Судебная власть (а при отсутствии разделения властей - судебная система) функционирует в очерченном законодателем “правовом поле”, т. е. круге общественных отношений, получивших юридическое закрепление. При этом задается и иерархия социальных ценностей, признаваемых и подлежащих защите со стороны государства. Конституция СССР 1977 г. провозглашала высшей целью советского государства “построение бесклассового коммунистического общества, в котором получит развитие общественное коммунистическое самоуправление. Главные задачи социалистического общенародного государства: создание материально-технической базы коммунизма, совершенствование социалистических общественных отношений и их преобразование в коммунистические, воспитание человека коммунистического общества, повышение материального и культурного уровня жизни трудящихся, обеспечение безопасности страны, содействие укреплению мира и развитию международного сотрудничества”. Приведенное положение, содержащееся в преамбуле к разделам Конституции, возвращает нас в недавнее прошлое, когда тезис о неотъемлемых правах и свободах личности отсутствовал даже на декларативном уровне. Вместе с тем в литературе советского периода немало говорилось о более высокой степени социальной защищенности члена социалистического общества, о “новом качестве” принадлежащих ему социально-экономических и политических прав. После распада СССР и провозглашения независимости России ситуация коренным образом изменилась. Еще до принятия новой конституции текст действующей был дополнен рядом положений, закрепляющих как высшую ценность “права и свободы человека, его честь и достоинство”. Это положение в более развернутой форме было закреплено ст. 2 Конституции РФ 1993 г. : “Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина - обязанность государства”. Одновременно с изменением конституционно закрепленной иерархии социальных ценностей изменился взгляд и на цели судебной деятельности: вместо охраны социалистических общественных отношений в качестве главной задачи стала рассматриваться защита прав и свобод человека. Вместе с тем права и свободы личности могут стать объектом судебной защиты лишь при условии их закрепления в надлежащей юридической форме, а этот аспект проблемы прав человека в наименьшей степени привлекал внимание ее исследователей. Более того, само понятие “права человека” не может быть в необходимой мере уточнено и структурировано без хотя бы краткого исторического экскурса. Его отправной точкой может служить Декларация прав человека и гражданина, принятая Национальным Собранием Франции 27 августа 1791 г. Декларация, провозгласив, что люди рождаются и остаются свободными и равными в правах, к числу таких прав отнесла свободу, собственность, безопасность и сопротивление угнетению. При этом свобода была определена как возможность “делать все, что не приносит вреда другому”. Границы свободы устанавливаются законом. В ст. 7 Декларации был сформулирован принцип неприкосновенности личности (“никто не может подвергнуться обвинению, задержанию или заключению иначе как в случаях, предусмотренных законом, и при соблюдении форм, предписанных законом”), а в ст. 8 и 9 закреплялись принцип презумпции невиновности и запрет придания обратной силы закону, объявляющему то или иное деяние преступным. Декларация провозглашала свободу совести и назвала свободу выражения мыслей и мнений одним из “драгоценнейших прав человека”. Священным и неприкосновенным признано право собственности, поэтому “никто не может быть лишен ее иначе как в случае установленной законом несомненной общественной необходимости и при условии справедливого и предварительного возмещения...” Значительно менее четко было определено право на сопротивление угнетению75. Менее чем через месяц, 25 сентября 1791 г.. Конгресс США принял Билль о правах в качестве десяти поправок к Конституции, которые были ратифицированы штатами к концу этого же года. Несмотря на общность идей американского Билля о правах и французской Декларации их юридическая конструкция резко различается. Менее патетические и более строгие формулировки Билля дают юридически четкое представление о круге тех прав, которые в силу своей значимости возведены в ранг конституционных положений. К их числу были отнесены: - запрет издания законов, устанавливающих какую-либо религию или запрещающих свободное исповедание таковой; - свобода слова и прессы; - право на мирные собрания и обращения к правительству с жалобами на злоупотребления; - право на обладание оружием; - право на защищенность личности, жилища, бумаг и имущества от необоснованных задержаний, обысков и выемок; - недопустимость привлечения к уголовной ответственности за преступление, караемое смертной казнью или бесчестящее лицо, его совершившее, иначе как по решению присяжных или обвинительному акту большого жюри; - никто не должен преследоваться дважды за одно и то же деяние; - никто не должен принуждаться свидетельствовать против себя; - никто не может быть лишен жизни, свободы или собственности без должной юридической процедуры; - частная собственность не может быть изъята для общественного использования без справедливой компенсации; - по всем уголовным делам обвиняемый имеет право на скорое и гласное судебное разбирательство беспристрастными присяжными из того штата и округа, где было совершено преступление; - обвиняемый должен быть проинформирован о характере и основаниях обвинения; - право обвиняемого на очную ставку со свидетелями, дающими против него показания; - право иметь защитника; - право на то, что явка свидетелей защиты будет обеспечена судом; - запрет суду требовать чрезмерно высокий залог, назначать чрезмерно высокий штраф и жестокие и “необычные” наказания. Как видно из приведенных положений Конституции США, большинство из них касаются правил судебной процедуры, представляющей важнейшую гарантию от произвола властей. Оба документа - Декларация прав человека и гражданина и Билль о правах - юридически воплотили и закрепили существовавшую много веков идею о том, что люди не являются достоянием государственной власти. Они имеют права, которые государство обязано соблюдать. Более чем двухвековое развитие этой идеи и ее юридическое воплощение богаты как разнообразными трактовками исходного комплекса прав, так и появлением новых законодательно закрепленных, а также включенных в международные акты прав и свобод личности. Если в конце XVIII в. все провозглашаемые и законодательно закрепляемые права, признаваемые “естественными и неотчуждаемыми”, концентрировались вокруг идеи свободы как высшей ценности, то в XX в. появились права “второго поколения”, призванные гарантировать определенный материальный уровень жизни граждан. Права второго поколения, т. е. социально-экономические, внесли существенные коррективы в юридическую модель отношений личности и государства. Если гражданские и политические права должны были оградить личность от произвольных действий властей, “поместив” ее в охраняемое законом “пространство свободы”, то социально-экономические права определенным образом “привязывали” человека к государству, обязывая последнее помогать тем, кому грозит опасность утонуть в “море свободы”. Ho эту помощь государство могло оказывать лишь за счет тех членов общества, которые оказались наиболее искусными пловцами. Таким образом, если суть гражданских и политических прав состоит в ограничении роли государства в духовном, социальноэкономическом и политическом регулировании, предоставляя личности больше свободы выбора, то социально-экономические права расширяют сферу государственного контроля, повышают патронажную роль государства по отношению к обществу и личности. Права первого поколения воплотили и юридически закрепили ценности либерального общества. Права второго поколения отражают ценности социально ориентированного государства. Поиски баланса между гарантиями свободы личности, с одной стороны, и правом государства перераспределять те или иные жизненные блага - с другой, оказались весьма сложными. Во всяком случае, конституционное закрепление социально-экономических прав пошло довольно своеобразным путем. Пионером в этом процессе оказалась Мексика. Политическая Конституция Мексиканских Соединенных Штатов была принята 31 января 1917 г.76 Шестой раздел этой Конституции (“О труде и социальном обеспечении”) не только провозглашал право каждого человека на достойный и общественно полезный труд, но и регламентировал продол жительность рабочего дня (максимум восемь часов), запрещал использовать труд подростков моложе 14 лет, устанавливал шестидневную рабочую неделю, условия труда беременных женщин и т. д. Необходимо отметить, что включенные в мексиканскую Конституцию положения, касающиеся труда и социального обеспечения, весьма разнородны по характеру формулировок. Одни из них детализированы до уровня норм специального закона (“в период кормления женщины имеют право на два специальных перерыва в течение рабочего дня по полчаса каждый для кормления ребенка"), другие - декларативны и малореалистичны, если учитывать существовавшее экономическое положение страны (“минимальная общая зарплата должна быть достаточной для удовлетворения нормальных жизненных потребностей трудящегося, его материальных, социальных и культурных запросов как главы семьи и для обязательного образования детей”77). Конституция Мексики провозгласила социальное обеспечение, установив пенсии по инвалидности и старости, различные виды льгот и пособий, минимальные гарантии медицинского обслуживания и т. п. 78 Необходимо подчеркнуть, что, закрепив социально-экономические права, мексиканская Конституция закрепила и широкий спектр гражданских и политических прав, включая право частной собственности. История показала, что попытка изменить социально-экономическую ситуацию в стране путем принятия Основного закона, не учитывающего фактическое состояние общества, не приводит к успеху. Если бы уровень демократии и благосостояния населения определялся содержанием конституции, то Мексика давно стала бы лидером социального и экономического прогресса. Иным путем пошла сталинская Конституция СССР 1936 г. Формально сохранив ряд политических прав (свобода слова, печати, собраний и митингов, уличных шествий и демонстраций), Конституция 1936 г. оговорила возможность их использования в соответствии с интересами трудящихся, тем самым перечеркнув сам факт существования такого рода свобод. Некоторые из прав первого поколения вообще отсутствовали даже номинально (например, свобода передвижения). Центр тяжести гл. X, провозглашающей основные права и обязанности граждан, был перенесен с пространства свободы на “опеку государства”. Либеральные ценности, враждебные советскому менталитету, даже на уровне декларации были оставлены за бортом истории. Конституция СССР 1936 г. предусматривала право граждан на труд, т. е. “право на получение гарантированной работы с оплатой их труда в соответствии с его количеством и качеством” (ст. 118), право на отдых (ст. 119), право на материальное обеспечение в старости, а также в случае болезни и потери трудоспособности (ст. 120), право на образование (ст. 121). Социально-экономические права в условиях ликвидации частной собственности оказались очень удобной идеологической ширмой, прикрывающей экономическую и политическую монополию государства на “устройство жизни” своих подданных и, как следствие этого, на полную ликвидацию “пространства свободы”. Конституция СССР 1977 г. расширила перечень провозглашаемых социальных прав, добавив такие, как право на охрану здоровья (ст. 42), на жилище (ст. 44), на пользование достижениями культуры (ст. 46), а также гарантировав свободу научного, технического и художественного творчества (ст. 47). К моменту принятия последней советской Конституции уже действовал ряд важнейших международных актов, которые включали не только фундаментальные права человека и гражданина, но и права “второго поколения”. Первым из этих актов была Всеобщая декларация прав человека, принятая ООН 10 декабря 1948 г. Наряду с расширением спектра гражданских и политических прав (запрещение рабства, пыток, право на свободу передвижения, на получение и распространение информации и т. п.). Всеобщая декларация устанавливала, что “каждый человек как член общества имеет право на социальное обеспечение и на осуществление необходимых для поддержания его достоинства и для свободного развития его личности прав в экономической, социальной и культурной областях через посредство национальных усилий и международного сотрудничества и в соответствии со структурой и ресурсами каждого государства” (ст. 22). Статья 23 провозгласила право на труд, на свободный выбор работы, на справедливые и благоприятные условия труда и на защиту от безработицы. Кроме того, в этой же статье указывается, что “каждый работающий имеет право на справедливое и удовлетворительное вознаграждение, обеспечивающее достойное человека существование для него самого и его семьи и дополняемое при необходимости другими средствами социального обеспечения”. Всеобщая декларация провозгласила право на отдых (“каждый человек имеет право на отдых и досуг, включая право на разумное ограничение рабочего дня и на оплачиваемый периодический отпуск” - ст. 24), право “на такой жизненный уровень, включая пищу, одежду, жилище, медицинский уход и необходимое социальное обслуживание, который необходим для поддержания здоровья его самого и его семьи, и право на обеспечение на случай безработицы, болезни, инвалидности, вдовства, наступления старости или иного случая утраты средств к существованию по не зависящим от него обстоятельствам”-ст. 25). Всеобщая декларация закрепила также право на бесплатное начальное и общее образование, общедоступное техническое обра- зование и равную доступность для всех высшего образования “на основе способностей каждого” (ст. 26), а также право “свободно участвовать в культурной жизни общества, наслаждаться искусством, участвовать в научном прогрессе и пользоваться его благами" (ст. 27). В декабре 1966 г. Генеральной ассамблеей ООН был принят Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах79, который еще более детализировал и развил положения Всеобщей декларации прав человека 1948 г. Почти одновременно с принятием ООН указанной Декларации были приняты региональные международные акты: Американская декларация прав и обязанностей человека (1948 г.) и Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод (1950 г.). В первом из этих документов, помимо традиционных гражданских и политических прав, зафиксировано право на сохранение здоровья и благосостояния, образование, участие в культурной жизни, труд и справедливое вознаграждение за работу, право на отдых, социальное обеспечение. Европейская конвенция, напротив, ограничивается традиционными гражданскими и политическими правами. Конституции развитых европейских стран, принятых после Второй мировой войны, в различной мере и неодинаковой форме закрепляют социально-экономические права. Так, Конституция Французской Республики отводит место социально-экономическим правам в преамбуле, где они дополняют гражданские и политические, но приобретают форму некой декларации. Кроме того, обязанности социального обеспечения возлагаются не только на государство, но и на такие субъекты, как “нация” и “коллектив”80. Конституция Итальянской Республики посвящает четыре главы правам и обязанностям граждан. Применительно к социально-экономическим правам итальянская Конституция гарантирует “бесплатное лечение для неимущих” (ст. 32), бесплатное восьмилетнее образование (ст. 34), право на еженедельный отдых и на ежегодные оплачиваемые отпуска (ст. 36, в которой также указывается, что трудящийся не может отказаться от этого права), на материальное обеспечение по старости, болезни и безработице (ст. 38) и т. д.81 Наиболее “осторожной” в плане конституционного закрепления социально-экономических прав оказалась Германия. Конституция ФРГ, посвящая основным правам первый раздел, состоящий из 21 статьи, в принципе ограничивается гражданскими и политическими правами1. Независимо от степени и формы юридического закрепления социально-экономических прав существование в этих странах развитого института гражданского общества служит надежной преградой использования государством “перераспределительных” полномочий в ущерб политическим и гражданским свободам. Это обстоятельство игнорировалось советской пропагандой (от газетных публикаций до докторских диссертаций), пытавшейся доказать, что западный мир был вынужден считаться с достижениями “социалистической демократии” и маскировать свою антинародную сущность, провозглашая “жалкие и урезанные” социально-экономические права. В действительности же социально-экономические права, содержащиеся в международных актах и конституциях зарубежных стран, с одной стороны, и в статьях Конституции СССР - с другой, при внешнем сходстве различны по своей сущности, назначению и порождаемым ими последствиям. Прежде всего, как уже отмечалось, в советских конституциях отсутствовало одно из важнейших политических и экономических прав человека - право быть частным собственником. Ликвидация частной собственности привела к тому, что государство стало монопольным работодателем, который мог диктовать любые условия труда, устанавливать любую зарплату, гарантировать любое место работы и т. п. Лишив людей возможности не только иметь источник средств к существованию, независимый от государственной власти, но и выбирать иного, чем государство, работодателя, советский режим (подобно всем другим, основанным на внеэкономическом принуждении) был вынужден обеспечивать населению такие условия существования, которые позволяли решать задачи, связанные с сохранением и упрочением “социалистического строя”. Указанное обстоятельство имело своим следствием особый подход к вознаграждению за труд, включая построение сложной системы льгот и привилегий материального и иного характера. Этот подход выражался прежде всего в том, что обещанная Конституцией оплата труда “в соответствии с его количеством и качеством” превращалась в оценку полезности той или иной деятельности с точки зрения ее политической, оборонной и т. п. значимости. Поэтому рабочие, например, оборонных предприятий за аналогичный труд получали более высокую зарплату, чем рабочие предприятий легкой промышленности. “Право на отдых” наилучшим образом могли использовать “работники идеологического фронта”: у партаппаратчиков не было проблем с путевками в санатории и дома отдыха и т. д. Хотя формально все граждане охватывались системой бесплатного здравоохранения, качество его было столь низким, что возникла разветвленная сеть ведомственных больниц и поликлиник, а ее вершиной были медицинские учреждения, обслуживавшие высший слой номенклатуры. Такого рода примеры можно приводить до бесконечности. С учетом того, что все материальные блага были жестко связаны с социальным статусом, а не с качеством деятельности лица, оценка уровня профессиональной квалификации носила, как правило, субъективный и зачастую идеологически окрашенный характер (избрание членом партийного комитета предприятия, учреждения, организации могло иметь большее значение для продвижения по службе, чем высокое профессиональное мастерство, и т. п.). Некоторые коррективы, с течением времени становившиеся все более значимыми, вносили в эту ситуацию изменения, связанные с непосредственными контактами получателей тех или иных благ с лицами, их предоставлявшими. За соответствующую мзду и в нарушение официально установленного порядка существовала возможность получить квалифицированную медицинскую помощь, “достать” путевку в санаторий и т. п. Деньги либо ответные услуги, соединяясь полулегальным или откровенно криминальным способом с личными отношениями и связями, становились неотъемлемым элементом системы распределения благ. Кроме того, провозглашенное равенство граждан в плане доступности для них культурных ценностей, возможностей получения высшего и среднего специального образования было фиктивным в силу не только социальных различий, но и места проживания. Резкий контраст между крупными и малыми городами и особенно сельской местностью в сочетании с административными ограничениями свободы выбора места жительства оборачивались небывалым для развитых стран разрывом в возможностях получения желаемой профессии, освоения культурных ценностей. Таким образом, если западный мир расширил спектр прав человека за счет обязательств государства обеспечивать уровень социальной защиты и помощи, соответствующий реально существующим возможностям общества, то советские конституции, закрепляя социально-экономические права, создавали идеологическое оформление монополии государства на распределение материальных и нематериальных благ. Сущностное различие социально-экономических прав в западной и советской системах отчетливо проявляется и в доступности судебных средств защиты соответствующих прав. Если обратиться к самой формулировке права на труд в Конституции СССР 1977 г., то нетрудно заметить, что на ее основе невозможно было предъявить исковые требования и отстаивать их в суде. Напомним текст ст. 40, провозглашавшей право на труд: “Граждане СССР имеют право на труд - то есть на получение гарантированной работы с оплатой труда в соответствии с его количеством и качеством и не ниже установленного государством минимального размера, - включая право на выбор профессии и работы в соответствии с призванием, способностями, профессиональной подготовкой, образованием и с учетом общественных потребностей. Это право обеспечивается социалистической системой хозяйства, неуклонным ростом производительных сил, бесплатным профессиональным обучением, повышением трудовой квалификации и обучением новым специальностям, развитием систем профессиональной организации и трудоустройства”. Возникает естественный вопрос: даже если бы кто-то, опираясь на приведенную конституционную норму, попытался отстаивать свое право на труд посредством судебного иска, то практически не было бы возможности собрать и представить доказательства, подтверждающие наличие у истца соответствующих его притязаниям способностей и призвания, а также возможности совместить все это с “учетом общественных потребностей”. Такие оценочные понятия, как “призвание”, “способности”, “общественные потребности”, не поддаются жесткой формализации, и потому нельзя определить крут конкретных фактов, которые суд должен установить. Проблема судебной защиты конституционных прав граждан (включая не только социально-экономические) в советской юридической литературе вообще не поднималась. Впервые принцип прямого действия конституционных норм и судебной защиты провозглашенных ими прав и свобод был закреплен лишь в действующей Конституции РФ 1993 г. (ст. 15, 18 и др.). Наконец, отметим еще одну особенность советской конструкции социально-экономических прав. Если гражданские и политические права превращались в фикцию путем весьма характерных оговорок (ст. 50 Конституции СССР 1977 г., провозглашавшая свободу слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций, вместе с тем указывала, что все эти свободы предоставляются гражданам СССР в соответствии с интересами народа и в целях укрепления и развития социалистического строя), то права социально-экономического характера не только отличались декларативностью, но зачастую трансформировались в обязанность. Так, право на труд соседствовало в Конституциях 1936 и 1977 гг. с обязанностью трудиться82 . Итак, мы попытались показать принципиальное различие генезиса и юридической конструкции социально-экономических прав в западных обществах и в обществах советского типа. Ho, рассматривая социальное предназначение судебной власти как “хранительницы свободы”, нельзя не коснуться и другой, возможно, более сложной и в то же время менее очевидной проблемы внутренней связи и иерархии прав различных “поколений". Именно эта проблема находится в центре внимания многих зарубежных исследователей, поскольку ее решение имеет не только (и не столько) теоретическую, но и немалую практическую ценность. Детальный анализ аспектов указанной проблемы мог бы стать предметом монографического исследования, поэтому мы коснемся лишь наиболее актуальных для сегодняшней России вопросов. К их числу относятся прежде всего соотношение и взаимосвязь между различными поколениями прав. Как справедливо отмечает А. Хеллер, “при простом перечислении прав от внимания наблюдателя ускользает один немаловажный факт. Дело в том, что нравственный подтекст прав со временем меняется так же, как меняется и нравственный смысл так называемых свобод. Да и сами права находятся в сложном отношении друг с другом: есть права основные и есть частные, вытекающие из основных. Только те права, которые находятся на верхушке иерархической лестницы, имеют абсолютную моральную ценность”83. Такой высшей ценностью является свобода, антитеза (т. е. противоположность) которой (рабство, неволя) не может быть принята в наше время как высшая идея, определяющая социальную жизнь. Это утверждение подтверждается хотя бы тем фактом, что в древности, порабощая, угнетая или даже уничтожая целые народы, поработители называли вещи своими именами, ибо в те времена подавление или порабощение могло выступать в качестве социально приемлемой ценности и даже добродетели. Когда аналогичные действия совершаются в наши дни, то их стремятся объявить “освобождением” других народов, “дарованием” им свободы и т. п., потому что порабощение и угнетение теперь не считаются добродетелью. “Идеясвободыкаквысшейценности,-пишетА.Хеллер, -никогда и никем не оспаривалась (исключение - 12 лет нацистского режима). Все философские учения со времен Декарта утверждают свободу как выспею ценность, хотя интерпретируют ее по-разному, часто в прямо противоположных смыслах. Все права человека и есть в сущности интерпретация высшей идеи свободы, но интерпретация особого рода. Эти интерпретации приобретают значение политических принципов в той мере, в какой они служат руководством для политических действий и могут быть проведены в жизнь в виде законов”84. Рассматривая свободу как высшую ценность и как источник признаваемых прав человека в контексте российской истории и современности, следует отметить одну особенность русского языка: существует определенная сложность в разграничении понятий “свобода” и “воля”. Толковый словарь В. Даля определяет свободу как “свою волю, простор, возможность действовать по-своему, отсутствие стеснения, неволи, рабства, подчинения чужой воле”85. Сходным образом определяется и воля: “данный человеку произвол действия; свобода, простор в поступках; отсутствие неволи, насилования, принуждения”86. Кроме того, русский язык отражает и такой аспект воли, как власть или сила, “нравственная мочь, право, могущество”. В. Даль, раскрывая этот аспект понятия воли, приводит такие выражения и пословицы: “На это ваша воля”, “Ваша воля - наша доля”, “Волю дать - добра не видать”, “Боле воли - хуже доля” и т. п. Таким образом, воля в какой-то мере выступает свободой без ответственности, без запрета нарушать чужую свободу. Этот лингвистический нюанс отражает, на наш взгляд, достаточно важный элемент российского менталитета, который состоит не только в относительно слабом (по сравнению с классическим либеральным мировоззрением) присутствии в массовом сознании идеи свободы как высшей ценности индивидуального бытия, но и в известных опасениях, что свобода может обернуться ничем не ограниченным своеволием, отрицательно влияющим на установленный общественный порядок. Указанная особенность российского массового сознания, разумеется, не связана с какой-либо спецификой генотипа, а является закономерным следствием всей многовековой истории нашей страны. Ценность свободы действий и ее неразрывная связь с ответственностью за последствия своих поступков и решений не могут быть органически усвоены массовым сознанием без относительно длительного периода существования в условиях, которые хотя бы в определенной степени соответствуют принципам свободы87. Речь при этом идет прежде всего об экономической независимости людей от государственной власти, т. е. о праве быть частным собственником. Экономически свободного человека практически невозможно превратить в объект манипуляций государственной власти. Буржуазные революции прошлого достаточно убедительно продемонстрировали тот факт, что сословие (социальная группа), получившее экономическую свободу, завоевывает и политические права, становится субъектом, а не объектом политической жизни. Длительность существования в России крепостного права, а также более чем семидесятилетнее господство тоталитарного строя, ликвидировавшего и поставившего вне закона частную собственность, не могло не повлиять на сознание людей, находящихся в экономической (и, естественно, политической) зависимости либо от конкретного лица, либо от государства как такового. Именно поэтому право собственности - не только экономическое, но и важнейшее политическое право. Действующая российская Конституция признает право частной собственности, и это само по себе является важной предпосылкой ликвидации чрезмерной зависимости человека от государственной власти. В то же время осознание значимости этого права, его детальная законодательная регламентация и практическая реализация - задачи еще более сложные, решение которых связано с перераспределением собственности, сокращением государственного вмешательства в экономическую жизнь, преодолением “пережитков социализма” в сознании широких масс населения и т. д. Являясь фундаментом политических свобод, право частной собственности как инструмент развития рыночной экономики - основного средства накопления общественного богатства - фактически породило и права второго поколения. Как отмечает С. Лезов, “современное социальное государство с его механизмами перераспределения благ и защиты аутсайдеров (т. е. наименее обеспеченных групп населения), неограниченного развития рыночной экономики, т. е. того самого “пространства свободы", составляет специфику гражданского общества”88. Таким образом, если право собственности является основой реального обретения людьми гражданских и политических прав, то социальные права составляют как бы надстройку, логическое следствие освобождения человека от всемогущества государственной власти. Это обстоятельство обусловливает тесную связь между правами различных поколений (разумеется, если они не являются чистой фикцией, декларацией). Как отмечают многие авторы, права человека немного стоят, если они не подкреплены уровнем благосостояния. “Здесь может возникнуть порочный круг: для того чтобы граждане могли использовать свои политические права для достижения экономической обеспеченности, они должны изначально быть хоть как-то обеспечены в экономическом отношении”89. Придание конституционного статуса социально-экономическим правам вызывало и вызывает весьма противоречивые оценки юристов и политологов. Так, Касс Р. Санстейн полагает, что многие законодательно закрепленные социальные права “не влекут за собой никаких позитивных изменений... В этом отношении с ними резко контрастируют традиционные либеральные права, включение которых в состав правовых документов имело большое значение”90. Применительно же к посткоммунистическим государствам Санстейн считает конституционное закрепление социальных прав не только бесполезным, но и вредным. “Многие позитивные права, - пишет он, - не согласуются с общим стремлением искоренить в гражданах. .. чувство зависимости от государства и его поддержки и со стремлением поощрить частную инициативу личности... Если позитивные (т. е. социально-экономические - И. М.) права начинают рассматриваться гражданами как неотъемлемые права, даруемые им государством, это может оказать негативное влияние на личную инициативу и предприимчивость”91. He менее резкой критике социально-экономические права подвергаются и с точки зрения затрат на их реализацию. “Расходы на обеспечение негативных (т. е. гражданских и политических - И. М.) свобод невелики, - пишет Ричард А. Познер, - а преимущества огромны; эти права являются краеугольным камнем системы рыночной экономики и демократического правления. Расходы на позитивные свободы много больше, а их преимущества часто сомнительны. Многие позитивные права, такие как финансовая помощь бедным, государственное образование и субсидируемое государством здравоохранение, по своим целям и результату являются актами перераспределения, а не производства каких-либо ценностей и могут способствовать снижению производительности труда”92. Напротив, Герман ТТТварц, подчеркивая неразрывную связь между различными поколениями прав, указывает на значимость социально-экономических. В частности, он утверждает, что такого рода права в значительной степени являются продолжением негативных (т. е. запрещающих государству какие-либо действия и решения) только в социально-экономическом контексте. “Такие права лишают власти правительство или отдельных частных лиц”93. К числу таковых Г. Шварц относит право на забастовки, на создание профсоюзов и некоторые другие. Вместе с тем Г. Шварц признает, что многие социально-экономические права (право на образование, на медицинскую помощь, на труд, на социальную защиту стариков и инвалидов, на жилище, на получение средств существования) порождают немалые сложности, связанные с их судебной защитой, а также с вмешательством в процесс распределения национальных ресурсов. Мы столь подробно остановились на особенностях генезиса и правовой природы конституционных прав и свобод, поскольку судебная власть может реализовываться лишь при условии как предметной определенности подлежащего судебной защите правоотношения, так и при наличии законодательно закрепленной процедуры такой защиты. С этой точки зрения гражданские и политические права представляют собой достаточно четкую юридическую конструкцию. Право на совершение определенных действий либо на “огражденность” от тех или иных действий государственных органов и их должностных лиц принадлежит любому человеку, находящемуся на территории страны, или, применительно к некоторым из прав, любому гражданину данной страны. Всем этим правам корреспондирует обязанность органов власти обеспечивать условия их реализации и воздерживаться от их нарушения. Поскольку любое нарушение прав человека и гражданина всегда выражается в конкретных поступках (действиях и решениях) конкретных носителей государственной власти, то персонификация сторон в процессе судопроизводства не представляет каких-либо принципиальных трудностей. He менее важно и то обстоятельство, что помимо закрепленного Конституцией РФ принципа прямого действия норм, касающихся прав и свобод человека и гражданина (ст. 18), конкретизация подлежащих судебной защите правоотношений применительно к правам первого поколения существенно выше, чем к правам иных поколений. Такая конкретизация выражается как в характере самой формулировки конституционных норм, так и в полноте отраслевого законодательства, обеспечивающего возможность обращения в суд в случае любого нарушения прав и свобод человека и гражданина1. Иначе обстоит дело с социально-экономическими правами. Как уже отмечалось, в отличие от субъекта такого рода прав (он обозначен в соответствующих нормах Конституции РФ термином “каждый”, т. е. любой человек, легально находящийся на территории нашей страны), субъект (носитель) соответствующей конкретному праву обязанности далеко не всегда может быть персонифицирован. В качестве примера приведем закрепленное в ст. 40 Конституции РФ право на жилище. Пункт I этой статьи, провозглашающий право каждого на жилище, дополняется указанием на то, что “никто не может быть произвольно лишен жилища”. По всей вероятности, термин “произвольно” употреблен здесь в том смысле, что отчуждение жилища не может иметь места иначе как на основании, установленном законом. При этом, очевидно, такого рода основания могут быть различными для жилищ с различным юридическим статусом (приватизированное, арендуемое и т. п.). Очевидно также, что в любом случае решение о лишении человека жилища (как и действия, на это направленные) может быть обжаловано в суд в силу п. I ст. 46 Конституции РФ. Вместе с тем законодатель фактически остается свободным в установлении пределов права на жилище. Действующий ГК РФ предусматривает возможность прекращения права собственности на жилое помещение в случае “бесхозяйственного содержания” такового посредством решения суда по иску органа местного самоуправления (ст. 293). Расторжение договора найма жилого помещения по инициативе наймодателя урегулировано ст. 687 ГК РФ. Таким образом, конституционный запрет произвольного лишения жилища может быть предметом судебной защиты, и в этом смысле он соответствует общей конструкции правоотношения: собственник (арендатор) жилья, с одной стороны, и орган местного самоуправления (наймодатель) - с другой, являются его субъектами, в силу чего определение надлежащего истца и ответчика, а также юридических оснований разрешения возникшего конфликта задано законом. Что же касается п. 2 ст. 40 Конституции РФ, то он представляет собой “заявление о намерениях”, а не правоустанавливающую норму. Указанный пункт гласит: “Органы государственной власти и органы местного самоуправления поощряют жилищное строительство, создают условия для осуществления права на жилище”. Разумеется, это конституционное положение может служить основой различных льгот по налогообложению, развитию систем кредитования и т. п., но оно не порождает ни конкретных прав, ни корреспондирующих им обязанностей. Наиболее типичным по своей конструкции для социально-экономических прав является п. 3 ст. 40 Конституции РФ, согласно которому “малоимущим, иным указанным в законе гражданам, нуждающимся в жилище, оно предоставляется бесплатно или за доступную плату из государственных, муниципальных и других жилищных фондов в соответствии с установленными законом нормами”. Применительно к такого рода юридической конструкции необходимо отметить два тесно связанных между собой момента. Во-первых, здесь с достаточной очевидностью проявляется различие между такими категориями, как “права и свободы”, с одной стороны, и “льготами” и “привилегиями” - с другой. В силу п. 2 ст. 6 Конституции “каждый гражданин Российской Федерации обладает на ее территории всеми правами и свободами и несет равные обязанности, предусмотренные Конституцией Российской Федерации”. Это положение, однако, невозможно рассматривать в отрыве от ст. 7 Конституции, согласно которой Российская Федерация является социальным государством, чья политика “направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека"94. Как справедливо отмечает В. А. Четвернин, “в социальном государстве принцип равноправия нарушается предоставлением законных льгот и привилегий по признакам принадлежности к той или иной категории, социальной группе и т. п.”95 Это противоречие снимается одной из исходных характеристик (свойств, качеств) социального государства, в силу которой предполагается, что “равенство должно достигаться посредством некоего справедливого перераспределения доходов и дифференциации налогов и сборов”96. Ho если речь идет о перераспределении и вытекающих из него льгот и привилегий, то законодатель (а в ряде случаев и органы исполнительной власти) вправе “даровать" такое количество благ и такому крут лиц, которое они сочтут возможным и целесообразным в данной экономической и политической ситуации. С этим обстоятельством тесно связан другой из упомянутых выше моментов: сам процесс установления льгот и привилегий, а также их размер и характер не могут быть предметом судебного обжалования. Предметом судебного рассмотрения может быть лишь неисполнение обязательств, принятых на себя государством посредством решений законодательной или исполнительной власти. Представляется вполне обоснованной характеристика юридической природы социальноэкономических прав, высказанная В. А. Четверниным. “К числу “социально-экономических прав”, - пишет он, - обычно относят некоторые декларации о положении индивида в обществе и декларации о намерениях государства в области социально-экономической политики, не порождающие права, которые можно защищать в суде”97. К такого рода декларативным положениям, опираясь на которые невозможно предъявить конкретный иск конкретному ответчику, относится, например, провозглашенная свобода выбирать род деятельности и профессию, которая не порождает обязанность государства выплачивать пособие по безработице лицам, согласным работать по найму только по избранной профессии. “Иначе говоря, в силу ч. I ст. 37 Конституции у человека есть право на свободный выбор профессии, но нет и не может быть защищаемого судом конституционного права быть принятым на работу именно по выбранной профессии"1. В силу сказанного возможность обращения к судебной власти за защитой своих законных интересов выступает в качестве критерия, отграничивающего собственно права и свободы человека и гражданина от иных форм получения тех или иных благ. В то же время этот формальный критерий играет свою роль лишь при условии, что соответствующие решения суда о защите тех или иных прав будут реально исполняться. Это означает прежде всего наличие необходимых финансовых ресурсов, обеспечивающих выполнение решений суда. Таким образом, важнейшая функция судебной власти - защита прав и свобод личности - может реализовываться лишь в сфере тех общественных отношений, которые облечены в форму правоотношения с четким определением элементов последнего. В то же время значение и авторитет судебной власти зависят от того, в какой мере ее функционирование реально влияет на положение человека в обществе, на отношения личности и власти. Разумеется, мы рассмотрели лишь один, но, с нашей точки зрения, наиболее принципиальной и наименее освещаемый в публикациях аспект соотношения судебной власти и прав личности. Справедливость и действенность судебных решений - важнейшее условие становления и укрепления судебной власти в государственно организованном обществе. Оно зависит от изменения стереотипов массового сознания, возникновения социальной нормы (т. е. типичного способа поведения), в силу которой обращение в суд станет наиболее распространенной формой поведения людей в конфликтных ситуациях.