто из советских социологов первого поколения не имел базового социологического образования. Куда ты поступал после завершения школы и какое образование получил? Что ты можешь сказать о своих преподавателях?

Я окончил исторический факультет Киевского университета в 1949 году и заочный Московский статистически институт в 1950. После университета у меня не было шансов поступить в аспирантуру по понятным причинам и продолжать историческое образование. Мне пришлось работать в Киевском областном статистическом управлении (1949-1951) и читать статистику в статистическом техникуме, который находился в селе Елани Сталинградской области (1951-1954). Потом я работал в Саратове преподавателем статистики: сначала в зооветеринарном, а потом в сельскохозяйственном институтах.

Киевский университет, в котором я учился в 1945-1949 годах вспоминаю с отвращением, хотя и помню несколько неплохих

преподавателей. Это было заведение, в котором отставной майор, преподаватель философии начинал лекцию о Канте словами «Кант родился в городе Калиниграде».

Преобладающее число советских социологов первого поколения были активными комсомольцами, рано вступили в КПСС, после завершения институтов определенное время были на освобожденной комсомольской или партийной работе. Состоял ли ты в комсомоле? Предлагали ли тебе вступить в партию? Какими в молодости были твои политические взгляды?

Я вступил в комсомол в годы войны, работая на шарикоподши- никовом заводе в Куйбышеве. Я был горд этим событием. После войны я полностью отошел от официальной общественной работы, был беспартийным.

Уже живя в Америке, ты целенаправленно занимался изучением природы тоталитаризма. Под воздействием каких обстоятельств складывалось в юности, молодости твое отношение к Сталину, его политике? Как ты воспринял его смерть?

Я рано, уже на первых курсах университета вместе с моим покойным другом выработал резко отрицательное отношение к системе и к Сталину. Его смерть воспринял с радостью.

Одним из лейтмотивов твоей книги «Страх и дружба в нашем тоталитарном прошлом» является страх КГБ, в ней есть такие слова: «Страх перед КГБ висел над нами всегда и во всем....»[824]. Этот страх — нечто индивидуальное или его испытывали многие представители твоего поколения?

Страх был доминирующим элементом советского общества в сталинский период. Тогда вся интеллигенция и партаппарат, в также крестьяне изнывали от страха, как и, хотя в меньшей степени, все остальное население.