Глава первая Иностранные законодательства

В римском праве господствовало то общее начало, что нельзя передать другому больше прав, чем сам имеешь - nemo plus juris ad alium transferre potest, quam ipse haberet (I.

54 D. 50, 17). В применении к переходам права собственности это формулировалось так: traditio nihil amplius transferre debet vel potest ad eum qui accipit, quam est apud eum qui tradit (I. 20 pr. D. 41, 1). Исключения из этого правила были немногочисленны и относились к приобретению имущества от казны или от дворов императора и императрицы (1. 2, 3 С. de quadr praescr. 7, 37 § ult. I, de usuc. 2, 6).

Вследствие того, по общим началам римского права, приобретший имущество от лица, которому оно не принадлежало, не становился собственником, хотя бы действовал при том добросовестно (bоnа fide) и на законном основании (ex justo titulo).

К нему всегда мог быть предъявлен иск о праве собственности (rei vindicatio) со стороны действительного собственника имения (in rem actio cumpetit ei qui aut jure gentium, aut jure civili dominium acquisivit - l. 23, D. 1, 6).

Право собственника на такой иск вытекало из самого понятия собственности, как полного и исключительного господства над вещью, подлежащего ограничению лишь в определенно указанных законом случаях.

От истца не только требовалось при этом доказательство законности правооснования, по которому дошло к нему имущество, но он должен был, сверх того, удостоверить законность всех предшествующих переходов имущества, восходя последовательно от непосредственного предшественника его в праве собственности вплоть до первоначального приобретателя имущества. Эта так называемая probatio diabolica, следы которой мы находим, между прочим, в ст. 420 нашего десятого тома, представляла на практике почти непреодолимые затруднения. Спасительным средством являлась здесь давность (usucapio). В древнейшем римском праве, по законодательству XII таблиц, существовала годичная давность для движимости и двухлетняя для недвижимых имений, находящихся в Италии: usus auctoritas fundi bienuium esto, ceterarum гегum annus - Gai 2, 42, 54, 204.

Впоследствии срок давности был увеличен до 10 лет (20 лет между отсутствующими) с распространением ее и на внеитальянские имения. По законодательству Юстиниана различалась обыкновенная и чрезвычайная давность. Для пpиo6pетения права собственности путем обыкновенной давности (трехлетней - для движимости, 10 и 20 летней - для недвижимости) требовалась, со стороны давностного владельца, добросовестность и законное правооснование приобретения; при чрезвычайной давности (praescriptio longissimi temporis) срок полагался больший (30, а в некоторых случаях 40 лет), но зато наличности правооснования не требовалось (1. 8 С. de praescript. 30 vel 40 annor. 7, 39).

Доказательство исполнившейся давности освобождало истца от probatio diabolica. Давность представлялась как бы коррективом чрезмерной строгости и формализма римского иска о праве собственности, и к ней нередко прибегали лица, приобретшие имущество собственно не давностью, а другим, вполне законным и формальным способом. Во всяком случае, раз истцу удалось так или иначе доказать свое право собственности на отыскиваемое им из чужого владения имение, ответчик был обязан возвратить последнее, если не удостоверил принадлежность ему какого-либо вотчинного права на имение (напр. пожизненного владения, залога и т. п.) или наличность такого между ним и истцом правоотношения, в силу второго истец обязался предоставить ответчику владение отыскиваемым имением (exceptio rei venditae traditae). Наличность правооснования и добросовестность владения, сами по себе, не освобождали ответчика от обязанности возвратить отыскиваемое имение собственнику. Они влияли лишь на степень ответственности его за гибель, либо ухудшение, и за доходы имения, находившегося в его владении, также на размер вознаграждения, следовавшего ему с собственника за расходы по этому имению. Значение их выражалось и в том, что добросовестно и на законном основании приобретенное владение защищалось особым иском - actio publiciana. В основании этого иска лежала фикция об исполнившейся давности: владелец считался приобретшим имение по давности, хотя давностный срок еще не истек.

Этой фикцией определялись приметы применения публицианского иска: предметом защиты являлось здесь лишь такое владение, которое заключало в себе все условия, необходимые для приобретения права собственности по давности (обыкновенной - не чрезвычайной). При публицианском иске истцу было достаточно доказать, что ему принадлежит лучшее право на имущество, чем ответчику. Такое доказательство было, сравнительно, легким; поэтому публицианским иском пользовались нередко законные собственники, затруднявшиеся, почему-либо, удостоверить свое право собственности. Таким образом, подобно давности, публицианский иск мог служить средством к ограждению законных прав собственников. Когда при публицианском иске ответчик мог доказать, что и он приобрел имение добросовестно и на законном основании, то все определялось тем, производят ли истец и ответчик свои права от одного и того же или от разных лиц. В первом случае решающее значение имело время приобретения, и преимущество оставалось за первым приобретателем. Во втором случае предпочтение отдавалось правам ответчика, в силу общего начала: in pari causa melior est conditio possidentis (D. de reg. j. 50, 17) [Таково мнение Виндшейда, не всеми, однако, разделяемое - см. Windscheid т. I, §199, примеч.]. Тем более имело это место, если на суде оказывалось, что ответчику принадлежат лучшие права на имущество, чем истцу. Поэтому публицанский иск не служил средством защиты против собственника, который всегда мог противопоставить истцу возражение о принадлежности ему имения (exceptio dominii). Таким образом и здесь, со свойственной римскому праву строгою последовательностью, применялось общее начало, по которому собственник всегда должен иметь перевес перед владельцем, хотя бы приобретшим имение добросовестно и на законном основании.

II.

То же начало по отношению к недвижимому имуществу было принято и во французском гражданском кодексе 1804 года, расходящемся с римским правом лишь во взгляде на момент перехода собственности, именно - приурочивающем его не к передаче, а к совершению сделки (ст.

1183, 1583). Ст. 2182 кодекса прямо постановляет: le vendeur ne transme ? I'acqu?reur que la propri?t? et les droits qu'il avait lui m?me sur la chose vendue, т. е. продавец переносит на приобретателя право собственности и другие права на имущество лишь в том объеме, в каком они принадлежали ему самому.

Первоначальная редакция ст.2182 была иная; именно в ней говорилось, что в силу транскрипции имение переходит к новому собственнику лишь с теми правами, какие принадлежали предшественнику его в праве собственности (I'immeuble ne passe au nouveau propri?taire qu'avec les droits qui appartenaient au pr?c?dent). Но в виду принятого государственным советом начала, что продавец не может перенести на покупщика права собственности, если сам не был собственником, ст. 2182 получила настоящую, более ясную и категоричную редакцию. Подтверждением начала, выраженного в ст. 2182 гр. код., служит ст. 717 (по прежнему изданию 731) код. гр. суд., определяющая, что "окончательное присуждение имения (с публичного торга) переносит на приобретателя только те права собственности на имение, коими пользовался должник".

Из этих общих постановлений само собою вытекает право собственника на отыскание имения из владения лиц, приобретших его от несобственника (action en revendication). На истце лежит в таком случае обязанность доказать свое право собственности.

Вопрос о пределах этой обязанности представляется весьма спорным во французской юридической литературе.

Одни, напр. Лоран, полагают, что истец, как при римской виндикации, должен удостоверить не только факт законного перехода к нему имения, но и законность всех предшествующих переходов, или же доказать, что он приобрел имение по давности. Другие, напр. Обри и Ро, не требуют от истца столь безусловного доказательства его права собственности и находят достаточными доказательство истцом лучших, сравнительно с ответчиком, прав на имение, распространяя таким образом условия римского публицианского иска, не допускаемого по французскому праву [Впрочем, вопрос о допустимости по французскому праву публицианского иска весьма спорный - см.

Аubry еt Rau, т.II, § 219, примеч. 1.], на иск о праве собственности. Как бы то ни было, добросовестность и законный способ приобретения имения не служат возражением против истца, доказавшего свое право собственности, а имеют значение лишь для взаимных расчетов тяжущихся при возврате имения истцу. Следовательно, в общем, французская revendication основана на тех же началах, как и римская rei vindicatio, именно - на признании за собственником безусловного права отыскивать свое имение из чужого владения (ubi rem meam invenio, ibi eam vindico). 23 марта 1855 г. издан во Франции закон о транскрипции. Этот закон не представлял собою нововведения, а являлся как бы возобновлением порядка, установленного в эпоху революции законом 11 брюмера VII года, по которому все акты о переходах имений и вотчинных прав, поскольку имения и права эти могли являться предметом ипотек, подлежали записке (транскрипции) в особые реестры (registres de la conservation des hypoth?ques), по месту нахождения имений, и только в таком случае получали силу относительно третьих лиц.

Составители гражд. кодекса 1804 г. отступили от начала закона 11 брюмера, удержав транскрипцию, как условие для действительности сделки в отношении третьих лиц, лишь при дарственных и завещательных распоряжениях. Вне этих случаев транскрипция имела, по кодексу, значение простой формальности, необходимой для очищения имений от привилегий и ипотек и для применения к обременяющим имение ипотекам и привилегиям 10 и 20 летней давности; кроме того, при продаже имения транскрипция сохраняла за продавцом привилегию, принадлежавшую ему, по закону, в обеспечение недополученной им покупной цены. В силу закона 23 марта 1855 г. все возмездные сделки, влекущие за собой переход, при жизни сторон, права собственности на недвижимые имения, напр., продажа, мена, предбрачные договоры, хотя и переносят право собственности между сторонами, но по отношению к третьим лицам, приобретшим какие-либо права на имение и укрепившим их за собою законным порядком, считаются действительными лишь в том случае, если записаны (transcrits) в подлежащие реестры.

Таким образом, закон 1855 г. создает как бы двойственную собственность. В одно и тоже время является два собственника: с одной стороны незаписанный в ипотечный реестр приобретатель, становящийся собственником по отношению к продавцу, с другой - продавец, продолжающий в отношении третьих лиц считаться собственником. Логически такая двойственность противоречит самому понятию собственности, как права безотносительного, обязательного для всех, существо которого именно и заключается в полном, безусловном господстве над вещью. Логически нельзя и представить себе, чтоб кто-либо по отношению к одним лицам был собственником, а по отношению к другим - не был им. Избежать этой двойственности можно было бы, признав транскрипцию необходимым условием для приобретения права собственности на недвижимые имения. Но, по замечанию Лорана, это было бы слишком для всех стеснительно, тем более, что указываемая двойственность собственности существует только в теории, а на самом деле право собственности, по-прежнему, переходит в силу соглашения, и все значение закона 1851 г. сводится к тому, что в редких, исключительных случаях обмана и недобросовестности со стороны отчуждателя, приобретатель имения, не выполнивший формальности транскрипции, лишается приобретенного права собственности. Закон 1855 г. был вообще направлен к приданию сделкам по имениям большей твердости и прочности, к большему обеспечению прав добросовестных приобретателей имения. Поэтому, с первого взгляда казалось бы, что им установляется бесповоротность прав, записанных в ипотечные реестры, что транскрипция вполне ограждает приобретателя от споров лиц, не числящихся в этих реестрах. На самом деле это не так. Транскрипция защищает приобретателя лишь от споров лиц, приобретших имение от того же лица, как и приобретатель. Если напр. C, купивший имение у A, записался в ипотечный реестр, то хотя бы впоследствии оказалось, что A еще раньше продал то же имение лицу B, - C будет пользоваться преимуществом, раз успел совершить транскрипцию раньше В. Но дело представится в ином виде, если B производит свое право не от A, а напр. от D, предшественника A в праве собственности. Здесь недостаточно уже для C факта записки его акта приобретения в ипотечный реестр, а требуется также, чтоб А, от которого С приобрел имение, был записан в реестре. В противном случае А, в силу общего начала, не мог передать лицу С больше прав, чем самому ему принадлежало, и потому, если за незапискою А в ипотечный реестр А должен был бы, в случае спора, уступить лицу В, то это одинаково относится и к С, преемнику лица А в праве собственности, хотя бы С был записан в ипотечном реестре раньше В. Таким образом, по закону 1855 г. права приобретателя имения не становятся чрез транскрипцию безусловно бесповоротными. Напротив, если из ряда предшественников приобретателя в праве собственности хотя бы один оказался незаписанным в ипотечный реестр, права приобретателя могут подлежать спору. Поэтому приобретению имения всегда должна предшествовать справка по ипотечному реестру. Однако, если б даже по реестру оказалось, что все предшествующие переходы права собственности были записаны в ипотечном реестр, приобретатель все же не может быть вполне уверен в непоколебимости и бесспорности своего приобретения, ибо, в силу общего начала, транскрипция не переносит на приобретателя больших, против принадлежавших отчуждателю, прав, и потому недействительность какого-либо из предшествующих переходов имения не покрывается последующими транскрипциями и всегда может служить основанием к спорам против прав приобретателя. Единственным, вполне достоверным и неопровержимым доказательством права собственности остается и после закона 1855 г. давность. Но и с этой точки зрения предварительная справка покупщика имения с ипотечным реестром весьма полезна: покупщик может проследить по этому реестру все предшествующие переходы имения и, последовательно восходя от одного перехода к другому, удостовериться, что имение бесспорно принадлежит отчуждателю в виду истечения тридцатилетней давности. Излагаемый здесь взгляд на силу и последствия закона 1855 г. заимствован у Лорана (ср. напр. т. XXIX §§ 163 и 164) и у Обри и Ро (т. II § 209 примеч. 99). Во французской юридической литературе существует и другое мнение (напр. у Pont, des privileges et hypoth?ques §§ 261 и 1292), придающее более широкое значение транскрипции. Разбор этих мнений не входит в нашу задачу, почему мы и ограничились приведением взглядов тех писателей, которые казались нам наиболее авторитетными. Во всяком случае, как ни толковать закон 1855 г., он представляется отступлением от общего начала, по которому нельзя передать другому больше прав, чем сам имеешь, уж потому, что из двух продаж имения, совершенных одним и тем же лицом, он отдает преимущество не той, которая последовала раньше, а той, которая была раньше записана в ипотечный реестр, хотя в момент совершения ее продавец, в силу ст. 1583 гр. код., не был уже собственником. Постановление это было вызвано необходимостью оградить приобретателей имений от недобросовестности продавца.

III.

Закон 1855 г. остановился на полдороге. Более последовательными оказались германские ипотечные законодательства, родоначальником которых был прусский ипотечный устав 1783 г. Начала, принятые в них, коренятся в древнейшем юридическом быту германцев, у которых отчуждение и залог недвижимой собственности происходили всегда гласно, при участии общественной власти и обставлялись торжественными формальностями. Правда, впоследствии, под влиянием римского права, водворилась почти повсеместно негласность переходов земельной собственности и возникла целая система тайных привилегий и залогов, но уже начиная с XVIII столетия идет ряд попыток вернуться к прежним германским началам. Это вызывалось необходимостью. Отсутствие гласности в области поземельных сделок лишало их твердости и прочности. Все зависело от большей или меньшей добросовестности отчуждателей и залогодателей. Самые предусмотрительные покупатели не были вполне ограждены от споров: имение всегда могло оказаться непринадлежавшим отчуждателю или раньше проданным другому лицу. Точно в таком же положении находились лица, помещавшие свои капиталы под залог недвижимости, так как никогда не могли быть уверены в том, что имение не обременено другими долгами и залогами и что залогодатель есть действительный собственник имения.

Между тем жизнь шла своим чередом. В числе выдвинутых ею в XVIII и XIX столетиях потребностей одною из главных является развитие земельного кредита. Отсюда все более и более усиливающееся стремление к преобразованию области поземельных правоотношений. Главный недостаток заключался здесь в отсутствии гласности. Этим, само собою, определилось направление и задачи реформы. В основу ее везде положена гласность (Offentlichkeit, Publicitat), хотя пределы применения таковой не везде определены одинаково [При дальнейшем изложении мы будем, главным образом, иметь в виду прусские ипотечные законы 5 мая 1872 г.].

Все касающиеся имений сведения сосредоточиваются в вотчинной (ипотечной) книге (Grund, Hypothenbuch), ведение которой принимает на себя правительство. Каждое имение получает в этой книге особый отдел (Folium, Blatt). В вотчинной книге означаются: пространство и состав имения, название и местоположение его, лицо, которому оно принадлежит, вотчинные права и долги, обременяющие имение, ограничения собственника в праве распоряжения и т. п. данные. Вотчинная книга гласна; она доступна рассмотрению каждого [Ст. 7 австр. ипот. зак. 28 июля 1871 г.: вотчинная книга гласна; каждый вправе рассматривать ее в присутствии должностного лица вотчинного установления и получать из нее копии и выписки, выдаваемые хранителем вотчинных книг за его ответственностью.], по крайней мере, каждого, имеющего в том интерес [Ст. 19 прусск. полож. о вотч. кн. 1872 г.: рассматривать вотчинную книгу... дозволяется каждому, кго, по мнению начальника вотчинного установления, имеет в том законный интерес.]. Гласность вотчинной книги дает возможность лицам, вступающим в сделку с собственником имения, ознакомиться предварительно с юридическим, даже отчасти экономическим положением последнего. Но этого мало. Следовало принять меры к тому, чтобы вотчинная книга не вводила в заблуждение лиц, на основании ее действующих. Конечно, гласность вотчинной книги, сама по себе, уж в значительной степени устраняет ошибки и злоупотребления, но они все же возможны, на практике даже неизбежны. Между тем, раз вотчинная книга признана гласною, общедоступною, раз ей придано значение официального источника сведений об имении, каждый вправе полагаться на достоверность заключающихся в ней данных, вправе рассчитывать, что правительство, взявшее на себя ведение вотчинной книги, примет на себя и ответственность за верность ее. И вот, законодатель объявляет вотчинную книгу полным и достоверным источником сведений, для внесения которых она назначена: что написано в вотчинную книгу, то достоверно; чего нет в ней, то не существует. Приобретение, переходы и прекращение вотчинных прав на имение должны происходить по вотчинной книге. Собственником, залогодержателем имения считается лишь тот, кто числится таковым в вотчинной книге. Пусть в действительности ему не принадлежит право собственности или право залога, - это не меняет дела: истина должна уступить здесь принятой законодателем фикции о достоверности вотчинной книги.

Таким образом, гласность необходимо ведет к признанию бесповоротными прав, приобретаемых на основании вотчинной книги.

Тою же гласностью объясняются и так называемые начала специальности и старшинства (Specialit?t und Priorit?t). В самом деле, раз из вотчинной книги должны явствовать все обременяющее недвижимую собственность долги и права, а книги эти приурочены к определенным вотчинным единицам, то тем самым делается невозможным внесение в вотчинную книгу залогов и прав на неопределенное недвижимое имущество. Несовместимо с гласностью вотчинной книги и внесение в нее долгов на неопределенную сумму. Оттого везде, с введением ипотечной системы, исчезли вместе с тайными ипотеками и так называемые общие ипотеки (hypotheka generalis), относившиеся не к определенным имениям, а ко всему (настоящему и будущему или только настоящему) имуществу должника; прекратилось также установление ипотек на неопределенную сумму.

Затем, в виду гласности вотчинной книги, необходимо, чтоб из нее было ясно, в каком отношении находятся между собою внесенные в нее права и в каком порядке они подлежат удовлетворению из имения. Иначе старшинство прав, внесенных в вотчинную книгу, оказалось бы зависящим от случайных, вне книги лежащих обстоятельств, что опять-таки не соответствует понятию о вотчинной книге как о полном источнике сведений о юридическом положении имения. Вступающий в сделку с собственником имения был бы лишен при этом возможности расчесть, какое место займет его право в ряду прочих вотчинных прав, а такой расчет для него весьма важен, ибо им определяется степень обеспеченности его права. Необходимо, следовательно, чтоб старшинство вотчинных прав было приурочено к вотчинной книге: именно оно должно определяться временем или порядком внесения в нее прав [Согласно ст. 17, 34 и 36 прусск. зак. 1873 г. о приобр. пр. собств. и ст. 45 прусск. полож. о вотч. кн., старшинство определяется: между записями одного и того же отдела - порядком внесения, между записями разных отделов - днем внесения.].

Возвращаясь к началу бесповоротности, мы в той же самой гласности, из которой оно вытекает, находим и пределы, ограничивающие его применение.

В силу начала гласности, вотчинная книга считается достоверною и, вследствие того, признаются бесповоротными такие права, которые приобретены на основании вотчинной книги. Значит, для признания права бесповоротным требуется приобретение права на основании вотчинной книги. Приобретатель должен в момент приобретения основываться на данных вотчинной книги, полагаться на верность их. В таком положении может находиться лишь тот, кто не принимал участия в сделке, на основании которой внесены данные, приводимые им в защиту своего права. Если же он или наследодатель его участвовали в этой сделке, то он не может основывать своих расчетов на записи о такой сделке, ибо, по общим началам гражданского права, обязан подчиняться всем последствиям сделки, независимо от того, в каком бы виде она ни была внесена в вотчинную книгу. Вот первое ограничение начала бесповоротности.

Затем и про такого приобретателя, который знает, что оправдывающие его приобретение данные вотчинной книги неправильны, никак нельзя сказать, что он действует на основании ее. Следовательно и он не подходит к числу лиц, ограждаемых бесповоротностью. Напротив, его права всегда могут быть оспорены на основании таких данных, которые хотя и не явствовали из вотчинной книги, но были известны ему в момент приобретения им права. Таким образом вотчинная книга, по самому назначению своему, ограждает лишь добросовестных приобретателей прав. Это и справедливо. Закон не может и не должен покровительствовать недобросовестности; иначе поколеблено было бы наше уважение к закону.

Оправданием бесповоротности прав, приобретаемых по вотчинной книге, служит фикция о достоверности последней. В тех случаях, когда вотчинная книга расходится с действительностью, когда следовательно приобретение права основано на неверных данных, бесповоротность такого приобретения является отступлением от общих норм гражданского права и всегда сопряжена с нарушением чьих-либо законных прав. Понятно отсюда стремление законодателя ограничить применение бесповоротности, по возможности, тесными рамками, допуская ее лишь там, где того требует необходимость. Такая необходимость представляется в случае добросовестного приобретения вотчинного права по возмездной сделке. Приобретатель должен быть здесь огражден от признания его права недействительным: он действовал добросовестно, в расчете на верность вотчинной книги; он приобрел право не даром, а за известный эквивалент. Лишить его приобретенного им права значило бы совершенно незаслуженно подвергнуть его ответственности, иногда весьма тяжелой, за чужую недобросовестность, значило бы идти в разрез с самой целью ипотечной системы, заключающеюся в упрочении земельного кредита. Совершенно иначе представляется дело при безвозмездных сделках. По самому существу своему, эти сделки основаны не на взаимных расчетах сторон, а на щедрости одной из них; приобретателю нет здесь надобности справляться с вотчинной книгою: он не подвергается никакому риску, не уплачивает никакого вознаграждения за приобретаемое им право. Отсуждение от него последнего равносильно потере им случайно и даром полученной выгоды и не влечет для него прямого ущерба. Наоборот, чрез признание его приобретения бесповоротным, всегда нарушаются чьи либо законные права. Жертвовать этими правами, с исключительной целью доставить выгоду приобретателю по безмездной сделке, было бы очевидно слишком несправедливо. К тому же защита прав, приобретаемых безвозмездно, не входит в задачу ипотечных законодательств, как не имеющие прямого отношения к земельному кредиту.

Этими соображениями объясняется, почему во многих ипотечных законодательствах (напр, в прусском) [По ст. 9 прусск. зак. 5 мая 1872 г. о приобр. пр. собств. запись о переходе права собственности и вытекающие из него последствия могут быть оспорены на основании общих начал гражданского права. Но права, приобретенные до того третьими лицами возмездно и добросовестно, на основании вотчинной книги, остаются в силе.] бесповоротностью пользуются лишь права, приобретенные по возмездным сделкам.

Таким образом, в общем, область применения начала бесповоротности везде более или менее ограничена. Но и в этих, сравнительно тесных пределах, бесповоротность являлась бы слишком опасною для лиц, права которых могут быть ею нарушены, если б одновременно с принятием начала бесповоротности не принимались везде меры к ограждению законных прав на недвижимые имения. Прежде всего, самая гласность вотчинной книги и ведение ее органами правительственной власти являются уже значительными гарантами ее достоверности. Затем, первоначальному заведению вотчинных книг предшествует везде вызов всех заинтересованных лиц, с назначением им более или менее продолжительного срока для заявления о своих правах и для представления возражений против таких записей, которыми их права могли бы быть нарушены. Производству этому стараются везде придать самую широкую гласность, чтоб поставить лиц, которым принадлежат какие-либо права на имение, в полную возможность своевременным вступлением в дело оградить свои интересы. Но и эти предосторожности не всегда считаются достаточными; немедленное наступление бесповоротности прав, внесенных во вновь заведенную вотчинную книгу, кажется слишком опасным: назначается новый срок и лишь по истечении его начало бесповоротности вступает в полную силу [Примером могут служить правила австрийского закона 25 июля 1871 г. о производстве по первоначальному заведению вотчинных книг (ст. 5-17). По составлении проекта новой вотчинной книги делается публикация об открытии производства по заведению вотчинной книги. Этою публикацией все заинтересованные лица приглашаются к заявлению в определенный срок (не больше 1,5 года и не менее года) своих прав и возражений. По истечении этого срока производится вторично публикация, в которой назначается новый срок (не больше года и не меньше 6 месяцев), и лишь с истечением этого срока вотчинная книга вступает в полную силу.]. Таким образом, то производство, при котором всего легче могут встретиться обманы и злоупотребления, именно - первоначальное заведение вотчинной книги, обставлено всевозможными мерами к ограждению существующих законных прав собственников имений и других лиц.

Заботы об охранении этих прав продолжаются и после заведения вотчинной книги.

Внесение записей допускается лишь на основании таких документов, форма которых устраняет сомнение в их подлинности [Так напр., ст. 33 прусск. полож. о вотч. кн. 5 мая 1872 г. постановляет, что внесение или погашение записей в вотчинной книге производится лишь на основании документов, совершенных или засвидетельствованных судебным либо нотариальным порядком.]. Самый порядок внесения записей определяется таким образом, чтоб предупредить возможность подлогов и обманов [Напр., по ст. 44 прусск. полож. о вотч. кн. каждая запись в вотчинной книге обязательно подписывается начальником вотчинного установления и хранителем вотчинной книги.]. Государство принимает на себя ответственность за ущерб и убытки, понесенные кем-либо вследствие неправильных действий вотчинных установлений [Согласно ст. 29 прусск. полож. о вотч. кн.: потерпевший убытки по вине должностного лица вотчинного установления вправе взыскивать таковые с государства, если сторона, получившая прибыль вследствие неправильного действия должностного лица, и само это должностное лицо не в состоянии вознаградить его за понесенные им убытки. Между прочим, в Австралии, по действующему там акту Торренса 1842 г., при вотчинных установлениях имеется даже особый страховой фонд, назначенный, между прочим, для вознаграждения лиц, потерпевших какие-либо убытки по вине должностных лиц вотчинных установлений.]. Создается целая система охранительных отметок (Protestationen, Verwahrungen), позволяющая всякому, чьи права могли бы подвергнуться опасности при применении начала бесповоротности, парализовать, устранить на время действие этого начала, внесением охранительной отметки в обеспечение своего права [Об охранительных отметках по прусскому праву см. мое сочинение: "Вотчинные установления и вотчинное производство в Пруссии". С.-П.-Б. 1886 г. (стр. 135-147). - Прим. автора.]. Наконец, в некоторых законодательствах бесповоротность и по отношению к текущим записям, вносимым в вотчинную книгу, наступает лишь с истечением известного срока со времени внесения [По австрийскому ипотечному закону 25 июня 1871 г. внесенные статьи могут быть оспариваемы: в течение 30 дней, если постановление о внесении статьи вручено в округе судебной палаты, которой подведомственно ипотечное установление; 60 дней, если оно вручено вне округа этой палаты, и 3 лет, если сторона, против которой внесена статья, вовсе о ней не уведомлена (ст. 127 и 64). Затем по ст. 62 польского ипот. устава 14 апреля 1818 г. бесповоротность договорных ипотек наступает лишь по истечении 6 недель со времени внесении их.].

В итоге рассмотрение действующих ипотечных законодательств приводит к тому заключению, что бесповоротность, как отступление от общегражданского начала, по которому нельзя передать другому больше прав, чем сам имеешь, допускается везде лишь в пределах строгой необходимости, точно указанных в законе, и везде связана с принятием целого ряда мер к ограждению существующих законных прав собственника в имениях и других лиц.

<< |

↑

Источник: Лыкошин А.И.. Об отыскании недвижимых имений из чужого владения. - СПб.: Типография Правительствующего Сената.. 1888

Еще по теме Глава первая Иностранные законодательства:

- Бизнес, предпринимательство - Военное дело - Гуманитарные науки - Исторические науки - Маркетинг, реклама и торговля - Медицина - Менеджмент - Политология - Психологические дисциплины - Социология - Экологические дисциплины - Экономические науки - Юридические науки -