Раздел II ПОНЯТИЕ ВИНЫ КАК СУБЪЕКТИВНОГО ОСНОВАНИЯ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

Понятие вины как субъективного основания гражданско-правовой ответственности может быть отнесено к числу важнейших категорий советского социалистического гражданского права.

Правильное научное истолкование этого юридического понятия невозможно в отрыве от основ общественного, государственного и правового строя социализма как новой и притом высшей исторической формации.

Поэтому прежде, чем приступить к юридическому объяснению понятия вины, необходимо дать общепсихологический анализ этого понятия.

Глава 5. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ ВИНЫ

Психологическое объяснение понятия гражданоко-правовой вины невозможно без уяснения общефилософских положений о свободе человеческой воли и о ее соотношении с необходимостью человеческих поступков.

122

Ф. Энгельс'писал: «Невозможно рассуждать о морали и праве, не. касаясь вопроса о так называемой свободе воли, о вменяемости человека, об отношении между необходимостью и свободой» '.

Это важнейшее положение марксистской философии имеет непосредственное отношение к разбираемому нами вопросу.

Бессилие и порочность буржуазных теорий о вине объясняется тем, что они исходят из неправильного понимания свободы и необходимости. Их суждения о вине укладываются в примитивные правила детерминизма и индетерминизма, которые механистически противопоставляют свободу и необходимость, не раскрывают диалектической связи и единства этих категорий. Не случайно поэтому, что многочисленные, но бесплодные буржуазные учения о вине всегда основывались на одной из двух главных концепций: либо на фаталистическом предопределении поведения человека объективными .законами природы и общества, либо же на концепции безусловной и абсолютной свободы воли, не зависимой от этих законов.

В буржуазной литературе двух прошлых столетий эти концепции были представлены: первая—французским материализмом, вторая —• немецкой идеалистической философией.

Французский материализм XVIII в. исходил из отрицания абсолютной свободы воли, однако механистически противопоставлял свободу необходимости, а последнюю рассматривал одинаково как в отношении природы, так и общества. Игнорируя принципиальные различия между необходимостью в природе и в общественных отношениях людей, французский материализм приходил к отрицанию активной творческой роли человеческой деятельности2.

Сводя закономерности общественного развития к закономерностям природы, французские материалисты были крайне непоследовательны в разрешении проблемы личной ответственности. Объясняя поведение человека пресловутыми «условиями среды», в силу которых человек не властен над своими идеями, не властен поступать иначе, чем он поступает, находя, что человек «никогда не действует свободно» 3, они, тем не менее, оправдывали репрессии буржуазного государства в отношении нарушителей установленного правопорядка. Гольбах писал: «Какова бы ни была причина, заставляющая действовать людей, мы

1 Ф. Э н г е л ь с, Анти-Дюринг, М.. 1950, стр. 106.

2 Рассматривая поступки человека как фатально предопределенные «неумолимой» необходимостью, один из главных представителей школы материализма, Гольбах писал: «Отсюда ясно, что необходимость, управляющая движениями физического мира, управляет также движениями мира духовного, в котором, следовательно, все подчинено фатальности» («Система природы», М., 1940, стр.

'Там же, стр. 117.

123

вправе противодействовать результатам их проступков, подобно тому как вправе человек, поле которого могла бы затопить .река, сдержать ее воды плотиной или даже, если он может, отвести течение ее. В силу этого права общество может в целях самосохранения устрашать и наказывать тех, кто пытается повредить ему или кто совершает поступки, признаваемые им •вредными для своего спокойствия, безопасности, счастья» '. Хотя французские материалисты декларативно провозглашали вину как основание всякой ответственности человека перед государством, однако из приведенных слов нетрудно увидеть, что эту ответственность они трактовали не по принципу вины, а по принципу объективного вменения, т. е. без учета психического отношения правонарушителя к своим действиям.

В основе немецкой идеалистической философии права (конца XVIII и начала XIX вв.) лежали воззрения Канта и Гегеля. По мнению Канта, необходимость действует только 'в области природы, свобода, напротив,— только в области общественных отношений. В соответствии с этим он признавал два рода причинности: причинность в природе действует закономерно и может быть предметом исследования «теоретического разума» (•правда, только в пределах явлений, но не «'вещей в себе:»); и наоборот, свобода как область «практического разума» остается за пределами сверхопытного мира и служит не предметом исследования, а веры, благодаря чему причинность в области свободы совершенно независима от причинности в природе2.

Дуализм Канта особенно проявился в вопросе об ответственности. Рассматривая свободу воли как самопроизвольную и ничем не обусловленную 3, Кант анализирует характер и поступки человека со стороны эмпирической, когда поведение его изучается по внешним проявлениям (аналогичным явлениям природы), и со стороны умопостигаемой, когда поступки человека самопроизвольны и не связаны с его внешним поведением. При возложении на человека ответственности за совершенные им противоправные проступки должна приниматься во внимание, по Канту, лишь вторая (умопостигаемая) сторона его деятельности, являющаяся результатом его свободной воли, причиной которой служит разум как самостоятельное, независимое, трансцендентальное начало.

1 Гольбах, Система природы, М., 1940, стр. 134.

2 В первом разделе настоящей работы было отмечено, что причинность по Канту рассматривается не как объективная, а как логическая категория. в силу которой разум привносит причинность в хаос явлении природы (см. И. Кант, Пролегомены, М., 1934, стр. 175).

3 И. К а н т. Критика чистого разума, СПб, 1907, стр. 317—328.

124

все эмпирические условия акта, разум был вполне свободен и поступок должен быть отнесен за счет его небрежности»'.

Защищая позиции абсолютной и ничем не обусловленной свободы воли, Кант, таким образом, отвергал детерминизм как основание ответственности: причинная обусловленность человеческих поступков и сознание человека не только не рассматривались им в своем единстве, а наоборот, совершенно необоснованно противопоставлялись как взаимоисключающие друг друга.

В практических выводах своего учения Кант не только оправдывал жестокую карательную деятельность современного .ему государства, но и призывал к всемерному усилению этой деятельности, особенно в борьбе с политическими преступлениями. По сравнению с теориями французских материалистов (заслугой которых являлось обоснование необходимости в области .природы) учение Канта, таким образом, было несомненным шагом назад. Неудивительно поэтому, что все последующие теории «неокантиантства» так живо и энергично были подхвачены и развиты наиболее реакционными буржуазными правоведами.

Гегель решительно отверг кантовскую теорию о несовместимости свободы и необходимости. Он «первый правильно представил соотношение свободы и необходимости. Для него свобо-бода есть познание необходимости. «Слепа необходимость, лишь поскольку она не понята» — так охарактеризовал Энгельс гегелевское учение 2. Однако Энгельс нисколько не переоценивал значения теории Гегеля.

1 И. Кант, Критика чистого разума, СПб, 1907, стр. 327. При этом Кант поясняет, что «разум не подчинен в своей причиности никаким условиям явления и временного порядка; различие по времени может иметь существенное значение в отношении явлений друг к другу, но оно не обусловливает никакой разницы между актами в отношении к разуму, так как явления не суть вещи в себе, а следовательно, они не суть также и причины в себе» (там же, стр. 328).

2 ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М„ 1950, стр. 107. 'Там же, стр. 24.

125

Ограниченность гегелевской философской системы особенно ярко проявилась в его правовых воззрениях. Он хотя и преодолел дуализм Канта, но на основе идеалистической диалектики, которая рассматривает развитие сознания человека и его психических (волевых) 'переживаний как логический, умозрительный процесс. Находя, что воля человека может проявляться либо в .форме «природной 'воли», либо «воли как произвола», либо же в форме «разумной воли», Гегель считал, что последняя никогда не может вступить в 'конфликт с существующим правопорядком, что преступления и всякие иные правонарушения могут явиться результатом лишь несовершенной воли в виде «природной воли» или же «воли как произвола» 1.

Теоретические построения Гегеля о воле, вине и ответственности человека за «неразумные» проступки и его 'конечный вывод о наказании, как о праве преступника, вполне увязывались с его реакционными политическими взглядами. Именно в этом корень его реакционных правовых воззрений, которые в общем не отличаются от правовых воззрений Канта. Маркс писал об этом: «...с точки зрения абстрактного права существует лишь одна теория наказания, которая в абстрактной форме отдает должное достоинству человека; это—теория Канта, особенно в более строгой формулировке Гегеля. Последний говорит: «Наказание есть право преступника. Оно — акт его собственной воли. Преступник объявляет нарушение 'права своим правом. Его преступление есть отрицание права. Наказание есть отрицание этого отрицания, т. е. утверждение права, которое вызывается самим преступником и навязывается ему насильно». В этой теории, без сомнения, много подкупающего, ибо Гегель, вместо того, чтобы видеть в преступнике только простой объект, раба юстиции, поднимает его до ранга свободного, самоопределяющегося существа. Но, приглядевшись немного ближе, мы открываем, что и здесь, как и во многих случаях, немецкий идеализм лишь санкционирует законы существующего общества и набрасывает на них сверхчувственный покров» 2.

Исторические условия развития немецкой идеалистической философии известны: она достигла своего высшего развития в период политической реакции, когда реакционная немецкая буржуазия 'пошла на сделку с феодалами и, добившись власти ня-

1 Г е г е ль, Философия права. Соч., т. VII, 1934, стр. 43—46, 122—123.

2 К. М а р к с и Ф. Эн г е л ь с, Соч , т. IX, стр. 88—89.

правила свои усилия на упрочение этой власти, на борьбу с революционным движением пролетариата.

Дальнейшие попытки буржуазных философов и юристов раскрыть действительное содержание этих категорий, чтобы объяснить понятие вины как субъективного основания ответственности, не увенчались успехом. Напротив, вся позднейшая литература по данному вопросу свидетельствует о явной деградации буржуазной науки, об усугублении идеализма и реакционности в классической буржуазной философии и о тщательном затушевывании всего прогрессивного в ней. Примером может служить широкое распространение в области уголовного и гражданского права вульгарного материализма и позитивизма^ биологических и социологических теорий.

Положения вульгарного материализма, сводящиеся к прямому отрицанию активной роли человеческого сознания и воли и к провозглашению наследственности и атавизма в качества главных причин преступности, явились краеугольными камнями всех позднейших теорий ответственности (Молешот, Фогт, Бюхнер и пр.) и были во многом использованы затем антропологической школой уголовного права (Ломброзо, Ферри и др.). Доводя фаталистическое понимание необходимости до крайности и рассматривая личность как автомат «рефлекторных реакций», представители' этой школы первыми открыто заявили об отказе от вины как основания ответственности и провозгласили «новый» принцип объективной «социальной ответственности», построенной на «опасном состоянии» ).

Еще большее 'влияние на разрешение проблемы оснований ответственности имела позитивная философия (Огюст Конт, Джон Стюарт Милль и др.), свидетельствующая уже о явном идейном распаде буржуазной науки. Пытаясь подняться «выше» материализма и идеализма, позитивисты на деле отказывались от познания сущности объективного мира, а вместе с тем и от объяснения свободы и 'необходимости. «О внешнем мире мы не знаем и не можем знать абсолютно ничего, кроме испытываемых нами от него ощущений»—писал Милль2.

Беспощадно критикуя современный позитивизм в лице махизма, В. И. Ленин указывал, что позитивисты, махисты и т. д., все это — жалкая кашица, презренная партия середины в философии, путающая по каждому отдельному вопросу материалистическое и идеалистическое направления. Попытки выскочить из этих двух коренных направлений в философии не содержат в себе ничего, кроме «примиренческого шарлатанства». Прикрываясь лозунгом — «подняться выше материализма и идеализма»,—позитивисты в действительности вели Ожесточенную борьбу с материализмом.

' Э Ф е р р и, Уголовная социология, ч. II, СПб, 1910, стр. 4—10. 2 Д. С. Милль, Система логики, М., изд. 2, 1914, стр. 54.

1 Т7'

Под наиболее сильным влиянием позитивизма находится «социологическая школа», выдаваемая буржуазными юристами за последнее слово науки. Начиная с основоположников этой школы (Лист, Принс) и кончая позднейшими ее представителями, социологическое направление в области права становится открыто на путь идеалистического обоснования ответственности. Понятия свободы воли и необходимости, вины и причинной связи выбрасываются из теории права, как ненужные. «Закон причинности существует только для воспринимаемых нашим интеллектом явлений. Вне их — царство веры... Детерминизм, идущий за пределы человеческого понимания, столько же противоречит науке, сколько и его противоположность... Преступник не свободное существо», пишет Лист '. «Никто, правда, не в состоянии сказать нам,— вторит ему Принс, — что составляет 'последнее слово вселенной: механизм или же нравственная сила, детерминизм или свобода, вопросы эти принадлежат к области непознаваемого» 2.

Отказ от принципа вины и замена его другими принципами, вроде «опасного состояния», «вины характера» и т. д., которые обеспечили бы буржуазии возможность беспощадно расправляться со своим классовым противником,— вот практические рецепты социологической школы 3. Они вполне отвечают задачам современных империалистических государств, уничтоживших свою собственную законность и перешедших к методам неприкрытой террористической диктатуры.

Было бы неправильно делать из этого вывод, что буржуазные юристы, обнаружив полное банкротство в раскрытии подлинного содержания понятия вины, совсем отказались от него. В действительности дело обстоит иначе: все усилия буржуазных правоведов (особенно современных) направлены к тому, чтобы истолковать понятие вины в нужном им идеалистическом духе. При этом важно отметить, что эволюция во взглядах буржуазных юристов на вину как на основание уголовной и гражданской ответственности поразительно совпадает с исторически изменяющимися воззрениями буржуазных теоретиков на природу и соотношение свободы и необходимости, которые мы рассмотрели. В этом легко убедиться, обратившись к следующим наиболее характерным определениям понятия вины, даваемым буржуазными криминалистами и цивилистами.

В свое время в буржуазной литературе господствовали формально психологические определения понятия вины. Историческая и классовая природа вины при этом тщательно вуалировалась: вина рассматривалась как проявление свободной воли отвлеченного субъекта, воли, направленной на нарушение суще-

1 Ф. Лист, Задачи уголовной политики, СПб, 1895, стр. 132.

2 А. Принс, Преступность и репрессия, М., 1898, стр. 29.

3 «Мы вовсе не стремимся к смягчению карательной системы»,— писал Лист (указ. соч., стр. 80).

128

ствующего нормального правопорядка, установленного в интересах «всех граждан». Вина как дефект свободной воли, вина как упречное состояние воли, вина как отклонение психического состояния лица от «доброй воли» нормального «среднего человека» и т. д.— таковы наиболее характерные определения вины, даваемые преимущественно классической школой права '.

. Н. С. Таганцев писал: «Таким образом, лицо, обладающее способностью ко вменению, только тогда учиняет преступное и наказуемое деяние, когда оно в этом деянии проявляет или имеет возможность проявить эту способность, когда совершенное посягательство состоит в известном соотношении с сознанием действующего, с его психической работой, предшествовавшей деятельности, проявляет его хотение или волю. Воля и составляет сущность виновности, т. к. всякая виновность заключает в себе порочность или недостаток, дефект нашей воли, нашего самонаправления к деятельности: одна мысль, как бы порочна она не была, может подлежать суду совести, но не суду уголовному» 2.

Действие, говорил Г. Ф. Шершеневич, представляет собою выражение воли, зрелой и сознательной. «Поэтому в основании гражданского правонарушения лежит вина, все равно умышленная или неосторожная» 3. Вина, говорил он в другом месте. «представляет собою состояние сознательной воли человека, который намеренно или неосмотрительно совершает действие, направленное на фактический результат, противный закону»4.

1 Не ставя своей задачей рассмотреть все определения понятия вины, даваемые буржуазными юристами, мы отметим лишь следующие, наиболее распространенные и характерные определения французских и немецких юристов: «Вина есть все, что делают, не имея на то права, или то, что упускают делать, хотя должны были делать» (Оа11оэ) «Вина есть акт незаконный или противный праву» (АиЬгу е1 Каи); «Вина есть всякая погрешность против юридической обязанности (Ргато§;ео1), соответствующей чужому праву» (I. ХУШегпз); «Всякая вина есть деяние, совершенное наперекор предсуществующему обязательству» (Р1апю1); «Вина есть вредоносное правонарушение, которое указывает на порочность воли повредителя» (Вегп-Ьиг§); «Вина есть нарушение обязанности, облагаемое ответственностью за убытки» (Епйетапп); «Вина есть порочность воли, в силу которой лицо может быть привлечено к ответу за гражданскую неправду» (Еппессещз);

«Вина есть субъективное отношение деятеля к наступившему результату, с которым связана правовая ответственность» (Ьлаг!)—егораннее определение.

Эти определения можно было бы продолжить, но в этом нет необходимости. Они в достаточной мере характеризуют крайний догматизм и абстрактность понятия вины, за которыми, однако, ясно виден определенный классовый интерес и забота о безопасности буржуазного правопорядка.

2 Н. С. Т а г а н ц е в, Русское уголовное право, т. 1, М., 1902, стр. 371— 372. Ср. Н. Д. С е р-г е е в с к и и, Русское уголовное право, часть общая, СПб. 1908, стр. 251—254.

3 Г. Ф. Шершеневич, Учебник русского гражданского права, 1909, стр. 573.

4 Г. Ф. Шершеневич, Общая теория права, вып. 3, М., 1912, стр. 638. См. также: В. Кукольник, Начальные основания российского част-його гражданского права, СПб., 1813, стр. 239—240; И. А. Покровский.

Формально психологическое определение вины как проявления абсолютной свободной воли по сравнению с феодальным правом, которое рассматривало вину как «грех» и широко практиковало не только объективное вменение, но и коллективную ответственность (общин, селений) за действия, совершенные отдельным лицом, было на известном этапе развития буржуазного права, конечно, прогрессивным явлением 1. Оно определенным образом отражало принципы формальной буржуазной демократии и виновной личной ответственности, лежавшие в основе классического буржуазного законодательства как уголовного, так и гражданского. Эти принципы до известного времени обеспечивали классовое господство буржуазии. К тому же они широко использовались тогда для прикрытия этого господства и вполне отвечали популярным в народе лозунгам: «законности» и «справедливости», «равенства» и «свободы». Таким образом, в действительности речь может итти в данном случае не об исторической (и давно прошедшей) прогрессивности буржуазной демократии и ее атрибутов, а о классовой ее сущности. Ленин писал, что буржуазная демократия изменила форму экономического рабства и «по сравнению с феодализмом создала особенно блестящее прикрытие для него, но не изменила и не могла изменить его сущности. Капитализм и буржуазная демократия есть наемное рабство» 2.

Но какова судьба формальной буржуазной демократии, — такова же судьба и принципов уголовной и гражданской ответственности. Эволюцию капиталистического государства от демократии к фашизму, отказ от буржуазно-демократических

Основные проблемы гражданского права, Пг., 1917, стр. 236—293; Д. И. Мейер, Русское гражданское право, 1896, стр. 160—208; В. И. Синайский, Русское гражданское право, вып. 1, Киев, 1914, стр. 175—250;

Н. Д. Сергеевский, Русское уголовное право, СПб, 1908, стр. 250— 268; С. В. П о э н ы ш е в, Основные начала науки уголовного права', М., 1912, стр. 265—314; Э. Э. П и р в и ц. Значение вины, случая и непреодолимой силы в гражданском праве, СПб, 1895; П. П. Цитович, Обязательства, Киев, 1887, стр. 20—40; Г. Фельдштейн, Учение о формах виновности в уголовном праве, М., 1902, стр. 5—438; Л. И. Петра-жицкий, О мотивах человеческих поступков, СПб, 1904, стр. 1—61; Его же, Введение в изучение права и нравственности, СПб, 1908, стр. 115—265.

1 Нельзя не отметить при этом, что буржуазные юристы, трактуя вину как психическое отношение правонарушителя к своим действиям и говоря о воле и сознании лица, не имели правильного представления ни о закономерности психической деятельности, ни о связи ее с нервной системой человека. Сознание, воля, чувства человека объяснялись обычно описательно, а происхождение психической деятельности окутывалось непроницаемым мраком. Эта деятельность казалась проявлением какой-то загадочной, непостижимой, таинственной силы. Давно обозначалось в связи с этим два основных направления среди юристов: одни из них вообще уклонялись от научного анализа психических явлений; другие (у нас Петражицкий, Фельдштейн) подходили к анализу психических явлений с позиции реакционной идеалистической психологии (см. об этом ниже).

2 В. И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 478.

130

свобод ' очень легко проследить на постепенной деградации буржуазных философских и правовых учений, в том числе и учений о вине.

Как отмечено выше, принципы виновной ответственности, а равно и психологические определения вины были впервые открыто отвергнуты представителями антропологического и социологического направлений. Отбрасывая вместе с понятием виновности и понятие вменяемости, Ферри пишет: «С того момента, как преступление рассматривается не как Па1 -свободной воли, а как продукт и патологический симптом индивидуальных и социальных аномалий, все преступники — сумасшедшие и несумасшедшие — нравственно безответственны, хотя все они должны отвечать перед обществом за совершенные ими противообщественные деяния» 2. «Пусть, — говорил Лист на Мюнхенском психологическом конгрессе в 1896 г. — понятия вины и искупления живут дальше, как жили до сих пор, в произведениях наших поэтов; выдержать строгую критику просветленного научного познания они не могут» 3. «Вменяемость, вина и наказание — вот три тормоза в развитии уголовного права», вторил другой социолог в 1905 г.4.

Что же это за приемы «просветленного научного познания», предлагаемые «новыми» буржуазными теориями, которые должны заменить принципы виновной ответственности? На деле рни оказываются «древними» правилами об объективном вменении, но сформулированы они на этот раз иными словами, вроде принципа «опасного состояния», «вины характера» и т. д. На Брюссельском конгрессе международного союза криминалистов в 1910 г. Лист объяснил эти «новые» принципы так:

«Существование опасного состояния должно быть признано, когда можно заключить по особым интеллектуальным признакам, характеризующим индивида, что угроза и исполнение обычного наказания не сумеют удержать его от учинения преступных деяний. Опасное состояние может существовать и тог' да, когда еще индивид не учинил какого-либо преступного деяния» 5.

1 См. И. В. Сталин, Речь на XIX съезде партии. Госполитиздат, 1953, стр. 7.

2 Э. Ферри, Уголовная социология, ч. II, СПб, 1910, стр. 171.

3 Цитировано по Э. Немировскому, Опасное состояние личности и репрессия, жур. «Право и жизнь», кн. 1, 1924, стр. 3.

4 Т а м же.

5 Цитировано по Люблинскому, Международные съезды по вопросам уголовного права за десять лет (1905—1915 гг.), Пг., 1915, стр. 84. Там же приводятся еще более откровенные высказывания Гарсона на том же конгрессе: «Я считаю, доказанным, что существуют индивиды, которые составляют постоянную угрозу для публичной безопасности и против которых нужно принять особые меры безопасности и социальной защиты» (стр. 74). Относя к этим «индивидам» тех, «которые открыто восстали против всех

131

В связи с этим Б. С. Маньковский совершенно справедливо замечает, что теория «опасного состояния» открыла весьма широкий простор для расправы и террора над теми, кто представляет опасность для господства буржуазии *. Действительно, принципы этой реакционной теории были быстро восприняты современным буржуазным законодательством. Ярким примером тому может служить английский закон 22 августа 1911 г., на который указал А. Я. Вышинский, выступая на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных наций 21 октября 1949 г. в защиту Болгарии, Венгрии и Румынии, необоснованно обвинявшихся в «нарушении человеческих прав и основных свобод». А. Я. Вышинский сказал: «Да, есть страны, где действительно, например, по преступлению против государственной тайны, против нарушения государственной тайны, не нужно никаких доказательств и не нужно даже признания обвиняемого, а достаточно, чтобы было налицо то, что закон называет «свойством характера».

Что это за страна? Это Великобритания. Что это за закон? Это закон 22 августа 1911 г. А что в этом законе записано? А в этом законе записано буквально следующее — я цитирую:

«Не требуется по делам о государственной тайне установления вины обвиняемого каким-либо определенным действием, доказывающим цель, угрожающую безопасности интересам государства».

Установленные этим законом правила действительно подрывают всякие основы правосудия, но ведь это же английский закон, это не болгарский закон, не венгерский закон, не румынский закон. Так кого же вы обвиняете в нарушении прав человека?» 2.

В этой связи небезинтересно проследить, как же в обстановке современного режима произвола и беззакония, царящего в капиталистических странах, «новейшие» буржуазные теории объясняют понятие вины?

Общетеоретической базой всех «новейших» теорий о вине служит неокантианство, позитивизм и другие реакционнейшие учения до феноменализма и интуитивизма включительно. Ведя яростную борьбу с марксистско-ленинской философией и изго-

социальных законов», Гарсон требует открытой расправы с ними, отбрасывая обычные приемы буржуазной юстиции. «Так как обычные наказания не могут исправить этого злоумышленника, то было бы нелепым упорно придерживаться их. Будут судить уж не это преступление, а самого преступника, каким его характеризуют его предшествующие действия и вся его жизнь» (стр. 75).

1 См. Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 74—75.

2 А. Я. В ы ш и н с к и и. Разоблачить клеветников до конца. Речь на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи 21 октября 1949 г., «Правда» № 297, 24 октября 1949 г.

132

няя материалистические и диалектические элементы из учений своих идейных предшественников, эти теории становятся откровенно идеалистическими, субъективистскими. Особенно модными оказываются при этом так называемые оценочно-этические теории вины (М. Майер\, Э. Вольф2, Ф. Кауфман3, Ф. Сейер 4, Э. Немировский 5 и др.), объявляющие несостоятельными психологические определения вины. Психологические моменты, говорят представители этих теорий, хотя и характеризуют вину, но только с одной стороны — с точки зрения эмпирических и натуралистических (что на их языке означает — материалистических) предпосылок, которые легко могут быть объяснены с позиций детерминизма. Между тем, понятие вины, говорят они, значительно глубже. Оно не поддается детерминистическому объяснению, так как вина не является объективным фактом действительности. О подлинном содержании вины можно судить не по внешним ее проявлениям (умысел и неосторожность, выражающиеся в определенном поведении человека), а исходя из абстрактно-этических критериев, которые вскрывали бы «преступное настроение» лица. Суть вины поэтому в этическом упреке со стороны суда. Этический упрек как отрицательная оценка поведения лица судом выступает здесь как синоним вины: вина лица отождествляется в этом случае с суждением судьи о виновности этого лица. Упрека же (т. е. порицания) заслуживает также «настроение лица», которое противоречит правопорядку и «общей справедливости». Э. Немировский писал: «Таким образом, в настоящее время и в законодательных проектах, и в практике, и в науке ясно обнаруживается тенденция уменьшить влияние на уголовную ответственность отдельного деяния и заключающееся в наказании осуждение — порицание относить в большей мере к источнику деяния, к свойствам личности преступника, к особому состоянию его психики, которое в преступном деянии находит неполное выражение, и, так как вина есть то, что составляет объект отрицательной оценки, вина личности должна заключаться не только в том, что от нее исходит данный волевой акт, что ею совершено данное преступное деяние, но и в том и, даже главным образом, в том, что в ее характере есть неудовлетворительные, с точки зрения правопорядка, свойства, которым это деяние в большей или меньшей степени обязано своим возникновением и которые в своей совокупности могут быть вызваны преступ-

' М. М а у е г, Бег а11§етеше ТеЦ Дев Оеи1эсЬеп 51га{гесЫз, 1923.

2 Е. ^ о 1 г. 51га1гесп1Пспе 8спи1с11епге, 1928.

3 Р. КаиНпапп В1е рпПозорЫзспеп ОгипДргоЫетеп (Зег ЬеЬге УОП <1ег 51га{гесЬ153сЬиИ, 1929.

4 Р. § а у г е, Мепз геа, «НапуагД 1а\у Кеу1еу», № 6, 1932.

5 Э. Н е м и р о в с к и и, Меры социальной защиты и наказание в связи с сущностью вины, ЖМЮ, 1916, кн. 2, стр. 1—46; Основные начала уголовного права, Одесса, 1917.

133

ньш настроением. Преступное настроение... и составляет содержание вины»1.

Эти определения понятия вины будут более понятными, если учесть следующий тезис Немировского, в котором он раскрывает «прикладное» значение данной теории: «И в этом отношении понимание вины как преступного настроения должно принести существенную пользу: при сохранении за преступным деянием его значения этот взгляд переносит центр тяжести в определении степени вины на отношение данного эпизода к общим свойствам личности преступника. Таким образом открывается широкая область для осуществления задач специального предупреждения, и в то же время наказание остается справедливым возмездием за вину»2.

Наиболее характерная черта этих «теорий» состоит в том, что, говоря о вине как оценочной категории и отрицая в ней качество объективно существующего факта, они не дают четких критериев этой оценки. Одни из них говорят при этом о нарушении некоего надклассового нравственного «долга» (М. Майор) , другие — об оскорблении этического «момента ценности» (Е. Вольф), третьи—предлагают отыскивать этот критерий самому судье, который интуитивно оценивает настроение правонарушителя на основании различных внешних «симптомов» (Ф. Кауфман), четвертые—приходят к выводу, что дать определение понятия вины вообще невозможно, так как выражение вины в каждом отдельном случае весьма различно (Ф. Сейер), и т. д. Ф. Сейер пишет: «Ни общее материальное действие, заслуживающее порицания, ни намерение сделать то, что вызывает общее социальное неодобрение, ни намерение совершить нарушение договора или правонарушение, никакая другая форма не может подойти ко всем случаям»э.

Действительный смысл и классовая направленность этих «новейших» теорий о вине понятны. Этот смысл и направленность выражаются в стремлении расширить ответственность за всевозможные нарушения капиталистического «правопорядка»: то, что не удается подвести под параграфы законов и доказать на основании четких и определенных объективных и субъективных элементов состава правонарушения, пытаются обосновать туманными и расплывчатыми ссылками на «общее социальное неодобрение», «этический упрек», «вину характера», «нарушение нравственного долга» и т. п.

Таким образом, «углубленная» этическая трактовка вины как понятия, лишенного реального психологического содержания и оторванного от конкретных фактов действительности,

1 Э. Я. Немировский, Основные начала уголовного права, Одесса, 1917, стр. 190, 191.

2 Та м же, стр. 197—198.

3 Цитировано по Б. С. Маньковскому, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 87.

134

имеет одну цель — теоретически оправдать тот судебный произвол и беззаконие, которые характеризуют весь современный общественный, государственный и правовой строй империализма, — строй фашизма и агрессии. Деградация его по пути к фашизму и мракобесию сопровождается повальным идейным разбродом и упадком буржуазной науки.

Кризис учения о 'вине как основании личной ответственности — яркая иллюстрация всеобщего кризиса капитализма и его культуры1.

Подлинно научное объяснение понятия вины как основания гражданско-правовой ответственности может быть дано только с позиций диалектического материализма.

Исходя из этих позиций, разбираемый вопрос, в самой общей его постановке, можно сформулировать так: если вина является психическим отношением лица к своим противоправным действиям и их последствиям, то что же следует понимать под этим психическим отношением? Если под психическим от-

1 См. А. А. Ж Д а н о в. Выступление на дискуссии по книге Г. Ф. Александрова «История западно-европейской философии», Госполитиздат, 1947;

Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М.,. 1949, стр. 5—42, 64—94; А. А. Пионтковский, Уголовно-правовые воззрения Канта, А. Фейербаха и Фихте, «Ученые труды ВИЮН», вып. 1, 1940;

Его же, Уголовно-правовая теория Гегеля в связи с его учением о праве и государстве, М., 1948; М. Исаев, Реценаия на книгу А. Пионтковско-го о Гегеле, жур. «Советское государство и право», 1948, № 7, стр. 33—90;

Его ж е, О неправильной трактовке классической школы уголовного права в советской науке, «Ученые труды ВИЮН», вып. 10, М., 1947, стр. 152— 175; Б. С. У т е в с к и и. История уголовного права буржуазных государств, М., 1950; Его же, Уголовное право на службе американо-английской реакции, М., 1951; Н. Г. Александров, Реакционная сущность современных американских буржуазных «теорий» права. Отчет о докладе в жур. «Советское государство и право», 1949, № 12, стр. 45—49; А. А. Герцензон, К вопросу об оценке основных направлений в науке уголовного права, «Труды научной сессии ВИЮН 1—6 июля 1946 г.», 1948, стр. 80—100; С. Морозов, Рецензия на книгу В. Ошеровича «Очерки по истории уголовно-правовой мысли», жур. «Большевик», 1947, № 24;

В. И. С е р е б р о в с к и и, Обзор иностранных журналов по вопросам гражданского права, «Ученые записки Московского юридического института», М., 1939, вып. 1, стр. 148—160; Е. А. Ф л е и ш и ц, Буржуазное гражданское право на службе монополистического капитала, М., 1948; Р. О. Х а л ф и н а, Гражданское законодательство Англии в период второй мировой войны, жур. «Советское государство и право», 1946, № 1; X. И. Шварц, Англо-американское деликтное право, жур. «Советское государство и право», 1940, № 2; Е г о же, Принцип ответственности в гражданском праве некоторых буржуазных государств, «Ученые записки Саратовского юридического института», 1940; Д. М. Г е н к и н, Гражданское и торговое право капиталистических стран, М., 1949, стр. 9—22; Б. С. А н т и м о н о в, Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М., 1950, стр. 56—76; И. Б. Н о в и ц к и и и Л. А. Л у н ц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 323—325, 344—346; Л. А. Л у н ц. Основной экономический закон современного капитализма и реакционная сущность буржуазного гражданского права, жур. «Советское государство и право», 1953, № 2—3, стр. 108—122.

135

ношением понимать волевое и сознательное отношение лица к своим противоправным действиям и их последствиям, то возникает второй вопрос: можно ли волю и сознание человека рассматривать как свободные от физиологических процессов, происходящих в голове человека, и от объективных условий его жизни, либо же воля и сознание человека закономерно и необходимо обусловлены определенными материальными факто-ра^^и, которые существуют независимо от воли и сознания и с помощью мозга получают лишь отражение в психике человека. Наконец, как понимать самое это отражение — то ли как пассивный или, напротив, как активный, творческий процесс?

Поставив так вопрос, мы неизбежно обращаемся к общефилософской проблеме необходимости и свободы воли, а в конечном счете, к проблеме соотношения общественного бытия и сознания, материи и мышления. Известно, что в зависимости от решения этой проблемы все философы разделились на два противоположных, враждебных лагеря — на идеалистов и материалистов. Первые противопоставляют свободу воли и необходимость как несовместимые понятия и трактуют либо об абсолютной свободе воли, не зависимой от объективной детерминированности человеческого поведения, либо же отрицают свободу воли и объявляют ее иллюзией человека, не сознающего детерминированности своих поступков.

Философы-материалисты исходят из единства свободы воли и необходимости и говорят об отражении объективной реальности в сознании человека. В. И. Ленин писал: «Основное отличие материалиста от сторонника идеалистической философии состоит в том, что ощущение, восприятие, представление и вообще сознание человека принимается за образ объективной реальности. Мир есть движение этой объективной реальности, отражаемой нашим сознанием. Движению представлений, восприятии и т. д. соответствует движение материи вне меня. Понятие материи ничего иного, кроме объективной реальности, данной нам в ощущении, не выражает. Поэтому оторвать движение от материи равносильно тому, чтобы оторвать мышление от объективной реальности, оторвать мои ощущения от внешнего мира, т. е. перейти на сторону идеализма» *.

Следовательно, содержание нашего сознания, воли, психики определяется общественным бытием, объективной действительностью. Но это ни в какой мере не отвергает того бесспорного положения, что отражение объективного мира происходит через воздействие этого объективного мира на наши органы чувств, что этот процесс отражения происходит в нашем мозгу. Жизнь рождает мозг, — учил В. И. Ленин. В мозгу человека отражается природа. Проверяя и применяя на практике правильность этих отражений, человек приходит к объективной

1 В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 250.

136

истине. Значит, познание, как вечное приближение мышления к объекту, понимается не как пассивное восприятие мира, а как активный, созидательный процесс. Отражение природы в мыслях человека, писал Ленин, «надо понимать не «мертво», не «абстрактно», не без движения, не без противоречий, а в вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их» 1.

Это положение марксизма не может быть истолковано в том смысле, что психическое тождественно материальному, «Что и мысль и материя «действительны», т. е. существуют, это верно. Но назвать мысль материальной — значит сделать ошибочный шаг к смешению материализма с идеализмом» 2. С точки зрения марксизма, психическое есть продукт материи, но не всякой материи, а лишь высокоорганизованной — мозга и 'не сводится к материи, не идентично ей, но отражает материальное и является поэтому вторичным после материального.

«Согласно материализму Маркса,—писал И. В. Сталин, — сознание и бытие, идея и материя —это две различных формы одного и того же явления, которое, вообще говоря, называется природой или обществом. Стало быть, они не отрицают друг друга и в то же время не представляют собой одного и того же явления» 3.

С философским решением проблемы соотношения бытия и сознания, материи и мышления непосредственно связана проблема необходимости и свободы воли человека. Гениальное разрешение этой проблемы дал Ф. Энгельс: «Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека,—два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения... Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей природы (Ма1игпо1\уеп(11@ке11еп) господстве над нами самими и над внешней природой, она поэтому является необходимым продуктом исторического развития»4.

Это положение Энгельса получило дальнейшую творческую разработку в трудах В. И. Ленина. Оберегая его от многочис-

' В. И. Л е н и н, Философские тетради, М„ 1947, стр. 168.

2 В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, стр. 227.

3 И. В. С т а лин. Соч., т. 1, стр. 318.

4 Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 107.

ленных извращений и кривотолков со стороны идеалистов и метафизиков, В. И. Ленин вскрыл гносеологические предпосылки этого гениального положения и доказал, что оно последовательно исходит из основных взглядов марксизма на природу и общество.

Во-первых, указывал В. И. Ленин, Энгельс с самого начала своих рассуждений признает законы природы, необходимость природы, т. е. все то, что идеалисты объявляют «метафизикой» и в чем состоит основное различие материалистической теории познания от идеализма (и его разновидности — агностицизма Л^аха, Авенариуса и др.), который отрицает закономерности природы, объявляя их «логической» категорией.

Во-вторых, указывал В. И. Ленин, Энгельс не занимается вымучиванием «определений» свободы и необходимости, а берет сознание и волю человека, с одной стороны, необходимость природы, с другой, и вместо всякого определения, всякой дефиниции, просто говорит, что необходимость природы есть первичное, а воля и сознание человека — вторичное, что последние, поэтому, должны неизбежно и необходимо приспособляться к первой.

В-третьих, указывал В. И. Ленин, Энгельс не сомневается в существовании «слепой необходимости». Он признает существование необходимости, не познанной человеком. «Развитие сознания у каждого отдельного человеческого индивида, — писал В. И. Ленин,— и развитие коллективных знаний всего человечества на каждом шагу показывает нам превращение непознанной «вещи в себе» в познанную «вещь для нас», превращение слепой, непознанной необходимости, «необходимости в себе», в познанную «необходимость для нас». Мы не знаем необходимости природы в явлениях погоды и постольку мы неизбежно—рабы погоды. Но, не зная этой необходимости, мы знаем, что она существует. Откуда это знание? Оттуда же, откуда знание, что вещи существуют вне нашего сознания и независимо от него, именно: из развития наших знаний, которое миллионы раз показывает каждому человеку, что незнание сменяется знанием, когда предмет действует на наши органы чувств, и наоборот: знание превращается в незнание, когда возможность такого действия устранена».

В-четвертых, указывал В. И. Ленин, Энгельс, говоря о соотношении необходимости и свободы человеческой воли, применяет «сальтовитальный» метод в философии, т. е. делает прыжок от теории к практике. «У Энгельса вся живая человеческая практика врывается в самую теорию познания, давая объективный критерий истины: пока мы не знаем закона природы. он, существуя и действуя помимо, вне нашего познания, делает нас рабами «слепой необходимости». И далее: «Раз мы узнали этот закон, действующий (как тысячи раз повторял Маркс) независимо от нашей воли и от нашего сознания,— мы господа

природы. Господство над природой, проявляющее себя в практике человечества, есть результат объективно-верного отражения в голове человека явлений и процессов природы, есть доказательство того, что это отражение (в пределах того, что показывает нам практика) есть объективная, абсолютная, вечная истина» '.

Таковы основные положения классиков марксизма-ленинизма о соотношении необходимости и свободы воли. Они построены всецело и исключительно на гносеологии диалектического материализма, на предпосылках, которые в конец разоблачают идеалистический, махистский вздор о телах как «комплексах ощущений» и пр. «Мах говорит пошлости потому,— заключает В. И. Ленин,— что теоретически вопрос о соотношении свободы и необходимости совершенно ему неясен»2.

Борясь за чистоту марксистской философии, В. И. Ленин разоблачает мнимую «беспартийность» различных буржуазных теорий, пытающихся «подняться выше» материализма и идеализма, а на деле ведущих бешеную борьбу против него. «Через все писания всех махистов красной нитью проходит тупоумная претензия «подняться выше» материализма и идеализма, — писал В. И. Ленин,— превзойти это «устарелое» противоположение, а на деле вся эта братия ежеминутно оступается в идеализм, ведя сплошную и неуклонную борьбу с материализмом...

Несчастье русских махистов, вздумавших «примирять» махизм с марксизмом, в том и состоит, что они доверились раз реакционным профессорам философии и, доверившись, покатились по наклонной плоскости» 3.

Материалистическое толкование соотношения свободы воли и необходимости служит ключом для правильного понимания воли и сознания человека, его психики.

Научный анализ психологии человека исходит из того основного марксистско-ленинского положения, что психика человека, т. е. его воля и сознание, есть продукт мозга как высокоорганизованной материи. Значит, психическое производно от материи, зависимо от нее, но не сводится к ней, а только отражает ее, так как материя сама по себе не зависима от психики и развивается по своим законам движения 4.

1В. И. Л е н и н, Материализм II эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 172-173.

2 Т а м же, стр. 175.

3 Т а м же, стр. 322—323.

4 И. М. Сеченов писал: «Мысль считается обыкновенно причиной поступка. В случае же, если внешнее влияние, т. е. чувственное возбуждение остается, как это чрезвычайно часто бывает, незамеченным, то, конечно, мысль принимается даже за первоначальную причину поступка... Между тем это величайшая ложь. Первоначальная причина всякого поступка лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него

139

В отличие от вульгарного материализма и .идеализма, марксистский философский материализм признает психическое, т. е. нац/и ощущения, представления, понятия, мысли и чувства, отражением внешнего мира в идеальных образах, копиях снимках, правильность которых проверяется и подтверждается практикой, деятельностью человека ибо «все, что побуждает к деятельности отдельного человека, неизбежно проходит через его голову, воздействуя на его волю» '.

В. И. Ленин характеризовал научного психолога как такого, который отбросил философские теории о душе и прямо взялся за изучение материального субстрата психических явлений --нервных процессов. Советские психологи, руководствуясь этим указанием Ленина и рассматривая психическое как отражение внешнего мира в нашем мозгу (следовательно, как функцию мозга), создали новую, материалистическую психологию, которая решительно порвала с традициями старой, реакционно!"! буржуазной психологии. Однако нельзя не отметить, что совместная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР (июнь—июль 1950 г.) обнаружила серьезные недостатки в развитии советской психологии.

Главный недостаток состоял в том, что, объясняя психические отношения людей, психология отошла от основных положений марксизма-ленинизма о воле и сознании человека и от естественно-научной основы психических процессов, впервые последовательно разработанных русскими естествоиспытателями и, прежде всего, И. М. Сеченовым и И. П. Павловым, блестящие результаты исследований которых признаны неотъемлемой частью естественно-научного фундамента диалектического материализма.

Отмечая неоценимые достижения И. П. Павлова в разрешении и естественно-научном обосновании основного философского вопроса о соотношении бытия и сознания, «Правда» писала:

«Бессмертной заслугой Павлова является тот факт, что он глубоко научно вскрыл и всесторонне объяснил материальные физиологические механизмы сложнейших процессов отражения Б сознании человека внешнего объективного .мира, дал блестя-

никакая мысль невозможна» (И. М. Сечено в. Рефлексы головного мозга, Л., 1926, стр. 105). Другими словами, если «чувственные возбуждения» человека, всегда вызываемые внешним влиянием, оказываются не замеченными человеком (субъективно), то это совсем не значит, что эти «чувственные возбуждения» объективно не обусловлены. Голых мыслей, как и голых поступков, независимых от психических переживаний, обычно не существует. Это подчеркнул В. И. Ленин, когда писал о целях, которые ставит перед собой человек в процессе своей деятельности. «На деле цели человека порождены объективным миром и предполагают его,— находят его, как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы («свобода»)». (Философские тетради, 1947, стр. 162—163). 1 К. Маркс н Ф. Э нг ел ь с, Соч., т. XIV, стр. 671—672.

140

щее естественно-научное обоснование материалистического решения основного вопроса философии» '.

Допавловская идеалистическая физиология, а вместе с ней и психология исходила из порочного мистического тезиса о раздельности материи и сознания, о бессмертии и непознаваемости «духа» и о смертности тела. Английский физиолог Шеррингтон (а за ним все современные англо-американские ученые) твердил о дуализме физиологического и психического, о непознаваемости психических процессов, о несовместимости «объективной» физиологии и «субъективной» психологии, об «особой», таинственной природе психических ощущений.

Еще в 1908 г. Ленин предупреждал об опасности и теоретической несостоятельности подобных рассуждений. Он писал:

«Для всякого естествоиспытателя, не сбитого с толку профессорской философией, как и для всякого материалиста, ощущение есть действительно непосредственная связь сознания с внешним миром, есть превращение энергии внешнего раздражения в факт сознания. Это превращение каждый человек миллионы раз наблюдал и наблюдает действительно на каждом шагу. Софизм идеалистической философии состоит в том, что ощущение принимается не за связь сознания с внешним миром, а за перегородку, стену, отделяющую сознание от внешнего мира,— не за образ соответствующего ощущению внешнего явления, а за «единственно сущее»2.

Эти указания Ленина не были учтены некоторыми советскими психологами. Часть из них, забыв исходные положения марксизма и противопоставив свои взгляды учению Павлова, стала на явно идеалистические, кантианские позиции «психофизического параллелизма». Так, Л. А. Орбели утверждал, что душевная жизнь человека есть предмет трансцендентный, выходящий за пределы возможного для нас опыта 3.

1 «Правда», № 183 за 2 июля 1950 г.

2 В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 35-36.

3 Яркие примеры распространения подобных идеалистических теорий в советской литературе привел в своем докладе на Сессии А. Г. Иванов-Смоленский, указав, в частности, что П. С. Купалов утверждает, будто могут существовать такие психические процессы («внутренние переживания» и ощущения человека), которые не связаны никакой видимой реакцией нервной системы (так назыв. «рефлексы без начала»), которые не детерминированы поэтому ни внешними, ни внутренними раздражителями, не зависят от воздействия внешней и внутренней среды организма, а носят самопроизвольный, спонтанный характер.

Взгляды Купалова прямо противоречат указаниям Ленина о связи человеческих ощущении, переживаний и представлений с внешним миром, о связи объективного и субъективного, об ощущениях, как субъективном образе объективного мира, изложенных им в работе «Материализм и эмпириокритицизм».

Взгляды Купалова несовместимы также с воззрениями основоположников русской школы естествоиспытателей Сеченова и Павлова. Для Сеченова ощущения были в одно и то же время и объективными и субъективными («Рефлексы головного мозга», Л., 1926, стр. 104), а Павлов характе-

141

Еще более широкое признание эти чуждые материалистической философии положения нашли в учебниках по психологии.

Так, С. Л. Рубинштейн, определяя задачи психологии, говорил: «Психика имеет свои специфические закономерности и основная конечная теоретическая задача психологии заключается в раскрытии специфических психологических закономерностей» '.

Такое определение задачи психологии не отличается от тех, которые даются буржуазными психологами и, в частности, Вундтом 2. Как там, так и здесь психические процессы рассматриваются в отрыве от телесных, причинное объяснение первых резко противопоставляется закономерностям вторых, в результате чего психика человека трактуется как область, чуждая физиологии человека.

Все это в корне противоречит учению И. П. Павлова, принципам диалектического материализма. Не ставя своей целью дать подробное изложение этого учения, мы, однако, не можем не остановиться на конечных выводах Павлова в той мере, в какой они относятся к учению о воле и сознании человека^ поскольку научное объяснение вины как психического состояния лица невозможно без предварительного психологического анализа этих понятий.

Ценность научных выводов Павлова для общественных, в том числе правовых, наук состоит в том, что он установил связь между физиологией и психологией. При этом-Павлов создал заново как физиологию, так и психологию. Допавловская физиология основывалась на идеалистическом мировоззрении,. физиология павловская зиждется на материалистическом мировоззрении. Это же можно сказать и о психологии, которая до-Павлова стояла также на идеалистических позициях. Павлов. в своем учении исходил из основного принципа единства и целостности организма. «И это,— говорил Павлов,— целиком наша русская неоспоримая заслуга в мировой науке, в общей человеческой мысли»3.

Многочисленными экспериментальными исследованиями Павлов обогатил марксистско-ленинскую теорию познания и ее главный тезис о существовании объективного мира, отражающегося в ощущениях и в сознании человека. Он практически доказал, как формируется «субъективный образ объективного мира» (Ленин) через сложный рефлекторный акт, обусловив тем единство субъективного и объективного, психического и физического. Этим Павлов противопоставил свое учение всей

ризовал ощущения как простейшие субъективные сигналы объективных отношений организма к внешнему миру (Полное собрание трудов, т IV стр. 101).

'С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1946 стр. 25.

2 Вундт, Принцип психофизического параллелизма, М., 1894.

3 И. П. П а в л о в, Полное собрание трудов, т. 1, стр. 27.

142

предшествующей психологии. «Иначе, конечно, и не могло быть, — говорил К. М. Быков на Сессии. — Капиталистические условия развития науки исключают возможность раскрытия связи событий и фактов в характере исторического хода явлений жизни и науки. Нежелание видеть классовые корни, питающие те или иные взгляды на вещи,—характерная особенность западноевропейских и американских ученых, которые в оценке роли науки для практики говорят о «консервативности сил природы», тормозя таким образом развитие всепроникающего человеческого ума. Ограниченность мысли и защита классовых интересов буржуазии создавали ложное представление о неизменности растительного и животного организма» '.

Венцом творческих изысканий Павлова является учение о высшей нервной деятельности человека — учение о мозге. Павлов писал, что высший отдел центральной нервной, системы — мозг «держит в своем ведении все явления, происходящие в теле» 2. Психическая деятельность мозга рассматривалась Павловым в тесной связи с,внутренней деятельности всего организма и с факторами, воздействующими на организм извне. «Пределом физиологического знания,— писал он,— целью его является выразить это бесконечно сложное взаимодействие организма с окружающим миром в виде точной научной формулы. Вот окончательная цель физиологии, вот ее пределы»3. Известно, что такой «точной научной формулой», при помощи которой Павлов изучал единство внутренних и внешних процессов организма, была знаменитая павловская система рефлексов как реакций организма на воздействие внешнего мира.

Рефлекс—одно из самых важных явлений организма: все процессы организма в своем нормальном течении совершаются при помощи рефлекса. Правда, развитие рефлекса было известно и допавловской физиологии, но Павлов открыл новый класс рефлексов, до него не замеченный и не оцененный, бесконечно обширный, охватывающий все реакции человека, начиная с примитивной рефлекторной реакции и кончая произношением слов и употреблением письма. На основе совпадения во времени возбуждения в двух пунктах центральной нервной, системы возникает связь между этими возбужденными пунктами. Павлов представил эту связь как замыкание между двумя одновременно и последовательно действующими, очагами возбуждения, при помощи чего экспериментально были образованы новые рефлексы—условные, действие которых совпадает во времени с врожденными безусловными рефлексами. «Таким образом, открылась .возможность изучения всей динамики коры

' К. А1. Быков, Развитие идей И. П. Павлова, «Научная сессия,

посвященная проблемам физиологического учения акад. И. П. Павлова,

28 июня —4 июля 1950 г.», М.—Л., стр. 14.

2 И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. 1, стр. 410. ' И. П. П а в л о в, Лекции по физиологии, изд. АМН СССР, 1949,

стр. 55.

143

мозга при помощи вновь образуемых рефлексов, названных условными, дуга которых обязательно проходит через кору больших полушарий. Родилась идея и проблема временной связи, имеющая широчайшее применение в биологических науках» '.

Исследования Павлова этим не ограничивались. В противоположность механистическим представлениям о предопределенности и неизменчивости явлений природы, Павлов выдвинул и обосновал историческую концепцию развития животного мира. «Можно принимать,— писал Павлов,— что некоторые из условных вновь образованных рефлексов позднее наследственностью превращаются в безусловные»2. Однако историческая концепция не сводилась Павловым к одной наследственной восприимчивости условных рефлексов, поскольку последняя свойственна не только человеку, но и животным. Установив основные закономерности в физиологии высшей нервной деятельности у всех животных, Павлов указал также на то, что закономерности животного мира нельзя механистически переносить на психическую деятельность человека.

Вершиной творческих дерзаний Павлова в раскрытии материальной природы психических явлений явилась идея существования у человека, помимо первой сигнальной системы, одинаковой с животным, специальной второй сигнальной системы, присущей только человеку. Вторая сигнальная система позволяет человеку сохранять накопленные знания; через нее сознание человека проявляется в его общественной деятельности.

Вторая сигнальная система ничего общего не имеет с Бундовским «психофизическим параллелизмом», ибо эта павловская концепция яе противопоставляет психических процессов физиологическим. Напротив, эта система рассматривается на основе ив единстве с первой сигнальной системой, присущей всему животному миру. Специфичность же второй, человеческой сигнальной системы состоит в том, что она основана на мышлении. Мысль же человеческая всегда облекается в слово, речь. А слово для человека, как пишет Павлов, есть «такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные общие у него с животными, но вместе с тем и такой многообъемлющий, как никакие другие, не идущий в этом .отношении ни в какое качественное или количественное сравнение с условными раздражителями животных» 3.

1 К. М. Быков, Развитие идей И. П. Павлова, «Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения акад. И. П. Павлова 28. июня—4 июля 1950 г.» М.—Л., стр. 14.

2 И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. III, кн. 1, стр. 273.

3 И. П. Павлов, Полное собрание трудов, т. IV, стр. 337. Характеризуя вторую сигнальную систему как специально человеческую, поскольку она объясняет мышление человека, Павлов указывает: «Если наши ощущения и представления, относящиеся к окружающему миру, есть для нас первые сигналы, то речь, специально прежде всего кинэстезические раздраже-

Таково объяснение материальных основ высшей 'нервной деятельности человека—деятельности мозга как органа человеческого мышления. Было бы глубочайшей ошибкой рассматривать всю деятельность человека (впечатления, ощущения, представления), основанную на первой сигнальной системе, только как биологическую часть его высшей нервной деятельности и противопоставлять ее тем самым второй сигнальной системе. Как первая, так и вторая сигнальные системы действуют в полном взаимодействии'.

Как первая, так и вторая сигнальные системы одинаково социально детерминированы. Та и другая обусловливаются определенными историческими общественными условиями. Тот факт, что через вторую сигнальную систему как носительницу словесного мышления и речевой деятельности осуществляется, по выражению Павлова, «межлюдская сигнализация», вся «грандиозная сигнализация речи», свидетельствует о том, что Павлов строил свое учение о высшей нервной деятельности человека с учетом качественных, социальных особенностей ее развития 2.

Историческая обусловленность.развития высшей нервной деятельности человека оказалась, таким образом, окончательно выраженной Павловым в его учении о второй сигнальной системе и о ее связи с развитием речи человека,, его языка. Эти выводы Павлова блестяще согласуются с указаниями И. В. Сталина о неразрывной связи языка с историей общества, с историей народа, с тем, что «язык относится к числу общественных явлений, действующих за все время существования об-

ния, идущие в кору от речевых органов, есть вторые сигналы, сигналы сигналов. Они представляют собой отвлечение от действительности и допускают обобщение, что и составляет наше лишнее, специально человеческое, высшее мышление» (Соч., т. III, стр. 490).

' Взаимную материальную обусловленность, единство первой и второй сигнальных систем Павлов объяснял следующим образом: «В развивающемся животном мире на фазе человека произошла чрезвычайная прибавка к механизмам нервной деятельности. Для животного деятельность сигнализируется почти исключительно только раздражителями и следами их в больших полушариях, непосредственно приходящими в специальные клетки зрительных, слуховых и других рецепторов организма. Это то, что мы имеем в себе как впечатления, ощущения и представления от окружающей внешней среды как общеприроднои, так и от нашей социальной, исключая слово, слышимое и видимое. Это— первая сигнальная система действительности, общая у нас с животными. Но слово составило вторую, специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов. Многочисленные раздражения словом, с одной стороны, удалили нас от действительности... С другой стороны, именно слово сделало нас людьми... Однако, не подлежит сомнению, что основные законы, установленные в работе первой сигнальной системы, должны также управлять и второй, потому что эта работа все той же нервной ткани». (Соч., т. III, стр. 568—569).

2 См. В. И. Селиванов, К вопросу о так называемом произвольном поведении. Сб. Института философии Академии наук СССР «Учение И. П. Павлова и философские вопросы психологии», М., 1952, В. С. Ф и л а т о в, Психология характера в свете павловского учения о высшей нервной деятельности, там же.

1°. Г. Матвеев 145

щества. Он рождается и развивается с рождением и развитием общества. Он умирает вместе со смертью общества. Вне общества нет языка» '.

Выводы Павлова о роли языка в развитии человеческого мышления служат яркой иллюстрацией к указаниям И. В. Сталина о непосредственной связи мышления и языка.

И. П. Павлов всю свою жизнь боролся с идеалистическими извращениями этой проблемы и доказал, что «наша мысль направляется действительностью», что «каждый шаг мысли» проверяется «согласием с действительностью». Как настоящий воинствующий материалист, Павлов видел цель своих изысканий в том, чтобы научиться управлять физиологическими и психологическими закономерностями. «Тогда,—говорил Павлов, — доподлинно будет доказано, что мы овладели процессами и ими командуем».

Учение Павлова о сигнальной системе дало, следовательно, конкретное решение вопроса о качественном своеобразии закономерностей той стадии материи, на которой формируются органы чувств и мозг, показало закономерности превращения энергии внешнего раздражения в факт сознания.

Изучение закономерностей сознания и воли человека в том материалистическом плане, какой был намечен классиками марксизма-ленинизма, и составляет поэтому весь смысл и главную черту всей павловской концепции развития высшей нервной деятельности.

Основное положение материалистической психологии — «психика есть функция 'мозга»—получило, таким образом, полное подтверждение в исходном тезисе 'Павлова о том, что вся физиологическая и психическая деятельность человека представляется как рефлекторная, отражательная деятельность, что определяющим моментом для этой деятельности являются, •в конечном счете, условия жизни человека, физические и социальные условия внешнего мира — «госпожа действительность», как любил говорить Павлов 2.

1 И. Сталин, Марксизм и вопросы языкознания, М,., 1950, стр. 18.

2 Краткое изложение взглядов И. П. Павлова о связи психологического с физиологическим не должно создать превратного представления о том, что Павлов отождествлял психику человека с высшей нервной деятельностью и тем игнорировал роль социальных факторов в формировании 'воли и сознания человека. И. П. Павлов говорил не о тождестве, а о единстве психического и физиологического, идеального и материального, субъективного и объективного (см. об этом: Петрушевский, Учение И. П. Павлова и марксистско-ленинская теория отражения, сб. Института философии АН СССР «Вопросы диалектического материализма», М., 1951, стр. 296—327; Н. А. Хромов, К вопросу о физическом и психическом, . сб. Института философии АН СССР «Учение И. П. Павлова и философские вопросы психологии», М., 1952; В. И. Селиванов, К вопросу о так называемом произвольном поведении (там же); С. Л. Рубинштейн, Учение И. П. Павлова и проблемы психологии (там же); В. С. Филатов, Психология характера в свете павловского учения о высшей нервной деятельности (там же).

И6

Изложенные общие и, на первый взгляд, отвлеченные положения материалистической философии о познании как отражении объективного мира, казалось бы, не имеют прямого отношения к разбираемому нами вопросу.

Между тем, вне связи с этими гносеологическими положениями марксизма невозможно разрешить проблему обоснования ответственности человека за его поступки. Это особенно ясно стало сейчас, когда по вопросу о свободе воли правонарушителя в нашей литературе высказаны две различные точки зрения, четко сформулированные: первая — Б. С. Утевским и вторая — Б. С. Маньковским.

Б. С. Утевский, как и все советские юристы, считает, что марксистское понимание свободы воли «должно быть положено в основание уголовной ответственности». " «Однако, — пишет он, — нельзя согласиться с механическим применением указаний Энгельса к деятельности преступника, с приписыванием' ему той «свободы» и того «знания дела», о которых говорит Энгельс» 1. По мнению Б. С. Утевского, когда Энгельс говорит о свободе, «он имеет в виду не способность человека выбирать решения вообще, а способность выбирать такие решения, которые находятся в соответствии с законами общественного развития, которые означают господство над обстоятельствами и отношениями» 2. Приведя далее известное положение Энгельса о скачке «человечества из царства необходимости в царство свободы»3 и указывая на то, что только в социалистическом обществе люди могут действовать свободно (а в капиталистическом обществе, по мнению Б. С. Утевского, свободно действуют только сознательные трудящиеся, борющиеся с капиталистическими порядками) 4, Б. С. Утевский пишет: «Указания Энгельса о свободе и о действовании со знанием дела не могут быть применены к гражданам СССР, не освободившимся от влияния капиталистического окружения, от влияния враждебной растленной реакционной идеологии или от пережитков прошлого в сознании людей, не господствующим над этими влияниями и пережитками, но подчинившимся их господству над собой и избравшими решение, противоречащее их долгу и нарушающее уголовные законы Советского государства»5. Автор соглашается с тем, что детерминизм и материалистическое учение о воле дают философскую базу для обоснования ответственности граждан СССР за совершенные правонарушения, «но эта

1 Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 34.

2 Т а м же, стр. 35.

3 Ф. Э н г е л ь с, Анти-Дюринг, М., 1948, стр. 267.

4 Б. С. У т е в с к ий, Цит. соч., стр. 36 и 37. в Т а м же, стр. 38.

147

база, — говорит он, — лежит совсем в иной плоскости, а не в механическом применении к преступникам указаний Энгельса о свободе и о знании дела» 1. «Это основание, — пишет он, — заключается в том, что гражданин, совершивший преступление, имел возможность выбрать решение, соответствующее интересам социалистического государства, т. е. решение свободное, соответствующее законам общественного развития, но вместо этого подчинил свое решение пережиткам капитализма в своем сознании или влиянию капиталистического окружения» 2.

Такова позиция Б. С. Утевского, которую он еще глубже разъяснил на дискуссии, посвященной этой проблеме, сказав:

«Свободно в социалистическом обществе действуют передовые советские граждане. Говорить же о свободе воли преступника — значит профанировать высказывания классиков марксизма-ленинизма» 3.

Как видим, Б. С. Утевский приходит к выводу, что поскольку правонарушения обусловлены у нас пережитками капитализма и поскольку правонарушитель подчиняет свою волю этим пережиткам, то он не свободен в своих действиях. Он — раб этих пережитков.

Иную позицию занимает Б. С. Маньковский. «Действия людей, — пишет он, — определяются той классовой обстановкой, в которой формируется личность. Но обусловленность поведения личности общественными условиями ни в какой мере не устраняет ее ответственности за принимаемые решения «со знанием дела»4. К обоснованию этой ответственности Б. С. Маньковский подходит с учетом активной роли воли и сознания личности. «Активная роль воли и сознания личности, — говорит он, — которая не является слепым орудием рока, обусловливает и ее ответственность за совершаемые деяния. Детерминизм и ответственность не представляются взаимоисключающими понятиями, как об этом беспрерывно твердит буржуазная идеалистическая философия»5. Деятельная сторона человеческого сознания, по мнению автора, является, таким образом, основой ответственности человека за свои действия. «В этой связи, — говорит Маньковский, — в условиях социалистического строя по-новому ставится и проблема вины и ответственности за совершение преступления. Поскольку в социалистическом обществе отдельной личности открыты все возможности для развития и творчества,—тот, кто пренебрегает этим и направляет

1 Цит. соч., стр. 38.

2 Т а м же, стр. 41.

3 Отчет о дискуссии в Институте права АН СССР по вопросам вины и ответственности в советском уголовном праве, жур. «Советское государство н право», 1951, № 1, стр. 74.

4 Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 50.

5 Т а м же,

148

свое сознание, свою волю по пути совершения преступлений, должен нести ответственность» 1.

Б. С. Маньковский решительно отмежевался от точки зрения Б. С. Утевского, находя, что последний неправ в разрешении данной проблемы, так как «снимает вопрос об активной роли сознания личности, которая в условиях социалистического общества могла не совершать преступления и не должна была совершать его... Тем самым проф. Б. С. Утевский неизбежно скатывается на путь фатализма, на путь ликвидации вины в уголовном праве. По существу эта теория ответственности проф. Б. С. Утевского не имеет ничего общего с марксизмом и является модификацией гегельянства» 2.

Как видим, охарактеризованные выше две различные позиции в разрешении основного вопроса проблемы ответственности в советском праве отличаются друг от друга не в деталях, а в принципе. По существу, разногласия между данными авторами сводятся к решению главного (гносеологического) вопроса, разрешение которого немыслимо в отрыве от общефилософских (и общепсихологических) положений о воле, сознании и поступках человека. Поэтому прежде чем присоединиться либо отвергнуть одну из этих точек зрения и решить затем вопрос о субъективных основаниях гражданско-правовой ответственности в советском праве, мы сделаем попытку подойти к рассмотрению данной проблемы с общих позиций диалектического материализма и советской психологии.

Положив в основу объяснения психической деятельности человека марксистско-ленинскую теорию познания и опираясь на материалистическое учение о высшей нервной деятельности, как на свою естественно-научную базу, советская психология может не только наблюдать, изучать и объяснять психические явления, но и действенно способствовать изменению и формированию психики советского человека, т. е. его воспитанию, как гражданина нового общества.

Задача воспитания стоит не только перед школой либо другими собственно воспитательными учреждениями нашей страны. Разрешению этой задачи подчинена деятельность множества других культурно-просветительных учреждений н организаций: театра, кино, библиотек, общественных организаций. Задача воспитания поставлена перед всеми отраслями советской культуры: перед наукой, искусством, литературой. Огромнейшую идейно-воспитательную работу проводит Коммунистическая партия, ибо чем выше политический уровень и мар-ксистско-ленинская сознательность работника любой отрасли

1 Б. С. Маньковский, Цит. соч., стр. 55.

2 Отчет о дискуссии, жур. «Советское государство и право». 1951. № 1, стр. 75.

149

народного хозяйства, тем плодотворнее его работа. И наоборот, чем ниже политический уровень и марксистско-ленинская сознательность работника, «тем вероятнее срывы и провалы в работе, тем вероятнее измельчание и вырождение самих работников в деляг-крохоборов, тем вероятнее их перерождение» (Сталин).

Хозяйственно-организаторская и культурно-воспитательная деятельность составляет сейчас главную задачу советского государства внутри страны. Во всей своей широте встала эта задача перед нашим правом и органами, осуществляющими социалистическое правосудие. Борясь с нарушениями социалистического правопорядка как с проявлениями пережитков капитализма в сознании людей, советский суд осуществляет эту воспитательную задачу методами, которые присущи только ему.

Но для того, чтобы воспитывать советских граждан в духе коммунизма, надо знать не только то, как воспитывать (приемы воспитания в социалистическом обществе многообразны), ной ясно представлять себе и объект воспитания, т. е. то, что воспитывается. Хорошо известно, что идеологическому воспитанию подлежит не абстрактная личность и не серая масса одинаковых людей, а совершенно конкретный советский человек с его индивидуальными способностями и навыками, человек, — член определенного коллектива 1.

Что же воспитывается в человеке?

Самый общий ответ на этот вопрос дает советская психология: воспитываются воля, сознание и чувства человека. Но психология не ограничивается этим односложным ответом. Психология дает объяснение этих понятий, показывает условия их возникновения, формирования и изменения.

Как же советская психология определяет понятия воли, сознания и чувств человека?

Толкуя вопрос о воле, психология всегда имеет в виду, что воля человека непосредственно связана с его сознанием, т. е. с его мыслительной деятельностью. «Когда мы говорим о воле, мы разумеем под этим сознательную целеустремленность человека. Сознательность же требует мыслительных процессов... Без участия мышления волевое действие было бы лишено сознательности, т. е. перестало бы быть волевым действием»2. Другими словами, советская психология не признает дуализма

1 Определяя понятие воспитания, М. И. Калинин говорил: «По-моему, воспитание есть определеняое, целеустремленное и систематическое воздействие на психологию воспитываемого, чтобы привить ему качества, желательные воспитателю. Мне кажется, что такая формулировка (разумеется, ни для кого необязательная) в' общих чертах охватывает все, что мы вкладываем в понятие воспитания, как-то: внедрение определенного мировоззрения, нравственности и правил человеческого общежития, 'выработку определенных черт характера и воли, привычек и вкусов, развитие определенных физических свойств и т. п.» (М. И. Калинин, О коммунистическом воспитании, жур. «Большевик», 1940, № 19—20, стр. 11).

2 «Психология», под редакцией К. Н. Корнилова, А. А. Смирнова и Б. М. Теплова, изд. 3, 1948, стр. 318—319.

150

воли и сознания, как не признает дуализма мышления и бытия. Советская психология рассматривает волю и сознание как стороны одного психологического процесса, не отождествляя их, но и не противопоставляя их друг другу.

Гегель рассматривал волю как особый способ мышления. Он писал: «Дух есть вообще мышление, и человек отличается от животного мышлением. Но не надо представлять себе, что человек является, с одной стороны, мыслящим и, с другой стороны, вопящим, что у него в одном кармане мышление, а в другом воля, ибо это было бы пустым представлением. Различие между мышлением и волей есть лишь различие между теоретическим и практическим отношением; но они не представляют собою двух способностей, так как воля есть особый способ мышления: она есть мышление, как перемещающее себя в наличное бытие, как влечение сообщить себе наличное бытие» *.

Как указано выше, Гегель (а вместе с ним и вся идеалистическая философия) не понимал действительного соотношения между бытием и мышлением, а следовательно, между бытием и волей, трактуя последнюю как абсолютную: «...для него (т. е. для Гегеля.—Г. М.) мысли нашей головы—говорил Энгельс,— были не отражениями, более или менее абстрактными, действительных вещей и процессов, а, наоборот, вещи и развитие их были для Гегеля лишь воплотившимися отражениями какой-то «идеи», существовавшей где-то еще до возникновения мира» 2. В приведенном выше положении Гегеля правильно лишь отвлеченное правило о соотношении мышления и воли, да и то при условии, если перевести это правило на материалистический язык: мышление человека как особый род деятельности человеческого мозга нельзя противопоставлять воле, так как нельзя мыслить без воли, равно как невозможно владеть волей без интеллекта. Сознание и воля представляют собой единый психологический процесс.

Марксизм учит, что человек, познавая мир, воздействует на него, изменяет его. Ставя перед собой определенные цели, человек достигает их путем совершения известных действий.3. Было бы неправильно думать, что все эти действия являются волевы-

' Гегель, Философия права, Соч., т. VII, М.—Л., 1934, стр. 32—33.

2 Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 24.

3 «Все психические процессы,— пишет Б. М. Теплов,— всегда протекают в какой-либо деятельности. Это относится не только к волевым, но и к познавательным и эмоциональным процессам. Человек всегда так или иначе действует и в ходе своей деятельности он познает и чувствует. Таким образом, какой бы '.момент психической жизни человека мы не •взяли, мы всегда найдем все три стороны психики, всегда сумеем выделить в нем и познавательные, и эмоциональные, и волевые процессы. С другой стороны, мы всегда увидим, как эти процессы, возникая в ходе деятельности, сами влияют на дальнейший ход этой деятельности, побуждая человека к определенным действиям и поступкам» (Б. М. Теплов, Психология, 1950, стр. 7—8).

151

ми, а потому и сознательными. Желая утолить жажду, я беру стакан воды и пью. Это — волевое действие. Но оно сопровождается множеством непроизвольных движений (глотание, мигание и т. д.), которые совершаются без заранее поставленной задачи. Собственно волевым действием признается лишь такая система движений, которые связаны между собой «общей целью и единым мотивом» 1.

Волевые действия отличаются друг от друга, прежде всего, по своей сложности: более сложные действия включают в себя более простые действия. Выполнение волевого действия связано с особым усилием человека, которое психология называет волевым усилием. Чем сложнее действие, тем больше должно быть употреблено усилий для его совершения, для преодоления различных препятствий, стоящих на пути к его осуществлению. Выполняя действие, человек должен проникнуться сознанием значения своих действий (их цели) и необходимости достижения поставленной цели (чувство долга). Человек, не проникшийся сознанием значения своих действий, не осознавший их цели и долга, не могущий преодолеть стоящих перед ним препятствий,—пассивен в своих действиях. Эта пассивность может проявиться, например, в небрежности, халатности, неосмотрительности: человек мог совершить определенные действия (проходя мимо предмета, не столкнуть его), но не совершил их, не мобилизовал свою волю на их совершение. Пассивность не всегда проявляется в бездеятельности. Бездеятельность может быть и активной, когда человек преднамеренно не мобилизует свою волю на совершение определенных действий, сознательно не выполняет порученную ему работу, не платит долг, не принимает мер предосторожности и т. д.

Отсюда советские юристы делают вывод, что бездействие, как и действие, если оно нарушает установленный правопорядок, может быть как неосторожным, так и умышленным. Это не значит, конечно, что умышленное действие (бездействие) есть сознательное действие, а неосторожное — бессознательное. То и другое действие (бездействие) является волевым, а потому и сознательным, — так как волевые действия неразрывно связаны с мыслительной деятельностью 2.

Воля и сознание человека сформировались в процессе труда. Труд создал человека как сознательное существо, ибо труд есть

1 «Психология», М., 1948, стр. 315. «Всякое действие человека произвольно, но степень этой произвольности может быть очень различной. Мы можем различать, с одной стороны, действия вполне сознательные, разумные и, с другой стороны, действия импульсивные, характеризующиеся сравнительно малой степенью сознательности контроля» (Б. М. Т е п л о в, Психология, М., 1950, стр. 156).

2 См. об этом у В. И. Селиванова «Воля и ее воспитание», М., 1952, который анализирует волю как сознание в действии, как практическое сознание, как регулятор поведения (стр. 15). «Воля,—пишет он,—как и все сознание, есть активное отражение объективного мира» (там же).

152

сознательная, целеустремленная деятельность 1. Сущность всякого волевого действия состоит поэтому в исполнении намеченной цели. «Исполнение решения составляет основной момент волевой деятельности человека. Этот заключительный этап волевого действия может получить двоякое выражение: в одних случаях он проявляется во внешнем действии, в других случаях он заключается в воздержании от какого-либо внешнего действия, и тогда мы называем его внутренним волевым действием» 2. Характерной особенностью как внешнего, так и внутреннего волевого действия является особое состояние внутреннего напряжения человека, его активности. Внутреннее волевое действие может даже свидетельствовать о более сильной воле человека, чем внешнее волевое действие. «Воздержаться от действия, если этого требует необходимость, значит иногда затратить большие волевые усилия, проявить исключительно большую силу воли» 3.

Сила воли выражается прежде всего в способности человека преодолевать возникшие на пути к поставленной цели трудности и препятствия4. «...только те кадры хороши, — говорил И. В. Сталин, — которые не боятся трудностей, которые не прячутся от трудностей, а наоборот — идут навстречу трудностям для того, чтобы преодолеть и ликвидировать их» 5. Лицо, осознающее правоту и полезность своего дела и получающее поддержку со стороны товарищей и общества, в борьбе с трудностями укрепляет свою волю. Это и понятно. Правильно устремленные волевые качества советского человека получают высокую общественную и государственную оценку, пользуются всеобщим признанием и всемерно поощряются.

Советская действительность богата бесчисленными примерами героического и самоотверженного труда новаторов производства, исследователей, воинов, преодолевающих любые препятствия, которые встречаются на их пути. Их воля закаляется в борьбе с трудностями. Напротив, волевые качества человека, направленные во вред обществу, осуждаются, преследуются и искореняются как мерами общественного, так и государственного воздействия. Противоправная, порицаемая воля не имеет, следовательно, у нас прочной базы и обречена на гибель, на уничтожение.

Все это говорит о том, что к объяснению воли и волевых действий человека нельзя подходить без учета тех конкретно-исто-

• См. К. М а р кс и Ф. Э н г е л ь с, Соч., т. XIV, стр. 452.

2 Психология, М., 1948, стр. 326.

3 Т а м же, стр. 327.

4 «Одну чрезвычайно важную категорию действий, — пишет Б. М. Тепло-в — мы называем волевыми действиями в собственном смысле. Это те действия, которые связаны с преодолением внутренних или внешних препятствий» (Психология, 1950, стр. 157—158).

5 И. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11, стр. 492.

153

рических условий, в которых эта воля возникает, развивается и получает выражение в определенных волевых действиях. Для понимания воли и сознания человека решающее значение имеет исследование тех условий, в которых они сформировались и получили объективное выражение. Отсюда ясно, что объектом психологического изучения не может быть абстрактная личность, а совершенно конкретный человек, живущий в определенных социально-экономических условиях.

Нельзя не отметить, что это очевидное положение не всегда принималось во внимание советскими психологами. Объясняя понятие воли и сознания, некоторые из них нередко скатывались к отвлеченным рассуждениям, которые не способствовали правильному уяснению смысла этих понятий. Так, Рубинштейн считал, что «отправной пункт становления, воли заключен во влечениях», которые он называл бессознательной природной силой организма. Он писал: «Воля в специфическом для человека смысле этого слова, поднимающаяся над уровнем одних лишь природных органических влечений, предполагает существование общественной жизни, в которой поведение людей регламентируется нравственностью и правом» 1.

Таким образом, по мнению Рубинштейна, воля предполагает некое взаимодействие влечения с долженствованием, выраженным в праве и нравственности. Это положение ничего общего не имеет с марксистским пониманием воли. Рубинштейну уже указано (не юристами), что мораль и право трактуются им не в марксистском, а в кантианском духе. «Если для Канта моральным было то, что противоречит естественным склонностям человека,— пишет Е. Т. Чернаков,— то и для Рубинштейна моральное есть должное, противостоящее желательному, т. е. тому, чего хочет человек» 2. И, действительно, по мнению Рубинштейна, высшего, наиболее полного и совершенного выражения воля достигает лишь в том случае, когда субъект в своем сознании поднимается над правом и моралью. «В действительности,— пишет он,— и по отношению к праву — так называемому позитивному, на данный момент действующему, и в морали — «ходячей», на данном этапе признанной, — субъект сохраняет и право и обязанность по существу проверить и решить, что именно ему надлежит признать (иначе признание общественных норм со стороны субъекта было бы совершенно формальным), и самому решить, как именно ему поступить. чтобы действовать в соответствии со своим личным убеждением» 3.

'С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1946, стр.510.

2 Е. Т. Чернаков, Против идеализма и метафизики в психологии. Рецензия на книгу Рубинштейна, жур. «Вопросы философии», 1948, № 3, стр. 309.

3 С. Л. Рубинштейн, Указ. работа, стр. 511 (Курсив или.—Г. М.}.

154

Не ясно ли, что личное убеждение становится судьей в вопросах должного? Если это положение в какой-то мере можно применить 'к условиям .капиталистического мира, где над растленной буржуазной моралью стоит мораль 'передового революционного класса пролетариата, то над чем можно подняться в условиях нашего социалистического общества, где господствующей является коммунистическая мораль? Правильно указывает Чернаков: «Критически относиться к нашей морали можно лишь с позиций старой, отсталой морали, а такое «критическое» отношение будет выглядеть весьма комично. Для субъекта нашей действительности, не освободившегося еще от пережитков капитализма, речь пока может итти лишь о том, чтобы подняться до морали и права, на данном этапе признанных» 1.

Излюбленным приемом буржуазной идеалистической психологии является абстрактное рассмотрение различных «внутренних конфликтов» личности и «вечной борьбы двух начал» внутри личности (борьба человеческого и животного/сознатель-ного и бессознательного, социального и биологического, разумного и инстинктивного). «Живучесть подобных теорий,— пишет Чернаков,— объясняется тем, что с помощью их ученым приказчикам господствующих классов удобно замазывать реальные противоречия, раздирающие классовое общество, путем сведения их к душевным противоречиям, объяснив причины социальных конфликтов противоречивостью человеческой души. Буржуазные психологи стремятся объяснить богатство, роскошь одних и обездоленность, нищету других не зверской эксплуатацией человека человеком, а господством разума над темными страстями или, наоборот, страстей над разумом в душе каждого отдельного человека»2.

Подобные теории имеют широкое распространение в буржуазной юридической науке (вульгарно-материалистическая

1 Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 310.

2 Т а м же, стр. 313. Яркие примеры распространения подобных «теорий» в современной англо-американской литературе привел К. М. Быков на сессии Академии наук СССР и. Академии медицинских наук СССР, посвященной И. П. Павлову. Он указал, в частности, на американский журнал «Психосоматическая медицина», основным теоретическим положением которого является следующее: «Человеком руководят инстинкты, враждебно-агрессивные импульсы, которые в цивилизованном обществе в значительной мере подавляются. Это подавление, в свою очередь, еще более обостряет инстинкты... Такая замкнутая цепь отрицательных инстинктов является одним из наиболее изученных механизмов при психоаналитическом исследованяи невротиков». Причина «неврозов», таким образом, коренится в «низменных инстинктах людей» и в «цивилизации», ущемляющей эти инстинкты, причем как люди, так и «цивилизация» рассматриваются, конечно, вне классовой структуры буржуазного общества (Указ. сборник «Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения акад. И. П. Павлова», стр. 47).

155

теория Ломброзо, «утонченно»-психологическая теория Петра-жицкого1, Фельдштейна 2 и др.).

Марксистско-ленинская правовая наука решительно отвергает эти теории.

Материалистическое учение о воле и сознании человека не отрицает «душевных конфликтов», но объясняет их по-своему. Причины этих конфликтов советский психолог находит в объективно существующих противоречиях общественной жизни, которые не могут не отражаться на психике человека. «Душевные конфликты возможны,— пишет Чернаков,— но в этих конфликтах нужно видеть не столкновение чувства с разумом самих по себе, не столкновение идущего изнутри с идущим извне, а отражение реальных конфликтов объективной действительности» 3.

Таким образом, к оценке психических переживаний нельзя подходить вне истории, в отрыве от объективных условий жизни человека, которые порождают эти переживания. Советскому человеку также свойственны внутренние психические противоречия, но в противоположность капиталистическому миру (где психические процессы отражают глубокий и непримиримый классовый конфликт) они имеют у нас другую природу. Социализм в корне изменил соотношение личности и общества, личных и общественных интересов. Наблюдающиеся у нас противоречия между личным и общественным носят принципиально иной характер, чем противоречия в условиях капитализма. Психика советских граждан в корне отлична и противоположна психике людей буржуазного строя, так как она формируется под влиянием социалистических условий жизни, в процессе коммунистического воспитания и трудовой деятельности. Отсутствие антагонистических противоречий в нашем обществе накладывает отпечаток на всю духовную жизнь советских людей.

Подавляющее большинство антиобщественных поступков (в том числе различных гражданских правонарушений) является у нас результатом влияния на сознание наших граждан капиталистических пережитков, питательная почва для которых все более и более сокращается. Социалистическое общественное бытие определяет теперь волю и сознание трудящихся. Но бытие может определять сознание человека, только преломляясь через призму человеческого мозга. Мозг отражает это бытие, а это отражение и есть сознание человека. «Иначе говоря, объективный мир, общественное бытие, воздействуя на

1 Л. И. П е т р а ж и ц к и и, О мотивах человеческих поступков, СПб, 1904, стр. 1—61.

2 Г. С. Фельдштсйн, Учение о формах виновности, М., 1902, стр. 127—424.

5 Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 314.

156

мозг человека, порождают его деятельность, выражающуюся в сознании, как отражении объективного мира» 1.

Различные человеческие действия по степени своей сознательности могут быть неодинаковыми. Бывает так, что человек сознает, что о.н делает, но не может объяснить, зачем он это делает. Контроль над своим поведением у человека в этом случае оказывается недостаточным. Это бывает, например, при импульсивных действиях и при аффектах. «Степень сознательности их сильно снижена, но это нисколько не говорит за то, что человек может не отвечать за такие действия. Из того, что он не владеет собой в этих случаях, не следует, что он и не может владеть своим поведением. Воля человека как раз и выражается в этих случаях в умении сдержать себя при аффективной вспышке, не потерять власть над собой, над своими чувствами, над своим поведением»2.

Эмоции, импульсы, аффект, как и волю, нельзя сводить к биологическим процессам, происходящим в организме человека, как нельзя и рассматривать их изолированно. Они обусловливаются общественной жизнью, но вместе с тем неразрывно связаны с естественными процессами. В этом и состоит единство психического и физиологического. «Материалистически понимать чувства' или эмоции — это значит видеть в них не что иное, как отражение в нашем мозгу объективной действительности, т. е. предметов, явлений внешнего мира в реальной связи их с нами» 3.

1В. К о л б а я о в с к и и, О некоторых недостатках книги проф. С. Л. Рубинштейна, жур. «Советская педагогика», 1947, № 6, стр. 105. См. его ж е. За марксистское освещение вопросов психологии, жур. «Большевик», 1947, № 17, стр 50—56.

2 Психология, М., 1948, стр. 318.

3 Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 306. Эмоции существенно влияют на волевую деятельность человека. В отрыве от вих нельзя рассматривать действия человека. Достаточно указать на то, что чрезмерное эмоциональное возбуждение может тормозить сознательную деятельность человека. Это проявляется, а частности, при аффектах, когда сравнительно ничтожный внешний повод может вызвать непо'мерно большую нервную вспышку. У разных людей подверженность таким эмоциональным вспышкам различна. У одного и того же человека она .может протекать в разных ситуациях. С точки зрения психологической, «аффекты — это стремительно и бурно протекающий эмоциональный процесс взрывного характера, который может дать неподчиненную сознательному волевому контролю раз-сядку в действии» (С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1946, стр. 495).

Аффективные действия, таким образом, означают дезорганизацию нормальной деятельности человека, когда действие как бы вырывается у человека и не регулируется им. Судебная практика знает большое число случаев, когда аффективные вспышки порождают различные конфликтные ситуации, при которых человек не может управлять своим поведением. Состояние аффекта не может быть безразличным для советского права, когда оценивается поведение человека. Право учитывает состояние аффекта при разрешении вопроса о виновности правонарушителя. Состояние аффекта рассматривается иногда как своеобразный субъективный случай (казус), который освобождает от ответственности.

157

Иначе объясняет чувства, эмоции, аффект буржуазная идеалистическая психология. Джэмс говорит: «Подавите в себе-внешнее проявление страсти, и она замрет в вас. Прежде чем отдаться вспышке гнева, попробуйте сосчитать до десяти — и повод к гневу покажется вам до смешного ничтожным... Расправьте морщины на челе, проясните свой взор, выпрямите корпус, заговорите в мажорном тоне, весело приветствуя знакомых, и, если в вас не каменное сердце, то вы невольно поддадитесь мало-помалу благодушному настроению» г. По поводу этих слов Джэмса правильно заметил Чернаков, сказав, что Джэмс «знал, что он говорит, и знал, для кого он говорит. Он уверял людей, что не существует объективных причин для таких-чувств, как гнев, печаль, отчаяние, страх и др., что побудительные причины к чувствам лежат внутри организма каждого человека; что, следовательно, добродушных и веселых людей мало не потому, что к злобе, тоске и отчаянию их побуждают внешние обстоятельства и в первую очередь тяжелые условия их материальной жизни, зверская эксплуатация их классом капиталистов, изнурительный рабский труд и недоедание, а потому, что они сами будто бы не хотят подавлять в себе эти чувства» не хотят быть добродушными и веселыми, для чего нужно только выпрямить корпус, расправить морщины на челе, заставить себя улыбаться — и благодушное настроение обеспечено» 2.

Идеалистические буржуазные теории, сводящие психические процессы к внутреннему саморазвитию нашего «я», гносеологически .вполне объяснимы. В. И. Ленин не случайна критиковал Джэмса за прагматизм — эту «самоновейшую американскую философию», пытающуюся подняться «выше» материализма и идеализма. «Различия между махизмом и прагматизмом, — писал В. И. Ленин, — так же ничтожны и десятистепенны с точки зрения материализма, как различия между эмпириокритицизмом и эмпириомонизмом» 3.

Совершенно понятно, что советская психология не отбрасывает понятий самообладания и самодисциплины, но эти качества характера человека не трактуются ею субъективистски. Человек может «взять себя в руки», воздержаться от дурных и преступных поступков (например, не причинять другому вреда «в отместку»). Но это самообладание не падает с неба. Оно является результатом воздействия на человека внешней среды. общества и коллектива, а котором живет человек, его твердой уверенности ,в том, что интересы, неправомерно нарушенные другим лицом, будут защищены и обеспечены в организованном порядке через суд либо другие государственные и общественные учреждения и организации. Следовательно, «природа

> Джэмс, Психология, СПб, 1905, стр. 329.

2 Е. Т. Чернаков, Указ. статья, стр. 305.

3 В. И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, М., 1950, стр. 323-

наших взглядов, убеждений, стремлений, вкусов, привычек, наших эмоций не биологическая, а общественная, и они в принципе в такой же мере, как и мыслительные образы вещей, являются отражением внешнего мира» 1.

Это вполне соответствует марксистской теории познания, ибо «...наше «я» существует лишь постольку, — говорил И. В. Сталин,— поскольку существуют внешние условия, вызывающие впечатления в нашем «я» 2.

Процесс познания, т. е. отражения внешнего мира в голове человека, не представляется при этом как пассивный и спонтанный. Воля и сознание человека создаются и формируются в его общественной и трудовой деятельности, в общении с другими людьми: «Существеннейшей и первой основой человеческого мышления является как раз изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался пропорционально тому, как он научался изменять природу» 3.

Признавая взаимосвязь воли и сознания человека с его деятельностью, мы тем самым создаем основу для правильного объективного понимания психики4.

Это обязывает нас подходить к изучению психических явлений строго конкретно, а не отвлеченно. Нет и не может быть психики человека «вообще». Речь может итти лишь о психике данного человека, живущего в определенных условиях. В этом смысле психика советского человека, живущего в условиях социализма, не может итти ни в какое сравнение с психикой лица, живущего в условиях капиталистического рабства.

Весь мир признает величие и красоту морального и политического облика советского гражданина. «Наш народ по праву стяжал себе славу героического народа»6. «Объективные» наблюдатели пытаются вскрыть «загадку» характера советских людей. Им и невдомек, что в условиях советского социалистического строя происходит невиданная переделка сознания и

' Е. Т. Ч е р н а к о в, Указ. статья, стр. 306.

2 И. В. Сталин, Соч., т. 1, стр. 318.

3 К. М а р к с и Ф.Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 406.

4 «Все философы до Маркса, — писал Ф. И. Хасхачих, — как идеалисты, так и материалисты, рассматривали познание человека оторванно от условий материальной жизни общества. В лучшем случае материалисты рассматривали человека, как биологическое существо, свойства которого целиком определяются непосредственно его физической природой. Мышление ими понималось лишь как естественная функция мозга — как естественная функция органов чувств. Они оставляли в стороне самое главное—общественную сущность человека; только марксизм-ленинизм показал, что сущность человека состоит не в биологической природе, а в совокупности тех общественных отношений, в которых протекает его жизнь» (Ф. И. Хасхачих, О познаваемости мира, М., 1950, стр. 82).

5 И. Стал и н, О Великой Отечественной воине Советского Союза, Госполитиздат, 1953, стр. 159.

159

воли советских граждан — активных строителей коммунистического общества. «Новый, социалистический общественный строй, основанный на товарищеской солидарности и взаимопомощи свободных от эксплуатации работников, породил крупнейшие сдвиги в психологии людей, в их деятельности, в нормах поведения. Освобожденные от гнета частной собственности, по-новому развились и расцвели мысли и чувства, интересы и способности советских людей, созрело и обогатилось новым содержанием их сознание, окрепла и превратилась в неодолимую силу их воля, преодолевающая все и всяческие трудности на пути к коммунизму» г. Типичными чертами советского человека являются: идейная направленность и целеустремленность, советский патриотизм и коллективизм, коммунистическое отношение к труду и ответственность за порученное дело, инициативность, скромность и уверенность в своих силах.

Характер человека, его воля и сознание обусловливаются, следовательно, материальными условиями жизни общества, объективной обстановкой. Но это совсем не значит, что сознание человека пассивно (подобно фотопленке) отражает эту объективную обстановку, а само не участвует в ее создании. Человеческое сознание не только отражает объективный мир, но и участвует в его преобразовании. Новая советская объективная действительность создана сознательными усилиями самого советского народа, деятельностью простых советских людей. Строя социалистическое общество, наши люди изменялись и сами, формировали свой характер, свою волю и сознание. «Поступки человека и жизненные обстоятельства, их обусловливающие, постоянно переходят друг в друга»2. Поэтому нет ничего более нелепого и фальшивого, как ссылка в оправдание дурных поступков человека на то, что «таков уж у него характер», или «уж таковы условия его жизни», как-будто характер и условия являются чем-то изначально данным и фатально предопределенным. «Человек сам участвует в выработке своего характера и сам несет за него ответственность» 3. «Нет такого характера, которого нельзя было бы переделать» — учит психология 4.

Отсюда ясно, что рассматривать противоправные проступки человека как фаталистически обусловленные у нас пережитками капитализма и капиталистическим окружением (как пред-лагаег Б. С. Утевский) — это значит не понимать диалектического соотношения свободы и необходимости, а значит, и гно-

1 В. К о л б а н о в с к и и, За марксистское освещение вопросов психологии, жур. «Большевик», 1947, № 17, стр. 55.

2 С Л. Р у б и н ш т е и н, Основы общей психологии, М., 1946, стр. 675.

3 Т а м же. Ср. П. А. Ш е в а р е в, Психология, М., 1946, стр. 210.

4 Б. М. Те плов, Психология, М„ 1953, стр. 238. См. Н. Д. Л е в и-тов, Вопросы психологии характера, Сб. Института философии Академии наук СССР «Учение И. П. Павлова и философские вопросы психологии», М„ 1952.

160

сеологического значения известной формулы Энгельса о свободе как познанной необходимости х.

Таким образом, начав общетеоретическое объяснение понятия вины с проблемы соотношения свободы и необходимости и перейдя затем к психологическому анализу понятия воли и сознания человека, мы снова вернулись к этой проблеме. Это и понятно. В зависимости от решения проблемы свободы и необходимости решается и вопрос о теоретических предпосылках обоснования ответственности человека за свои поступки. На этот раз, однако, к вопросу о соотношении свободы и необходимости мы подошли с другой стороны — с точки зрения динамики этого соотношения, его исторической изменчивости.

Дело в том, что вопрос о соотношении свободы воли и необходимости, а вслед за тем и вопрос об ответственности человека за свои поступки в различных общественно-экономических формациях решался по-разному. В условиях социализма люди становятся действительными повелителями природы, а законы их собственных общественных действий, противостоявшие ранее людям как чуждые, применяются ими сейчас с полным знанием дела. «Общественное бытие, до сих пор казавшееся людям как бы насильственно навязанным природой и историей,— говорил Энгельс,— станет их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самого человека. Только с этого момента люди начнут сами вполне сознательно творить свою историю, только с этого момента приводимые ими в движение причины общественных процессов будут иметь в значительной и все возрастающей степени желаемые следствия» 2.

Это важное положение Ф. Энгельса некоторые советские юристы и экономисты пытались истолковать в субъективистском духе, т. е. как такое положение, которое дает право говорить об «уничтожении» при социализме всяких объективных законов общественного развития, существующих независимо от

* Отправляясь от основных положений марксизма-ленинизма о свободе воли и необходимости для обоснования уголовной ответственности, А. Я. Вышинский пишет: «Правильно понимая взаимосвязь и взаимозависимость между необходимостью и волей, а это понимание дается единственной подлинной наукой—диалектико-материалистической 'методологией,—только и можно дать правильную оценку действий обвиняемого, найти справедливое, т. е. в конечном счете—правильное решение вопроса о вине и ответственности подсудимого.

Идеализм не в состоянии вскрыть процесс, определяющий формирование воли людей, а следовательно, и определить сущность так называемой свободы воли. Это в состоянии был сделать и сделал диалектический материализм, открывший источник и законы ее формирования, показавший ее сущность, роль и место в развитии общества, 'в развитии общественного движения человечества...» (А. Я. Вышинский, Теория судебных доказательств в советском праве, М., 1950, стр. 189).

г К. М а р к с и Ф.Энгельс, Соч., т. XV, стр. 545.

воли людей, и о замене их юридическими законами, создаваемыми по воле людей, поскольку люди становятся «господами» своей общественной жизни.

И. В. Сталин показал полную несостоятельность таких выводов. Ф. Энгельс называет свободу «познанной необходимостью». А что может означать «познанная необходимость»? — спрашивает И. В. Сталин. И отвечает: «Это означает, что люди, познав объективные законы («необходимость»), будут их применять вполне сознательно в интересах общества. Именно поэтому Энгельс говорит там же, что «законы их собственных общественных действий, противостоящие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела. следовательно, будут подчинены их господству».

Как видно,— поясняет И. В. Сталин,— формула Энгельса говорит отнюдь не в пользу тех, которые думают, что можно уничтожить при социализме существующие экономические законы и создать новые, Наоборот, она требует не уничтожения, а познания экономических законов и умелого их применения» 1.

Предупреждая о другой опасности — рассматривать экономические законы как стихийные и неотвратимые, что ведет к фетишизации законов, к отдаче себя в рабство законам, И. В. Сталин убедительно показал, что общество не бессильно перед лицом объективных экономических законов, что оно может познать эти законы и, опираясь на них, ограничить сферу их действия, использовать их в интересах общества. Иначе говоря, общество может «оседлать» экономические законы, научиться применять их с полным знанием дела и, таким образом, покорить их, добиться господства над ними.

Эти гениальные положения марксизма-ленинизма приобретают особо важное значение в условиях социализма. В противоположность капиталистическому обществу, где объективные экономические законы действуют по общему правилу стихийно и разрушительно и где господствующая верхушка обычно всячески противится осуществлению объективных законов, социализм, напротив, дает простор для осуществления одних экономических законов и сознательно ограничивает сферу действия других. Политика Советского государства и Коммунистической партии, основанная на объективных законах науки, создает такие условия, при которых люди сознательно творят свою историю, руководствуясь единой целью и единым планом, опирающимся на объективный закон пропорционального развития народного хозяйства.

Ф. Энгельс предвидел этот процесс. Характеризуя переход от капитализма, развивающегося стихийно, к социализму с его

1 См. И. Сталин, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 6.

162

планомерным развитием экономики, Энгельс отмечал, что общественные силы, подобно силам природы, действуют слепо, насильственно, пока люди, не познав их, не считаются с ними, противостоят им. Но как только люди познают их, изучат их действие, они все более подчиняют их своей воле и с помощью их достигают своих целей. «Когда с современными производительными силами, — указывал Энгельс, — станут обращаться сообразно с их познанной, наконец, природой, общественная анархия в производстве заменится общественно-планомерным регулированием производства, рассчитанного на удовлетворение потребностей как целого общества, так и каждого его члена» 1.

Предвидение Энгельса сбылось в наш век. Пролетарская революция и построение социализма в нашей стране означают величайший исторический скачок из царства «слепой необходимости» в царство подлинной свободы. Социализм уничтожил действие неумолимых стихийных законов экономики, устранил кризисы, анархию производства и распределения. Социализм подчинил развитие хозяйства и культуры сознательному плановому руководству, основанному на глубоком изучении объективных законов общества. Трудящиеся СССР стали хозяевами и вершителями своей судьбы. Не имущественное и служебное положение, не национальное происхождение, не пол, а личные способности и личный труд каждого гражданина определяют его положение в обществе. Социализм не разъединяет, а объединяет людей. Мы живем в обществе, в котором свободное развитие каждого является условием свободного развития всех. Создано невиданное в истории политическое и моральное единство народа. Решающее значение приобретает при этом теория коммунизма, лежащая в основе научно обоснованной политики Советского государства и Коммунистической партии. Сила этой теории состоит в том, что она овладевает массами, в связи с чем неизмеримо возрастает роль сознания людей. Эта роль возрастает не только количественно, но и приобретает новое качество, в силу чего существенно изменяется соотношение стихийности и сознательности, необходимости и свободы. Сознательность масс становится необходимым условием движения социалистического общества, его жизненной потребностью. «Социалистическое сознание,— говорил А. А. Жданов,— ускоряет движение общества вперед, умножает источники его силы и могущества. Поэтому неуклонное повышение политического и культурного уровня народа составляет жизненную потребность советского строя» 2.

Новое соотношение свободы и необходимости при социализме дает право подойти к рассмотрению воли и сознания со-

1 Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 263—264.

2 А. А. Жданов, XXIX годовщина Великой Октябрьской социали-ческой революции, М., 1946, стр. 16.

ветского человека, а вместе с этим и к обоснованию его ответственности за свои поступки, иначе, чем при капитализме. Уже твердо обозначилась основная линия коммунистического воспитания граждан СССР: всемерное поощрение такого поведения, которое свидетельствует о стремлении человека отдать все свои силы, а значит, и мобилизовать свою волю и сознание на пользу обществу, и наоборот, всемерное осуждение такого поведения, которое свидетельствует о стремлении человека направить свою волю и сознание во вред обществу.

Осуждение антиобщественных поступков с целью недопущения их в будущем получило у нас самые разнообразные формы, для чего используются самые разнообразные методы идеологического воздействия на людей. Оно проводится через семью и школу, через общественные организации и производственные коллективы. Оно находит свое специфическое выражение и в судебном преследовании нарушителей социалистического правопорядка.

Советское судебное преследование антиобщественных проступков не может итти ни в какое сравнение с невиданным разгулом судебной и внесудебной репрессии в капиталистических странах, направленной против прогрессивных элементов, против трудящихся, вынужденных решаться на различные правонарушения из-за голода, нужды и безработицы.

Гражданам СССР открыты широкие возможности для честного труда, повышения своей культуры, улучшения материального благосостояния. Те граждане, которые не желают итти по светлому пути коммунизма, вызывают заслуженное порицание со стороны государства и всех честных тружеников социалистического общества. Это порицание совсем не означает, что к ответственности привлекаются у нас невиновные люди. Оно 'направлено против лиц, которые либо сознательно пренебрегли советскими законами, либо же не мобилизовали свою волю и сознание на предотвращение ущерба. Осуждая виновного или оправдывая невиновного, суд всесторонне взвешивает каждый противоправный поступок, изучает его объективные и субъективные стороны, а вместе с тем, и вину правонарушителя, как психическое отношение лица к своим противоправным действиям и их последствиям.

Изучение этого психического отношения немыслимо в отрыве от общих понятий советской психологии—вина есть глубокий и совершенно реальный психологический процесс. Иначе говоря, вина есть определенный объективный факт, существующий независимо от восприятия его судом. Задача суда сводится к тому, чтобы с помощью всех возможных доказательств выяснить этот объективный факт действительности и отразить его в своем решении 1.

' Ср. А. А. П и о н т к о в с к и и, Указ. выше статья в жур. «Советское государство и право», 1954, № 6, стр. 79.

164

Только идя этим путем, суд обеспечит «соответствие своих решений подлинной фактической действительности» абсолютной истине. «Эта сугубо философская проблема практически, в приложении к судебным делам,— говорит А. Я. Вышинский,— сводится к проблеме действительной, полной доказанности вины или невиновности обвиняемого. Нужно, вынося приговор, не просто иметь «высшую степень вероятности», а быть глубоко уверенным в его правильности — вот что значит эта глубокая философия в практике судебно-прокурорской работы» 1.

Тот факт, что в экономике Советского Союза ликвидированы капиталистические элементы, уничтожена эксплуатация человека человеком и созданы все объективные условия для свободного творческого труда и товарищеского сотрудничества, не может быть истолкован в том смысле, что правонарушения в СССР, как и все другие антиобщественные (антиморальные) поступки, объективно не детерминированы и являются результатом ничем не обусловленной свободы воли. Марксизм отрицает абсолютную свободу воли. Он трактует о единстве свободы и необходимости, а свободу рассматривает как познанную необходимость. Граждане СССР, осознавшие закономерности социализма и проникшиеся чувством долга по отношению к обществу, не совершают антиобщественных поступков. Но это не значит, что все граждане СССР полностью осознали все закономерности социалистического общества и что все граждане СССР прониклись чувством долга по отношению к обществу.

Социализм есть первая фаза коммунистического общества. Он выходит из недр капитализма, а потому неизбежно таит в себе его «родимые пятна». Сознание людей в его развитии всегда несколько отстает от их экономического положения (Сталин). )

Это отставание сознания отдельных советских людей от их Экономического положения является тем реальным фактом, который не может не влиять на поведение некоторых отсталых граждан, на их духовный облик. Вот почему это отставание сознания наших людей с полным основанием называют у нас обычно пережитком капитализма.

Пережитки капитализма свойственны еще значительному числу трудящихся, так как сопротивляемость этим пережиткам далеко не одинакова у разных по идеологическому уровню граждан СССР. Под влиянием этих пережитков отдельные отсталые граждане идут на нарушение социалистического правопорядка. Но это влияние пережитков не является слепой, фатальной силой, которая с неизбежностью предопре-

1 А. Я. Вышинский, Вопросы теории государства и права, М., 1949, стр. 401.

165

деляет поведение человека, превращая его в раба этих пережитков. Активное противодействие этим пережиткам, борьба с ними составляет одну из самых характерных черт идеологии советских людей. Каждое правонарушение в СССР может совершиться только в том случае, когда это противодействие и борьба оказываются недостаточными. Значит, детерминированность человеческих поступков совсем не означает, что, «находясь во власти» пережитков, человек полностью и без остатка подчинен им и не может избрать другого пути, кроме нарушения правопорядка.

Следовательно, поведение правонарушителя, хотя и детерминировано, но оно вместе с тем и свободно в том смысле, что человек может всегда отказаться от него, проявив тем самым свою волю и сознание. В этом и выражается активная, созидательная роль человеческого сознания, которое не только пассивно отражает объективный мир, но и творит его в процессе деятельности человека, его практики.

«Если в капиталистическом обществе, — правильно указывает Б. С. Маньковский,—законы эксплуатации нередко со стихийной силой ломают волю личности, сводя подчас к нулю активную роль ее сознания под влиянием нужды и лишений, то в условиях победившего социализма, где созданы широкие возможности для развития способностей личности, имеются вполне реальные социальные предпосылки, позволяющие личности принять решение не совершать преступления» 1.

Сознательный советский гражданин не нарушит социалистического гражданского правопорядка, не ущемит законных прав других лиц, не причинит никому ущерба. Однако среди советских граждан есть еще отсталые люди, которые, несмотря на наличие всех объективных условий для выполнения определенных действий либо для воздержания от определенных действий, не делают того, что должны и могут сделать, так как не активизировали своей воли, не прониклись сознанием долга, не преодолели трудностей, не приложили нужных волевых усилий и в результате причинили вред своим согражданам или государству.

Нарушая установленный правопорядок, лицо направляет свою волю и сознание не на общественные блага, а действует (или бездействует) в ущерб обществу, его членам. Его действия — есть волевые и сознательные акты. Виновный правонарушитель всегда мыслит и волит. Другими словами, поведение граждан СССР, конечно, детерминировано объективными

1 Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 54. «Именно потому, — пишет он в другом месте, — что сознание личности не является пассивно регистрирующим моментом в происшедших событиях, каждый человек несет ответственность вообще за свои действия, в частности, за совершаемые им общественно-опасные деяния» («Против извращений обоснования ответственности в советском уголовном праве», жур. «Вопросы философии», 1951, № 6, стр. 204).

166

условиями социализма — наличием в сознании отсталых граждан пережитков капитализма, поддерживаемых капиталистическим окружением Советского Союза и враждебными элементами внутри нашей страны. Но эта детерминированность не означает фатальности, так как не исключает сознательности человеческих действий. «Детерминизм,— писал В. И. Ленин,— не только не предполагает фатализма, а, напротив, именно и дает почву для разумного действования» 1.

Следовательно, свобода воли правонарушителя и детерминированность его поступков не исключают друг друга, но и не тождественны друг другу. Идея детерминизма, устанавливая необходимость человеческих поступков и отвергая вздорную побасенку о свободе воли, указывал В. И. Ленин (имея в виду «абсолютную», ничем 'не обусловленную свободу воли), нимало не уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действий. «Совсем напротив,— писал он,— только при детерминистическом взгляде и возможна строгая и правильная оценка, а не сваливание чего угодно на свободную волю. Равным образом и идея исторической необходимости ничуть не подрывает роли личности в истории: история вся слагается именно из действий личностей, представляющих из себя несомненно деятелей» 2.

Не случайно наше гражданское право говорит о личной, персональной ответственности за причинение ущерба, т. е. о такой ответственности, субъективным основанием которой является вина данного лица, свидетельствующая о порочности воли этого лица, об отсталости его сознания. Обнаружить порочную волю правонарушителя, осудить ее, а затем исправить — такова воспитательная задача института гражданско-правовой ответственности в советском праве.

Общетеоретическое объяснение понятия вины убедительно подтверждает сделанный ранее вывод о том, что вина есть понятие историческое, классовое. Каждый класс имеет свои представления о праве, нравственности, порождаемые определенными производственными отношениями. Каждому классу свойственно иметь свое собственное представление и о вине как основании гражданско-правовой ответственности. Одни и те же, внешне сходные, волевые действия человека могут признаваться виновными в условиях одного общественного строя и, наоборот, признаваться невиновными — в условиях другого. Одни и те же волевые действия могут здесь порицаться, а там — поощряться. Все зависит от того — нарушают данные действия интересы господствующего класса или не нарушают.

'В. И. Ленин, Соч., т. 1, стр. 400. 2 Т а м же, стр. 142.

Буржуазия вкладывает поэтому одно содержание в понятие вины, а пролетариат свое, принципиально отличное, содержание.

Буржуа-спекулянт, запродавший партию товара одной фирме, а затем перепродавший ее другой по более прибыльной цене, не заслужит порицания в среде своего класса. Его действия, напротив, будут одобрены как действия искусного и ловкого предпринимателя. Что же касается его материальной ответственности перед первым покупателем, то она будет ограничена лишь теми возможными «убытками», которые тот понес, не реализовав своей выгоды из-за ловкости продавца. Иначе спекулятивные действия будут оценены у нас. Их признают противоправными и расценят как виновные, так как в основе их лежит такая воля, которая осуждается социалистическим государством и всем советским народом.

Выше мы указывали на противоречивый и формальный характер вины в буржуазном гражданском праве. Принцип вины действует там лишь в среднем, а не в каждом отдельном случае. По признанию буржуазных юристов, вина рассматривается «не как субъективное, психологическое явление, объясняемое свойствами личности, а как объективное понятие, служащее меркой нормального поведения лица в отношениях с другими лицами»1. Неудивительно поэтому, что принцип вины (где он еще остался в законе) используется там лишь для прикрытия истинных целей буржуазного «правосудия». В. И. Ленин, разоблачая подлинный смысл буржуазной юстиции, еще в 1901 г. очень метко указал, что «закон дан для того, чтобы извращать понятие вины и ответственности» 2.

Полное и всестороннее осуществление принципа вины как субъективного основания гражданско-правовой ответственности возможно только в социалистических условиях. Возлагая ответственность за гражданское правонарушение на определенное лицо, либо, напротив, освобождая его от ответственности, советский суд вскрывает действительное субъективное (психическое) состояние правонарушителя и только после самого тщательного установления его виновности или невиновности решает вопрос по существу. Осудить невиновного, как и оправдать виновного, — это аначит нанести 'вред нашему обществу, государству, кровно заинтересованному в воспитании трудящихся, поскольку от уровня их коммунистической сознательности зависит наше успешное движение вперед. '

Однако классовый, исторический характер вины как основания гражданско-правовой ответственности определяет собою и методологические приемы изучения этого понятия. Наука буржуазного гражданского права не в состоянии вскрыть подлин-

* В. Нечаев, Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, т. X, стр. 621.

2 В. И. Ленин, Соч., т. 4, стр. 366.

168

ного содержания понятия вины, так как оно разоблачило бы частнособственнический, эгоистический интерес буржуа и классовую несправедливость капиталистического строя. Она ограничивается поэтому другим — замазыванием подлинного содержания понятия вины, объявлением его таинственным и непознаваемым 1.

Наука советского гражданского права, напротив, вскрывает научное содержание понятия вины. Основа этого — марксистско-ленинская философия, ее теория познания, принципы советской психологии, вооружающие советского судью самыми совершенными методами распознавания общественных явлений, установления причин, их порождающих.

Следовательно, ни проблему личной ответственности в целом, ни понятие вины в советском гражданском праве, в частности, нельзя объяснить простой ссылкой на указания классиков марксизма-ленинизма о свободе воли и необходимости, как это принято в некоторых советских исследованиях о вине. Проблема соотношения свободы воли человека и необходимости его поступков применительно к правовым явлениям может быть понята и объяснена лишь в свете общих положений марксизма-ленинизма об активной творческой роли человеческого сознания, о значении субъективного фактора в жизни социалистического общества, который хотя и предопределен материальными условиями, но сам, в свою очередь, активно способствует образованию этих условий и укреплению их.

Глава 6. ЮРИДИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ ВИНЫ

•Пользуясь понятием вины и рассматривая ее как основание гражданско-правовой ответственности, советские цивилисты недостаточно занимались определением содержания этого понятия. В большинстве случаев они ограничивались тем, что сводили вину к умыслу и неосторожности^,.

Советские''криминалисть1 посвятили изучению понятия вины специальные работы, разработали довольно развернутое учение о вине, вследствие чего установилась традиция, в силу которой советские цивилисты, определяя вину, брали за данное то, что писалось криминалистами о ней.^

' «Всякий человек, — пишет Приме, говоря об ответственности правонарушителя,—носит в себе элемент свободы и необходимости. В свободе заключается его индивидуальность, то таинственное, что составляет его личность». (А. П р и н с, Преступность и репрессия, М., 1898, стр. 27).

2 «Виной называется умысел или неосторожность лица,—писал М. М. А г а р к о в,—обусловившие совершенное им противоправное действие. Виновным действием является, таким образом, противоправное действие, совершенное умышленно или по неосторожности». (Гражданское право. Учебник, ВИЮН, т. 1, 1944, стр. 322). Аналогичное определение вины давалось в других учебниках по советскому гражданскому праву. На более поздних определениях понятия гражданской вины, даваемых советскими цивилистами, мы остановимся ниже.

169

Тот факт, что цивилисты пользовались определением понятия вины, даваемым наукой советского уголовного права, не является, конечно, отрицательным, так как общее понятие вины как провинности перед социалистическим государством и всем советским народом и как субъективного основания гражданской, уголовной и иной ответственности по советскому праву оказывается, при ближайшем рассмотрении, единым. Тем не менее, это не освобождает советских цивилистов от обязанности разработать собственное учение о вине, так как, несмотря на общность понятия вины в советском праве, вина в гражданском праве имеет целый ряд существенных специфических черт и зачастую приобретает особый смысл: «вина юридических лиц», «обоюдная вина», ответственность за «чужую вину», случаи «безвиновной ответственности» — понятия и принципы, которых не знает, например, советское уголовное право, но без которых нельзя раскрыть понятия вины в советском гражданском праве.!

Как же советское уголовное право определяет понятие вины и насколыко оно может быть использовано наукой советского гражданского права?

В доктрине советского уголовного права вина определяется обычно как психическое отношение лица к совершенному деянию в форме умысла или неосторожности 1.

Легко увидеть, что это определение вины тесно придерживается легального описания2, которое рассматривает вину как обязательный элемент состава преступления, а вместе с тем и как необходимое (субъективное) основание уголовной ответственности.

В течение продолжительного времени это определение понятия уголовной вины было господствующим в нашей литературе. В последние годы, однако, оно оспаривается целым рядом авторов, которые находят его недостаточным. Так, Б. С. Маньков-ский считает, что это определение не раскрывает социальной природы виновности.

По мнению Б. С. Маньковского, правильное понимание вины не может исходить из абстрактной постановки вопроса о психических формах поведения человека. «Марксистское полимание вины в уголовном праве, — говорит он, — основано на тесной связи форм психического поведения субъекта с оценкой этого поведения законодателем, выражающим интересы господствующего класса»3. Исходя из этого,

* См. Уголовное право, общая часть, М., 1948, стр. 334.

2 Ст. 6. Основных начал и ст. 10 УК РСФСР.

'Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном лраве, М., 1949, стр. 114. Ср. А. Н. Трайнии, Учение о составе преступления, М., 1946, стр. 68; А. А. Г е р ц е н з о н, Уголовное право, общая часть, М., 1948, стр. 329; В. Макашвили, Методические материалы ВЮЗИ 1948, № 2, стр. 92.

Б. С. Маньковский дал следующее определение понятия вины:

«Вина в советском уголовном праве есть психическое отношение к деянию лица в форме умысла или неосторожности, которое расценивается социалистическим законодательством как преступное поведение, представляющее опасность для советского правопорядка» 1.

Такова точка зрения Б. С. Маньковского.

Иные возражения прежнее определение вины встретило со стороны Б. С. Утевского. Он предложил различать: с одной стороны, вину как элемент состава преступления и, с другой стороны,— вину как общее основание уголовной ответственности. Первая, по мнению автора, обнимает психическое отношение субъекта к деянию в виде умысла и неосторожности; вторая рассматривается как самостоятельный институт уголовного права (выходящий за рамки состава преступления), построенный на основе социально-политической оценки виновного поведения человека.

Состав преступления, по мнению Б. С. Утевского, включает в себя и вину в виде умысла или неосторожности. Но выполнение состава преступления, говорит он, не означает еще признания поведения лица преступным: поведение лица, выполнившего состав преступления, становится преступным только в том случае, если оно оценивается судом как виновное поведение2. «Вина, как общее основание уголовной ответственности,— пишет Б. 'С. Утевский,— включает в себя и вину, как субъективную сторону преступления. Но она включает в себя и многое другое»8. Она включает в себя: 1) субъективные и объективные обстоятельства, характеризующие подсудимого, совершенное им преступление, а также последствия, условия и мотивы этого преступления; 2) отрицательную морально-политическую оценку всех этих обстоятельств; 3) убеждение суда, что дей-

1 Б. С. Маньковский, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 118. Рецензенты данной работы П. С. Алексеев и А. Л. Ременсон правильно указывали на неточность опредеиия вины как преступного поведения. «Вина, — пишут они, — как психическое отношение к деянию, не может расцениваться законодательством как преступное поведение, так как психическое отношение не идентично с поведением, которое не исчерпывается .психическим отношением, а представляет собой поступок человека, совершенный под контролем сознания» (жур. «Советское государство и право», 1950, № 12, стр. 91).

В позднейшей работе Б. С. Маньковский дает следующее определение понятия вины: «Вина в советском уголовном праве есть психическое от-. ношение лица в форме умысла или неосторожности к совершенному им общественно-опасному деянию, в силу чего это психическое отношение осуждается социалистическим законодательством» («Советская социалистическая законность и понятие вины в уголовном праве», 1951, стр. 15).

2 «Оценочное понимание вины,—полагает автор,—и является теоретической базой для установления и определения этого более широкого понятия вины» (Б. С. Утевский, Вина 'в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 59).

'Там же, стр. 9.

171

ствия подсудимого на основании этой оценки должны повлечь уголовную ответственность. «Таким образом, — заключает автор, — вина как общее основание уголовной ответственности — это совокупность обстоятельств, заслуживающих по убеждению советского суда, отрицательной общественной (морально-политический) оценки от имени социалистического государства и требующих уголовной ответственности подсудимого» 1.

Выводы Б. С. Утевского о вине как оценочной категории" неприемлемы для науки советского гражданского права. Как будет показано ниже, они не способствуют успешному разрешению проблемы оснований гражданско-правовой ответственности и дальнейшему укреплению социалистической законности, так как дают повод рассматривать вину не как реальный психологический процесс, существующий независимо от восприятия его судом, а как явление, существование которого ставится в зависимость от оценки его судом, при которой вина лица отождествляется с суждением суда о виновности этого лица 2.

Понятие вины в советском праве, конечно, не может быть оторвано от политической оценки поведения лица, совершившего противоправное (а следовательно, и общественно-опасное) действие. Но субъективное отношение правонарушителя к совершенному им действию (и его результату), с одной стороны, и отрицательную оценку правонарушения в целом, с другой,— нельзя противопоставлять друг другу. При решении вопроса об ответственности правонарушителя принимаются во внимание оба эти момента. При этом важно отметить, что момент оценки (осуждения) правонарушения проходит всегда двойную стадию: абстрактную, когда государство выражает свое отрицательное отношение к противоправному поступку в законе (например/к хулиганству в ст. 74 УК РСФСР или к причинению ущерба одним лицом другому в ст. 403 ГК), и конкретную, когда суд либо другой государственный орган осуждает определенное правонарушение, совершенное данным лицом. И закон, и суд, осуждая данные антиобщественные действия, всегда предполагают, что эти действия стоят в определенной психической связи с деятелем, являются плодом его сознания и воли. Другими словами, виновными признаются всегда лишь противоправные действия. М. М. Агарков писал: «Действие может быть умышленное, т. е. деятель может предвидеть.

' Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 103. (Курсив наш.—Г. М.).

2 «Субъективное усмотрение судьи,—как правильно пишет А. А. П и-онтковский, критикуя «оценочную теорию»,—поставлено здесь открыто на место социалистического закона» (указ. выше статья «Против извращения понятия вины по советскому уголовному праву», стр. 14).

172

и желать наступления результата, но оно не будет виновным, если действие не является противоправным. Равным образом, неосторожность будет виной только в случае, если вызванное неосторожностью действие будет противоправным» 1. И в самом деле. Действие, совершенное в состоянии необходимой обороны, может быть «умышленным», но это действие не будет расцениваться как виновное, а потому не вызовет и ответственности за причиненный вред, если таковой и наступит.

Следовательно, действие может быть признано виновным только в том случае, когда оно признается противоправным 2. Иначе — виновность всегда предполагает противоправность, но не наоборот. Действие может 'быть противоправным, но не виновным, т. е. умышленным либо неосторожным, например, при казусе, когда налицо: противоправное действие, его вредный результат и объективно необходимая связь между действием и результатом, но нет вины причинителя. Установив, что в данном случае вред является субъективно-случайным, суд освободит причинителя от ответственности3.

Следовательно, разрешая вопрос об ответственности, суд вместе с тем определенным образом оценит и субъективное (психическое) отношение лица к своим действиям, но это не означает, что оценочный момент имеет значение только при определении виновности. Не меньшее значение оценочный момент может иметь и при установлении противоправности в действиях данного лица. Практически даже правильнее предположить, что оценкой противоправности действий суд займется раньше, чем перейдет к оценке виновности. Колхозный сторож, спасая колхозное имущество от разграбления, причиняет увечье грабителю. Рассмотрев данное дело и установив, что сторож действовал в состоянии необходимой обороны, суд, не найдя в действиях сторожа противоправности, освободит его от ответственности за отсутствием в его действиях состава правонарушения. Есть основания думать, что в данном случае суд и не войдет в обсуждение (в оценку) виновности сторожа, поскольку о виновности можно говорить лишь тогда, когда есть противоправность.

Этот пример может служить иллюстрацией тому, что «оценочный момент» (т. е. 'классово-политическое осуждение того

1 М. М. Агарков, Обязательство по советскому гражданскому праву, М., 1940, стр. 146.

2 «О вине с точки зрения права нет речи, — пишет Л. А. Лунц, — когда самый поступок — действие или бездействие — не является противоправным, когда данное поведение лица дозволено законом, оно не может быть виновным» (И. Б. Н о в и ц к и и, Л. А. Лунц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 319).

3 Советское гражданское право, как уже отмечено, знает случаи безвиновной ответственности не только за субъективно-случайное, но и за объективно-случайное причинение вреда. Но эта ответственность объясняется Другими мотивами, чем ответственность из правонарушений, и построена на иных основаниях.

173

или иного факта) характерен не только для вины, но и для противоправности. Значит, с этой точки зрения «оценочной категорией» можно было бы считать не только вину, но и противоправное действие. Мы отвергаем такую постановку вопроса. Основной признак вины состоит в психическом отношении лица к своим действиям. Поскольку, однако, эти действия являются всегда противоправными (вина немыслима в отсутствии противоправности), то в определение понятия вины необходимо внести указание на противоправность действий правонарушителя и этим подчеркнуть то исходное для советских юристов положение, что вина может быть рассматриваема лишь в единстве с противоправностью и с другими элементами правонарушения. Распространять же «оценочный момент» только на одну вину было бы неправильно.

Такова наша точка зрения на соотношение дины и противоправности. Она близко соприкасается с мнением М. М. Агарко-ва, который определял вину в советском гражданском праве как психическое состояние правонарушителя. Он писал: «Умысел и неосторожность лица, обусловившие совершенное им правонарушение, называются виной. Вина является, таким образом, определенным психическим состоянием правонарушителя» '.

Это определение вины исходит из единства виновности и противоправности, но не отождествляет этих понятий. Между • тем, по пути отождествления виновности и противоправности шли многие советские юристы и, в частности, X. И. Шварц в гражданском праве и М. А. Чельцов в уголовном, которые без всяких оговорок сводили вину к противоправному поведению. Так, X. И. Шварц писал: «Мы понимаем под виной всякое отклонение дееспособного гражданина от нормального поведения гражданина социалистического общества...»2. Еще более категорично утверждал М. А. Чельцов: «Гражданин наказывается за совершение преступления, за виновное нарушение законодательного запрета, иначе говоря, нормы поведения. Такое противоправное поведение и есть вина, вызывающая правовое осуждение» 3.

Как видим, в этих определениях ничего не говорится о вине, как психическом отношении правонарушителя: всякое противоправное поведение рассматривается в этом случае как виновное и наоборот. Таким образом, противоправное действие как объективное основание ответственности сливается с виной как

1 М. М. А г а р к о в, Обязательство по советскому гражданскому праву, М., 1940, стр. 145—146.

2 X. И. Ш в а р ц, Значение вины в обязательствах из причинения вреда, М., 1939, стр. 36.

3 М. Чельцов, Спорные вопросы учения о преступлении, жур. «Социалистическая законность», 1947, № 4, стр. 8. Эту ошибочную точку зрения мы разделяли в статье: «К вопросу о вине как основании договорной ответственности», Ученые записки юрфака Киевского госуниверситета, № 2, 1948, стр. 125.

174

субъективным основанием этой ответственности, причем последнее понятие становится в этом 'случае просто излишним.

С таким положением согласиться нельзя. Вина и противоправность — суть одинаково необходимые основания гражданской (и уголовной) ответственности. Ни вина и ни противоправность, взятые отдельно и независимо друг от друга, не могут служить достаточным основанием ответственности за совершенное гражданское (и уголовное) правонарушение. Только единство этих двух равноценных оснований (в совокупности с остальными основаниями — причинностью и вредностью) может явиться достаточным условием ответственности по советскому гражданскому (и уголовному) праву. Всякое противопоставление либо смешение этих понятий является поэтому совершенно недопустимым 1.

Подтверждением тому служит наша практика, любое гражданское и уголовное дело, где так или иначе решается вопрос об ответственности правонарушителя.

Четверо молодых колхозников, возвращаясь ночью из соседнего села, 'были застигнуты в открытом поле сильным бураном и сбились с пути. Перед утром, обмороженные и вконец обессиленные, они набрели в поле на большой стог сена. Один из колхозников, взяв охапку сена, зажег в стороне от стога костер. Обогревшись у костра, колхозники загасили его, а затем ушли. На утро колхозный стог сена сгорел. Как выяснилось потом, пожар произошел от костра, который тщательно не был затушен и был раздут сильным ветром.

Один из колхозников Печении (как единственный совершеннолетний из числа этой группы) был привлечен к уголовной ответственности. Кроме того, к нему был предъявлен гражданский иск о взыскании убытков от пожара.

Народный суд Ламковского р-на, Тамбовской обл., не найдя в действиях Печенина вины, оправдал подсудимого и отказал в удовлетворении иска. Тамбовским областным судом (по протесту прокурора) решение Народного суда было отменено, а дело направлено на новое рассмотрение.

При новом рассмотрении дела Печенин был осужден к шести месяцам принудительных работ, а в возмещение убытка с него было взыскано 10000 руб. Тамбовский областной суд приговор Народного суда на этот раз оставил в силе.

Впоследствии приговор по данному делу был опротестован и пересмотрен Верховным судом РСФСР.

* Отсюда не вытекает, что противоправность является элементом вины, как это утверждает Б. С. Антимонов, когда пишет: «Вина потерпевшего, как и вина причинителя, содержит в себе элемент противоправности» («Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении», М., 1950, стр. 118). Вина выражается во вне в противоправных действиях. Но это совсем не значит, что противоправность входит составным элементом в понятие вины.

175

Расценив происшедший пожар и образовавшиеся в результате его убытки как «несчастный случай», Верховный суд РСФСР приговор в отношении Печенина отменил и настоящее дело производством прекратил '.

Прекращая данное дело за отсутствием состава правонарушения, суд квалифицировал данный случай как казус, т. е. как субъективно-случайное причинение, поскольку колхозники при данных конкретных обстоятельствах не могли предусмотреть, что оставленный ими не совсем тщательно потушенный костер 'будет раздут случайным порывом ветра, вызовет пожар и причинит ущерб.

Важно отметить, что при рассмотрении данного дела в Верховном суде ставился также вопрос об отсутствии в действиях колхозников элемента противоправности, поскольку они вынуждены были воспользоваться колхозным сеном, находясь в состоянии крайней необходимости (опасность погибнуть от мороза) . Это свидетельствует о том, что суд в данном случае оценивал с правовой и политической точки зрения не только субъективное (психическое) отношение колхозников к своим действиям, но и сами эти действия.

Анализ практики по гражданским делам позволяет сделать вывод, что момент политической оценки тех или иных поступков имеет место у нас как при установлении виновности, так и при установлении других элементов гражданского правонарушения. Рассматривая объективные и субъективные элементы состава в их совокупности, наши суды взвешивают правонарушение в целом, давая ему определенную, основанную на объективных фактах реальной жизни, политическую оценку и только после этого решают вопрос об ответственности за него2.

1 «Правда» за 14 сентября и за 18 декабря 1949 г.

2 См. в связи с этим следующие решения и определения по гражданским делам: дело по иску Крейца к «Цекавшири», Сб. постановлений Пленума и определении коллегий Верховного суда СССР за 1940 г., М., 1941, стр. 161—162; дело по иску Гегучидзе к Управлению жел. дороги, там же, стр. 156—157; по делу Басилидзе, Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 г., М., 1947, стр. 263; дело по иску артели «Эшче» к колхозу «Октябрь», жур. «Социалистическая законность», 1942, № 3—4, стр. 31; дело по иску Лопатина к Управлению Горь-ковской жел. дороги о взыскании разницы в зарплате в связи с увечьем, Сб. постановлений Пленума и определении коллегий Верховного суда СССР за 1942 г., М., 1947, стр. 159; дело по иску Сосидко к Рудоуправлению, там же, стр. 158; дело по иску Таджикской конторы «Сортсемовощь» к колхозу им. Буденного о взыскании 108 000 руб. убытка от невыполнения договора контрактации семян, Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1944 г., М., 1948, стр. 374—375; дело Кавказского отделения геофизического треста, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1945, вып. II, стр. 21; дело по иску Одинцовой и Ново-сельцевой к Тырсиной и Горьшковой, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1945, вып. V. стр. 27—29; дело по иску Кокрашвили к Осошвили, «Судебная практика Верховного суда СССР» 1949, № 4, стр. 42—43; дело -по иску Брейкиной к Иванову, там же, стр. 43; определение ГСК ВС СССР от 21 сентября 1951 г. по делу № 36/817 по иску Гигуары к заводу им. Ор-

176

Иное 'решение вопроса об «оценочном моменте» в гражданском праве таит в себе опасность отождествления вины лица с суждением суда о виновности этого лица, при котором субъективное убеждение суда оказывается единственным критерием определения виновности. Это противоречит прямому требованию советского закона — выносить судебное решение на основе объективных фактов действительности, к числу которых относится и вина как реальный психологический процесс, существующий независимо от восприятия его судом. Задача суда сводится к тому, чтобы с помощью всех возможных доказательств достоверно выяснить этот .процесс и отразить его в своем решении '.

Не трудно усмотреть, что оценочная теория вины уводит нас к реакционным буржуазным субъективистским концепциям вины, призванным к оправданию судебного произвола, характерного для всей современной капиталистической правовой системы2. Несостоятельность этой теории состоит в том, что она .ревизует основы материалистического понимания вины как определенного факта объективной действительности, а на практике ведет к подрыву социалистической законности—главного условия советского правопорядка.

Также неприемлемо для советского гражданского права изложенное выше предложение о введении в наше право особого понятия «виновности» как общего основания ответственности, отличного от понятия вины как элемента состава правонарушения и как субъективного основания ответственности.

В этом виде данное понятие включает в себя как объективные (противоправное действие, его последствия, причинную связь между ними), так и субъективные (умысел, неосторожность, мотив, цель и т. д.) основания ответственности 3.

Как видим, понятие «виновности» в данном случае идентично понятию состава правонарушения, причем состав правонарушения оказывается уже не основанием ответственности, а лишь поводом для постановки вопроса об ответственности, что

джоникидзе; определение ГСК ВС СССР от 7 июня 1952 г. по делу № 03/514 по иску М. к больнице: определение ГСК ВС СССР от 4 июня 1952 г. по делу № 03/486 по иску Шубина к заводу.

' См. А. Я. В ы ш и н с к ий, Теория судебных доказательств в советском праве, М., 1950, стр. 213; Вопросы теории государства н права, М., 1949, стр. 401; А. А. П и о н т к о в с к и и. Против извращения понятия вины по социалистическому уголовному праву, стр. 8—21.

2 См. об этом в предыдущей главе.

3 «Виновность,—пишет Т. Л. Сергеев а,—есть совокупность объективных и субъективных обстоятельств, обосновывающих с точки зрения советского уголовного права осуждение лица, применение к нему конкретного наказания за совершение им определенного преступления» («Вопросы виновности и вины в практике Веоховного суда СССР по уголовным делам», М., 1950, стр. 6).

наносит удар по стабильности состава, а значит, и по стабильности социалистической законности.

Практика советских судебных • органов по гражданским делам никогда не оперировала понятием «виновности». Не имеет оно под собой и теоретических оснований. Введение понятия «виновности», отличного от понятия вины как субъективного основания ответственности (а вместе с тем и как элемента состава правонарушения), давало бы повод рассматривать вину как формальную категорию, т. е. как отвлеченное психическое отношение лица к своим действиям, в отрыве от противоправности, вредности и причинной обусловленности этих действий. Введение в науку советского гражданского права особого понятия «виновности», как общего основания ответственности, мы считаем поэтому излишним и вредным.

Таким общим основанием граждански-правовой ответственности может быть лишь состав гражданского правонарушения как диалектическое единство его объективных и субъективных элементов '.

Подытоживая сказанное, можно заключить, что вина в советском гражданском праве является необходимым и равноценным элементом состава гражданского правонарушения. В этом виде вина не противопоставляется другим элементам состава, а рассматривается в тесном сочетании и единстве с ними.

Учитывая эти положения, вину в советском гражданском праве можно определить как психическое отношение нарушителя социалистического гражданского правопорядка к своим противоправным действиям и их вредным последствиям в форме умысла или неосторожности.

1 Соображения Т. Л. Сергеевой и Б. С. Утевского о введении в наше право особого понятия «виновности» как общего основания уголовной ответственности вызвали среди советских юристов серьезные возражения и были решительно отвергнуты как несостоятельные. См. Отчет о совещании при ВИЮН, посвященном обсуждению макета учебника для юридических вузов «Советское уголовное право. Часть общая», жур. «Советское государство и право», 1952, № 2, стр. 70—75; А. А. Пионтковский, Против извращения понятия ви.)Ы по социалистическому уголовному праву, стр. 8—21; Б. С. Маньковский, Вопросы вины в советском уголовном праве, жур. «Советское государство и право», 1951, № 10, стр. 45—54;

Против извращений обоснования ответственности в советском уголовном праве, жур." «Вопросы философии», 1951, № 6, стр. 201—207; П. Е. Орловский, Задачи Института права Академии наук СССР, жур. «Советское государство и право», 1953, № 2—3, стр. 33—41; В. М. Ч х и к в а д-з е, Некоторые вопросы советского уголовного права в связи с разработкой проекта уголовного кодекса СССР, жур. «Советское государство и право», 1954, № 4, стр. 65—66.

178

Само собой разумеется, что всякая вина, будучи .выраженной в противоправном поступке, осуждается нашим государством и всем советским народом ('вместе с осуждением этого поступка в целом), ибо нет и никогда не существовало вины как отвлеченного психологического состояния 'правонарушителя, к которому безразлично либо одинаково относились бы разные классы, разные государства. В условиях социалистического общества вина осуждается как такое субъективное (психическое) отношение нарушителя правопорядка к своим противоправным действиям и их вредным последствиям, которое чуждо психологии сознательного советского гражданина 1.

Это определение понятия вины в основных своих чертах совпадает с определением, принятым сейчас в науке советского уголовного права. «Вина по советскому уголовному праву, — говорится в учебнике по уголовному праву, — есть умысел или неосторожность лица, выраженные в совершенном им деянии, опасном для советского строя или социалистического правопорядка и тем самым осуждаемом советским уголовным законом и коммунистической нравственностью» 2.

1 Несколько иначе определяет понятие вины Л. А. Лун ц: «Виной в гражданском праве, следовательно, мы можем назвать умысел или неосторожность, лица,—пишет он, — поступившего противоправно и причинявшего своим поступкам вред другому лицу» («Общее учение об обязательстве», стр. 320). Определяя понятие вины, Л. А. Лунц тщательно избегает выражения «психическое отношение». Он пишет, что «вина предполагает определенное (разрядка наша.— Г. М.) отношение человека к его собственному противоправному поведению» (там же, стр. 319). Дело, однако, только в выражении, так как несколькими строками ниже автор расшифровывает это «определенное» отношение следующими словами: «Отношение лица к его собственному противоправному поведению определяется как интеллектуальным моментом (предвидением, пониманием реально возможных последствий данного 'поступка), так и волевым моментом (желанием или нежеланием этих последствий или безразличным отношением к этим последствиям)». Совершенно ясно, что волевое и интеллектуальное отношение лица и есть его психическое отношение. Такое чрезмерно осторожное обращение к термину «психическое отношение» можно объяснить только тем, что советские цивилисты явно опасаются впасть в «психологизм», хотя это совершенно необоснованные опасения. В отрыве от исходных и руководящих положений марксистско-ленинской философии и советской психологии о воле, сознании и поступках человека невозможно раскрыть содержание вины.

2 Советское уголовное право, часть общая, М., 1952, стр. 216. Определяя 'понятие уголовной ви'ны, авторы учебника сводят вину к ее формам, не показав вначале ее общего признака, состоящего в психическом отношении лица к совершенному деянию. Это можно отнести к неточности формулировки, так как несколькими строками выше вина определяется как «особого рода психическое отношение лица к совершенному им общественно-опасному деянию». «Без этого психологического содержания, --говорится дальше, — не может быть и вины».

Мы не можем, однако, согласиться с последующим утверждением авторов учебника о том, что «вина не есть просто психологическое понятие, вина—понятие социально-политическое» (там же). В предыдущей главе мы стремились показать, что психология человека формируется под влиянием социальных факторов, а потому не сводится к простым физиологи-

179

Такое совпадение в определении гражданской и уголовной вины не случайно. Оно подтверждает наше исходное положение о том, что основания гражданской и уголовной ответственности в советских условиях имеют в принципе общий характер.

Единство оснований гражданской и уголовной ответственности свидетельствует о единстве советского социалистического права. Советское социалистическое право, не знающее деления на публичное и частное, призвано к защите общественного, политического и экономического строя социализма. Любые посягательства на этот строй, задевающие интересы социалистического общества и его граждан, вызывают отрицательное реагирование со стороны советского государства, его органов и, в частности, судебных органов. Как уже отмечено, это реагирование может быть различным, в зависимости от того, нарушены ли основы нашего строя и правопорядка либо же задеты имущественные и личные интересы отдельных лиц и организаций. В том и другом случае наше государство и право берут под защиту сложившиеся и складывающиеся в ходе постепенного перехода к коммунизму общественные отношения, однако осуществляют эту защиту различными методами, разными мерами воздействия на правонарушителей. С уголовными правонарушениями наше государство борется путем наказаний, с гражданскими—путем восстановления нарушенных прав.

Уголовные наказания по силе своего воздействия на правонарушителя (лишение свободы, избирательных и других прав и т. д.) являются, конечно, более тяжелыми, чем меры имущественного и иного воздействия (возместить ущерб, уплатить долг, выполнить договор, устранить препятствия к осуществлению личных и имущественных прав и т. д.), но это различие средств воздействия на правонарушителя не означает различия их конечных целей. Конечные цели правового воздействия на правонарушителя одинаковы. Они состоят в защите социалистического правопорядка от всяких посягательств, нарушающих общественные и личные интересы. Наше право охраняет эти интересы с равной силой, хотя и разными методами, что находит свое конкретное выражение в возложении на правонарушителей различных видов ответственности '.

ческим явлениям. Психология—социальная наука. Следовательно, противопоставление психологического (т. е. воли и сознания человека) социальному ничем 'не оправдано, так как «сознание с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока 'вообще существуют люди» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. IV, стр. 21).

* «Среди правовых последствий нарушения социалистического права, его норм,—пишет X. И. Ш в а р ц,—наказание занимало и будет занимать особое место благодаря своему особо эффективному характеру... Наряду с наказанием возмещение вреда играет большую роль в системе принудительных средств правовой охраны, а 'в отношении массового характера его применения оно даже превосходит значение наказания («Значение вины в обязательствах из причинения вреда», М., 1939, стр. 39).

180

Подлинный демократизм и гуманизм советского социалистического права состоит в том, что оно строит ответственность за правонарушения на таких объективных и субъективных основаниях, которые являются в принципе одинаковыми для всех отраслей права: гражданин СССР привлекается к ответственности не за всякое вредное действие (либо бездействие), а лишь за такое вредное действие^которое является противоправным, виновным и состоит в необходимой причинной связи с вредом. Это дает нам право подойти к определению понятия вины в советском гражданском праве с тех же общих позиций, с которых подходят к определению этого понятия и другие отрасли науки советского социалистического права и, в частности, наука советского уголовного права.

Основной признак вины, характеризующий ее как психическое отношение правонарушителя к своим противоправным действиям и их результатам, противопоставляет вину таким понятиям, как доблесть, геройство, патриотизм, честность, трудолюбие и прочие положительные идеологические качества советского гражданина. В отличие от положительных идеологических качеств, которые всемерно поощряются и развиваются в советских людях, вина расценивается как порочное состояние воли и интеллекта отсталого человека. Это порочное психическое состояние субъекта, наоборот, осуждается советским обществом, преследуется нашим правопорядком. Как о положительных, так и об отрицательных качествах лица можно судить лишь по его делам, т. е. по его конкретным отрицательным или положительным действиям, поступкам. Отрицательные действия и поступки по своему конкретному характеру могут быть самыми различными. В зависимости от" степени их общественной опасности и в зависимости от того, какими средствами наше общество борется с отрицательными поступками людей, одни из них могут рассматриваться как антиморальные и вызывать общественное воздействие, другие — как противоправные и вызывать правовое воздействие. Правонарушения, в свою очередь, могут относиться к различным отраслям советского социалистического права, тем не менее, характерным признаком для них является психологический момент: правонарушением' будет считаться лишь такое противоправное действие лица, которое является результатом его порочной воли. Поскольку этот момент является общим для всех правонарушений, мы вправе рассматривать его главным при определении понятия вины и считать, что вина как психическое отношение правонарушителя к своим противоправным действиям и их результатам является общим понятием как для гражданского, так и для других отраслей советского права*

Гражданские правонарушения могут быть самыми разнообразными. Например, захват, истребление и порча чужого имущества, нарушение договорных обязательств, причинение вреда

181

жизни и здоровью человека и т. д. Нельзя не отметить, что часть этих гражданских правонарушений может одновременно преследоваться и в уголовном (административном, дисциплинарном) порядке. Так, умышленное истребление и порча чужого имущества может рассматриваться как деликт по ст. 403 ГК и, вместе с тем, как криминал по ст. 175 УК РСФСР; умышленное •невыполнение договора либо халатное отношение к своим до-' говорным обязательствам влечет за собой ответственность по ст. 117 ГК, а злонамеренный характер неисполнения договора, заключенного с социалистической организацией, может вызвать ответственность по ст. 131 УК РСФСР; поставка недоброкачественной и некомплектной продукции вызывает применение штрафных санкций и одновременно преследуется как преступление по ст. 128-а УК РСФСР; виновное причинение увечья на предприятии, явившееся результатом нарушения правил по охране труда и технике безопасности, вызывает ответственность по ст. 413 ГК и, вместе с тем, рассматривается 'как преступление по ст. 133 УК РСФСР; присвоение общественной либо лич-.ной собственности вызывает ответственность по ст. ст. 59 и 403 ГК и одновременно может расцениваться как тяжкое преступление по Указам Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года и т. д.

В этом отношении все правонарушения, так или иначе посягающие на личные и имущественные права граждан и социалистических организаций, разделяются 'на две основные группы. К первой группе относятся такие правонарушения, которые вызывают одновременно как гражданскую, так и уголовную ответственность. Ко второй группе относятся все, прочие, так сказать, собственно гражданские правонарушения, которые вызывают только гражданскую ответственность. Таковы, например, неосторожное причинение ущерба чужому имуществу граждан, небрежное исполнение договорных обязательств, неуплата квартплаты либо другой задолженности контрагенту и т. д. Отсюда нетрудно увидеть, что специфический признак собственно гражданских правонарушений (а, вместе с тем, и гражданско-правовой вины) состоит в том, что они оказываются, по общему правилу, менее тяжелыми, чем уголовные. Это и понятно: гражданские правонарушения (в общей массе) менее общественно-опасны, чем преступления. Из этого, однако, нельзя заключить, что гражданская вина имеет порочный характер лишь в отношении отдельных лиц и организаций, как потерпевших от правонарушения, тогда как уголовная вина порочна в отношении общества, государства. Советскому социалистическому праву чуждо противопоставление общественных и личных интересов. Оно исходит из принципа сочетания этих интересов и охраняет их в равной мере, хотя и разными методами. Следовательно, вина в гражданском праве означает не только провинность перед потерпевшим, но и перед социа-

182

диетическим государством в целом. Обязывая-'ви«овника восстановить нарушенные им личные и имущественные права других, советский суд вскрывает антиобщественный характер поступка правонарушителя и тем воздействует на его психологию.

В этом огромное воспитательное значение принципа виновной ответственности в советском гражданском праве.

Отсюда можно заключить: поскольку институт гражданско-правовой ответственности в советском праве преследует не только задачу восстановления нарушенных имущественных и личных прав, но вместе с тем и задачу воспитания нарушителей социалистического гражданского правопорядка (а на их примере и всех других граждан СССР) в коммунистическом духе, постольку гражданско-прававая ответственность не 'отделена у нас китайской стеной от других видов ответственности (уголовной, административной, дисциплинарной), хотя и имеет свои особенности, определяемые спецификой восстановления нарушенных прав.

Единство же воспитательной задачи института гражданской и всякой иной ответственности 'в советском праве особенно ярко раскрывается через субъективные основания этой ответственности, т. е. через вину, как психическое отношение нарушителя социалистического правопорядка к своим противоправным действиям и их последствиям.

В этом своем виде понятие гражданской и уголовной вины может быть основано и выведено из общего понятия вины в советском праве как психического отношения нарушителя социалистического правопорядка к своим действиям и их последствиям в форме умысла или неосторожности. Это отношение, выраженное в противоправном поступке, осуждается советским государством и всем советским народом, как чуждое психологии сознательного советского гражданина.

В условиях, когда общественные и личные интересы не противоречат, а сочетаются друг с другом, мы можем говорить не о коренных отличиях общей и гражданской вины, а лишь об особенностях ее, обусловленных спецификой гражданских правонарушений и всего института гражданско-правовой ответственности, преследующего как задачу восстановления нарушенных гражданских прав, так и задачу воспитания советских граждан'.

' Вопрос об основаниях ответственности граждан СССР за различные по своему содержанию правонарушения (гражданские, уголовные, административные и др.) и, в частности, вопрос о вине как одном из оснований этой ответственности относится, конечно, к компетенции Общей теории советского 'права, однако в советской литературе этот вопрос не только не разрешен, ню и не поставлен. (См. Учебник по теории государства и права, М., 1949, § 8, стр. 141—142). Не случайно поэтому между советскими цивилистами и криминалистами (а также другими юристами, занимающимися разработкой конкретных отраслей советского социалистического права) существует порой недопустимый разнобой и несогласованность в разрешении общих проблем и в выяснении общих понятий. Такая несогласованность

183

Особо следует рассмотреть вопрос о соотношении гражданской и уголовной вины.

Как отмечено выше, понятие гражданской и уголовной вины может быть основано и выведено из общего понятия вины в советском праве, поскольку вина является провинностью не только перед лицом, потерпевшим от правонарушения, но и перед социалистическим государством, а значит, и перед всем советским народом. Отсюда следует, что гражданская и уголовная вина, являясь разновидностями общего понятия вины в советском праве, по своему политическому содержанию в принципе едины. Но это единство не означает тождества. Уголовная вина обладает существенными особенностями. Эти особенности уголовной вины вытекают из качественных отличий преступлений, которые отграничиваются от гражданских правонарушений как по степени общественной опасности, так и по методам правового воздействия на правонарушителя (наказание вместо обязанности восстановить нарушенное право).

Единство гражданской и уголовной вины в советском праве особенно ярко проявляется в таких поступках, которые одновременно нарушают как гражданский, так и уголовный закон, а потому вызывают как гражданскую, так и уголовную ответственность. Лицо, похитившее чужую вещь, понесет уголовное наказание за кражу и, вместе с тем, обязано вернуть похищенную вещь потерпевшему в порядке гражданско-правовой виндикации. Лицо, умышленно причинившее увечье другому, может быть подвергнуто наказанию за телесное повреждение и, вместе с тем, обязано загладить причиненный ущерб в виде уплаты потерпевшему пособия по нетрудоспособности.

В связи с этим естественно возникает вопрос — о какой же вине правонарушителя будет итти здесь речь (об уголовной или о гражданской), когда подобные правонарушения рассматривает уголовный суд (гражданский иск в уголовном деле) или же когда их рассматривает гражданский суд, после разрешения уголовного дела (по условиям преюдиции) ? Другими словами, будет ли в данных случаях иметь место своеобразное сочетание

имеет место, в частности, при определении понятия вины как субъективного основания ответственности. Достаточно при этом указать на следующий факт: в Кратком юридическом словаре (изд. 1945 г.) на одной и тон же странице дается разное определение понятия вины в уголовном и гражданском праве. Так, 'вика в уголовном праве определяется как «определенное психическое отношение лица, совершившего социально-опасные действия, к этим его действиям и их результатам», в то время как 'вина в гражданском праве трактуется как «поведение какого-либо лица, признаваемое в гражданско-правовых отношениях неудовлетворительным с точки зрения требовании, могущих быть (?) предъявленными к соответствующему лицу в данных конкретных обстоятельствах» (стр. 40—11), т, е. как противоправное поведение, без учета психического момента. В дальнейшем такая несогласованность едва ли может быть признана нормальной.

гражданской и уголовной вины либо же в данных случаях имеется одна уголовная вина?

Мы полагаем, что было бы более правильным разрешить данный вопрос, исходя из общего понятия вины в советском праве. С этой точки зрения в конечном счете безразлично, как мы назовем вину правонарушителя в тех случаях, когда она связана не-только с нарушением гражданского, но и уголовного закона (например, при краже),—гражданской или уголовной, так как политическое содержание той и другой вины едино. Однако с точки зрения практической правильнее говорить в этих случаях об одной уголовной вине. Уголовная вина здесь как бы поглощает гражданскую, совпадает с ней.

Такое решение данного вопроса вполне согласуется с единством оснований гражданской и уголовной ответственности в советском праве и намного упрощает юридическую конструкцию гражданской вины. Иное разрешение этого вопроса (например, в виде конструкции «двойной» вины1), наоборот, излишне усложняет этот вопрос и на практике приводит к многочисленным затруднениям.

С точки зрения «двойной» вины, например, практически почти невозможно разрешить вопрос о презумпции виновности, поскольку в советском гражданском праве общепризнана презумпция виновности правонарушителя, в то время как в уголовном праве (если иметь в виду господствующую доктрину) признается презумпция невиновности. Разрешая гражданский иск в уголовном деле, суд (руководствуясь концепцией «двойной» вины) оказался бы перед необходимостью применить одновременно обе эти презумпции: виновности при установлении гражданской вины и невиновности при установлении уголовной вины.

В связи с таким разрешением вопроса о соотношении гражданской и уголовной вины может возникнуть только одно сомнение: как следует рассматривать те имущественные взыскания, которые применяет к причинителю уголовный суд наряду с наказанием преступника, какова природа этих взысканий — уголовная или гражданская? Например, наказывая вора за кражу, суд, вместе с тем, обяжет его вернуть потерпевшему похищенную вещь либо возместить ее стоимость.

Имущественные взыскания в случаях совпадения гражданской вины с уголовной нельзя смешивать, конечно, с такими имущественными наказаниями, как конфискация и штраф2.

1 Н. С. Таганцев пишет о «сложной неправде», включающей в себя уголовное и гражданское правонарушение, а следовательно, и оба 'вида вины («Русское уголовное право», СПб, 1902, стр. 109).

2 В этом отношении характерно следующее дело: гр. Васильченко был признан виновным и осужден по ст. 116 УК РСФСР за то, что, будучи заведующим столовой Сахстроя, расстратил 4677 руб. Народный суд ошибочно .указал в приговоре о «конфискации» имущества Васильченко на указанную сумму в пользу Сахстроя.

185

Имущественные взыскания в этих случаях по своей юридической природе скорее приближаются к «обязанности загладить вред», предусмотренный ст. 44 УК РСФСР, каковая обязанность «возлагается на осужденного в случаях, если суд признает целесообразным, чтобы сам, именно, осужденный устранил последствия совершенного им правонарушения или причиненного потерпевшему ущерба».

По мнению Б. С. Утевского, возложение «обязанности загладить вред» (как наказание) резко отличается от удовлетворения по гражданскому иску, связанному с уголовным делом. Это удовлетворение Б. С. Утевский рассматривает как «чисто гражданско-правовое мероприятие, хотя иногда и вытекающее из преступного действия, но не преследующее ни одной из задач, которые ставятся перед уголовным наказанием, между тем как возложение обязанности загладить вред — это наказание, заключающее в себе все элементы последнего и являющееся мерой принудительного воспитания» '.

Мы сомневаемся в правильности такого утверждения. Б. С. Утевский недооценивает как единства целей ('воспитательных), так и единства оснований гражданской и уголовной ответственности в советских условиях. Противопоставляя возложение обязанности загладить вред по ст. 44 УК удовлетворению гражданского иска в уголовном деле, Б. С. Утевский исходит исключительно из формальных соображений. Между тем, по существу между ними в данных случаях различий нет: различие лишь в том, что в первом случае суд присуждает возмещение по своей инициативе, а во втором — обычно по инициативе потерпевшей стороны. Причем, это последнее различие в нашей судебной практике все более исчезает. Доказательством тому служит тот факт, что «при наличии вреда, нанесенного трудящимся государственному учреждению, кооперативной или общественной организации тем или иным корыстным действием (растрата, хищение и т. д.), суд обязан при рассмотрении уголовного дела установить размер присвоенного или похищенного имущества и не лишен права присуждения убытков в полном

Верховный суд Киргизской ССР отменил приговор Народного суда «в части конфискации» и передал дело в этой части на новое рассмотрение в порядке гражданского судопроизводства.

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР определение Верховного суда Киргизской ССР отменила и указала: «То обстоятельство, что Народный суд в своем приговоре указал о конфискации имущества на сумму 4677 руб. в пользу Сахстроя, ие требовало отмены в этой части приговора, так как по смыслу эта часть по существу являлась решением об удовлетворении гражданского иска, и Верховный суд .мог без направления дела на новое рассмотрение внести в приговор в части удовлетворения гражданского иска свои изменения в отношении формулировки решения суда» (Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1940 г., М., 1948, стр. 129).

' Уголовное право. Общая часть, М., 1°48, стр. 518. Ср. Советское уголовное право. Часть общая, М., 1951, стр. 364.

186

размере также безотносительно к тому, предъявлен ли потерпевшим учреждением или организацией иск или нет» '.

Такая тенденция к сближению «обязанности загладить вред» как наказания с удовлетворением по гражданскому иску в уголовном деле (тенденция, свойственная только советскому праву и совершенно чуждая буржуазному праву) дает основание сделать вывод, что коренных различий между этими двумя видами имущественных взысканий нет: они осуществляют, в конечном итоге, одни цели (как воспитательные, так и восстановительные) и покоятся на одном субъективном основании — вине причинителя. Как назвать эту вину (уголовной или гражданской, когда они совпадают), повторяем, не имеет у нас принципиального значения. Однако с точки зрения практической, правильнее считать ее уголовной виной, поскольку она связана не только с нарушением гражданского, но и уголовного закона:

после того как уголовный суд установит наличие этой вины. гражданскому суду (в том случае, когда он рассматривает иск по условиям преюдиции) нет необходимости отыскивать и конструировать еще гражданскую вину — она покрывается уголовной виной.

Итак, имущественный и всякий иной ущерб, явившийся результатом нарушения уголовного закона, может быть сопряжен только с уголовной виной: лицо, поджигающее чужой дом, либо похищающее чужое имущество и т. д., совершает преступление. В качестве субъективного элемента состава этого преступления выступает вина причинителя. Тот факт, что обязанность причинителя возместить ущерб является здесь имущественной (гражданский иск в уголовном деле), ни в какой мере не означает, что уголовная вина тем самым превратилась в этом случае в гражданскую. Виновность всегда связана с противоправностью. Если в данном случае противоправность — уголовная, то и вину, как психическое отношение лица к своим уголовно-противоправным действиям и их результатам, практически правильнее рассматривать тоже как уголовную 2. *

В советском уголовном праве наибольшее значение имеет умышленная вина; в советском гражданском праве преобладающее значение приобретает неосторожная вина.

1 Из постановления Пленума Верховнюго суда РСФСР от 20 мая 1930 г., протокол № 7. Цитирую по УК РСФСР, 1938, Приложение к ст. 44, стр. 131.

2 Анализ различия между наказанием в уголовном праве и возмещением ущерба в гражданском праве не является целью данной работы. На протяжении всей работы показывается лишь единство оснований гражданской и уголовной ответственности в советском праве. Вместе с тем, в работе всюду подчеркиваются качественные особенности гражданских правонарушений и специфика гражданской вины, как основания гражданско-правовой ответственности. Эта специфика, однако, практически не имеет значения в тех случаях, когда вина оказывается связанной не только с нарушением гражданского закона, но и уголовного.

187

Это объясняется тем основным обстоятельством, что подавляющее большинство гражданских правонарушений, будучи совершенным умышленно, перерастает тем самым в уголовные преступления. Например:

а) причинение ущерба государственному, общественному и личному имуществу путем хищений ';

б) неисполнение обязательств по договору, заключенному с государственным или общественным учреждением или предприятием, если при рассмотрении дела в порядке гражданского судопроизводства обнаружен злонамеренный характер неисполнения 2;

в) расхищение государственного или общественного имущества путем заключения невыгодных сделок лицом, руководящим государственным или общественным учреждением или предприятием, совершенное по соглашению с контрагентами этих учреждений или предприятий 3;

г) расточение арендатором или уполномоченным юридического лица государственного или общественного имущества, предоставленного ему по договору4:

д) умышленное истребление или повреждение чужого имущества, принадлежащего частным лицам 3.

Перечень этих случаев можно было бы продолжить, однако в этом нет необходимости, так как при исчерпывающем перечислении этих случаев мы вынуждены "были бы упомянуть о всех умышленных уголовных преступлениях, которые так или иначе связаны с причинением имущественного ущерба и сопровождаются поэтому гражданскими исками в уголовных делах.

Во всех этих случаях гражданская вина как бы поглощается уголовной виной. Независимо от того, будет ли гражданский иск о возмещении ущерба рассмотрен в связи с уголовным делом или отдельно от него, уголовная вина не превратится здесь в гражданскую: при рассмотрении гражданского иска отдельно от уголовного дела гражданский суд будет иметь в виду уголовную вину (преюдиция) 6. Обязанность гражданского суда в

1 Ст. ст. 162—169 УК РСФСР. В .отношении ст. ст. 162, 165, 166, 166а, 167 и ч. 2 ст. 169 см. Указы Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. и Постановление Пленума Верховного суда СССР от 22 августа 1947 г. (Уголовный кодекс РСФСР, Юриздат, 1950, стр. 142— 146).

2 Ст. 131 УК РСФСР.

3 Ст. 129 УК РСФСР.

4 Ст. 130 УК РСФСР.

5 Ст. 175 УК РСФСР.

в Согласно ст. 13 УПК РСФСР, вступивший в законную силу приговор уголовного суда обязателен! для гражданского суда, рассматривающего иск потерпевшего, 'в решении вопроса о факте преступления и о совершении его подсудимым. М. А. Ч е л ь ц о в пишет, что «рассмотрение уголовного обвинения является преюдициальным для разрешения в порядке гражданского судопроизводства вопроса о вознаграждении за .вред и убытки, причиненные преступным деяниям» («Советский уголовный процесс», М., 1951, стр. 126). Этим подчеркивается подчиненность природы граждан-

188

этом случае будет сводиться только к установлению размера материальной ответственности преступника, но не к установлению вины как основания его ответственности 1.

Это вытекает из единства оснований уголовного обвинения и гражданского иска — принципа, которого твердо придерживается советское право 2.

Таким образом, в случаях, когда причиной ущерба является уголовное противоправное действие, перед нами — уголовная вина но не гражданская. Значит, уголовное право как бы отнимает'у гражданского все наиболее серьезные (наиболее общественно-опасные) умышленные правонарушения и тем сужает сферу действия гражданской вины.

Именно поэтому в гражданском праве преобладает неосторожная вина, т. е. по общему правилу менее тяжелая вина.

Это не означает, конечно, что советское гражданское право совсем не знает умышленной вины: умышленные правонарушения, влекущие за собой причинение материального ущерба, иногда и не сопровождаются уголовным преследованием при-чинителей, а поэтому остаются предметом обсуждения гражданского суда.

Это не означает также, что неосторожная вина известна только гражданскому праву: некоторые гражданские правона-

ского иска уголовному делу: с отпадением уголовного обвинения, как правило, отпадает и гражданский иск; если суд признает деяние подсудимого непреступным, он оставляет гражданский иск без рассмотрения. Это не .лишает потерпевшего права обратиться с иском в гражданский суд и доказывать уже наличие гражданской вины (и всех прочих оснований граж-данско-правовой ответственности) причинителя. Так, например, если суд не найдет в действиях обвиняемого состава хищения, он оправдает подсудимого, но это не лишает .потерпевшего права обратиться в гражданский суд с иском об истребовании неправомерно захваченной вещи по ст. 59 ГК (недобросовестное завладение чужой вещью). Но в этом случае суд обязан установить уже гражданскую вину ответчика.

См. об этом М. А. Ч е л ь ц о в, Советский уголовный процесс, стр. 119—133; Гражданский иск в уголовном процессе, М., 1945; А. Я. Вышинский, Курс уголовного процесса, М., 1927, стр. 208—218; М. С. Строго.вич, Уголовный процесс, М., 1946, стр. 108—110; К. С. Юд ель-сон, Проблема доказьгвания в советском гражданском процессе, М., 1951, стр. 221—247 (глава IV — «Доказательственное значение преюдициально установленных фактов»).

1 «Прокурор и гражданский истец, — пишет М. А. Чельцов,— доказывают один и тот же факт — совершение обвиняемым преступления, как единое основание для своих разных требований: прокурор — о наказании, гражданский истец — об удовлетворении иска». («Советский уголовный процесс», М., 1951, стр. 123).

2 Такого единства оснований обвинения и гражданского иска не будет, когда отсутствует совпадение обвиняемого с гражданским ответчиком, например, в случае материальной ответственности: родителей и опекунов за малолетних (ст. 405 ГК); нанимателей жилых помещений за членов семьи (ст. 177 ГК); подрядчика за своих рабочих и служащих (ст. 222 ГК); лиц и предприятий, деятельность которых связана с повышенной опасностью для окружающих, за конкретных причинителей 'вреда (ст. 404 ГК); юридических лиц за действия своих рабочих и служащих, представи-

189

рушения, совершенные по неосторожности, так же как и умышленные, перерастают в преступления, а потому перестают быть гражданско-правовыми. Таковыми, например, являются:

а) выпуск недоброкачественной или некомплектной продукции промышленными предприятиями вследствие преступно-халатного отношения к порученному делу директоров предприятий, главных инженеров и начальников ОТК1;

б) причинение вреда жизни и здоровью рабочих и служащих, если он явился результатом преступно-халатного отношения к соблюдению правил техники безопасности и охраны труда на предприятиях со стороны административно-технического персонала 2;

в) преступно-небрежное обращение с лошадьми в совхозах, колхозах и других социалистических предприятиях и учреждениях, если оно повлекло за собой гибель лошадей или привело их в непригодное состояние3;

г) неосторожное повреждение, морского телеграфного кабеля, если оно могло вызвать перерыв телеграфного сообщения 4.

Этот примерный перечень неосторожных правонарушении можно было бы увеличить, однако, достаточно ясно, что отдельные гражданские правонарушения, если даже они совершены и по неосторожности, в интересах наиболее эффективной борь-

телей и органов. В тех случаях, когда суды, разрешая уголовные дела и признавая виновными в преступлении ('результатом которого было причинение ущерба) оддих лиц, возлагают материальную ответственность да других лиц, Верховный суд СССР неуклонно отменяет такие решения и передает дела на новое рассмотрение. Примером этого .может быть следующее дело:

Гр. Забелло был осужден по ст. 111 УК РСФСР за то, что, работая приемо-сдатчиком на нефтебазе, преступно-халатно относился к своим служебным обязанностям (доверял рабочим принимать со станции железной дороги нефтепродукты и отпускать их, в свое отсутствие оставлял им ключи от склада и т. д.), в результате чего оказалась недостача нефтепродуктов на сумму 73 595 руб. Осудив Забелло, суд вместе с тем отклонил в отношении его гражданский иск и сумму недостачи взыскал с директора нефтебазы Труявского, который даже не привлекался к 'ответственнюсти за отсутствием к тому оснований. Генеральный прокурор СССР в своем протесте указал: «Суд признал 'виновным Забелло в причинении материального ущерба и в то же время неосновательно освободил его от материальной ответственности. Таким образом, первый вывод суда противоречит его .второму выводу». Находя протест обоснованным. Верховный суд СССР отменил приговор суда и передал данное дело в отношении Забелло та новое рассмотрение, поскольку его виновность по ст. 111 УК должна повлечь за собой и его материальную ответственность за ущерб (Из практики Прокуратуры СССР по надзору за соблюдением законности, ноябрь, 1950 г.).

1 Ст. 128-а УК РСФСР. Вина промышленных и торговых предприятии как юридических лиц будет, естественно, .всегда гражданской, поскольку советскому праву уголовная ответственность юридических лиц неизвестна.

2 Ст. 133 УК РСФСР.

3 Ст. 79—4 УК РСФСР.

4 Ст. 80 УК РСФСР.

150

бы с ними могут быть объявлены законом преступными и преследоваться в уголовном порядке.

Примерами того, как практически наши суды разрешают вопрос о соотношении гражданской и уголовной вины и ответственности могут служить следующие дела:

1) Гр.гр. Ильюшенок и Бриц были осуждены по ч. 2 ст. 175 УК РСФСР за то, что во время выпивки в доме Ивановой они курили и бросали на пол тлеющие окурки, вследствие чего после их ухода вскоре начался пожар и дом сгорел.

В определении судебной коллегии Верховного суда СССР, отменившем приговор по 'настоящему делу за отсутствием в действиях обвиняемых уголовной вины, записано: «из материалов дела видно, что пожар произошел от неосторожного обращения с огнем Ильюшенок и Бриц, за что ответственность по ст. 175 УК РСФСР не предусмотрена, так как эта статья имеет в виду ответственность за умышленное истребление чужого имущества, по данному же делу умысел '.не установлен. За понесенный ущерб личному имуществу по неосторожности ответственность предусмотрена в гражданском порядке (ст. 403 ГК РСФСР)»'.

2) Колхоз «За вторую пятилетку» Тальменского р-на, Алтайского края, направил районному прокурору материал о привлечении к уголовной ответственности колхозника Аболенцова за то, что по его вине пала колхозная лошадь. В процессе предварительного расследования было установлено, что лошадь пала вследствие несчастного случая и что вина Аболенцева в падеже лошади не установлена. Районный прокурор вынес постановление о прекращении уголовного дела за отсутствием в действиях Аболенцова состава преступления, однако предъявил в Нарсуде иск о взыскании с Аболенцова трехкратной стоимости лошади по заготовительным ценам. Нарсуд удовлетворил этот иск. Ошибка прокурора и Нарсуда очевидна: отсутствие уголовной вины в данном случае не давало права суду возложить на Аболенцова материальную ответственность за падеж лошади. Такая ответственность могла бы наступить только в том случае, если бы в действиях Аболенцова были признаки гражданской вины, на что ни суд, ни прокуро|р не указали, да и не люгли указать, так как гибель лошади, по утверждению .самого же прокурора, явилась результатом «несчастного' случая»2.

1 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1947, № 1, стр. 19—20.

2 Пример заимствован у Б. А. Л и с к о в е ц, Возмещение вреда, причиненного имуществу колхоза, М., 1948, стр. 13. См. также следующие дела, где вопрос о соотношении гражданской и уголовной вины и ответственности был предметом специального обсуждения: уголовное дело Шитаевой, <<Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1940 г.,» М., 1941, стр. 16; уголовное дело Широкова, «Сб. постановлении Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 т.», М., 1947, стр. 33—34; уголовное дело Конторовича, там же, стр. 103: уголовное дело Рудченко, Сб. постановлении Пленума и определе-

191

Таковы причины, в силу которых в советском гражданском праве преобладающее значение приобретает неосторожная вина, в то время как в уголовном — вина умышленная.

В заключение необходимо рассмотреть вопрос о соотношении гражданско-правовой вины и так называемой моральной вины.

Всякое виновное действие, наносящее вред социалистическому обществу и посягающее на его правопорядок, получает у нас не только правовое, но и моральное осуждение. Правовое и моральное осуждение не противоречат друг другу, а дополняют друг друга и сочетаются друг с другом. Отсюда — противоправная вина является вместе с тем и моральной виной; виновный в нарушении советского закона виновен также и в нарушении правил социалистической нравственности.

Эти общие положения советского социалистического права настолько очевидны, что не нуждаются в особом обосновании. Значительно сложнее другой вопрос, а именно — всякое ли антиморальное действие является в то же время и противоправным действием, а в связи с этим — всякая ли моральная вина является в то же время и противоправной виной?

Вопрос о соотношении противоправной и моральной вины составляет часть общей проблемы соотношения права и нравственности. Касаясь этой проблемы лишь частично, мы остановимся только на тех общих чертах, которые свойственны противоправной и моральной вине (психическое отношение лица к своим противоправным и антиморальным действиям) и на тех особенностях, которые отличают одну вину от другой. Совершая антиморальное действие, человек определенным образом

ний коллегий Верховного суда СССР за 1942 г., М., 1947, стр. 51—52;

гражданское дело по иску Клинского РПС к Маслову, Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1943 г., М., 1948, стр. 186—187; уголовное дело Акопяиа, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1945, № 7, стр. 7—8; уголовное дело Беркутовой, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, № 3, стр. 15—16; гражданское дело по иску ОРС Каспфлота к Галтахчан, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, № 5, стр. 17—18; уголовное дело Шведова, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, № 6, стр. 28—29;

уголовное дело Русских, «Судебная практика Верховного суда СССР», '1947, № 1, стр. 20—21; гражданское дело по иску колхоза «Парижская коммуна» к Моисееву, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1947, № 3, стр. 30—31; гражданское дело по иску комбината «Искош» к Б\'тман, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1947, № 7, стр '7—8- уголовное дело Гришутиной, «Судебная практика Верховного суда СССР», 1947, № 8, стр. 11; определение ГСК ВС СССР от 26 августа 1950 г. по делу № 36/836 по иску Главнефтесбыта к Бортнику;

определение ГСК ВС СССР от 28 ноября 1951 г. по де1у № 36/1024 по иску Главнефтесбыта к Астахову; определение ГСК ВС СССР от 16 июня 1951 г. по делу № 03/652 по иску завода «Беларусь» к Заговалко.

192

проявляет ,во 'вне свою волю и создание, т. е. поступает так же, как и при совершении противоправного действия,— это положе-' •ние едва ли может вызвать возражения. Поэтому с точки зрения психологической, разницы между противоправной и моральной виной нет. Не может вызвать возражений и тот факт, что всякий антиморальный поступок представляет собой единство объективных и субъективных моментов (антиморальное действие, ущерб и причинная связь между ними плюс психическое отношение лица к своим действиям и их последствиям). С этой точки зрения антиморальный поступок также не отличается от противоправного поступка. Наконец, бесспорно также и то, что оба эти поступка являются антиобщественными и вызывают определенное реагирование со стороны общества: оба они осуждаются обществом, с ними ведется самая энергичная борьба.

Эти общие и отвлеченные рассуждения, однако, мало приближают нас к решению вопроса о соотношении моральной и противоправной вины. Разрешение этого вопроса по существу может быть достигнуто только в том случае, если мы проанализируем соотношение моральной и противоправной вины в их развитии, так как всякая вина (в том числе и моральная) есть понятие историческое, классовое, Каждый класс имеет свое собственное представление о праве, нравственности, а потому и о вине.

Буржуазная правовая наука не раскрыла подлинного характера соотношения права и морали. Это и понятно. Добиваясь государственной власти, буржуазия объявила себя представительницей всего общества, а свою мораль и свое право декларировала как общечеловеческие. Правда, в противоположность феодальным теориям, буржуазные учения о праве, нравственности и о вине отбросили различные теократические доктрины, признававшие греховным всякое правонарушение, в том числе и гражданское. Они выступили за резкое разграничение религиозных, нравственных и правовых нарушений. Наиболее яркое выражение эти воззрения получают в классической доктрине буржуазного уголовного права. Н. С. Таганцев писал, что «преступное не может и не должно быть отождествляемо с безнравственным: такое отождествление, как свидетельствуют горькие уроки истории, ставило правосудие на ложную стезю, вносило в область карательной деятельности государства преследование идей, убеждений, страстей и пороков, заставляло земное правосудие присваивать себе атрибуты суда совести» г.

' Н. С. Т а г а н ц е в, Русское уголовное право, т. 1, СПб. 1902, стр. 40. Еще более энергично выступал за разграничение противоправной и моральной вины, а вместе с тем и за разграничение правовой и моральной ответственности Г. Ф. Шершеневич: «Если исторически преступное и безнравственное часто совпадают, то отсюда еще не следует, что такое совпадение необходимо логически. Не следует упускать из виду, что нравствен-

В условиях бывшей царской России, где господствовали религиозные и полуфеодальные взгляды на мораль и право, эти высказывания были несомненно прогрессивными.

Иную позицию занимала гегелевская школа права с ее реакционными утверждениями о тождественности права и морали, правонарушения и безнравственного поступка. «Преступление,— писал Бернер,— есть вид безнравственного». «Если бы законодательство угрожало наказанием за нравственно-безразличное или даже за истинно-нравственное деяние,— пишет он далее, делая вид, что не видит буржуазной действительности,— то это было бы ниспровержением самой идеи преступления» 1. Не менее реакционной была также теория так называемого этического минимума (В. Соловьев, Г. Еллинек).

На вопрос, нравственно ли поступает безжалостный кредитор, отбирающий последнюю вещь у бедняка, Еллинек иезуитски отвечал, что он поступает не безнравственно, ибо действует правомерно (следовательно, в его поступках есть'минимум нравственности) , но он поступил бы еще более нравственно, если бы превысил этот «этический минимум» и не отбирал этой вещи 2.

Совершенно не случайно, что все эти «теории», определяющие право через нравственность и трактующие о внеклассовом характере права и морали, получили широкое распространение сейчас в условиях империализма3.

ность есть общественная оценка поведения, а преступность — государственная его оценка. А мы уже видели, что эти две точки зрения могут расходиться (автор выше приводил случаи, когда «на каждом шагу совершаются лицами поступки глубоко безнравственные, за которые они ни в каком случае на скамью подсудимых не попадут.., и наоборот, история дает нам богатый материал в подтверждение того, что доблестное поведение борцов за моральную и религиозную идею признается со стороны государства преступным».—Г. М.}. Чем дальше власть стоит от общества, тем более возможно расхождение этих точек зрения; чем более обобществлена государственная власть, тем скорее оценка действий по уголовному началу будет приближаться к общественно-моральному пониманию» (Г. Ф. Шерше-н ев и ч, Общая теория права, вып. 3, М., 1912, стр. 646—647). См. также:

Спасович, Соч., т. VII, стр. 258; Н. Д. С е р г е е в с к и и, Русское уголовное право, СПб. 1905, стр. 52—57; С. Будзинский, Начала уголовного права, Варшава, 1870, стр. 301.

1 Цит. по Н. С. Т а ганце в. Указ. выше соч., т. 1, стр. 36.

2 Г. Еллинек, Социально-этическое значение права, неправды и наказания, М., 1910, стр. 61—62.

3 Говоря о том, как современная буржуазная цивилистика прибегает к безуспешным попыткам этического обоснования вины, М. М. Агарков пишет: «Чем дальше шло развитие классовой борьбы, чем более шаткими делались позиции буржуазии, тем труднее было буржуазной науке искать обоснования институтов буржуазного гражданского права в самом гражданском праве. Ветшавшее здание требовало подкрепления. И буржуазная наука ищет такого фундамента в морали. Все более популярными делаются попытки обоснования гражданского права капиталистического общества на принципах этики» («Обязательство по советскому гражданскому праву», М„ 1940, стр. 54).

Критикуя известные параграфы Германского гражданского уложения 1896 г. о «доброй совести» и «добрых нравах», с которыми, якобы, должны

194

Абстрактными этическими критериями современные буржуазные юристы пытаются оправдать звериные порядки все более фашизирующегося буржуазного государства *.

Лживость и ненаучность этих «теорий» — очевидна. Цель их ясна. Она состоит в попытке подвести под буржуазное право нравственный фундамент, а под понятие противоправной вины понятие нравственной вины и тем увековечить вопиющую несправедливость буржуазного права. В действительности же буржуазное право и мораль призваны к тому, чтобы закреплять эксплуатацию и угнетение трудящихся, затемнять их сознание, обманывать народ. Разница между правовыми и этическими средствами угнетения состоит только в том, что в одних случаях правила поведения людей, выражающие интересы класса буржуазии, обеспечиваются принудительной силой через суд, а в других случаях для соблюдения этих правил оказываются достаточными меры «идеологического» воздействия через церковь, радио, печать, искусство и т. п.

Буржуазные юристы стараются «не замечать» при этом, что наряду с прогнившей и лицемерной буржуазной моралью в условиях капитализма возникла и развилась новая, революционная мораль— мораль пролетариата, которая враждебна как буржуазному праву, так и буржуазной нравственности. Объявляя свою мораль общезначимой, буржуазия стремится навязать ее трудящимся, подчинить и закабалить их не только политически, но и духовно.

Разоблачая надклассовые теории морали, Энгельс показал, что в действительности в современном обществе каждый из трех классов (феодальная аристократия, буржуазия и пролетариат) имеет свою особую мораль, так как люди, сознательно или бессознательно, черпают свои нравственные воззрения, в последнем счете, из практических отношений, на которых основано их классовое положение. «Мы утверждаем,—писал Энгельс,—что всякая теория морали являлась до сих пор в

согласовываться принципы гражданско-правовой ответственности, Д. М. Генкин и И. Б. Новицкий правильно пишут: «Отсылка Уложения к доброй совести, к обычаям оборота не примиряет противоречивые интересы, а, создавая «каучуковые нормы», дает возможность буржуазному суду, представляющему интересы монополистического капитала, применять законы в желаемом для монополистов смысле» (Д. М. Г е н к и н, И. Б. Н о в и ц к и и, Вводные замечания к переводу «Курса германского гражданского права» Эннекцеруса и др., т. I, 1949, стр.'21).

' «Мораль американских империалистов,—писали корейские женщины в обращении к женщинам всего мира,—это не человеческая, а звериная мораль: ненавидеть, потому что оно честно, захватывать, потому что оно до-РОГО, растаптывать, потому что оно прекрасно, подавлять, потому что оно справедливо, истреблять, потому что оно слабо. Вот во что верят и на что яапраъля}от свою деятельность американские империалистические хищники» («Обращение Демократического женского союза Кореи к женщинам всего мира» по поводу американских злодеяний в Корее, «Правда» от 8 янвапя 1зо1 года).

195

конечном счете продуктом данного экономического положения общества. А так как общество до сих пор развивалось в классовых противоположностях, то мораль всегда, была классовой моралью: она или оправдывала господство и интересы господствующего класса, или же, когда угнетенный класс становился достаточно сильным, выражала его возмущение против этого господства и представляла интересы будущности угнетенных» !. Отсюда понятно, что один и тот же поступок, совершенный в условиях капиталистического общества, будет по-разному оценен с точки зрения буржуазной и пролетарской морали. То, что пролетарий признает безнравственным, буржуа расценит нравственным и наоборот. Выселение безработного из дома за неуплату квартплаты пролетарий оценит как самый бесчеловечный и антиморальный факт, в то время как домовладелец-буржуа признает выселение безработного на улицу вполне нормальным, так как оно отвечает духу эгоистической буржуазной нравственности, ибо в основе ее лежит в'олчий закон капитализма: «либо ты грабишь другого, либо другой грабит тебя, либо ты работаешь на другого, либо он на тебя, либо ты рабовладелец, либо ты раб» 2.

Таково действительное соотношение права и морали, а вместе с тем противоправной и моральной вины в капиталистическом обществе. Совершенно иное соотношение их при социализме. Экономическая основа социалистического права и социалистической нравственности едина. Едина и их задача—ликвидация пережитков капитализма в сознании людей, «борьба за укрепление и завершение коммунизма» (Ленин). Единство воспитательной задачи морали и права определяет у нас общность содержания многих их норм: те нормы морали, соблюдение которых обеспечивается принудительной силой государства, из моральных норм превращаются в правовые нормы, не утрачивая своего нравственного содержания. Социалистическое право, следовательно, не только не противоречит социалистической нравственности, но имеет полное нравственное обоснование. «Обязанность советских граждан исполнять советские законы, уважать их и не допускать их нарушения — это обязанность не только юридическая, но и нравственная» 3. Значит, никакого конфликта между правом и моралью у нас нет и не может быть: социалистическая мораль поддерживает социалистическое право, воспитывает чувство уважения к нему, равно как и социалистическое право служит мощным орудием укрепления и развития морали4.

' Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М., 1950, стр. 89.

2 В. И. Л ен ин. Соч., т. 31, стр. 269.

3 Теория государства и права, М., 1949, стр. 132.

* «Всей своей деятельностью суд воспитывает граждан СССР в духе преданности родине и делу социализма, в духе точного и неуклонного исполнения советских законов, бережного отношения к социалистической соб-

196

Тесная, органическая взаимосвязь и единство социалистического права и морали не означают их тождества '. Основное отличие их состоит в том, что нормы права создаются и обеспечиваются принудительной силой Советского государства, деятельностью суда и других государственных органов, в то время как соблюдение норм нравственности, правил социалистического общежития обеспечивается силой общественного мнения, мерами общественного воздействия на нарушителей этих правил. Всякий противоправный поступок является у нас антиморальным поступком, но это не значит, что перечень антиморальных поступков ограничивается противоправными поступками. За пределами этого перечня остаются самые различные антиморальные поступки людей. Общественное воздействие оказывается достаточным орудием борьбы с ними. Так, нарушения правил внутреннего распорядка в коммунальных квартирах не вызывают, по общему правилу, судебного вмешательства. Против них направлены различные меры общественного воздействия: товарищеский суд, обсуждение случаев антиморального поведения на собраниях жильцов, в стенной и местной печати, в партийных и комсомольских организациях и т. д. Общественное мнение в этих случаях также «судит» — осуждает виновных в нарушении правил социалистического общежития. Перед нами — моральная вина. Она выражается также в определенном психическом отношении нарушителя правил социалистического общежития к своим антиморальным действиям и их результатам. Она может выражаться как в преднамеренном, так и в неосторожном нарушении правил социалистического общежития, в пренебрежительном отношении к ним. Но при всем этом такая моральная вина отличается по своему характеру и последствиям (общественное осуждение) от противоправной вины, а вместе с тем и от той моральной вины, которая совпадает с ней, так как последняя получает не только общественное, но и правовое осуждение (например, от вины квартиронанимателя, умышленно или неосторожно уничтожившего переданное ему в пользование имущество, т. к. эта вина получает одновременно .как правовое, так и моральное осуждение).

Значит, моральная вина в социалистических условиях принимает две основные формы: в одних случаях она совпадает с противоправной виной, т. е. с виной как субъективным основанием правовой ответственности, поскольку обе они, будучи выраженными в противоправном поступке, получают у нас

ственности, дисциплины труда, честного отношения к государственному и общественному долгу, уважения к правилам социалистического общежития» (ст. 3 Закона о судоустройстве Союза ССР, союзных и автономных республик).

' См. М. П. Карева, Право и нравственность в социалистическом обществе, М., 1951 (глава 4 «Право и нравственность, как различные части надстройки социалистического общества», стр. 105—134).

197

одновременно государственное и моральное осуждение; в других случаях, моральная вина выходит за пределы противоправной вины и, будучи выраженной в антиморальном поступке, получает лишь общественное порицание.

Как отмечено выше, противоправная вина и моральная вина в обеих ее формах не .противоречат друг другу, а сочетаются друг с другом. Это единство противоправной и моральной вины, покоящееся на единстве социалистического права и социалистической нравственности, блестяще показал И. В. Сталин на примере борьбы с расхитителями социалистической собственности, против которых должны быть использованы как меры государственного, так и меры общественного воздействия: эффективная и серьезная борьба с расхитителями общественного добра состоит в том, чтобы создать вокруг расхитителей атмосферу общего морального бойкота, «чтобы поднять такую кампанию и создать такую моральную атмосферу среди рабочих и крестьян, кот^рая исключала бы возможность воровства, которая делала .бы невозможными жизнь и существование воров и расхитителей народного добра» 1.

Следовательно, наше право служит тем же целям, что и мораль. Подтверждением этому является тот факт, что любое посягательство иа социалистический правопорядок вызывает у нас не только правовое, но и глубокое моральное осуждение. Ни один правонарушитель не находит у нас никакой моральной поддержки и симпатий среди трудящихся — сознательных строителей коммунистического общества. Такие поступки, как нарушение права общественной и личной собственности, срыв договорных обязательств, результатом которого явилось расстройство советской торговли и планового снабжения народного хозяйства и трудящихся предметами потребления, причинение вреда личности и т. д., искренне порицаются всем советским народом. Вокруг правонарушителей создается обстановка абсолютной нетерпимости. Такое единство права и морали возможно только в условиях нашего общества и немыслимо в условиях капитализма, где налицо непримиримое противоречие между правовыми и нравственными взглядами буржуазии и трудящихся, так как последние «не почитают закона, а лишь подчиняются ему, когда они не в силах изменить его» (Маркс).

В литературе по советскому гражданскому праву делались попытки считать виновными в правовом смысле не только противоправные, но и противонравственные действия, т. е. не только действия, нарушающие нормы гражданского права, но и правила социалистического общежития. Так, М. М. Агарков на первой сессии Всесоюзного института юридических наук в

докладе на тему «Проблема обязательств из причинения вреда» предложил следующее определение «виновного действия»: «Виновным является умышленное или неосторожное действие или воздержание от действия, нарушающие закон или правила социалистического общежития» 1. Следовательно, нормы положительного права здесь становятся такими же, как правила социалистического общежития; при нарушении тех и других, по мнению М. М. Агаркова, должна применяться государственная принудительная санкция.

Против этого положения справедливо возразил С. И. Виль-нянский, указывая, что такая формулировка виновных действий чрезмерно и неоправданно расширяет граждански-правовую ответственность, так как распространяет ее не только на противоправные, но и на противонравственные поступки2.

Критикуемая позиция М. М. Агаркова не является для него случайной. В учебнике по гражданскому праву, говоря о противоправности и виновности действий и упущений, М. М. Агарков писал: «Противоправность упущения может быть основана не только на отдельных специальных предписаниях закона..., •но и на принципиальных положениях, содержащихся в ст. 130 Конституции СССР» 3. В качестве примера, иллюстрирующего это положение, М. М. Агарков приводил случай неоказания помощи утопающему. По его мнению, такое неоказание помощи противоречит ст. 130 Конституции СССР, а потому порождает обязанность возмещения вреда. Как и С. И. Вильнянский, мы не можем согласиться с таким истолкованием противоправности и виновности. Неоказание помощи утопающему, конечно, противоречит правилам социалистической нравственности, но оно не может считаться противоправным, а потому и виновным в правовом смысле4. Истолкование противоправности и виновности, которое дает М. М. Агарков, устраняло бы различия между правом и моралью, а вместе с тем и различия между противоправной и моральной виной. Тот факт, что всякое правонарушение вызывает у нас не только правовое, но и моральное осуждение, совсем не означает, что между законом и правилами морали, а следовательно, и между противоправной и моральной виной, можно поставить знак равенства 5.

Смешивание противоправной и моральной вины допускает также X. И. Шварц. Понимая под виной всякое отклонение дееспособного гражданина от нормального поведения (мы уже

1 Труды первой научной сессии ВИЮН, М., 1940, стр. 309.

2 См. С. И. Вильнянский, Значение судебной практики в гражданском праве. Ученые труды ВИЮН, 1947, вып. 9, стр. 261.

3 М. М. Агарков, Гражданское право, Учебник ВИЮН, т. 2, 1938, стр. 392.

4 Если, конечно, это неоказание помощи не подходит под признаки ст.ст. 156, 156-1 и 157 УК РСФСР.

5 См. М. П. Карева, Право и нравственность в социалистическом обществе, .4., 1951, стр. 119—121.

199

указывали выше на недопустимость сведения вины к поведению) и учитывая, что в гражданском праве преимущественное значение имеет неосторожная вина, он определяет вину как «несоблюдение заботливости, предписываемой законами социалистического общества, его обычаями и правилами, социалистического общежития» 1.

Для такого смешивания 'противоправной и моральной вины нет никаких оснований. Противоправная вина есть психическое отношение лица к своим противоправным действиям и их последствиям. В этом виде противоправная вина в социалистических условиях не противостоит моральной вине, а сливается с ней, поскольку всякое гражданское правонарушение является у нас в то же время и противонравственным поступком и получает не только правовое, но и моральное осуждение. Однако за пределами противоправной вины (и совпадающей с ней моральной вины) остается собственно моральная вина (вторая форма моральной вины), которая также является психическим отношением лица к своим действиям, но не к противоправным, а к противонравственным действиям.

Соотношение этих двух форм моральной вины может меняться: с того момента, как то или иное противонравственное действие зачисляется нашим законом в разряд противоправных,. моральная вина из второй формы переходит в первую. Так, например, взимание повышенной квартплаты частным домовладельцем-застройщиком в свое время не преследовалось у нас законом. Оно рассматривалось как действие, противоре-

' X. И. Ш в а р ц, Значение вины в обязательствах из причинения вреда» М., 1939, стр. 36. Подобные взгляды широко распространены среди советских цивилистов и в последнее время. «Противоправность,— пишет Е. А. Ф л е и ш и ц—есть объективная черта действия, его несоответствие закону и. правилам социалистического общежития» («Ответственность государства за вред, причиненный должностными лицами», Труды научной сессии ВИЮН 1—6 июля 1946 г., М., 1948, стр. 181. Ср. «Обязательства из причинения вреда и неосновательного обогащения», М., 1951, стр.40—43. На наш взгляд, здесь Е. А. Флейшиц вначале высказывает правильную мысль о том, что правила социалистического общежития, не имея силы закона, важны для верного понимания закона и для оценки поведения человека, однако, затем ошибочно утверждает, что «правила социалистического общежития, с одной стороны, восполняют советский закон, а с другой стороны, при применении закона сами охраняются законом»); С.Н.Ландкоф без всяких оговорок и какой-либо последующей расшифровки заявляет, что недозволенным (т. е. противоправным) действием признается всякое действие, нарушающее «закон либо правила социалистического общежития» («Основи цив1льного права», Ки1в, 1948, стр. 184). Также по существу решает этот вопрос Б. С. А н т и м о н о в: «в поведении, нарушающем норму права или правило социалистического общежития, можно говорить о противоправности» («Значение вины потерпевшего», М., 1950, стр. 117). В разрешении этого вопроса од очень непоследователен, так как в другом месте своей работы говорит, что «понятие этической упречности шире, чем понятие упречности юридической» (стр. 85), в третьем месте он заявляет, что «соблюдение правил социалистического общежития возведено у нас в ст.ст. 12 и 130 Конституции. СССР в категорию норм основного закона» (стр. 118) и строит на этом свое учение о вине потерпевшего и т. д.

200

чащее правилам социалистического общежития, поскольку всякая нетрудовая нажива в социалистических условиях глубоко противонравственна. С момента издания закона от 17 октября 1937 г. ', ограничившего размеры квартплаты в частных домовладениях, данное действие (взимание повышенной квартплаты) стало противоправным, хотя и не потеряло своего противо-нравственного характера: одна форма моральной вины превратилась здесь в другую.

Советские судебные органы четко разграничивают моральную и противоправную вину2. Сущность противоправной вины они связывают с противоправностью, сущность моральной вины — с нарушением правил социалистического общежития. Отсюда — каково соотношение советского права и правил социалистической морали (как различных частей надстройки над социалистическим базисом), таково же соотношение понятий противоправной и моральной вины. Они едины в советских условиях, но они не покрывают друг друга, не отождествляются друг с другом: всякая противоправная вина совпадает с моральной виной, но не всякая моральная вина является противоправной виной.

Глава 7. ПОНЯТИЕ ВИНЫ ЮРИДИЧЕСКИХ ЛИЦ

В решениях XIX съезда Коммунистической партии Советского Союза содержится директива о'б укреплении режима экономии .как важнейшего рычага дальнейшего подъема народного хозяйства и как важнейшего условия создания внутрихозяйственных 'накоплений и правильного использования накопленных средств.

Выполнение этой директивы зависит от качества работы наших предприятий, учреждений и организаций и от умения их'руководителей использовать имеющиеся у них хозяйственные возможности, а также от дальнейшего укрепления хозяйственного расчета и повышения рентабельности социалистических предприятий. Вместе с другими приемами рационального ведения производства (учет закона стоимости, исчисление себестоимости продукции, ценообразование и т. д.) эти меры могут служить, по выражению И. В. Сталина, «хорошей практической школой, которая ускоряет рост наших хозяйственных кадров

1 Ст. 36 Постановления ЦИК и СНК СССР от 17 октября 1937 г. «О сохранении жилищного фонда и улучшении жилищного хозяйства в городах» (СЗ СССР, 1937, № 69, ст. 314).

2 См. «Судебная практика Верховного суда СССР», 1944, вып. 1, стр. 10;

«Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, вып. IV, стр. 16—18. См. также А. Я. Вышинский, Судебные речи, М., 1938. Выступление по делу о гибели парохода «Советский Азербайджан».

201

и превращение их в настоящих руководителей социалистического производства на нынешнем этапе развития» 1.

Подчеркивая со всей силой необходимость укрепления хозрасчета и повышения рентабельности наших предприятии, И. В. Сталин говорил: «Рентабельность отдельных предприятий и отраслей производства имеет громадное значение с точки зрения развития нашего производства. Она должна быть учитываема как при планировании строительства, так и при планировании производства. Это — азбука нашей хозяйственной деятельности на нынешнем этапе развития» 2.

Решения XIX съезда КПСС и указания И. В. Сталина вооружают советских юристов знанием законов современной общественной жизни. Руководствуясь этими решениями и указаниями, советские юристы обязаны решить ряд важных и актуальных вопросов теории государства и 'права.

К числу этих важных и актуальных вопросов относится проблема ответственности советских предприятий, учреждений и организаций за результаты своей хозяйственной деятельности и, в особенности, проблема оснований этой ответственности.

Правильное разрешение этой проблемы во многом способствовало бы дальнейшему улучшению работы социалистических хозяйственных органов, последовательному осуществлению принципов хозяйственного расчета, укреплению 'государственной дисциплины.

Проблема ответственности советских юридических лиц является специфически гражданско-правовой. Она не занимает советское уголовное право, поскольку последнее не знает ответственности юридических лиц. Лица, совершившие преступление «от имени» или через посредство юридических лиц, отвечают в уголовном порядке персонально и независимо от той организации (предприятия, учреждения), в которой они состоят или работают. Наоборот, гражданская ответственность юридических лиц, по общему правилу, не совпадает с уголовной (либо дисциплинарной и административной) ответственностью их руководителей и других должностных лиц: за выпуск и сбыт недоброкачественной, некомплектной и нестандартной продукции по ч. 1 ст. 128-а УК РСФСР могут быть осуждены директор либо лица административно-технического персонала данного предприятия (главный инженер и начальник отдела технического контроля), однако перед покупателем этой продукции в граж-данско-правовом порядке будет отвечать предприятие как юридическое лицо.

' И. Сталин, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 20. 2 Т а м же, стр. 56.

Нет сомнений, что общие основания гражданско-правовой ответственности граждан и юридических лиц в советских социалистических условиях являются в 'принципе одинаковыми. Это в полной мере относится и к вине как субъективному основанию гражданско-правовой ответственности юридических лиц. Подтверждением этому служит тот факт, что советский Гражданский кодекс и все последующее гражданское законодательство, регулируя договорную и деликтную ответственность, по общему правилу, не выделяют юридических лиц, а говорят об основаниях ответственности всех участников советского гражданского оборота одновременно. Отсюда вытекает, что субъективным основанием ответственности юридических лиц за совершение гражданских правонарушений служит их вина.

Несмотря на очевидность этого положения, оно требует тщательной расшифровки. Самым трудным при этом является вопрос о содержании вины юридических лиц, а значит и вопрос о воле юридических лиц, а также о воле их органов и лиц, составляющих коллектив юридического лица, т. е., в конечном счете, вопрос о соотношении коллективной и индивидуальной воли '.

Успешное разрешение этого вопроса возможно только после определения места и роли юридических лиц в системе советского социалистического общества.

Каково же место и какова роль советских юридических лиц? Юридические лица в СССР представляют собой сложную и, вместе с тем, стройную систему, структура и назначение которой предопределены всем общественным и 'государственным строем социализма и служат ему.

Эта система в корне отличается от структуры и назначения юридических лиц в буржуазном обществе, где юридические лица призваны обслуживать частнособственнические интересы эксплуататорского государства и монополистического капитала. Во главе системы юридических лиц в СССР стоит Советское государство как единый и единственный субъект права государственной социалистической собственности — всенародного до-

' Приступая к анализму проблемы соотношения индивидуальной и коллективной воли, мы должны отметить, что эта проблема не получила •всестороннего освещения в нашей литературе (и особенно в литературе по общей психологии). Из последующего краткого обзора различных мнений советских цивилистов по данному вопросу нетрудно увидеть, что вопрос о соотношении индивидуальной и коллективной воли (применительно к проблеме оснований ответственности советских юридических лиц) не получил достаточно развернутой разработки также и в специальной циви-листической литературе. Это обстоятельство обязывает нас подойти к освещению даниого вопроса с особой осторожностью. Поэтому мы с самого начала оговариваемся, что все сказанное ниже о соотношении индивидуальной и коллективной воли, в свете субъективных оснований гражданско-правовой ответственности советских юридических лиц, может рассматриваться лишь как попытка, которая не претендует иа исчерпывающее освещение данной проблемы.

203

стояния. «Владелец средств производства — государство,— учит И. В. Сталин, — при передаче их тому или иному предприятию ни в какой мере не теряет права собственности на средства производства, а наоборот, полностью сохраняет его», а «...директора предприятий, получившие от государства средства производства, не только не становятся их собственниками, а наоборот, утверждаются как уполномоченные советского государства по использованию средств производства, согласно .планов, преподанных государством» '.

Советское государство как субъект имущественных прав выступает в гражданском обороте двояко: либо непосредственно в качестве казны (как внутри страны, так и вне ее — Б качестве контрагента международных торговых и иных хозяйственных связей), либо через посредство своих органов. Наличие таких органов, через которые государство управляет единым фондом общенародного имущества и всей хозяйственной и культурной жизнью страны, свидетельствует о единстве государственной собственности и о единстве воли Советского государства. Это единство не нарушается относительной хозяйственной и оперативной самостоятельностью указанных органов как в отношении самого государства, так и в отношении их друг к другу и к другим участникам гражданского оборота. Наоборот, «государство также живет и действует, проявляется в своем органе, не сливаясь, однако, с ним, подобно тому, как общее проявляется в отдельном и целое в части, хотя общее не тождественно отдельному и целое части» 2.

Система советских юридических лиц не исчерпывается, однако, одними государственными органами — хозрасчетными предприятиями и бюджетными учреждениями. Она дополняется различными и еще более многочисленными кооперативно-колхозными и общественными организациями, обладающими определенным имуществом и выступающими в качестве самостоятельных субъектов гражданского права. Эти организации представляют вторую форму общественной социалистической собственности — собственность отдельных кооперативов и колхозов, собственность общественных организаций. За юридической личностью всех этих организаций стоит объединяемая ими масса членов этих организаций. Это не означает, конечно, что деятельность кооперативных и общественных организаций происходит в отрыве от государства и его органов. Советское государство руководит всей (в том числе и хозяйственной) деятельностью кооперативно-колхозных и общественных организаций, направляя ее на осуществление единой цели — построение коммунизма в нашей стране. Вся хозяйственная деятельность госу-

* И. Сталин, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 52.

2 С. Н. Б р а т у с ь. Юридические лица в советском гражданском праве, М., 1947, стр. 115.

204

дарственных и общественных юридических лиц в СССР обусловливается, таким образом, единством двух форм общественной социалистической собственности. Как и вся хозяйственная жизнь в СССР, эта деятельность определяется и направляется государственным народнохозяйственным планом в интересах увеличения общественного богатства, неуклонного подъема материального и культурного уровня трудящихся, укрепления независимости и усиления обороноспособности нашей страны.

Социалистические предприятия, учреждения и организации, выступая в советском гражданском обороте в качестве полноценных субъектов гражданского права, обладают определенными правовыми признаками, которые в своей совокупности составляют содержание понятия юридического лица. К таким признакам принято относить: 1) организационное единство, определяемое законом, уставом или положением; 2) имущественную обособленность, выражающуюся в наличии определенного имущества (собственного либо выделенного и закрепленного из общего государственного фонда); 3) имущественную ответственность перед другими участниками гражданского оборота за свою хозяйственную деятельность 1.

Отсутствие хотя бы одного из этих признаков, как правило, лишает организацию, предприятие и учреждение правосубъект-ности и тем самым не дает им права именоваться юридическими лицами.

Внутренняя структура и внутренний имущественный режим советских юридических лиц могут быть самыми разнообразными (например, промыслово-кооперативная артель располагает собственным имуществом и управляется коллегиально, государственное предприятие владеет, пользуется и распоряжается выделенным ему из общегосударственного фонда имуществом и управляется единолично и т.д.). Они зависят от роли, которую играют те или иные организации, предприятия и учреждения в общей системе народного хозяйства нашей страны, и от места, какое они занимают в этой системе.

Нельзя не отметить, что для гражданского оборота, в котором участвуют 'советские юридические лица, их внутренняя структура (определенное организационное единство) и внутренний имущественный режим (имущественная обособленность), хотя и имеют решающее значение для формирования их право-субъектности, но являются скорее лишь необходимыми предпосылками этой правосубъектности.

В ином свете выглядит третий признак советских юридических лиц — их имущественная ответственность за свою хозяйственную деятельность перед другими участниками советского гражданского оборота. Именно через этот признак наиболее

' Мы не останавливаемся здесь н'а отдельных советских авторах, ие-•сколько иначе конструирующих основные признаки юридического лица.

205

полно раскрывается вся специфичность той или иной организации (предприятия, учреждения) как субъекта гражданского права, специфичность, отличающая ее от других организаций ('предприятий, учреждений), не являющихся юридическими лицами. Это особенно четко подчеркивает ст. 13 Гражданского кодекса, определяющая, что юридическими лицами признаются у нас такие общественные образования (предприятия, учреждения и организации), которые могут, как таковые, приобретать права по имуществу, вступать в обязательства, искать и отвечать на суде.

Другими словами, правосубъектность юридического лица (и, прежде всего, такие ее признаки, как организационное единство и имущественная обособленность) проявляется во вне именно через имущественную ответственность юридического лица. «Самостоятельная и исключительная имущественная ответственность, — пишет С. Н. Братусь, — является хотя и вторичным (производным), но более глубоким признаком, чем все остальные признаки, входящие в содержание понятия юридического лица. Этот признак свидетельствует о завершении развития юридической личности общественного образования» х.

Говоря о признаках юридического лица, мы отвлекаемся от того большого разнообразия конкретных форм внутренней структуры и имущественной обособленности, которое так характерно для советских юридических лиц. Мы не касаемся также пределов имущественной ответственности юридических лиц, каковые также различны: государственные учреждения отвечают в пределах сметы и специальных ассигнований, государственные предприятия — в пределах оборотных средств, кооперативно-колхозные и общественные организации отвечают всем собственным имуществом. Обращаясь к проблеме имущественной ответственности советских юридических лиц, мы можем без ущерба для дела упустить эти конкретные особенности различ-

' С. Н. Братусь, Юридические лица в советском гражданском праве, 1947, стр. 151. В другой работе («Субъекты гражданского права», 1950) С. Н. Рратусь несколько смягчает это утверждение и, говоря об имущественной ответственности как признаке правосубъектности, рассматривает этот признак не как «более глубокий», а как «не менее существенный», чем все остальные признаки (стр. 138).' Не умаляя значения всех трех признаков юридического лица, мы считаем, что сущность правосубъектности может быть раскрыта лишь в том случае, если все эти признаки будут рассматриваться в их единстве и взаимодействии, и вместе с тем, находим, что признак имущественной ответственности служит, как уже отмечено, тем критерием, через который раскрывается правосубъект-яость юридического лица, т. е. служит той «лакмусовой бумажкой», которая проявляет правосубъектность. В практике судебно-арбитражных органов признак имущественной ответственности обычно стоит в центре внимания: разрешая вопрос об ответственности юридического лица за совершенные правонарушения, суд и арбитраж интересуются прежде всего тем, способно ли данное общественное образование отвечать за свою хозяйственную деятельность перед другими участниками гражданского оборота или нет?

206

ных юридических лиц, выяснив лишь принципы имущественной ответственности, независимо от того, как эти принципы реализуются в каждом отдельном случае.

Итак, все советские юридические лица материально отвечают за результаты своей хозяйственной деятельности перед другими участниками советского гражданского оборота.

За что же отвечают советские юридические лица? И каковы основания этой ответственности?

Ответ на первый вопрос не представляет затруднений. Юридические лица, как и граждане, отвечают перед другими юридическими лицами и гражданами за правонарушения, т. е. за нарушения личных и имущественных прав других лиц, охраняе-мых 'советским законом. Конкретно они отвечают за нарушение договорных обязательств и за причинение внедоговорного ущерба. Общие принципы этой договорной и деликтной ответственности являются одинаковыми как для граждан, так и для юридических лиц.

Значительно большие трудности представляет ответ на второй вопрос — об основаниях ответственности юридических лиц. Мы уже отмечали выше, что основания гражданско-правовой ответственности за совершение правонарушений могут быть выведены из элементов этих правонарушений. Понятие элемента гражданского правонарушения и понятие основания гражданской ответственности совпадают друг с другом. Такими элементами правонарушения, а вместе с тем и основаниями гражданско-правовой ответственности являются: противоправное действие (бездействие), причинение вреда, необходимая причинная связь между действием (бездействием) и вредом и, наконец, вина причинителя.

Распространяются ли эти основания гражданско-правовой ответственности на юридические лица? Могут ли эти основания ответственности быть в то же время и элементами гражданских правонарушений, совершаемых юридическими лицами?

Мы отвечаем на эти вопросы утвердительно. Правонарушение, совершенное юридическим лицом, состоит из тех же элементов, что и правонарушение гражданина. Юридическое лицо, как и гражданин, отвечает за правонарушение, как правило, только тогда, когда будет установлено, что оно действовало (бездействовало) неправомерно, что оно своим неправомерным действием (бездействием) причинило ущерб другому, что его неправомерные действия (бездействия) состоят в объективно-необходимой причинной связи с наступившим вредом, и, что, наконец, его действия виновны, т. е. совершены умышленно или неосторожно.

Понятно, что действовать может не только отдельное лицо, но и известный коллектив, т. е. определенная организация, учреждение, предприятие: кооператив, колхоз, спортивное добровольное общество, университет, фабрика, завод, трест. Больше

207

того, организованные действия коллектива являются более эффективными, чем единоличные действия отдельного человека.

Совершая определенные действия (например, возводя строение, изготовляя партию товара, реализуя государственный заем, производя лесонасаждение и т. п.), организация, учреждение и предприятие определенным образом проявляют свою волю. Их воля — есть воля коллектива, которую организуют органы этого коллектива, возглавляющие и направляющие его деятельность для достижения поставленной цели.

Что представляет собой коллективная воля? Можно ли рассматривать ее как простую сумму индивидуальных воль членов (или участников) данного коллектива? Очевидно нельзя. Несмотря на то, что воля коллектива создается также людьми, как членами (участниками) его, и не может быть оторвана от них, ее нельзя сводить к .простой совокупности 'воль индивидуумов. Будучи объективно выраженной во вне, воля коллектива приобретает затем самостоятельный и относительно независимый характер по отношению к воле отдельных членов данного коллектива. Если общее собрание колхоза решит построить мост, а затем правление колхоза организует работу по строительству этого моста, то отдельные члены колхоза должны будут подчиниться воле собрания и принять участие в строительстве, хотя бы их личные стремления и расходились в данном случае с волей коллектива.

В марксистской цивилистической литературе вопрос о соотношении коллективной и индивидуальной воль впервые поставлен С. Н. Братусем. Он рассматривает этот вопрос сначала в более широком плане и говорит о сущности и значении волевого момента в праве в целом (общегосударственная воля как источник образования юридических норм, с одной стороны, и индивидуальная воля как источник образования правоотношений, с другой). Касаясь связей и различий между индивидуальной и общественной волей, С. Н. Братусь отмечает: «Общеклассовая или общенародная воля, получающая свое выражение в юридических нормах, не может быть сведена к сумме индивидуальных воль» 1. Он поясняет далее, что воля класса (как и всякая иная общественная воля) всегда есть нечто качественно отличное от индивидуальных воль членов данного класса, хотя в конечном счете и опирается на те элементы в этих волях, которые, возможно, только в зародыше отражают классовые потребности и интересы 2.

' С. Н. Братусь, Юридические лица в советском гражданском праве, М., 1947, стр. 15.

2 См. также: М. П. Кар ев а, Право и нравственность в социалистическом обществе, М., 1951, стр. 107—110; Н. Г. Александров, Юридическая норма и правоотношение, М., 1947, стр. 8.

208

Сославшись на известные положения Маркса и Энгельса о том, что «господствующие индивиды», выражая волю своего класса в виде закона, делают ее в то же время независимой от личного произвола, и подчеркнув решающую роль Коммунистической партии в формировании воли советского народа, С. Н. Братусь переходит затем к анализу субъекта права и субъективных прав. С. Н. Братусь приходит к выводу, что объективная воля (воля класса или воля всего народа) определяет собой как индивидуальную волю, так и коллективную волю юридических лиц. «То, что дозволено субъекту права юридической нормой, — пишет он, — есть одна из сторон поведения, предусмотренная государственным авторитетом, притом поведения, имманентного данному строю общественных отношений. Это поведение для одних есть правомочие, для других — обязанность. Всякое субъективное право есть определенная мера поведения» 1.

Не вдаваясь в анализ последующих рассуждений С. Н. Бра-туся, мы подчеркнем лишь основную идею автора о значении и учете волевого момента при рассмотрении объективного и субъективного права — идею, проходящую красной нитью через всю его работу и являющуюся несомненно правильной.

Интересные и ценные высказывания о значении воли в праве содержатся в работах А. В. Бенедиктова, посвященных праву государственной социалистической собственности и юридическим лицам в СССР. Эти высказывания во многих случаях перекликаются с соображениями С. Н. Братуся.

А. В. Венедиктов определяет юридическое лицо как «коллек-тив трудящихся, осуществляющий предусмотренные законом, административным актом или уставом задачи, имеющий урегулированную в том же порядке организацию, обладающий на том или ином праве и в той или иной мере обособленным имуществом и выступающий в гражданском обороте от своего имени в качестве самостоятельного (особого) носителя гражданских прав и обязанностей»2.

Известно, что определение советского юридического лица как коллектива трудящихся распространяется А. В. Бенедиктовым не только на кооперативно-колхозные и общественные организации (где наличие коллектива бесспорно), но также и на государственные предприятия и учреждения. Исходя из основного положения о социалистическом государстве, как едином и единственном субъекте права государственной социалистической собственности, он определяет социалистический государственный орган, как «организованный государством, возглавляемый его ответственным руководителем коллектив рабочих

1 С. Н. Братусь, Юридические лица в советском гражданском праве, М., 1947, стр. 34.

2 А. В. Венедиктов, Государственная социалистическая собственность, М., 1948, стр. 657.

и служащих, на который социалистическое государство возложило выполнение определенных государственных задач (административных, хозяйственных или социально-культурных) и в непосредственное оперативное управление которого оно выделило для этой цели соответствующую часть единого фонда государственной собственности» 1.

Из этого определения вытекает, что за государственными предприятиями и учреждениями как юридическими лицами стоят: во-первых, само социалистическое государство, весь советский народ как единый и единственный собственник всего фонда государственной собственности, и, во-вторых, возглавляемый ответственным руководителем коллектив рабочих и служащих, осуществляющий возложенные на него государством задачи и непосредственно управляющий определенной частью единого фонда государственной собственности. «В этом, — говорит А. В. Венедиктов, — выражается как единство всего фонда государственной социалистической собственности, так и обособленность отдельных его частей, единство всей системы управления государственной социалистической собственностью и необходимая оперативная самостоятельность отдельных звеньев этой системы (не только хозрасчетных, но и бюджетных).

Только такое решение вопроса позволяет раскрыть сущность государственного юридического лица во всей его полноте» 2.

Анализируя советские юридические лица, главным образом с точки зрения различных форм общественной социалистической собственности (государственной и кооперативно-колхозной), А. В. Венедиктов не оставляет без внимания и волевые моменты, имеющие важное значение как в процессе образования юридических лиц, так и в процессе всей последующей их оперативной деятельности. На примере заключения коллективных договоров между предприятиями и профессиональными организациями, А. В. Венедиктов показывает, как два различных коллектива (государственный и профсоюзный) по-разному выражают свою волю в процессе заключения коллективного договора. «Заключая коллективный договор, — пишет А. В. Венедиктов, — от имени госпредприятия, директор последнего выражает волю социалистического государства, ибо именно через него эта воля доводится до возглавляемого им коллектива рабочих и служащих как органа социалистического госу-

' А. В. Венедиктов, Государственная социалистическая собственность, М., 1948, стр. 664—665.

2 Т а м же, стр. 666.

Такие же по существу взгляды на государственное юридическое лицо развивает С. Н. 'Братусь. Он оспаривает (а затем уточняет) лишь некоторые положения А. В. Бенедиктова (главным образом, по вопросу владения, пользования и распоряжения имуществом, находящимся в управлении государственного органа), которые мы в данном случае оставляем в стороне. См. «Субъекты гражданского права», 1950, стр. 104—113.

210

дарства; фабрично-заводской комитет же, заключая коллективный договор от имени профессиональной организации, выражает волю этой организации как коллектива профессионально-организованных рабочих и служащих данного госпредприятия» 1.

Приведенные выше высказывания отдельных советских цивилистов о роли волевых моментов в гражданском праве убеждают нас в том, что анализ соотношения индивидуальной и коллективной воли, а, вместе с тем, и анализ понятия вины и ответственности советских юридических лиц, не может быть осуществлен в отрыве от общей проблемы соотношения свободы воли и необходимости, которая в условиях социалистического общества находит новое разрешение.

И. В. Сталин, подвергая критике соображения некоторых товарищей, отрицавших объективный характер законов науки, особенно законов политической экономии при социализме, показал, что эти товарищи глубоко ошибаются, потому что они смешивают законы науки, отражающие объективные процессы в природе и обществе, происходящие независимо от воли людей, с законами, которые издаются правительствами, создаются по воле людей и имеют лишь юридическую силу. А смешивать их никак нельзя. «Марксизм понимает законы науки, — все равно идет ли речь о законах естествознания или о законах

' А. В. Венедиктов, Государственная социалистическая собственность, М., 1948, стр. 666. Как видим, эта точка зрения на государственное юридическое лицо не исключает единоначалия как важнейшего принципа управления государственным хозяйством в СССР и не снимает различии между государственной и колхозной (групповой) собственностью. Критических замечаний по этому поводу в адрес А. 'В. Бенедиктова и С. Н. Бра-туся (передовая статья журнала «Советское государство и право» № 10 аа 1952 г., стр. 17) мы не разделяем.

Мы считаем неубедительными также возражения против охарактеризованной выше концепции государственного юридического лица (как возглавляемого ответственным руководителем коллектива рабочих и служащих, осуществляющего возложенные на него советским государством задачи) тех цивилистов (С. И. Аскназий, А. В. Карасе, Д. М. Генкин, Я. Ф. Миколенко и др.), которые полагают, что эта концепция подрывает единство фонда государственной социалистической собственности и приводит к «расщеплению» этого фонда. Нам представляется, что вопрос о пра-восубъектности государственных юридических лиц (и, в особенности, вопрос об их ответственности за результаты своей хозяйственной деятельности перед другими участниками советского гражданского оборота) должен решаться раздельно от общего вопроса о праве государственной социалистической собственности, так как в объем правоспособности государственных юридических лиц право собственности на управляемое ими имущество не входит: государственные юридические лица не являются собственниками этого имущества; единым и единственным субъектом права государственной социалистической собственности является Советское государство.

211

политической экономии, — как отражение объективных процессов, происходящих независимо от воли людей. Люди могут открыть эти законы, познать их, изучить их, учитывать их в своих действиях, использовать их в интересах общества, но они не могут изменить или отменить их. Тем более они не могут сформировать или создавать новые законы науки» 1.

Переходя далее непосредственно к проблеме соотношения свободы и необходимости и обращаясь к известной формуле Энгельса о свободе как «познанной необходимости», И. В. Сталин показывает, что люди могут познать объективные законы («необходимость») и применять их вполне сознательно в интересах общества.

В свете проблемы свободы воли и необходимости становится ясным то исходное положение, что вся хозяйственная жизнь в СССР обусловлена объективными законами общественной жизни социализма. Но эти объективные законы познаны Советским государством и применяются им вполне сознательно в интересах всего социалистического общества. Именно в этом познании объективных законов и раскрывается свобода воли Советского государства.

Общегосударственная воля направляет всю хозяйственную жизнь в СССР и в том числе деятельность юридических лиц. Однако юридические лица не являются автоматами, лишенными собственной воли, и механическими исполнителями предписаний государства. В действительности дело обстоит не так. Определяя и направляя деятельность советских предприятий, учреждений и организаций, наше государство и Коммунистическая партия как ведущая и руководящая сила советского общества, указывают им лишь главные пути, следуя которыми, они дадут максимум пользы делу социалистического строительства. Вместе с тем, деятельность советских юридических лиц организуется так, что у них остается большое поле для инициативы и оперативно-хозяйственной самостоятельности во всей своей работе. Другими словами, советские юридические лица располагают своей собственной свободной волей, которая, как коллективная воля юридического лица, не противопоставляется государственной (общенародной) воле, а вытекает из нее, конкретизирует и реализует ее. Советские юридические Лица действуют, следовательно, свободно, так как они познали

'И. Сталин, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 4. Это положение И. В. Сталина об объективных экономических законах развития общества вскрывает глубокую ошибочность субъективно-идеалистических взглядов некоторых советских юристов и, в частности, А. В. Бенедиктова и С. Н. Братуся, которые некритически заимствовали у советских экономистов распространенную формулу о «преобразованном» законе стоимости и связывали с ней учение о хозрасчете как главном методе управления народным хозяйством в СССР, а государственное планирование рассматривали как основной закон развития социалистической экономики.

212

необходимость именно такой деятельности, которая служит делу строительства коммунизма в нашей стране1.

Эти общие положения о воле советских юридических лиц могут явиться отправным пунктом для анализа проблемы ответственности юридических лиц и особенно для анализа оснований этой ответственности.

Раз воля советских юридических лиц относительно свободна, раз всю свою деятельность они осуществляют, хотя и под контролем и руководством Советского государства, но в пределах предоставленной им самостоятельности и независимости (не только кооперативно-колхозные и иные общественные организации, но и государственные предприятия отвечают по своим долгам независимо от государства, его казны—ст. 19 ГК), то вполне закономерно заключить, что юридические лица в советском гражданском праве могут отвечать за результаты своей плохой деятельности не только по объективным, но и по субъективным основаниям. Это значит, что юридические лица могут быть привлечены к гражданской ответственности перед другими участниками гражданского оборота (т. е. также перед юридическими лицами либо гражданами), когда их действия причинили ущерб другим не только противоправно, но и виновно, т. е. благодаря умыслу или неосторожности 2.

В чем же может выразиться вина юридического лица?

На этот вопрос нельзя дать односложного ответа. Конкретно вина юридических лиц может выразиться в самых разнообразных проявлениях, которые можно установить и проанализировать лишь в связи с отдельными правонарушениями 3.

1 На это обращает внимание С. Н. Братусь, когда критикует и, вмес-ке с тем, уточняет положение А. В. Бенедиктова, согласно которому за государственным юридическим лицом стоят два коллектива: возглавляемый ответственным руководителем коллектив трудящихся и само социалистическое государство, как всенародный коллектив. С. Н. Братусь рассматривает оба эти коллектива в их единстве, которое, однако, не исключает их относительной самостоятельности в отношениях друг с другом. Он пишет: «Но так как первый коллектив является частью второго, более обширного коллектива, действующего в лице вышестоящих по отношению к данному предприятию или учреждению органов, полномочия директора в конечном счете основаны на воле всенародного организованного коллектива—социалистического государства» (С. Н. Братусь, Субъекты гражданского права, стр. 108).

2 В условиях социалистического гражданского оборота не имеют места такие правонарушения, которые бы совершались юридическими лицами по умыслу и тем более по прямому умыслу. Основная масса правонарушений советских юридических лиц совершается у нас по небрежности и в редких случаях по косвенному умыслу. Поэтому в дальнейшем имеется в виду главным образом неосторожная вина юридических лиц.

3 Мы не касаемся специально проблемы ответственности государственных учреждений за имущественный ущерб, причиненный должностными лицами—в порядке ст. 407 ГК. См. об этом: Е. А. Ф л е и ш и ц, Ответственность госорганов за имущественный вред, причиняемый должностными лицами, М., 1948; Обязательства из причинения вреда и неосновательного обогащения, М., 1951, стр. 113—130; X. И. Ш в а р ц, Значение вины вобя-

213

Прежде чем остановиться на этих конкретных проявлениях виновности юридических лиц, необходимо определить понятие вины советских юридических лиц.

Понятие вины советского юридического лица теснейшим образом связано с характером его воли и действий.

В наиболее общей форме можно сказать, что воля и действия юридического лица состоят из воли и действий его членов (участников), а также из воли и действий его органов.

Как отмечалось, воля и деятельность юридического лица не могут быть сведены к простой сумме воль и действий лиц, его составляющих, и лиц, им управляющих. Деятельность юридического лица хотя и составляется из индивидуальных волевых действий, но не сводится к ним механически. Она представляет собою новое качество, существенно отличающееся от своих слагаемых. Организованная деятельность юридического лица представляет собою силу, более эффективную, чем сумма тех сил, которые составляют ее.

«Подобно тому,— писал Маркс,— как сила нападения эскадрона кавалерии или сила сопротивления полка пехоты существенно отличны от суммы тех сил нападения и сопротивления, которые способны развить отдельные кавалеристы и пехотинцы, точно так же и механическая сумма сил отдельных рабочих отлична от той общественной силы, которая развивается, когда много рук участвуют одновременно в выполнении одной и той же нераздельной операции...» 1.

Советское социалистическое государство, создавая либо разрешая образование тех или иных организаций, предприятий и учреждений как юридических лиц, всегда имеет в виду, что их организованная имущественная деятельность будет обращена на пользу дела социалистического строительства, на пользу всего 'народа. Практика советского гражданского оборота свидетельствует о том, как наши юридические лица умело направляют 'свою волю на достижение поставленных перед ними целей, аккуратно выполняют трудные государственные задания, преодолевая на пути все и всякие препятствия. Каждый производственный успех предприятия — это итог большого творческого труда коллектива. Роль наших организаций и их руководителей стала у нас решающей, исключительной. Однако, у нас есть еще случаи (и с ними нередко сталкиваются наши судебные и арбитражные органы), когда отдельные предприятия, учреждения и организации не справляются со своими задачами, не могут организовать своих усилий, не проявляют необходимого умения и желания преодолеть стоящие перед ними

зательствах из причинения вреда, М., 1939, стр. 56—64; М. М. Агарков, Обязательства из причинения вреда, жур. «Проблемы социалистического права», 1939, № 1, стр. 54—65; К вопросу о договорной ответственности, сб. «Вопросы советского гражданского права», 1945, стр. 147—150. 1 К. Маркс, Капитал, т. 1, М.. 1949, стр. 332.

214

трудности, не обнаруживают нужной воли к труду, готовности работать по-новому, решимости выполнить план 1.

Словом, некоторые наши организации, предприятия и учреждения и их руководители (органы) оказываются неспособными по-настоящему мобилизовать свою волю на выполнение поставленных перед ними Коммунистической партией и государством задач, ссылаясь в свое оправдание на так называемые «объективные условия», не понимая того, что роль этих «объективных условий» свелась у нас к минимуму, и что «ответственность за наши прорывы и недостатки в работе ложится отныне на девять десятых не на «объективные» условия, а на нас самих, и только на нас» 2.

Эти указания И. В. Сталина служат ключом к правильному решению проблемы гражданско-правовой ответственности советских юридических лиц (как и всей проблемы ответственности в советском праве) и, в особенности, проблемы оснований этой ответственности. Без всестороннего учета субъективных факторов в жизни нашей страны эту проблему решить нельзя. Всякие же разговоры о роли и значении этих субъективных факторов (применительно к решению проблемы оснований гражданско-правовой ответственности юридических лиц) окажутся беспредметными, если мы не перейдем от них к практическому учету субъективных моментов ответственности, т. е. к оценке субъективного отношения юридического лица к своей хозяйственной деятельности и ее результатам. Это особенно ясно стало сейчас, когда наша страна, весь советский народ осуществляет грандиозную программу коммунистического строительства ^ и когда все наши силы направлены на успешное выполнение этой программы. «Необходимо обеспечить строжайшую государственную дисциплину в области выполнения народнохозяйственных планов,—говорил яа XIX съезде КПСС М. 3. Сабуров,— руководствуясь при этом указаниями Партии и Правительства о том, что выполнение государственного плана является безусловной обязанностью каждого предприятия» 8.

Сторонники принципа причинения в советском договорном праве строят ответственность предприятий, учреждений и организаций на одних объективных основаниях (противоправное неисполнение договоров, объективная причинная связь между неисполнением и причиненным ущербом) без учета субъективного момента этой ответственности, т. е. без учета того,— виновно или невиновно причинен тот или иной ущерб. Для них важен сам факт неисполнения договора (недопоставка товара, нарушение сроков строительства, порча продукции). Они рас-

1 См. И. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11, стр. 381.

2 Т а м же, стр. 514.

3 М. 3. Сабуров, Доклад на XIX съезде ВКП(б) о директивах XIX съезда партии по пятому пятилетнему плану развития СССР на 1951— 1955 гг., Госполитиздат. 1952.

215

сматривают наши хозяйственные органы и другие юридические лица как некие отвлеченные хозяйственные «единицы», которым достаточно дать плановое задание либо заключить с ними договор, как дальнейшее его выполнение произойдет само собой.

Такой обезличенный подход к нашим социалистическим предприятиям, учреждениям и организациям ничего общего не имеет с организационными принципами марксизма-ленинизма. Он не учитывает живой творческой деятельности людей, осуществляющих функции данного юридического лица, а также деятельности руководителей, организующих его работу, и их персональную, личную ответственность за порученные задания. Касаясь этой персональной ответственности, В. И. Ленин указывал, что «коллегиальное обсуждение и решение всех вопросов управления в советских учреждениях должно сопровождаться установлением самой точной ответственности каждого из состоящих на любой советской должности лиц за выполнение определенных, ясно и недвусмысленно очерченных, заданий и практических работ» 1. В отношении различных юридических лиц эта «персональная» гражданско-правовая ответственность руководителей и членов (или других участников, например, рабочих и служащих) понимается, конечно, не в прямом смысле. Имущественно отвечают не сами руководители (либо члены или другие участники данного юридического лица, если они выполняли определенные действия в пределах своих служебных обязанностей), а те предприятия, учреждения и организации, в которых они работают.

Этим, однако, ни в коей мере не нарушается принцип виновной ответственности. Предприятие виновно — говорим мы — но виновность предприятия есть виновность лиц, его составляющих, а также лиц, организующих его деятельность. Если оказывается, что исполнение договора нарушено либо кому-то причинен другой ущерб — дело суда и арбитража найти конкретных виновников неисполнения либо деликта и возложить от-.ветственность на юридическое лицо.

Следовательно, виновность юридического лица складывается из провинностей лиц, составляющих юридическое лицо и организующих его деятельность. Но виновность юридического лица не представляет собой простой суммы индивидуальных провинностей. Подобно тому, как коллективная воля юридического лица не сводится механически к сумме индивидуальных воль, а представляет собой новое качество, так и вина предприятия, учреждения и организации качественно отлична от своих слагаемых. Это особая вина коллектива, так как психологическим содержанием ее служит порочная воля (и сознание) участников этого коллектива, а не отдельных индивидуумов, осуще-

' В. И. Ленин, Соч., т. 28, стр. 326.

ствляющих свою деятельность независимо от коллектива либо вне связи со своими служебными обязанностями 1.

Может случиться и так, что эти участники коллектива как юридического лица объединены между собой общей противоправной и вредной деятельностью, противной нашему общественному строю и гражданскому правопорядку.

Пример: Дмитровская трикотажная фабрика, Московской области, выпустила партию детских трикотажных изделий и отгрузила ее в адрес Киевпромторга. По прибытии в Киев вся партия товара была забракована и отправлена фабрике обратно, в связи с чем Киевпромторг обратился в Госарбитраж с иском о взыскании с фабрики уплаченной суммы по счету-фактуре, транспортных расходов, связанных с возвращением товара, и штрафа за поставку недоброкачественного товара — согласно договору. В процессе рассмотрения данного дела в Госарбитраже выяснилось, что дефекты трикотажных изделий были настолько существенными, что их нельзя объяснить простым недосмотром контролеров и браковщиков — о нарушении обязательных требований по качеству не могли не знать не только-рабочие и мастера, но и начальник цеха и дирекция завода, ответственные за качество продукции. В погоне за количественными показателями выполнения плана они сознательно пошли на совершенно недопустимое снижение качества продукции, на нарушение условий договора поставки.

Удовлетворяя данный иск, Госарбитраж тем самым осудил противоправные и виновные действия фабрики. И это осуждение (отрицательная государственная оценка данного гражданского правонарушения) касается не только одного объективного факта поставки недоброкачественного товара, но и субъективного отношения фабрики к этому факту. Если бы арбитраж установил, что в поставке недоброкачественного товара фабрика невиновна (например, порча товара произошла в пути его следования от «случайных» причин), он освободил бы фабрику от штрафной ответственности, разрешив лишь вопрос о том, кто должен нести на себе последствия данного казуса. Другими словами, решая вопрос об ответственности юридических лиц за совершение различных правонарушений, наши судебные и арбитражные органы никогда не упускают из поля своего зрения субъективную сторону этих правонарушений, т. е. психическое отношение конкретных лиц к своим противоправным действиям

1 О. С. Иоффе приводит следующий пример: Четыре гуртовщика конторы «Заготскот» перегоняли скот из Новгорода в Ленинград. Во времг перегона один из гуртовщиков в целях завладения деньгами, находившимися у другого гуртовщика, совершил на последнего нападение и причинил ему увечье. Хотя причинение ущерба и было совершено нападавшим вовремя выполнения порученной ему работы, его нельзя рассматривать как виновное действие юридического лица (конторы «Заготскот»), так как в нем не выражается деятельность этого юридического лица («Обязательства по возмещению вреда», Л., 1952, стр. 41).

217

я их вредным последствиям, независимо от того, являются ли эти лица работниками органа юридического лица (его руководителями) либо же рядовыми членами (или рабочими и служащими) данной организации, учреждения, предприятия. Руководители наших предприятий и рядовые рабочие и служащие являются у нас членами единого производственного коллектива, идейно и организационно связанными и кровно заинтересованными в осуществлении общей задачи — улучшение производства'.

В связи с изложенным необходимо выяснить весьма важный вопрос: чьи же действия могут быть признаны действиями юридического лица, т. е. действия каких конкретных лиц могут рассматриваться как противоправные (а затем и как виновные) действия предприятий, учреждений и организаций?

Ответ на этот вопрос может быть предложен в трех вариантах. К виновным действиям юридического лица относятся:

1) только действия его органов;

2) помимо действий органов также действия различных представителей юридического лица;

3) помимо действий органов и представителей также действия членов или других участников (рабочих и служащих) юридического лица.

Какой же из этих трех возможных вариантов следует признать правильным?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо уточнить понятия органа, представителя и члена (либо участника) юридического лица 2.

Начнем с понятия органа и пределов ответственности юридического лица за его действия 3.

Известно, что орган всякого юридического лица выражает его дееспособность, т. е. способность действовать — совершать

•определенные акты, посредством которых юридическое лицо

' См. И. Сталин, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 27.

2 Под участниками юридического лица мы подразумеваем рабочих и служащих в отличие от членов общественных и кооперативно-колхозных

•организаций.

Что же касается членов общественных и кооперативно-колхозных организаций, то практически в -•>том случае имеются в виду главным образом члены производственных кооперативов, так как рядовые члены общественных организаций и, в особенности, рядовые члены потребительских кооперативов обычно не принимают непосредственного участия в хозяйственной жизни данных организаций. Их деятельность (в том числе виновная) может иметь место лишь в тех случаях, когда они участвуют в работе своих организаций, в частности, по поручению этих организаций.

3 Слово орган употребляется здесь, конечно, в ином смысле, чем тогда, когда говорят о государственных юридических лицах как органах Советского государства (госорганах, хозорганах).

218

приобретает известные гражданские права и осуществляет соответствующие гражданские обязанности. Органами юридического лица могут быть только люди либо группы людей: директор предприятия, глава учреждения, общее собрание артели, правление артели, его председатель и т. д. Органы юридического лица, совершая известные действия от имени, за счет и в интересах юридического лица, выполняют его волю. Это не значит, что орган юридического лица не имеет своей собственной воли — она обусловлена волей юридического лица, но не сводится к ней: осуществляя определенные действия от имени юридического лица, орган осуществляет его волю не автоматически, а творчески, проявляя в то же время и свою волю. Так, директора заводов «как уполномоченные советского государства по использованию средств производства, согласно планов, преподанных государством» ', заключая, например, договор с ремонтной организацией о побелке фасада здания конторы завода, выражают этим волю государства и завода, но вместе с тем и свою волю. В пределах предоставленных директору правомочий (ремонт находящихся в ведении завода зданий) он может организовать ремонт весной или осенью; заключить договор с данной ремонтной организацией или с другой; договориться с подрядчиком выкрасить фасад в белый либо другой цвет; израсходовать на ремонт 1000 руб., а возможно и 500 руб., если представляется возможность сэкономить на ремонте, и т. д.

Отвечает ли юридическое лицо за действия своих органов? На этот вопрос надо ответить положительно, так как действия органа являются действиями юридического лица, поскольку они совершены от его имени, за его счет и в его интересах. Однако если эти действия совершены органом с нарушением компетенции, юридическое лицо не может быть признано ответственным за действия своего органа. «Компетенция органа,— пишет С. Н. Братусь,— не является его субъективным правом. Правомочия, которые принадлежат органу,— это правомочия самого юридического лица»2. Поэтому действия органа порождают соответствующие гражданские права и обязанности не органа, а юридического лица. Если же эти действия органа выходят за пределы его правомочий (компетенции), юридическое лицо не отвечает за их последствия.

Такая безответственность юридического лица, естественно, не может иметь места, когда орган совершает другие противоправные действия в пределах своей компетенции. Так, например, если директор завода (см. приведенный выше случай) не выполнит условий договора и не произведет своевременного расчета с ремонтной организацией либо его действия приведут к простою в ее работе, то вина директора будет в этом случае

1 И. Ст а л и н, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 52.

2 С. Н. Братусь, Субъекты гражданского права, М., 1950, стр. 201.

219

виной завода, и за виновное нарушение договорных обязательств будет отвечать в гражданском порядке не директор, а завод как юридическое лицо.

Эти положения можно распространить и на область деликт -ных обязательств: если по вине директора предприятия не осуществлены необходимые меры по технике безопасности,. в результате чего имело место увечье рабочего, предприятие ответит за причиненный ущерб. «В этом случае,— как правильно указывает С. Н. Братусь,— вина органа, если она является условием ответственности, рассматривается как вина самого юридического лица» '.

Так разрешается вопрос о пределах ответственности юридического лица за виновные действия его органа.

Несколько иначе разрешается вопрос об ответственности юридических лиц за виновные действия своих представителей.

Согласно ст. 16 ГК «юридические лица участвуют в гражданском обороте и вступают в сделки через посредство своих органов или через своих представителей». Действия представителей характеризуются, однако, рядом особенностей, которыми они отличаются от действий органа юридического лица. Эти особенности заключаются не только в том, что орган действует на основе Устава или Положения о юридическом лице, а представитель — на основании доверенности. Представитель, хотя и выступает в гражданском обороте от имени, за счет и в интересах юридического лица, но по отношению к нему выступает как «самостоятельный правовой субъект» 2.

Это утверждение С. Н. Братуся нуждается в уточнении. Дело в том, что понятие представитель в применении к деятельности советских юридических лиц оказывается отнюдь не едино. Становится ясным, что обычное понятие поверенного далеко не исчерпывает сейчас понятия представителя юридического лица. В качестве представителя юридического лица могут выступать не только лица, имеющие доверенность от органа юридического лица (юрисконсульт, начальник филиала в т. д.), но и другие «представители администрации», выполняющие определенные управленческие функции (бригадир, начальник цеха, отдела и т. д.). Все эти лица действуют как представители органа (администрации) юридического лица и являются должностными лицами, т. е. лицами, организующими деятельность подчиненных им в известном отношении людей — участников (рабочих и служащих) юридического лица. Практически бывает очень трудно отграничить этих «представителей администрации» от рядовых рабочих и служащих. Это можно сделать только применительно к условиям данной организации (учреждения, предприятия) с учетом конкретных особенностей ее управления.

' С. Н. Братусь, Субъекты гражданского права, М., 1950, стр. 205-2 Т а м же.

220

В этой связи, естественно, возникает вопрос: отвечает ли юридическое лицо перед другими участниками гражданского оборота за виновную деятельность всех этих представителей? Иными словами: рассматриваются ли виной юридического лица провинности отдельных его представителей?

М. М. Агарков отвечал на этот вопрос отрицательно. Он полагал, что, хотя юридические лица и отвечают перед другими за вину своих представителей (он имеет в виду «поверенных»), но отвечают в этом случае не как за собственную вину, а как за «чужую» в порядке ч. 2, ст. 119 ГК1.

С такой точкой зрения согласиться нельзя. Действия различных представителей юридического лица (если, конечно, они совершены на основании и в пределах полномочий) связаны с правами и обязанностями не их самих, а юридического лица в целом. Все их действия следует поэтому рассматривать как действия юридического лица (или точнее, как известное «продолжение» деятельности органа юридического лица, его администрации) . Отсюда вытекает, что их индивидуальные провинности правильнее относить к собственной вине юридического лица, а его ответственность за своих представителей рассматривать как ответственность за собственную, а не за «чужую» вину2.

Такова одна категория представителей юридического лица, но к числу представителей (в широком смысле этого слова) могут быть отнесены также и другие лица, «на коих в силу закона или поручения должника возложено выполнение обязательства» 3. В своей деятельности эти лица не связаны доверенностью (либо другим односторонним полномочием) юридического лица. Они связаны с ним иначе, например, договорным обязательством (субподрядчики, субпоставщики и т. д.).

Деятельность этой группы «представителей» юридического лица существенно отличается от деятельности первой их группы. Тот факт, что юридическое лицо отвечает перед контрагентами за виновное неисполнение договорных обязательств своими должниками (субподрядчиками, субпоставщиками), еще совсем не означает что вина этих «субдолжников» может быть

' М. М. Агарков, К вопросу о договорной ответственности, сб. «Вопросы советского гражданского права», М., 1945, стр. 128. Это положение автора увязывается с его общей концепцией по данному вопросу, согласно которой юридическое лицо также отвечает за вину своих органов не как за собственную вину, а как за «чужую» вину на основании ст. 119 ГК, ч. 2 (там же, стр. 131). Хотя в другом месте автор признает, что действия органа должны рассматриваться «как действия самого юридического лица» (стр. 147).

2 О представительстве по советскому гражданскому праву см.:

В. А. Р я с е н ц е в, Основания представительства в советском гражданском праве, «Ученые записки ВИЮН», 1948, стр. 46—59; его же, Понятие и юридическая природа полномочия представителя в гражданском праве, «Методические материалы ВЮЗИ», вып. 2, 1948, стр. 3—11.

' Ст. 119 ГК, ч. 2.

221

приравнена к вине самого юридического лица. Ответственность юридического лица в этом случае правильнее рассматривать как ответственность за «чужую» вину. «Чужой» для данного юридического лица эта вина будет потому, что действия «субдолжников» не входят в сферу непосредственной деятельности данного юридического лица '.

Совершенно иначе складываются отношения юридического лица с первой группой представителей: несмотря на то, что эти представители действуют по доверенности (либо по другому полномочию), однако все их действия связаны с правами и обязанностями не их самих, а того юридического лица, которое они представляют.

Таким образом, виновными в отношении данного юридического лица могут быть признаны только действия таких его представителей, которые действуют в пределах его полномочий. Вина этих представителей может рассматриваться поэтому как вина представляемого ими юридического лица. В отличие от ответственности юридического лица за «чужую» вину по ст. 119 ГК, ч. 2 здесь имеет место ответственность юридического лица за собственную вину.

Так решается вопрос об ответственности юридического лица за виновные действия его представителей.

Так же решается вопрос об ответственности юридического лица за действия своих членов либо участников (рабочих и служащих). За действия этих лиц (осуществляемые в пределах служебных обязанностей) юридическое лицо отвечает, как за свои собственные. Следовательно, вина этих лиц может рассматриваться так же, как собственная вина юридического лица 2.

Ответственность юридического лица за виновные действия своих членов (участников) было бы 'неправильно сводить к

1 Ответственность за «чужую» вину не является отступлением от принципа виновной ответственности. Как правильно указывал М. М. Агарков, институт ответственности за «чужую» вину является в данном случае фактически лишь «юридико-техническим» способом возложения ответственности на действительного виновника, каковой в конечном счете ответит перед своим должником в порядке его регрессного требования (М. М. А г а р-к о в, К вопросу о договорной ответственности, сб. «Вопросы советского гражданского права», 1945, стр. 130).

2 Ответственность юридического лица за виновные действия рабочих и служащих, как и в первых двух случаях (ответственность юридического лица за виновные действия органа и за виновные действия «поверенных»), М. М. А г а р к о в рассматривал, как ответственность за «чужую» вину (там же). Такая конструкция вины юридических лиц кажется, по меньшей мере, странной. Если даже оставить без внимания принципиальные возражения против этой точки зрения и иметь в виду чисто практическую сторону дела, то совершенно невозможно представить такие случаи, когда директор советского предприятия заявил бы на суде или в арбитраже, что, например, в отгрузке некомплектной продукции покупателю виновато не предприятие, а рабочие сборочного цеха. Таких случаев не знает наша действительность. Да и сами советские рабочие и служащие никогда не считают то предприятие, на котором они работают, «чужим».

222

случаям ответственности юридического лица за виновные действия своих органов, когда они выразились в неудачном выборе работников (си1ра ш еП^епсю) либо в недостаточном контроле за их деятельностью (си1ра т сиз1осНепсю). В данном случае речь идет об ответственности юридического лица за такие виновные действия его членов (участников), когда вины органа может и не быть.

Вопрос о том, какие действия членов (участников) юридического лица могут быть отнесены к действиям этого юридического лица (в том числе и « его виновным действиям), не находит единодушного разрешения в нашей литературе.

Изложенная выше точка зрения на вину юридического лица как на совокупность провинностей его членов (участников) соответствует позиции А. В. Бенедиктова и С. Н. Братуся, которые исходят из положения, что юридическое лицо является организованным коллективом людей, независимо от того, действуют ли эти люди в качестве членов юридического лица (если это кооперативно-колхозная или общественная организация) или же в качестве рабочих и служащих (если это государственное предприятие либо учреждение). Необходимым условием ответственности юридического лица является поэтому вина конкретного исполнителя как члена либо участника юридического лица, т. е. его виновные действия (бездействия) в связи с выполнением возложенных на него обязанностей. «Работник,— пишет С. Н. Братусь,— при выполнении своих обязанностей не противостоит юридическому лицу в качестве отличного от'него субъекта права: из суммирования служебных действий рабочих и служащих или действий членов, связанных с осуществлением их членских обязанностей, и возникает деятельность юридического лица как целого и его ответственность за вред, причиненный членами и работниками, действующими в этом качестве, а не в качестве частных лиц. Ответственность юридического лица в этом случае является ответственностью не за чужие, а за свои действия» '.

Другие авторы решают этот вопрос иначе. Так, Р. О. Хал-фина полагает, что «если при наличии надлежащей организации деятельности юридического лица вред причинен в результате неправомерного поведения конкретного исполнителя,'ви^. на этого исполнителя является его индивидуальной виной и не может служить основанием для ответственности юридического лица» 2.

'С. Н. Братусь, Субъекты гражданского права, М., 1950, стр. 211—212; см. также 3. И. Ш кун дин. Советское гражданское право, М., 1950, стр. 267; Е. А. Ф л е и ш и ц, Обязательства из причинения вреда и из неосновательного обогащения, М., 1951, стр. 101—103, 110—112.

2 Цит. по С. Н. Братусь, указ. выше соч., стр. 211.

22}

Понятие вины юридического лица Р. О. Халфина связывает при этом с понятием «организации деятельности» юридического лица: поскольку его задачей является организация определенной деятельности, а положительной обязанностью — именно такая организация (исключающая неправомерное причинение вреда другим лицам), то невыполнение этой обязанности и составляет «собственную вину юридического лица».

Возражая против этой точки зрения, исходящей из отрицания теории юридического лица как коллектива, С. Н. Братусь правильно указывает, что задачей юридического лица является не только организация определенной деятельности, но и самая эта деятельность1. Поэтому юридическое лицо должно отвечать не только за вред, вытекающий из невыполнения обязанностей правильной организации его деятельности, но и за вред, вытекающий из этой деятельности. А это значит, что юридическое лицо будет нести ответственность и за вред, причиненный конкретным исполнителем при осуществлении им служебных обязанностей, если даже деятельность его и была надлежащим образом организована2.

Нетрудно видеть, что соображения Р. О. Халфиной мало отличаются от указанной выше точки зрения, согласно которой вина юридического лица сводится только к вине его органов, выражающейся в ненадлежащем «выборе и 'надзоре» за рабочими и служащими данного юридического лица.

Такая точка зрения должна быть признана несостоятельной, как чрезмерно сужающая понятие вины советского юридического лица и необоснованно ограничивающая его ответственность 3.

1 На это же обращает внимание во всех своих позднейших работах А. В. Венедиктов (см., например, его статью «О государственной собственности в СССР и организации управления ею», жур. «Советское государство и право», 1951, № 2, стр. 46).

2 См. С. Н. Братусь, Субъекты гражданского права, 1950, стр. 211-212.

3 Наиболее последовательно отрицаемую нами точку зрения выражал М.М.Агарков применительно к деликтной ответственности юридических лиц. Он писал: «При договорной ответственности... ответственность за чужую вину является общим правилом (ст. 119). При внедоговорной ответственности закон такого общего правила не знает. Ст. 403 говорит об ответственности самого причинившего вред. Она имеет в виду как физическое, так и юридическое лицо. Однако на юридическое лицо ответственность по ст. 403 может быть возложена лишь за вину его органов. Действия органа рассматриваются как действия самого юридического лица. Если вред причинен рабочим или служащим юридического лица при исполнении ими служебных обязанностей, то юридическое лицо отвечает лишь за свою (своих органов) вину при выборе и надзоре (си1ра 1п еЦ^епйо е1 ш сиэ1о-<иегк1о). Так смотрит на этот вопрос и судебная практика» («К вопросу о договорной ответственности», сб. «Вопросы советского гражданского права», 1945, стр. 147). В подтверждение своего вывода он приводит определение судебной коллегии по гражданским делам Верховного суда СССР по делу Самредского ОРС'а с Госбанком («Сб. постановлений Пленума и опре-

224

Правильное определение понятия вины юридического лица может быть дано только в том случае, если действия юридического лица (в том числе его противоправные и виновные) будут рассматриваться как такие, которые исходят от лиц, организующих его деятельность, и от лиц, входящих в его состав, т. е. как действия его органов, так и его членов (участников). Это вполне соответствует уже изложенному выше положению, что психологическим содержанием вины юридического лица является порочная воля и сознание всех этих лиц. Порочность волн и сознания этих лиц может выразиться как в намеренном

делений коллегий Верховного суда СССР за 1938-—1939 гг.», М., 1940, стр. 158).

Мы не согласны ни с разрешением данного вопроса, ни с трактовкой приведенного в его подтверждение примера из судебной практики. В этом вопросе мы солидаризируемся с Л. А. Лунцем, который правильно указывает: «Если стать на эту точку зрения, то всякий случай вины юридического лица был бы сведен к ответственности за «чужую вину» (за вину руководителей или служащих этого юридического лица) и для ответственности юридического лица за собственную вину не осталось бы места. К такому выводу должны притти сторонники того взгляда, что юридическое лицо вообще не обладает дееспособностью» («Общее учение об обязательстве», стр. 352).

Мы согласны также с иной трактовкой приведенного М. М. Агарковым примера из практики, которую дает Л. А. Лунц. Не оспаривая решения по данному делу по существу, Л. А. Лунц справедливо указывает на неудачную формулировку определения судебной коллегии Верховного суда СССР по данному делу. В определении указано: «Банк как наниматель отвечает за выбор своих служащих, а равно за их действия, совершенные ими в пределах их компетенции». Здесь налицо непоследовательность, на которую указывает Л. А. Лунц, говоря: «Здесь, таким образом, правильно подчеркивается, что ответственность юридического лица за собственную вину всегда принимает форму ответственности его за упущения своих служащих». Но совершенно излишне указание об ответственности банка «за выбор» своих служащих. «Если ответственность, за неправильные действия кассира, — пишет далее Л. А. Лунц, — имеет своей предпосылкой вину «за выбор служащего», то банк мог бы освободиться от этой ответственности, доказав, что при назначении на должность данного кассира были соблюдены все предписанные для этих случаев меры предосторожности; доказать отсутствие какой-либо вины администрации банка «при выборе» данного служащего в огромном большинстве случаев будет весьма легко, и если бы такие доказательства могли освободить банк от ответственности, то получилась бы та безответственность банка за нарушение его служащими банковских правил, которую в изложенном решении стремился предотвратить Верховный суд» (там же, стр. 353). Имея в виду такого рода опасность (неоправданное ограничение ответственности юридических лиц), Верховный суд и обязал банк возместить причиненный ущерб, хотя и применил в данном случае принцип «смешанной вины». См. в связи с этим определения судебной коллегии по гражданским делам Верховного суда СССР: по иску Казахской конторы «Заготконь» к Джамбульскому отделению Госбанка («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1943 г.», М., 1948, стр. 212—213); по иску коллектива театра «Миниатюр» к Молотовскому обкому профсоюза рабочих леса и сплава («Судебная практика Верховного суда СССР», 1945, вып. 1, стр. 29); по иску Исакадзе к Боржомской городской аптеке («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1940 г.», М., 1941, стр. 225).

нарушении ими своих служебных обязанностей (умышленное причинение ущерба), так и в недопустимо пассивном отношении к своим обязанностям, результатом которого явилось неосторожное причинение ущерба '.

Говоря о вине юридического лица как о совокупности индивидуальных провинностей органа и членов (участников) юридического лица, следует подчеркнуть, что вина одного из них не обязательно должна быть связана во всех случаях с виной другого. Практически это может создать следующие ситуации, при каждой из которых вина юридического лица будет налицо.

1. Вина органа есть, но нет вины членов (участников) юридического лица (например, по распоряжению директора завода был пущен в производство непригодный полуфабрикат, в результате чего изготовленная партия товара была покупателем забракована).

2. Вины органа нет, но есть вина членов (участников) юридического лица (например, продавец хозрасчетного магазина отпускает покупателю недоброкачественный товар, причем дирекцию магазина нельзя обвинить в данном случае ни в плохом выборе, ни в недостаточном контроле за работником, так как недоброкачественность товара обнаружилась только в момент его продажи, а продавец работает безупречно в магазине в течение нескольких лет).

3. Вина органа и вина члена (участника) юридического лица совпадают (например, продажа недоброкачественного товара стала возможной только потому, что дирекция магазина, вопреки существующему положению, 'не организовала надлежащего контроля над деятельностью продавцов).

Отсюда можно сделать вывод, что юридическое лицо может быть признано невиновным только в том случае, если докажет невиновность своего органа и: своих членов (участников), т. е. только тогда, когда будет установлено, что противоправное действие (бездействие) юридического лица и последовавший за ним ущерб явились результатом таких обстоятельств, которые ни орган, ни члены (участники) юридического лица предотвратить не могли (казус).

1 Мы не выделяем здесь вины представителей юридических лиц, т. с. лиц, действующих по специальным полномочиям юридического лица. Действия этих лиц, в том числе и виновные, в одних случаях могут относиться к виновным действиям органа (администрации) юридического лица (например, действия начальника цеха или филиала), в других—к действиям его рабочих и служащих (например, действия юрисконсульта). Учитывая это, мы будем говорить в дальнейшем лишь об органах и членах (участниках) юридического лица, провинности которых и составляют вину юридического лица, помня при этом, что вина юридического лица не сводится к простой сумме индивидуальных провинностей всех этих лиц, а представляет особую вину коллектива, поскольку психологическим содержанием ее служит порочная воля (и сознание) членов и других участников этого коллектива, а не отдельных индивидуумов, осуществляющих свою деятельность независимо от коллектива либо вне связи со своими служебными обязанностями.

226

В советскую судебную и арбитражную терминологию прочно вошли слова: «вина предприятия», «вина колхоза» и т. п. Говоря о вине юридического лица, наши судебно-арби-тражные органы, хотя и имеют 'в виду при этом виновные действия его органов или виновные действия его участников (иначе невозможно было бы выяснить причины ущерба), однако при окончательном разрешении вопроса об ответственности юридического лица не всегда указывают в своих решениях на эти действия. Правда, практически такое указание иногда не вызывается необходимостью.

Примером этого может служить решение по иску Писку-новой о возмещении вреда в связи с увечьем на производстве. В определении судебной коллегии Верховного суда СССР по данному делу записано: «Как установлено материалами дела, несчастный случай с Пискуновой произошел вследствие того, что станок, .мимо которого она проходила, не был огражден, а возле станка был очень узкий проход, в связи с чем платье ее было захвачено в станок и втянуло ее руку .в машину». И далее: «Анализируя причины несчастного случая, народный суд имел основания для признания вины предприятия и возложения в порядке ст. 413 ГК ответственности за причиненный ущерб» '.

Неограждение станка и неправильная его установка могли явиться следствием непредусмотрительности дирекции завода (начальника цеха, бригадира) либо же результатом халатности отдельных рабочих и служащих (не выполнивших предписания администрации об ограждении .станка или о переносе его и другое место). Между тем, суд не указал в своем решении конкретных виновников этого случая: предприятие виновно, а поэтому и обязано ответить за причиненный ущерб — указывается в решении. Вопрос о том, кто же виноват в причинении ущерба, может стать перед судом лишь в дальнейшем, когда предприятие возбудит регрессный иск к конкретным виновникам нанесенного ущерба.

В этой связи нельзя не коснуться вопроса о соотношении вины юридического лица и вины рабочих (служащих), отвечающих перед юридическим лицом в порядке регрессных требований. С первого взгляда может показаться, что в подобных случаях одна и та же вина обсуждается судом дважды: в первом случае суд установит вину рабочего (служащего) и расценит ее как вину предприятия, а во втором случае (при регрессе) будет рассматривать вину рабочего (служащего) как провинность перед предприятием, возбудившим регрессный иск.

Однако здесь речь идет о различной вине: в первом случае — о вине коллектива, во втором — об индивидуальной вине. ————-—— ^

1 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1949, № 10, стр. 25—26. 227

Отношения по регрессному требованию ни в какой мере не нарушают конструкции вины юридического лица как вины коллектива, так как последняя, хотя и слагается из индивидуальных провинностей органов и участников юридического лица, но не сводится к ним, не растворяется в них, а поэтому и не исключает индивидуальной вины и ответственности участников юридического лица перед коллективом.

Это положение лучше всего можно проанализировать на примерах, когда оно нарушается. Некоторые судебные органы, установив наличие вины рабочего или служащего, освобождают юридическое лицо от ответственности и возлагают ответственность за вред на конкретного виновника, минуя юридическое лицо. В результате, юридическое лицо перестает быть ответчиком по делу, и необходимость в регрессном иске к рабочему (служащему) отпадает.

Такая «прямолинейность» в практике рассмотрения гражданских дел получает резкое осуждение в высших судебных инстанциях, так как она, во-первых, искажает смысл граждан-ско-правовой ответственности советских юридических лиц и характер их вины и, во-вторых, извращает принципы материальной ответственности рабочих и служащих перед предприятием ', подменяя их принципами гражданско-право-выми2.

Подобные ошибки особенно часто имеют место в делах об убытках от ненадлежащего хранения переданного юридическому лицу имущества.

Гр. Чиладзе сдал в артель «Агордзинеби» две кровати для никелировки. Кровати принял работник артели Джугели и выдал квитанцию за своей подписью. Впоследствии эти кровати .пропали, в связи с чем Чиладзе предъявил иск к артели и к Джугели о взыскании стоимости кроватей.

Народный суд освободил артель от ответственности (представитель ее даже не присутствовал в судебном заседании), а стоимость кроватей взыскал с Джугели.

Судебная коллегия Верховного суда Грузинской ССР решение Народного суда оставила в силе.

Иначе подошла к решению данного дела судебная коллегия Верховного суда СССР. Отменив состоявшееся решение, коллегия вполне правильно поставила окончательное разрешение данного дела в зависимость от двух обстоятельств:

«Если Джугели действовал в пределах своих прав и обязанностей как должностное лицо, ответственность должна быть возложена на артель в соответствии с постановлением Пленума Верховного суда СССР от 10 июня 1943 г., и, если будет установлена вина Джугели, артель имеет право на предъявление к-нему иска в порядке регресса.

Ст. ст. 83—83-6 КЗОТ РСФСР. Ст. 403 ГК.

Если Джугели принял от истца Чиладзе кровати не в связи с исполнением служебных обязанностей, в этом случае следует признать только личную ответственность Джугели» 1.

Аналогичным образом разрешено дело по иску Чернецкого о взыскании стоимости часов, сданных в ремонт часовой мастерской. Часы были приняты мастером Чайка и были разбиты затем учеником мастерской Грицек.

Народный суд 2-го участка г. Поти возложил ответственность за порчу часов на Чайку и Грицек, а часовую мастерскую от ответственности освободил. Судебная коллегия Верховного суда Грузинской ССР решение Народного суда оставила в силе.

Судебная коллегия Верховного суда СССР разрешение данного дела признала неправильным и дала следующие указания:

«Суд не выяснил, кто именно взял в починку часы Чернецкого: мастерская или Чайка. Между тем, это обстоятельство имеет существенное значение для правильного разрешения дела, так как, если подрядчиком является мастерская, то она и несет перед Чернецким ответственность за целость и сохранность переданных ей часов, а Чайка и Грицек, как работники мастерской, несут ответственность только перед мастерской на основании Кодекса законов о труде. Если же часы были взяты в починку самим Чайкой, то он, как подрядчик, лично несет имущественную ответственность за целость часов... в порядке ст. 222 ГК, т. е. в силу заключенного между сторонами договора подряда» 2.

Такова практика советских судебных органов 3.

Отсюда можно сделать некоторые дополнительные выводы о соотношении коллективной и индивидуальной вины. Выше указывалось, что вина юридического лица слагается из провинностей его органов и участников, но не сводится к ним, так как представляет собой новое качество — вину коллектива, за которую несет ответственность юридическое лицо. Однако ответственность юридического лица не исключает ответственности конкретных виновников перед юридическим лицом в порядке

' «Судебная практика Верховного суда СССР», 1947, № 3, стр. 18.

2 «Сб. ностановлений Пленума и определений коллегии Верховного суда СССР за 1944 г.», М., 1948, стр. 245—246; см. также дело по иску Тер-Гри-горян к детской консультации («Сб. постановлении Пленума и определений коллегии Верховного суда СССР за 1943 г.», М., 1948, стр. 175); дело по иску Матинян к Чилингаряну (там же, стр. 180—181); дело по иску Сухумского консервного завода к Хлыстунову (там же, стр. 181—182); дело по иску Сванидзе к артели «Мкеравта Коммуни» (там же, стр. 182); дело по иску Андрианова к Эглит («Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, № 3, стр. 23—24); дело по иску Воейковой к домоуправлению и Изотовой («Судебная практика Верховного суда СССР», 1947, № 7, стр. 15—16).

3 Такова же практика советских арбитражных органов, которые возлагают ответственность только на юридические лица, а о наиболее серьезных проявлениях виновности должностных лиц сообщают соответствующим организациям.

229

регресса: ответив за свою вину перед потерпевшим, юридическое лицо может затем переложить эту ответственность на отдельных лиц, что в наших условиях регулируется особыми нормами. Отношения по регрессному иску не изменяют, таким образом, характера гражданско-правовой вины юридических лиц.

*

Против положительного разрешения вопроса о вине как субъективном основании ответственности советских юридических лиц (особенно за неисполнение договорных обязательств) в литературе по советскому гражданскому праву выдвинуто много возражений.

Главным мотивом этих возражений обычно служит то, что принцип виновной ответственности социалистических предприятий, учреждений и организаций может, якобы, привести к снижению ответственности за результаты их хозяйственной деятельности, нарушить выполнение ими договорных обязательств, а следовательно, и выполнение народнохозяйственного плана. С точки зрения сторонников этой концепции, ответственность за исполнение договорных обязательств должна быть построена только на объективных ее основаниях (факт неправомерного нарушения договора, последовавший затем ущерб и причинная связь между этими фактами). Что же касается субъективного основания ответственности (т. е. вины юридического лица), то оно не должно приниматься во внимание. Иными словами, в договорных отношениях между социалистическими предприятиями, учреждениями и организациями должна быть установлена более строгая ответственность должника, которая обеспечивала бы реальное исполнение договора, а вместе с тем и плана. Речь идет, таким образом, об исключении вины из числа оснований ответственности в отношениях между социалистическими хозяйственными органами.

В литературе последних лет наиболее четко сформулировал эту точку зрения Л. И. Картужанский: «Является ли условием ответственности за убытки наличие вины на стороне невыполнившего свои обязательства контрагента?» — ставит он вопрос и дает на него отрицательный ответ 1.

По мнению Л. И. Картужанского, отрицательное разрешение этого вопроса вытекает из известного постановления СНК СССР от 19 декабря 1933 г. «О заключении договоров на 1934 год»2, коим установлена недопустимость включения в договоры между хозяйственными органами условий об ограничении ответственности поставщиков по каким-либо иным причинам, кроме утвержденных планов перевозок. «Смысл этой пра-

* Л. И. К а р т у ж а н с к и и, Ответственность за исполнение договоров в социалистическом хозяйстве, «Вестник Ленинградского университета», 1950, № 4, стр. 105.

2 СЗ СССР, 1933, № 73, ст. 445.

230

вительственной директивы заключается в том,—пишет Л. И. Картужанский,—что ею подтверждается в категорической форме принцип реальности договора. При таких условиях всякое неисполнение договора, опосредствующего плановые обязательства, всегда недопустимо, будет ли это неисполнение по объему, по сроку, по качеству и т. д. И .потому право требовать возмещение не связано с доказыванием вины в положительном или отрицательном смысле» 1.

«Ценность» этих высказываний автора заключается только в одном: он открыто выразил давно существующую в среде некоторой части советских цивилистов оппозицию к вине.

По существу же такая концепция совершенно неправильна. Здесь смешивается реальное исполнение договорных обязательств между хозорганами и материальная ответственность хозорганов за неисполнение или ненадлежащее исполнение договорных обязательств.

Постановление СНК СССР от 19 декабря 1933 г. предусматривает имущественную ответственность неисправных контрагентов в виде уплаты штрафных санкций и возмещения убытков и особо оговаривает, что «уплата пени, неустойки, штрафа и возмещение убытков не освобождает сторону, уплатившую их, от исполнения договора». В этом выражен один из основных принципов советского договорного права — принцип реального исполнения договора, 'поскольку каждое неисполнение либо ненадлежащее исполнение договора прямо или косвенно отражается на выполнении народнохозяйственного плана.

Таким образом, ответственность неисправного контрагента состоит прежде всего в том, что он обязан так или иначе реально (в натуре) выполнить договор. Предположим, что поставщик поставил недоброкачественную продукцию, которая была затем забракована. Поставщика обяжут заменить негодную продукцию доброкачественной. Эта обязанность поставщика вытекает из ст. 19 'постановления СНК СССР от 19 декабря 1933 г. Отсюда ясно, что обязанность реального исполнения договора не ставится у нас иногда в зависимость от виновности либо невиновности контрагента. Наш закон устанавливает, что хотя контрагент и не виновен в ненадлежащем исполнении договора, но интересы народнохозяйственного плана требуют, чтобы он его все же реально выполнил (если для этого есть, конечно, необходимые объективные условия или, как указано в ст. 119 ГК, если «доставление имущества того же рода не стало объективно невозможным»).

Следовательно, вопрос о реальном исполнении договора может разрешаться иногда не по принципу вины, а по принципу бе^.^псвнон ответственности 2.

' Л. И. К а р ту ж а некий, Указ. статья, стр. 105. 2- О реальном исполнении договорных обязательств по советскому праву см. И. Б. Н о в н ц к я и, Реальное исполнение обязательств, «Труды научной

231

Однако вопрос о реальном исполнении договорных обязательств социалистическими предприятиями, учреждениями и организациями является только частью общей проблемы ответственности советских юридических лиц. В основном же эта проблема решается, исходя из принципа виновной ответственности.

Предположим, что хозяйственный орган привлекается к гражданско-правовой ответственности за просрочку поставки товара либо за поставку недоброкачественной продукции, которая вследствие этого была уценена и реализована. Вопрос о реальном исполнении договора в данном случае уже не ставится (товар, хотя и с просрочкой, но поставлен, продукция, хотя и уценена, но принята и реализована). Вместе с тем неисправный поставщик обязан ответить перед покупателем за нарушение условий договора (уплатить штрафные санкции, возместить убытки). Каковы основания этой ответственности? Могут ли они быть ('как и при реальном исполнении договора) только объективными (противоправное нарушение договора, причинение ущерба, причинная связь между неисполнением и ущербом)? Обязан ли суд (арбитраж), решая вопрос об ответственности неисправного должника, принять в этих случаях во внимание только эти объективные моменты, либо же должен учесть и виновность должника?

Л. И. Картужанский считает, что при разрешении вопроса об ответственности советских юридических лиц суд (арбитраж) должен всегда -принимать во внимание только объективные обстоятельства, так как «право требовать возмещения не связано с доказыванием вины в положительном или отрицательном смысле».

Такое решение вопроса не находит оснований в советском законодательстве. Оно прямо противоречит ст. 118 ГК и всем другим законодательным актам о договорных связях между социалистическими организациями (в частности, постановлению СНК СССР от 19 декабря 1933 г.). Л. И. Картужанский необоснованно распространяет на данные случаи принцип безвиновной ответственности (ч. I, ст. 119 ГК), т. е. превращает исключение, установленное в этой статье, в общее правило2.

сессии ВИЮН 1—6 июля 1946 г.», М., 1948, стр. 143—171; его же, Участие кредитора в исполнении договорного обязательства, жур. «Советское государство и право», 1947, № 7; А. В. В е н еди к т о в, Договорная дисциплина в промышленности, Л., 1935; М. М. А г а р к о в. Обязательство по советскому гражданскому праву. М., 1940; 3. И. Ш к ундин, Обязательство поставки товаров в советском праве, М., 1948; И. Б. Новицкий н Л. А. Лун ц, Общее учение об обязательстве, А^., 1950, стр. 292—299.

2 Об ограниченности сферы применения ст. 119, ч. I ГК в договорных отношениях между социалистическими организациями см. О. С. Иоффе, Значение вины в советском гражданском праве, «Ученые записки Ленинградского университета», № 129, 1951, стр. 159—160. Мы, однако, не согласны с его выводом о том, что принцип безчиновной ответственности, выраженный в ст. 119, ч. I, ГК, «вообще неприемлем для социалистического гражданского права». Практика договорных связей хозорганов опровергает этот вывод.

9Ч9

Такое решение вопроса исходит из ошибочного отождествления общегосударственных и хозрасчетных интересов советских хозяйственных органов. Между тем, несмотря на единство этих интересов, их ни в коем случае нельзя смешивать. Учитывая различия между ними, советское договорное право по-разному решает и вопрос об основаниях ответственности: а) за неисполнение договора в натуре и б) за всякое другое неисполнение договорных обязательств, когда оно наносит ущерб интересам данного хозоргана. В последнем случае (просрочка, нарушение условий по качеству и т. д.) было бы неправильно решать вопрос об ответственности хозоргана (юридического лица), исходя только 'из объективных оснований. В хозрасчете проявляется самостоятельность юридического лица, его собственная воля. Отсюда понятно, что и отвечать оно должно, по общему правилу, только за последствия своих свободных волевых действий.

В этой связи требуется уточнить понятие реального исполнения договора. Л. И. Картужанский подводит под понятие реального исполнения договора не только исполнение договора в натуре (поставка партии товара, возведение строения и т. д.), но и всякие другие обязательства, вытекающие из договора (по срокам, качеству и т. д.). Этим безгранично расширяется понятие реального исполнения. Между тем, принцип реального исполнения характеризуется другими чертами я прежде всего невозможностью замены реального исполнения договора (в натуре) номинальным, т. е. невозможностью откупиться от реального исполнения штрафными санкциями и 'возмещением убытков. В этом заключается принципиальное отличие советского договорного права от буржуазного, где уплата штрафных санкций и возмещение убытков, по общему правилу, освобождает должника от реального исполнения договора.

Штрафные санкции и возмещение убытков служат у нас стимулирующим фактором к реальному исполнению договора, но не являются самоцелью.

Однако ответственность контрагента не ограничивается этим односложным правилом. Иногда реальное исполнение теряет смысл (для кредитора) либо отменяется по указанию регулирующих органов, либо же оказывается невозможным по другим причинам. Во всех этих случаях, т. е. за пределами собственно реального исполнения, остается еще широкое поле ответственности должника за иные обязательства по договору, когда о реальном исполнении его речь уже не идет. Ответственность советских юридических лиц за подобные нарушения договорных обязательств построена у нас не только на объективных, но и на субъективных основаниях.

На наш взгляд, Л. И. Картужанский неправильно понимает реальное исполнение договора, смешивает его с общим принципом договорной ответственности и, подменяя один принцип другим, приходит к совершенно необоснованным выводам о

233

неприменимости виновной ответственности к договорным отношениям между социалистическими организациями.

Л. И. Картужанский и другие советские цивилисты, возражающие против принципа вины в договорных отношениях между социалистическими организациями, недооценивают воспитательного значения этого принципа. Аргументация этих цивиля-стов в пользу безвиновной ответственности весьма примитивна. Они исходят из реальности нашего народнохозяйственного плана, его объективной выполнимости и пытаются рассматривать наши хозяйственные органы как некие автоматы, которым достаточно дать плановое задание, и оно будет выполнено само по себе. Поскольку наш план реален, то «неисполнение плана и вытекающих из него плановых (соответственно договорных) обязательств,— пишет Л. И. Картужанский,— всегда предполагается виновным» '.

Подобная «аргументация» не выдерживает критики. Она исходит из недооценки роли субъективных факторов в выполнении народнохозяйственного плана, т. е. роли волевых усилий наших организаций, учреждений и предприятий и их руководителей в преодолении трудностей. Тот факт, что наш народнохозяйственный план (и заключенные на его основе договоры между социалистическими организациями) реален, вовсе не означает, что он выполняется автоматически.

Совсем иначе учил нас понимать реальность нашего плана И. В. 'Сталин. Он указывал, что наша производственная программа «реальна хотя бы потому, что у нас есть налицо все необходимые условия для ее осуществления... Ее выполнение зависит теперь исключительно от нас самих, от нашего умения и нашего желания использовать имеющиеся у нас богатейшие возможности» 2.

Как видим, И. В. Сталин прямо указывал на единство объективных и субъективных предпосылок выполнения плана и особо подчеркивал значение субъективного фактора в выполнении плана, т. е. значение нашего умения и желания использовать имеющиеся у нас богатейшие возможности для его выполнения.

Советские социалистические юридические лица всей своей деятельностью показали умение выполнять все возлагаемые на них задания. Однако у нас есть еще и такие организации,

1 Л. И. Картужанский, Указ. статья, стр. 105. Вызывают недоумение последние слова автора о том, что невыполнение договорных обязательств «всегда предполагается виновным». Одно из двух: либо автор, после того как он несколькими строками выше разделался с принципом вины в советском договорном праве, решил опровергнуть самого себя и заговорил о презумпции виновности неисправного контрагента (этот принцип, как известно, лежит у нас в основе института договорной ответственности, поскольку неаккуратный контрагент предполагается виновным в неисполнении, пока не докажет невиновность), либо же автор не понимает смысла презумпции невиновности в советском гражданском праве и говорит о ней. как о неопровержимой презумпции, неизвестной нашему праву. 2 И. Стал и н, Вопросы ленинизма, изд. 11, стр. 382.

234

учреждения и предприятия, которые не всегда справляются со своими задачами. Это случается, как правило, тогда, когда эти организации и их руководители не проявляют необходимого умения и желания использовать имеющиеся в их распоряжении возможности, т. е. когда они пассивны 'в преодолении встретившихся трудностей.

Наши судебные и арбитражные органы часто встречаются с подобными случаями. Любое гражданское дело о плохом выполнении обязательств юридическим лицом вскрывает самые отвратительные черты в характере отдельных хозяйственников и администраторов, руководителей и отдельных рядовых рабочих и служащих: косность, рутину, очковтирательство, погоню за количественными показателями выполнения плана в ущерб качеству продукции, попытки создать незаконные резервы, растранжиривание государственных и общественных средств, стремления переложить ответственность за промахи и недостатки в своей работе на других либо на различные «объективные» обстоятельства и тем избежать ответственности и т. д. и т. п. О таких работниках говорил Н. С. Хрущев на XIX съезде Коммунистической партии, которые на словах выражают свое согласие с партийными и государственными директивами, а на деле кладут их под сукно, равнодушно относятся к порученному делу, мало проявляют заботы и энергии, чтобы обеспечить успешное выполнение поставленных задач. «Таких работников не тревожит то, что решения Партии и Правительства на порученном им участке выполняются неудовлетворительно. Они работают с прохладцей, без энергии, не проявляют инициативы и настойчивости. То, что можно с успехом сделать сегодня, такие работники откладывают «на завтра» и нередко живое дело топят в бумажной волоките» '.

На XIX съезде КПСС было особо 'подчеркнуто, что среди части партийных, советских, хозяйственных и других наших работников все еще слаба партийная и государственная дисциплина, и что в составе 'наших кадров имеется немало работников, которые формально относятся к решениям партии и правительства, не проявляют активности и настойчивости в борьбе за проведение их 'в жизнь, не беспокоятся о том, что дела у них идут плохо н что интересам страны наносится огромный ущерб.

Такие и подобные им отрицательные явления объясняются влиянием пережитков капитализма на психологию советских людей. Эти пережитки не отмирают сами собою, они очень живучи, могут расти и против них надо вести решительную борьбу, искоренять самым беспощадным образом.

Об этом же говорили в своих выступлениях многие делегаты съезда. На конкретных примерах из нашей жизни они по-

_ ' Н. С. X р у щ ев, Доклад XIX съезду партии об изменениях в Уставе ВК.Щ6), Госполитиздат, 1953, стр. 12.

казали, что такого рода факты являются результатом отставания сознания людей от экономических условий их жизни. Задача заключается в том, чтобы это отставание преодолеть в максимально короткий срок.

Советское социалистическое гражданское право ведет энергичную и эффективную борьбу с пережитками 'капитализма. Разрешая вопрос об ответственности юридического лица, советские судебные и арбитражные органы вскрывают подобные случаи в деятельности отдельных организаций и тем способствуют их предотвращению в дальнейшем, подтягиванию отстающих организаций до уровня передовых.

Совершенно очевидно, что практическое осуществление этой воспитательной функции советского гражданского права возможно только тогда, когда ответственность наших предприятий, учреждений и организаций (как договорная, так и деликтная) будет построена, как правило, не только на одних объективных, но и на субъективных основаниях. Изучение судебной и арбитражной практики привело нас к выводу, что советский суд и арбитраж твердо придерживаются этого правила '.

' Яркими примерами того, как наши судебные и арбитражные органы строго проводят принцип виновной отвественности, могут служить следующие дела': дело по иску Владивостокского рабкоопа к Госбанку (жур. «Советская юстиция», 1939, № 12, стр. 70); дело по иску Быкова к заводу (жур. «Советская юстиция», 1940, № 9, стр. 37); дело по иску Межевовз к Выксунскому металлургическому заводу (Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г., М., 1947, стр. 111);

дело по иску Тер-Григорян к детской консультации' (Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1943г., М., 1948, стр. 175); дело по иску Пащенко к гостиннице «Интурист» (там. же, стр. 175—176); дело по иску Сарычева к парикмахерской (там же, стр. 176—177); дело по иску Сухумского консервного завода к Хлыстунову (там же, стр. 181—182); дело по иску Заготзерно к управлению Камского речного пароходства (Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1944 г., М., 1948, стр. 311); дело по иску колхоза «Кзыл-Ту» к Омарову и Малаеву (из практики Прокуратуры СССР по надзору за соблюдением законности, февраль 1951 г.); дело по иску колхоза «Дружба» к Смилгину и др. (там же, март 1951 г.); Определение ГСК ВС СССР от 6 января 1951 г., по делу № 36/1305; Определение ГСК ВС СССР от 4 июня 1952 г. по делу № 03/486 по иску Шубина к заводу. См. также следующие, наиболее характерные решения Союзного Госарбитража; по делу Монтажтехдетали об убытках от недопоставки строительных материалов и деталей (жур. «Арбитраж», 1937, № 16); по делу треста Ком-мунзнергостроя об убытках от недопоставки строительных материалов (там же); по делу Треста теплосилового оборудования об убытках от поставки недоброкачественного оборудования (там же); по делу треста столовых об убытках от поставки недоброкачественных машин (жур. «Арбитраж», 1938, № 8); по делу Новороссийского цементного завода об убытках от смешения разных сортов продукции (там же); по делу треста «Лесбу.м-машина» об убытках от поставки недоброкачественного оборудования (жур. «Арбитраж», 1939, № 11); по делу «Грузлесдерева» об убытках от просрочки в поставке сырья (жур. «Арбитраж», 1940, № 2); по делу Главлен-хлоппрома и Ленинградского торгового порта об убытках от гибели хлопкг> (жур. «Арбитраж», 1940, № 5—6, стр. 28—29).

236