От преторианства к гражданскому строю: военные в строительстве институтов

Преторианство, таким образом, оказывается в большей мере присущим одним культурам (например, латиноамериканским, арабским), нежели другим; в первых оно укрепляется за счет роста политической активности и становления более сложной современной социальной структуры. Источниками латиноамериканского преторианства служат отсутствие политических институтов, унаследованных от колониальной эпохи, а также попытки привнести в латиноамериканское общество начала XIX в., до крайности олигархическое, республиканские институты среднего класса Франции и США. В арабском мире источниками преторианства являются крушение арабских государств при османском завоевании, длительный период османского господства, за время которого государство с высоким уровнем институциального развития выродилось в слабую, чуждую нации власть, терявшую легитимность с появлением арабского национализма, и, наконец, подчинение большей части арабского мира имперскому господству (semicolonialism) Франции и Великобритании.

На эти вопросы нет очевидных ответов. Можно, однако, сделать два обобщения относительно движения обществ от преторианского разлада к гражданскому порядку. Во-первых, чем раньше в процессе модернизации и роста политической активности произойдет этот переход, тем дешевле он обойдется обществу. И наоборот, чем сложнее общество, тем труднее становится создавать интегрирующие политические институты. Во-вторых, на каждом этапе расширения границ политической активности наибольшие возможности плодотворного политического действия связаны с различными общественными группами и различными типами политических лидеров. Для обществ, переживающих фазу радикального преторианства, лидерство в создании прочных политических институтов должно принадлежать общественным группам среднего класса, и лидеры должны апеллировать именно к этим силам. Высказывались утверждения, что эту роль могут исполнить лидеры героического, харизматического склада. Там, где традиционные политические институты слабы, или распались, или низложены, центром влияния нередко становятся именно такие харизматические лидеры, которые пытаются перебросить мост из традиции в современность за счет сугубо личного авторитета.

Можно предположить, что в радикальном преторианском обществе интегрирующие политические институты могут формироваться на базе политических организаций, которые первоначально представляют узкие этнические или экономические группы, но распространяют свое влияние за пределы тех общественных сил, которые ответственны за их возникновение. Однако политическая динамика преторианского общества препятствует такому развитию. Характер вышеназванного противоречия способствует тому, что политические организации становятся более специализированными и замкнутыми, что они более озабочены своими частными интересами и более привержены именно им присущим средствам политического действия. В первую очередь вознаграждаются те, кто действует агрессивно в своих собственных интересах, нежели те, кто пытается согласовать разные интересы.

Теоретически наиболее эффективные лидеры, могущие возглавить институционное строительство, должны происходить из групп, которые не связаны прямо с конкретной этнической или экономической принадлежностью. В какой-то мере в эту категорию могут попадать студенты, религиозные лидеры и солдаты.

Военные, с другой стороны, в большей мере способны к установлению порядка в радикальном преторианском обществе. Мы знаем военные перевороты, но мы знаем и правительства, сформированные военными, и политические партии, вышедшие из недр армии. Военные могут быть сплоченными, бюрократизированными и дисциплинированными. Полковники могут возглавить правительство; студенты и монахи не могут. Эффективность военного вмешательства не меньше связана с организационными характеристиками военных, чем с тем, что у них есть возможности применения насилия. Корреляция между применением в политике насилия и участием в ней военных существует далеко не всегда. Большая часть переворотов в большинстве регионов мира обходятся всего лишь единицами смертей. Студенческие беспорядки, всеобщая забастовка, религиозная демонстрация, этнический протест обычно приводят к намного большему числу жертв, чем военный переворот. Таким образом, именно превосходство организации делает вмешательство военных более жестким, более опасным и в то же время потенциально более продуктивным, чем вмешательство других социальных сил. В отличие от студенческих выступлений, вмешательство военных, которое многие люди считают источником опасности в преторианском обществе, бывает и средством исцеления.

Возможности военных способствовать развитию общества или даже выступать в роли модернизаторов зависят от реального сочетания общественных сил. Влияние военных в преторианском обществе меняется с изменением уровня политической активности.

Чтобы избежать преторианства, обществу требуется, с одной стороны — согласование интересов городского и сельского населения, с другой — создание новых политических институтов. Отличительным социальным аспектом радикального преторианства можно считать отчуждение города от села: политика есть борьба групп городского среднего класса, ни у одной из которых нет побуждений способствовать общественному согласию или установлению политического порядка. Социальной предпосылкой утверждения стабильности является возвращение в политику общественных сил, доминирующих на селе. Интеллигенция располагает идеями; у военных есть оружие; но крестьяне сильны численностью, и у них есть голоса. Политическая стабильность требует коалиции, по меньшей мере, двух из этих общественных сил. При той враждебности, которая обычно складывается между двумя политически наиболее выраженными элементами среднего класса, коалиция идей и оружия против численности есть большая редкость.

Способность военных к формированию стабильных политических институтов в первую очередь зависит от их способности идентифицировать свое правление с интересами крестьянства и мобилизовать крестьянство в политику на своей стороне. Во многих случаях именно это и пытались делать военные правители-модернизаторы, пришедшие к власти на ранних стадиях радикального преторианства. Нередко сами офицеры происходят из сельских классов или связаны с селом. В конце 1940-х гг., к примеру, большинство корейских офицеров «происходили из сел или малых городов и из семей скромного достатка»48. В начале 1960-х военное руководство Кореи составляли «молодые люди 35-45 лет, сельского происхождения, во многих случаях хорошо знакомые с бедностью. Для этих людей естественна сельская ориентация — сочувствие к крестьянину. Такие люди обязательно испытывают двойственные чувства в отношении урбанизма. Разве не с ним связаны аморализм, коррупция и фундаментальный эгоизм, свойственные корейской политике — да, по существу, и корейской жизни — последних лет? При этом они сознают, что экономическая реальность Кореи требует больше, а не меньше урбанизма. Индустриализация, как хорошо известно хунте, является ключом к развитию этого страдающего от избытка рабочей силы общества»49.

Руководители переворота в Египте в 1962 г. имели подобное же происхождение. «Армия состояла в массе своей из египтян сельского происхождения; ее офицеры принадлежали к сельскому среднему классу». Офицерский корпус, писал Нагиб, «состоял в значительной мере из сыновей гражданских чиновников и солдат и крестьянских внуков»50. В Бирме военные лидеры, в отличие от вестернизированной политической элиты АЛИС, были «более тесно связаны с сельским буддийским населением»51. Сельское социальное происхождение часто побуждает военные режимы отдавать предпочтение политике, от которой выигрывает более многочисленное сельское население. В Египте, Ираке, Турции, Корее, Пакистане правительства, возникшие в результате военных переворотов, давали толчок земельным реформам. В Бирме и других странах военные правительства при выделении средств из бюджета отдавали предпочтение аграрным программам перед программами городского развития. Существенная поддержка со стороны более многочисленного и потенциально влиятельного сельского населения есть необходимое условие устойчивости любого правительства в стране, переживающей модернизацию, и это столь же верно для военного правительства, как и для любого другого. Военный режим, не способный мобилизовать такого рода поддержку, вербующий сторонников только в бараках и на улицах городов, не имеет достаточной социальной базы для строительства эффективных политических институтов.

Поддержка сельского населения есть, однако, лишь необходимое условие для того, чтобы военный режим мог формировать политические институты. Первоначально легитимность военного режима, проводящего модернизацию, опирается на то, что его правление сулит в будущем. Но со временем этот источник легитимности утрачивает свое значение. Если режим не формирует политической структуры, которая бы институ- циализовала некоторый принцип легитимности, то единственно возможным результатом этого оказывается военная олигархия, при которой власть переходит из рук одного олигарха в руки другого путем переворотов и которая к тому же все время находится под угрозой революционного свержения со стороны новых общественных сил, для инкорпорирования которых у нее нет институциональных механизмов. Египет и Бирма могут некоторое время поддерживать впечатление обществ, где происходят социальные изменения и осуществляется модернизация, но если в них не будут созданы новые институционные структуры, им уготована судьба Таиланда. Там тоже военная хунта, ориентированная на модернизацию, захватила в 1932 г. власть и начала осуществление программы радикальных изменений. Со временем, однако, пары были выпущены, и военное правительство выродилось в самодовольную бюрократическую олигархию.

В отличие от харизматического лидера или лидеров конкретной общественной силы, у военных руководителей формирование политических институтов не связано ни с какой неразрешимой дилеммой. В качестве группы военная хунта может и удерживать власть и в то же время институ- циализовать ее. Личные интересы членов хунты вовсе не обязательно вступают в противоречие с интересами политической институциализации. Они могут, иными словами, преобразовать военное вмешательство в политику в участие военных в политике. Вмешательство военных нарушает существующие правила игры и подрывает политический порядок и основания легитимности. Участие военных означает ведение политической игры с целью создания новых политических институтов. Первоначальное вмешательство может быть незаконным, но оно становится легитимным по мере того, как преобразуется в участие и принятие на себя ответственности за создание новых политических институтов, которые сделают невозможным и ненужным будущее вмешательство со стороны как военных, так и других общественных сил. Спорадическое вмешательство военных для отмены или приостановки осуществления некоторой политики составляет сущность преторианства. Упорядоченное вмешательство военных в политику может уводить общество от преторианства.

Главное препятствие для того, чтобы военные исполнили эту роль в радикальном преторианском обществе, проистекает не из объективных социальных и политических условий, а из субъективных установок военных в отношении к политике и к самим себе. Проблему составляет неприятие военными политики. Военные лидеры легко могут представить себя в роли охранителей; они также могут представлять себя прозорливыми и беспристрастными поборниками социальных и экономических реформ в своих странах. Но, за редкими исключениями, они сторонятся политического строительства. В частности, они ненавидят партии. Они пытаются править государством без партий и тем самым отсекают одно из важнейших средств, с помощью которых они могли бы вывести свои страны из преторианского состояния. Партии, сказал как-то Айюб Хан, вторя Джорджу Вашингтону, «разделяют и смущают народ» и дают возможность «беззастенчивым демагогам эксплуатировать его». Законодательное собрание, продолжал он, должно «состоять из людей благородных и мудрых, не принадлежащих ни к какой партии»52. «Партии, — заявлял Насер, — это источники раскола, чужеродная прививка, орудие империалистов»; они стремятся кто- му, «чтобы расколоть нас и посеять разногласия между нами»53. Точно так же генерал Не Вин рассказывает, как после захвата власти в 1958 г. двое политических лидеров пришли к нему и предложили создать и возглавить новую национальную партию, но, говорит он, «я отослал их прочь. Какой толк был бы в создании еще одной партии? Мне следовало оставаться вне политики, чтобы обеспечить справедливость следующих выборов. В Бирме политическая партия не может победить на выборах, не будучи коррумпированной. Если бы я принял предложение сформировать свою политическую партию, я бы сам стал коррумпированным, а я не готов к этому»54. Заявление Не Вина — прекрасный пример того, как военные хотят и съесть пирожок, и сохранить его в целости. Политика, партии и выборы пронизаны коррупцией, и военным приходится вмешиваться, чтобы очистить их. Но при этом им нельзя запачкаться и самим заразиться коррупцией через участие в партийной политике. Первое, на что обычно идет реформаторская или

охранительная хунта после захвата власти, это запрет всех существующих политических партий. «Теперь у нас нет политических партий, — заявил генерал Роусон на следующий день после совершенного им в 1943 г. переворота, — есть только аргентинцы». Эта установка практически повсеместна. «Заниматься политикой (вне службы) значит сеять раздор» — так Лайл Ма- калистер суммирует взгляды латиноамериканских военных; «политические партии — это «раскольнические группы», политики — «интриганы» или «продажные люди», выражение общественного мнения — “бунт"»55. Даже в большей мере, чем другие группы в обществе, офицеры склонны видеть в партии скорее фактор разделения, нежели механизм достижения согласия. Их идеал — это единство без политики, согласие по приказу. Подвергая критике и принижая роль политики, военные мешают обществу достичь того самого единства, в котором общество нуждается и которое сами военные ценят.

Военные лидеры, таким образом, становятся жертвой конфликта между их собственными субъективными предпочтениями и ценностями, с одной стороны, и объективными потребностями возглавляемого ими общества, с другой. В норме существует три категории таких потребностей. Во-первых, необходимы политические институты, которые бы отражали существующее распределение власти и в то же время были бы способны привлекать и инкорпорировать новые общественные силы по мере их появления на политической сцене и тем самым утверждать свою независимость от тех сил, которые их породили. На практике это означает, что институты должны отражать интересы военных групп, пришедших к власти, и в то же время обрести в конечном счете способность выходить за границы этих интересов. Во-вторых, в государствах, где пришли к власти военные, чаще всего получают высокое развитие бюрократические органы на «выходе» политической системы, тогда как органы на ее «входе», призванные выполнять функции выявления и согласования интересов, пребывают в состоянии хаоса и дезорганизации. Бюрократические органы, главным среди которых является армия, принимают на себя как политические, так и административные функции. Именно поэтому нужны политические институты, которые бы восстановили нарушенное равновесие, отобрали политические функции у бюрократических органов и ограничили бы деятельность последних выполнением их собственных специальных задач. Наконец, нужны политические институты, способные поддерживать преемственность и обеспечивать переход власти от одного лидера или группы лидеров к другому или другой без обращения к прямому действию в форме переворотов, мятежей и других акций, связанных с кровопролитием.

В современных развитых обществах эти три функции во многом выполняются политической партийной системой. Однако неприязнь к политике в целом и к партиям в частности делает для военных трудной задачу создания политических институтов, способных выполнять эти функции. И потому они пытаются устраниться от политики, сублимировать политику, действовать в расчете на то, что проблемы политического конфликта и политического согласия будут решены автоматически, если решить другие, менее сложные проблемы. В некоторых случаях военные лидеры были инициаторами создания политических партий. Но чаще им свойственны попытки заполнить институционный вакуум путем создания неполитических или по меньшей мере непартийных организаций, таких, как национальные ассоциации и согласительные комиссии. Всякий раз, однако, неспособность таких организаций выполнять необходимые политические функции понуждала военных, которые их создали, принимать то, что, в сущности, было какой-то формой политической партийной организации.

Привлекательность для военных такой формы, как национальная ассоциация, связана с массовостью членства в ней и с ее предполагаемой полезностью в качестве средства мобилизации и организации населения для достижения целей национального развития, которые, по их представлению, являются общими для всех. Они руководствуются «неполитической моделью национального строительства», в которой не учитываются конфликты интересов и ценностей, присутствующие во всяком обществе, но особенно свойственные обществам, переживающим быстрые социальные изменения, и которая, как следствие, не предусматривает средств для улаживания конфликтов и примирения интересов56. Во время своего пребывания у власти в 1958-1960 гг., к примеру, бирманские военные организовали Национальную ассоциацию солидарности как непартийную организацию для содействия росту политической активности и предотвращения коррупции и апатии. НАС не отражала ни распределение власти в бирманской политической системе, ни уровень участия масс в функционировании этой системы. В результате она не смогла ни стать институционным противовесом бюрократии, ни обеспечить механизм регулирования передачи власти.

Эти неудачи побудили бирманских военных руководителей отказаться от своей враждебности в отношении партийной организации и пойти по несколько иному пути политического национального строительства, когда они вновь захватили власть в 1962 г. Вместо массовой организации они создали то, что именуют кадровой партией, Партию Бирманской социалистической программы (ПБСП), предназначенную выполнять «такие базовые партийные функции, как рекрутирование кадрового ядра, обучение и испытание его посредством возложения обязанностей и т.д.». По словам одного из наблюдателей, эта кадровая партия подчиняла своих индивидуальных членов строгому дисциплинарному уставу, содержавшему положения о фракциях, конфликте интересов, индивидуальном доходе, подарках, секретах и дисциплинарных взысканиях, требованиях к членам партии в отношении приобретения знаний, самокритики и принятия “Бирманского пути к социализму”»57. Она строилась на принципах демократического централизма и должна была стать авангардом будущей массовой партии.

Сходный тип эволюции имел место в Египте. Переворот «Свободных офицеров» в июле 1952 г. был типичным реформаторским движением военных. В последующие за переворотом два года его руководители, организованные в Совет революционного командования, систематически принимали меры для устранения конкурирующих источников легитимности и народной поддержки. Король был немедленно отправлен в ссылку, и годом позже монархия была упразднена. Три политические партии, которые могли оспаривать власть офицеров — Вафд, коммунисты и «Братья-мусульмане», — были запрещены законом, их лидеры преследовались и сажались в тюрьмы. Весной 1954 г. победа Насера над Нагибом внутри «Свободных офицеров» стала сигналом к окончательному отказу от парламентских институтов. К концу 1954 г. все основные источники политической легитимности и политические институты, существовавшие до переворота, были уничтожены или дискредитированы. По существу, с доски, на которой писалась политика, все было полностью стерто. Вопрос теперь стоял так: какого рода политические институты могут быть созданы — и могут ли — взамен уничтоженных?

В 1956 г. была введена в действие новая конституция, которая предусматривала избираемое народом национальное собрание Это собрание, созданное в 1957 г., и второе собрание, выбранное в 1964 г., по временам критиковали правительственные программы и добивались внесения в них некоторых изменений58. Основная власть, однако, оставалась в руках военных руководителей и особенно Насера, который регулярно избирался и переизбирался подавляющим большинством. Ясно, что формальная правительственная структура едва ли могла сама по себе обеспечить механизм легитимизации власти и организации участия народа в политической жизни. Имели место три серьезные попытки военных руководителей создать национальную ассоциацию для заполнения институционного вакуума. Первая, Съезд освобождения, была организована в январе 1953 г., еще до сосредоточения власти в руках «Свободных офицеров». «Съезд освобождения, — говорил Насер, — не есть политическая партия. Это средство организации народной силы для перестройки общества на новой здоровой основе»59. Съезд выполнял, однако, некоторые из функций политической партии. Он служил для военных средством мобилизации и организации народной поддержки в борьбе с другими политическими группами, особенно «Братьями-мусульманами», и для проникновения в другие массовые организации, такие, как профсоюзы и студенческие группы, и контроля над ними. Эти функции он выполнял достаточно успешно. Однако сосредоточение власти в руках Совета революционного командования в 1954 г. устранила основания для существования Съезда освобождения и в то же время увеличила число его членов до необъятных размеров. Это число достигло в конечном счете нескольких миллионов человек, и в результате сильно снизилась эффективность Съезда.

Новая конституция 1956 г. провозгласила, что «Народ Египта сформирует Национальный союз, дабы достичь целей революции и всеми возможными средствами заложить прочные основания нации в политической, социальной и экономической областях». Союз был организован весной 1957 г. и заменил Съезд освобождения в качестве средства, с помощью которого режим пытался добиться массовой поддержки. Власти стремились обеспечить максимально широкое членство: Национальный союз, говорил Насер, «это нация в целом»60. И он тоже вскоре набрал несколько миллионов членов и стал слишком большим и аморфным, чтобы быть эффективным. В 1962 г., после разрыва с Сирией, была предпринята еще одна попытка создать организацию, Арабский социалистический союз, для мобилизации и организации населения.

Важно отметить, что АСС был первоначально задуман таким образом, чтобы избежать некоторых слабостей Съезда освобождения и Национального союза. Как и бирманские военные, египетские руководители сместили акцент, по крайней мере в теории, с массовой организации в сторону элитной или кадровой организации, с активным и неактивным членством и первоначально с ограничением членства десятью процентами населения61. Со временем, однако, АСС тоже разросся, и через два года число его членов оценивалось в 5 млн. человек. В 1964 г. сообщалось, что Насер пытался дополнить АСС еще одной группой, в которой должно было быть только 4000 членов и которая функционировала бы как «правительственная партия» внутри АСС. Новая организация была задумана Насером, чтобы «обеспечить мирную передачу власти и преемственность его политики, на случай если что-нибудь с ним случится»62.

В Бирме и Египте военные, таким образом, попытались создать массовые национальные организации, открытые для всех, а потом, когда этот замысел потерпел неудачу, направили свои усилия на создание того, что официально в Бирме и неофициально в Египте приобрело характер кадровой партии с ограниченным членством. Первоначальный замысел военных руководителей отражает их стремление избежать политики. Другие общества, как выразился один комментатор, пытаются «включить групповые интересы и групповую борьбу в процесс легитимизации и нормальный ход общественной жизни, тогда в центре египетской модели общества стоит некая организация, которая эффективно производит и справедливо распределяет между индивидами через индивидов»63. Союз всех предполагает единство всех. Но именно для достижения этой цели и создается политическая организация. Ни бирманская, ни египетская организации не могли выполнять функций, требуемых от политических институтов. Они охватывали всех, тогда как власть была сосредоточена в руках немногих. Они, с одной стороны, не отражали существующей структуры общественных сил, с другой — не служили тем инструментом, посредством которого господствующая общественная сила могла распространять вширь, ограничивать и легитимировать свою власть.

Вместо того чтобы начинать с группы, которая существовала — национальной хунты, — и пытаться ее организовать и институциализовать, бирманские и египетские лидеры начинали с группы, которая не существовала — национального сообщества, — и пытались ее организовать. Они пытались вдохнуть жизнь в организации, не укорененные ни в какой сплоченной общественной силе. Институт — это организация, которую ее члены и другие ценят как таковую. Организация, в которую может или должен вступить каждый, имеет меньше шансов стать институтом, чем та, членство в которой доступно не всякому. «Если партия открыта для всех, — задает вопрос Хелперн, — зачем кому-либо стремиться туда попасть?»64 И в Бирме, и в Египте офицеры, игравшие ведущую роль в группе заговорщиков, составили некий орган — Революционный совет в Бирме, Совет революционного командования в Египте — для управления правительством. Эти органы могли бы стать центрами новой структуры управления. В Египте «Свободные офицеры» были, по словам Ватикиотиса, «политической группой, приближающейся по своим пропорциям к партии»65. «Свободные офицеры», однако, отказались признавать себя тем, чем они были, эмбриональной партии, и тем самым лишили себя возможности институциализовать свою роль. Вместо того чтобы сделать Совет революционного командования центральным органом новой политической структуры, они распустили его в 1956 г., когда была принята новая конституция, Насер был избран президентом, и предполагалось, что документы и плебисциты творят институты.

В результате в Египте не было создано никакой организации, которая бы облегчила перемены в социальном составе новой правящей элиты. Говорят, что Насер стремился заменить армию как главный источник кадров на высшие посты в государственном руководстве «более тесным союзом с гражданскими группами, состоящими из профессионалов и интеллектуалов»66. Проблема состояла в том, чтобы открыть доступ новым элементам, не отказываясь от первоначальных и наиболее важных источников поддержки в армии. Партийная организация есть одно из средств осуществления этой функции: она обеспечивает общий фокус лояльности и идентификации и для военных, и для гражданских и тем самым становится средством различения индивидов по иным основаниям, нежели их гражданский или военный статус. Между тем военные, вместо того чтобы строить от центра к периферии, попытались организовать всех сразу, двигаясь от периферии к центру. «Идея плетения паутины комитетов, центром которой стал бы Каир, могла бы оказаться привлекательной и даже полезной, — писал о Национальном союзе журнал «Экономист». — Проблема, однако, в том, что в ОАР люди, о которых идет речь, мало делают и еще меньше понимают. Так, деревни, призванные участвовать в выборах, голосовали за те самые семейства, которые всегда занимали здесь господствующее положение, и паутина рвалась задолго до возникновения центра»67.

В Пакистане была предпринята попытка построения непартийной политической сети другими средствами. Пакистан до 1958 г., как Египет до 1952 г., по видимости управлялся парламентским режимом, где депутаты представляли небольшое число олигархических групп и групп интеллектуалов. Основным держателем власти была, однако, бюрократия. Ко- роткий период народного, или партийного, правительства в Пакистане фактически закончился в апреле 1953 г., когда генерал-губернатору удалось сместить премьер-министра, который до этого момента пользовался поддержкой внушительного большинства в Национальном собрании. По существу, этот переворот создал систему совместного правления бюрократов и политиков, а последующий переворот октября 1958 г. привел к простому переходу власти из рук неэффективных гражданских бюрократов в руки эффективных военных бюрократов. Однако, в отличие от Насера, фельдмаршал Мохаммед Айюб Хан вполне сознавал важность политических институтов и предпринял очень тщательную разработку того типа институционной структуры, которая пригодна для Пакистана. Он сформулировал свои идеи в меморандуме о «Настоящих и будущих проблемах Пакистана», написанном, когда он был министром обороны в октябре 1954 г., за четыре года до того, как он захватил контроль над правительством68. Новые институты, созданные в Пакистане после 1968 г., были в значительной мере результатом сознательного политического планирования. Айюб Хан более, чем кто-либо другой из политических лидеров стран, переживавших после Второй мировой войны модернизацию, приблизился к роли Солона или Ликурга, или же «великого законодателя» в соответствии с платоновской или руссоистской моделью. Новые политические институты Пакистана создавались в три этапа, два из которых были запланированы Айюб Ханом, а один был навязан ему условиями политической модернизации. Первые два этапа были предназначены для того, чтобы, с одной стороны, обеспечить концентрацию власти, а с другой — регулируемое ее распределение.

«Первичные демократические организации» (Basic Democracies) были теми основными институционными инструментами, которые должны были обеспечивать участие народа в политической жизни. Они были созданы через год после военного переворота как попытка сформировать систему демократических институтов, которые бы, по выражению Айюб Хана, были «просты для понимания, легки в работе и дешевы; ставили перед избирателем такие вопросы, которые он может понять без подсказки; обеспечивали эффективное участие всех граждан в полную меру их возможностей; производили на свет достаточно сильные и устойчивые правительства»69. Была сформирована иерархия советов. На нижнем уровне были «союзные советы» в составе десяти членов каждый, по одному члену на одну тысячу человек населения, избираемые всеобщим голосованием. Над ними стояли советы «тхана», или «техсил», составленные из глав союзных советов, плюс такое же число назначенных по должности членов. Еще выше располагались советы районов, также состоявшие наполовину из гражданских служащих, наполовину из «первичных демократов» (Basic Democrats), назначенных «дивизионным комиссаром». Над ними же стояли «дивизионные советы», комплектовавшие аналогично советам районов. Функции этих органов были связаны в первую очередь с экономическим и социальным развитием, местным самоуправлением, административной координацией и проведением выборов.

Выборы в союзные советы проводились в декабре 1959 г. и в январе 1960 г. при участии 50 % избирателей. Почти 80 ООО «первичных демократов» составили корпус политических активистов и ядро политической системы. Большинство из них были новичками в политике, и в соответствии с характером политической структуры они оказались достаточно равномерно распределены в населении. Большинство «первичных демократов» составили грамотные и достаточно обеспеченные

люди. При этом более 50 000 из них были заняты в сельском хозяйстве70. До 1959 г. пакистанская политика была почти исключительно ориентирована на город. «Общественное мнение в Пакистане определяют городской средний класс, землевладельцы и некоторые религиозные лидеры. Это слишком узкое и неустойчивое основание, для того чтобы строить на нем прочное и эффективное государство... Политическая активность по большей части была замкнута в пределах небольшой группы активных политиков, живущих в городах. Простой человек, особенно в сельских районах, мало что знал о маневрах, происходивших в столицах провинций и страны в целом, или был к ним безразличен. Рядовые люди не привыкли видеть себя как избирателей»71. Однако «первичные демократические организации» принесли политику в сельские области и породили класс сельских политических активистов, которым предстояло сыграть свою роль в местной и общенациональной политике. Впервые политическая активность вышла за пределы городов и распространилась по сельской местности. Политическая активность тем самым расширилась, правительство получило новый источник поддержки, и был сделан значительный шаг в направлении создания того институционного звена между правительством и сельским населением, которое является необходимым условием политической стабильности в стране, переживающей модернизацию.

Корпус «первичных демократов» стал в какой-то мере конкурентом двух других общественных групп, активных в пакистанской политике. С одной стороны, будучи территориально связан с селом, он был оторван от городских интеллектуалов среднего класса и имел противоположные им интересы. «Вся интеллигенция, — предупреждал «первичных демократов» один из пакистанских министров, — против вас»72. С другой стороны, структура «первичных демократических организаций» не могла не породить конфликт бюрократических и народных интересов. Их назначение, по словам Айюб Хана, состояло в том, чтобы обеспечить условия, когда «каждая деревня и каждый житель деревни... станет равноправным с администрацией партнером в решении государственных задач»73. Вместо создания полностью автономной политической структуры, отдельной от административной, была предпринята попытка образовать некую смешанную структуру, сочетающую в себе бюрократические и народные элементы, так чтобы народные элементы преобладали на нижних уровнях, а официальные, бюрократические — наверху. Это, естественно, привело к трениям между гражданскими служащими и выборными руководителями. Однако борьба между этими двумя элементами велась внутри единой институционной структуры и, таким образом, способствовала упрочению этой структуры и идентификации с ней как чиновников, так и выборных деятелей. Как выражение народного недовольства бюрократией, так и проведение бюрократами правительственной политики осуществлялись через структуру «первичных демократических организаций».

Политически «первичные демократические организации»: (а) вовлекали в политическую систему новый класс местных политических лидеров по всей стране; (б) обеспечивали институционную связь между правительством и сельским населением, от чьей поддержки зависела стабильность; (в) создавали народный противовес доминированию бюрократического чиновничества; (г) выступали в роли структуры, через которую могло бы происходить последующее расширение границ политической активности. «Первичные демократические организации», следовательно, служили средством создания условий для распространения власти в политической системе.

Другое важное институционное новшество, спланированное и осуществленное Айюб Ханом, первоначально предназначалось для концентрации власти в руках правительства. Это было достигнуто с помощью новой конституции, которая была составлена под руководством Айюб Хана и вступила в силу в июне 1962 г., положив конец системе военного положения, служившей до этого правовым основанием концентрации власти в руках Айюб Хана. Конституция заменила существовавшую до 1958 г. систему слабого парламента при сильной бюрократии на систему сильной президентской власти. Хотя местами эта конституция казалась составленной по образцу американской, в действительности она предоставляла исполнительной власти много больше полномочий, чем в США, и даже значительно больше, чем в Пятой республике Франции. Главные институционные ограничения на президентскую власть исходили от судебной, а не от законодательной системы, и в этом отношении пакистанская система больше напоминала модель Rechtsstaat (правового государства), чем либеральную демократию. Концентрация власти в руках президента, однако, означала появление института, который служил более эффективной сдерживающей силой в отношении того, что составляло реальный центр власти, в отношении бюрократии. Президент должен был избираться на пятилетний срок (при возможности однократного повторного избрания) коллегией выборщиков из 80 ООО «первичных демократов», которые, в свою очередь, разумеется, избирались народом.

«Первичные демократические организации» и президентская конституция в совокупности обеспечили Пакистан системой политических институтов. Для Айюб Хана этого было достаточно. В частности, он, как и Насер, был непримирим в отношении политических партий, и в период военного положения с октября 1958 по июнь 1962 г. партии были запрещены. Многие лидеры настаивали на том, чтобы их существование было предусмотрено в новой конституции. Айюб Хан, однако, последовательно отвергал эти требования, и конституция запретила партии до тех пор, пока противоположное решение не будет принято Национальным собранием. По мере того как приближалось время вступления конституции в силу и оппозиционные движения нападали на нее, окружение Айюб Хана предпринимало новые попытки убедить его принять партии как необходимый для современного общества институт. «Политические партии, деятельность которых регулируется законом, — утверждали они, — станут организационным механизмом в руках правительства для мобилизации масс. Они, кроме того, могут способствовать этому процессу через отчетливое разграничивание тех групп, которые выступают против отдельных направлений политики правительства, и тех, которые отвергают конституционный порядок в целом. Наконец, политические партии могут расколоть и руководство оппозиции»74. Эти аргументы в конце концов убедили Айюб Хана, и он неохотно согласился на легализацию политических партий. Было образовано несколько партий, включая партию сторонников правительства. Поскольку Айюб Хан хотел сохранить за собой положение лидера нации, стоящего выше партийных разногласий, партия его сторонников была «скорее партией за спиной власти, чем партией, находящейся у власти»75. Однако в течение следующего года необходимость обеспечить себе поддержку на грядущих президентских выборах постепенно вынуждала Айюб Хана отходить от своей отстраненной позиции и идентифицировать себя с партией, которая идентифицировала себя с ним. В мае 1963 г. он формально вступил в эту партию и через короткое время был избран ее лидером. «Мне не удалось сыграть эту игру по моим правилам, — объяснял он, — и потому мне приходится играть по чужим правилам. А правила требуют, чтобы я был с кем-то; иначе кто же будет со мной? Итак, все просто. Это признание поражения с моей стороны»76. Участие в политике вынудило его против воли принять партийную форму политики.

Президентские выборы осенью 1964 г. ускорили наведение мостов между партиями, которые формировались сверху вниз, и «первичными демократическими организациями», формировавшимися снизу вверх. На первом этапе выборов народ избрал 80 ООО «первичных демократов», руководствуясь отчасти местными проблемами и личной приязнью, отчасти их идентификацией с одним из двух основных кандидатов в президенты. На втором этапе кандидаты и их партии должны были заручиться поддержкой «первичных демократов». Выборная кампания, таким образом, побудила общенациональных политических лидеров к тому, чтобы они вступали в контакт с местными лидерами, избранными в «первичные демократы», искали их поддержки и образовывали с ними коалиции. Нежеланная политическая партия становилась незаменимым институционно связующим звеном между централизованной властью, которую предусматривала конституция, и распределенной властью в лице «первичных демократических организаций».

В Бирме и Египте попытки военных руководителей организовать массовые ассоциации, чтобы институциализовать политическую активность населения и легитимизировать свою власть, не удались. В обоих случаях руководителям пришлось изменить направление своих усилий, направив их на то, что фактически, если не номинально, было кадровой партией. В Пакистане институционные новации Айюб Хана потребовали возвращения политических партий, чтобы новые институты могли эффективно функционировать. Во всех трех случаях лидеры сопротивлялись введению партийной системы, но были в конце концов вынуждены либо принять ее, либо смириться с постоянным беззаконием и нестабильностью. В других странах военные лидеры проявили ббльшую склонность к организации политических партий и к тому, чтобы приступить к строительству современных политических институтов, которые бы стали основанием политической стабильности и устойчивой власти.

Пожалуй, наиболее красноречивым примером строительства политических институтов, осуществляемого генералами, может служить Мексика, где в конце 1920-х гг. Кальес и другие военные руководители революции создали Национальную революционную партию и тем самым фактически институциализовали революцию. Создание этого института позволило политической системе инкорпорировать ряд новых общественных сил, рабочих и аграрных, которые выдвинулись на первый план при Карденасе в 1930-е. Тем самым возник и политический институт, способный защищать политическую сферу от разрушительных общественных сил. В XIX в. в Мексике произошло больше случаев вмешательства военных в политику, чем в какой-либо другой латиноамериканской стране. После 1930-х военные оставались вне политики, и Мексика стала одной из немногих латиноамериканских стран, обладающих каким-то институционным иммунитетом против военных переворотов.

Достижение мексиканских военных следует признать исключительным в том отношении, что оно явилось результатом полномасштабной революции, хотя и возглавляемой генералами из среднего класса, а не интеллектуалами среднего класса. То же достижение было, однако, повторено Мустафой Кемалем и турецкими генералами вне условий полной социальной революции. С самого начала своей политической деятельности Кемаль сознавал необходимость создания политического института, пригодного для управления турецким государством. В 1909 г., через год после того, как младотурки захватили власть, он настаивал на полном отделении армии от политики: офицеры, желавшие делать политическую карьеру, должны были уволиться из армии; те же, кто хотел продолжать военную карьеру, не должны были лезть в политику. «Пока офицеры остаются в партии, — заявил он на одном из собраний Комитета за единение и прогресс, — мы не сможем построить ни сильной партии, ни сильной армии... Партия, черпающая силу от армии, никогда не будет принята нацией. Давайте прямо сейчас примем решение, что все офицеры, желающие остаться в партии, должны уволиться из армии. Мы должны также принять закон, запрещающий всем офицерам участвовать в политике»77. Лидеры младотурков не последовали его совету.

Десять лет спустя наступила очередь Кемаля, как единственного в Турции героя Первой мировой войны, определять ход послевоенных событий. В июле 1919 г., с началом националистических выступлений против османских султанов и французских, британских и греческих интервентов, Кемаль уволился из армии и с тех пор неизменно появлялся на публике не в военной форме, а в одежде муфтия. Свой авторитет он связывал с избранием председателем Ассоциации защиты прав Анатолии. В августе 1923 г., когда была окончательно утверждена независимость турецкого государства, эта ассоциация преобразовалась в Республиканскую народную партию. Она правила Турцией последующие 27 лет. Кемаль и многие из его соратников по созданию Турецкой республики и партии были армейскими офицерами. Он, однако, настоял на том, чтобы все они сделали ясный выбор между военной деятельностью и политикой. «Командиры при исполнении армейских обязанностей и решении армейских проблем, — заявлял он, — должны следить за тем, чтобы политические соображения не влияли на их решения. Они не должны забывать, что существуют другие должностные лица, в чьи обязанности входит решать политические вопросы. Солдатский долг не может исполняться в болтовне и политиканстве»78.

И Республиканская народная партия Турции, и мексиканская Институционно-революционная партия основаны генералами-политиками. Кальес и Карденас были ключевыми фигурами в создании одной, Кемаль — при создании другой. В обоих случаях основная часть руководства партии происходила из офицерства. Но в обоих же случаях партия обрела институционное существование, отдельное от тех групп, которые ее создали. В обеих партиях (в Мексике в большей мере, чем в Турции) военные лидеры отказывались от мундиров, и со временем гражданские руководители приходили на смену военным. Обе партии, как хорошо организованные политические образования, оказались в состоянии составить политический противовес армии. В Мексике высшее руководство партией и страной перешло из военных рук в гражданские в 1946 г. К1958 г. военные занимали только 7 из 29 губернаторских постов и 2 из 18 мест в кабинете министров. «В правящей партии и в самом правительстве гражданские профессионалы преобладают, — писал один из специалистов в начале 1960-х. — Политику делают именно они. Армия находится под их контролем. По вопросам, не касающимся армии, они могут действовать, не спрашивая мнения военных, и могут выступать, а иногда и выступают против них и по военным вопросам»79.

В Турции происходил, хотя и не столь успешно, сходный процесс приобретения военной властью гражданского облика через посредство правящей партии. В 1924 г. из состава кабинета был выведен начальник генерального штаба. Постепенно уменьшалось число бывших офицеров на политических постах. В 1920 г. офицеры составляли 17 % состава Великого национального собрания; в 1943 г. — 12, 5 %; в 1950 г. — только 5 %. После смерти Мустафы Кемаля в 1938 г. руководство перешло к его сподвижнику Исмету Иненю, который, как и Кемаль, вышел из рядов армии и уже два десятка лет функционировал в роли гражданского политика. В 1948 г. был сформирован первый кабинет, в составе которого не было ни одного бывшего офицера, а в 1950-м состоялись выборы, на которых власть мирно перешла к оппозиционной партии. Десятилетием позже попытка руководства этой партии подавить оппозицию побудила турецких военных, во имя кемалистской традиции, вновь вмешаться в политику и установить на короткое время военный режим, который в 1961 г. вернул власть свободно избранному гражданскому партийному правительству.

В Турции централизованная традиционная монархия существовала до 1908 г., когда она была свергнута путем переворота, совершенного представителями военного среднего класса. В результате переворота в стране на десяток лет воцарилась преторианская политика, конец которой был положен в начале 1920-х, когда Мустафа Кемаль стабилизировал свое правление путем создания эффективной партийной организации. Мексика и Турция — два примечательных примера того, как партии зарождаются в недрах армии, генералы-политики создают политическую партию, а политическая партия кладет конец правлению генералов.

Самая заметная попытка повторить достижения турецких и мексиканских генералов была предпринята в Корее через два десятилетия после окончания Второй мировой войны. В течение почти двух лет после захвата власти в Корее генералом Пак Чжон Хи на него оказывалось давление со стороны США, требовавших, чтобы он восстановил гражданское правление, и со стороны сторонников жесткой линии в его собственной армии, требовавших, чтобы он не отдавал власть и не допускал к ней гражданских политиков. Он постарался разрешить эту дилемму, пообещав провести выборы в 1963 г. и попытавшись, на кемалистский манер, перенести опору своей власти с армии на политическую партию. В отличие от военных лидеров Египта и Пакистана, руководители Кореи приняли партийный принцип и предусмотрели создание политических партий в новой конституции, составленной ими для страны. Конституция не только не запрещала создание партий и не препятствовала их созданию, но уделила им особое внимание. Пакистанская конституция 1962 г. запрещала кандидату быть «членом политической партии или какой-нибудь подобной организации или получать от нее поддержку». Корейская конституция 1962 г., напротив, предусматривала, чтобы каждый кандидат «был рекомендован политической партией, членом которой он является». В противоположность идеалу стоящего над борьбой интересов независимого законодателя, не связанного организационными узами, которым руководствовался Айюб Хан, по корейской конституции конгрессмен терял свое депутатское кресло, «если он уходил из партии, или переходил в другую, или при роспуске его партии».

В декабре 1962 г. Пак объявил, что он выставляет свою кандидатуру на президентских выборах, назначенных на следующий год. В этом следующем году некоторые члены военной хунты стали отвлекать государственные средства на подготовку организации партии. В начале 1963 г. племянник Пака, бригадный генерал Ким Чжон Пиль, ушел в отставку с поста главы корейского службы безопасности и приступил к созданию политической организации, Демократической республиканской партии, которая должна была стать опорой генерала Пака. Работа в разведке предоставила Киму большие возможности наблюдать организационную эффективность коммунистов Северной Кореи, и при формировании Демократической республиканской партии Южной Кореи он частично следовал принципам ленинизма. Ким привел с собой из армии примерно 1200 способных и энергичных офицеров, к тому же он располагал, как предполагают, значительными суммами государственных денег. С этими ресурсами он смог создать достаточно эффективную политическую организацию. На общенациональном уровне он создал сильный административный секретариат, который первоначально финансировался из средств ЦРУ и был укомплектован способными людьми, набранными из армии, университе

тов и прессы. На местном уровне он создал секретариаты из четырех человек в каждом избирательном округе и бюро из восьми человек в каждой провинции. В задачи этих органов входили интенсивное изучение политических проблем, существующих на местах, обеспечение поддержки, создание организаций и подбор кандидатов. Операция в целом отличалась весьма профессиональным подходом80.

Сделанное Паком в декабре 1966 г. заявление о выдвижении своей кандидатуры вызвало немедленную реакцию со стороны тех членов военной хунты, которые считали, что армия должна оставаться у власти, не пытаясь легитимизировать свое правление с помощью выборов. Пак удалил из состава хунты четырех оппозиционеров и почти тотчас же столкнулся с полномасштабным бунтом оставшихся членов. «Вся армия против тебя», — было ему сказано. Он вынужден был отправить генерала Кима за границу и объявить в феврале, что снимает свою кандидатуру. В следующем месяце хунта официально объявила, что выборы в 1963 г. не состоятся и что военное правление продлится еще четыре года. Эти действия, в свою очередь, вызвали протесты со стороны правительства США и со стороны гражданских политиков, надеявшихся оспорить власть военных. На протяжении шести месяцев Пак лавировал между угрозой американских санкций, если он отменит выборы, и угрозой военного переворота, если он их проведет. К сентябрю становление Демократической республиканской партии привело к тому, что страх офицеров за возможный исход выборов сильно уменьшился, а активность оппозиции дошла до такой точки, когда отмена выборов вызвала бы значительные гражданские беспорядки.

Президентские выборы в октябре 1963 г. проходили под давлением со стороны правительства, но это все же были самые справедливые выборы в истории Кореи. Генерал Пак получил 45 % голосов, его главный соперник 43 %. На парламентских выборах демократические республиканцы получили 32 %, но заняли 110 из 175 мест из-за раскола в рядах их противников. Как и следовало ожидать, оппозиционные партии завладели голосами больших городов, тогда как правительственная партия получила сильную поддержку в сельских областях. Военная хунта трансформировалась в политический институт. За три года военное вмешательство в политику и власть, основанная на преторианском использовании силы, оказались преобразованными в участие военных в политике и власть, основанную на народной поддержке и легитимизированную посредством состязательных выборов.

За три года, прошедшие после того, как генерал Пак получил контроль над государством, его режиму удалось провести ряд реформ, самой заметной из которых стало заключение договора, нормализовавшего японо-корейские отношения, в соответствии с которым Япония должна была выплатить Корее несколько миллионов долларов репараций. Оппозиция этому договору со стороны оппозиционных партий и студентов была очень сильной. Его ратификация в августе 1965 г. была встречена многочисленными беспорядками и демонстрациями; целую неделю 10 000 или более студентов протестовали на улицах Сеула, требуя свержения правительства и аннулирования договора. Точно такие же демонстрации привели в 1960 г. к падению правительства Ли Сын Мана. Но генерал Пак мог опираться на лояльность армии и поддержку сельского населения. Теперь, когда армия была отделена от политики, он настоял на том, чтобы тот же принцип действовал в отношении студентов: правительство, говорил он, примет «все необходимые меры», чтобы раз и навсегда покончить с «дурной привычкой студентов вмешиваться в политику». В Сеул вошла боевая дивизия в полном составе; Корейский университет подвергся репрессиям; десятки студентов были отправлены в тюрьму. В условиях политики, обычной для преторианского общества, такие действия не были бы чем-то экстраординарным, но в долгосрочной перспективе создание системы стабильного партийного правления должно было снизить как военное, так и студенческое участие в политике. Рост благосостояния вследствие политической стабилизации режима также способствовал уменьшению открытого вмешательства студентов в политику.

Достижения Айюб Хана в Пакистане, Кальеса и Карденаса в Мексике, Кемаля и Иненю в Турции, Пака и Кима в Корее и других, таких, как Риверы в Сальвадоре, показывают, что военные лидеры могут быть эффективными строителями политических институтов. Опыт свидетельствует, однако, что наиболее эффективно они могут играть эту роль в обществе, где общественные силы не вполне оформились. Трагедия такой страны, как Бразилия, в 1960-е гг. заключалась в том, что она была, в некотором смысле, слишком развитой, чтобы иметь Насера или Ата- тюрка, ее общество было слишком сложным и разнообразным, чтобы им мог управлять военный режим. Всякий бразильский военный лидер сталкивался с необходимостью отыскать способ приведения в равновесие региональных, индустриальных, коммерческих, плантаторских, рабочих и других интересов, которые формировали власть в Бразилии и согласие которых было необходимо для управления страной. Всякое правительство в Бразилии должно было так или иначе налаживать отношения с промышленниками Сан-Паулу. У Насера не было такой проблемы, и поэтому он мог быть Насером; точно так же и Ататюрк имел дело со сравнительно небольшой и однородной элитой. Модернизаторские военные режимы пришли к власти в Гватемале, Сальвадоре и Боливии. Но в Бразилии время для модернизации под руководством военных уже было упущено, ушло время и для военных в роли строителей политических институтов. Сложность расклада общественных сил может стать препятствием для строительства политических институтов под руководством военного среднего класса.

В странах менее сложных и менее развитых военные еще могут сыграть конструктивную роль, если они готовы следовать кемалистской модели. Во многих таких странах военные лидеры образованны, энергичны, прогрессивны. Они менее коррумпированы — в узком смысле слова, в большей степени идентифицируют себя с общенациональными целями и национальным развитием, чем большинство гражданских политиков. Их проблема носит чаще всего субъективный, а не объективный характер. Им необходимо понять, что хранительство способствует дальнейшему росту коррупции в обществе, которое они хотели бы очистить от коррупции, и что экономическое развитие без политической институциализации ведет лишь к социальной стагнации. Чтобы вывести страну из порочного круга преторианства, не нужно стоять выше политики или пытаться остановить политику. Вместо этого военные должны прокладывать свой путь в политике.

На каждом уровне политической активности могут существовать несколько эволюционных выборов, или возможностей, которые, не будучи использованы, быстро исчезают. На олигархическом уровне преторианства жизнеспособность партийной системы и ее способность к экспансии зависят от действий аристократов или олигархов. Если они проявят инициативу для получения голосов в свою поддержку и для развития партийной организации, страна вполне может выбраться из преторианского состояния уже на этом этапе. Если нет, если в преторианской политической жизни начинают принимать участие группы среднего класса, возможность действовать переходит к военным. Для последних модернизации недостаточно, и роль охранителей слишком скромна. От военных лидеров ожидаются позитивные усилия по формированию нового политического порядка. Во многих обществах возможности политического созидания, которыми располагают военные, могут оказаться последним реальным шансом политической институциализации. Альтернатива этому — только тоталитаризм. Если военные упускают эту возможность, рост политической активности превращает общество в массовую преторианскую систему. В такой системе возможность создавать политические институты переходит от военных, апостолов порядка, к другим лидерам среднего класса, апостолам революции.

В таком обществе, однако, революция и порядок вполне могут стать союзниками. Клики, блоки и массовые движения вступают в прямую борьбу друг с другом, каждый со своим оружием. Насилие демократизируется, политика деморализуется, общество оказывается не в ладах с самим собой. Конечным продуктом вырождения является специфическая подмена понятий. Подлинно беспомощным является не общество, которому угрожает революция, а общество, неспособное к революции. В нормальном обществе консерватор привержен стабильности и сохранению существующего порядка, тогда как с радикализмом связана угроза резкого и насильственного изменения того и другого. Но каково значение понятий консерватизма и радикализма в совершенно хаотическом обществе, где порядок может быть установлен актом политической воли? В таком обществе кто же радикал? Кто консерватор? И не является ли революционер подлинным консерватором?