Стремление власти к контролю общественного мнения, манипуляции им. Отношение к прессе как к инструменту влияния в российском обществе в XIX-XX вв.

Возникло удивительное явление: общественного мнения как реального фактора политической, социальной жизни еще не было, но в умах оно уже существовало, адепты этой идеи на него ссылаются, а власть (во всяком случае, те ее представители, которых не устраива- ' ют политические следствия этой идеи, но которые не отрицают самого; феномена) стремится им управлять.

Известны высказывания Наполеона об «общественном мнении* и его стремление этим мнением управлять. После 1804 г. Наполеон резко ограничивает количество газет; большинство независимых частных изданий было уничтожено; формировалась система государственной прессы с центральным органом «Монитер», как со стороны императора, так и со стороны специального комитета осуществлялся полный и плотный контроль над прессой.

В среде европейски образованной части российской бюрократической элиты сомнений в существовании «общественного мнения» было не больше, чем в среде европейски образованной части оппозиционного дворянства. Однако высшая российская власть, даже принимая эту идею, глубоко презирала ее носителей — журналистов. Поэтому первые ¦¦

предложения, сделанные журналистами власти по управлению общественным мнением, встретили холодный прием.

Первоначально отвергнув эту почти гениальную мысль, российская власть впоследствии несколько раз пыталась ее претворить в жизнь. Спустя всего пять лет, во время польского восстания 1831 г., российская власть использовала Булгарина для формирования негативного образа восставших среди российской читательской аудитории. Причем тексты, использованные для манипуляции общественным мнением, и сегодня представляются своего рода шедеврами (см. приложение 4). Речь идет о «перехваченных письмах» времен польского восстания. Основная идея текстов: создать отрицательный образ восставших не через обличения и близких к официальной точке зрения рассуждения, а с помощью текстов, написанных от лица сочувствующих восставшим, но критикующих эксцессы восстания, отдельных вождей восстания. Умело выстроенная «критика», от сердца, с болью, создавала мощный негативный образ восставших, негативный, конечно, для среднего обывателя.

И, наконец, третий фактор, способствовавший формированию современного политического текста, — это возникновение потенциально массовых средств информации, газет и журналов, когда стало возможным распространять свои взгляды, одновременно воздействуя на всю массу читателей, сообщая всем им идентичную информацию и оказывая влияние на формирование общественного мнения. К началу XIX в. относится возникновение средств массовой информации современного типа.

станков (паровой пресс Кенига, а затем ротационные печатные станки) и средств доставки (железные дороги и новые, покрытые щебнем, шоссе) привело к скачкообразному росту тиражей на протяжении всего XIX и начала XX в. Все это вело к удешевлению печатной продукции. Заодно с факторами экономическими действовали факторы политические: в Англии в 1885 г. был отменен налог на печать (stamp duty), в России в это же время значительно уменьшилось давление цензуры. Возможность обращаться к малообеспеченной аудитории и другие факторы способствовали появлению в начале XX в. первых изданий, тираж которых превысил 1 млн экз.

Все это дало возможность политикам обращаться к массовой ауди-. тории и способствовало изменению формально-риторических средств, использующихся при написании текстов. В целом можно говорить о большей демократичности современного текста, меньшей его «изысканности» по сравнению, например, с иносказанием XVIII в., рассчи-* танным на немногочисленную внимательную, образованную и компетентную аудиторию.              I

Необходимость обращаться за поддержкой к разнородной ауди тории приводит к тому, что в современных политических текстах м1 практически не встречаем свежих, неизвестных самой широкой nyfr лике образов. Сильных и тривиальных образов при этом — сколько угодно. Объяснение этому в том, что политический текст должен быть полностью понят всеми членами предполагаемой аудитории, он дол4, жен полностью поддаваться расшифровке. И чем опытнее политик* тем более осторожен он в выборе риторических приемов. Но и в сов-' сем далеком прошлом особенности политических текстов во многом определялись количеством и составом предполагаемой аудитории* Если политический текст предназначался для единиц или десятков читателей — представителей одного культурного слоя, узкого круга «просвещенной публики» (например — переписка Андрея Курбского и Ивана Грозного), функции подобных текстов зависели от конкретной ситуации, в данном случае это самовыражение, обличение оппонента; дискредитация его доводов; функция убеждения в силу крайне ограниченной аудитории играет второстепенную роль; мобилизация практически отсутствует; образная система этих текстов более изысканна, а ее художественное значение образной системы более сильное.

Юрген Хабермас в своей классической работе «Структурная трансформация общественной (публичной) сферы» писал, что пресса в XVIII в. становится по преимуществу «выражением политических взглядов, главным форумом политических споров». Вхождение, доступ в состав публики был ограничен двумя критериями: собственностью и уровнем образования. Поскольку речь шла об Англии прежде всего. Упоминание собственности в числе критериев необходимо; для участия в парламентских выборах необходимо было иметь недвижимость и доход минимум в 40 шиллингов в год; число имеющих право голоса в начале XVIII в. составляло примерно 250 тыс. при общем населении Англии в 6 млн человек. Необходимость определенного уровня образования,"для того чтобы прочесть и понять известный памфлет Арбетнота «History of John Bull* (Джон-бык — образ англичанина и Англии), очевидна. Политический памфлет, иносказание требовали для понимания несколько больше, чем простая грамотность.

Тот факт, что грамотность и компетентность в понимании даже простых текстов — это разные вещи, стал осознаваться сравнительно недавно. Американцы впервые провели тестирование грамотных новобранцев в 1917 г. и обнаружили, что у 30% отсутствует понимание элементарных текстов. В 1942 г. 433 тыс. призывников провалили достаточно простые тесты.

И все же всеобщая грамотность была и остается одним из важнейших условий, способствующих появлению феномена современного политического текста, рассчитанного на все социальные группы. Именно всеобщая грамотность сделала возможным появление наряду с феноменом общественного мнения такого явления, как «массовый читатель», «массовая читательская аудитория». Осознание связи грамотности и социальной, политической активности было очевидно для образованного класса.

В Европе почти поголовная грамотность раньше других стран была достигнута в северных протестантских странах: Швеции и Норвегии В этих странах существовала лютеранская традиция домашнего обу- чения и ежегодные экзамены по чтению и письму, которые устра-, ивали пасторы. В Норвегии без этого нельзя было вступать в брак* Пруссия обязана массовой грамотностью отцу Фридриха Великого тоже Фридриху, который в 1698 г. приказал крестьянам учить своз детей.

В Англии в 1750 г. уровень грамотности достигал 40%. С нача XIX в. и до 1880-х гг. уровень грамотности в Англии и во Франции падал из-за разрушения сельского уклада. Перебравшиеся в город бедняки, а тем более фабриканты, к которым в большинстве случаlt; попадали дети бедняков с 6-7 лет, не очень за этим следили[15].

В 1850 г. в Швеции уровень грамотности достигал 80%; в Италии — 20 %; в Испании — 25 %. В 1890 г. в России — 20 %.              ^

Мы уже упоминали, что одной из особенностей российского политического дискурса, отличающей его от дискурса европейского и риканского, является его преимущественно письменный характе И это понятно — ораторское искусство в современном мире рас из трех источников: адвокатской практики, церковного проповедай чества и политических дебатов.

го за редкими исключениями (выступления властей в критические моменты жизни страны) не имевшего большого резонанса в обществе, и неофициального, включающего в себя самые разные идеологические направления, легальные и нелегальные тексты, объединенные только одним, — противостоянием официальной точке зрения и институтам государственного контроля за словом: цензуре, тайной полиции. Именно в текстах публицистов и критиков «Отечественных записок», «Современника» сложилась традиция эзопова языка, скрытого обсуждения политических проблем в рассказе о новых произведениях литературы, а у читательской аудитории, соответственно, развился вкус и интерес к чтению между строк и дешифровке иносказаний и эзопова языка.

Неподцензурное слово, обращенное к широкой российской аудитории, имеет очень долгую традицию. Еще в XVIII в. ходили по рукам самого разного рода послания, фальшивые указы — их обращение в обществе началось еще до появления первых институтов официальной цензуры. Лучше всего изучена та часть неподцензурных политических текстов XIX-начала XX в., которая была обращена против самодержавия. Типологически это особая часть дискурса. К сожалению, ограниченный объем курса не позволяет останавливаться на этом интересном дискурсе сколько-нибудь подробно.

Особенности советского политического дискурса будут обсуждаться в лекции 10.

В целом можно сказать, что к началу демократических реформ в конце XX в. российское общество подошло без всякого представления о политической риторике, политических текстах — одной из самых важных составляющих демократического процесса. Мы оказались абсолютно неподготовленными, доверчивыми, девственно безграмотными во всем, что касается политической риторики и политического дискурса. Опыт советской жизни и советского политического дискурса, несмотря на многочисленные сходства с современностью, оказался абсолютно чужд новым реалиям. Предреволюционный опыт был забыт, его носители уничтожены еще в первые годы советской власти. Новый же опыт пока еще очень недолог и говорит только °б одном: толпой, плохо осознающей свои интересы, легко манипулировать не только без помощи средств устрашения, но и просто умелым использованием соответствующей риторики.