<<
>>

§ 2. Стратегия и тактика политической борьбы

Политическая доктрина партии конституционных демократов формировалась в ходе политической борьбы. В условиях не до конца устоявшегося политического ландшафта, острых классовых, этнических конфессиональных и прочих конфликтов интерес активных участников политических баталий обращался, прежде всего, к политическому процессу.
Соответственно, и сама «политическая борьба» - одна из центральных категорий политического знания, отражающих политический процесс, -должна была предстать объектом серьезного теоретического анализа. Анализ форм и средств борьбы предполагал опору на устойчивые концептуальные парадигмы. Разнообразные теоретические постулаты, в свою очередь, могли найти подтверждение в опыте практической политики, а сама практическая политика получить одобрение масс благодаря яркой литературно-публи- цистической форме. Все без исключения участники этого процесса внесли значительный вклад (кто практический, а кто и теоретический) в решение этой проблемы - и этот вклад еще предстоит внимательно и всесторонне изучить современным исследователям, не отвлекаясь на те или другие складывавшиеся в тот исторический момент идеологические оценки221. Современная политология рассматривает политическую борьбу как конфликтную разновидность политического взаимодействия, посредством которой различные группы людей заявляют и демонстрируют свои претензии и притязания на обладание одними и теми же ресурсами власти. Объектом борьбы являются властные отношения, и поэтому предметами такого взаимодействия могут быть формы распределения власти, статусные позиции в политической иерархии, возможности влияния на принятие решений, источники распространения определённых ценностных ориентаций и идеалов и др. Политическая борьба неразрывно связана с общественной природой самой политики, поскольку в основе последней лежат противоречивые (зачастую - антагонистически конфликтные) интересы разнообразных политических субъектов, каждый из которых стремится к достижению и утверждению собственной власти в обществе.
Чем сложнее структура политической власти, чем более институционально субъектной предстает она, тем разнообразнее могут быть формы политической борьбы, куда вовлекаются уже не отдельные политические деятели, а социальные группы и общественные классы, организованные сообщества и политические партии. Цели политической борьбы (функция идеологического оформления которых, как правило, соотносится с выдающимися интеллектуалами) никогда не достигаются отдельными персонами; для их реализации жизненно необходима поддержка масс или соответствующих политических институтов. Характер и интенсивность самой политической борьбы находятся в зависимости от множества факторов и, в частности, полностью обусловлены характером господствующих в обществе политических отношений. В основании жестких и решительных средств борьбы, в том случае, когда противоположные политические субъекты пытаются кардинально и относительно быстро трансформировать существующий строй или видоизменить политическую систему общества согласно своим идеологическим представлениям, взглядам, ориентациям, лежат социальные антагонизмы. Важнейшей характеристикой политической борьбы оказывается, таким образом, рекогносцировка политических сил и формулируемых ими стратегий общественного развития. К ситуации в России начала XX столетия вполне приложим общетеоретический взгляд на политически) борьбу как конфликт радикализма (имеющего тенденцию к перерастанию в экстремизм) и реформизма. Сам термин «борьба» становится одной из фундаментальных категорий, которые берут на вооружение теории, основывающиеся на радикальной, или экстремистской (революционной), форме мышления и действия. Политическая борьба в данном случае уже не просто служит отражением политических конфликтов, а сама может выливаться в открытое противостояние сторон, сопровождаемое агрессивными действиями вплоть до вооружённых столкновений. Естественно, что в таком случае она идет с нарушением установленных политических норм и государственных законов. Хотя в отельных случаях политическая борьба и может привести к запрограммированному результату, однако его последствия для последующего общественно-политического развития оказываются совсем не такими положительными, как на это могли рассчитывать использующие радикальные формы борьбы политические лидеры.
Совершенно иной формой разрешения антагонизмов является реформизм. В этих случаях основное содержание политической борьбы заключается в посте пенном и поэтапном удовлетворении различных, в том числе противоположных, интересов социально-политических субъектов. В обществах, которые опираются на демократические политические режимы и ориентируются на стабильность, борьба разворачивается главным образом в виде соперничества различных политических сил. По своему существу такая конкурентная форма борьбы отличается от радикальной тем, что действующие лица ориентируются на установленные в обществе нормы и правила, которые регулируют общий порядок достижения политическими субъектами установленных целей. Политические силы, ориентирующиеся на реформизм, активно занимаются поиском консенсусных форм разрешения противоречий, используют в своей деятельности исключительно ненасильственные средства. Их действия основаны на поисках того, что в первую очередь может сближать политических акторов, а не разделять их. Результаты реформистской политической борьбы вполне предсказуемы и легче прогнозируемы. Однако главной особенностью конкурентной политической борьбы является то, что она никогда не приводит к разрушению фундаментальной основы общества - его политической системы, по той простой причине, что участвующие в конфликтных столкновениях субъекты неизменно стремятся действовать в соответствии с узаконенным политическим нормативным порядком. В начале века в России, ускорившей темпы своего исторического развития, проходил своеобразный эксперимент и в области политического участия, то есть в сфере «профессионализации» политики. Сама господствующая политическая власть либо бездействовала, либо действовала исключительно радикально-кон- сервативными методами. На противоположном ей фланге сосредоточились другие, еще более радикальные (а в ряде случаев уже вполне экстремистские) политические силы. Значительная часть представителей молодого поколения, ориентировавшаяся на политическую деятельность, рекрутировалась из того наличного социального и психологического состава, который был, скорее, предрасположен к отрицанию политики и власти, нежели к кропотливой и повседневной конструктивной законодательной или административно-управленческой работе.
На революционный радикализм самодержавная власть в России отвечала собственным консервативным радикализмом, не позволяя большинству из молодых людей проходить через горнило парламентских дебатов, постепенно обучаться демократическим и административным процедурам. Многих она загоняла в тупик революционного подполья, вынуждала эмигрировать, формировала соответствующее протестное мировоззрение с его доктринерством, нетерпимостью к политическому и идеологическому инакомыслию, схематизмом и резонерством. Большой разрыв между теоретическим сознанием и массовым, обыденным сознанием большинства населения, отсутствие (или очевидные недостатки) средств информации, которые в то время не были такими массовыми, как сегодня, позволяли этим политикам апеллировать к социальному инстинкту масс и успешно им манипулировать. С другой стороны, после событий, инициировавших революционные события 1905 года, и особенно с возникновением первого в истории России института законодательной власти - Государственной Думы - в стране открылись возможности для легальной политической деятельности. В политике самое активное участие стала принимать интеллектуальная элита - университетские профессора, адвокаты, земские деятели и другие, которой в существенно большей степени, чем остальным слоям и группам населения, были свойственны реформизм, склонность к компромиссам, поиск консенсусных форм разрешения назревших в обществе противоречий. В этой новой политизировавшейся среде, которая решилась на оппонирование самодержавно-бюрократическому режиму и создание политической партии (речь идет именно о конституционно-демократической партии, или партии Народной свободы), как и в обществе в целом, существовали не только свои «преобразователи» и свои «консерваторы», но и свои «соглашатели-реформаторы». Хотя в нашу задачу не входит детальный анализ всего спектра политической борьбы, разворачивавшейся в начале XX столетия в России, существует определенная потребность высказаться по одному принципиально важному для политической науки методологическому вопросу.
Речь идет о критериях дифференциации (как общепартийной, так и внутрипартийной) на «правых», «левых», «центристов», «радикалов» и «экстремистов». Соответственно этой дифференциации должно быть определено и место партии Народной свободы в структуре политических сил своего времени. В современной политологии, вероятно, нет более запутанного вопроса, чем критерии и подходы к «правому» и «левому» по отношению к политике в целом и к партийному спектру, в частности. Причина такой методологической путаницы, как нам представляется, заключается в смешении идеологического и структурно-функционального подходов. Устоявшийся и во многом стереотипный идеологический подход закрепляет за каждой частью спектра определенную идеологему, что приводит к абсолютизации и внеисторичнос- ти предписываемых структурно-функционального признаков. Приведем в качестве примера типичное проявление подобного идеологического подхода. Один из исследователей русской общественно-политической мысли пишет: «Расхождения между левыми и правыми заключаются в их отношении к основному лозунгу революции - “Свобода, Равенство, Братство!”. Левые делают упор на равенстве, даже если во имя его придется ограничить свободу. В силу этого к левым относятся все без исключения социалистические и коммунистические партии, ставящие перед собой стратегическую цель в виде бесклассового общества полного социального равенства. Правые же считают, что равенство между неравными от природы людьми вообще недостижимо, и главную свою задачу видят в создании таких общественных условий, когда естественные социальные различия будут смягчаться в результате сотрудничества классов при посредничестве государства. Надо сразу сказать, что, делая упор на понятии “свобода”, правые вовсе не исповедуют безграничный индивидуализм. Напротив, они считают, что человек имеет ценность и может быть свободен лишь как часть общества и гражданин государства»222. Искусственно противопоставляя равенство - свободе, автор приведенного высказывания ограничивает политический спектр исключительно социалистическим и либеральным лагерями.
Вне рассмотрения оказываются не только самодержавно-националистический лагерь, но и все возможные идеологические «полутона», которые возникали в процессе взаимодействия этих политических сил, то есть непосредственно в ходе самой политической борьбы. Между тем, если при анализе «правого» и «левого» идеологическое начало вывести «за скобки», а в качестве единственного критерия для типологизации взять принцип отношения к существующему общественно-политическому и экономическому строю («порядку»), то поставленная проблема значительно упростится. «Правыми» в этом контексте будут такие политические силы, которые выступают за сохранение существующего строя, а «левыми» - те, кто настаивают на его изменении. Историческая природа такого разделения описана, в частности, Т. Карлей- лем, который, реконструируя события Великой Французской революции, указал на данный признак в качестве главного критерия для типологии сил, представленных во французском Учредительном собрании: «Тем не менее, как при всех людских сборищах, люди начинают группироваться по сродству качеств, вечное правило ubi homines sunt, modi sunt оказывается действительным и здесь. Намечаются зачатки систем, нарождаются зачатки партий. Появляется правая сторона (Coffi Droit), левая сторона (Coffi Gauche), сидящие по правую и по левую руку от председателя: Coffi Droit - консервативная, Coffi Gauche - деструктивная. Центр - англоманский конституционализм или двухпалатный роялизм...»223 В начале XX столетия подобная дихотомия признавалась и политиками, и учеными уже как определяющий методологический подход для анализа партий- но-политическош спектра и вытекающих их него стратегических и тактических задач в политической борьбе. Ф. Оппенгеймер, в частности, писал: «Партия изначально и на длительный срок никогда не бывает чем-то иным, кроме как организованным представителем какого-либо класса... Особый интерес правящей группы состоит в том, чтобы поддерживать действующее, ею установленное право политическими средствами: она “консервативна”; интерес подвластной группы, напротив, направлен на то, чтобы устранить это право и заменить его новым правом равенства всех жителей государства: она “либеральная” и “революционная”»224. Такого рода диспозиция основных политических координат предполагает, что идеологическое начало не является самодостаточным, и его местоположение в спектре политических сил может видоизменяться в зависимости от того, какую функцию выполняет та или иная идеология, - революционную или же охранительную. Принципиальные споры велись в тот исторический момент и на тему, в какой форме должна проходить политическая борьба. Радикальные силы считали, что единственно «революционная борьба масс» «обязана» быть признанной в качестве «главной борьбы», а политическая партия, выражающая интересы этих масс, должна была «приложить все усилия к ее поддержке и развитию»225. Охранительные силы, наоборот, предполагали важнейшим условием ведения политической борьбы ее легальность. В 1917 году, наблюдая за перипетиями разворачивавшейся в стране политической борьбы, И. А. Ильин специально подчеркивал, что при всей своей остроте она все же абсолютно не тождественна гражданской войне; более того, именно политическая борьба, которая ведется на «публичноправовом пути», служит своего рода «предохранителем» от развязывания такого рода войны. По его мнению, «политическая борьба, даже при резких партийных расхождениях, соединяет всех живым образом вокруг единого для всех, полномочно властвующего центра - государственной власти', этим она заставляет всех реально почувствовать, что мы - одно, именно потому, что у нас у всех один, для всех общий, источник права — наша государственная власть... »226 Сегодня этот заочный спор можно считать решенным: политическая борьба, несомненно, включает в себя и парламентские, реформистские, и внепарламентские, революционные, формы. Однако для полного понимания природы политической борьбы мысль, выраженная русским философом, имеет важное методологическое значение: критерием, четко отграничивающим правый и левый радикализм от правого и левого экстремизма, является общее для всех участвующих в политическом противоборстве сил правовое пространство. Отметим еще один существенный фактор: центром всего этого спектра всегда является политическая, государственная власть, осуществляемая в обществе на каждый конкретный исторический момент. Позиционирование партий (а вместе с тем и их идеологий) по отношению к существующей власти предполагает три устойчивых варианта. Во-первых, та или иная партия может осуществлять или же поддерживать власть, и тогда такую партию следует именовать центристской. Во-вторых, она может не соглашается с властью, но при этом действовать в рамках закона, и в этом случае ее следует относить к радикальным силам. О таких, в частности, писал и Милюков: «... у правительства нет никакой партии в думе, за исключением немногих ультра-правых, которые сами правительственные органы трактуют, как “революционеров справа”, “более консервативных, чем само правительство”»227. И, наконец, в-третьих, если действия партии выходят за рамки правового пространства, то в таком случае она оказывается в числе экстремистских сил. Если же мы проведем наложение одной системы координат («правое» и «левое») на другую («центристы», «радикалы» и «экстремисты»), то такого рода действие в полной мере позволит соединить структурно-функциональ- ный подход с историческими реалиями. Возвращаясь непосредственно к партии народной свободы, отметим распространенную точку зрения, согласно которой кадеты занимали в общепартий ном спектре своего времени место так называемого «твердого центра»228. При этом речь ведется не о событиях 1917 года, когда эта партия, действительно, на короткий срок находилась у власти, о предшествовавшем периоде, то есть о 1905-1917 годах, когда кадеты стояли в оппозиции к самодержавию и, следовательно, никак не могли претендовать на роль центристов. Изложенная выше концепция, основанная на критериях отношения к существующему строю, господствующей на данный момент власти и правопорядку, позволяет уточнить данную формулировку и отнести партию народной свободы не иначе, как первоначально, - клеворадикальным, а впоследствии к левоцентристским силам. В этом своем качестве она определенно позиционировала себя, с одной стороны, против левоэкстремистских партий (большевиков и эсеров), с другой - против праворадикальных партий (октябристы и др.). «Противники наши справа - даже оставаясь добросовестными - усматривали в наших действиях не что иное, как затаенное науськивание на кровопролитие229; противники слева - считали нашу тактику одним лишь бумажным производством, лишенным всякого реального значения»230. Создание самого «тела партии» (выражение П. Н. Милюкова) конституционных демократов ее инициаторы считали длительным процессом. Внутри этой организации явно ощущалась дифференциация партийных рядов - наличие собственных «левого» и «правого» крыльев. «Левый» партийный фланг представляли такие яркие политические фигуры, как, например, профессор Н. В. Некрасов или земский деятель А. М. Колюбакин; «справа» располагались такие авторитетные общественные деятели, как публицист П. Б. Струве и адвокат В. А. Маклаков. Понятно, что должна была отыскаться фигура, которая могла бы встать «над» противоположностями, объединяя или подчиняя их собственной воле, декларируя эту волю как общепартийную. Такой фигурой, безусловно, являлся П. Н. Милюков, определявший и партийную доктрину, и партийную политику. Он, как никто другой, выдвигая важнейшей целью партстроительства объединение внутрипартийных «краев», выказывал способность примирять партийные фланги и находить компромиссы, умел в известной степени абстрагироваться от общего «либерального направления» и в то же самое время мог достаточно убедительно выступать от его имени. Хотя Милюков, как уже отмечалось выше, никогда не занимал пост председателя партии, а в первой и во второй Государственных Думах даже не был депутатом, тем не менее, с самого момента рождения конституционных демократов он являлся их признанным лидером. В его функции как лидера партии входила выработка стратегии, формулировка тактики, принципов коалиционной политики. «Сильнее всего Милюков был как теоретик либерализма231. Он очень много сделал для укрепления кадетской партии и распространения ее идей. Ведь в России политические партии были новинкой. Надо было всему учиться, всему учить, все создавать, воспитывать навыки партийной работы, оформить разбуженные политические инстинкты, выработать привычки к общей ответственной работе, к дисциплине»232. Собственно, не было ничего удивительного в том, что при совершенной неразвитости партийной бюрократии лидерские функции принимали на себя не «менеджеры», а «идеологи», определявшие стратегию и тактику развития и собственного политического движения, и общества в целом. Основная коммуникативная проблема на этой стадии партийного строительства состояла в том, что создавать приходилось не столько одно цельное «тело», сколько своеобразную «систему тел, объединенных ис^сственным и неустойчивым равновесием, которое немедленно разрушится, как только отдельные составные части партии обретут свои естественные центры тяжести»233. Равнодействующая между разнородными социальными элементами не должна была представлять собой некую условную математическую точку; предполагалось, что такая центральная ось постепенно превратится в подлинный политический «центр тяжести» партии. Границы внутрипартийного пространства обозначились в программных установках Милюкова. Для образующейся партии выдвигалось два основных идейных ограничения: декларируемая «конституционность» не должна была сочетаться с лозунгом «демократической республики», а «демократизм» не имел ничего общего с «социалистическими» требованиями обобществления средств производства. Это дает нам основания утверждать, что в целом партия конституционных демократов ориентировалась на достижение общественного консенсуса в той мере, насколько это было возможным в условиях неуклонно обострявшихся противоречий в российском обществе в эпоху, разделявшую две революции. Политическая борьба (в отличие от борьбы социальной) - это, прежде всего, сознательная форма деятельности, и в качестве таковой она предполагает со стороны каждой политической группировки четко выраженный стратегический курс и также осознанно выбираемую, зависимую от стратегии тактику. Радикальные партии, как правило, подчиняют тактические действия политической стратегии, поскольку для них важны не действия, как таковые, не прямой эффект, который они могут принести в конкретный момент и в данной обстановке, а решение задач, которые более всего могут приблизить успех с точки зрения общей страте гии. Реформистские партии, наоборот, делают приоритетной тактику, уделяя стратегии значительно меньше внимания. В известном смысле перед каждой политической партией стоит серьезная альтернатива: делать ли акцент на будущих перспективах общественного движения, которое стоит за той или иной партией, или же взять за установку ближайшие, тактические задачи и двигаться к желаемым целям с максимально возможной в таком случае постепенностью. С точки зрения выбора между стратегическими и тактическими установками партия определенно делала приоритетными последние, отстаивая те требования, которые казались осуществимыми в настоящий исторический момент. Милюков, в частности, полагал, что во второй половине 1900-х годов политическое положение в стране, которое за последнее время находилось в процессе постоянных и бурных изменений, перешло в состояние длительного и затяжного кризиса. Таким образом, по его мнению, наступил удобный момент не только для спокойного анализа этого положения, но и для постепенного реформирования российского общества. «...Даже первый и несовершенный опыт русской политической организации, - отмечал Милюков, - дал такие результаты, которых не могли бы дать десятки лет литературных интеллигентских споров. Перед нами точно поднялась завеса, скрывавшая от нас мир русской действительности. Явления, о существовании которых мы только гадали, предстали перед нами в полном свете дня не только в своих качественных различиях, но и в своих количественных отношениях и пропорциях. Мы знаем теперь, кто защищает этот старый строй, у которого предполагались миллионы защитников. Мы знаем, кто они, сколько их и какими средствами они борются. Но мы переживаем теперь... первые моменты политического самообучения»234. В условиях стабильного, развивающегося общества такая политическая линия, безусловно, была бы вполне оправданной, однако в тех радикальных и, действительно, кризисных обстоятельствах, в которых жила Россия начала XX столетия, подобного рода требования воспринимались не иначе, как «либеральное постепенство». Хотя политическим противникам кадетов со стороны государственного, бюрократического государства позиция партии казалась не иначе, как радикальной. Курс на политическое реформирование общества должен был развести кадетов как с леворадикальными партиями, так и с правыми, охранительными. Стратегическая позиция партии народной свободы базировалась на принципе конституционной монархии. При этом лидеры партии руководствовались сложившейся в стране политической традицией, полагая, что «установление республики в той или другой стране становится возможным только тогда, когда громадное большинство населения начинает желать именно этой формы правления»235. Другое дело - конституционная монархия, не соединяющаяся с деспотизмом и не препятствующая свободному волеизъявлению народа. Ближайшая задача, которую ставили перед собой кадеты, заключалась в превращении самодержавной бюрократической монархии в монархию конституционную. Социальная программа также строилась на принципе постепенного политического реформирования российского общества. Рассматривая и разрешая вопросы государственной и народной жизни с точки зрения так называемого «внеклассового» подхода, партия народной свободы адресовала к «сильным» общественным классам (то есть к группам с высоким уровнем дохода) требование принести крупные и серьезные пожертвования в пользу обездоленных масс. В свою очередь, отличие от партий социалистических виделось конституционным демократам в следовании не частным общественным интересам, а общегосударственному и общенародному благу. Партию Народной свободы, по утверждению ее лидеров, отличало от крайне левых партий не разделение «обездоленной массы на овец и козлищ, или на сыновей и пасынков», не выдвижение «интересов рабочих за счет интересов крестьян или наоборот», а требование «применения начал общественной справедливости ко всем обездоленным слоям населения без различия»236. В одном из программных обращений, написанных от имени партии, говорилось: «...все наши политические требования состоят в том, чтобы всему народу, без различия сословий и классов, были в равной мере обеспечены свобода и политические права»237. Вот почему, определяя программу своей партии как «проникнутую истинным демократизмом, но в то же время осмотрительную, деловитую и практичную», лидеры ее полагали, что политическая организация, основанная на общегражданских нормативах, «гораздо более грозит эгоистическим интересам буржуазии, чем неосуществимые... утопии крайне левых партий»238. Тактические задачи вытекали непосредственно из установок стратегического порядка. На фоне политической и идеологической раздробленности российского общества партия народной свободы объявляла одной из своих важнейших целей максимально широкую, насколько это являлось возможным, организацию общественного сознания всеми доступными средствами пропаганды и агитации. Отсюда естественным постулатом вытекало требование считать своей главной политической ареной организованное представительное собрание. Помимо этой площадки, партия оставляла за собой право на различные протесты, манифестации и демонстрации, обращенные против бюрократического режима, который воспринимался как общий враг для всех оппозиционных групп. В решении тактических задач конституционные демократы допускали возможность объединения усилий с другими партиями, стоявшими на еще более левых позициях. Таким образом, можно сказать, что основополагающий коммуникативный принцип проявлял себя не только во внутрипартийной работе, но декларировался кадетами и в отношениях с другими оппозиционными партийными группировками. Важным компонентом анализа политической борьбы является характеристика текущего исторического момента. Милюков настаивал на необходимости «одинакового понимания» внутри партийных рядов происходящих в стране процессов, с тем чтобы получить «твердые опорные точки» для выяснения очередных задач собственной политической партии. По его мнению, в стране на тот исторический момент отсутствовали достаточно организованные силы, необходимые для сохранения status quo, а также для уверенной поддержки того, что страна достигла общественными усилиями за последние годы. Наступившее «политическое затишье» характеризовалось им, как прогрессирующий «процесс дезорганизации общественных сил», причем этот процесс проводился осознанно, как политическая линия самодержавно-бюрократической власти под общим «знаменем борьбы против “революции”»239. Опыт политического анализа лидера конституционных демократов вызывал положительные эмоции даже у политических противников: «Историк Милюков пытается поставить вопрос вполне научно , т. е. материалистически. Для получения “твердых опорных точек” партийной тактики необходимо “одинаковое понимание того, что происходит в стране”. А чтобы понять это, необходимо посмотреть на то, как главные политические партии или “политические течения” стремятся “найти себе опору” в “широких кругах населения”»240. Впрочем, Милюков писал и о новой ситуации, складывавшейся для общественности. Любая общественная сила, которая выдвигала принцип независимости от официальной власти, продолжала подвергаться преследованиям. Несмотря на то, что в России утвердился новый политический строй, политические репрессии по существу оставались прежними. С другой стороны, не существовало и сколько- нибудь серьезного сопротивления формам правительственного и полицейского контроля над общественной самодеятельностью со стороны разрозненных и подавленных общественных сил. Вместе с тем, разрозненное состояние общественных сил не следовало отождествлять с полным политическим индифферентизмом. Любая оптимистическая или же пессимистическая точка зрения на современное политическое положение не позволяла воспринимать кажущийся «индифферентизм» как следствие безразличия масс по отношению к общественным делам. Скорее всего, это было результатом всеобщего разочарования в тех ожиданиях, которыми питались широкие народные массы во время радикальных перемен 1905 года. Быстрый ход и сильное напряжение общественного движения на тот момент было поддержано программами и идейными платформами различных политических партий. Однако вскоре многие так называемые «средние элементы» под влиянием драматической для демократических сил объективной ситуации стали проявлять склонность к тому, чтобы «под влиянием страха перед рево- люциею» или же «угроз контрреволюции и правительственного террора» переходить «под знамена партий, которые под личиной конституционализма проводят определенно правительственные тенденции и классовые интересы»241. Тем не менее, причины массового недовольства не исчезли, а, возможно, даже увеличились в своем числе, а также в действиях по мере того, как быстро стала возрастать сознательность отношения людей к политическим событиям. Милюков отмечал в качестве принципиально важного элемента текущей политической борьбы существенный рост политической сознательности, произошедший, по всеобщему признанию, именно за последние годы. Отражение этих перемен проявилось в ускоренном росте потребности в разнообразном организованном общении', административном - на почве местного самоуправления; экономическом - на почве кооперативных и профессиональных организаций; культурном - на почве образовательных учреждений. Значительно усилился интерес к «органическому законодательству», который также усиливался постепенно, по мере того как законодательная сфера затрагивала все больший и обширный круг социальных интересов. Лидер политической партии, осознанно ориентировавшейся на реформизм, подчеркивал в целом расширение и углубление общественного базиса, который мог бы служить основанием для конституционно-демократической платформы, необходимой для интеграции различного рода объединяющих и группирующих население политических элементов. На тот период истории Милюкова интересовало прежде всего, на каких условиях возможен устойчивый политический курс на реформистское обновление российского общества. Текущий политический момент в целом характеризовался им двумя главными особенностями: прогрессирующей дезорганизованностью общественных сил, обусловленной разочарованием в прежних, радикальных, средствах и целях борьбы, вместе с быстро растущей сознательностью населения, реагирующего на текущие общественные события, а также увеличивающейся потребностью в самоорганизации во имя реальных, а не утопических потребностей и интересов. Ярким отражением сложившейся политической ситуации стала система политических партий - единственных политических организаций в стране, на которые была возложена особая ответственность по поддержанию общего алгоритма политического развития в стране в направлении демократического и конституционного развития в Государственной Думе. Левые партии стояли, по замечанию Милюкова, лишь на «условно» конституционной почве249. На самом деле они не желали признавать Думу истинным народным представительством и видели разрешение общественных конфликтов лишь в прямом вмешательстве народа. Другое дело, что под влиянием изменяющихся обстоятельств они были вынуждены переходить от революционных форм борьбы к парламентским. На другом полюсе политического спектра расположилась исполнительная власть, которая также сама была вынуждена вмешиваться в политический процесс. Отказываясь от принципов «искусственной беспартийности или надпартийности», правительство вмешивалось и в процессы партийного строительства. Те партии, политическая позиция которых была основана на реформизме и «постепенстве», которые «могли бы легко найти себе почву и послужить основой для скрепления однородных общественных элементов», вызывали как раз наибольшее недоверие у власти и ревниво отстранялись от масс «всевозможными приемами наблюдения и воздействия, носящими традиционный полицейский характер»242. Современная власть делала, таким образом, все возможное, чтобы не допустить к свободному общению между собой политически- сознательные элементы демократии и демократические массы, и тем самым объективно способствовала радикализации политической ситуации в стране. «Пока со стороны власти нет определенного признания, что конституция окончательно у нас установлена, - отмечал в этой связи Милюков, - пока продолжаются открытые подготовления к государственному перевороту, до тех пор никакая сила не может втиснуть революционную борьбу в рамки чисто-парламентской. Мы в этом отношении не заблуждаемся и не думаем, что средства парламентской борьбы слишком велики. Но мы полагаем, что в ней есть сила, что эта сила больше, чем призрачная сила активных выступлений, и что в думе вся эта сила должна быть использована. Значение такой тактики - корректно-парламентской борьбы - знают очень хорошо наши враги»243. Даже несмотря на то, что, казалось бы, самый острый период общественной борьбы миновал и политическая борьба в целом приняла затяжной характер, когда круг ее активных участников практически сократился до пределов формальных членов партийных комитетов и их провинциальных отделов, у всех политических сил существовала потребность отыскать определенную опору в населении. Милюков выделял три главных течения, конкурировавших друг с другом на общем политическом и идеологическом поле: первое было связано с правительством и самодержавной властью («демократический монархизм»); второе - с интересами крупных собственников («буржуазный конституционализм»); и третье («демократический конституционализм») - совпадало с его собственной политической позицией и платформой партии народной свободы. Смысл течения, которое само себя характеризовало как «демократический монархизм», заключалось в защите старых социальных основ быта как единственного прочного фундамента для сохранения старого политического порядка. Сторонники «демократического монархизма» отстаивали политический и социальный идеал, содержанием которого предписывалось соединение неограниченного самодержавия с крестьянством на почве исторически сложившихся полупатриар- хальных отношений, при которых естественным посредником между властью и народом служило бы дворянство. Защищая принцип «монархизма», правые политические организации подразумевали не что иное, как «абсолютизм», то есть более или менее открытую защиту неограниченной самодержавной власти. Сам Милюков полагал, что «вместо термина “демократический”» было бы «гораздо правильнее употреблять выражение “демагогический”, так как само по себе ясно, что “демократизм” в данном случае, как и в других исторических примерах демократического цезаризма», являлся всего «лишь вывеской или рычагом, при помощи которого стараются доставить торжество известной политической идее»252. Такого рода «сколько-нибудь толковая монархическая демагогия» «по самому содержанию своих, хотя бы и показных, задач» должна была принимать на себя обязательства «быть демократической», поскольку ее «программные требования должны» были «стоять в каком-нибудь соответствии с действительными интересами народных масс»244. Основным механизмом функционирования «монархической демагогии» оказывалась политическая провокация, то есть такого рода деяния, которые имитировали некие действия или же общественные инициативы. В определенных случаях такая тактика срабатывала против самих инициаторов провокаций, когда эти деяния или инициативы наталкивались на встречные общественные инициативы настоящего демократического движения, давая им тем самым серьезный толчок. Обратную негативную реакцию (в отличие от монархически ориентированных «демагогов») хороню понимала государственная «бюрократия», которая в конце концов принялась бояться слишком больших успехов своих опасных союзников, тем более, что и сами «монархические демагоги» не испытывали к «бюрократии» ничего, кроме органической ненависти. А потому, даже допуская «демагогический монархизм» как одно из орудий борьбы с подлинной демократией, «бюрократия», по утверждению Милюкова, «никогда не потерпела бы настоящего “монархического демократизма”, в котором средство стало бы целью, а цель обратилась бы в средство»245. Второе течение, отмечаемое лидером конституционных демократов на политической арене России начала XX столетия, как более современное, но не менее искусственное, чем предыдущее, - это «буржуазный конституционализм». Его социальную основу составляли уже не широкие массы крестьянства, сохранявшие старые основы социального быта, которые по самому существу своему не могли быть опорой «буржуазного конституционализма». Возможно, такого рода направление и мечтало бы опереться на «верхний слой» народной массы, однако такого рода «сильных и крепких» в социальном смысле группировок еще предстояло в стране создать. Собственно, на такого рода практику (усиления и создания этого родственного себе социального элемента) это течение и принялось ориентироваться в указанный исторический момент. Поскольку такого рода социальный базис находился еще в весьма удаленной перспективе, то в настоящем буржуазно-конституционное течение с неизбежностью обращалось за поддержкой не вниз, а вверх. И в этом случае интересы этого направления полностью совпадали с интересами «бюрократии», или правительства, поскольку дело шло исключительно об общей отрицательной задаче: ликвидации угрозы со стороны радикальных, социальных или политических течений. Союз «буржуазного конституционализма» с защитниками старой «монархической идеи» складывался на основе исторической необходимости и был по своей функциональности направлен исключительно на отрицание радикализма. Когда власть предержащим казалось, что опасность слева ослабевала или исчезала, то задача эта сама по себе исчерпывалась и тем самым разрушала изначально непрочный тактический союз. Таким образом, возможности политической комбинаторики у второго течения ограничивались слабостью тех сил, которые скрывались за ним. Русская «крупная буржуазия» начала века еще не выбрала окончательно своей самостоятельной политической позиции. Быть может, и она желала бы других, более решительных перемен. Поэтому данное течение, возможно, воспринималось буржуазией слишком консервативным в силу тесной связи с интересами «старых элементов»: бюрократией и дворянством. По своему существу политические симпатии буржуазии и дворянства тяготели к двум противоположным полюсам буржуазно-конституционного течения, ослабляя этим общим внутренним противоречием его центральное русло. Третье течение - «демократический конституционализм» - совпадало с политической позицией партии Народной свободы. Милюков воспринимал сущность местоположения собственной партии в политическом спектре сквозь призму соединения (.(.радикальной политической и радикальной социальной программы»246. Струве считал, что «никогда ни в одной стране в начале свободной политической жизни большая либеральная партия не выступала с такой явной демократической физиономией и потому никогда такая партия не занимала столь определенной позиции и не приобретала такого руководящего значения в борьбе за политические права и экономические интересы народных масс»247. По поводу тактики конституционных демократов он высказывался следующим образом, будто бы она «является именно той тактикой, которую должна была бы в условиях современного момента практиковать и рабочая партия»248. Такого рода самооценки, конечно же, нуждаются в дополнительных комментариях. Позиционирование партии вполне может служить предметом политического анализа, однако если зачастую политические противники воспринимаются партийными теоретиками вполне адекватно, то в отношении собственной политической линии возможны самые разнообразные иллюзии и искажения. Куда более точной на этом фоне выглядит другая самооценка кадетов, в которой программа партии характеризовалась ее идеологами как «осмотрительная, деловитая и практичная»249. Претендуя на отражение интересов демократического большинства российского общества, партия кадетов, пользовавшаяся поддержкой образованных и состоятельных слоев населения российского общества, между тем, имела довольно узкую социальную основу. Можно вспомнить в этой связи довольно объективную (несмотря на критический характер) оценку В. И. Ленина (март 1906 г.): «Не связанная с каким-либо одним определенным классом буржуазного общества, но вполне буржуазная по своему составу, по своему характеру, по своим идеалам, эта партия колеблется между демократической мелкой буржуазией и контрреволюционными элементами крупной буржуазии. Социальной опорой этой партии является, с одной стороны, массовый городской обыватель а с другой стороны, либеральный помещик, тяготеющий через посредство либеральничающего чиновника к сделке с самодержавием, к “безобидному” дележу власти между народом и всякими угнетателями народа божиею милостью»250. Показательно, что лидер кадетов довольно критично относился к социальной базе своей партии, полагая ее основания недостаточно прочными. Впрочем, и в данном случае ответственность за этот существенный недочет для успешного ведения политической борьбы он возлагал не на саму партию, а на небольшую степень сознательности у общественных кругов и на «неподготовленность» народных масс к тому, чтобы воспринимать демократические социальные интересы одновременно вместе с обширной и глубокой конституционной реформой. Милюков признавал, что открытая политическая пропаганда этой основной идеи в массах уступала место значительно более смелой «демагогии», которая поощряла традиционные взгляды и в значительно большей степени, чем начала «строго конституционного демократизма», соответствовала привычным ожиданиям масс. Естественным и прочным социальным фундаментом демократического конституционализма он полагал так называемую «городскую демократию», однако хорошо понимал, что этот социальный слой, помимо своей неоднородности, был к тому же и совершенно узким. Вместе с тем организацию на местах соответствующих элементов крестьянского населения он полагал «для настоящего момента» - совершенно невозможной. Кроме того, он априори записывал в естественные и неизбежные союзники демократического конституционализма разнообразные народности российского государства, утверждая, что их интересы тождественны интересам городской демократии в силу значительной культурности и принципиальности этих течений. Лидер конституционных демократов считал вполне возможным проведение со стороны государства такой «социальной политики», которая содержала бы в себе в качестве основания политическую защиту интересов трудящихся масс, или, другими словами, ориентировалась бы на государственную охрану этих интересов против по^шений со стороны «крепких и сильных» собственников как в повседневной жизни, так и в наличном законодательстве. Поэтому ни в коей мере не исключая возможность (.(.параллельной деятельности демократического конституционализма с непосредственными выражениями желаний народных масс», он, тем не менее, признавал, что «при конкретных обстоятельствах русского быта, демократическому конституционализму» приходилось «иногда поддерживать и те формы охраны, которые содержались в обломках старого социального строя»251. Любопытно отметить, что Ленин откликнулся на эту речь ироническим замечанием: «Параллельная деятельность! - вот новое словечко для старой либеральной тактики. Параллельные линии никогда не встречаются Милюков - практический политик, Струве - доктринер либерализма, но их мирное со жительство в одной партии не случайность, а необходимое явление, ибо буржуазный интеллигент по сути дела колеблется между упованием на массы и упованием на октябристскую буржуазию»252. Обращает на себя внимание такой парадокс: социальный вопрос являлся один из острейших в политической жизни страны начала века, а партия конституционных демократов занималась по преимуществу «политическими» вопросами. Существует известное разделение партий именно по вопросам социальной политики. Место социальной политики в политической доктрине партии зависит от того, какие требования выдвигаются на первый план, - политические или же социальные. Есть партии социально ориентированные, для которых вопрос о власти - средство для решения конкретных социально-экономических проблем. Есть партии ориентированные политически, которые отдают приоритет решению проблем в законодательно-правовой сфере. Одни партии патронируют массовому сознанию, специально ориентируя собственную политику на создание условий по организации и охране труда, ликвидации безработицы, социальное страхование и пр.; другие - принципиально отказываются от решения данных вопросов. «Различные концепции о характере людей, то есть, в сущности, о том, что следует от них ожидать, разделяют партии, которые спорят между собой по вопросам социальной политики. Мнение, что народ должен оказывать поддержу слоям населения, обделенным в жизненной борьбе за существование, в интересах наивысшей экономической эффективности всей нации, противостоит утверждению, что всякий человек реагирует на незаслуженную помощь тем, что целиком полагается на других»253. Исходная позиция для либерального политического сознания - это выбор между идеей справедливости, то есть социально ориентированной политикой, и программой законодательного закрепления конституционных свобод в пользу демократического государства в качестве политического идеала. Даже само название партии Народной свободы - конституционные демократы - отражало эту партийную специфику, в отличие от партий-кон^рентов с «левого» фланга - соци- алистов-революционеров и социал-демократов. Если марксисты подчиняли социальное экономическому, а неонародники наоборот - экономическое социальному, то у конституционных демократов наличествовал приоритет политического над социальным. Порядок общеполитических трансформаций виделся следующим: первоначально правовое государство, законотворчество, порядок, то есть политические реформы, и уже затем в качестве следствия - социальные реформы. В то же самое время кадеты не отстранялись от проблемы справедливости, как это делала бы чисто «либеральная» партия. Н. О. Лосский, которому принадлежит подробное популярное изложение основополагающих постулатов политической доктрины собственной партии, признавал, что так называемая «програм- ма-минимум» (ближайшие средства для достижения социально-экономических целей) у кадетов и социалистов - общая; разница заключается лишь в дальнейших средствах254. По мнению философа, партия Народной свободы не занималась их «предрешением», поскольку сложность и противоречивость самой жизни не дают возможности предусмотреть все возможные средства, которые ведут к желаемой цели. Можно легко убедиться, что в политических писаниях знаменитого русского философа реализовывалась либеральная по своему существу установка: приоритетно создание нового политического порядка, который сам по себе будет решать социальные вопросы - «по справедливости». Таким образом, основной политической задачей в понимании партийных идеологов являлось создание политических условий для разрешения социальных противоречий, сосредоточение внимания на повседневной законотворческой работе, создании соответствующего механизма институциональной основы. На государственном уровне должны разрешаться только самые общие социальные противоречия. Далее людям следовало самостоятельно решать свои проблемы. На примере социальной политики, проводимой кадетами, можно проследить, как социальная программа партии коррелирует с ее (партии) социальной базой. Анализ историографии этой проблемы свидетельствует о совершенно различных подходах к этой теме. Среди тех, кто составлял «социальную опору» кадетов, называются: а) «мелкая городская демократическая буржуазия»; б) «буржуазная интеллигенция»; в) «либеральные помещики»; г) «дворянская среда»: д) представители «крупного капитала»; е) «либеральная буржуазия» и т. д.255 Между тем, политическая доктрина партии конституционных демократов имела откровенно слабую социальную составляющую. Социальная политика строилась вокруг решения ряда ключевых «политических вопросов», каждый из которых отражал интересы различных слоев населения России. Социальная политика также актуализировалась как вопрос, интерпретация и решение которого требовали определенной политической стратегии и тактики, а также известной политической воли. В программе партии были структурированы три актуальных политических «вопроса»: финансовая и экономическая политика, аграрное законодательство вместе с земельной реформой и рабочее законодательство. Собственно в этих «вопросах» и отражались социальные границы политической доктрины, которые очертила сама партия и которые она не собиралась переступать ни при каких обстоятельствах. Позиция буржуазии, если и отражалась в программе, то не слишком внятно. Решение рабочего и аграрного вопросов совпадало с соответствующими разделами программ социалистических партий256. В целом официально утвержденные в программе кадетов положения свидетельствовали, скорее, о слабости социально продуманной политики, чем о ее силе. Предложения носили разрозненный характер, за ними отсутствовала какая бы то ни было система. Характеризуя социальную программу кадетов, М. Вебер еще в годы первой русской революции поставил соответствующий диагноз: «у либерального движения попросту нет доста точно сил для борьбы, на что вновь и вновь не без злорадства указывают крайние социалисты-революционеры»257. Поэтому-то не имелось у кадетов и адекватных политических лозунгов, как не имелось и соответствующего самостоятельного раздела в политической доктрине. В лучшем случае они просто повторяли отдельные тезисы аграрной программы социалистов-революционеров или рабочей программы социал-демократов. Не случайно, в годы второй русской революции самим кадетам пришлось признать: «В обострении вражды , может быть, сыграло роль то, что они не дали почувствовать массам, что для них идеалы социальной справедливости так же дороги, как и блага политической свободы. Мы вписали эти идеалы в нашей программе, но не в сердце своем, и это печально. В низах живет инстинктивное, но огромное чувство справедливости, и во многих своих социальных требованиях они совершенно правы. Мы знали, что в благах политической свободы мы получили самое ценное, а они еще это должны понять. Вспышки социального бунтарства, на окраинах будут не столько результатом подстрекательства дурных пастырей и разных негодяев, сколько следствием разрухи и взаимного непонимания»258. Вернемся к милюковской характеристике спектра противоборствующих в начале XX столетия в России политических сил. Соотношение между демократическим конституционализмом и двумя более правыми политическими течениями: «демагогическим монархизмом» и «буржуазным конституционализмом» определялось общими элементами - «демократизмом» (Милюков полагал, что его следовало выделять из общей демагогии монархического течения) и «конституционализмом». Что же касается непосредственно политической борьбы последних лет, то, как считал лидер кадетов, в ряде случаев общие устремления демократического конституционализма формально сближались «с социальными стремлениями монархистов», в других же случаях они объединялись и «с политическими стремлениями буржуазных конституционалистов»259. Признавая отношения между тремя указанными выше направлениями пересекающимися, Милюков все же настаивал на принципиальной оппозиционности демократического конституционализма как в отношении к первому, так и ко второму течению. Истинные политические перспективы общественной борьбы он видел в защите, укреплении и развитии «нового политического строя от пережитков старого и от покушений на его реставрацию»260. Собственно такого рода политическая установка во многом объясняет и особенности кадетского реформизма. Руководство партии воспринимало формирование законодательной ветви власти после революционных событий 1905-1906 годов как свидетельство процесса становления в России «нового политического» (конституционного) строя. Соответственно все основные стратегические и такгичес- кие действия должны быть направлены на его защиту, совершенствование и развитие. Сам Милюков прекрасно осознавал, что собственно политический элемент современного момента существенно превалировал над социальным элементом, или, другими словами, конституционализм доминировал над демократизмом, но в этом ему виделось проявление исторической необходимости. Социальные интересы демократизма следовало принести в жертву политической борьбе с тем, чтобы уже при утвердившемся новом политическом строе, когда партия завоюет лидирующие позиции, можно было бы вернуться и к охране демократических интересов. Именно в новом конституционном строе лидеры партии усматривали самое действенное средство для решения социальных («демократических») задач и поэтому свои основные усилия направляли собственно в политическое, а не социальное русло. В этом, кстати, им виделось и главное отличие демократического конституционализма от более левых оппозиционных течений. Решая задачу по укреплению в сознании населения связи конституции с интересами демократизма, катеты понимали, что такая политическая позиция не является легкой. Проповеди конституционных средств борьбы левые противопоставляли инстинктивную и стихийную веру в насильственные средства, а правые - проповедь неограниченного самодержавия. Соответственно, тактика самой партии кадетов строилась на отрицании этих двух противоположных сторон - крайне правой и крайней левой. В собственных самооценках кадеты квалифицировали самое существование конституционно-демократического течения как наиважнейшее приобретение русской политической жизни, которое должно было служить доказательством возможности существования в России конституционного строя. Противоположным крайностям радикализма и охранительства, революции и реакции они противопоставляли принцип легальной конституционной борьбы. Кадеты считали возможным существование общего для левого, оппозиционного, фланга политического блока или даже союза, основанных на тактике демократического конституционализма, то есть реформизма. Основной конфликт, который был заложен в основании их политической доктрины - это противоречивое единство «конституционализма» и «демократизма». Кадеты считали, что декларативное соединение этих двух разнонаправленных политических интенций уже само по себе дает гарантии для жизнеспособности самого общего принципа «демократического конституционализма», что этот принцип по мере того, как радикальные и реакционные силы будут терять свой потенциал и в глазах масс наглядно обнаруживать свою непригодность, будет только укрепляться и усиливаться. Между тем, практически все приведенные выше самооценки трудно назвать реалистическими и практически применимыми. Во всех этих суждениях содержалась значительная доля иллюзорности и утопичности, что, безусловно, свидетельствовало о том, что политические парадигмы партии народной свободы проходили проверку в момент столкновения с реальной действительностью и не всегда доказывали свой научный характер261. В условиях действующей формы народного представительства главным объединительным мотивом становилась парламентская форма борьбы, которая должна была выступить в качестве альтернативы революционным трансформациям: «Организовать же революцию в стране мы считаем невозможным и все попытки в этом направлении крайне опасными для достижения тех результатов, к которым мы все одинаково стремимся. Пусть на современном революционном жаргоне наша цель называется стремлением к политической победе “буржуазии”; пусть самоограничение ближайшими задачами называется классическим “предательством” буржуазии; пусть борьба против революционного бланкизма и “активных выступлений” называется организацией “контр-революции” и т. д. Мы сами очень хорошо знаем, что “буржуазия” - это 90 % населения России; что “измена” и “предательство” есть терминология утопистов, не признающих законы истории; что “активные выступления” демонстрируют не силу, а бессилье; что истинная контрреволюция создается именно “активными выступлениями” и предупреждается всем, что их предупреждает»271. Как нам представляется, в этих тезисах содержится квинтэссенция кадетской позиции на предмет политической борьбы в реформиирующемся обществе. Политическую стратегию и политическую тактику партии народной свободы, и в самом деле, следует воспринимать исключительно как реформистские, со всеми возможными атрибутами, присущими такого рода политическому поведению: поисками социальных компромиссов, соглашательством с властью, по- степенством и т. д. Другое дело, что реформизм не следует целиком и полностью отождествлять с политической доктриной кадетов как это делали их политические противники слева (что, впрочем, вполне может быть оправдано условиями политической борьбы того времени). Реформизм характеризует не цели, а средства достижения этих целей, являясь одной из разновидностей политической борьбы. Оттого сам по себе он не может служить ни объектом порицания, ни объектом оправдания. Главная проблема в оценке реформизма заключается в том, соответствуют ли средства декларируемым целям или же нет. Если политическая партия ставит перед собой реальные, достижимые цели (в частности, конституционализм), то и средства должны оказаться вполне адекватными: либо основанными на существующей законодательной базе, либо подготавливающими соответствующую правовую основу для дальнейших действий (как то: конституционная реформа). В противном случае политическая борьба неизбежно обостряется и приближается к границам правового пространства либо вообще выходит за его пределы.
<< | >>
Источник: Балтовский Л.В.. Политическая доктрина партии конституционных демократов. 2009

Еще по теме § 2. Стратегия и тактика политической борьбы:

  1. Политическая реклама
  2. §3. Взгляды политических партий и общественно-политических движений на проблемы власти
  3. § 2. Взгляды политических партий на проблемы власти переходного периода: сравнительный анализ
  4. Тема 2 Политическая борьба в конце XVII -первой половине XVIII в. Л Уолпол
  5. ВЫСШАЯ СТРАТЕГИЯ И СУДЬБЫ ОТЕЧЕСТВА
  6. Основные элементы структуры политического конфликта
  7. 1. ПАРТИЙНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА
  8. 6. ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА В ИЗБИРАТЕЛЬНОЙ КАМПАНИИ 1948 Г.
  9. 4. ПОДЪЕМ БОРЬБЫ ЗА ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА ЧЕРНЫХ
  10. БОРЬБА КОММУНИСТОВ ЗА МИР И СВОБОДУ
  11. § 2. Стратегия и тактика политической борьбы
  12. Глава И.ДЕ СЕРТО И СКОТТ: СТРАТЕГИИ, ТАКТИКИ, АСИММЕТРИЧНЫЙ КОНФЛИКТ
  13. § 2. Содержание общей организации борьбы с преступностью
  14. Разграничение стратегии и тактики
  15. § 1. Сущность и функции политической идеологии
  16. ГЛАВА I ПОЛИТИЧЕСКИЙ МАРКЕТИНГ
  17. ГЛАВА 3 ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОММУНИКАЦИИ И СВЯЗИ С ОБЩЕСТВЕННОСТЬЮ В ИЗБИРАТЕЛЬНОЙ КАМПАНИИ
  18. § 16. Политическая борьба. Нарастание двоевластия и противостояния властей
- Внешняя политика - Выборы и избирательные технологии - Геополитика - Государственное управление. Власть - Дипломатическая и консульская служба - Идеология белорусского государства - Историческая литература в популярном изложении - История государства и права - История международных связей - История политических партий - История политической мысли - Международные отношения - Научные статьи и сборники - Национальная безопасность - Общественно-политическая публицистика - Общий курс политологии - Политическая антропология - Политическая идеология, политические режимы и системы - Политическая история стран - Политическая коммуникация - Политическая конфликтология - Политическая культура - Политическая философия - Политические процессы - Политические технологии - Политический анализ - Политический маркетинг - Политическое консультирование - Политическое лидерство - Политологические исследования - Правители, государственные и политические деятели - Проблемы современной политологии - Социальная политика - Социология политики - Сравнительная политология - Теория политики, история и методология политической науки - Экономическая политология -