Идеологическая составляющая политического текста как оформление, объяснение, оценка действительности

Чтобы понять событие, человеку надо обладать опытом, найти параллели, надо уметь отстраниться и взглянуть на событие со стороны, отойти от события подальше и увидеть всю картину. Надо в единичном и случайном заметить закономерное и сделать выводы. Необходимо уметь абстрагироваться, владеть языком символов и образов, а не только языком фактов. В этом суть «идеологического» толкования факта или события. Критики «идеологического» языка, т.е. языка оценок и мнений, часто этого не понимают. Для них «идеологический» язык — свидетельство конъюнктурного отношения к действительности. На самом же деле символическое описание, оценочные слова — это попытка понять, какова сущность конкретного факта: убийства, правонарушения, трагедии. Эта попытка может быть конъюнктурной и даже провокационной, например нацеленной на воз

буждение вражды к какой-то социальной группе. Но этим самым не отменяется очень важная роль символов, образов — помощь в осмыслении события как идейного феномена. В становящемся идейном дискурсе осмысление конкретного события дополняется и задачей: дать представление, определить, что такое собственно «преступление», «право», «справедливость», в чем их сущность.

К 1999 г. прежде сильная идеологическая составляющая информационных политических статей начала отступать. Все большее место стали занимать информационно-объективные жанры. Постепенно место статей — идеологических конструкций, с четко выраженной точкой зрения (я вижу событие так-то и так-то), явно выраженными оценками, ориентациями автора (это хорошо, плохо и т.д.) начали занимать статьи более сдержанные, с меньшим идеологическим напором. Процесс шел очень медленно и проходил по-разному в разных изданиях. Скажем, в газете «Известия» статей-мнений стало меньше, а в еженедельнике «Новое время» их по-прежнему было много. Читатель, как в перестроечные годы, открывал журнал — и на него обрушивались «голоса», мнения авторов, эмоциональные и убеж

дающие.

В американских газетах — ведущих, как «Нью-Йорк Таймс», и провинциальных — есть лишь две полосы для «редакционных статей и комментариев», на которых печатаются статьи-мнения на актуальные темы, где звучит именно оценивающий, с ярко выраженными пристрастиями голос. А вся остальная газета — это прежде всего сбалансированная информация. Публикация на полосе мнений — это привилегия специалистов, ведущих политиков, бизнесменов. Рядовые журналисты там не печатаются, право на то, чтобы твой голос прозвучал как мнение, надо заслужить. Надо заслужить интерес к себе. В российских же общественно-политических СМИ право на то, чтобы публично высказывать свое мнение, считается естественной принадлежностью всего цеха журналистов. В нашей журналистике считается нормой писать газетные статьи не столько о событии, сколько по поводу события. Журналистика у нас до сих понимается как творческая профессия, в основе которой — самовыражение, в частности, высказывание своего мнения. Но, как я уже сказал, к 1999 г. интерес читателей к идеологическим материалам стал проходить — в частности потому, что к этому времени читатель собаку съел на идеологической информации. В том, что касается мнений и оценок, он чувствует себя по крайней мере не глупее авторов газетных статей.

Некоторым профессиональным журналистам такие читатели не нравятся. «Изучение отдельных писем в редакцию заставляет предположить, что многие из читателей не столько читают, сколько проверяют. Как учительница — диктант. Совпал текст с мироощущением читателя — обошлось! Не совпал — значит, автор козел»[7]. Автор статьи на читателя обижен. Обижаться, в общем, не на что. Если многие читатели видят в статьях именно и только «мироощущение», значит, мироощущения в них действительно много. «Казалось бы, ясно, — продолжает В. Кичин, — для того строки и пишутся... чтобы

обменяться равноправными мнениями... И газету большинство покупает, чтоб узнать что-нибудь новенькое, а не вскипеть в очередной раз — нет, ребята, все не так, все не так, ребята!»

Речь идет именно о том, что читателю предлагается не «новенькое», а «мнения», не «что», а «как» все происходит. И это не мнение известного, авторитетного специалиста, а «равноправные мнения». А читатель уже и сам знает «как», и у него есть свое «равноправное мнение». Вот он и высказывает это свое «равноправное мнение» примерно с тем же напором, с которым журналисты высказывают свое. И требует публикации, так как полагает, и часто справедливо, что его интерпретация отнюдь не менее равноправна, чем интерпретация, «мнение» журналиста. Журналисты на подобное неуважительное отношение обижаются и пишут статьи с подзаголовками: «Наш человек на миру».

Читателей закормили интерпретациями. Читатель взбунтовался: в конце концов, он тоже грамотный и может не хуже многих авторов интерпретировать события. Очевидным образом, читатель, во всяком случае читатель «Известий», просто потребовал смены акцентов: основной упор делать на информации, а «мнения» (т. е. мировоззренческий, объясняющий антураж) давать в виде гарнира.

Вернемся в 1998 г., когда читатель стал предпочитать информацию интерпретации. Вскоре, однако, этот процесс успешного освоения новой реальности в рамках свободного обмена информацией был прерван. Начиная с 1999 г. ситуация в области обмена информацией коренным образом изменилась. В новой политической реальности возникла новая задача ее освоения. И вплоть до сегодняшнего дня общественно-политические СМИ по-прежнему наполнены оценками и мнениями, а читатель продолжает осваивать происшедшие изменения и усваивать новые значения. Новых требований к объективности в информационных статьях читатель пока не выдвигает.