Разница между российско-советской письменной и англо-американской устной политической культурой

Поэтому о разнице между дискурсом российским и советским, российским и американским или европейским можно говорить только как о различиях внутри одной традиции. Обусловлены они степенью развития политических институтов, вовлеченности общества в политическую жизнь. Поэтому различия эти не являются чем-то жестким и постоянным. Все особенности имеют тенденцию к развитию и к изменению, причем до недавнего времени изменения шли очень быстро. Фиксируя какую-то черту российского дискурса как важную специфическую черту, способную нам что-то объяснить в российском обществе, общественном сознании, мы должны быть готовы к тому, что уже завтра столкнемся с трансформацией этой черты. Много раз подчеркивалось, что российские политики не говорят о России: «эта страна», в «этой стране» (калька с английского «that country»). Последнее предполагало, что для российской политической аудитории эти выражения звучат слишком резко

и отстраненно, а это, в свою очередь, предполагало традиционно «теплые» чувства, тесные связи с идеей родины, страны. Прошло несколько лет, и сегодня выражение «эта страна» вошло в активный политический дискурс и звучит из уст самых разных политиков, в том числе и принадлежащих к «патриотическому» лагерю.

Происходящие процессы можно объяснить доминированием западных парадигм, их авторитетностью в глазах наших политиков. Но речь политиков, особенно талантливых, обусловлена, в первую очередь, тем, что общество готово от них услышать, понять и принять как свое. Изменения в дискурсе невозможны только из-за того, что меняются политики, — должно изменяться и общество, причем в самых своих глубинных слоях. Сегодня меняется то, что, по выражению Пастернака, «всякой косности косней». И считать, что здесь все дело в популярности Запада, конечно, неверно. Меняется, хотя и медленно, постепенно, с отступлениями, глубинное самоощущение человека в мире, суть отношений человека и общества, человека и государства. Выражение «эта страна», его распространение говорит о появлении внутреннего чувства отстраненности, отдельности человека, об ощущении им некоторой независимости, расширении сферы приватного, причем не у отдельных личностей, у отдельных политиков, а, так сказать, на социологически значимом уровне.

Отметим несколько черт, которые определяли специфику российского дискурса конца 1980-х — начала 1990-х гг.

Прежде всего, как мы уже говорили, это различие отчетливо письменной культуры российской и устной культуры англо- американской. Никто из моих студентов не смог вспомнить хотя бы одну запомнившуюся ему политическую речь, выступление. (Вспоминаются лишь отдельные известные выраженя: «мочить в сортире», приглашения в Москву сделать «обрезание», «вот такая загогулина», «кузькина мать».) Иногда вспоминают речь Сталина в октябре 1941 г.: «Братья и сестры...», — кто-то справедливо отметил талант Жириновского, но ничего сколько-нибудь напоминающего по своему значению речам Рональда Рейгана, Маргарет Тетчер, Тони Блэра, Джона Кеннеди, Мартина Лютера Кинга в нашем современном политическом дискурсе нет.

Но это отличие, как уже говорилось, обусловлено не особенностями национальной культуры, а особенностями российских политических систем. С укреплением демократической системы, развитием самосознания общества будет укрепляться и развиваться и устная традиция.

В четвертой лекции мы говорили о повышенной идеологичности, концептуальности российского политического дискурса как одной из отличительных особенностей советско-российского дискурса времен перестройки и начального послеперестроечного периода, и там же называли причины этого феномена. Мы вступили в меняющийся мир. Началось быстрое освоение новой реальности. Поначалу оно шло так быстро, что казалось, весь мир застыл в сравнении с нами. Но и на Западе, и в остальном мире шли хотя и более медленные, но важные идеологические, политические процессы, которые влекли и изменения в дискурсе, в особенности в плане выражения. В последние годы большой новой темой, повлекшей новую идеологизацию дискурса, что способствовало, между прочим, появлению множества политических текстов большого объема, стала угроза терроризма и война с терроризмом.