ЯЛТА: ДО И ПОСЛЕ

К началу 1944 года военно-политическая обстановка в мире стала все больше определяться победами Красной Армии на советско-германском фронте. В марте советские войска пересекли румынскую границу и начали освобождение народов Восточной Европы.

В результате восстановления военно-промышленных предприятий на востоке страны и дозированной помощи со стороны союзников в начале года Красная Армия уже превосходила показатели противника по артиллерии примерно в 1,7 раза, по боевым самолетам в 3 раза: Только по танкам и самоходным артиллерийским установкам воюющие стороны пока еще имели примерное равенство.

За два с половиной года войны советские воины обрели опыт ведения боевых действий, а их полководцы и военачальники — опыт планирования и проведения крупных

наступательных и оборонительных операций. К этому времени Советский Союз представлял собой единый слаженно работающий механизм, нацеленный на победу. Все говорило за то, что теперь Красная Армия и без обещанного союзниками второго фронта сможет завершить разгром фашистской военной машины. Кажется, это стали понимать и западные союзники. Во всяком случае, с начала 1944 года они стали более оживленно готовиться к высадке десанта на севере Франции.

В истории Второй мировой войны вопрос об открытии второго фронта на Западе Европы занимает особое место. Советское правительство с самых первых шагов формирования антигитлеровской коалиции старалось побудить союзников начать военные действия против Германии в Западной Европе, оттянуть на себя хотя бы часть немецко-фашистских дивизий, вторгшихся в пределы Советского Союза, и тем самым разрядить близкую к катастрофической ситуацию на Восточном фронте.

Вначале, до декабря 1941 года, пока Соединенные Штаты еще не вступили в войну, советское правительство пыталось воздействовать на руководство Великобритании. Первый разговор по поводу срочного открытия военных действий на западе Европы состоялся между советским наркомом иностранных дел В.

Казалось бы, Англия должна была проявить интерес к тому, чтобы СССР не потерпел поражение, — ясно, что оно неминуемо обернулось бы и поражением Англии. Значит, в Лондоне должны были быть заинтересованы и в помощи Красной Армии на поле боя. Но руководство Великобритании, видимо, придерживалось иной логики. По мнению английского премьера, высказанному им президенту США в Вашингтоне на встрече в декабре 1941 — январе 1942 гг., пока «ни Великобритания, ни Соединенные Штаты не должны принимать никакого участия в этих событиях» (1).

Принято считать, что президент США высказал иную точку зрения. Возможно, в декабре 1941 года, с учетом

сложного положения на советско-германском фронте, а также того шока, который был вызван трагическими результатами нападения Японии на американскую военно- морскую базу Перл-Харбор 7 декабря 1941 года, это так и было. Но, как оказалось впоследствии, Рузвельт не один раз позволил Черчиллю уговорить себя, когда речь заходила об очередном переносе срока открытия второго фронта в Европе. Если верить тому, что написал его сын Э. Рузвельт в книге «Его глазами», а не верить ему нет причин, эта уступчивость президента не была случайной. Сын вспоминал, что, рассказывая о той роли, которую США должны были сыграть во Второй мировой войне, отец говорил: «Ты представь себе, что это футбольный матч. А мы — резервные игроки, сидящие на скамейке. В данный момент основные игроки — это русские, китайцы и в меньшей мере англичане. Нам предназначена роль игроков, которые вступят в игру в решающий момент... Я думаю, что этот момент будет выбран правильно». (2).

Не правда ли, что высказывания Черчилля и Рузвельта в чем-то похожи? Их объединяет не только нежелание вступить в войну на стороне своего восточного союзника в настоящее время, но и то, что они оба не исключали возможности участия в последнем акте драмы, вступив в игру «в решающий момент».

Но то было в дальнейшем. А весной 1942 года в Соединенных Штатах и в Англии возникла мощная волна критики со стороны самых широких слоев населения, требовавших оказать помощь России. Не учитывать этого было невозможно. Первым принял решение президент США. В апреле 1942 года он написал английскому премьеру: «Ваш и мой народ требуют создания фронта, который ослабил бы давление на русских, и эти народы достаточно мудры, чтобы понимать, что русские сегодня уби

вают больше немцев и уничтожают больше техники, чем вы и мы вместе взятые» (3).

Вслед за этим посланием, которое, видимо, не осталось без ответа, со стороны Рузвельта последовал первый сигнал советскому руководству о возможности открытия второго фронта в Европе. В личном секретном послании Сталину, полученном в Москве 12 апреля года, президент США высказал мысль о возможной встрече в Вашингтоне с Молотовым, которого сопровождал бы доверенный генерал, для обсуждения предложения, связанного с использованием американских вооруженных сил для облегчения положения на советско-германском фронте.

Встреча Молотова с Рузвельтом состоялась в Вашингтоне в мае 1942 года и, как тогда считали, завершилась успешно. Во всяком случае, в совместном советско-американском коммюнике говорилось о достижении договоренности «в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году» (4).

Английский премьер, с которым Молотов вел переговоры в Лондоне на обратном пути из Вашингтона, был более осторожен.

Общественное мнение было успокоено, но не надолго. Спустя всего несколько недель после обещания открыть второй фронт осенью 1942 года, западные союзники забрали это обещание обратно. Инициатором этого неблаговидного шага был Черчилль. Выдав Молотову «вексель» на высадку первого эшелона войск союзников на севере Европы в 1942 году, он тут же стал убеждать Рузвельта в необходимости отказаться от данного Москве обещания и вместо десанта в Нормандии предпринять военную акцию в Северной Африке. На состоявшихся на этот счет англо-американских переговорах в Лондоне американцы, делегацию которых возглавлял Г. Гопкинс, вначале высказались против инициативы английского премьера. Однако им не удалось переубедить Черчилля. Как считают некоторые исследователи, это произошло из-за пассивности, проявленной президентом США, который не счел нужным лично обсудить этот вопрос с английским премьером. С учетом взглядов, высказанных

Рузвельтом сыну, эта пассивность вполне объяснима. Советскому правительству было дано новое обещание начать операцию на севере Франции, но уже в следующем году. К этому времени западные союзники, дескать, смогут подготовить для десантирования более крупные силы.

Отказ союзников от ранее принятого обязательства обрекал Советский Союз на продолжение битвы с объединенными силами фашистского блока в Европе в одиночку, по крайней мере, еще на один год. (Вместе с Германией в 1941 году против СССР первоначально выступили:              Венгрия, Румыния, Финляндия и Италия.

Испания вступила в войну на стороне Германии позже.) Реально эта отсрочка продлилась два с лишним года. Впоследствии английский фельдмаршал Б. Монтгомери в своих воспоминаниях напишет: «Когда североафриканский проект («Факел») был одобрен, все понимали, что это означает не только отказ от всяких операций в Западной Европе в 1942 году, но и утрату возможности подготовить в Англии военные силы для атаки через Ла- Манш в 1943 году» (5).

Реакция действительно была настолько резкой, что Черчилль, опасаясь осложнений в советско-английских отношениях, поспешил в Москву, чтобы хоть как-то сгладить возникшие трения. На состоявшейся встрече Сталин вручил ему письменный меморандум, в котором, в частности, подчеркивалось, что «... отказ Правительства Великобритании от создания второго фронта в 1942 году в Европе наносит моральный удар всей советской общественности... Я уже не говорю о том, что затруднения для Красной Армии, создающиеся в результате отказа от создания второго фронта в 1942 году, несомненно, должны будут ухудшить военное положение Англии и всех остальных союзников». Далее высказывалось мнение, что «...1942 год представляет наиболее благоприятные условия для создания второго фронта в Европе, так как почти все силы немецких войск, и притом лучшие силы, отвлечены на Восточный фронт» (6). Против этой резкой оценки решения западных союзников было трудно что-либо возра

зить. Черчиллю с трудом удалось переключить разговор на другую тему. type="1"> год начался с блестящей победы Красной Армии под Сталинградом. Ее значение и влияние на ход и исход Великой Отечественной и вообще Второй мировой войны трудно переоценить. Но до победы над гитлеровской коалицией было еще далеко. В первые месяцы 1943 года правительства США и Великобритании еще вспоминали о своем обязательстве открыть второй фронт в наступившем году. Но потом, видимо, оценив, что «решающий момент» еще не наступил, они в начале июня 1943 года официально сообщили советскому правительству, что не смогут открыть второй фронт в Западной Европе и в 1943 году, но обещают сделать это весной 1944 года. Союзники уведомили также, что, вместо второго фронта на севере Франции, они намерены в текущем году сосредоточить свое внимание на Средиземноморье, начав с высадки союзных войск на о.

Свое решение отложить открытие второго фронта еще на год западные союзники мотивировали рядом факторов, помешавших концентрации достаточных сил и средств в Англии. В первую очередь, они ссылались на отсутствие нужного количества десантных судов, часть которых «в силу необходимости... была отправлена в юго-западную часть Тихого океана, на Алеутские острова и в Средиземное море». Что это была за «необходимость», доподлинно не известно. Однако известно то, что после впечатляющей победы советских войск у Сталинграда в феврале 1943 года в США вновь раздались голоса критиков политики Рузвельта, осуждавших его за «противоестественный союз с коммунистами» и утверждавших, что победа СССР в войне может -быть для США опаснее, чем победа германского фашизма. Кто знает, как эти предупреждения преломились в сознании сотрудников англо-американского Объединенного штаба, готовивших решение, ставшее основанием для переноса срока открытия второго фронта? Во всяком случае, на размышление об этом наводят высказывания таких видных американских политиков, как Ростоу и Маккарти. Ростоу, например, утверждал, что «начало холодной войны следует отнести к тому времени, когда было решено, что Сталинград продержится, — примерно к началу 1943 года» (7).

Маккарти сказал с еще большей уверенностью: «Можно утверждать, что третья мировая война началась с русской победы у Сталинграда» (8). Скорее всего, в этих словах выражены личные оценки, но они тем не менее свидетельствуют о том, что после Сталинграда в сторону советско-американского военного сотрудничества потянуло холодком.

Реакция советского правительства на новый перенос срока открытия второго фронта была не менее болезненной, чем в предыдущий раз. Сталин резко заявил, что Советское правительство «не находит возможным присоединиться к такому решению, принятому к тому же без его участия и без попытки обсудить этот важный вопрос» (9).

Возможно, с целью того, чтобы хоть как-то подсластить пилюлю, Черчилль, выступая 31 августа 1943 года в Квебеке по радио, заявил: «За последние два года мы слышим много различных разговоров об открытии так называемого второго фронта в Северной Франции против Германии. Каждому ясно, сколь желательной была бы такая колоссальная военная операция. Совершенно естественно, что русские, которые несут на себе основное бремя борьбы против германских армий, находящихся на их фронте, беспрерывно требуют, чтобы мы провели эту операцию, и жалуются и даже упрекают нас в том, что мы не сделали этого раньше. Я не осуждаю их за то, что они так говорят. Они сражаются так великолепно и нанесли такой колоссальный ущерб военной мощи Германии, что ни одно слово из всего того, что они могут сказать, подвергая честной критике нашу стратегию или тот вклад, который мы пока что внесли в ходе войны, не может быть дурно истолкован нами и не уменьшит нашего восхищения их воинской доблестью и успехами. Когда-то мы имели прекрасный фронт во Франции, однако он был разнесен на куски концентрированной мощью Гитлера; а надо сказать, что легче допустить разгром фронта, чем снова создать его... Судя по последним сообщениям с фронтов России, маршал Сталин явно не теряет времени даром. Вся Британская империя поздравляет его с блестящей летней кампанией и с победами под Орлом, Харьковом и Таганрогом, в результате которых освобождена огромная русская территория и уничтожено много сотен тысяч немецких захватчиков» (10).

Дискуссия по поводу открытия второго фронта была продолжена на состоявшейся с 28 ноября по 1 декабря года Тегеранской конференции. И на этот раз Черчилль предпринял попытку отсрочить начало операции «Оверлорд» (так было зашифровано название намечаемой высадки союзных войск в Нормандии). Он настаивал на том, чтобы этой операции предшествовали военные акции союзников в восточной части Средиземного моря и на Балканах. Но на этот раз маневры английского премьера не увенчались успехом. Его планы не были поддержаны не только Сталиным, но и Рузвельтом. Возможно, это было следствием согласия советской стороны с предложением Рузвельта принять участие в войне с Японией. В итоговом документе «Военные решения Тегеранской конференции», в частности, говорилось, что «операция „Оверлорд“ будет предпринята в течение мая года вместе с операцией против Южной Франции». Это было, безусловно, важное решение, но полной надежды на его осуществление, с учетом взглядов Черчилля, все же не было.

Сколько раз еще переносился бы срок открытия второго фронта, если бы война затягивалась, сказать трудно. Но война шла к завершению, и весной 1944 года, когда Красная Армия переступила западную границу СССР, они больше не могли медлить. Теперь каждый месяц отсрочки грозил тем, что советские войска слишком далеко вторгнутся в Западную Европу, и большое число государств окажется под влиянием Советов. Явно наступал тот самый «решающий момент», который, по мнению Вашингтона и Лондона, требовал вмешательства в ход событий на Восточном фронте.

Высадка десанта в Нормандии началась 6 июня года.

Многие исследователи считают, что отношение западных союзников к вопросу об открытии второго фронта не было обусловлено их намерением до поры до времени оставаться на скамейке «резервных игроков». Говорят, что более важную роль играли идеологические причины и связанные с ними элементы недоверия к СССР как носителю коммунистических идей. Но ведь и Советский Союз имел веские причины не доверять союзникам, хотя бы потому, что не так давно американские и британские войска участвовали в интервенции против молодой Советской России. Поэтому вряд ли

этот довод мог иметь решающее значение в условиях, когда и американцам, и англичанам, и советским людям угрожала столь серьезная сила, как военная машина гитлеровского блока, опиравшаяся на экономическую мощь всей континентальной Западной Европы. Если бы союзные державы не отдавали себе отчет в том, что без сотрудничества с Советским Союзом им будет трудно одолеть эту силу, вряд ли вообще состоялась коалиция. Именно поэтому, несмотря на различия в идеологии и в оценках складывающейся ситуации, три великие державы при необходимости искали и находили компромиссы. Правда, разногласия между ними не уходили в небытие, а лишь отступали на второй план. Когда же вдали забрезжил свет победы, противоречия и различия в интересах вновь стали ощутимыми. Теперь они касались послевоенного устройства Европы и мира.

Особенную активность проявлял английский премьер. С одной стороны, его беспокоили намеки Рузвельта на необходимость обсуждения проблемы опеки над колониальными и зависимыми народами — эти намеки Черчилль расценивал как намерение США затронуть интересы Британской империи. С другой стороны, его, как ярого противника коммунистических идей, настораживало присутствие советских войск на территории все большего числа государств Европы.

Намеки Рузвельта вскоре стали понятны. Президент США действительно хотел косвенно затронуть статус некоторых английских заморских владений. Однако, встретив резко негативную реакцию со стороны Черчилля и не желая ссориться с союзником, он согласился с тем, что проблема опеки не затронет интересов Великобритании. Иное дело — присутствие советских войск в Европе. Здесь Черчилль хотел любым доступным ему способом добиться от Советского Союза заверений в том, что в странах, где находятся советские войска, не будет насаждаться коммунистическая идеология. Он считал, что это дело не терпит отлагательства, и поэтому добивался скорейшей встречи «Большой тройки». Но Сталин, ссылаясь на занятость военными делами, а Рузвельт — на предстоящие президентские выборы, предлагали организовать встречу в более удобное для них время.

Впрочем, выборы не помешали президенту США встретиться с Черчиллем. Встреча состоялась в Квебеке в сентябре 1944 года, как сообщалось, с целью обсуждения

вопросов военных действий в Азии и Европе. Как стало известно, на встрече оба союзника были единодушны в том, что настало время ускорить наступление англо-американских войск в Европе. Не сошлись они только в одном: британский премьер вновь делал особый упор на необходимости начала военных действий на Балканах, а американская сторона не была с этим согласна. Относясь к доводам Черчилля с пониманием, она все же выступала против распыления сил и средств. В официальном итоговом документе говорилось, что «главные усилия будут сосредоточены на левом фланге», то есть на северо-западе Европы. Сталину было сообщено, что такое решение было принято с учетом соображений «быстро продвигаться вперед в целях уничтожения германских вооруженных сил и проникновения в сердце Германии. Что касается Балкан, то там, по словам союзников, они намерены продолжать операции военно-воздушных сил и операции типа ,,коммандос“» (11).

Конечно, на встрече в Квебеке президент США и премьер Великобритании не могли не коснуться в беседах темы нового оружия — ведь два года назад они договорились о совместной американо-английской разработке атомной бомбы. Рассуждали о влиянии этого оружия — если оно будет создано в намеченные сроки — на исход войны и на послевоенную политику. Но это был их секрет, и Сталину о нем, естественно, ничего не сообщалось.

Между тем обстановка на советско-германском фронте стремительно менялась. В начале сентября советские войска вступили на территорию Болгарии не только без боя, но и были встречены по-братски. Предпринятая союзниками попытка взять под свой контроль один из портов и несколько болгарских аэродромов успеха не имела. Прибывшим в Болгарию союзным офицерам было сказано, что в Болгарии «в помощи союзников надобности не имеется». Как рассказывал генерал армии С. М. Штемен- ко, Сталин, узнав о таком ответе, строго указал Генштабу на необходимость учиться дипломатическому обращению с союзниками — в данном случае, сказал он, следовало предложить союзным офицерам вначале согласовать вопрос о размещении подразделений союзных войск в Болгарии с Москвой.

В сентябре же по согласованию с Верховным Главнокомандующим Народно-освободительной Армией маршалом И. Б. Тито советские войска вступили в Югославию. К концу месяца Красной Армией было освобождено более 20 населенных пунктов.

Черчилля беспокоило не только то, что все бблыпая часть территории Европы освобождается советскими войсками, но и то, что Красная Армия вступила именно на Балканы, что в Болгарии, по существу, совершается социалистическая революция, а в Югославии продолжает утверждаться коммунистический режим Тито. Поэтому обеспокоенный британский премьер решился на двустороннюю встречу со Сталиным, официально предложив обсудить вопросы вступления СССР в войну с Японией и судьбу Польши. Темы, касающиеся Югославии и Греции, были только упомянуты. Однако эти-то упомянутые темы и польский вопрос представляли для Черчилля главный интерес.

На встрече, состоявшейся в Москве в первой декаде октября 1944 года, британский премьер решил пойти в открытую. Сославшись на интересы Великобритании в восточноевропейских странах, он предложил обсудить такое решение: СССР имел бы 90% влияния в Румынии, Великобритания — 90% влияния в Греции; и обе стороны по 50% влияния в Югославии. Сталин от обсуждения этого предложения отказался. И все же московская встреча несколько успокоила Черчилля. Он убедился в том, что Советское правительство не намерено посылать свои войска в Грецию и на Адриатическое побережье Средиземного моря и что оно выведет свои войска из Югославии, как только это станет возможным. При этом британский премьер «выразил понимание» в отношении того, как развиваются события в Болгарии.

Что касается вопроса о Польше, то к нему британский премьер традиционно проявлял особый интерес. Черчилль неоднократно подчеркивал, что поскольку именно нападение Германии на Польшу, положившее начало Второй мировой войне, заставило Великобританию выступить против агрессора, судьба Польши имеет для англичан особое значение. Поэтому еще в ноябре 1943 года на конференции в Тегеране он высказал Сталину свои соображения в отношении послевоенных польских границ. Тогда советский руководитель выразил сомнение в правомерности решения этого вопроса без участия поляков.

Однако в общем виде разговор все же состоялся. В нем принял участие также министр иностранных дел Великобритании Иден. Вот как воспринял суть разговора Черчилль: «Иден отметил, что его очень поразило заявление Сталина о том, что поляки могут продвинуться на запад вплоть до Одера... Сталин сказал, что русские не хотят ничего, что принадлежит другому народу, хотя они, возможно, откусят что-нибудь у Германии. Иден сказал, что то, что Польша потеряет на востоке, она может получить на западе. Сталин ответил, что такая возможность существует, но он не знает, как поступить в данном деле. Тогда я показал при помощи трех спичек, как я себе представляю передвижение Польши на запад. Это понравилось Сталину, и на этом мы разошлись» (12). Как известно, этот подход и стал основой для определения будущих польских границ. Здесь у сторон не было принципиальных разногласий.

Там же, в Тегеране, на одном из заседаний «Большой тройки» обсуждалась проблема послевоенного политического устройства Польши. Суть ее заключалась в том, что Вашингтон и Лондон были заинтересованы в возвращении в Польшу эмигрантского правительства, с которым Советский Союз в апреле 1943 года разорвал дипломатические отношения из-за его откровенной антисоветской политики. Советская сторона предпочитала иметь дело с Польским Национальным Комитетом, иначе называемым Люблинским правительством. В Тегеране никаких решений на этот счет принято не было, поэтому стороны продолжили обсуждение проблемы путем обмена посланиями и иными способами.

Американцы отстаивали свою позицию вполне корректно и прислушивались к советским аргументам, чего нельзя было сказать об англичанах. Черчилль нередко просто выходил из себя, переходя в полемике на язык угроз. Дело дошло до того, что Сталин в одном из ответных писем британскому премьеру (24 марта 1944 г.), копия которого была послана Рузвельту, был вынужден обратить внимание на недопустимость подобных выпадов: «...метод угроз, — писал он, — не только неправилен во взаимоотношениях союзников, но и вреден, ибо он может привести к обратным результатам... Я понимаю так, что Вы выставляете Советский Союз как враждебную Польше силу и по сути дела отрицаете освободительный характер войны Советского Союза против германской агрессии. Это рав

носильно попытке приписать Советскому Союзу то, чего нет на деле, и тем дискредитировать его. Я не сомневаюсь, что народами Советского Союза и мировым общественным мнением такое Ваше выступление будет воспринято как незаслуженное оскорбление по адресу Советского Союза» (13).

Разногласия в рядах «Большой тройки» по польскому и некоторым другим вопросам послевоенного устройства Европы, назревшие новые проблемы, а также необходимость окончательного согласования вопроса о вступлении Советского Союза в войну с Японией, привели к решению о новой встрече «Большой тройки». Она состоялась в Ялте (Крым) с 4 по 11 февраля 1945 года.

Вынесенные на повестку дня вопросы были трудными. По некоторым из них стороны занимали противоположные позиции. Но в целом участники встречи показали стремление прийти к взаимоприемлемым решениям. Сказывалось преобладание все еще общих интересов как в деле победы над общим врагом, так и в области сохранения мира в послевоенный период.

По поводу Германии главы трех держав-участников конференции заявили, что в целях ее окончательного разгрома они рассмотрели, согласовали и спланировали сроки, масштабы и вопросы координации новых мощных ударов, которые будут нанесены их общему врагу в целях его полного поражения и безоговорочной капитуляции. Рассмотрели также вопросы о последующих путях демократизации и демилитаризации Германии, о причиненном ею ущербе союзным странам, «признали справедливым обязать ее возместить этот ущерб в натуре в максимально возможной мере».

Большое внимание участники конференции уделили вопросу создания совместно с другими миролюбивыми государствами универсальной международной организации для поддержания мира и безопасности — Организации Объединенных Наций. Договорились о том, что США и Великобритания поддержат советское предложение о допуске к первоначальному членству в ООН Украинской ССР и Белорусской ССР.

Вновь бурно проходило рассмотрение польского вопроса. Предметом дискуссий были будущие границы Польши и состав польского правительства. Причем, если по первой половине проблемы разногласий практически не было, то по второй было сломано немало копий.- От

стаивая советскую точку зрения, Сталин не жалел аргументов. «Польский вопрос, — говорил он, — является не только вопросом чести, но также и вопросом безопасности. Вопросом чести, потому что у русских в прошлом было много грехов перед Польшей. Советское правительство стремится загладить эти грехи. Вопросом безопасности, потому что с Польшей связаны важнейшие стратегические проблемы Советского государства... На протяжении истории Польша всегда была коридором, через который проходил враг, нападавший на Россию. Почему враги до сих пор легко проходили через Польшу? Прежде всего потому, что Польша была слаба. Польский коридор не может быть закрыт механически извне только русскими силами. Он может быть надежно закрыт только изнутри собственными силами Польши. Для этого нужно, чтобы Польша была сильна. Вот почему Советский Союз заинтересован в создании мощной, свободной и независимой Польши» (14). Естественно, собеседники приводили свои аргументы. В конце концов стороны все же нашли взаимоприемлемую формулу. В декларации «О Польше», опубликованной после окончания конференции, говорилось, что «действующее ныне в Польше Временное Правительство должно быть... реорганизовано на более широкой основе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы». Соединенные Штаты и Великобритания обязались установить с этим новым правительством дипломатические отношения. К сожалению, эта формула не исчерпала польскую проблему.

Торжеством разума звучала принятая на Конференции «Декларация об освобожденной Европе», в которой предусматривалось согласование политики трех держав антигитлеровской коалиции и их совместные действия при разрешении политических и экономических проблем послевоенной Европы на демократических принципах.

На этом обсуждение европейских проблем завершилось. Оно проходило на фоне успешного широкого наступления советских войск, предпринятого по просьбе западных союзников в связи с трудным, если не сказать — катастрофическим, положением союзных войск в Арденнах, в которое они попали в конце декабря 1944 года в результате мощного контрнаступления немецких войск. Этот реальный и действенный шаг взаимной выручки не

мог не привести к улучшению ситуации для рассмотрения назревших европейских проблем.

Впрочем, созданию благоприятной обстановки способствовало и подтверждение советским руководством намерения вступить в войну с Японией через два-три месяца после завершения войны в Европе. При этом были оговорены и политические условия, в том числе — вопрос о возвращении Советскому Союзу южной части Сахалина и Курильских островов.

Конечно, каждый из участников Конференции в Ялте мог бы высказать неудовлетворение тем, что не все его пожелания и предложения были реализованы в полном объеме (например, так и не был решен интересовавший Советский Союз вопрос о германских репарациях — дальше упомянутой выше общей фразы он так и не пошел), однако участники были реалистами и то, что ими было достигнуто в результате сложных компромиссов, удовлетворило всех.

В годы холодной войны западные противники сотрудничества с СССР приложили немало усилий к тому, чтобы представить принятые в Ялте решения, как результат чуть ли не капитуляции лидеров западных стран перед Советами, что впоследствии, дескать, и стало причиной раскола Европы. Однако внимательное рассмотрение хода и итогов Конференции свидетельствует о том, что никакой капитуляции в Ялте не было, а были взаимный учет интересов и разумные компромиссы. «Раскол Европы» действительно произошел. Но вряд ли ответственность за него следует возлагать только на Советы. Здесь уместно привести высказывание Сталина в Ялте, которое свидетельствует о том, что советское руководство вовсе не стремилось к расколу Европы. Он сказал: «В эти дни в истории Европы произошло радикальное изменение. Очень хорошо иметь союз главных держав во время войны. Было бы невозможно выиграть войну без такого союза. Но союз против общего врага — это нечто ясное и само собой разумеющееся. Гораздо более сложным является союз после войны для обеспечения длительного мира и плодов победы. То, что мы боролись вместе, — это хорошее дело, но это было не так уж трудно. Я предлагаю тост за то, чтобы наш союз, родившийся как требование войны, был прочным и продолжался после войны, чтобы наши страны не замкнулись в своих внутренних делах, а помнили, что они должны защищать

дело единства с тем же энтузиазмом в мирное время, как они делали это во время войны» (15). Президент Рузвельт поддержал это пожелание. Соответствующие слова сказал и Черчилль.

После возвращения из Ялты, выступая перед объединенной сессией конгресса США 1 марта 1945 года, Рузвельт подчеркнул, что состоявшаяся конференция ознаменовала собой новый этап мировой истории, который должен подвести черту под системой односторонних действий, замкнутых союзов и сфер влияния. «Мир, который мы строим, — говорил он, — не может быть американским или британским миром, русским, французским или китайским миром. Он должен быть миром, базирующимся на совместных усилиях всех стран...» (16).

К сожалению, Рузвельт не дожил до конца войны и не принял участие в послевоенном устройстве Европы и мира. Что касается СССР, то в телеграмме Сталина новому президенту США Г. Трумэну, посланной в день получения известия о смерти Рузвельта, в частности, говорилось: «Правительство Советского Союза выражает свое искреннее сочувствие американскому народу в его тяжелой утрате и свою уверенность, что политика сотрудничества между великими державами, взявшими на себя основное бремя войны против общего врага, будет укрепляться и впредь» (17).