Раздел III ФОРМЫ ВИНОВНОСТИ В ГРАЖДАНСКОМ ПРАВЕ Глава 8. ЗНАЧЕНИЕ ФОРМ ВИНОВНОСТИ
Советское гражданское право различает две формы вины:
умышленную и неосторожную. Неосторожная вина обычно делится на грубую и легкую.
Какое практическое значение имеет это деление вины на ее отдельные формы? Сообразуются ли эти формы виновности с тяжестью гражданско-правовой ответственности? х.
В литературе по советскому гражданскому праву существует мнение, что форма виновности правонарушителя не влияет на объем его материальной ответственности: независимо от того, совершил ли он противоправное действие умышленно или по неосторожности, он обязан ответить за его вредные последствия в полной мере2.
Это мнение в общем правильно. Наше гражданское законодательство действительно не придает такого значения различным формам виновности, как это делает уголовное право, где «в ряде случаев неосторожное совершение преступления влечет за собой менее суровое наказание», чем умышленное3. В этом проявляется еще одна особенность гражданской вины, отличающая ее от уголовной.
Однако едва ли будет правильно утверждать, что советское гражданское право, возлагая материальную ответственность на правонарушителя, делает это всегда независимо от степени его виновности. Такое утверждение противоречит Гражданскому
1 Здесь, как и всюду, вину и виновность мы рассматриваем как идентичные понятия. Говоря о формах вины, мы в то же время имеем в виду ч ее виды, что одно и то же.
2 С. Н. Ландкоф. Основи цив1льного права, К., 1948, стр. 186—187;
И. Б. Новицкий, Л. А. Лун ц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 376; О. С. Иоффе, Значение вины в советском гражданском праве, «Ученые записки Ленинградского университета», № 129, 1951, стр. 125—150.
•) Советское уголовное право, Часть общая, М., 1952, стр. 241.
237
кодексу, который в целом ряде статей говорит об ответственности за последствия только умышленных противоправных действий, либо же действий, совершенных как по умыслу, так и по грубой неосторожности, и освобождает от ответственности за действия, совершенные по легкой неосторожности.
Примерами могут служить:а) ст. 393 ГК, согласно которой страховщик по договору личного страхования освобождается от уплаты страхового вознаграждения, если страховой случай наступит вследствие умысла застрахованного лица 1;
б) ст. 122 ГК, согласно которой просрочка со стороны кредитора дает право должнику на возмещение причиненных просрочкой убытков и освобождает его от ответственности за последующую невозможность исполнения, кроме случаев умысла или грубой неосторожности. Следовательно, должник не отвечает перед кредитором за проявление легкой неосторожности;
в) ст. 151 ГК, согласно которой при признании договора недействительным ввиду заблуждения одной стороны последняя обязана возместить контрагенту все понесенные им убытки лишь в том случае, когда заблуждение явилось результатом грубой небрежности заблуждавшейся стороны. Напротив, за проявление легкой небрежности заблуждавшаяся сторона отвечает перед контрагентом только за положительный ущерб в имуществе2;
г) ст. 403 ГК, согласно которой причинитель освобождается от обязанности возмещения вреда, если докажет, что вред возник вследствие умысла или грубой неосторожности самого потерпевшего. За последствия легкой неосторожности потерпевшего причинитель отвечает. Аналогичное правило содержится в ст. 404 ГК.
Учитывается степень вины также в некоторых транспортных уставах СССР и в других специальных законодательных актах и, в частности, актах, регулирующих материальную ответственность рабочих и служащих3.
1 Ср. § 11 «Правил смешанного страхования жизни (на случай смерти, утраты трудоспособности и дожития)» № 595, утв. Министерством финансов СССР 30 июля 1947 г.
2 Мы не останавливаемся на значении умысла при заключении недействительных сделок (противозаконных, кабальных, совершенных при помощи обмана, угроз, насилия и т. д.). В подобных случаях наличие умышленной вины контрагента имеет значение не только для установления характера и объема его ответственности, но и для квалификации действительности указанных сделок.
Освещение последнего вопроса не входит в задачу нашей работы. Отметим лишь, что ответственность контрагента, действовавшего умышленно, является у нас более строгой, чем при неосторожной вине (например, при заблуждении), см. ст. 147, 149 и 150 ГК.3 Так, согласно ст. 83 КЗОТ РСФСР, рабочие и служащие несут перед нанимателем ограниченную материальную ответственность за причиненный ущерб (в размере не свыше одной трети тарифной ставки), если он вызван
238
Как видно из приведенных выше примеров, учет степени виновности в советском гражданском праве получил наиболее последовательное выражение в институте так называемой смешанной ответственности. Под смешанной ответственностью наши судебно-арбитражные органы понимают особый способ распределения ущерба между причинителем и потерпевшим. Такое распределение ущерба имеет место, когда обнаруживается, что в неисполнении договора (либо в деликте) виновен не только должник (делинквент), но и понесший убытки кредитор (потерпевший). Наличие такой смешанной или обоюдной вины не позволяет суду возложить обязанность возмещения убытков только на одного неисправного должника (делинквента). Справедливее оказывается в таких случаях применить своеобразную «долевую» ответственность должника и кредитора (делинквента и потерпевшего). Иными словами, речь идет здесь о частичном освобождении причинителя от ответственности за ущерб и о переложении этого ущерба на потерпевшего, поскольку последний вместе с причинителем также в какой-то мере (необязательно в равной) виновен в ущербе.
В области деликтных обязательств принцип смешанной вины четко сформулирован в постановлении Пленума Верховного суда СССР от 10 июня 1943 г. «О судебной практике по искам из причинения вреда». В ст. 12 этого постановления сказано: «Когда по обстоятельствам дела будет установлено, что вред возник не только в результате неправильных действий причинившего вред, но и вследствие грубой небрежности или грубой неосторожности самого потерпевшего, — суд может, исходя из принципа смешанной ответственности, возложить на причинившего вред обязанность частичного возмещения вреда в соответствии со степенью вины каждой из сторон» 1.
В области договорных обязательств до последнего времени принцип смешанной вины не получил выражения ни в законе (ст. ст. 122 и 144—146 ГК не дают прямого ответа на этот вопрос) , ни в руководящих постановлениях Пленума Верховного
небрежностью в работе, причем бремя доказывания вины причинителя (в отличие от ст. 403 ГК) лежит в данном случае на нанимателе. Напротив, согласно ст. 83-1 п. а КЗОТ РСФСР, рабочие и служащие несут перед нанимателем полную либо даже повышенную материальную ответственность, если ущерб вызван умыслом, например, хищениями (присвоениямн и растратами), поскольку таковые всегда предполагают умысел. Мы имеем в виду в данном случае лишь общее правило, которое можно вывести из статей 83 и.83-1 КЗОТ РСФСР, но не останавливаемся на довольно многочисленных исключениях из этого правила о материальной ответственности рабочих и служащих и, в частности, не имеем в виду п. п. б, виг ст. 8.3-!. ст. 83-4 КЗОТ РСФСР, Постановление ЦИК и СНК СССР от 28 мая 1932г. (С.3 СССР, 1932, № 40, ст. 242) и т. д. (см. комментарий КЗОТ под редакцией И. Т. Голякова, М., 1947, стр. 121—139).
1 Сб. действующих постановлений Пленума и директивных писем Верховного суда СССР за 1924—1944 гг., М., 1946, стр. 177.
239
суда СССР. Однако судебно-арбитражная практика твердо придерживается этого принципа 1.
Таким образом, наш Гражданский кодекс, как и последующее гражданское законодательство о договорной и деликтной ответственности, хотя и не содержат общей нормы об учете степени виновности правонарушителя и о соразмерении ее с тяжестью его материальной ответственности, однако, в целом ряде случаев (на практике весьма многочисленных) принимают во внимание степень вины и соразмеряют ее с тяжестью материальной ответственности.
Следовательно, утверждения о том, что советское гражданское право строит материальную ответственность независимо от степени виновности причинителя, не отвечает действительности. Правильнее сказать, что наше гражданское законодательство не содержит общей нормы об учете степени виновности, но знает много подобных частных случаев2.
Небезинтересно взять под сомнение правильность этих утверждений и с точки зрения общих задач института граждан-ско-правовой ответственности, а также с точки зрения перспектив его дальнейшего развития.
' В этом отношении наиболее интересна арбитражная практика. См., например, следующие решения Союзного Госарбитража: по иску Московской конторы ГУМП, жур. «Арбитраж», 1937, № 16; по иску Элек-трогиммета, жур. «Арбитраж», 1938, № 6; по иску Петровского мехза-вода (там же); по иску Московской конторы Главхимпрома (там же); по иску автозавода им. Молотова, жур. «Арбитраж», 1938, № 8; по иску за^ вода Кожгарнитура (там же); по иску завода «Красный Октябрь», жур. «Арбитраж», 1939, №. 1; по иску ст. Мелитополь, жур. «Арбитраж», 1939, № 10; по иску Парфюмерстроя, жур. «Арбитраж», 1939, № 17—18; по иску Калужского комбината синтетической ароматики, жур. «Арбитраж», 1939, № 19—20.
О принципе смешанной ответственности в деликтных обязательствах' и о вике кредитора в договорном праве см. М. М. А г а р к о в, Обязательство по советскому праву, «Ученые труды ВИЮН», вып. 3, 1940, стр. 44—66;
X. Э. Бахчисарайцев, Ответственность госпредприятии по обяза-тельстам, «Ученые записки ВИЮН», вып. 3, 1945, стр. 61—81; И. Б. Нови ц к и и, Участие кредитора в исполнении договорного обязательства, жур «Советское государство и право», 1947, № 7; е г о ж е. Реальное исполнение обязательств, «Труды научной сессии ВИЮН», М., 1948, стр. 143—171;
Б. А. Л и с к о в е ц, Возмещение вреда, причиненного имуществу колхоза, М., 1948, стр. 16—17; Б. С. А н т и м о н о в, Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М., 1950, стр. 226—273; И. Б. Н о в и ц-к и и, Л. А. Л у н ц, Общее учение об обязательстве, М., 1950, стр. 390— 400; 3. И. Ш к V н д и н, Обязательство поставки товара в советском праве, М., 1948, стр. 130—140.
2 Укажем в связи с этим, например, на постановление СНК СССР от 19 декабря 1933 г. «О заключении договоров на 1934 год» (СЗ СССР 1933 г. № 73, ст. 445), в § 19 которого говорится о дифференцированном подходе к установлению размера штрафных санкций в зависимости «от степени выполнения обязательств».
«В частности,— сказано здесь,— особо повышенные размеры пени и неустойки должны быть установлены за систематическую неоплату продукции покупателем». Бесспорно, что «систематичность неоплаты» расценивается в этом случае как проявление более тяжелой вины хозоргана, нежели единичные случаи неоплаты.240
Л. А. Лунц полагает, что соразмерение ответственности со степенью вины противоречило бы началу полного возмещения вреда, выраженному в нашем законе (ст. ст. 117, 410 ГК), и, следовательно, чуждо нашему праву. «Попытки соразмерять пределы гражданской ответственности со степенью вины причинителя вводят в гражданско-правовые отношения чуждый им элемент уголовно-правового характера» '. Этот вывод автор принципиально обосновывает тем, что «институт возмещения вреда не призван служить тем же целям, которым служит уго-ловно-правовое наказание» 2. «Разумеется, —пишет он далее,— обязанность возмещения вреда, как и все институты советского социалистического права, имеет воспитательное значение для граждан... но специфической целью гражданской ответственности, в частности, обязательства возмещения вреда, причиненного неисполнением договора или деликтом, является восстановление (полное) имущественной сферы кредитора (потерпевшего) , нарушенной поведением должника» 3.
С -таким решением вопроса нельзя согласиться. Институт гражданско-правовой ответственности преследует не только задачу восстановления нарушенных прав, но вместе с тем и задачу воспитания нарушителей социалистического правопорядка. Ни одна из этих задач не может быть разрешена за счет другой; следует исходить из сочетания этих задач, но не из противопоставления их друг другу. При такой постановке вопроса едва ли можно мириться с таким^ положением, при котором одинаково отвечают как лица, хищнически относящиеся к чужому и, особенно, к общественному имуществу, так и лица, причинившие ущерб другим по обычной неосторожности.
К примеру. 1. Вознесенский винодельческий завод Одесской области предъявил иски к колхозам, не выполнившим договора контрактации винограда. Сумма исков складывалась из убытков от простоя завода (из-за недостатка сырья один из цехов завода несколько дней не работал). Судом было установлено, что один из колхозов продал виноград на рынке, рассчитывая ограничиться уплатой заводу штрафных санкций за недопоставку. В другом колхозе недопоставка винограда произошла из-за нехватки тягловой силы, вследствие чего часть винограда не была своевременно вывезена и испортилась. Сумма исков к обойм колхозам была относительно равная. Перед судом стал вопрос: одинаковую ли материальную ответственность должны нести эти колхозы перед заводом? Не правильнее ли было бы с первого колхоза, который умышленно
1 И. Б. Но в и ц к и и, Л. А. Л у н ц, Общее учение об обязательстве, М„ 1950, стр. 376.
2 Т а м же.
3 Там же, стр. 376—377.
не выполнил договора, взыскать убытки в полной сумме (включая положительный ущерб от простоя завода и упущенную плановую прибыль), а ответственность второго колхоза ограничить возмещением лишь положительного ущерба? '
2. Механические мастерские Уманского сельскохозяйственного техникума, Киевской области, не отремонтировали в срок грузовую автомашину, принадлежащую местному .райторгу. В адрес райторга прибыл груз, срочную вывозку которого со станции железной дороги за отсутствием транспорта Райторг не обеспечил. В итоге товар, выгруженный на платформу,. оставался в течение двух суток под открытым небом (складские помещения станции были разрушены во время войны и полностью не восстановлены) и был попорчен сильным ливнем, вследствие чего Райторг понес убыток в сумме 2750 руб. Райторг обратился в арбитраж с иском о взыскании с техникума 1050 руб. убытка от простоя автомашины и 2750 руб. в возмещение убытка от порчи товара. Перед арбитражем возник вопрос: допустимо ли взыскание с ответчика не только убытков от простоя автомашины, но и убытков от порчи товара, которые не мог предвидеть техникум?2.
Такие и подобные вопросы часто возникают перед судом и арбитражем.
Совершенно ясно отдавая себе отчет в том, что механическое перенесение понятия 'степени виновности из уголовного права в гражданское было бы просто абсурдным, мы считаем нужным отметить, что учет степени виновности в какой-то мере может иметь место и в гражданском праве, причем как в области договорных, так и в области деликтных обязательств.
Нам представляется, что было бы вполне своевременным предоставить советскому суду право (в виде общей нормы) учитывать степень вины правонарушителя и соответственно соразмерять ее с тяжестью его материальной ответственности. Мы не предрешаем сейчас вопроса о том, в каких конкретных формах может выразиться неодинаковый объем имущественной ответственности неисправного должника и делинквента при разных степенях их виновности. Укажем лишь, что эти конкретные формы могут найти свое выражение, например, в определенном снижении суммы подлежащих уплате штрафных санкций или суммы подлежащих возмещению убытков с тех правонарушителей, которые не выполнили договор либо причинили внедоговорный ущерб в результате легкой неосторожности.
При умысле должника или делинквента, на наш взгляд,
' Из практики Верховного суда Украинской ССР, 1948 г. 2 Из практики Госарбитража при Совете Министров Украинской ССР, 1947 г.
242
вполне допустимо взыскание и таких убытков, которые не охватывались предвидением причинителя '.
Вопрос о формах и способах, при помощи которых можно было бы практически соразмерять степень вины правонарушителя с тяжестью (объемом) его материальной ответственности, требует специальной и тщательной разработки.
Ясно одно: степень виновности неисправного должника и делинквента в наших условиях не может не иметь влияния на тяжесть материальной ответственности. Такой дифференцированный (а не огульный) подход к определению объема материальной ответственности может иметь большое воспитательное, дисциплинирующее влияние на участников советского гражданского оборота. Игнорирование же степеней виновности (нивелировка этих степеней) не отвечает духу советского гражданского права, не способствует последовательному проведению принципа виновной ответственности.
Противники учета степени виновности, как общего принципа гражданско-правовой ответственности, мотивируют свои возражения обычно тем, что потерпевшему от правонарушения безразлично, какова действительная степень вины правонарушителя, его субъективное, психическое отношение к своим противоправным действиям и их последствиям. Эти возражения совершенно не обоснованы. Винодельческому заводу (в приведенном выше примере) действительно нет дела до того, умышленно или ввиду недостаточного умения организовать свое хозяйство колхозы не выполнили договора о поставке винограда. Райторгу (в другом примере) также безраз-
1 Как видим, наши предложения ничего общего не имеют с различными проектами, выдвигавшимися в свое время в буржуазной литературе и, в частности, с проектом А. Менгера («Гражданское право и неимущие классы населения», изд. «Просвещение», стр. 140—143) о перенесении норм о возмещении имущественного вреда из гражданских в уголовные кодексы, а также с рассуждениями Иеринга, предлагавшего создать в гражданском праве так называемую карательную сферу (см. об этом у Е. Годэмэ «Общее учение об обязательстве», М., 1948, стр. 331—332). Наши соображения не только по существу, но и по форме не имеют ничего общего с этими положениями Менгера и Иеринга, так как ни в какой мере не означают какой-либо «криминялизации» гражданского права: речь идет в данном случае не о наказании правонарушителя, а о его материальной ответственности, в зависимости от тяжести вины. Ни о какой «карательной сфере», следовательно, говорить здесь нельзя.
Мы решительно отмежевываемся также от позиции Стучки и Варшавского, не видевших различий между наказанием и 'возмещением вреда, отождествлявших эти институты и трактовавших о слиянии уголовного и гражданского права и процесса', («Не надо забывать,— писал Стучка,— что и гражданский и»( сводится к тому же наказанию» ЕСЮ, 1926, № 29, стр. 890). Разделяя эту порочную позицию, Варшавский шел дальше и по существу смыкался 'в разрешении данного вопроса с Петражидким («Иски о незаконном обогащении», «Вестник права», 1900, № 3) и Менгером (К. М. Варшавский, Обязательства, возникающие вследствие причинения другому вреда, М., 1929, стр. 13).
243
лично, умышленно или по халатности не отремонтирована автомашина.
Это и понятно. Все потерпевшие от правонарушений лица заинтересованы в одном — восстановить нарушенное право. взыскать причиненный ущерб. Но разве советское гражданское право, возлагая ответственность на нарушителей социалистического правопорядка, должно 'сообразовываться только с интересами потерпевших и не должно учитывать общие задачи воспитания граждан СССР?
Мотив, что «потерпевшему нет дела до степени вины при-чинителя», исходит, в конечном счете, из теории причинения. Представители этой теории говорят о безусловной ответственности, не учитывая того, виновен или не виновен правонарушитель (для них важен 'сам факт противоправного причинения). Советское гражданское право отвергает принцип причинения и признает принцип виновной ответственности '. Но не всегда этот принцип осуществляется до конца: наше гражданское законодательство лишь в отдельных (хотя и многочисленных) случаях учитывает степень виновности правонарушителя, но по общему правилу не соразмеряет ее с тяжестью материальной ответственности. Почему колхоз, умышленно сорвавший поставку винограда, должен отвечать перед государственным заводом в таком же объеме, как и колхоз, который менее виновен в недопоставке? Отвечает ли социалистическому правосознанию тот факт, что лицо, злостно относящееся к предоставленному ему в пользование государственному или кооперативно-колхозному имуществу, материально отвечает одинаково с другим лицом, лишь по легкой неосторожности испортившим это имущество? Соответствует ли такое положение общим принципам советского гражданского права, целям коммунистического воспитания трудящихся? Социалистическое гражданское право является единственно справедливым правом. Конкретное проявление этой справедливости выражается, в частности, в учете степени виновности правонарушителя и в соразмерении этой степени с объемом его материальной ответственности2.
' Здесь не имеются в виду отдельные случаи безвино.вной гражданско-правовой ответственности, которые рассматриваются нами как исключения из общих принципов ответственности, устанавливаемые в интересах социалистического государства и трудящихся.
2 Некоторое освещение нашел этот вопрос в дореволюционной русской литературе (см. К. Анненков, — Система русского гражданского права, т. 1, СПб, 1894, стр. 540: Э. Э. Пирвиц, Значение вины, случая и непреодолимой силы в гражданском праве, 1895, стр. 4—8, 40—43; П. П. Ц и т о в и ч, Обязательства, Киев, 1887, стр. 22—40)»М. Я. Пергамент, Договорная неустойка и интерес, 1905, стр. 253—310; Г. Ф. Ш е р щ е н е-в и ч, Учебник русского гражданского права, СПб, 1910, стр. 602; А. М. Гуляев, Русское гражданское право, СПб, 1912, стр. 385—390; Гусса-к о в с к и и. Вознаграждение за вред, «ЖМЮ», 1912, № 8—9; В. И. Синайский, Русское гражданское право, Киев, 1914, вып. 1, стр. 183— 185).
244
Таково значение деления вины на ее отдельные формы в свете общих задач действующего советского гражданского законодательства и в свете перспектив его дальнейшего развития '.
Как указывалось выше, советское гражданское право различает две основные формы вины: умышленную и неосторожную; последняя делится на грубую и легкую.
Иное разграничение форм виновности принято в советском уголовном праве. Отправляясь от основного деления вины на умысел и неосторожность, уголовное право различает затем четыре конкретные формы виновности: прямой умысел, косвенный '(или эвентуальный) умысел, преступную самонадеян-
В позднейшей буржуазной литературе по гражданскому праву необходимость учета степени виновности решительно отвергается. Это господствующее мнение наиболее последовательно выразил Ё. Годэмэ. В гражданском праве, пишет он, ие делается различия в зависимости от степени виновности. «Гражданская ответственность или имеется или не имеется;
она не допускает степеней. В области возмещения вреда нет ни индивидуализации, ни смягчающих обстоятельств» («Общая теория обязательств», М., 1948, стр. 318).
1 В советской литературе этот вопрос применительно к деликтным обязательствам освещен X. И. Шварцем (1939 г.), который писал: «Конкретность подхода требует от нас учета степени виновности. Принятие же во внимание степени виновности не может не отразиться в некоторых случаях на определении объема возмещения, например, в случаях повреждения ценной вещи в результате легкой неосторожности» (стр. 37).
К интересным выводам по вопросу об учете степени виновности приходят те советские цивилисты, которые разрабатывают специальные виды имущественной ответственности в советском праве (имущественная ответственность рабочих и служащих, имущественная ответственность военнослужащих, имущественная ответственность МТС, колхозов и колхозников.). Так, С. Карийский, говоря о повышенной материальной ответственности рабочих и служащих, пишет: «Целесообразно предусмотреть специальную норму, которая дала бы право судебным органам снижать размер гражданских исков, предъявляемых к работникам, совершившим некорыстные преступления» (С. К а р и н с к и и, Материальная ответственность рабочих и служащих, жур. «Социалистическая законность», 1947, № 7, стр. 7). Особо о соразмерении материальной ответственности рабочих и служащих со степенью их виновности тот же автор говорит в статье «Определение судом размера возмещаемого рабочими и служащими материального ущерба» (жур. «Социалистическая законность», 1948, № 4, стр. 3—7). Здесь же приводятся многочисленные примеры из судебной практики, подтверждающие эти выводы.
А. В.Дозорцев («Имущественная ответственность военнослужащих за ущерб, причиненный войсковой части», «Труды военно-юридической академии», вып. IX, М., 1949) сообщает: «Бесспорна здесь дифференциация размеров взыскания возмещаемого военнослужащим ущерба: в ограниченном, полном или «повышенном» размере... Дифференциация находится в определенном соотношении со степенью вины и одновременно с объективным значением и характером ущерба» (стр. 85).
245
ность и небрежность. Такого деления придерживается большинство советских криминалистов '.
Деление вины на четыре формы, принятое в советском уголовном праве, не может встретить принципиальных 'возражений и в науке советского гражданского права, так как это деление наиболее полно отображает все оттенки психического отношения правонарушителя к своим противоправным действиям и их результатам. Однако такое деление вины приемлемо для советского гражданского права лишь в качестве исходного пункта: в гражданском праве сложилось иное соотношение различных форм виновности, чем в уголовном, а значение деления вины на ее конкретные формы приобрело особый смысл.
Как отмечено выше, советское гражданское законодательство не содержит общей нормы об учете степени виновности. Оно лишь в отдельных случаях выделяет легкую вину (легкую неосторожность). Что же касается умысла и грубой неосторожности (понятия которых, вместе взятые, формально соответствуют прямому умыслу, косвенному умыслу и неосторожности в форме самонадеянности в уголовном праве, хотя не совсем точно), то гражданско-правовые последствия их, в смысле объема материальной ответственности правонарушителя в общем одинаковы. Точно так же и в будущем, если будет учитываться степень виновности в виде общего правила, в более дробном делении гражданской вины, чем это принято сейчас, также не возникнет необходимости: наши предложения не идут дальше того, чтобы учитывать легкую вину (в форме легкой неосторожности) и соответственно снижать 'материальную ответственность, а также учитывать тяжелую вину (в форме умысла) и повышать материальную ответственность правонарушителя за убытки, которые не охватывались его предвидением.
В советском гражданском праве, очевидно, всегда будет иметь практическое значение деление вины только на умысел, грубую неосторожность и легкую неосторожность. Всякая иная градация форм виновности в советском гражданском праве не отвечала бы жизненным потребностям, поскольку не вызывалась бы необходимостью более тщательного соразмере-
' Советское уголовное право, часть общая, М., 1951, стр. 224—245;
В. М. Чхиквадзе, Советское военно-уголовное право, М., 1948, стр. 180—185; А. Н. Т р а и н и н,»Состав преступления, М., 1951, стр. 217— 229; А. А. Герцензон, Уголовное право, часть общая, М., 1948, стр. 336—340; М. Д. Ш а р г о р о д с к и и, Вина и наказание в советском уголовном праве, М., 1945, стр. 3—II; М. М. Исаев, Вопросы уголовного права и уголовного процесса в судебной практике Верховного суда СССР, М., 1948, стр. 57—83; Б. С. Маньковскии, Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 95—122; Б. С. У т е в с к и и, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 123—310.
246
ния объема имущественной ответственности правонарушителя со степенью его виновности.
Исходя из этого, а дальнейшем будут рассмотрены основные формы вины в советском гражданском праве, а именно:
вина умышленная и вина неосторожная (грубая и легкая) '.
Глава 9. УМЫШЛЕННАЯ ВИНА
В советском гражданском законодательстве нет нормы, •определяющей умышленную вину.
Такая норма содержится в «Основных началах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик», 1924 г.2.
Требуя в качестве непременного условия применения наказания наличия вины в форме умысла или неосторожности, «Основные начала» устанавливают, что наказание применяется лишь в отношении таких лиц, которые:
«а) действуя умышленно, предвидели общественно-опасный характер последствий своих действий, желали этих последствий или сознательно допускали их наступление, или
б) действуя неосторожно, не предвидели последствий своих действий, хотя и должны были бы их предвидеть, или легкомысленно надеялись предотвратить таковые последствия».
Исходя из этой нормы, советские цивилисты обычно дают определение различных форм виновности в гражданском праве.
Так, М. М. Агарков характеризовал умысел и неосторожность в советском гражданском праве следующим образом:
«Умыслом называется предвидение лицом того результата, который делает его действие (или бездействие) противоправным. Умысел является прямым, если лицо предвидит и преследует цель достигнуть этого результата. Умысел является эвентуальным, если лицо предвидит и допускает, что этот результат получится, хотя непосредственно и не преследует такой цели.
Неосторожностью называется отсутствие требуемой от лица предусмотрительности. Неосторожность имеет место, 'во-первых, в том случае, когда человек не предвидит последствий своего действия, хотя и должен был их предвидеть, во-вторых, когда он предвидит последствия своего поступка, но легкомысленно думает, что эти последствия будут предотвращены» 3.
1 Другую классификацию форм виновности дает Л. А. Лунц в учебнике по гражданскому праву для вузов (1950, т. I, стр. 438) и в «Общем учении об обязательстве» (1950, стр. 320). Он склоняется к четырехчленному делению форм виновности,, т. <е. к делению, принятому в советском уголовном праве, хотя при последующей характеристике форм гражданской вины отступает от него.
2 Ст. 6 «Основных начал». С некоторыми редакционными изменениями она воспроизведена в ст. 10 УК, РСФСР и в соответствующих статьях уголовных кодексов других союзных республик.
3 Гражданское право, т. I, М., 1944, стр. 322—323.
247
Это определение форм виновности М. М. Агарков дает применительно к внедоговорным обязательствам. Но к такому же определению приходит он, говоря о вине как основании договорной ответственности. Он пишет: «Чтобы освободить себя от ответственности, должник обязан доказать, что невозможность исполнения обусловлена обстоятельством, которое он не мог предотвратить. Могло быть, что должник либо предвидел невозможность исполнения и не принял мер для ее предотвращения, либо юн не предвидел невозможности, хотя и мог ее предвидеть. В первом случае налицо его умысел, во втором — неосторожность» 1.
При последующей характеристике умысла и неосторожности М. М. Агарков не останавливается ни на политическом, ни на психологическом анализе форм виновности, ограничиваясь, таким образом, исключительно формально-догматическим определением этих понятий.
Немного раньше (1938 г.), М. М. Агарков сделал попытку психологического обоснования форм виновности в гражданском праве и пришел к выводу, что «умысел можно охарактеризовать как упречное состояние воли (\УП1еп5тап^е1), неосторожность как упречное состояние интеллекта (\У1з5епзтап§е1)» 2, повторив тем самым распространенную, но насквозь порочную формулу буржуазных юристов.
С таким определением умысла и неосторожности согласиться нельзя. Оно не раскрывает материального содержания вины как субъективного основания гражданско-правовой ответственности и явно игнорирует политический смысл вины, ее исторический характер, так как не сообразуется с учением марксист-ско-ленинской психологии о единстве воли и интеллекта человека и не учитывает принципиальных различий в психическом состоянии нарушителя буржуазных законов и нарушителя социалистического правопорядка.
Бесплодность подобных формально-юридических конструкций форм виновности в гражданском праве очевидна.
Освещая вопрос об умышленной вине в советском гражданском праве, нельзя не указать на некоторые утверждения советских криминалистов об умысле как субъективном основании уголовной ответственности. Теоретический анализ умысла они начинают обычно с критики буржуазных определений умысла 8, а затем переходят к выяснению политического и психологического содержания улысла в советских условиях.
1 М. М. Агарков, К вопросу о договорной ответственности, сб. «Вопросы советского гражданского права», М., 1945. стр. 116.
2 Гражданское право, т. 2, М., 1938, стр. 392.
3 В буржуазной литературе по вопросу об умысле предложены две основные теории: теория воли и теория представления, которые одинаково формальны; теоретическое различие между ними весьма иллюзорно. В силу своей классовой ограниченности буржуазные юристы не могут (и не хотят) вскрыть подлинного характера умысла. Трактуя об абстрактной воле и аб-
248
«В советском уголовном праве речь идет об умысле и неосторожности в отношении таких деяний, — говорится в учебнике по уголовному праву, — которые направлены против основ советского строя или нарушают правопорядок, установленный рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период. Этим определяется принципиально иное по своему содержанию понятие умысла и неосторожности в советском уголовном праве сравнительно с понятием умысла и неосторожности в буржуазном уголовном праве» 1.
Поведение подавляющего большинства наших людей определяется благородными мотивами, однако мотивы отдельных, отсталых советских граждан, обусловливающие их решимость совершить преступление, «определяются пережитками капитализма в сознании людей, которые стремится поддержать по различным каналам лагерь империализма» 2.
Трудящиеся, совершающие умышленные преступления в буржуазных условиях, противопоставляют свою волю воле враждебного им господствующего класса; буржуазное государство осуждает преступника, но это осуждение не разделяется ни самим подсудимым, ни другими трудящимися. Совершенно иное осуждение получает преступление у нас. «Трудящийся, — пишет Б. С. Утевский, — совершивший в социалистическом государстве умышленное преступление, действует вопреки законам своего государства и причиняет ущерб своему государству или защищаемым им интересам. Свою индивидуальную волю он противопоставляет воле своего класса, свои интересы — интересам своего класса. Уголовно-правовой упрек, делаемый ему советским государством, — это упрек со стороны своего же класса» 3.
Эти общие положения о политическом содержании умысла в уголовном праве могут быть в общем распространены и на умысел в гражданском праве, ибо политическое содержание умысла как формы виновности гражданина СССР перед социалистическим государством и перед всем советским народом там и тут одинаково. Гражданин СССР, умышленно причиняющий материальный ущерб советскому государству либо государственным, кооперативно-колхозным и общественным организа-
страктном сознании при умышленной вине, они скрывают тот очевидный факт, что воля и сознание наполнены определенным классово-политическим содержанием, что сознание и воля буржуа принципиально отличны от воли и сознания пролетария (см. критику этих теорий: Б. С. Утевский, Вина в советском гражданском праве, М., 1950, стр. 177—180, 188—190, 234—237;
Б. С. М а н ь к о в с к и и. Проблема ответственности в уголовном праве, М., 1949, стр. 66—94, 119—120; Советское уголовное право, часть общая, М., 1951, стр. 241—245).
1 Советское уголовное право, часть общая, М., 1951, стр. 227.
'Там ж е, стр. 226.
3 Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 184. »
249
циям и отдельным гражданам, сознательно действует против советских законов. Он противопоставляет свои личные интересы и волю воле и интересам своего государства и своих сограждан. Он заслуживает поэтому осуждения как человек, вступивший в конфликт с обществом, членом которого он сам является.
В СССР нет непримиримых противоречий между обществом и его членами. Но у нас есть еще отдельные случаи противопоставления личных интересов общественным, личной воли — общественной, индивидуального сознания — общественному. Случаи такого противопоставления объясняются у нас влиянием пережитков капитализма на сознание отдельных отсталых людей, а также влиянием капиталистического окружения, поддерживающего эти пережитки.
Эти общие положения об умышленной вине нельзя не признать как основу ее правового анализа.
Понятие умысла в советском гражданском праве (за отсутствием нормативного определения его в Гражданском кодексе) может быть основано на формулировке уголовного закона, т. е. на ст. 6 «Основных начал», воспроизведенной в уголовных кодексах всех союзных республик. .
Из этой формулировки ясно вытекают два главных признака умысла:
1) правонарушитель предвидит вредные последствия своих действий;
2) правонарушитель желает наступления этих вредных последствий (при прямом умысле) или. хотя и не желает, но сознательно допускает наступление вредных последствий (при косвенном умысле) г.
1 Б. С. Утевский усматривает в умысле три признака: предвидение последствии, желание (или допущение) их и «общественно-опасный характер предвиденных последствии». (Указ. работа, стр. 183). Мы не видим необходимости вводить в понятие умысла этот третий признак, так как считаем, что признак общественной опасности (большей или меньшей) характерен у нас для всех правонарушении, в том числе и для гражданских. В этом виде признак общественной опасности правильнее рассматривать в связи с объективными основаниями гражданско-правовой ответственности и всегда учитывать, конечно, при анализе субъективных основании этой ответственности.
С точки зрения советского гражданского права, общественная опасность конкретно выражается в противоправных действиях и их вредных последствиях: противоправные действия делинквента (например, причиняющего увечье) и неисправного должника (например, срывающего поставку товара) наносят социалистическим предприятиям, учреждениям и организациям или гражданам определенный вред, который не лишен характера общественной опасности, поскольку он дезорганизует нормальную хозяйственную и культурную жизнь нашей страны, задевает не только «частные» интересы потерпевшего, но и общественные интересы, которые не противопоставляются у нас друг другу и защищаются советским государством и правом в одинаковой мере.
250
Как видим, прямой и косвенный умысел имеют общий признак — предвидение вредных последствий. Различаются они по признаку желания этих последствий.
Что же понимают под словами «предвидеть» и «желать»?
Предвидеть вредные последствия своих противоправных действий значит осознавать (сознавать, понимать) их. Желать вредных последствий значит стремиться к ним.
Лицо, сознательно поджигающее чужой дом. не только сознает (предвидит) возможный ущерб, но и стремится к нему, желает его.
Гражданин, наносящий побои другому и причиняющий ему увечье, которое вызовет утрату трудоспособности, также сознает (понимает) вредные последствия своих действий (а возможно и желает их наступления).
Председатель правления колхоза, умышленно срывающий поставку винограда винодельческому заводу по договору контрактации (виноград вывозится на рынок), сознает, что невыполнение договора вызовет перебои в нормальной работе завода и тем причинит последнему убыток (нельзя допустить, чтобы председатель правления колхоза желал ущерба государственному предприятию).
В приведенных примерах имеет место как прямой, так и косвенный умысел. Поскольку, однако, в советском гражданском праве имущественные последствия прямого и косвенного умысла (в смысле объема материальной ответственности правонарушителя) одинаковы, мы имеет все основания рассматривать оба эти вида умысла одновременно, хотя психологически они и не во всем совпадают друг с другом: они совпадают юридически, т. е. по своим гражданско-правовым последствиям, в силу чего прямой и косвенный умысел в советском гражданском праве не отграничиваются друг от друга, объединяясь общим понятием умысла.
В чем же состоит психологическое содержание умысла?
Умысел как форма вины есть психическое отношение правонарушителя к своим противоправным действиям и их результатам. В таком виде умысел представляет собой единство воли и сознания правонарушителя: воля и сознание—два неразрывно связанных между собой элемента умысла.
Мы уже показали ранее, что индивидуальная воля советских граждан и коллективная воля социалистических юридических лиц формируется в условиях социализма совершенно иначе, чем воля участников капиталистического гражданского оборота. У нас воля формируется под воздействием других объективных факторов, определяемых общественным, государственным, экономическим и культурным строем социализма. Подавляющее большинство советских граждан и юридических лиц во всей своей деятельности согласовывает свою волю с общенародной
251
волей, направленной на успешное строительство коммунизма в нашей стране.
Однако в области гражданских правонарушений мы встречаемся со случаями, когда воля лиц приходит в столкновение с общенародной волей, противопоставляется ей. Это — порочная воля. Она направлена на нарушение социалистического правопорядка, угодного и выгодного всему народу. Социалистическое государство и право располагают различными средствами, чтобы сломить эту порочную волю правонарушителя, покорить и перевоспитать ее.
Одним из активнейших средств перевоспитания порочной воли правонарушителя является советское гражданское право и его важнейший институт имущественной ответственности лица за свои противоправные и виновные поступки, причиняющие ущерб другому лицу. Эти поступки особенно опасны и недопустимы, когда они являются результатом умысла, в основе которого лежит упорное стремление лица причинить вред. Правонарушитель обязан ответить за этот вред, т. е. загладить его, а вместе с тем и свою вину перед потерпевшим и государством, стоящим на страже его интересов. Лицо, поджегшее чужой дом, обязано выстроить потерпевшему новый дом либо уплатить стоимость сгоревшего; гражданин, причинивший увечье другому, обязан возместить расходы на лечение и уплатить разницу в заработке потерпевшего, явившуюся результатом потери трудоспособности; колхоз, сорвавший поставку винограда по договору контрактации,обязан уплатить заводу убытки от простоя, вызванного недопоставкой и т. д.
С точки зрения психологической, для умышленной вины характерен поэтому не только волевой момент (стремление, решимость к причинению вреда, желание либо же допущение его), но и сознательный, интеллектуальный момент (понимание конкретной обстановки причинения, предвидение последствий). Оба эти элемента умысла сливаются в едином психологическом акте, причем сливаются настолько, что практически (в жизни) их очень часто почти невозможно разграничить.
Советская психология не признает дуализма воли и сознания. «Когда мы говорим о воле, мы разумеем под этим сознательную целеустремленность человека. Сознательность же требует мыслительных процессов... Без участия мышления волевое действие было бы лишено сознательности, т. е. перестало бы быть волевым действием» 1.
Советская психология учит, что сознательное волевое действие проходит в своем развитии ряд этапов: возникновение по-
1 «Психология», под редакцией К. Н. Корнилова, А. А. Смирнова и Б. М. Теплова, изд. 3, 1948, стр. 318—319: ср. Т. Г. Егоров, Психология. Военнздят, 1952. стр. 176—180.
252
•гребностей (желаний), осознание этих желаний, борьба желаний и мотивов, принятие решения, исполнение решения1.
В умышленной вине все эти этапы развития сознательных волевых действий находят свое последовательное осуществление. Лицо, ощутившее желание причинить вред другому (либо желание извлечь материальные выгоды за счет другого) и осознавшее это желание, принимает определенное решение и выполняет его. Но прежде чем принять решение, это лицо всесторонне учтет все обстоятельства, все рго е1 соптга. Именно на этом этапе развития своего психического отношения к будущим противоправным действиям и их результатам человек мысленно взвесит мотивы своих намерений и поступков.
Кстати о мотивах. Наука советского уголовного права "придает мотивам преступления большое значение. Без мотива не может быть умышленной вины; мотив порождает умысел— таково господствующее мнение советских криминалистов. А. Я. Вышинский говорит: «Не следует думать, что в каждом деле легко открыть мотив преступления, побуждения, которые можно было бы считать вполне достаточными... Установить мотив не так легко и не всегда возможно. Известна категория так называемых «безмотивных» преступлений, т. е. таких преступлений, в которых мотив оказался неустановленным. Тем не менее, мотив в каждом преступлении, если оно совершенно не в состоянии невменяемости, должен быть и не может не быть. Это так же верно, как и то, что все же в ряде случаев мотив остается нераскрытым» 2.
Наука советского уголовного права уделяет много внимания мотивам преступления, конечно, не случайно. Мотив преступления характеризует политическое лицо преступника, определяет его ответственность3: в целом ряде случаев мотив преступления рассматривается в нашем уголовном кодексе как квалифицирующее либо же как смягчающее вину обстоятельство 4.
Иначе разрешается вопрос о мотивах в советском гражданском праве. Безмотивных умышленных гражданских правонарушений, естественно, не существует, как нет и бесцельных умышленных правонарушений. Сознательные действия челове-
1 П. А. Шевырев, Психология, изд. ВЮА, 1946, стр. 173—185; см. также Н. Д. Левитов, Вопросы психологии характера, М., 1952.
2 А. Я. Вышинский, Судебные речи, М., 1948, стр. 279.
3 В одном из определений судебной коллегии Верховного суда СССР зап:;сано: «Обвинение не может считаться доказанным, если по делу не установлены место, время и мотивы совершения преступления» («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР», М., 1940, стр 75).
4 См. «Советское уголовное право», часть общая, М., 1951, стр. 226— 227.
253
ка исходят из мотивов и направлены на определенную цель (причинить вред, извлечь известные материальные или другие выгоды). «Мотив — это то, — пишет Б. М. Теплов, — что побуждает человека к действию, цель — то, чего человек стремится достигнуть в результате этого действия. Ставя себе ту или другую цель, человек всегда руководствуется определенными мотивами, определенными побуждениями... Мотивы — это то, что побуждает человека к постановке тех или других целей» '.
Тем не менее, советское гражданское право, регулируя имущественную ответственность за умышленное нарушение социалистического гражданского правопорядка, не придает мотивам правонарушения такого значения, как в уголовном праве: здесь достаточно установить, что эти мотивы в основе своей были антиобщественными, т. е. противоречащими советскому праву и коммунистической морали. Ими могут быть, например, корыстные мотивы (желание извлечь определенные имущественные выгоды за счет государства, за счет граждан, либо за счет социалистических учреждений, предприятий и организаций), стремление причинить вред другому лицу из озорства, мести, личной неприязни к другому либо из других низменных побуждений, желание «отличиться» в своей работе за счет ложного эффекта (скажем, за счет количественных показателей по выполнению договора поставки или договора о строительном подряде сознательно пойти на снижение качества поставляемой продукции либо качества строительства) и т. д. и т. п.
Мотивы умысла, т. е. те психические переживания, которые побуждают человека к противоправному действию (или к бездействию) , заставляют его совершить (или не совершить) тот или иной Поступок, всегда имеются в виду при определении умышленной вины в гражданском праве, но по общему правилу они (эти мотивы) не отражаются на объеме гражданско-правовой ответственности, т. е. не являются квалифицирующими либо смягчающими вину обстоятельствами, как это имеет место в советском уголовном праве. Установив, что в основе умысла лежат порочные мотивы, т. е. такие стремления и желания, которые противоречат социалистическому правосознанию и морали советского человека, гражданский суд признает правонарушителя виновным и возложит на него всю полноту имущественной ответственности.
Само собой разумеется, если при рассмотрении того или иного гражданского дела суд установит благородные мотивы, которыми руководствовался человек, нанося имущественный ущерб другому лицу (например, спасая от гибели имущество государственного юридического лица, жертвует имуществом,
1 Б. М. Т е п л о в, Психология, М., 1950, стр. 153. Ср. Т. Г. Егоров, Психология, Воениздат, 1952, стр. 179—180.
254
принадлежащим другому юридическому лицу либо гражданину), он не найдет в его поведении умышленной вины 1.
В основе противоправного умысла могут лежать только отрицательные мотивы, которые толкают человека на действия во вред социалистическому обществу и его членам, в угоду своим личным, эгоистичным интересам.
Прежде, чем принять решение, в человеке происходит определенная, острая (иногда мучительная) «борьба мотивов», в процессе которой сталкиваются противоположные чувства: чувство долга перед социалистическим обществом и согражданами и чувство частнособственнической выгоды, чувство ответственности за свои противоправные действия и надежда избегнуть этой ответственности, обмануть суд, ввести в заблуждение потерпевшего и общественность.
В «борьбе мотивов» как нигде .ярко проявляется классовая, политическая природа гражданских и других правонарушений.
Всем гражданам СССР, всем государственным, кооперативно-колхозным и общественным организациям, учреждениям и предприятиям предоставлена широкая возможность направлять свою волю на пользу строительства коммунизма в нашей стране. Подавляющее большинство их реализует эти возможности с максимальным эффектом для себя и для государства. Однако у нас есть еще немало отсталых граждан и руководителей различных организаций, над которыми довлеют пережитки старого строя. Эти частнособственнические пережитки и являются источником гражданских правонарушений. Деятельность советского суда направлена на борьбу с этими пережитками, на воспитание стойкой благородной воли наших людей. В этом творческая, созидательная роль социалистического права, его облагораживающее воздействие на психологию советских граждан.
Сознание, как элемент умышленной вины, представляет собой .сложный психологический акт. Оно включает в себя, конечно, не только предвидение последствий совершаемых действий, как о том говорится в ст. 6 «Основных начал». Оно включает в себя также отчетливое понимание всех фактических обстоятельств правонарушения (в том числе и объективно-необходимой причинной связи между действием и результатом). Оно
1 Особенно ярким примером в этом отношении может служить дело по иску Бычковой-Гончаренко к Харьковскому спортивному обществу «Динамо» («Судебная практика Верховного суда СССР», 1949, № 10; стр. 27—28, а также дело по иску Марцинюка к Управлению железной дороги имени Дзержинского (жур. «Советская юстиция», 1940, № 22, стр. 41—42).
255
не может не включать в себя и сознания противоправности действий.
Такого мнения в последнее время придерживаются многие советские юристы. Так, Б. С. Утевский пишет: «Сведение интеллектуального процесса, входящего в содержание умысла, к одному только «предвидению» или к понимаемому в том же смысле «сознанию» упрощает этот психический процесс и лишает возможности психологически дифференцировать его и тем самым уточнить юридический анализ умысла. Это упрощение усугубляется и тем, что большинство авторов ограничивают психическое отношение субъекта при умысле только последствиями деяния, отношение же к самому деянию совершенно упускают из виду» 1.
Находя такое положение ненормальным, Б. С. Утевский считает, что умышленная вина сводится не только к предвидению последствий противоправных действий в будущем, но и» к осознанию виновным как фактических обстоятельств, так и противоправности своих действий в настоящем, т. е. в момент их совершения 2.
Мы разделяем эту точку зрения. Говоря о сознании как об элементе умысла, было бы принципиально неправильным отделять будущее от настоящего: нельзя предположить, чтобы человек, предвидя последствия своих действий в будущем, не осознавал всей конкретной обстановки, в которой он совершал эти противоправные действия.
Советское гражданское право придает большое значение осознанию обстановки правонарушения. Примером этому могут служить правила Гражданского кодекса о виндикации. Согласно ст. 60 ГК от лица, которое добросовестно приобрело имущество не непосредственно у собственника, последний вправе истребовать это имущество лишь в том случае, когда оно им (собственником) утеряно или похищено у него3. ГК разъясняет далее, что приобретатель признается добросовестным, если он не знал и не должен быть знать, что лицо, от коего он приобрел вещь, не имело права отчуждать ее4.
Как видим, факту понимания (знания) фактических обстоятельств приобретения вещи в собственность (например, по договору купли-продажи) Гражданский кодекс придает решаю-
1 Б. С. Утевский. Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 187.
2 Ср. М. Д. Ш а р г о р о д с к и и, Вина и наказание в советском уголовном праве, М., 1945, стр. 6; А. А. Г е р ц е н з о н, Уголовное право, общая часть, 1948, стр. 353; Б. С. .4 а н ь к о в с к и и, Проблема ответственности в уголовном праве, 1949, стр. 106—111.
3 Это ограничение виндикации не распространяется на государственное имущество, которое, согласно той же статьи ГК, может быть истребовано от всякого приобретателя, будучи незаконно отчужденным каким бы то ни было способом.
4 Примечание I к ст. 60 ГК.
256
щее значение: если приобретатель знал, что приобретаемая им вещь не принадлежит «отчуждателю» по праву собственности, он признается недобросовестным приобретателем и обязан вернуть эту вещь собственнику в порядке виндикации. Недобросовестного приобретателя мы имеем все основания считать в этом случае лицом, которое действует не только противоправно, но и умышленно. Его умышленная вина состоит в том, что он не только предвидел последствия незаконного приобретения чужой вещи в собственность, но и знал о фактических обстоятельствах этого незаконного приобретения, т. е. знал о том, что отчуждаемая вещь принадлежит по праву собственности не «отчуждателю», а другому лицу.
Вопрос о том, понимало ли лицо конкретную обстановку, в которой оно нарушило чужие права (поставило недоброкачественную продукцию, не уплатило долг, нарушило сроки поставки товара, сроки строительства, транспортировки, либо причинило увечье и т. д.), всегда стоит в центре внимания суда и арбитража при рассмотрении гражданских дел. Если в процессе разбора дела обнаружится, что причинитель действовал (или бездействовал) с полным знанием обстановки и нанес серьезный материальный ущерб (т. е. совершил умышленное гражданское правонарушение), суд и арбитраж не ограничатся взысканием ущерба. Они пойдут дальше. По их сигналам к причинителю могут быть приняты различные меры воздействия, вплоть до привлечения к уголовной ответственности. В последнем случае гражданско-правовая вина может перерасти в уголовную, однако ее психологическое содержание от этого не изменится. Изменятся лишь правовые последствия умышленной вины (наказание вместо обычного возмещения ущерба)1.
Вопрос об осознании фактических обстоятельств правонарушения как элементе умысла теснейшим образом связан с проблемой причинной связи. В самом деле. Если причинная связь между противоправным действием и вредным результатом относится к числу объективных оснований гражданско-правовой ответственности, то вопрос о том, должен ли правонарушитель при умышленной вине сознавать эту причинную связь (как и
1 В судебной практике бывает и наоборот: если уголовный суд установит, что у подсудимого отсутствует уголовная вина, но имеется гражданская вина, он прекратит уголовное .преследование (оправдает подсудимого), но рассмотрит гражданский иск (если он был предъявлен в связи с уголовным делом) либо же предложит потерпевшему обратиться с иском в гражданский суд. При наличии умышленной гражданской вины такие случаи возможны лишь в редчайших случаях (главным образом, при умышленной неуплате долга, каковая не является у нас преступлением, если не считать злостной неуплаты задолженности по налогам по ст. ст. 59-6, 60-1 УК РСФСР, злостного уклонения от уплаты задолженности по зарплате и некоторых других случаев). Такой переход от уголовной вины к гражданской бывает чаще при неосторожных правонарушениях.
все другие фактические обстоятельства правонарушения), возникает сам по себе.
Как установлено выше (см. раздел I), причинная связь между действием и результатом существует объективно и независимо от сознания действующего лица. Это, однако, не означает, что лицо, действуя умышленно, не осознавало этой связи. Такое неосознание причинной связи возможно при неосторожной вине, когда причинитель не предвидел вредных последствий своих противоправных действий, но мог и должен был их предвидеть. Умышленная вина тем и отличается от неосторожной, что в первом случае правонарушитель предвидит вредный результат и желает (либо допускает) его. Достаточно очевидно, что предвидеть вредные последствия своих действий можно только тогда, когда хорошо представляешь себе всю последовательность будущих событий и их результаты.
Лицо, поджигающее чужой дом, наперед знает, что, если пожару не помешают какие-либо привходящие обстоятельства, то дом сгорит.
Правление промыслово-кооперативной артели, умышленно срывающее отгрузку товара по договору поставки, понимает, что недопоставка товара вызовет перебои в работе покупателя.
А. А. Пионтковский, касаясь вопроса причинной связи при умысле, пишет: «Предвидение всех фактических обстоятельств, принадлежащих к объективной стороне состава данного преступления, как последствий совершаемых действий, включает в себя тем самым еще и предвидение развития необходимой причинной связи между совершенными действиями и наступившим преступным результатом» 1.
Для установления того, что лицо сознает при умысле причинную связь между действием и результатом, не обязательно собирать доказательства, свидетельствующие о том, что оно представляло последовательность возможных событий во всех их деталях. Достаточно установить, что лицо понимало объективно-необходимую причинную связь хотя бы в основных чертах. «Если бы закон требовал для умысла убеждения в неизбежности наступления результата, — пишет Б. С. Утевский, — то это повело бы только к безнаказанности многих преступников, так как привлеченный к ответственности всегда мог бы сослаться на то, что результат его действий не представлялся ему неизбежным и что у него имелась лишь вероятность наступления преступных последствий» 2.
1 «Уголовное право», общая часть, М., 1948, стр. 340.
2 Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 202. См. также М. М. Исаев и А. А. Пионтковский, Вопросы уго-ловнего права, военно-уголовного права и уголовного процесса в судебной практике Верховного суда СССР, М., 1947, стр. 38. Б. С. М а н ь к о в-с к и и, указ. работа, стр. 105—107.
258
Советские цивилисты имеют все основания присоединиться к такому выводу.
В приведенных выше примерах причинители (лицо, поджигающее дом, и артель, не выполнившая договора поставки товара) с полным основанием могут быть обвинены в умышленных противоправных действиях, независимо от того, представляли ли они объективную причинную связь между действиями и вредом во всех деталях (в каких она в действительности развернулась) или же понимали эту связь лишь в общих, основных чертах.
Вопрос о сознании противоправности как элементе умысла требует специального рассмотрения. Его можно сформулировать так: если для признания данного действия умышленным необходимо установить, что деятель сознавал объективные свойства своего деяния и предвидел его последствия, то входит ли в понятие виновности (умысла) сознание деятелем противоправности своих действий?
В советской литературе по гражданскому праву вопрос о сознании противоправности поставлен М. М. Агарковым. По мнению М. М. Агаркова, факт противоправного действия (т. е. противоречия определенного поведения лица правовой норме) существует объективно. Поэтому в сознании правонарушителя понимание неправомерности его действий может быть, но может и не быть. «Так называемая субъективная противоправность, — пишет М. М. Агарков, — есть сложный фактический состав, состоящий из факта противоправного поведения (правонарушения) плюс наличие у правонарушителя умысла или неосторожности. При этом ни в понятие умысла, ни тем более в понятие неосторожности не входит в качестве их необходимого элемента сознание деятелем противоправности своего поведения».
Включение в понятие противоправности субъективного момента виновности, по мнению М. М. Агаркова, «означало бы игнорирование социальной природы права и привело бы к признанию психологической теории права Петражицкого. Юридическая наука является общественной наукой и как всякая общественная наука она не может игнорировать психологические факты, в частности, интеллектуальные и волевые свойства человека, но не может также строить на этих фактах здание общественных отношений и выводить из них правовые категории. Правовые нормы, юридические отношения, права и обязанности людей отнюдь не являются психологическими фактами. Они являются социальными фактами, т. е. относятся к качественно иной области»1.
1 М. М. Агарков, Обязательство по советскому гражданскому праву, М., 1940, стр. 145.
259
В подтверждение своей точки зрения М. М. Агарков ссылается на Маркса, который, определяя юридические отношения как волевые, в которых отражаются экономические отношения, имеет в виду не психологический факт (воля как психическое
•состояние), а факт социальный (волевые отношения между
•людьми). Наличие волевых отношений, по мнению М. М. Агар-
•кова, совсем не означает, что в психике лиц, связанных юридическими отношениями в течение всего времени существования отношений, должно иметь место определенное волевое, психическое состояние. Участники правоотношений могут, например, спать или забыть о своем долге, или же не знать о нем, но от этого юридические отношения не прекращаются. Реальность юридического отношения, следовательно, не есть реальность психического состояния, а реальность его содержания, определяемого соответствующими экономическими отношениями. Юридическое отношение реально как содержание воли господствующих классов, выраженной в правовых нормах, применение которых обеспечивается силой государства. «Конечно, для применения правовых норм и для реализации юридических отношений, — говорит М. М. Агарков, — нужны определенные Конкретные волевые акты тех или иных лиц. Правовые нормы и соответствующие им юридические отношения приводят к этим волевым актам и предполагают их, но отождествление права и юридических отношений с этими волевыми актами является грубой ошибкой» г. М. М. Агарков приходит к выводу, что сознание деятелем противоправности своего деяния не должно рассматриваться в качестве элемента умысла. «Действие закона,— пишет Агарков, — не может быть поставлено в зависимость от ознакомления с ним того или иного гражданина. Закон, устанавливая определенный порядок, обеспечивает его осуществление независимо от того, как он понят и понят ли отдельным лицом» 2.
Мы считаем эту точку зрения неправильной. М. М. Агарков отождествляет две вещи: противоправность и виновность, чего делать нельзя, так как противоправность является объективной категорией, а виновность — субъективной. Совершенно очевидно, что противоправное действие, как таковое, является объективным фактом. Совершая его, деятель может осознавать его противоправность, но может и не осознавать (например, он может не знать о противоправности либо забыть о ней). Противоправность данного действия не исчезнет от того, что она не осознавалась деятелем. Очевидно также и то, что включение в понятие противоправности субъективного фактора виновности привело бы к психологизации права. Право (его нормы) — суть воля господствующего класса, (у нас—всего народа) и его нельзя сводить к психическим отношениям отдельных лиц.
* М. М. Агарков, Цит. работа, стр. 144. 2 Т а м же.
Все это, однако, не дает никаких оснований к тому, чтобы вопрос о сознании противоправности как об элементе виновности решать отрицательно, как это делает М. М. Агарков. Ведь, понятие противоправного действия не покрывает собой понятия правонарушения. Противоправное действие (как объективный факт) является лишь составным элементом правонарушения, а последнее представляет собой единство объективных и субъективных элементов, и только в этом виде оно приводит к граж-данско-правовой ответственности. Если обнаружится, что противоправное действие совершено невиновно, то ответственность за него, по общему правилу, не наступит. Это может иметь место, например, при казусе, когда правонарушитель субъективно не осознает объективно необходимой причинной связи между действием и результатом. Это же может иметь место и в том случае, когда лицо, совершившее противоправное действие, не осознает его противоправности. Так, например, гражданин, впервые попавший в большой город, по незнанию правил уличного движения, переходит улицу там, где переход запрещен^ Нарушая правила уличного движения, гражданин совершает противоправное действие, но это действие невиновно, так как он не осознавал его противоправности. В данном случае перед нами также своеобразный казус, с тем лишь отличием, что здесь мы имеем факт неосознания противоправности, а не причинной связи между действием и результатом.
Следовательно, вопрос о сознании противоправности может и должен быть поставлен в плоскость проблемы виновности, а не проблемы противоправности, как это делает М. М. Агарков, так 'как противоправность (противоправное действие) есть объ^ ективный факт, сознание противоправности — субъективный факт.
Такова постановка данного вопроса. Другое дело, как разрешить его по существу. Действующее советское гражданское законодательство не содержит указаний на этот счет. Нет прямых указаний об этом и в советском уголовном законодательстве.
Что же касается буржуазного гражданского и уголовного права, то оно исходит из господствующего положения о том, что «никто не может оправдываться незнанием закона». Пожалуй, нет более лживой и лицемерной фикции в буржуазном праве, чем эта. В условиях, когда подавляющая масса трудящихся не только не знает всех законов, но не обучена даже элементарной грамоте, эта формула является прямым издевательством над народом.
В. И. Ленин, говоря о так называемых «промышленных судах» дореволюционной России, писал: «Всякий чиновник и судья предполагает поэтому, что каждый рабочий знает законы. Но ведь такое предположение — буржуазная ложь, ложь, сочиненная людьми имущими и капиталистами против неиму-
261
щих, такая же ложь, как и предположение, что рабочий заключает с хозяином «свободный договор». На самом деле рабочему, который с малых лет забирается на фабрику, едва-едва выучившись грамоте (а очень и очень многие и грамоте-то не могут выучиться!), законов узнать некогда и не от кого, и, пожалуй, незачем,— потому что, если законы применяют, не опрашивая его, чиновники из буржуазии, то мало пользы принесут рабочему законы! Буржуазные классы, которые обвиняют рабочих в незнании законов, сами ровно ничего не сделали для того, чтобы облегчить рабочим приобретение такого знания, и потому действительно виноваты в незнании рабочими законов не столько сами рабочие, сколько их эксплуататоры (грабители), которые владеют всей собственностью, живут чужим трудом и одни только хотят пользоваться образованием и наукой» '.
Фикция знания законов приводила и приводит на практике к тому, что 'буржуазные суды признают виновными в нарушении законов таких лиц, которые и не подозревали неправомерности своих действий, так как не знали и не могли знать этой неправомерности. По сути это осуществление принципа объективного причинения.
Иное разрешение вопрос о сознании противоправности как элементе виновности находит в социалистическом праве.
В Советском Союзе созданы все материальные и культурные условия для самого широкого ознакомления трудящихся с нормами законодательства. Советские законы выражают волю и интересы всего народа. Каждый новый законодательный акт доводится до сознания всех трудящихся и встречается ими с глубоким одобрением. У нас нет и не может быть какого-либо противоречия между законностью и правосознанием. Социалистическая законность отражает правосознание народа и, вместе с тем, воспитывает его в духе коммунизма.
Нет никакого сомнения в том, что подавляющее большинство граждан СССР знает советские законы и свято соблюдает их. Тем не менее, все это не исключает случаев, когда отдельные лица оказываются по тем или иным причинам не осведомленными в некоторых законодательных нормах и, совершая те или иные действия, не осознают их противоправности. Объективно эти действия являются противоправными, но они никак не могут быть признаны виновными. Привлечение к ответственности за совершение этих противоправных, но невиновных действий означало бы распространение на эти случаи принципа объективного причинения. Советское гражданское право, однако, отвергает этот принцип (если не иметь в виду при этом специальных случаев безвиновной ответственности, о которых сказано выше). Общим принципом ответственности признается у нас принцип вины, а не причинения.
* В. И. Ленин, Соч., т. 4, стр. 277—278.
Нельзя не отметить, что случаи, когда советские граждане оказываются не осведомленными в наших законах и, совершая то или иное действие, не осознают его противоправности, являются в практике работы судебных органов единичными. Это и понятно, т. к. основные правила гражданско-правовой ответственности достаточно известны даже тем, кто не знаком со специальными законодательными актами. Всякий советский гражданин знает, что 'нельзя расхищать общественную и личную собственность, что запрещается ущемлять личные и имущественные права других лиц, что любые договорные обязательства, если они отвечают требованиям советского закона, должны строго соблюдаться, что несоблюдение их влечет за собой материальную ответственность перед потерпевшим и т. д. В таких условиях вопрос о сознании противоправности приобретает не столько практическое, сколько принципиальное значение:
признание сознания противоправности необходимым элементом виновности лишний раз подчеркивает подлинный демократизм и гуманность социалистического гражданского права.
Таким образом, вопрос о том, может ли сознание противоправности рассматриваться как непременный элемент умысла должен получить в советском гражданском праве положительное разрешение. Определяя ответственность за совершенное правонарушение, суд обязан принять во внимание не только объективные факты (противоправность деяния, вредность, причинная связь), но и субъективный факт виновности причини-теля. Виновность же охватывает сознание всех объективных элементов деяния, включая и сознание его противоправности. Если причинитель не осознавал и не должен был по обстоятельствам данного дела сознавать противоправность своего действия, он должен быть освобожден от гражданской ответственности.
Многие советские криминалисты склоняются к положительному разрешению вопроса о сознании противоправности как элементе умысла \. Другие, наоборот, оспаривают правильность этого положения. Так, например, М. Д. Шартородский считает, что положительное разрешение вопроса о сознании противоправности не находит подтверждения в советском законе. По его мнению, ст. 6 «Основных начал» трактует о сознании общественно-опасного характера деяния, но не о сознании противо-
1 Наиболее последовательно придерживался этой точки зрения М. М. Исаев (см. его работы «Об умысле, неосторожности и сознании противоправности», жур. «Советское право», 1925, № 5; «Основные начала уголовного законодательств СССР и союзных республик», М., 1927, стр. 40). В последнее время разделяют эту точку зрения Б. С. Утевский в работе «Вина в советском уголовном праве», М., 1950, стр. 211—230 и Б. С. Мань-ковский в работе «Проблема ответственности в уголовном праве», М., 1949. стр. 107—111.
263
правности '. Такое противопоставление общественной опасности и противоправности кажется нам совершенно непонятным, так как противоправность является ничем иным, как юридическим выражением общественной опасности. От рядового гражданина СССР не требуется знания статей и параграфов кодексов. Лицо, сознающее общественную опасность и вредность своих деяний, тем самым сознает и их противоправность.
М. Д. Шаргородский считает также, что признание сознания противоправности элементом умысла не приемлемо для советского права и по принципиальным соображениям, так как оно используется сейчас наиболее реакционными элементами в Западной Европе и в США для обоснования безответственности фашистских преступников ссылкой на то, что они, якобы, в момент совершения преступления «не сознавали его противоправности». Этот довод кажется нам еще менее убедительным, чем первый.
Тот факт, что фашистские адвокаты в своих попытках спасти фашистских головорезов вспомнили и обратились к указанному принципу, ни в какой мере не 'порочит демократической и гуманной идеи, которая заложена в этом принципе. Весьма знаменательно, что когда дело идет о расправе над трудящимися, буржуазные юристы обычно обходят этот принцип и широко используют против них фикцию знания закона. Зато они оказываются не в меру «демократичными», когда надо спасать своих обанкротившихся хозяев. Поистине — «одна и та же идея в различных конкретных исторических условиях может быть и реакционной и прогрессивной» 2.
Против включения сознания противоправности в число составных признаков умысла выдвигается, наконец, тот мотив, что признание этого признака обязательным возтлагало бы на судебные органы «обязанность доказывать в каждом конкретном случае, что виновный сознавал 'противозаконность и преступность своего поведения» 3. Мы не можем согласиться и с этим. Советские судебные органы, решая вопрос об ответственности лица за совершенное правонарушение, тщательно исследуют как объективные, так и субъективные элементы этого правонарушения. Естественно, что суд не может уклониться и от исследования психического отношения правонарушителя к своим действиям и, в частности, от исследования того, сознавал или не сознавал он противоправность своих действий. Так и
1М. Д. Шаргородский, Рецензия на указанную выше работу А. А. Герцензона, жур. «Советское государство и право», 1948, № 12, стр. 59; его же «Вина и наказание в советском уголовном праве», М., 1945, стр. 6.
2 А. А. Ж Д а н о в, Выступление на дискуссии по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», М., 1947, стр. 21.
3 Я. М. Б р а и н и н, Некоторые вопросы учения о составе преступления в советском уголовном праве, «Ученые записки юрфака Киевского госуниверситета», вып. IV, 1950, стр. 72.
?64
поступают наши судебные органы 1. Это подтверждается богатой судебной практикой. Достаточно привести в связи с этим следующие примеры.
Гр. Баталкина была признана виновной в том, что, будучи весовщиком товарного склада ст. Вологда, она, нарушив инструкцию о транспортировке овощей, допустила погрузку и отправку двух вагонов моркови навалом вместо того, чтобы отправить ее в таре. В результате отгруженная навалом морковь в пути следования пришла в полную негодность. Линейный суд Северной железной дороги осудил Баталкину по ст. 111 У К РСФСР. По кассационной жалобе осужденной дело было рассмотрено железнодорожной коллегией Верховного суда СССР, которая приговор Линейного суда отменила и дело о Баталки-ной производством прекратила по следующему мотиву: «Из показаний зав. товарной конторой Симакова видно, что работники товарной конторы с указанной выше инструкцией ознакомлены не были. Это обстоятельство подтвердила и свидетель Евтеева. Начальник льдопункта ст. Вологда свидетель Воробьев показал, что свежие овощи грузились в вагоны всегда навалом. При таких условиях следует признать, что обвинение Баталки-ной является необоснованным» 2.
10 февраля 1941 г. Президиум Верховного Совета СССР издал Указ о запрещении продажи, обмена и отпуска на сторону оборудования и материалов и об ответственности по суду за эти незаконные действия3. 11 февраля 1941 г. начальник технического снабжения управления речных 'путей Нижне-Иртышского бассейна Калганников отдал распоряжение об отпуске 12 куб. метров строительного материала своему 'заместителю Артемьеву, а на следующий день разрешил ему отлучиться с работы для перевозки этих материалов. Линейный суд Иртышского бассейна осудил Калгаиникова и Артемьева по Указу от 10 февраля 1941 г.
Рассматривая дело в порядке ст. 15 Закона о судоустройстве, водно-транспортная коллегия Верховного суда СССР при-знала, что в действиях осужденных отсутствует нарушение Указа от 10 февраля, так как последний был опубликован в местной печати лишь 12 февраля, и осужденные не знали о противоправности своих действий. Учитывая эти обстоятельства,
1 «Из орбиты судебного исследования,—• пишет Я. Б. Левенталь, — не может быть вовсе устранен вопрос, знал или знает ли участник процесса тот закон, на котором основано право на иск или возражения против него», («К вопросу о презумпциях ,в советском гражданском процессе», жур. «Советское государство и право», № 6, 1949, стр. 63).
М. М. Исаев сообщает, что Верховный суд СССР как в мирное, так и в военное время «прекращал дела за отсутствием состава преступления, если нарушение новой нормы имело место в первое время'действия закона, а виновный не мог еще знать о новом законе», («Советское право в период Великой Отечественной войны», т. 2, М„ 1948, стр. 26).
2 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1949, № 6, стр. 35—36.
3 «Ведомости Верховного Совета СССР» от 16 февраля 1941 г., № 8.
265
водно-транспортная коллегия приговор линейного суда в части нарушения Указа отменила и дело прекратила.
Пленум Верховного суда СССР вынес по данному делу следующее постановление: «Из показаний Калганникова на суде видно, что о существовании Указа он узнал еще 11 февраля 1941 года, так как еще утром слышал этот Указ по радио. Газеты были доставлены в учреждение в 11—12 часов дня 12 февраля... При таких условиях следует признать, что вывод коллегии о том, что Артемьев не знал о существовании Указа. не вытекает полностью из обстоятельств дела, а в отношении Калганникова по делу прямо следует считать установленным, что он о существовании Указа знал. Поэтому следует считать, что в деле имеются данные, свидетельствующие о том, что как Калганнико1В, так и Артемьев приняли участие 'в операциях с лесоматериалами, зная, что эти операции не являются законными». Учитывая изложенное, Пленум Верховного суда СССР постановил: Определение водно-транспортной коллегии отменить, а 'дело передать в ту же коллегию на новое рассмотрение1.
Таким образом, Верховный суд СССР, как и все другие судебные органы нашей страны, придает весьма важное значение сознанию противоправности и последовательно рассматривает это сознание как важный элемент виновности. Это ,не значит, конечно, что гражданские суды исходят при этом из презумпции незнания закона. Наоборот, обсуждая вопрос о сознании противоправности, они исходят из презумпции знания закона, что вполне соответствует общему принципу гражданско-право-вой ответственности, которая построена на презумпции виновности правонарушителя: последний предполагается виновным, •пока не будет доказано обратное2.
Говоря о презумпции знания закона, как и о презумпции
1 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 т.», М. 1947, стр. 37—38. См. также следующие дела где вопрос о сознании противоправности обсуждался специально: дело Гладких («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верхов-лого суда СССР за 1941 г.», М., 1947, стр. 38); дело Парфенова («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1944 г.», М., 1948, стр. 131); дело Чоковадзе, («Судебная практика Верховного суда СССР», № 5, 1949 г., стр. 43).
2 Согласно ст. 118 ГК, должник «освобождается от ответственности за неисполнение, если докажет, что невозможность исполнения обусловлена обстоятельством, которого он не мог предотвратить». Аналогичное правило установлено в отношении делинквента, который освобождается от обязанности возместить вред, «если докажет, что он не мог предотвратить вред» (ст. 403 ГК). Принцип презумпции виновности в литературе по советскому гражданскому праву не встречает возражений, если не считать возражений К. С. Юдельсона, который полагает, что «презумпция виновности чужда не только уголовному, но и гражданскому советскому праву и процессу», так как «дело не в какой-либо весьма искусственной презумпции, а в целесообразном распределении тяжести доказывания юридических фактов между сторонами» («Проблема доказывания в советском гражданском процессе», М., 1951, стр. 288).
266
виновности, советские цивилисты всегда имеют в виду, что хотя советское гражданское право и процесс признают эти (как и некоторые другие) презумпции, но они не знают неопровержимых презумпций. Презумпция знания закона (как и презумпция виновности в целом) может быть опровергнута в процессе рассмотрения дела. Подтверждением этому может служить ст. 5 ГПК РСФСР (как и соответствующие статьи ГПК Других союзных республик), согласно которой юридическая неосведомленность, малограмотность и тому подобные обстоятельства не могут быть использованы во вред ответчику. Опровержение презумпции знания закона является у нас (в противоположность буржуазному гражданскому праву и процессу) не только обязанностью правонарушителя, но и обязанностью суда, который по своей инициативе должен обсудить этот вопрос и обеспечить полную гарантию прав и интересов каждой из сторон в процессе. Эти основные положения советского гражданского права и процесса в одинаковой мере относятся и к опровержи-мости презумпции виновности правонарушителя в целом '.
Таким образом, у нас нет оснований к тому, чтобы сознание противоправности не рассматривать как составной элемент умысла.
Подытоживая сказанное, можно заключить, что сознание как элемент умышленной вины включает в себя: 1) отчетливое представление причинителя о всех фактических обстоятельствах правонарушения; 2) ясное представление вредных последствий своих действий и 3) понимание противоправности этих действий.
Глава 10. НЕОСТОРОЖНАЯ ВИНА
Неосторожная вина приобрела в советском гражданском праве большее значение, чем вина умышленная. Это объясняется тем, что собственно-гражданские правонарушения (т. е. такие, которые не являются одновременно и уголовными) совершаются у нас по неосторожности гораздо чаще, чем по умыслу.
Преимущественное значение неосторожной вины как субъективного основания гражданско-правовой ответственности опре-
1 См. в связи с этим следующие, наиболее интересные определения Судебной Коллегии Верховного суда СССР по гражданским делам: по иску Джалиашвили к Храмгэсстрою («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 г., М., 1947, стр. 112»);
по иску Краснодарского жиркомбината к Управлению железной дороги им. Ворошилова, там же, стр. 128; по иску «Главнефтесбыта» к Управлению Ташкентской железной дороги. («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г., М., стр. 191»); по иску Сергеевой и других к Крейзмаиу. («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1943 г., М„ 1948, стр. 207—208»);
по иску Аздузтреста к управлению Каспфлота. («Судебная практика Верховного суда СССР, 1948, № 5, стр. 35—36»).
267
деляет и тот интерес, который проявляет наука советского гражданского права к изучению этой формы вины. Однако нельзя не отметить, что теоретическая разработка проблемы неосторожной вины в нашей литературе далеко не соответствует той общественно-политической важности, которую придают советские судебные и арбитражные органы неосторожным правонарушениям. Между тем от правильного разрешения проблемы неосторожной вины во многом зависит успешное рассмотрение большинства гражданских дел, а вместе с тем и осуществление важнейшей задачи советского правосудия по коммунистическому воспитанию советского народа.
Борьба с небрежностью в работе, с неоперативностью и «неумелостью» в выполнении порученных заданий, борьба с .беспечностью, «безрукостью» (Ления) и нерадивостью в труде — всегда была и остается в центре внимания нашей партии.
Предоставляя каждому гражданину СССР неограниченные возможности для развития своих индивидуальных способностей, всесторонне поощряя полезную инициативу и активность, социалистическое государство, вместе с тем, предъявляет к человеку повышенные требования. В период, когда Советский Союз, страны народной демократии, все прогрессивное человечество' ведут борьбу с темными силами империалистической реакции, пытающимися развязать новую мировую войну, у нас особенно нетерпимы всякие .проявления неорганизованности, беспечности и недисциплинированности. Это осознает подавляющая масса советских граждан, хотя у нас еще далеко не единичны случаи халатного, безразличного отношения к общественному долгу и интересам сограждан.
Систематическая и упорная борьба с этими чуждыми проявлениями определяет главную задачу советского социалистического права в современный период.
В свете этой задачи становится понятным то внимание, которое уделяет 'сейчас наша наука и практика неосторожным гражданским правонарушениям, наносящим огромный вред делу хозяйственного и культурного строительства страны и отдельным гражданам СССР,
Правовой анализ неосторожных правонарушений, а вместе с тем и неосторожной вины как обязательного элемента состава этих правонарушений, представляет немалые трудности.
Главная трудность при этом состоит в установлении психологического содержания неосторожного действия либо бездействия. Как отмечено выше, неосторожная вина, в отличие от умысла, характеризуется тем, что, действуя неосторожно, чело-
268
век не предвидит вредных 'последствий своих действий (хотя и должен их 'предвидеть), а потому и не желает этих последствий, либо же предвидит, но легкомысленно надеется предотвратить их. Если это определение1 неосторожной вины .признать бесспорным, то, естественно, возникает вопрос: входят ли в неосто-рожную вину в качестве непременных ее элементов сознание и воля правонарушителя? Иначе говоря,— наполнена ли неосторожная вина, как и умысел, известным психическим содержанием либо же она представляет собой определенную «психическую 'пустоту», а поэтому от нее, как от субъективного основания ответственности, следует отказаться и строить ответственность за неосторожные действия на одних объективных основаниях?
В разрешении этих вопросов, как и в раскрытии подлинного содержания понятия неосторожности в целом, буржуазная доктрина обнаружила полную несостоятельность.
Буржуазные юристы не раз пытались ликвидировать институт неосторожной вины и «обосновать ответственность за неосторожные деяния исключительно на объективных условиях действия» 2. Одни из них при этом открыто призывали к построению ответственности за неосторожные правонарушения на принципе голого вменения (Рупп), другие трактовали неосторожность как «умышленное опасное состояние» (Штю-бель) либо как «умышленное бездействие» (А. Фейербах) 3.
В дореволюционной русской литературе эти теории поддерживал Н. Д. Сергеевский. «Закон, — писал он, — обращая свои запреты к гражданам, повелевает им воздерживаться не только от поступков, наносящих наличный вред, но... и от действий, заключающих в себе опасность вреда». Однако, говорит он далее, поскольку никакой законодатель не в состоянии был
1 «Основные начала», ч. 2, ст. 6.
2 См, Н. С. Т а г а н ц е в, Русское уголовное право, т. I, СПб, 1902, ст^У 609. Он указывает в качестве примера на Руппа, который видит основания ответственности за неосторожные действия 'не в воле и сознании деятеля, т. е. н'е в виновности (так как таковая, по мнению Руппа, отсутствует при неосторожности), а в причинной связи 'между действием и результатом. «Оо1и5 е^ си1ра,—пишет Рупп,—отличаются друг от друга тем, что в первом причинное соотношение наступившего результата отразилось в создании действующего..., а при неосторожности эта причинность не отражается в сознании» («Мойегпез КесШ ипс1 УегэсЬиИипе», 1880, 5. 70). Н. С. Та-ганщев по поводу этих слов справедливо замечает, что теория Руппа по существу, представляет возвращение к теории фактического вменения, ибо «причинность существует и в действиях умалишенного и в явлениях, вызванных действиями животного или силами природы, а основать преступность и наказуемость только на существовании причинности, значит — ниспровергнуть основы современного учения о преступности и наказуемости» (там же, стр. 610).
3 Такое сведение неосторожной вины к умыслу вполне отвечает духу гегелевской философии права—теории ничем не обусловленной свободы воли. Гегель также низводил вину только к умыслу (см. Соч., т. VII, М.—Л„ 1934, стр. 135).
269
до сих пор перечислить и определить составы всех опасных действий, то он еще в общей норме о неосторожности устанавливает наказуемость таких действий, которые без умысла со стороны деятеля повлекли за собой какой-либо запрещенный в законе вред и тем доказали свою опасность. Таким образом^ в действительности наказываются здесь не последствия, вызванные без умысла, а действия, которые «заключали в себе известную вероятность наступления вредного последствия, определяемую по данным житейского опыта» '.
Как видим, Сергеевский, в конечном итоге склоняется к теории объективного вменения, в связи с чем Таганцев вполне уместно ставит следующий вопрос: «Причинение вреда—вот основание наказуемости; но в чем же мы отличим, при такой постановке неосторожное убийство от 'случайного, так как и в последнем есть вред, свидетельствующий об опасности вызвавшего его деяния?» 2. Действительно, стоит так поставить вопрос, чтобы позиция Сергеевского предстала перед нами как явно объективистская.
На той ж.е позиции, по существу, стоял Г. С. Фельдштейн. Ответственность за неосторожное правонарушение он также считал выражением объективного вменения. Исходя из того, что в небрежности отсутствует главный — волевой момент (деятель не желает вредного результата, иногда и не предвидит его, хотя и должен предвидеть), он приходит к выводу, что при небрежности нельзя усмотреть и грана психической связи между действием и волей. «Уже самый термин «должно», — пишет Г. С. Фельдштейн, — указывает нам, что... мы имеем здесь дело с теми случаями, когда лицу действующему прилагается мерка объективная, когда не оправляются с тем, мог ли он по своим способностям предвидеть известные последствия. В этих случаях преступному агенту ставят в вину исключительно то, отчего он не поступил так, как это было необходимо в соответствии с интересами общежития. Здесь мы не замечаем уже и следа субъективной связи и имеем попросту дело со случаем фактического вменения, со .случаем объективного вменения по масштабу социальному» 3.
Таким образом, в буржуазной науке речь идет о ликвидации неосторожной вины как основания ответственности, но не об устранении ответственности за неосторожные правонаруше-
' Н. Д. С е:р г е е в с к и и, Русское уголовное право, часть общая, СПб. 1908, стр. 261.
2 Н. С. Таганцев, указ, работа, стр. 614.
зг. С. Фельдштейн, Учение о формах виновности е уголовяом праве, М., 1902, стр. 85. Именно поэтому Г. С. Фельдштейн считал, что вся область так называемой «сознаваемой» вины (все случаи предвидения результата), включая и неосторожную вину в форме самонадеянности (1ихипа), должна относиться к умыслу (там же, стр. 68—70).
270
ния 1. Дело сводится к тому, чтобы освободить суд от необходимости установления психической связи между неосторожным действием и волей деятеля, т. е. к тому, чтобы развязать руки буржуазному суду для открытого произвола и расправы с нарушителями закона по принципам объективного вменения. В этом политический смысл рассмотренных выше теорий 2.
Таково основное направление буржуазной науки. Однако среди буржуазных правоведов были и такие, которые придерживались противоположного мнения. В русской дореволюционной литературе к числу их относился Н. С. Таганцев, Трактуя ответственность за неосторожные правонарушения, он не раз выступал против игнорирования волевых и интеллектуальных моментов как субъективного основания этой ответственности. Основание такой ответственности он усматривал «в неисполнении обязанности действовать осторожно, в недостатке правомерной воли: виновный мог предвидеть, что из его действия произойдет вред правоохраненному интересу, но не оказал надлежащей заботливости, вред произошел, а потому он и отвечает за него...» 3.
Н. С. Таганцев неоднократно указывал, что одно фактическое причинение не может служить достаточным основанием ответственности за неосторожные действия, пока «мы не откроем субъективной виновности действующего». «Поэтому,— писал он, — мы и разделяем все неумышленные посягательства на правоохраненный интерес, на вменяемые и невменяемые, Подобно тому, как признаком умышленных деяний является действительное проявление дееспособности в деянии, так характеристическим признаком неумышленных, но вменяемых деяний ставится возможность проявления этих элементов, т. е. возможность сознания и возможность правомерного хотения, при известном напряжении или изменении психической деятельности; напротив того, характеристическим признаком невменяемых деяний должна быть признана невозможность такого проявления... При таком воззрении проявления виновности умышленной и неосторожной представляются, в основных чертах, аналогичными» 4.
1 «Пусть в неосознанной неосторожности нет вины,— писал Немиров-ский,—но репрессия ее 'полезна или даже необходима для охраны правовых благ, при современном развитии техники, распространенности механических двигателей, при современном темпе оборота, в век пара и элек-тоичества. Обществу нужно сохранить себя от тех, кто не в состоянии приспособиться к окружающим условиям, и наказание сослужит и здесь свою службу» (Э Немировский, Основные начала уголовного права,^ Одесса, 1917, стр. 367).
2 См. в связи с этим работу Б. С. М а н ь ко вс к ог о, «Проблема ответственности в уголовном праве», 1949, стр. 58—60, где дается критика позднейших буржуазных теорий об ответственности за неосторожные правонарушения.
а Н. С. Таганде.в, Указ. работа, стр. 615.
* Т а м же. Отмежевываясь затем от упомянутых выше теорий Руппа,,
271
Мы привели эти пространные выдержки из произведения Н. С. Таганцева, чтобы показать, что в вопросе-о неосторожной вине он, в противоположность Г. С. Фельдштейну, стоял в общем на верной позиции. Его формула о единстве умышленной и неосторожной вины (если ее взять отвлеченно, алгебраически) в основных своих чертах наиболее близка к правильному разрешению данной проблемы '.
Однако правоведение не математика, и оно не приемлет отвлеченных формул, пригодных для всех времен и народов.
Основной методологический и политический порок взглядов Таганцева на неосторожную вину (как и всех других подобных буржуазных теорий) состоит в их антиисторичности и мнимой аполитичности. Прикрывшись абстрактно-психологическим и формально-юридическим анализом субъективных оснований ответственности, он оказался неспособным вскрыть классовый характер этих оснований.
Между тем, характер этих субъективных оснований ответственности в разных общественно-экономических формациях принципиально различен, и он не может быть иным, поскольку всякие психические явления (в том числе и те, которые характеризуют волю и сознание правонарушителя) детерминированы определенным окружающим объективным миром, отражают его, обусловливаются конкретной исторической обстановкой, в которой живет и борется человек.
Штюбеля, А. Фейербаха, Таганцев пишет: «Предполагая далее, что неосторожность и умысел, суть только оттенки субъективной виновности, выразившейся в посягательстве на правоохраненный интерес, я не могу, конечно, видеть в неосторожности преступного бездействия, так как она может быть элементом как посягательства на запреты, так и посягательства на требования закона; еще менее можно, 'по моему мнению, конструировать неосторожность, как правоопасное деяние, так как она всего чаще является элементом деяний, причиняющих правоохраненным интересам вред, а не только ставящим их в опасность. ...Неосторожная вина дополняет собой вину умышленную, .вместе с нею противополагаясь деяниям невменяемым; поэтому она характеризуется двоякого рода признаками, отличающими ее от умысла и от деяний невменяемых.
Первого рода признаком является отсутствие сознания учиненного посягательства на правоохраненный интерес и, притом, или вообще, или по отношению к конкретным условиям деяния при так называемой самонадеянности...
Другим признаком неосторожности, отличающим ее от невменяемых, в особенности от случайных деяний, является возможность сознания учиненного и возможность предвидения последствия» (там же, стр. 615—617).
1 Отмечая Н. С. Таганцева, как автора, который, хотя и в абстрактной форме, но наиболее близко подошел к правильному пониманию неосторожной вины, мы должны при этом иметь в виду, что этот буржуазный ученый пережил определенную эволюцию в своих правовых и политических взглядах. Начав с относительно прогрессивных высказываний о вине в уголовном праве (в конце прошлого столетия, когда именно и была написана его книга, на которую мы ссылаемся), он перешел затем в лагерь ярых сторонников царского самодержавия и закончил злобными нападками на молодую Советскую власть.
272
Неосторожное (как и умышленное) правонарушение в условиях буржуазного строя выражает собой непримиримые противоречия капитализма между господствующей верхушкой (и внутри ее) и интересами подавляющей массы угнетенных и эксплуатируемых. Иллюстрацией тому может 'служить любое неосторожное гражданское правонарушение, начиная от случаев «небрежного» отношения предпринимателя к технике безопасности и охране труда рабочих на предприятии и кончая случаями «беспечного» отношения квартиронанимателя к уплате квартплаты домовладельцу и к его имуществу, переданному 'в пользование по договору жилищного найма. Здесь отсутствуют побудительные мотивы к противоположному поведению, ибо предприниматель-буржуа в столь же малой степени заинтересован в сохранении здоровья и безопасности рабочего, как последний—в сохранении имущества домовладельца либо в увеличении его прибылей. Неосторожные правонарушения являются поэтому неизбежными и органически присущими капитализму явлениями наряду с прочими «эксцессами» и «язвами», которыми так богат современный капиталистический 'строй.
Неосторожные (как и умышленные) правонарушения в условиях социализма совершаются в иной объективной обстановке, обусловливаются иными причинами. Социализм не порождает объективных условий для правонарушений. Правонарушения при социализме объясняются наличием «родимых пятен» прошлого строя — пережитков капитализма в сознании отдельных людей и чуждым влиянием буржуазною мира. По мере изживания капиталистических пережитков будут исчезать и неосторожные правонарушения.
Отсюда ясно, что успешный анализ неосторожной вины как субъективного основания гражданско-правовой ответственности, возможен только в конкретных исторических условиях, в которых совершаются гражданские правонарушения.
Слово неосторожность имеет весьма широкий смысл, включающий в себя самые различные оттенки человеческой неосмотрительности. Недаром говорят: «Неосторожность бьет посуду в доме, и она же бывает причиной раздора целых государств» '.
При анализе понятия вины термин неосторожность будет
' В. Даль, Толковый словарь, т. 2, М., 1935, стр. 541. Он же поясняет: «Не осторожен, кто не стережется, не бережется, не остерегается, не оберегается,, не опасается, не пасется, не держит опаски; неосмотрительный, неопасливый, иеоглядчивый, опрометчивый, нерассудительный на дело. Ср. «Небрежный, нерадивый, беспечный, делающий дело как-нибудь, зря, как ни попало, плохо, беззаботно» (там же, стр. 518). Ср. Б. М. Волин и Д. Н. Ушаков, Толковый словарь русского языка, т. 2, М. 1938. стр 480, 526.
интересовать нас, однако, только в одном смысле: .неосторожность рассматривается здесь как психическое отношение правонарушителя к своим действиям и их результатам. Такого вида неосторожность является субъективным основанием гражданско-правовой ответственности и противоположна объективным ее основаниям в форме халатности как бездействия, поскольку последнее (как противоправное бездействие) может быть совершено не только по неосторожности, но и по умыслу 1.
Как уже указывалось, главная трудность определения понятия неосторожной вины состоит в установлении ее психологического содержания, т. е. в ответе на вопрос о том, входят ли в неосторожную .вину 'в качестве непременных ее элементов сознание и воля правонарушителя?
Мы решительно отвергаем как теории, отрицающие волю и сознание при неосторожных правонарушениях (см. выше), так и теории, искусственно и механически разделяющие волю и сознание при 'неосторожных правонарушениях и рассматривающие неосторожность как упречное состояние интеллекта в противоположность умыслу как упречному состоянию воли2.
При разрешении данного вопроса мы исходим из единства умысла и неосторожности, полагая, что оба эти понятия, вместе взятые, составляют .единое понятие вины и в своей совокупности могут быть противопоставлены лишь «случаю» (казусу) как безвиновному состоянию, при котором причинитель не
' В советской литературе этот вопрос нельзя признать решенным. Криминалисты до последнего времени спорят^о том, как следует понимать слова ст. 111 УК РСФСР: «халатное отношение к.службе, т. е. небрежное или недобросовестное отношение к возложенным по службе обязанностям»; то ли рассматривать халатность как объективное основание ответственности , (как бездействие), то ли понимать ее как субъективное основание этой ответственности. Так, комментаторы УК РСФСР считают, что халатность во всех случаях означает неосторожную вину (А. Трай-нин, В. Меньшагин, 3. Вышинская, Уголовный кодекс РСФСР, Комментарий ,1944, стр. 151), а поэтому рассматривают халатность и небрежность как тождественные. Другие авторы относят 'небрежность (о которой говорит ст. 111 УК) к объективной стороне состава преступления (Б. С. Утевский, Вина 'в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 303-307).
ГК не дает, оснований для подобных споров. Говоря в разных статьях (118—122, 151, 403, 404) о неосторожности и небрежности, он во всех случаях рассматривает эти понятия, как идентичные, имея в виду, что они выражают виновность причинителя. Что же касается самого слова «небрежность» (как и других равнозначных слов вроде «недобросовестности», «упущения», «халатности» и пр.) то, смотря по обстоятельствам и логической связи, его можно рассматривать двояко: в одних случаях небрежность может выражать субъективное основание гражданско-правовой ответственности (т. е. психическое состояние правонарушителя—его вину), в других случаях — как объективное основание этой ответственности в форме бездействия. Мы говорим здесь о небрежности, как о неосторожной вине. О бездействии см. раздел I.
2 Этой теории придерживался М. М. Агарков.
274
мог и не должен был предвидеть и предотвратить вредные последствия своих действий.
Отсюда мы делаем вывод, что в понятие неосторожной вины составными элементами входят как воля, так и сознание правонарушителя, которые и являются психологическим содержанием неосторожной вины. Из этого вовсе не вытекает, что между неосторожностью и умыслом можно поставить знак равенства. Неосторожность как форма вины по своему психологическому содержанию отличается от умысла, но это отличие не качественное, а количественное: при неосторожности воля и сознание лица проявляются с меньшей интенсивностью, чем при умысле, но не исключаются совсем. Особенностью психологического процесса при неосторожности, как о том говорит закон, является то, что, действуя (либо бездействуя) неосторожно, лицо не предвидит вредных последствий своих действий, а потому и не желает их, либо же, предвидя эти вредные последствия, не только не желает, но надеется на предотвращение их. Непредвидение, нежелание, надежда на предотвращение вреда и составляют специфику неосторожной вины. Но эта специфичность характеризует лишь одну сторону психологического процесса неосторожной вины. Другая его сторона характеризуется пренебрежением (невниманием) к своей обязанности не причинять вреда: лицо, причинившее вред, могло и должно было предвидеть и предотвратить этот вред, но не приложило к этому достаточно волевой и умственной энергии.
Обе стороны неосторожной вины в сочетании (недостаточная интенсивность предвидения и предотвращения вреда и пренебрежение обязанностью предвидения и предотвращения вреда) отличают неосторожную вину от умышленной, но не настолько, чтобы рассматривать ее как качественно противоположную умыслу: воля и сознание лица проявляются при неосторожности, как при умысле, с той лишь разницей, что там и тут они проявляются с разной интенсивностью и в разных конкретных формах — в активной форме при умысле и в недопустимо пассивной при неосторожности.
Человек, в шутку столкнувший в воду другого, плохо умеющего плавать, не желал ему смерти и не допускал ее. Действуя неосторожно, он не предвидел вредных последствий, хотя мог и должен был их предвидеть, либо же легкомысленно надеялся их предотвратить.
Дирекция снабженческой организации из-за неоперативности в работе сорвала своевременную доставку строительных материалов на стройплощадку, в результате чего имел место вынужденный простой рабочих. Бездействуя неосторожно, дирекция не предвидела простоя, не желала его, хотя могла и должна была его предвидеть, либо неосновательно надеялась, что стройучасток возможно обойдется некоторое время без строительных материалов.
275
Было бы ошибкой думать, что в приведенных примерах причинение явилось результатом объективного стечения обстоятельств, без всякого участия воли и сознания причинителя. Воля и сознание здесь есть, но порочность их состоит в недостаточной интенсивности и направленности. Причинитель должен был действовать иначе, чем он действовал на самом деле, проявил недопустимую пассивность, хотя и имел возможность поступить иначе (не толкать человека в воду, организовать своевременную доставку стройматериалов на участок). Следовательно, качественные различия можно усматривать лишь между виной и казусом, но не между отдельными формами единого понятия вины» 1.
1 Иного мнения придерживается Л. А. Лунц. Он считает, что различие между умышленной и неосторожной виной носит не количественный, а качественный характер («Общее учение об обязательстве», М., 1950, стр. 336), хотя и не приводит никаких доказательств в подтверждение этого положения. Напротив, это положение автора находится в прямом противоречии с тем, что написано им несколькими страницами выше, где он дает общее определение понятия вины в гражданском праве: на стр. 319 и 320 он говорит о вине, как о таком отношении лица к его собственному противоправному поведению, которое определяется как интеллектуальным, так и волевым моментом, и приводит затем характеристику различных форм вины, не указывая на качественные особенности неосторожной вины.
Еще более непонятна позиция Б. С. Антимонова. Он правильно утверждает, что «везде, где советское право указывает на вину, — эта вина имеет в своей основе психологический момент» («Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении», М., 1950, стр. 90), полагая очевидно, что «психологический момент» включает в себя как волевой, так и сознательный процесс. В другом месте он наполовину солидаризируется с порочной формулой М. М. Агаркова, характеризующей умысел как упречное состояние воли, а неосторожность — как упречное состояние интеллекта. «Первая часть этого определения,— пишет Б. С. Антимонов, имея в виду формулу Агаркова, — не вызывает возражений в том смысле, что упрек поставлен волевому акту, проявлению воли в поведении. Вторая же часть, определяющая неосторожность, с нашей точки зрения неточна, поскольку в ней содержится противопоставление воли интеллекту, а упрек отнесен именно к интеллекту» (там же, стр. 93).
По нашему мнению, эта формула не только не точна, а просто не верна, причем как в первой, так и во второй своей части. Воля и сознание представляют собой единый психологический акт и не могут противопоставляться друг другу как при умысле, так и при неосторожности. Это. в конечном итоге, признает и Б. С. Антимонов, когда в третьем месте своей работы пишет: «То субъективное состояние, которое в науке права называется неосторожностью, является состоянием психики человека. Следовательно, обсуждая вопрос о неосторожности, мы должны считаться (!) с наукой психологии. А согласно этой науке нельзя противопоставлять познавательные переживания волевым. Их можно только различать» (там же, стр. 93). Автор приходит затем к выводу, что поэтому и умышленную вину, собственно, тоже нельзя относить исключительно к волевому процессу, поскольку волевой акт также «предполагает сознательное действие, сопровождающееся тесно и сложно с ним связанными познавательными актами» (там же), и ссылается при этом на правильное положение Н. Г. Александрова о том, что «всякая воля всегда является тем или иным выражением сознания во вне» (Н. Г. Александров, К вопросу об определении права, «Ученые записки ВИЮН», вып. II, 1949, стр. 39). Из последующего изложения данного вопроса так и не возможно установить, какой же концепции придерживается автор.
276
Б. С. Маньковский поступает правильно, когда начинает анализ неосторожной вины с положений классиков марксизма-ленинизма об активной роли человеческого сознания. «Воля личности,— пишет он,— ее характер, сознание складываются, обусловливаются под влиянием данных социальных условий, той классовой среды, в которой формируется личность. Но сознание личности, хотя и руководствуется определенными классовыми представлениями, хотя и детерминировано, тем не ме-,нее не является пассивным механическим фактором, а обладает субъективной возможностью как для принятия, так и для непринятия решения совершить преступление. Воля личности является одним из важнейших моментов в детерминированности поведения личности». И далее: «Потенциальные возможности личности весьма значительны. Она при определенных условиях, относясь с должным вниманием к выполнению своих обязанностей, может предотвратить наступление преступного результата» ).
Подтверждая это положение примерами и приходя к выводу, что различные посягательства в форме неосторожности свидетельствуют о том, что личность в своем поведении пренебрегла долгом и прямой возможностью предотвратить результат, Б. С. Маньковский заключает: «Активная роль человеческого сознания при надлежащем отношении лица к своему долгу в полной мере может проявиться и при небрежности. На этом и основывается уголовная ответственность при небрежности»2. К сожалению, автор не развивает этого тезиса и не дает психологического анализа неосторожной вины в советском праве. Между тем, основываясь именно на этом положении, можно показать принципиально иную природу 'неосторожных правонарушений в наших условиях, 'в отличие от капиталистических.
В социалистических условиях человеку предоставлены неограниченные возможности дать всей своей деятельности, а следовательно, воле и сознанию направление, выгодное всему обществу. При социализме 'нет 'непримиримых противоречий между личностью и обществом. Напротив, только социализм создает все условия для развития личности, для наиболее полного удовлетворения ее интересов. Здесь создается поэтому иное соотношение между объективной обусловленностью (детерминированностью) и свободой человеческих поступков, чем при капитализме. Волевая и сознательная деятельность советских людей, руководимых Коммунистической партией, воздействует на объективные условия жизни и активно изменяет их. Именно в этом, по выражению Маркса и Энгельса, и состоит значение
«революционной», «практически-критической» ' деятельности людей, посредством которой человек познает природу и активно воздействует на нее, изменяет ее, создает себе новые условия для существования.
Отсюда вытекает весьма важный (а для проблемы граждан-ско-правовой ответственности — главный) вывод о том, что соотношение свободы и необходимости в условиях социализма изменяется существенным образом: руководящей и направляющей силой нашего строя является Коммунистическая партия, ее политика, основанная на научном познании объективных экономических законов общества, на умелом использовании этих за- • конов в интересах общества.
Социализм сделал граждан СССР подлинно свободными. Роль и значение сознательной деятельности людей во всех-областях хозяйства и культуры подняты у нас на такую высоту, о которой народы капиталистического мира могут только мечтать. Вместе с тем выросла и ответственность граждан за их поступки. Новый общественный строй всесторонне стимулирует такие поступки, которые укрепляют социализм, и всемерно пресекает такую деятельность, которая вредит нашему делу. Усиление ответственности за вредные поступки закономерно обусловлено всем экономическим и политическим строем социалистического общества и направлено не только против умышленных поступков, когда лицо вступает в открытый и активный конфликт с обществом, но и против неосторожных, когда оно неосмотрительно нарушает установленный правопорядок, наносит вред обществу и его членам.
Неосторожные противоправные действия не могут быть сведены к непроизвольным. Это — сознательные и волевые действия. Отличие их от умышленных состоит в том, что, совершая их по неосторожности (либо по неосторожности воздерживаясь от определенных действий), лицо не предвидит вредных последствий этих действий или же, хотя и предвидит, но не желает и легкомысленно надеется предотвратить их. Между тем лицо могло и должно было предвидеть эти последствия и не допустить их. К этому его обязывают наши законы. Для оправдания пассивности лица в 'наших условиях нет решительно никаких оснований, так как у гражданина СССР, над которым не довлеет ни социальный, ни правовой гнет, есть все объективные возможности сознательно взвешивать свои поступки, свободно поступать не во вред, а на пользу социалистическому обществу и его членов. И если лицо пренебрегло этой обязанностью и не воспользовалось имеющимися возможностями, оно обязано ответить за последствия своей неосмотрительности.
Такая ответственность за неосторожные поступки ни в какой мере не противоречит тезису об объективной обусловлен-
1 См. К. Маркс, Ф. Энгельс, Избранные сочинения, т. II,
М„ 1948, стр. 383.
278
ности человеческого поведения. Объективная обусловленность (детерминированность) действий человека является не тормозом и не помехой к принятию того или иного решения, а напротив, необходимой предпосылкой для свободного избрания решения. Значит, необходимость поступка не противоречит свободе и не препятствует ей, а сама включается в закономерную связь явлений. Это вытекает из основного марксистско-ленин-ского положения о том, что всякая человеческая деятельность (в том числе и виновная — в форме умышленных и неосторожных посягательств на установленный правопорядок) есть результат определенных объективных условий жизни человека (в частности, влияний пережитков капитализма на его психологию) и, вместе с тем, результат его субъективных стремлений. Сознание человека не только отражает объективные условия жизни, но и изменяет их, творит их.
Таковы общие положения об ответственности за неосторожные правонарушения в советском гражданском праве, после чего можно перейти к конкретным вопросам неосторожной вины.
Главным из этих вопросов является вопрос о масштабе ответственности за неосторожную вину. Этот вопрос не возникает при анализе умышленной вины, поскольку последняя всегда предполагает предвидение и желание вредного результата^, либо сознательное допущение его. Напротив, при неосторожной вине причинитель не предвидит вредных последствий, хотя и должен был их предвидеть, либо же предвидит, но легкомысленно надеется их предотвратить. В связи с этим вполне закономерно спросить: каковы же пределы должного предвидения?
Говоря отвлеченно, на этот вопрос может быть дано два ответа:
1. Если предположить, что пределы должного всегда совпадают с границами возможного предвидения, то вопрос о масштабе (или критерии) ответственности за непредвидение вредных последствий противоправных действий данного лица решается сам по себе: этот масштаб будет всегда индивидуальным, или субъективным. Если суд установит, что лицо, хотя и должно было предвидеть вредные последствия своих действий, но не могло их предвидеть по субъективным причинам, то суд обязан освободить это лицо от ответственности как за «случай» (казус). Если же будет установлено, что лицо могло предвидеть последствия своих действий, то оно должно и ответить за эти последствия.
2. Если предположить, что пределы должного не всегда совпадают с границами возможного предвидения, то вместо субъективного критерия нужно изыскать какой-то объективный масштаб ответственности, который необязательно совпадал бы с индивидуальными возможностями предвидения в каждом конкретном случае. Если суд установит, что лицо не предвидело вредных последствий своих действий, но по обстоятельствам
279
данного дела могло и должно было их предвидеть, то суд обяжет его ответить за эти последствия. Если же будет установлено, что лицо не могло и не должно было предвидеть вредных последствий своих действий, то оно будет освобождено от ответственности как за «случай» (казус).
Соображения о масштабе ответственности высказаны в большом количестве источников как в буржуазной (и дореволюционной русской), так и в советской правовой литературе. Можно без преувеличения сказать, что ни один цивилист или криминалист, обращавшийся к проблеме ответственности за неосторожную вину, не преминул коснуться этого вопроса.
Мы не ставим своей задачей дать обзор и критику соответствующих буржуазных теорий \. Укажем лишь, что и в данном вопросе они следуют по излюбленному пути формально-юридической абстракции, которая ни в какой мере не решает эту проблему. Масштаб ответственности рассматривается буржуазными юристами сугубо отвлеченно, вне связи с конкретными историческими условиями совершения неосторожных правонарушений.
В советской литературе не раз делались попытки рассматривать объективный масштаб ответственности как типично буржуазный критерий определения предусмотрительности в противоположность субъективному, который трактовался как единственно пригодный для социалистического права 2.
См. X. И. Шварц, Значение вины в обязательствах из причинения вреда, М., 1939, стр. 35—37; Л. А. Л у н ц, Договорная ответственность, сб. «Советское право в период Великой Отечественной войны», ч. I, М., 1948, стр. 117—119: Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 284, 287—290; Т. Л. Сергеева, К вопросу об определении преступной небрежности, жур. «Советское государство и право», 1947, № 4, стр. 19—21; В. Макашвили и Т. Церетели, О неосторожности по советскому уголовному праву, жур. «Проблемы социалистического права», 1939, № 4—5, стр. 103—105.
И. А. Покровски ий, Абстрактный и конкретный человек перед лицом гражданского права, М., 1913; А. Кривцов, Общее учение об убытках, Юрьев, 1902, стр. 94; Э. Э. П я рви ц. Значение вины, случая и непреодолимой силы в гражданском праве, СПб. 1895; Т. М. Яблочков, Влияние вины потерпевшего на размер возмещаемых ему убытков, т. I, 1910, стр. 115—134; В. Нечаев, Вина гражданская, Новый энциклопедический слосарь Брокгауза и Эфрона, т. X, стр. 621; Э. Я. Не миров-ский. Основные начала уголовного права, Одесса, 1917, стр. 335 и след.;
Н. Д. Сергеевский, Русское уголовное право, СПб, 1908, стр. 265— 269; Г. Колоколов, Уголовное право, общая часть, М., 1905, стр. 228;
Л. С. Белогри ц-К отляревский. Учебник русского уголовного права, М., 1903, стр. 150—154, Г. С. Фельдштейн, Учение о формах виновности, М., 1902, стр. 69—95; Н. С. Т а г а н ц ев, Русское уголовное право, т. I, СПб, 1902, стр. 618—620.
Ваг, 2ит уоп аег Си1ра. 2еК5сЬг., 1877, № 1, 5. 20; К. В) п А! п р, 01е Когтеп ип<1 1Ьге ОЬег1ге1ип^, II. 5. 345—350; Н. М а п п и е 1 т, Пег Ма6з1аЬ йег РаЬНазяйкеИ 1т §1гаГгесЫ, 1912, 5. 46—48; Р. Е х п е г, Оаз \Уевеп пег РапНазэ^ке!!:, 1910, 5. 195—197; Р 1 а п к з, КоттепЬг гит Ьйг^егПспеп Оезе^гЬисЬ, 1928, § 276.
2 См., например: Т. Л. Сергеева, указ. выше статья в жур. «Советское государство и право», № 4, 1947, стр. 20—21; Б. С. А н т и м о н о в,
280
В этой связи нельзя не отметить, что объективный масштаб ответственности действительно является господствующим в буржуазном гражданском праве. Однако мы категорически возражаем против механического противопоставления объективного и субъективного масштабов, без учета тех условий, в которых эти масштабы применяются. Практика достаточно убедительно показывает, что оба эти масштаба ответственности за неосторожную вину с одинаковым успехом используются буржуазией в своих интересах.
В самом деле. Допустим, что буржуазный суд, разбирая конкретное гражданское дело, применяет субъективный масштаб ответственности, т. е устанавливает не только то, как должен был поступить правонарушитель согласно буржуазному закону, но и то,— мог ли (способен ли) он был поступить иначе. Нельзя забывать, что буржуазный суд свободен в оценке этой индивидуальной способности предвидения. Именно к такой «свободе оценки» виновного поведения правонарушителя, т. е. к открытому судебному произволу и призывают современные империалистические и фашистские теории гражданского и уголовного права. Таким образом, субъективный масштаб ответственности вполне гарантирует осуществление такой судебной политики, которая отвечает интересам господствующего класса.
Допустим, что буржуазный суд, разбирая конкретное гражданское дело, пользуется объективным масштабом ответственности, т. е. не интересуется индивидуальными способностями предвидения данного лица, а применяет к нему некую общую мерку. Нельзя забывать, что эта общая мерка (хотя о'на и преподносится обычно в виде общепринятой «нормы справедливости») выражена прямо в буржуазном законе либо же в многочисленных неписанных правилах буржуазного гражданского оборота. Под прикрытием этой объективной мерки также легко свести на нет принцип действительной субъективной виновности, как и при помощи субъективного масштаба: все зависит от того, кто предстал перед буржуазным судом и чьи интересы (буржуа или пролетария) этот суд обсуждает.
Объективный масштаб ответственности красноречивее всего характеризуют сами буржуазные юристы. В. Нечаев пишет:
«Вина является основанием ответственности за вред и убытки, причиненные небрежным, нерадивым и непредусмотрительным поступком. Без вины нет ответственности,— говорят юристы. Однако вина конструируется ими не как субъективное, психологическое явление, объясняемое свойствами личности, а как объективное понятие, служащее меркой нормального поведения лица в отношениях с другими лицами. Гражданско-правовую вину называют поэтому абстрактной виной — си1ра ш аЬа1гас1о.
Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М. стр. 97.
Меркой нормального поведения человека в сношениях с другими лицами прежде считали поведение предполагаемого хорошего отца семейства (Ьопиз ра1ег ГагпШаэ, (ИИ§епзратег ГатШаз — как говорили римляне, а вслед за ними старые европейские кодексы — французский — воп реге с1е ГатШе, немецкий — огйепШспег аиГтегкзатег Наизуа^ег и т. д.) и находили, что каждый человек, участвующий в гражданском обороте, отвечает за всякую вину, допущенную в отступлении от этой мерки. Отсюда уравнение понятий абстрактной вины и всякой вины. Новое гражданское право повышает ответственность за действия лица в обороте до понятия делового человека» '.
Таким образом, понятие неосторожной вины в буржуазном праве, по признанию самих буржуазных юристов, глубоко противоречиво. Сущность ее в действительности состоит не в субъективном психологическом явлении, объясняемом свойствами личности, а в объективном понятии, служащем меркой нормального поведения лица в сношениях с другими лицами:
критерием гражданско-правовой ответственности служит здесь не поведение данного человека (его субъективные способности предвидеть вредный результат своих действий), а некая объективная и абстрактная мерка «нормального» поведения людей, поведение «делового человека», частного собственника, капиталиста.
Следовательно, действительным основанием ответственности вина является здесь лишь в общем (в принципе), а 'на практике субъективное поведение человека во внимание не принимается. Это противоречие между абстрактной и конкретной виной является отражением противоречивости буржуазного гражданского и, особенно, договорного оборота:—капиталиста интересуют не конкретные отношения, выраженные в договоре (например, поставка данной партии товара, строительство данного объекта), а лишь отвлеченный результат этих отношений (какую прибыль он извлечет из этих операций). Кредитора интересует здесь неконкретная личность его должника (он бы ничего не имел против замены его «роботом»—автоматом, при одном условии, конечно,— если «сделка» с ним даст ему тот же результат, что и с конкретной личностью), а некий отвлеченный субъект права, будь этим субъектом физическое или юридическое лицо. Если внешнее (объективное) поведение лица подходит под мерку «нормального» поведения, оно освобождается от ответственности. Если же это поведение не соответствует мерке, на него возлагается ответственность за неосторожную вину. Таким образом, между принципом абстрактной неосторожной вины, выводимой при помощи объективного масштаба ответственности, и общими принципами капиталистического гражданского оборота существует прямая зависимость.
Задача советских юристов состоит, следовательно, не в том,
'В. Нечаев, Указ. работа, стр. 621 (Разр. наша.— Г. М.). 2Р2
чтобы установить, какой из двух возможных масштабов ответ-ственнности (субъективный или объективный) является наиболее типичным для буржуазного права с тем, чтобы другой из них объявить пригодным для социалистического права. Она состоит в том, чтобы показать, что оба они в одинаковой мере используются буржуазным судом в целях защиты интересов эксплуататорского класса. Если и можно говорить о 'конкуренции этих масштабов в буржуазной правовой науке, то только в свете общей тенденции развития буржуазного гражданского права: в период, когда буржуазия создавала свою законность и укрепляла ее, в науке всячески рекламировался объективный масштаб ответственности, который импонировал тогда лозунгу «все равны перед законом», и, наоборот, в современный период, когда реакционная буржуазия тяготится своею собственной законностью и ломает ее, в науке все более получает признание субъективный масштаб ответственности, открывающий дорогу к «свободе усмотрения» суда, т. е. к прямому произволу и беззаконию. Доказательством тому служит вся деятельность современного буржуазного суда и все новейшие «теории» буржуазных юристов, стремящиеся извратить принцип виновной ответственности и заменить его принципом голого, объективного вменения.
Принципиально иначе разрешается вопрос о масштабе ответственности за неосторожную вину в советском гражданском праве. «Советский суд,— пишет А. Я. Вышинский,— стремится к установлению материальной истины, или, иначе говоря, подлинной правды. В силу этого советский суд при разрешении, например, гражданских дел, действует не только на основании данных, 'представляемых сторонами, и не только с точки зрения внешнего соответствия их требованиям закона, но обязательно вникая в подлинное существо тех или иных правонарушений» ',
Это утверждение А. Я. Вышинского имеет прямое отношение к разбираемому вопросу. Решая вопрос об ответственности за гражданские правонарушения, наш суд исходит из единства объективных и субъективных оснований этой ответственности. Он с одинаковой тщательностью проверяет и взвешивает противоправность действий и размеры вреда, причинную связь между ними и виновность причиннтеля. Вскрывая неосторожную вину и осуждая ее, суд исследует обе ее стороны: способность данного индивида предвидеть вредные последствия своих противоправных действий и его обязанность предвидеть вредные последствия этих действий. Только анализируя обе эти стороны неосторожной вины в их сочетании, суд в состоянии правильно
1 А. Я. Вышинский, Теория судебных доказательств в советском праве, М., 1946, стр. 174.
283
решить вопрос об ответственности за нее, а следовательно, и вопрос о масштабе этой ответственности.
С точки зрения общетеоретической, вопрос о масштабе относится к проблеме соотношения сущего и должного, действительного и возможного. Классики марксизма-ленинизма убедительно показали, что проблема возможности и действительности успешно может быть решена, если рассматривать ее применительно к конкретной исторической обстановке, 'что смешивать возможность с действительностью нельзя, что возможность может реализоваться (превратиться) в действительность только при наличии известных условий и .предпосылок, без которых возможность никогда не превратится в действительность '.
Для юриста, рассматривающего вопрос о способности предвидения (лицо могло предвидеть вредные последствия своих действий) и об обязанности предвидения (лицо должно было их предвидеть), как двух неразрывно связанных между собой сторонах неосторожной вины, было бы непростительной ошибкой забыть эти положения материалистической диалектики о соотношении сущего и должного2.
Каждому советскому гражданину наш общественный строй создает реальные возможности, чтобы направлять свою деятельность на пользу обществу и на свою собственную пользу, не причиняя вреда другим лицам, не нарушая социалистического правопорядка. Но эти возможности не могут превратиться в действительность автоматически, сами по себе. Для этого нужно определенное напряжение всех волевых и интеллектуальных способностей и усилий человека. Действуя (или бездействуя) неосторожно, лицо не проявляет этих субъективных способностей, не мобилизует своей воли и сознания на предотвращение вреда. Его воля и сознание, т. е. его психическое отношение к своим действиям и их результатам, поэтому порочно, вследствие чего мы признаем это лицо виновным, причем не только перед потерпевшим, но и перед социалистическим обществом, перед всем народом.
Можно ли, обвиняя данное лицо в неосторожности, ограничиться установлением одних его субъективных способностей предвидеть и предотвратить вред? Не правильнее ли было бы вслед за этим проверить и установить причины того, .почему данное лицо пренебрегло обязанностью предвидения? Имелись ли для такого непредвидения какие-либо обстоятельства (вроде особо сложных привходящих фактов), которые сделали предвидение невозможным (казус), либо же непредвидение явилось
1 См. И. Сталин, Экономические проблемы социализма в СССР, Госполитиздат, 1952, стр. 8—9.
2 Только нормативист типа Кельзена может считать, что «мир сущего» и «мир должного» являются как бы двумя особыми мирами (Н. Ке1зеп, Наир1ргоЬ1ете йег 51га1гесп151епге, 1911, стр. 7—8), «Долженствование,— пишет он,—оставаясь долженствованием и пребывая им, не может перейти в бытие или родиться из бытия» (там же, стр. 17).
284
результатом ослабления воли и притупления сознания причини-теля, и, не будь этого, лицо могло бы предвидеть вред и должно было его предвидеть? Словом, можно ли ограничиться при установлении неосторожной вины одним субъективным критерием предусмотрительности, отказываясь тем самым от объективного критерия?
Ответ на эти вопросы, по нашему мнению, может быть только один: субъективный критерий предусмотрительности в социалистических условиях не является достаточным масштабом гражданско-правовой ответственности за неосторожную вину. Он недостаточен, а потому и неприемлем для советского гражданского права по двум основным причинам.
Во-первых, при помощи субъективного критерия можно проанализировать только одну сторону психологического содержания неосторожной вины — индивидуальные способности данного лица предвидеть и предусмотреть вредный результат (могло ли лицо предвидеть?) и нельзя проанализировать другую ее сторону — пределы должного предвидения (должно ли лицо предвидеть вредный результат, если к тому не было никаких объективных препятствий, при отсутствии которых другие лица, как правило, предвидят вредные последствия своих действий и не допускают их?)
Во-вторых, субъективный критерий предусмотрительности не способствует осуществлению воспитательной задачи советского гражданского права — гражданско-правовая ответственность имеет своей задачей не только возмещение ущерба от правонарушения, но и воспитание правонарушителя, а на его примере — и всех других советских граждан как участников советского гражданского оборота. Вне этой двуединой задачи институт неосторожной вины не имеет права на существование:
советское гражданское право с его специфическими методами воздействия на нарушителей социалистического правопорядка имеет своей целью подтягивание сознания отсталых до уровня передовых, борьбу с мелкобуржуазной расхлябанностью, распущенностью, инертностью, недисциплинированностью и прочими вредными пережитками в сознании и воле отдельных людей.
В условиях постепенного перехода от социализма к коммунизму, когда главная функция советского государства и права внутри страны состоит в организационно-хозяйственной и культурно-воспитательной деятельности, объективный масштаб ответственности за неосторожные гражданские правонарушения может явиться единственно правильным и справедливым критерием.
*
В вопросе о масштабе ответственности советские юристы далеко не единодушны. Одни из них последовательно придерживаются объективного масштаба (из цивилистов—Л. А. Лунц, Г. Н. Амфитеатров, Д. М. Генкин, Е. А. Флейшиц, 3. И. Шкун-
285
дин, X. И. Шварц, из криминалистов — А. Н. Трайнин, В. Ма-кашвили, Т. В. Церетели), другие — субъективного масштаба (Б. С. Антимонов, О. С. Иоффе, среди криминалистов—А. А. Пионтковский, Т. Л. Сергеева).
Всестороннее обоснование объективного масштаба дано Л. А. Лунцем. Последний правильно отмечает, что как договорная, так и деликтная ответственность в советском гражданском праве не могут быть определены без применения объективного масштаба, служащего критерием для оценки поведения правонарушителя. «Применение такого масштаба,— пишет он, имея в виду в данном случае договорную ответственность,— не только не исключает, а наоборот, прямо предполагает анализ всех фактических обстоятельств данного конкретного случая для того, чтобы ^установить, проявил ли должник всю ту меру усилий и заботливости, которую — исходя из абстрактного критерия — он (должник) должен был проявить в данных обстоятельствах» ].
Л. А. Лунц показывает далее, что 'всякий объективный критерий обусловливается существующими общественными отношениями, и в этом смысле объективный масштаб, .применяемый советским судом, ничего общего не имеет с обычными «средними мерками», применяемыми буржуазным судом 2.
Больше того. На определенных этапах развития социалистического строя объективный масштаб ответственности изменялся, да и не мог не изменяться, в зависимости от внутренней и международной обстановки нашей страны. Так, например, в условиях Великой Отечественной войны, 'когда потребовалось «перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам организации разгрома врага» (Сталин), не мог не измениться и критерий, с которым подходил наш суд к оценке предусмотрительности в мирных условиях 3.
1 Л. А. Лунц, Договорная ответственность, сб. «Советское право в период Великой Отечественной войны», т. I, М., 1948, стр. 117.
2 Возражая Б. С. Антимонову, Л. А. Лунц говорит: «Докладчик не представляет себе иного объективного масштаба, кроме стандартного «среднего человека». Между тем, всякая общественная формация имеет свои. ей одной присущий, но объективный масштаб оценки поведения человека. Понятие «среднего человека» надо рассматривать диалектически... Объективный масштаб не есть обязательная средняя мерка, он дифференцирован, он меняется в зависимости от условий места и времени». (Отчет о работе секции гражданского права ВИЮН, жур. «Советское государство и право», 1949, № 11, стр. 73).
3 Вопрос о масштабе ответственности в условиях войны теснейшим образом связан с общей проблемой «невозможности исполнения» (с1аизи1а геЬиз 51с вгапНЬиз), относящейся преимущественно к договорному праву. Не имея возможности рассмотреть данную проблему специально, отсылаем к следующим, наиболее интересным работам, посвященным исполнению обязательств в период Великой Отечественной войны: П. Е. Орловски и, Исполнение договорных обязательств в условиях войны, жур. «Социалистическая законность», 1942, № 3—4; Д. М. Генкин, Великая Отечественная война и вопросы гражданского права, «Ученые записки ВИЮН», вып. III, М., 1945, стр. 3—30; К. К. Я и ч ков, Значение ссылки на войну в граждан-
286
Практика советских судебных и арбитражных органов периода Великой Отечественной войны показывает, что в руках советского суда и арбитража объективный масштаб был могучим орудием борьбы за укрепление дисциплины и организованности в работе граждан и организаций '.
Противники объективного масштаба обычно указывают, что применение его 'на практике означало бы отказ от принципа вины, так как на деле привлекались бы к ответственности за неосторожность такие лица, которые в действительности по своим способностям оказались ниже «средней мерки» и, наоборот, другие освобождались бы от ответственности, как стоящие выше среднего уровня: последние фактически могли предвидеть вредные последствия своих действий, 'но при подходе со «средней меркой» их нельзя упрекнуть в непредусмотрительности.
Эти соображения можно признать правильными лишь в отношении буржуазного гражданского права, где за «средними» абстрактными мерками не видят живого человека, который поставлен в такие объективные условия, при которых он зачастую лишен возможности нормального предвидения событий; поэтому принцип вины осуществляется там лишь в общем, а не в каждом конкретном случае, да и то при условии, если этот принцип так или иначе признается буржуазным судом.
ском праве, там же, стр. 31—43; Х.Э. Бахчисарайцев, Ответственность госпредприятий по обязательствам в связи с перебазированием промышленности в условиях Великой Отечественной 'войны, там же, стр. 61—82;
С. В. Ми н ц, Договорные обязательства в условиях 'военного .времени, там же, стр. 83—96; 3. И. Ш к у н д и н, План и обязательственные отношения между хозорганами, сб. «Советское право в период Великой Отечественной войны», М., 1948, стр. 80—106; Л. А. Л у я ц, Договорная ответственность, там же, стр. 107—129.
1 В определении Верховного суда СССР по иску Шальокого рыбзавода к колхозу «Прибой» («Судебная практика Верховного суда СССР», 1942, вып. II) записано: «Не все указанные ссылки артели равноценны и могут быть приняты во внимание при решении дела по существу, так как обычные и вполне естественные трудности, вызванные войной, например, мобилизация членов артели в армию, не могут быть положены в основание для освобождения ответчика от исполнения договора. Основанием для освобождения артели от договорной ответственности перед заводом могут явиться только те ссылки артели, которые имеют существенное значение и непосредственную связь с обстоятельствами военного времени, например, военные действия на территории лова рыбы, гибель орудий лова в результате военных действий и т. п.».
См. также: §§ 21 и 22 постановления Пленума Верховного суда СССР от 29 января 1942 г., «Сб. действующих постановлений Пленума и директивных писем Верховного суда СССР за 1924—1944 гг.», М., 1946, стр. 131' Определение судебной коллегии Верховного суда СССР по иску колхоза «Октябрь» к промартели «Эшче», жур. «Социалистическая законность», 1942, № 3—4; Решение Госарбитража при СНК. СССР по жалобе «Мордв-стройлеса», описанное в указ. статье С. В. Минца, стр. 85; Определение судебной коллегии Верховного суда СССР по иску Казанского горпищеторга к Татарской республиканской конторе госбанка, описанное у П. Е. Орловского, Практика Верховного суда СССР по гражданским делам в условиях Отечественной войны, изд. НКЮ СССР, 1944, стр. 23—24.
2?7
Но эти соображения совершенно неприемлемы для нашего гражданского права. Объективный масштаб в руках советского суда не сводится к шаблонному и обезличенному подходу к людям и организациям, при котором бы они во всех случаях «стриглись под одну гребенку». Объективный масштаб не исключает, а предполагает у нас дифференцированный подход, который, вместе с тем, не означает какой-либо скидки на невнимательность и пренебрежение к социалистическому правопорядку, к интересам граждан и социалистических организаций.
Суть дифференцированного подхода при объективном масштабе состоит в следующем: возлагая ответственность за неосторожную вину, суд выясняет не только субъективные способности данного лица предвидеть и предотвратить вредный результат, но и сопоставляет поведение этого лица (физического и юридического) с поведением других советских граждан и организаций. Поведение этих других лиц берется в данном случае за образец. Этот образец (как масштаб измерения предусмотрительности и активности) необязательно должен быть средним и тем более посредственным. В социалистических условиях принято равняться не 'на средних, а на лучших граждан, на передовые организации 1.
Этот образец не является у нас также абстрактным и общим для всех граждан и организаций. Сравнивая поведение одного лица с поведением другого, советский суд всегда сопоставляет в принципе сходные лица: хорошего врача, инженера, архитектора с плохим врачом, инженером, архитектором; хорошую торговую организацию с плохой торговой организацией; бережливого и аккуратного квартиронанимателя с квартиронанимателем, небрежно относящимся к переданному ему имуществу, и т. д. Если в процессе дела обнаруживается, что ответчик по своим индивидуальным способностям мог предвидеть значительно больше, чем обычный или даже во всех отношениях безупречный субъект, это обстоятельство ни в коем случае не может явиться основанием для освобождения его от ответственности за «непредусмотрительность» только потому, что таковая «не требуется» от него согласно общепринятому критерию 2.
Ценность объективного масштаба заключается в том, что при помощи его наши судебные и арбитражные органы могут успешно бороться с проявлениями недопустимой пассивности
1 «От советского гражданина и советской организации,—пишет Л. А. Лунц, — часто требуется нечто большее, нежели средняя мера усилий». «Средний масштаб», «средняя мера заботливости», — это критерий, основанный на некотором итоге прошлых привычек, на том, что было нормою в прошлом; норма прошлого здесь объявляется образцом для будущего. Применение такого критерия не может иметь места там, где требуется «чувство нового» («Общее учение об обязательстве», М., 1950, стр. 332).
2 М. М. Агарков правильно замечает, что «нередко конкретность оценки смешивают с субъективным масштабом» (Указ. выше рецензия на работу X. И. Шварца, стр. 188).
288
и безразличия к возложенным обязанностям, к интересам других лиц. Именно в этом состоит 'воспитательное значение объективного масштаба, при помощи которого наши суды и арбитражи участвуют в осуществлении основной задачи коммунистического воспитания советских людей.. Успешное разрешение этой задачи (на том участке, который отводится советскому гражданскому праву) может быть достигнуто только тогда, когда суд откажется от скидок на индивидуальную близорукость и беспечность, отбросит различные «средние мерки» заботливости и потребует от каждого гражданина и организации максимальной осмотрительности и дисциплинированности, т. е. будет бороться за усиление гражданско-правовой ответственности, укрепление государственной дисциплины.
Иного мнения придерживается X. И. Шварц в работе, посвященной значению вины в деликтном праве. Возражая против субъективного критерия, он, вместе с тем, считает, что масштабом ответственности должен быть «средний гражданин социалистического общества и заботливость этого гражданина в отношении общественного блага, блага родины, его заботливость в отношении своих сограждан. К тому, кто нарушает уро-вень поведения, присущий среднему добросовестному гражданину социалистического общества, мы вправе обратиться с упреком: почему ты вел себя хуже, чем в подобных условиях должен был вести себя советский гражданин» '. Ориентировку же на лучшего представителя общества X. И. Шварц считает неправильной. Она, по его мнению, означала бы «потерю чувства меры и чувства разумного» 2.
Конечно, ответим мы на это, даже самую хорошую идею, если ее извратить и довести до крайности, можно превратить в абсурд. Однако советский суд, всей своей деятельностью связанный с народом и служащий ему, никогда не потеряет чувства меры и не выйдет за пределы разумного.
Пример того, как надо развивать потенциальные возможности, которые заложены в самой природе социалистического строя и которые присущи советским людям, показывает И. В. Сталин, говоря о технических нормах на производстве. Технические нормы, говорит он, нужны для того, чтобы «отстающие массы подтягивать к передовым. Технические нормы — это большая регулирующая сила, организующая на производстве широкие массы рабочих вокруг передовых элементов рабочего класса. Следовательно, нам нужны технические нормы, но не те, какие существуют теперь, а более высокие» 3.
Товарищ Сталин поясняет далее, что такими нормами не могут быть рекорды, но ими не могут остаться также и старые
* X. И. III в а р и. Значение вины в обязательствах из причинения вреда, М„ 1939. стр. 35.
2 Т а м же, стр. 43.
3 И. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11, стр. 540—541.
средние нормы, которые обогнала сама жизнь и которые могут стать тормозом в развитии народного хозяйства.
Это положение И. В. Сталина о равнении на такие новые средние нормы, которые также не совпадают со старыми, как и с рекордными, может явиться прекрасным руководством при решении вопроса о масштабе гражданско-правовой ответственности, ибо масштаб — это та же норма — норма образцового поведения советского гражданина в обществе, норма его осмотрительности и активности. Эта норма не может ориентироваться на обычного «среднего человека» либо на посредственную организацию. Она должна подтягивать отстающие массы к передовым, т. е. вести их вперед, а не тянуть назад.
Именно так понимают объективный критерий ответственности наши суды.
Член инвалидной артели «Проводник» Цветкова по договору артели и «Спецторга» была командирована в качестве проводника с вагоном винных изделий из Москвы на ст. Пишпек. Вагон прибыл на станцию назначения 28 мая 1941 г. Ввиду позднего времени Цветкова не имела возможности в тот же день оформить документы и уехать обратно. Поэтому с разрешения заведующего базой «Спецторга» она осталась ночевать в свободном помещении во дворе базы, о чем была поставлена в известность охрана.
В ту же ночь Цветкова заболела и в карете скорой помощи была отправлена в больницу. Вернувшись из больницы после выздоровления, Цветкова не нашла оставленных ею вещей и в связи с этим 16 июня 1941 г. предъявила иск о взыскании со «Спецторга» 817 руб. за пропавшие вещи.
Народный суд 5-го участка г. Фрунзе иск Цветковой удовлетворил. Фрунзенский областной суд решение Народного суда отменил и дело производством прекратил по тем мотивам, что Цветкова не передавала своих вещей на хранение «Спецторгу», поэтому последний не обязан был их охранять, так как об оставленных вещах он мог и не знать.
С точки зрения обычного «среднего» критерия заботливости это определение Областного суда едва ли может вызвать возражения. По-иному, однако, подошла к разрешению этого дела судебная коллегия Верховного суда СССР. Она нашла, что пропажа вещей произошла при исключительных обстоятельствах (внезапная болезнь Цветковой), однако и при этих обстоятельствах «администрация «Спецторга» обязана была принять вещи Цветковой на хранение или сдать их в органы милиции». Поскольку администрация не сделала этого, «Спецторг» в силу ст. 403 ГК должен возместить Цветковой стоимость пропавших вещей».
Учитывая, что «Спецторг» проявил недопустимую в социалистических условиях беспечность к сохранению личного имущества, Верховный суд СССР определение Фрунзенского об
ластного суда отменил и решение Народного суда по данному делу оставил в силе '.
Подобные указания Верховного суда СССР, в которых нижестоящие судебные органы прямо ориентируются на применение объективного критерия, далеко не единичны. Особенно типичным примером этого может служить дело по иску гр. Серебряковой о выселении гр. Миловановой по мотиву невозможности совместного проживания. Народный и Областной суды отказали в выселении Миловановой, ссылаясь на личные и бытовые обстоятельства ответчицы. Иначе подошла к разрешению данного дела судебная коллегия Верховного суда СССР. Отменив состоявшиеся решения, коллегия в своем определении указала: «При наличии таких доказательств, рисующих поведение Миловановой с отрицательной стороны, областной суд неосновательно пришел к выводу, что поведение ответчицы объясняется особенностями ее работы, вынуждающими ее к позднему возвращению домой. Условия труда и быта ответчицы не освобождают ее от обязанности соблюдать общепринятые и обязательные для всех правила общежития, а систематическое нарушение этих правил должно влечь последствия, предусмотренные п. б ст. 30 закона от 17 октября 1937 г.» 2.
Не менее ярким примером является дело Калинкина о взыскании с Тульской артели ВЭМ убытков от утраты сданных в ремонт часов. Народный суд г. Тулы отказал в удовлетворении иска, сославшись на то, что артель была ограблена в момент обстрела города немецко-фашистскими захватчиками, а потому должна быть освобождена от ответственности. Отменяя данное решение, коллегия Верховного суда СССР по гражданским делам указала: «Народный суд неправильно отказал Калинкину в иске, так как ссылка суда на «бедствие» (обстрел г. Тулы немецкими войсками в декабре 1941 г.—Г. М.), в связи с чем артель была ограблена, не может служить основанием для освобождения ответчика от материальной ответственности. Артель могла быть освобождена от ответственности за пропажу часов, если бы она доказала, что 'пропажа часов произошла вследствие обстоятельства, которого она не могла предотвратить (ст. 118 ГК), однако она этого не доказала. Обстрел города неприятелем артель, конечно, не могла предотвратить, но сохранить вверенное ей имущество от хищения во время обстрела она могла и была обязана, тем более, что здание артели существенно не пострадало от обстрела» 3.
Анализ судебной практики позволяет сделать вывод, что наши судебные органы, решая вопрос об ответственности за
1 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 т.», М„ 1947. стр. 152.
2 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 г.». М.. 1947, стр. 122.
3 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г.». М„ 1947, стр. 145.
неосторожную вину, не исключают, а прямо предполагают определенные «средние мерки поведения». Но эти «средние мерки» ориентируются не на посредственные, а на прогрессивные средние критерии, которые всегда имеют в виду лучшие образцы поведения, ломающие устоявшиеся представления о заботливости и предусмотрительности и ведущие вперед, а не назад.
Объективный масштаб не исключает также дифференцированного подхода к каждому конкретному случаю гражданского правонарушения и тщательного изучения индивидуальных качеств причинителя. Вместе с тем, «советскому судье надо дать твердый и ясный масштаб, а не лишенный всякой определенности и меняющийся в зависимости от субъективных свойств отдельного индивида критерий. Только при этом условии можно считать, что предложенный масштаб носит юридический характер и в состоянии служить проводником социалистической законности» \.
Отказываться от объективного масштаба, как правильно указывает Л. А. Лунц,— «значит допустить скидку на индивидуальную близорукость, неумелость, неспособность, против чего борются наша партия и правительство. Критерием для оценки поведения должна быть та. заботливость, которую в данных конкретных условиях должен был проявить советский человек... Не дать объективного критерия, значит оставить суд без руля»2.
Сторонники субъективного критерия обычно оперируют следующим аргументом: психологическое содержание неосторожной вины характеризуется неиспользованием имевшихся у дан-
1В. Макишвили и Т. Церетели, О неосторожности по советскому уголовному праву, жур. «Проблемы социалистического права, 1939, № 4—5. стр. 105.
2 Л. А. Лунц, Выступление по докладу Б. С. Антимонова, жур. «Советское государство и право», 1949, № 11, стр. 73. Также: Д. М|. Генкин, Г. Н. Амфитеатров, 3. И. Шкуидин. Напротив, Б. С. Антимонов полагает, что требование должно быть обращено всегда к определенному лицу с его конкретными способностями, а не «к придуманной абстракции». Указывая на то, что критерии «среднего человека», по существу, остается буржуазным, он находит равнение на средне-сносного человека в условиях постепенного перехода от социализма к коммунизму, совершенно неприемлемым («средний масштаб исключает учет повышенных возможностей конкретного человека»—пишет он). Б. С. Антимонов считает, что от каждого гражданина и организации мы вправе потребовать не посредственной, а высшей степени заботливости. («Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении», М., 1950, стр. 101), Казалось бы, исходя из этих положений, автор должен был сделать вывод, что единственно приемлемым и справедливым масштабом ответственности должен быть признан у нас объективный критерий осмотрительности. Однако Б. С. Антимонов приходит к отрицанию этого критерия. Игнорируя различия между «средними мерками» у нас и при капитализме, он объявляет их принадлежностью «догматической юриспруденции» и вместе с тем требует учета «повышенных возможностей», что уж никак не совместимо друг с другом, ибо учет «повышенных возможностей» как раз и характеризует объективный, а не субъективный критерий.
292
ного лица возможностей. Это означает, что лицо может предвидеть только то, что не выходит за пределы его внутренних возможностей. Иное приводило бы к обвинению при отсутствии внутренней упречности, т. е. к ответственности без вины — от реального психологического содержания вины в этом случае ничего не остается. Вина превращается здесь в фикцию, так как от «виновного» требуют больше того, на что он способен. А такое требование только демобилизует людей, вместо того, чтобы призывать к должной предусмотрительности '.
Если бы этот аргумент оказался правильным, то объективный критерий 'предусмотрительности нужно было бы отбросить, как несостоятельный. Однако в действительности этот критерий не предполагает невыполнимых требований. Он исходит от возможного, и в этом смысле общежитейское правило — «нельзя требовать невозможного» остается в силе. Но понятие возможного трактуется здесь в виде нормы, т. е. в виде общеобязательного правила, масштаба, между тем как сторонники субъективного критерия фактически склонны отказаться от всяких объективных масштабов предусмотрительности, так как предлагают учитывать только возможности данного лица (здесь поэтому столько «масштабов» — сколько лиц).
Далее. Объективный критерий предполагает не только определенную возможность, но и трактует ее критически: важно в каждом конкретном случае установить не только то, что данное лицо не проявило определенной предусмотрительности и не могло ее проявить (этим ограничиваются сторонники субъективного критерия), но и выяснить еще, почему оно этой предусмотрительности не проявило и не могло проявить, какие причины препятствовали этому.
Допустим, что лицо причинило ущерб другому только потому, что не знало правил пользования электроэнергией (произошло короткое замыкание в электросети, в итоге которого возник пожар, причинивший вред имуществу соседа по квартире). Причинитель не знал правил пользования электроэнергией, а поэтому и не мог предусмотреть и предотвратить вреда. Означает ли этот факт, что в данном случае нет неосторожной вины, что психологически эта вина «не наполнена реальным содержанием» — лицо действительно не знало соответствующих правил и не знало их, скажем, в силу своей малоопытности? Не правильнее ли было бы данную «невозможность» квалифицировать как неосторожность, поскольку эту «невозможность» легко было устранить, изучив соответствующие общеобязательные правила?
Руководствуясь субъективным критерием, мы неизбежно
1 См. Б. С. Антимонов, Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М., 1950, стр. 97, 100.
293
оправдывали бы тех, кто взялся за дело, будучи с ним незнакомым '.
В практике работы судебных и арбитражных органов часто бывает так, что ответчик, желая освободиться от ответственности, ссылается на трудности в работе и на различные «узкие места», которые якобы 'невозможно преодолеть. Суды и арбитражи обычно не принимают во внимание эти ссылки, указывая ответчику, что в наших условиях нельзя делать только «по возможности», что надо стремиться преодолевать встретившиеся трудности, ибо наши успехи зависят только от нас, от нашего умения и желания преодолевать препятствия. И в этом огромное дисциплинирующее, воспитательное значение судеб-но-арбитражной практики, т. к. всякое правильное воспитание предполагает расширение имеющихся у воспитуемого возможностей и превращение их в действительность.
Такое разрешение вопроса о масштабе ответственности за неосторожную вину в советском гражданском праве полностью отвечает положениям марксизма-ленинизма о праве и о его нормах, о том, что всякое право, в том числе и социалистическое, может состоять лишь в применении равной меры к неравным индивидам. Противопоставляя социалистическое право буржуазному, Маркс писал: «Здесь, очевидно, господствует тот же принцип, который регулирует обмен товаров, поскольку последний есть обмен равных стоимостей. Содержание и форма здесь изменились, потому что при изменившихся обстоятельствах никто не может дать ничего, кроме своего труда, и потому что, с другой стороны, в собственность отдельных лиц не может перейти ничто, кроме индивидуальных предметов потребления.
...поэтому равное право здесь по принципу все еще является правом буржуазным, хотя принцип и практика здесь уже не противоречат друг другу, тогда как при товарообмене обмен эквивалентами существует лишь в среднем, а не в каждом конкретном случае» 2.
Этот «недостаток» социалистического права неизбежен в первой фазе коммунизма, «ибо, не впадая в утопизм, нельзя думать, что, свергнув капитализм, люди сразу научаются работать на общество без всяких норм права, да и экономических предпосылок такой перемены отмена капитализма не дает сразу»3.
Социализм создает свои правовые нормы, которые отражают новые общественные отношения. Эти нормы ничего общего не имеют с буржуазными нормами поведения, так как формулиру
1 Не случайно сторонник субъективного критерия Б. С. Антимонов конструирует для подобных случаев понятие так называемой «предшествующей вины» («Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении», стр. 102). См. критику этого понятия у Е. А. Флейшиц, Обязательства из причинения вреда и из неосновательного обогащения, М., 1951, стр. 85—86.
2 К. Маркс, Критика Готской программы; К. Маркс и Ф. Э н-гельс, Избр. произв., т. II, 1948, стр. 14.
3 В. И. Ленин, Соч., т. 25, стр. 439.
ют и закрепляют новые, не виданные раньше, права и обязанности граждан и организаций.
С фактом нормирования должного поведения граждан и организаций СССР непосредственно связан критерий оценки этого поведения. Этот критерий может быть только объективным. Революционная, активная, творческая роль социалистического гражданского права наиболее полно раскрывается именно при помощи этого критерия.
Для того, чтобы закончить анализ неосторожной вины, необходимо остановиться на ее формах.
В советском гражданском праве неосторожная вина делится на грубую и легкую. Гражданский кодекс, в отличие от уголовного, не проводит четкого разграничения между этими формами неосторожной вины.
В литературе по советскому гражданскому праву высказаны мнения, что какие-либо твердые признаки для разграничения грубой и легкой неосторожности установить не представляется возможным, «Практика, — пишет Л. А. Лунц, — решает этот вопрос, принимая во внимание все обстоятельства конкретного дела» '.
Иначе решает вопрос о разделении неосторожной вины на ее конкретные формы наука советского уголовного права. Строго следуя закону2, она делит неосторожную вину на два вида:
самонадеянность и небрежность.
Самонадеянность характеризуется предвидением вредных последствий и легкомысленной надеждой предотвратить эти последствия. Первый признак самонадеянности (предвидение последствий) сближает ее с умыслом. Второй признак самонадеянности (отсутствие желания и допущения последствий) отличает ее от умысла.
Небрежность характеризуется непредвидением вредных последствий своих действий и наличием таких обстоятельств, которые дают основание признать, что лицо могло и должно было предвидеть последствия своих противоправных действий. Первым признаком небрежность отличается от умысла и самонадеянности. Вторым — от «случая», т. е. от невиновного причинения вреда 3.
1 И. Б. Новицкий, Л. А. Лунц, Общее учение об обязательстве, 1950, стр. 383. См. также Б. С. А н т и м о н о в. Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении, М'., 1950, стр. 111—116; О. С. Иоффе, Обязательства по возмещению вреда, Л., 1952, стр. 38.
2 «Основные начала'», ст. 6.
3 «В судебной лрактике,—писал М. М. Исаев,—приходится иногда встречаться с тем, что суды не учитывают принципиальной разницы между «случаем» и «небрежностью». И случаю, и небрежности свойственен общий признак — непредвидение последствий своих действий. Но при «случае» субъект не только не предвидел, но не мог и не должен был предвидеть
295
Деление неосторожной вины на ее виды в советском уголовном праве имеет, конечно, определенный практический смысл, так как различная форма неосторожной вины может свидетельствовать здесь о разной степени виновности деятеля, что не может не отразиться на тяжести его наказания. Б. С. Утевский утверждает, что с точки зрения советского уголовного права «поведение лица, действующего с преступной самонадеянностью, получает гораздо более отрицательную оценку и свидетельствует о гораздо большей вине, чем поведение лица, действующего с преступной небрежностью»1.
Разделение неосторожной вины на виды имеет 'не меньшее значение для теории и практики советского гражданского права. Деление неосторожной вины на грубую и легкую здесь связано со степенью виновности и с тяжестью материальной ответственности причинителя. Примером могут служить статьи Гражданского кодекса, в которых при определении виновности и ответственности принимается во внимание только грубая неосторожность и не принимается — легкая2.
В связи с этим непонятно пренебрежительное отношение некоторых советских цивилистов к определению признаков разграничения отдельных видов неосторожной вины; эти цивилисты считают нормальным, чтобы этот вопрос решался на практике «от случая к случаю».
Отдавая себе отчет в том, что отыскивание каких-либо твердых, раз навсегда данных признаков разграничения легкой и грубой неосторожной вины в гражданском праве весьма затруднительно, мы, тем не менее, считаем, что некоторые попытки в этом направлении должны быть сделаны. К этому обязывает нас не только действующее советское гражданское законодательство, очень часто ставящее наш суд перед необходимостью четкого разграничения легкой неосторожной вины от грубой, но и перспективы дальнейшего развития института гражданско-правовой ответственности, которые, как нам думается, будут ознаменованы усилением роли субъективных оснований этой ответственности, что найдет свое выражение в принятии общей
возможные последствия своих действий. При небрежности субъекту как раз и вменяется в вину, что хотя он и не предвидел, но по обстоятельствам дела мог и должен был предвидеть» (М. М. Исаев, Вопросы уголовного права и уголовного процесса в судебной практике Верховного суда СССР, М., 1948, стр. 80).
1 Б. С. Утевский, Вина в советском уголовном праве, М., 1950, стр. 272. «При преступной самонадеянности,—пишет А. А. Герцензон, — имеется сознание общественной опасности деяния, сознание причинной связи между деянием и могущим произойти результатом» (Уголовное право, М., 1947, стр. 84). Нельзя не отметить, однако, что советские уголовные кодексы, говоря о неосторожных преступлениях, нигде прямо не подчеркивают различий в наказаниях за самонадеянность и небрежность.
2 Например, ст.ст. 122, 151, 403, 404 ГК. Учитывают степень неосторожной вины также некоторые транспортные уставы СССР и другие специальные законодательные акты (см. выше).
296
нормы, об учете степеней виновности и соразмерении их с объемом материальной ответственности.
Каковы же те пути, следуя которыми, мы могли бы предложить более четкие признаки отличия одной формы неосторожной вины от другой, чем пресловутая «конкретная обстановка», к которой нередко прибегают наши юристы, обнаруживая этим свою беспомощность в разрешении трудных принципиальных проблем ответственности и закрывая глаза на тот очевидный факт, что каждое гражданское дело может быть только конкретным, и что «неконкретных» дел в природе никогда не было и нет '.
Ответ на этот вопрос можно дать, если основываться 'на общем понятии неосторожной вины. Как отмечено выше, неосторожность как форма вины по своему психологическому содержанию отличается от умысла, но это отличие не качественное, а количественное: при неосторожности воля и сознание проявляются с меньшей интенсивностью, однако не исчезают совсем. Особенностью психического процесса при неосторожности является то, что, действуя (либо бездействуя) неосторожно, лицо не предвидит вредных последствий своих действий, поэтому не желает их, либо же, предвидя вредные последствия, не только не желает, но и 'надеется на предотвращение их. Непредвидение и нежелание вреда или легкомысленная надежда на предотвращение его и являются специфическими чертами неосторожной вины. Но эта специфичность характеризует лишь одну сторону психического процесса неосторожной вины. Другая его сторона характеризуется пренебрежением (невниманием) к своим обязанностям: лицо, причинившее ущерб, могло и должно было предвидеть и предотвратить этот вред, но не проявило для этого достаточной волевой и умственной энергии.
Обе эти особенности неосторожной вины (недостаточная интенсивность предвидения и обязанность предвидения) и отличают ее от умышленной, но не настолько, чтобы ее можно было принципиально противопоставить умыслу. Воля и сознание лица проявляются при неосторожности, как и при умысле, с той лишь разницей, что там и тут они проявляются с неодинаковой интенсивностью и в разных конкретных формах: в активной при умысле и в недопустимо пассивной форме при неосторожности. Отсюда вытекает, что умысел и неосторожность являются разновидностями единого понятия вины, и, взятые вместе, они могут быть противопоставлены лишь «случаю» (казусу) как
1 Слов нет, разбирая любое гражданское дело, наш суд обязан детально выяснить всю конкретную обстановку данного правонарушения, объективные и субъективные условия, в которых оно совершено, последствия, которое оно вызвало, и т. д. Но все это ни в какой мере яе освобождает суд от обязанности разрешить данное конкретное дело, руководствуясь определеннным принципом, который соответствовал бы нашему закону. Задача же науки советского гражданского права состоит в том, чтобы определить этот принцип и вооружить им практику
297
безвиновному состоянию, при котором причинитель не может и яе должен предвидеть и предотвратить вредные последствия своих действий.
На основании этого мы можем подойти и к разрешению вопроса о формах неосторожной вины. Говоря отвлеченно, неосторожную вину можно подразделить не только 'на две формы:
грубую и легкую. Римляне усматривали в неосторожной вине, по крайней мере, до шести оттенков, деля неосторожную вину на си1ра Ыа, 1атюг, 1а115§{та, 1еу1з, 1еуюг, 1еу1зз;та.
Советское гражданское право практически не нуждается в таком дробном делении неосторожной вины на ее конкретные виды ). Соразмеряя степень неосторожной вины с объемом материальной ответственности причинителя, наш закон обязывает суд учитывать лишь две формы неосторожной вины — грубую и легкую. Тщательно изучив все обстоятельства конкретного дела, суд обязан оценить психическое отношение данного лица к своим противоправным действиям и их результатам и квалифицировать его как грубую либо как легкую неосторожность. Само собой понятно, что в разрешении данного вопроса мы не можем предоставить суду право свободного и ничем не ограниченного усмотрения. Правильнее предложить суду определенный признак такого разграничения неосторожной вины на ее отдельные виды.
Что же может явиться таким признаком?
Исходя из общего определения неосторожной вины, мы можем сказать, что признаком разграничения грубой и легкой неосторожности может служить различная степень предвидения вредных последствий плюс различная степень долженствования такого предвидения. Если лицо не предвидело вредных последствий своих действий, но по обстоятельствам данного дела могло и должно было предвидеть их, его можно обвинить в легкой неосторожности; если лицо предвидело последствия своих действий, но легкомысленно надеялось избежать их (хотя по обстоятельствам данного конкретного дела оно могло и должно было предвидеть неизбежность вреда), оно может быть обвинено в грубой неосторожности.
Примеры. 1. Ученик школы ФЗО Укрполиграфиздата Ивченко, работая на строгальном станке, не надел защитных очков, в результате чего металлические опилки попали ему в глаз и поранили его настолько, что он лишился глаза. По делу было
' Буржуазные цивилисты, выводя формы виновности преимущественно из текста дигестов, конструировали их следующим образом: грубая вина (си1ра 1а1а), которую наименее заботливый человек не допускает в своих личных делах: легкая вина (си1ра 1еу1з), которую не совершило бы лицо средней предусмотрительности: легчайшая вина (си1ра 1еу1551та), избежать которую мог бы только исключительно заботливый человек. Ввиду очевидной абстрактности такой классификации форм виновности, она не долго просуществовала и в буржуазной литературе (см. Годэмэ, Общая теория обязательств, стр. 390—391).
298
установлено, что Ивченко не знал инструкции по технике безопасности, хотя ее изучали в школе; кроме того, инструкция висела на стене у станка. Народный суд 2-го участка Молотов-ского района г. Киева признал, что Ивченко, хотя и проявил неосторожность, но она не может быть расценена как грубая, а потому обязал Укрполиграфиздат возместить Ивченко расходы на лечение. Верховный суд Украинской ССР оставил решение Народного суда в силе '.
2. Гр. Винокур, переходя улицу не в указанном месте, поскользнулся и попал под троллейбус, в результате чего ему оторвало обе ноги. Винокур обратился с иском к Киевскому троллейбусно-трамвайному управлению о взыскании разницы. между прежней зарплатой и пенсией, получаемой им по инвалидности. Народный суд 3-го участка Сталинского района г. Киева удовлетворил иск. Киевский областной суд оставил решение Народного суда в силе. Верховный суд Украинской ССР решение Народного суда и определение Областного суда отменил, \указав, что «Винокур попал под троллейбус по своей грубой неосторожности, так как предвидел опасность перехода шумной улицы не в указанном месте, сознательно шел на риск и неосновательно предполагал, что его можно избежать»2.
Нетрудно увидеть, что, относя неосторожную вину к грубой или легкой, наши суды руководствуются указанным выше признаком — различной степенью предвидения вредных последствий и различной степенью долженствования такого предвидения.
Этот признак четко выражен в ст. 6 «Основных начал», определяющей уголовную неосторожную вину.
Нет оснований отвергать этот признак. Как содержащий общий критерий разграничения неосторожной вины на легкую и грубую этот признак с одинаковым успехом может применяться и в уголовных, и в гражданских делах. Речь может итти лишь о терминологии: уголовное право делит неосторожную вину на самонадеянность и небрежность, гражданское — на грубую и легкую неосторожность. Мы указывали выше, что термин небрежность применяется в гражданском праве как идентичный неосторожности, и нет основания для выделения его в особое понятие. Еще менее удачен термин самонадеянность, сужающий действительный смысл того содержания, которое в него обычно вкладывается. Психическое отношение лица к своим действиям и их результатам, понимаемое под «самонадеянностью», охватывает не только излишнюю и необоснованную'
1 Из практики Верховного суда Украинской ССР, 1948 г.
2 Из практики Верховного суда Украинской ССР, 1947 г. См. аналогичные примеры в следующих работах: Л. Майданик, Регрессные иски профсоюзов и иски потерпевших к предприятиям, М., 1944, стр. 24—26;
К. К. Яичков, Обязательства из причинения вреда, М., 1939, стр. 10—12;
а также в нашей статье, посвященной анализу практики Верховного суда Украинской ССР, в «Ученых записках КГУ» за 1950 г, вып. 4, стр. 71—83-
29»
надежду на себя, на свои силы (ловкость, изворотливость и т. п.), но также легкомысленную надежду на различные объективные обстоятельства, которые могут сами по себе предотвратить вред '.
На основании изложенного можно заключить, что принятое в гражданском праве деление неосторожной вины на грубую и легкую наиболее правильно отражает действительный смысл этих понятий и изменять их нет надобности.
Говоря о приемлемости для советского гражданского права общего принципа деления неосторожной вины на два вида (см. ст. 6 «Основных начал»), мы должны заметить, что этот принцип (в таком виде, как он сформулирован в «Основных началах») наиболее полно отражает лишь первый признак неосторожной вины, а именно — различную степень предвидения вредных последствий: при грубой неосторожности лицо предвидит вредные последствия, но необоснованно надеется (на себя и на различные объективные обстоятельства) предотвратить эти последствия; при легкой неосторожности лицо не предвидит вредных последствий, но может и должно их предвидеть. Однако неосторожную вину делят на две формы не только по различной степени предвидения (предотвращения) вредного результата, но и по степени долженствования такого предвидения (предотвращения).
Достаточно ясно, что степень долженствования (обязанность совершить определенные действия, либо не совершать известных действий, воздержаться от них) не может выражаться какими-либо неизменными правилами, одинаковыми для всех граждан (или организаций) и для всех периодов жизни нашей страны. Для ученика школы ФЗО, еще недостаточно освоившего свою будущую специальность, степень долженствования (обязанность соблюдать правила техники безопасности на производстве) одна, для квалифицированного рабочего — другая; в период мирного хозяйственного и культурного строительства нашей страны степень долженствования (обязанность соблюдать определенные правила) для граждан и организаций одна, в период войны или в другой напряженной для страны обстановке, когда государство и весь народ мобилизуют все силы для преодоления трудностей,— эта степень долженствования будет иной.
Решая вопрос о том, к какой, из двух возможных форм неосторожной вины отнести данную неосторожность гражданина или организации, советский суд всегда, конечно, имеет в виду эту дифференцированную (для определенных категорий
* См. приведенный выше случай с недопоставкой строительных материалов на стройплощадку, когда снабженческая организация неосновательно надеялась, что стройучасток обойдется какое-то время без материалов.
300
граждан и организаций и для определенных условий, в которых находится наше государство) степень долженствования '.
Следовательно, признавая принцип разграничения неосторожной вины, выраженный в ст. 6 «Основных начал», мы должны вместе с тем иметь в виду, что этот принцип сформулирован там лишь в общей форме, а поэтому может служить в советском гражданском праве только исходным началом для разграничения гражданской неосторожной вины на отдельные ее формы.
Из всего сказанного было бы неправильно сделать вывод, что конкретные формы неосторожной вины в советском гражданском праве совпадают по своему содержанию с соответствующими формами неосторожной вины в советском уголовном праве. Тот факт, что для отграничения одной формы неосторожной вины от другой мы пользуемся в общем одними и теми же признаками, совсем не означает, что гражданская и уголовная неосторожная вина идентичны.
Как было показано выше, гражданская и уголовная вина довольно часто совпадают при умышленных правонарушениях, когда требование о возмещении ущерба возникает из преступления. При неосторожных правонарушениях такое совпадение гражданской и уголовной вины случается значительно реже. Это и понятно. Гражданская неосторожная вина обычно легче уголовной. Собственно гражданские правонарушения в большинстве случаев не задевают уголовного закона — они посягают на гражданский правопорядок, а поэтому предполагают гражданскую вину. В связи с этим большая часть гражданских
1 Госарбитраж рассматривал следующее дело: поставщик, руководствуясь буквой договора, отгрузил товар в адрес грузополучателя е тот период, когда груз в связи с военными обстоятельствами того времени (1942 г.) заведомо не мог прибыть по назначению. Такая отправка груза, «слепое» исполнение обязательства, без запроса дополнительных указаний, являлось очевидным примером формально-бюрократического отношения поставщика к исполнению договора. Когда .впоследствии поставщик обратился с иском о взыскании убытка от утраты груза, Госарбитраж отказал ему в иске. Совершенно очевидно, что он руководствовался при этом не средне-сносной меркой осмотрительности, а повышенными требованиями, которые особенно возросли в условиях военного времени (пример заимствован у X. Э. Бахчисарайцева, Ответственность госпредприятий по обязательствам в связи с перебазированием промышленности в условиях Великой Отечественной войны, «Ученые записки ВИЮН», вып. III, И, 1945, стр. 63).
См. также дело по иску Межевова к Выксунскому заводу о взыскании ущерба от увечья, происшедшего в условиях светомаскировки. В определении Верховного суда СССР по этому делу записано: «Проведение светомаскировки, вызванной обстоятельствами военного времени, не должно нарушать нормальной работы предприятия, наоборот, оно повышает ответственность администрации и обязывает ее устранять все препятствия, мешающие нормальной работе предприятия при светомаскировке» («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1942 г.», М„ 1947, стр. 111).
301
правонарушений не связана с преступлениями и не вытекает из них, в результате чего гражданская вина (в особенности неосторожная) как субъективное основание ответственности не совпадает с уголовной виной. Последняя органически связана с нарушениями уголовного закона. Было бы неправильно утверждать, что гражданская вина имеет место во всех тех случаях, когда она так или иначе связана с причинением ущерба (личного или имущественного). Сказать так — значит склониться к теории «двойной вины» (см. выше), согласно которой гражданская вина наличествует во всех уголовных преступлениях, которые тем или иным образом связаны с причинением ущерба и нарушением гражданских прав.
Мы придерживаемся другой точки зрения: в тех случаях,. когда нарушение гражданских прав и причинение ущерба связано или вытекает из преступления,— будет уголовная вина;
напротив, в тех случаях, когда нарушение, гражданских прав и причинение ущерба не связано с нарушением уголовного закона и уголовным преследованием причинителя,— будет иметь место гражданская вина. Это положение имеет непосредственное отношение к анализу неосторожной вины и ее форм.
Дело в том, что гражданская неосторожная вина находится за пределами уголовной неосторожной вины. Она влечет за собой только гражданскую ответственность со всеми вытекающими отсюда последствиями. Иными словами, гражданская неосторожная вина, будучи объективно выраженной в противоправном поступке, имеет место только в тех случаях, когда с уголовно-правовой точки зрения психическое отношение лица к своим противоправным действиям и их последствиям не вызывает осуждения.
Если иногда наши судебные органы нарушают это положение, высшие судебные инстанции восстанавливают его в самой категорической форме. Примером могут служить дела, рассмотренные в Верховном суде СССР.
Приговором Народного суда 1-го участка Красносельского района, Ленинградской обл., Глотова была осуждена по ст. ст. 16 и 79-2 УК РСФСР по обвинению в том, что по ее неосторожности 29 августа 1944 г. сгорел дом .подсобного хозяйства ОСМЧ-40, оцененный в 19 100 руб., и погибло личное имущество семей, проживавших в этом доме, на сумму 60 500 руб.
Пожар произошел при следующих обстоятельствах: Глотова, работавшая в подсобном хозяйстве ночным сторожем и проживавшая в общежитии, 29 августа 1944 г. после ночного дежурства затопила в проходной комнате печку-времянку, чтобы приготовить себе завтрак, а сама уснула. От топящейся печи, оставленной без надзора, произошел пожар, распространившийся затем на весь дом.
Ленинградский областной суд приговор Народного суда оставил в силе со снижением наказания.
302
Прокурор РСФСР этот приговор опротестовал в Верховный суд РСФСР, указав, что осуждение Глотовой неправильно, так как «данный вид неосторожности не предусмотрен Уголовным кодексом РСФСР».
Верховный суд РСФСР, рассматривая дело, не принял во внимание указанный в протесте прокурора мотив '.
Иначе подошел "к рассмотрению этого вопроса Верховный суд СССР.
В своем определении по данному делу Судебная коллегия Верховного суда СССР отметила, что «несмотря на неясную формулировку, в этом указании прокурора содержится правильное утверждение о том, что осужденная допустила такую неосторожность, которая согласно закону не влечет уголовной ответственности. Статья 79-2 УК РСФСР и постановление Пленума Верховного суда СССР о применении ее в случае неосторожного поджога имущества совхозов, колхозов и МТС 2 говорят об уничтожении или повреждении имущества, вызванном преступно небрежным отношением к делу. Следовательно, не всякая неосторожность влечет указанную уголовную ответственность, а только неосторожность, сопряженная с такими отягчающими обстоятельствами, которые дают основание рассматривать ее как преступно небрежное отношение к имуществу, т. е. как такое отношение к имуществу, которое во всяком случае предполагает сознательное пренебрежение установленными мерами предосторожности при обращении с ним.
Между тем, ту неосторожность, которую согласно приговора допустила Глотова, а именно — непредвиденный сон, когда она легла отдохнуть во время топки печки, нельзя считать вызванной преступно небрежным отношением к имуществу (Верховный суд в данном случае имеет в виду, конечно, данные конкретные условия правонарушения. В иных условиях, например, в военной обстановке «непредвиденный сон» на посту, да вдобавок еще работника военизированной охраны или военнослужащего может явиться криминалом и быть связанным поэтому с уголовной виной. И это ни в какой мере не противоречит принципу объективного масштаба ответственности при 'неосторожной вине.—Г. М.). В этом же виде неосторожность Глото-
* Верховный суд РСФСР согласился с определением Ленинградского областного суда, но переквалифицировал действия Глотовой по ст. 111 УК РСФСР, что было, конечно, ошибкой, ибо совершенно очевидно, что обязанности Глотовой как сторожа (как и всякого другого должностного лица) имеют пределы (обусловлены характером возложенных на него обязанностей). Поскольку Глотова допустила неосторожность не во время дежурства и не в отношении имущества, которое она обязана была охранять, нельзя считать, что она находилась в это время при исполнении служебных обязанностей. Следовательно, ее действия не связаны с выполнением служебных обязанностей и потому не являются должностным преступлением.
2 Имеется в виду постановление 38 Пленума Верховного суда СССР, «Сб. действующих постановлений Пленума и директивных писем Верховного суда СССР за 1924—1944 гг.», М., 1946, стр. 56.
303
вой может влечь лишь материальную ответственность за причиненный вред, а не уголовную ответственность».
Находя, таким образом, что Глотова допустила не уголовную, а гражданскую неосторожную вину, за которую и должна ответить в гражданском порядке, а не в уголовном, Верховный суд все решения по данному делу отменил и производством его прекратил 1.
Не менее ярким примером того, как Верховный суд строго разграничивает гражданскую и уголовную неосторожную вину, является следующее дело, нашедшее окончательное разрешение в постановлении Пленума Верховного суда СССР.
Гр. Аванесов был признан виновным и осужден по ст. 146 УК Азербайджанской ССР за то, что, работая кладовщиком камеры хранения ручной клади Бакинского торгового порта» из-за халатного отношения к своим обязанностям выдал по подложным квитанциям неизвестному лицу вещи, сданные на хранение Езерским, чем причинил Бакинскому торговому порту ущерб в сумме 4000 руб.
По делу установлено, что Аванесов, переведенный в кладовщики из плотников, с работой кладовщика достаточно ознакомлен не был; квитанции же, предъявленные на получение вещей, были подделаны настолько искусно, что Аванесов по своей неопытности мог не заметить исправления в квитанции,
1 «Судебная практика Верховного суда СССР», 1945 г., вып. 7, стр. 3—5. См. определение судебной коллегии Верховного суда по уголовным делам по делу Архипова («Сб. постановлений Пленума и определений коллегии Верховного суда СССР за 1943 г.», М., 1948, стр. 99—100); определение судебной коллегии Верховного суда СССР по гражданским делам по иску о выселении Василевского («Сб. постаяовлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 г., М., 1947, стр. 123); определение судебной коллегии Верховного суда СССР по гражданским делам по иску Тбилисского треста общественного питания к авторемзаводу («Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1943 г., М., 1948, стр. 177), а также примеры из судебной и арбитражной практики, приведенные нами выше, где дается характеристика различий между гражданской и уголовной ответственностью.
Особенно характерно в этом отношении дело комбайнера Богдасаряна, осужденного по ст. 111 УК Грузинской ССР за то, что он не доложил директору МТС о неисправности комбайна, установленного для обмолота урожая в колхозе им. Жданова, в результате чего от искр, вылетавших из выхлопной трубы, сгорела скирда необмолоченной пшеницы. В опеределе-нии Верховного суда СССР, отменяющем этот обвинительный приговор, указано: «Если, как нашел суд, комбайнер Богдасарян виновен только в том, что он не доложил своевременно директору МТС о неисправности комбайна, выделенного для работы в колхозе, и при этом учесть указания в материалах на нарушения противопожарных правил со стороны правления колхоза и дирекции МТС, то во .всяком случае нельзя было найти в действиях комбайнера той злостности, которая .влекла бы предание его уголовному суду». Освобождая Богдасаряна от уголовной ответственности и не исключая, вместе с тем, наличия гражданской вины МТС, Верховный суд предложил рассмотреть вопрос о возмещении вреда колхозу в гражданско-правовом порядке—в соответствии с договором между МТС и колхозом («Судебная практика Верховного суда СССР», 1946, № 4, стр. 11—12).
304
тем более что, как видно из показаний свидетелей, сами работники камеры иногда исправляли номера в квитанциях.
Учитывая эти обстоятельства, Пленум не нашел в действиях Аванесова признаков уголовной неосторожной вины и за отсутствием состава преступления постановил: все состоявшиеся по данному делу решения отменить, а уголовное дело производством прекратить. Вместе с этим, Пленум постановил: «Вопрос о возмещении стоимости неправильно выданных вещей передать на разрешение в порядке гражданского судопроизводства» '.
Совершенно очевидно, что, если бы Пленум установил, что в действиях Аванесова отсутствуют не только признаки уголовной, но и признаки гражданской вины, он бы не передавал дело на разрешение гражданского суда. Однако он поступил иначе,— не исключая наличия в действиях Аванесова гражданской вины, Пленум направил дело на разрешение в порядке гражданского судопроизводства.
Анализ судебной практики по гражданским и уголовным делам позволяет сделать вывод, что гражданская неосторожная вина, хотя и может подразделяться на грубую и легкую по тем же общих признакам, что и уголовная неосторожная вина, т. е. в зависимости от степени предвидения вредных последствий и степени долженствования этого предвидения, однако по своему содержанию не совпадает с уголовной виной. Она выходит за ее пределы и включает в себя такое психическое отношение нарушителя социалистического гражданского правопорядка к своим действиям и их результатам, которое (будучи выраженным в противоправном действии), с точки зрения уголовного преследования безразлично, но с точки зрения советского гражданского правопорядка вызывает осуждение.
Отсюда следует, что гражданская вина (если она не связана одновременно с нарушением уголовного закона) является, по общему правилу, менее тяжелой, чем уголовная.
1 «Сб. постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда СССР за 1941 г.», М., 1947, стр. 42.
305
Еще по теме Раздел III ФОРМЫ ВИНОВНОСТИ В ГРАЖДАНСКОМ ПРАВЕ Глава 8. ЗНАЧЕНИЕ ФОРМ ВИНОВНОСТИ:
- § 3. Юридическая техника в древнем обществе (архаичное право)
- Глава 3. ПРАВОВОЙ РЕЖИМ АДМИНИСТРАТИВНОГО ДОГОВОРА
- Р а здел I ОБЪЕКТИВНЫЕ И СУБЪЕКТИВНЫЕ ОСНОВАНИЯ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ И ИХ ЕДИНСТВО
- Раздел II ПОНЯТИЕ ВИНЫ КАК СУБЪЕКТИВНОГО ОСНОВАНИЯ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
- Раздел III ФОРМЫ ВИНОВНОСТИ В ГРАЖДАНСКОМ ПРАВЕ Глава 8. ЗНАЧЕНИЕ ФОРМ ВИНОВНОСТИ
- Глава IV ПРЕДМЕТ ДОКАЗЫВАНИЯ И СОСТАВ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
- § 3. Система наказаний в современном уголовном праве зарубежных государств.
- Глава 3. Юридическая природа понятия преступления
- Принцип презумпции невиновности как основа ответственности обвинителей
- §3. Французская форма уголовного процесса
- Глава первая Общее учение о соединенном процессе
- Глава вторая Соединенный процесс в истории и действующем законодательстве на западе Европы
- § 2. АНГЛИЙСКАЯ ФОРМА УГОЛОВНОГО СУДОПРОИЗВОДСТВА
- § 3. ФРАНЦУЗСКАЯ ФОРМА УГОЛОВНОГО ПРОЦЕССА
- Глава 4 СУДЕБНАЯ РЕФОРМА XIX ВЕКА И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА СОВРЕМЕННЫЙ УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС
- Глава 8 Проблема разнообразия юридических фактов как предпосылок правоотношений
- 9.1. Форма правления в государстве