<<
>>

§ 1. Политическая субъектность

Политический анализ представляет собой характеристику сложившейся политической ситуации, главным компонентом которой является рассмотрение ведущих сил (субъектов), участвующих в политической борьбе.
На основании результатов аналитических разборов подобного рода ученые могут рассуждать о прогнозах относительно перспектив развития ситуации, а политики - принимать необходимые стратегические и тактические решения, выстраивая, таким образом, целостный политический курс. В политологии термин «политический субъект» используется для характеристики таких групп людей, которые принимают активное и вместе с тем осознанное участие в политической деятельности: «Субъектом политики является та личность, организация или общественная группа, которая способна творить политику, т. е. прочно и относительно самостоятельно участвовать в политической жизни в соответствии со своими интересами, влиять на поведение и положение других, вызывать важные изменения в политических отношениях. Эту способность определяют словами “политическая субьек- тность”»188. Политическая субъектность во многом соотносится с центральным предметом политологического знания - феноменом политической власти - и даже отчасти пересекается с ним. Она базируется на способности представлять интересы различных социальных групп или же на способности принимать решения. Подразумевается, что главной отличительной чертой этого политологического параметра является политическая активность, проявляющаяся как воля к власти, борьба за власть, организация политической деятельности и т. д. Внутренняя логика политических изменений, присущих каждой исторической эпохе, диктует потребность в выявлении тех сил, которые могут стать или являются носителями общественных перемен, обладают необходимыми для общественного прогресса качествами. Вот почему проблема субъектности политического процесса была и остается одной из важнейших областей политического знания.
В качестве дополнительного аргумента в пользу актуальности данной проблемы можно привести оценку современного состояния политической ситуации в России: «Самый трудный и драматический вопрос - о субъектах исторического действия, готовых взять на себя бремя и ответственность за осуществление намечаемых целей и задач. Имеется в виду наличие и реальное состояние тех общественных и политических субъектов (или претендентов на статус таковых), которые не только выражают желание, но и обладают волей, чтобы осуществить проект на практике. Надо лечить главную болезнь России - бессубъекгность. Эта болезнь поразила в той или иной степени всех основных участников реформацион- ного процесса (государство, общественные и политические сообщества, институ ты). Главные симптомы этой болезни: блокировка рефлексии, неспособность адекватно воспринять и оценить сложившуюся ситуацию, подняться над нею, самоопределиться и самоидентифицироваться, отсутствие смелых, хорошо обдуманных «прорывных» идей и готовности, умело взаимодействуя с другими субъектами, их реализовать»189. Совокупная деятельность различных субъектов общественной жизни, отличающаяся свободным и целенаправленным характером, обязательно проявляет себя с теоретической и практической сторон в области политической практики. Такого рода деятельность именуется в политической науке субъективным фактором. Исторический опыт и политическая практика указывают на существование различных градаций политических субъектов, поэтому центральный вопрос в теоретическом его преломлении заключается в том, чтобы определить исходный субъект политической практики. Зачастую в качестве такой фундаментальной категории используется понятие «социальная группа», содержание которого основывается на принципе реализации определенных общественных интересов. Социальные интересы становятся побудительной силой политической деятельности в том случае, когда они осознаются и идеологически оформляются, когда возникают прямые связи между целевыми ориентациями данной социальной группы и властью.
В таком случае интересы могут выступать основой как для деятельности разнообразных политических организаций, так и для выработки государственной политики в целом. Другой вариант представляет собой институциональный подход, когда центральным субъектом политической деятельности объявляется государство, которое играет в современном обществе ключевую регулятивную роль, устанавливая обязательные для всех субъектов политических отношений юридические нормы и осуществляя контроль за их исполнением. Соответственно все остальные политические субъекты (другие политические институты, социальные группы и индивиды) действуют в том правовом поле, которое предписывает им государство. В современном отечественном обществознании подобная «плюралистическая» методика пришла на смену хорошо известному классовому подходу, который, в свою очередь, завоевывал в начале XX столетия господствующее место под солнцем российской политической действительности в условиях острой идеологической борьбы. На тот исторический момент различные направления в российском обществе в своей совокупности репрезентировали целый комплекс устойчивых идейных стереотипов. К важнейшим субъектам политического развития причислялись либо отдельные классы190, либо трудящиеся массы в целом, либо интеллигенция, либо политически активные группы общества, либо так называемые «критически мыслящие личности». Каждое идейное направление делало ставку на свой собственный вариант. Социал-демократы делали выбор в пользу угнетенного буржуазией пролетариата, уповая на его всемирно-историческую миссию. Неонародники расширительно «уточняли» классовый подход, подменяя «пролетариат» категорией «народ». При определении содержания этого понятия главным критерием выступало не отношение к собственности, как у социал-демокра- тов, а отношение к трудовой деятельности. «Народ» - а именно крестьянство, пролетариат и интеллигенция в своей совокупности - рассматривался как единый трудовой класс, живущий за счет своего, а не чужого, наемного труда. Эта социальная категория воспринималась как целостная социальная общность, главными критериями которой являлись: не получение прибавочной стоимости и не пользование нетрудовыми доходами191.
Нетрудно заметить, что оба подхода - и социал- демократический, и неонароднический, несмотря на все поверхностные разночтения между ними, были сверстаны по одному общему, марксистскому, лекалу, в границах которого политическая деятельность обуславливается исключительно экономическими детерминантами. Тема «политической субъекгности» в начале прошлого века представляла собой центр широких общественных дискуссий. Одна из известнейших публичных полемик - вокруг «сборника статей о русской интеллигенции» «Вехи» - разворачивалась как раз по поводу представлений о субъекте политического действия. Как ни парадоксально, этот аспект дискуссии до сих пор оставался вне поля зрения специалистов - историков русской общественно-политической мысли, которые, главным образом, ограничивались исследованием проблемы интеллигенции как субъекта культурного и общественного прогресса192. На наш взгляд, анализ не только содержания сборника «Вехи», но и других, полемизирующих с ним изданий и позиций позволяет выйти за рамки известной дихотомии «интеллигенция - бюрократия» в рассуждениях об идеальном политической субъекте общественного развития. «Вехи» вышли в свет в марте 1909 года и буквально сразу вызвали широкий резонанс в российском обществе193. На фоне огромного числа критических (в большинстве своем) оценок в первую очередь отметим характеристику В. И. Ленина, который прямо связал сборник с политической доктриной партии конституционных демократов: «Известный сборник “Вехи”, составленный влиятельнейшими к.-д. публицистами, выдержавший в короткое время несколько изданий, встреченный восторгом всей реакционной печати, представляет из себя настоящее знамение времени. Как бы ни “исправляли” к.-д. газеты слишком бьющие в нос отдельные места “Вех”, как бы ни отрекались от них отдельные кадеты, совершенно бессильные повлиять на политику всей к.-д. партии или задающиеся целью обмануть массы насчет истинного значения этой политики, - остается несомнен ный факт, что “Вехи” выразили несомненную суть современного кадетизма.
Партия кадетов есть партия “Вех”»194. На первый взгляд, такого рода характеристика могла показаться вполне справедливой. Действительно, в число авторов сборника «Вехи» вошли такие видные представители партии, как П. Б. Струве и А. С. Изгоев, и близкие кадетам Н. А. Бердяев, С. JL Франк, Б. А. Кистяковский. И все же если использовать термин «кадетизм» именно как идеологический символ политической доктрины партии Народной свободы, то куда более корректно соотнести его с другим сборником - «Интеллигенция в России» (1910), содержание которого как раз, наоборот, носило «анти-веховский» характер. Авторами статей выступили здесь К. К. Арсеньев, Н. А. Гредескул, М. М. Ковалевский, И. И. Петрункевич, П. Н. Милюков, которые куда с большим основанием претендуют на имя признанных идеологов кадетизма. Однако для Ленина, по всей вероятности, все кадеты имели общую идейную «физиономию». Критикуя «Вехи» с марксистских позиций, лидер большевиков по существу увязывал взгляды авторов сборника с политической позицией партии Народной свободы: «“Вехи” хороши тем, что вскрывают весь дух действительной политики русских либералов и русских кадетов, в том числе. Вот почему кадетская полемика с “Вехами”, кадетское отречение от “Вех” - одно сплошное лицемерие, одно безысходное празднословие. Ибо на деле кадеты, как коллектив, как партия, как общественная сила, вели и ведут именно политику “Вех”»195. Между тем политическую доктрину партии конституционных демократов применительно к проблеме политической субъекгности невозможно охарактеризовать каким-либо одним признаком и, соответственно, нельзя остановиться на какой-то единственной характеристике, приписав ее в целом политической позиции партии. Ответы идеологов кадетов на вопрос об основном политическом субъекте, формирующем и определяющем развитие политической ситуации в направлении идеалов свободы и конституции, представляются сугубо дифференцированными. С одной стороны, объявляя себя партией «народной свободы», кадеты не ограничивали категорию «народ» какими-то дополнительными признаками и поэтому включали в нее и представителей буржуазных классов (утверждая, например, что разрешение противоречий между рабочими, крестьянами и капиталистами возможно путем «справедливых соглашений»196), противопоставляя «народ» правительству, чиновникам, то есть бюрократии.
Эту позицию следует интерпретировать как традиционную и исходную. С другой стороны, часть кадетов (они как раз оказались в числе авторов «Вех») начала ориентироваться на личность как субъект политико-правовых отношений, усматривая в этой категории альтернативу традиционному «народническому» подходу. Наконец, с третьей стороны, часть представителей партии видели выход из противоречивого определения основного со циального субъекта политического действия в ориентации на институциональный подход. Таким образом, если подойти к проблеме политической субъектнос- ти с точки зрения внутренней эволюции (дифференциации и самоопределения) кадетизма, то в границах политической доктрины партии окажется очевидным намерение выйти за рамки традиционных представлений о социальном статусе основного субъекта политической деятельности и перейти к статусу институциональному. Очевидно, общим и для сторонников «Вех» и для их оппонентов было стремление критически рассмотреть политический статус интеллигенции, чтобы задать ей правильную функцию в рамках общего пересмотра проблемы политической субъекгности. В России именно интеллигенция первой из общественных сил осознала себя субъектом политической воли, и поэтому попытки причислить ее к тому или другому классу или же к трудовому народу делались и до появления этого сборника. Однако в «Вехах» была предпринята противоположная попытка - отделить интеллигенцию от политики, заставить пересмотреть ее принципиальные жизненные ориентиры в сторону отказа от общественной борьбы с господствующей политической системой и нравственного перерождения. Призыв авторов сборника отвернуться от политики в сторону внутренней жизни личности означал, по сути дела, возвращение интеллигенции в некое патерналистское и патриархальное общество, лишенное способности к самостоятельному существованию в современной истории. Если в самом общем виде представить скрытую интенцию «веховцев», то она заключалась в том, чтобы вывести интеллигенцию за рамки политической субъекгности, ориентируя ее миссию исключительно на сферу общественной нравственности и личного самосовершенствования. Важно подчеркнуть, что в качестве политического субъекта интеллигенция интерпретировалась авторами сборника исключительно как деструктивная сила. В частности, согласно П. Б. Струве, интеллигенция «как политическая категория» появлялась в эпоху реформ 1860-х годов, а окончательно обнаруживала себя уже только в революции 1905-1907 годов. Историю русской интеллигенции он по существу отождествлял с историей социализма в России, полагая, что «до рецепции социализма в России русской интеллигенции не существовало», а «был только образованный класс и разные в нем направления»197. Именно на протяжении этого периода «в умах русской интеллигенции установилось» «извращенное и в корне противоречивое отношение» к политике. «Сводя политику к внешнему устроению жизни, - писал Струве, - чем она с технической точки зрения на самом деле и является, - интеллигенция в то же время видела в политике альфу и омегу всего бытия своего и народного (я беру тут политику именно в широком смысле внешнего общественного устроения жизни). Таким образом, ограниченное средство превращалось во всеобъемлющую цель, - явное, хотя и постоянно в человеческом обиходе встречающееся извращение соотношения между средством и целью»198. Струве предлагал положить в основу политики не идею «внешнего» переус- троения общественной жизни, а принцип внутреннего совершенствования человека. Такая позиция, в основу которой была бы положена переориентация политики с социального уровня на индивидуальный, по существу отказывала интеллигенции в праве претендовать на роль сколько-нибудь значимой и влиятельной политической силы. В поражении политических интенций освободительного движения в России (что нашло отражение в поражении революции 1905-1907 годов) «веховцы» усматривали торжество своих требований. Старый субъект общественно-политической жизни - русская интеллигенции вместе с ее предсказаниями и пророчествами - был разбит, и в этом поражении «идеалисты» не могли не усмотреть правоты своих принципов. В таком исходе они обвиняли ненавистное им народничество, Чернышевского и Михайловского, старое мировоззрение - позитивизм и реализм, которые «обоготворяли» человека, ставили своей «абсолютной целью» - увеличение материального благополучия для большинства населения, насаждали принудительный внешний «морализмом» вместо внутренней обязательности нравственных норм, а религию «общественного блага» и «служения народу» вместо собственно православной религии. Схожую позицию излагал в своей статье и Б. Кистяковский, который утверждал, что интеллигенция, выдвигая различные теории личности, тем не менее отказывалась признавать в ее свободе и неприкосновенности основу прочного правопорядка: «Казалось бы, у русской интеллигенции было достаточно мотивов проявлять интерес именно к личным правам. Искони у нас было признано, что все общественное развитие зависит от того, какое положение занимает личность. Одна за другой у нас выдвигались формулы: критически мыслящей, сознательной, всесторонне развитой, самосовершенствующейся, этической, религиозной и революционной личности. Были и противоположные течения, стремившиеся потопить личность в общественных интересах, объявлявшие личность “quantite negligeable” и отстаивавшие соборную личность. Наконец, в последнее время ницшеанство, штирнерианство и анархизм выдвинули новые лозунги самодовлеющей личности, эгоистической личности и сверхличности. Трудно найти более разностороннюю и богатую разработку идеала личности, и можно было бы думать, что, по крайней мере, она является исчерпывающей. Но именно тут мы констатируем величайший пробел, так как наше общественное сознание никогда не выдвигало идеала правовой личности. Обе стороны этого идеала - личности, дисциплинированной правом и устойчивым правопорядком, и личности, наделенной всеми правами и свободно пользующейся ими, чужды сознанию нашей интеллигенции»199. Вывод Кистяковского также звучал рефреном взглядам Струве: «интеллигенция должна уйти в свой внутренний мир, вникнуть в него для того, чтобы освежить и оздоровить его», чтобы «в процессе этой внутренней работы» могло, «наконец, пробудиться» ее истинное правосознание200. Анти-«веховский» сборник «Интеллигенция в России» представлял собой очевидную попытку вывести проблему «интеллигенции» за рамки классово-эко- номических или же чисто идеологических схем. Объединяющим началом здесь прозвучало требование привести все социальные силы к некоему общему институциональному, а значит, собственно политическому знаменателю. Во главу угла был положен не революционно-деструктивный принцип (борьба с государственной властью и политическим режимом), а принцип эволюционно-конструкгив- ный (государственное строительство). В таком случае наиболее адекватным выражением сути представленного здесь кадетизма следует назвать позицию П. Н. Милюкова, изложенную в статье «Интеллигенция и историческая традиция». Можно только присоединиться к мнению современного исследователя: «В сегодняшних интерпретациях сборника , как ни странно, кадетская точка зрения, и в частности признанного кадетского лидера Милюкова, практически не учитывается. Между тем его оценка сборника была из самых трезвых и разумных. Пожалуй, единственный из критиков он пытался не негодовать, не плакать, не смеяться, а понимать»201. Научное знание обращено в первую очередь к общему, а не специфическому, закономерному, не случайному. Следуя этому методологическому постулату, Милюков особо подчеркивал социологическую природу дискутируемого явления. По его убеждению, интеллигенция как особая общественная группа вовсе не являлась специфически русским явлением. Она возникала по мере того, как в социуме формировалась устойчивая потребность в специализации и профессиональном обособлении умственного труда. В то же время такая потребность обуславливалась общим ростом культуры, благодаря которому возникала необходимость в усложнении общественных задач, в усовершенствовании государственно-общественного механизма и, наконец, в насущной демократизации процессов управления. Соотношение терминов «интеллигенция» и «образованный класс» Милюков трактовал в виде двух концентрических кругов. Малый из них (собственно интеллигенция), будучи тесным внутренним кругом, характеризовался такими признаками, как инициатива и творчество. Большой круг (так называемый «образованный слой») означал среду, в которой действовала интеллигенция и которая сама являлась непосредственным объектом ее воздействия. Чем шире становился круг этого влияния, тем большими оказывались степень и характер влияния интеллигенции на общество. Начинаясь с индивидуальных, личных, кружковых, эмоциональных и непосредственных форм, это воздействие превращалось в литературное, коллективное, рациональное и научное. Появление особого, «образованного класса», стоявшего вне традиционных сословий и занимавшегося профессиональным интеллектуальным трудом, вело, по мнению Милюкова, к образованию так называемого «интеллигентского пролетариата», самосознание которого отличалось как положительными, так и отрицательными свойствами. С одной стороны, он являлся носителем некоего «критического элемента», то есть был изначально сориентирован на принципиальную оппозиционность, с другой - его характеризовала «особая психология» - такое «специальное интеллигентское самомнение», которое возникало благодаря привычке «управлять общественным мнением и политической деятельностью», а выливалось в «попытки осчастливить человечество придуманными системами», в «болезненные преувеличения индивидуализма», в «борьбу за влияние между вождями»202. Однако все эти отрицательные явления должны были ослабевать по мере того, как интеллектуальный труд расширял свою практическую пригодность, и внутри образованного класса развивалось чувство солидарности. Милюков касался и такой актуальной для своего времени темы, как соотношение терминов «интеллигенция» и «мещанство»203. Мещанство, в его понимании, не было отделено от интеллигенции неодолимой пропастью. Наоборот, «переход от “интеллигенции” к “мещанству”, как одной социологической категории к другой, совершается такими же многочисленными полутонами и оттенками, как переход от чистой инициативы к чистому подражанию». И если «интеллигент- моралист, поэт, философ всегда» «склонны углубить эту пропасть, персонифицировать контрасты изобретения и подражания», то «интеллигент-политик, социолог, социальный реформатор легче согласится со сделанной оговоркой о постепенности и неуловимости перехода»204. После характеристики социологических составляющих анализируемого явления Милюков обращался непосредственно к проблеме становления политической субьектности в России. В исходном и достаточно общем виде диспозицию полярных взглядов - с одной стороны, авторов «Вех», а с другой - самого лидера кадетов - можно изобразить таким образом: интеллигенция изначально позиционирует себя субъектом политического сознания, тогда как народ выступает в роли субъекта политического действия. Однако между сознанием и действием лежит неразрешимое противоречие. Интеллигенция в России пыталась во что бы то ни стало разрешить его самыми разными способами, наиболее известным из которых являлась практика так называемого «хождения в народ». «Веховцы», настаивая на принципе тождества государства и народа, отказывали интеллигенции в праве на политическое действие, убеждая ее в том, чтобы она прекратила вмешиваться в дела государства (народа) и занялась исключительно нравственным самосовершенствованием. Как и его идейные оппоненты, Милюков увязывал выдвижение проблемы субъекгности на первый план общественно-идеологических дискуссий политического процесса с последствиями того «перелома» (трансформации русского государственного строя), который произошел после 17 октября 1905 года. Однако интеллигенция представлялась лидеру кадетов отнюдь не деструктивной, а на оборот - активной политической силой, конструктивно участвующей в историческом деле построения российской государственности. История русской интеллигенции неразрывно связывалась им с процессом становления политической системы в России. Самый момент ее возникновения - это состояние кружковой замкнутости, из которого она постепенно переходила на положение значимой общественной группы. Политическая субьектность в России начиналась с «индивидуальных сотрудников Петра», «товарищей по школе при дворе Елизаветы», «оп- позиционеров-масонов и радикалов Екатерининского времени», в следующем веке ее представляли «военные заговорщики, читатели и поклонники Белинского, единомышленники Чернышевского, учащаяся молодежь, “третий элемент”», наконец, в начале XX столетия уже сформировались первые профессиональные союзы и политические партии205. В начале века влияние интеллигенции на общество приобрело новые организованные формы. Распространившись даже на те слои населения, которые до сих пор не были затронуты политическим участием, оно охватило сотни тысяч людей, которые формально стали членами различных политических организаций. Наиболее важный аспект этих преобразований заключался, по мнению Милюкова, в изменении самого предмета влияния интеллигенции: от пропаганды идеалов социального и политического переустройства он переместился в сторону решений самых насущных, ближайших, практических задач по целесообразной государственной деятельности. Как результат этих усилий к законодательному осуществлению политических задач впервые в отечественной истории было привлечено народное представительство. Таким образом, было положено начало напряженной общественной борьбе, поскольку впервые в истории России практически стали решаться политические вопросы устроения правового государства. Каждая новая ступень в развитии интеллигенции обуславливалась расширением круга ее деятельности, увеличением количества участников этой деятельности, осложнением и конкретизацией целей приложения интеллектуальных усилий. Преемственная связь всех этих постепенно расширявшихся концентрических кругов политической субъекгности в России свидетельствовала как о росте, так и о непрерывности интеллигентской традиции. Милюков прогнозировал, что и в последующем эта тенденция будет только укрепляться, поскольку по мере развития той или иной функции общественного организма должен, как правило, совершенствоваться и специализироваться соответствующий орган. С расширением влияния интеллигенции должно было также изменяться и политическое сознание. Вместе со значительным изменением сферы его применения трансформировалась бы и роль «интеллигентской» идеологии в политической системе: «сектантский характер» ее - ослаблялся, содержание - дифференцировалось, а цели - специализировались. Предполагалось, что вместе с ростом общественной солидарности уменьшалась бы «вера в панацеи, в спасающие доктрины, в немедленный и крупный результат личной жертвы, личного подвига»206. По мере усиления практической направленности форм политического сознания должна была увеличиваться степень конкретности и определенности решаемых задач, обеспечиваться деловитость повседневной политической работы, непрерывность, организованность и систематичность ее выполнения. Дискуссия о политической миссии интеллигенции предполагала внесение известной доли определенности в толкование смысла самой политики. По утверждению авторов «Вех», политика представляла собой не что иное, как «внешние формы общежития», не имеющие ничего общего с «внутренней жизнью личности». Лишь последняя только и могла выступать «единственной творческой силой человеческого бытия» и потому являлась «единственно прочным базисом для всякого общественного строительства»207. Таким образом, имеются все основания говорить о том, что «веховцы» воспринимали политическую субъектность исключительно как совокупность неких особых качеств личности, не поднимая ее на уровень социального явления. А поскольку личности вменялось в обязанность заниматься исключительно жизнью духа и творчества, «политическое» отрывалось здесь от «общественного». Такое намерение поставить в основание политики процессы внутреннего самосовершенствования личности, безусловно, носило идеалистический характер. И в самом деле, первоначально большинство людей, объединившихся вокруг «Вех», начали бороться за идеализм в самом начале века в знаменитом сборнике «Проблемы идеализма» (1902). Милюков крайне негативно относился к тому, что он сам же называл «борьбой за идеализм»208. Методологическая позиция лидера кадетов переворачивала идеалистическую логику с «головы» на «ноги». По его глубокому убеждению, в общественно-политической жизни должны были господствовать не люди, а учреждения, не возвышенные идеалы, а устойчивые и общепризнанные правила. Следует заметить, что и Б. Кистяковский в своей «веховской» статье обращал внимание на то, что «правосознание всякого народа отражается в его способности создавать организации и вырабатывать для них известные формы», что «организации и их формы невозможны без правовых норм, регулирующих их, и потому возникновение организаций необходимо сопровождается разработкой этих норм». Однако за этими вполне позитивными (в ракурсе научного знания) признаниями следовало вполне идеалистическое утверждение, будто «жизнь и строение этих организаций определяется внутренним сознанием о праве и не праве, живущим в народной душе»209. Политическому идеализму своих оппонентов лидер конституционных демократов противопоставлял позитивизм и формализм. По оценке одного из видных историков отечественного либерального движения, «та крайняя важность, какую Милюков придавал деятельности учреждений, что для его критиков было лишь выражением его формализма как ученого, на самом деле исходила из его глубокой веры в логику политических учреждений»210. Если для большинства «образованного класса» политика выступала малопривлекательной сферой общественного бытия, синонимом «всевозможного лукавства, подвохов, макиавеллизма, лицемерия, обмана и т. д.»211, то для Милюкова политика проявляла себя как процесс решения конкретных практических задач, то есть «реальной практической политикой»212. Он полагал, что такая политика нисколько не исключает изменений нравственного климата в обществе в положительную сторону и что так называемое «воспитание» (самосовершенствование) личности служит, как и сама политика, одной и той же цели - «совершенствованию людей вместе с учреждениями»213. Соответственно самосовершенствование личности не только не могло заменить исправление «учреждений», а, напротив, отталкиваясь от них как уже существующих субъектов общественно-политической жизни, оно дополняло их полноценное существование и позитивную эволюцию. Вместо антитезы «не “внешнее устроение”, а “воспитание”», ко всему прочему еще «и даже до “устроения”, вместо “устроения”» Милюков предлагал защитить «политику» как автономную область человеческой деятельности, выступая принципиально против ее смешения с «областью личного совершенствования»214. «Грубая политика» мешала идеалистам, и поэтому она стала главной мишенью нападок как раз в тот исторический момент, когда появились реальные возможности для многих представителей «образованного класса» участвовать в политике. С политикой и партийностью устойчиво ассоциировались такие отрицательные качества, как лицемерие, аморализм и филистерское мещанство. «Вина» политики заключалась в том, что она утверждала первенство социальных норм над этическими, эстетическими и религиозными, а вместо внутреннего самоусовершенствования личности ставила во главу угла усовершенствование учреждений. «Веховцы» отстаивали принцип «люди, а не учреждения» в тот исторический момент, когда такого рода свободные учреждения и не существовали. Эта антитеза объединяла, в сущности, всех участников сборника, какими бы ни были внутренние разногласия между ними. Главная методологическая ошибка заключалась в том, что свой лозунг они переносили из идеального будущего в реальное настоящее и тем самым нарушали известный хронологический порядок. Именно в этом пункте и проявлялся, по мнению Милюкова, реакционный характер их идеологии. Личность могла и должна была стать субъектом политики, однако только после того, как в стране полностью восторжествовали бы принципы политической свободы и демократизма. На первый взгляд могло показаться, что «веховцы», выступая против приоритета «учреждений» над «людьми», протестовали исключительно против «грубой» и «грязной» политики. Горячо призывая вернуться к дорогим для русской интеллигенции религиозным, философским, эстетическим и этическим идеалам «внутренней жизни», они желали как можно быстрее покончить с общественными обязанностями, которые интеллигенция сама на себя возложила благодаря собственному же сектантству. Однако объединившиеся вокруг сборника «Вехи» представители «образованного класса» и как таковые могли бы служить характеристикой качества политической субъекгности, то есть неких совокупных социаль- но-психологических свойств, отличающих самосознание каждого переживаемого исторического момента. По «веховской» идеологии вполне можно судить о том, какого рода тип политического мировосприятия демонстрировала часть интеллектуального сообщества того времени. Период конца 1900-х - начала 1910-х годов в России отличался «усталостью от только что пережитого периода общего напряжения», «разочарованием в полученных результатах, оказавшихся до такой степени не соответствующими ожиданиям» и, «наконец, некоторой теоретической растерянностью как следствием не оправдавшихся прогнозов» - именно такими психологическими чертами наделял настроение и поведение этой части интеллигенции Милюков215. Он иронически расценивал как положительный факт - «специализацию» политики от других интеллигентских забот, что позволяло некоторой части образованного общества отыскать хотя бы и формальное оправдание желанию уединиться, уйти вовнутрь себя и, наконец-таки, посвятить себя разработке культурных благ, остававшихся до сих пор в пренебрежительном отношении из-за приоритета «ненавистной» политики - самого настоящего Молоха, деспотически диктовавшего интеллигенции свои жестокосердные решения. В России практическая политика появилась лишь в самом начале XX столетия, причем обстоятельства ее зарождения были крайне тяжелыми и неблагоприятными. Однако странным казалось то обстоятельство, что степень «разочарованности» политикой достигла таких высот, какие не были свойственны даже странам «классических избирательных трюков» - Англии и Соединенным Штатам Америки, как раз со стороны тех представителей «образованного класса», которые этой «реальной политикой» никогда и не занимались216. Между тем за протестом «веховцев» против «тирании политики», в нежелании оставаться дальше ее рабами, то есть за стремлением к индивидуализации основного субъекта общественной жизни, скрывалась еще одна важная для характеристики политического сознания этой группы интеллектуалов интенция: они на самом деле жаждали воссоединения интеллигенции и народа на обновленной общенациональной и государственной основе. Они признавались в том, что убеждены во временном характере обращения интеллигенции к своим индивидуальным проблемам, что духовная энергия русской интеллигенции преобразуется на принципиально новой основе и эта обновленная своим внутренним воспитанием русская интеллигенция выступит впоследствии и займется преобразованием «общественной действительности». Подчеркивая это обстоятельство, Милюков отмечал, что подобными умонастроениями авторы «Вех» оказывались вовсе не столь далекими от политики, как это им, возможно, хотелось бы продемонстрировать читающей публике, а наоборот, обнаруживали свои вполне очевидные политические умонастроения. Их собственные выводы из поражения революции имели самый непосредственный политический смысл, в том числе и тот, который радикально менял взгляд на политическую субъектность. Основная претензия «веховцев» к интеллигенции заключалась в том, что ей приписывалось «отщепенство» от народа. Парадоксальным образом «идеалисты» начала века возвращались к отвергаемым ими позициям русского народничества. Но и этого было мало. Милюков особо подчеркивал прямую связь «Вех» и идейной позиции русского славянофильства. Если бы авторы сборника договаривали собственные идеи до логического конца, то в них вполне бы могли обнаружить собственную идейную близость к тем предложениям, которые исходили из рядов крайних правых политических партий начала века. Общую линию предлагаемого «веховцами» варианта политической субъек- тности можно очертить следующим образом: усовершенствовавшиеся личности должны были восстановить моральное единство с народом на общенациональной основе вокруг российской государственности. Таким образом, центр тяжести их идейной позиции все-таки переносился с индивидуального уровня на общенациональный и общегосударственный, однако речь при этом шла о старых формах национальной идентичности и государственности, когда индивидуальное полностью растворялось во всеобщем. В этом собственно и заключалось, по Милюкову, вполне актуальное «политическое - и притом совершенно определенное политическое» значение этого сборника, авторы которого так много слов посвятили своему демонстративному уходу «внутрь» от политики. Обобщая обе позиции, можно сказать, что если в одном случае («Вехи») речь шла о том, чтобы подчинить так называемую «безгосударственную» русс^ю интеллигенцию наличной форме государственности, то в другом (Милюков) - продолжать «борьбу за истинную государственность и законность против вотчинных начал старого строя и “широких русских натур” старого быта»221. Отечественную интеллигенцию, полагал лидер кадетов, ни в коем случае не следовало считать «безгосударственной». И в самом своем происхождении, и на всех этапах своего развития интеллигенция была порождением новой русской государственности. Русская интеллигенция родом из XVIII века - из эпохи Просвещения. Хотя в первых поколениях ее состав и исчерпывался небольшим кругом непосредственно участвовавших в государственном строительстве, однако эти люди все были государственниками. Собственно им и принадлежали первые попытки официального введения и воплощения в российскую действительность господствовавшей на тот исторический момент в Европе теории государ ственного права. Когда уже при Екатерине II интеллигенция сделалась оппозиционной, ее оппозиционность, даже в своих самых радикальных проявлениях, никогда не являлась противогосударственной - утверждал Милюков. Эти первые серьезные столкновения общественного мнения с правительством не были проявлением конфликта между сторонниками и противниками государственности. То была борьба между двумя противоположными взглядами на государственность. Один из них - исторический - находил оправдание посредством различных рационалистических аргументов, другой - правовой - стремился к формальному ограничению самодержавной власти и требовал безусловного господства закона. Хотя уже тогда появились и свои «идеалисты», опиравшиеся на метафизическую почву и этику «морального перерождения», и свои «утилитаристы», первые провозвестники эволюционизма и эмпирической научности, однако между ними имелось больше сходства, чем разногласий. И те и другие были совершенно согласны между собой в защите правовой точки зрения от бесправия окружающего быта, от произвола отечественной власти, от идеализации русской старины и русского духа. Милюков видел в интеллигенции не пассивное орудие исторической традиции, не «отщепенцев» от покорной этой традиции народной массы, а активно действующий субъект общественной жизни, для которого и быт, и окружающая среда, и сама народная масса являлись предметом воспитания, воздействия, а вовсе не поклонения и пассивного подражания. Именно этой своей ориентацией она заслужила право считаться единственной в России государственно ориентированной силой. Ее государственность складывалась в борьбе против старых форм политического режима, против практически полного отсутствия правосознания в народной массе, против нарушений закона самодержавной бюрократией и злоупотреблений со стороны привилегированных господствующих классов, против стихийного народного инстинкта и даже против определенной части революционных доктрин. В восприятии Милюкова именно образование первых реальных форм политической субъекгности - политических партий - являлось самым крупным и ценным приобретением пройденной в самом начале XX столетия стадии русского политического развития. Этот первый, пусть еще совсем «несовершенный опыт русской политической организации дал», по его мнению, «такие результаты, которых не могли бы дать десятки лет литературных интеллигентских споров»222. Все то, что до этого исторического момента скрывалось за некой «завесой», объективировалось: новые общественно-политические явления, о существовании которых отечественная мысль к этому времени могла только догадываться или читать в зарубежных источниках, предстали в полном свете дня не только в совершенно особых качественных различиях, но и в своих количественных соотношениях и пропорциях. Негативное отношение к политике не должно было служить причиной отказа от активного участия в политической деятельности. Отстаивая этот тезис, Милюков апеллировал к воззрениям немецкого философа Ф. Паульсена (1846-1908), который давал весьма нелицеприятную характеристику партийным образованиям, рисуя и существующую политику, и межпартийные отношения в самых черных красках. Он утверждал, что политические партии, первоначально основанные на принципах, постепенно превращаются в союзы интересов, что принадлежность к партии подменяет собой личные достоинства индивидуума, что все они стремятся к уничтожению друг друга любыми средствами. Красноречие партийных политиков основывается на возможности, а не на истине. При этом политическим противникам навязываются искусственно подобранные факты и мотивы, представляющие и их дела, и личные побуждения в искаженной форме. К функциям политики Паульсен относил и «прямое измышление фактов, никогда не имевших места в действительности, но способных уничтожить врага или поднять бодрость в союзнике», «и искусственное создание подходящих для использования фактов (провокация)» и, «наконец, изображение себя в роли защитника прав и справедливости, на которые дерзко нападает противник»223. Тем не менее, все эти негативные моменты не могли служить основанием для того, чтобы отказываться от политической деятельности. Устранение партий и партийной борьбы из общественной жизни вело к тому, что место партий могли занять котерии (то есть группы людей, преследующие какие-либо тайные цели), а вместо партийной борьбы появиться придворные интриги, отличающиеся низостью и коварством. Политика по самой своей природе не ставила совершенствование «духовно-нравственной» сферы жизни в качестве непосредственной задачи собственной деятельности. Философия, наука, искусство, религия и нравственность не подлежали контролю государства, деятельность которого сводилась, в конце концов, исключительно к принуждению и праву. Государство должно было заниматься тем, чтобы создавать благоприятные внешние условия для их свободного развития. Согласно Аристотелю, лучшей политикой являлась не та, которая устремляется к высшим идеалам (поскольку проектирование идеальных государств - нетрудная задача), а та, которая умеет создать из наличных материалов то, что нужно, та, в которой стремлению к высшему сопутствует чувство реальности. Политика, основывающаяся на стремлении к победе и власти, не должна была иметь дела с чувствами, симпатиями или антипатиями. Поэтому не следовало ставить единственной целью борьбы успех во что бы то ни стало и при этом жертвовать принципами, но нельзя было вместе с тем и отстаивать «голые принципы», забывая при этом о практических последствиях, теряя всякую связь с действительностью. Правильная середина между этими двумя крайностями становилась делом глазомера и такта - тех качеств, благодаря которым, собственно, и создавался политик. Согласно Милюкову, следовало вовсе не уничтожать политику и подчинять ее другим формам человеческой деятельности, а лишь «гуманизировать» политическую жизнь и партийную борьбу, необходимо было бороться не ложью и клеветой, а честными методами: «не смешивать границы партий с границами добра и зла; ставить целое выше партий не только на словах, но и на деле; прекращать партийные распри, когда стоишь лицом к лицу с врагами родины; признавать относительную справедливость позиции политического противника»217. Структурирование политической жизни воспринималось кадетами как объективная часть исторического развития. Исходным пунктом являлся тот момент, когда неорганизованная доселе масса принимала решение к практическому объединению и оказывалась способной к действиям и принятию решений. Только тогда, когда из состояния хаотической толпы возникали полноценные субъекты общественной жизни, появлялась на свет и полноценная политика. Иными словами, политическое структурирование оказывалось тем закономерным выходом из «интеллигентской “кружковщины”», который становился необходимым и неизбежным при первом же серьезном начинании самоорганизации массы во имя конкретных общественных идеалов. Для более адекватного объяснения и углубления своей позиции Милюков ссылался на работу П. И. Новгородцева «Кризис современного правосознания» (1909). Несмотря на то, что Новгородцев принимал активное участие в сборнике «Проблемы идеализма» и, по оценке лидера кадетов, являлся «одним из друзей группы “Вех”», в данном случае Милюков вполне разделял его взгляды: «под каждым словом этих рассуждений и заключений я мог бы подписаться»218. В основу труда Новгородцева была положена концепция противостояния двух противоположных принципов - «индивидуализма» и «общественности». Начавшаяся еще с XVIII столетия эта борьба продолжалась и в современный исторический момент. Философия Просвещения, с одной стороны, питалась ожиданиями и надеждами, что государство откроет для развития личности самые широкие возможности, с другой - иллюзиями, что республиканская форма правления окажет решающее воздействие для того, чтобы провести в жизнь всеобщее нравственное обновление и «осчастливливание» человечества. И история индивидуализма, и республиканская идея, в конце концов, оказались в теории государства и права в состоянии кризиса. Однако в результате такого «двойного кризиса» и «двойного разочарования» правовое государство вынуждено было, существенно расширяя рамки своих задач, переносить их с формальной защиты интересов граждан на материальную сторону их жизни, их с равного для всех закона на равные для возможного большинства шансы в жизненной борьбе. Несмотря на такой долгий путь государственной мысли и практики, современная (на тот момент) мысль все-таки не могла удовлетворяться идеальным образом «правового государства» как ведущего субъекта общественной жизни. Осознав это, выдающиеся мыслители и политики Европы стали искать иной путь субъек- тивации политики. Он обнаружился не в охлаждении к какой бы то ни было «политике», то есть вовсе не в реакции против народного представительства, конституции и парламентаризма, а в том, чтобы сделать упор на дополнительном способе поддержки свободных учреждений. Выход был найден в идее общественного воспитания - важнейшего средства, дополняющего сами по себе недостаточные правовые начала еще и воздействием нравственных факторов. Таким образом, была сформулирована еще одна стержневая идея - солидарности различных общественно-политических субъектов, которая, по мнению многих ученых и политиков XIX и начала XX столетий, была способна предохранить современное государство и общество от социальных потрясений. Обе эти идеи не служили симптомом общественного разочарования в политических институтах и нормах: в учреждениях, в государстве и праве. Другое дело, что в конце концов многим интеллектуалам пришлось отказаться от безудержной веры в волшебную силу учреждений, зато выросла и окрепла другая мысль - о том, что учреждения должны расти вместе с людьми, а люди совершенствоваться вместе с учреждениями. К этой мысли прибавилось еще и осознание того нового требования, что сами по себе правовые учреждения не в силах осуществлять действительное преобразование общества и поэтому они должны сочетаться с нравственными нормами. Однако вряд ли следовало ожидать от общественного воспитания, что оно совершит то, что не удалось сделать правовому государству - «исторгнет из человеческой природы ее эгоистические чувства и своекорыстные стремления» и тем самым «совершит чудо перерождения человека». Такого рода идейные позиции означали бы не что иное, как повторение старых иллюзий XVIII столетия. П. Н. Милюков считал, что его позицию объединяет с позицией П. И. Нов- городцева принципиальное начало: оба они полагали, что становление оптимальной политической субъекгности представляет собой целостный процесс, в котором нельзя выделять одно за счет другого, противопоставлять одни элементы другим. П. И. Новгородцев, со своей стороны, продолжил дискуссию в книге «Об общественном идеале» (1917): «Конечно, между тем, как понимает общественное воспитание П. Н. Милюков и как понимает его П. Б. Струве, - целая пропасть. И тем не менее очевидно, что в этой новой своей форме старый спор освобождается от прежних безнадежных противоположений: обе стороны одинаково признают и личный и общественный моменты, и субъективное и объективное начала общественного прогресса, но лишь различно формулируют их взаимоотношение»219. Механистическим, антиисторическим концепциям и Новгородцев, и Милюков противопоставляли свою точку зрения, которую (пусть и с известной долей условности, с оговорками на характер и уровень научного знания того времени) можно назвать историко-социологической. Такая позиция базировалась на признании следующих общих опорных элементов: во-первых, фундаментом общественной жизни является не борьба политических субъектов, а их взаимодействие', во-вторых, сфера влияния политической субъекгности с ходом исторического развития существенно расширяется; и, наконец, в-третьих, возникающие впервые в истории России формы позволяют соединить человеческое и институциональное, личное и общественное. В свете вышеизложенного весьма наивной выгладит попытка приписать кадетам «квази-интеллигентскую» позицию. Так, по мнению одного из исследователей, «идеологи кадетизма стремились доказать наличие исторической преемственности между различными поколениями русской интеллигенции и проводили мысль о том, что кадеты являются единственно законными преемниками “внеклассовой” интеллигенции»220. Если первая часть этого суждения не вызывает критических замечаний, то вторая со всей очевидностью грешит искажением исторической реальности. Кадеты никогда не позиционировали себя как партия интеллигенции. Традиционные метафизические, «дополитологические», категории («народ», «интеллигенция», «бюрократия») уже не в полной мере устраивали политическое сознание ориентированных на конституционно-демократическую партию идеологов, чему, в частности, и стала доказательством дискуссия вокруг «Вех».
<< | >>
Источник: Балтовский Л.В.. Политическая доктрина партии конституционных демократов. 2009

Еще по теме § 1. Политическая субъектность:

  1. Международная правосубъектность народов (наций)
  2. О.Ю. Малинова, ИНИОН РАН РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭЛИТА И КОНСТРУИРОВАНИЕ МАКРОПОЛИТИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
  3. § 2. Правосубъектность социалистических организаций
  4. § 4. Юридические факты и правосубъектность в движении гражданских правоотношений
  5. политическая субъектность аналитических СООБЩЕСТВ: ФАКТОРЫ СРЕДЫ
  6. § 1. Политическая субъектность
  7. Гомеров И. Н. Политическая субъектность в структуре политических отношений: теория и российские реалии, 2011
  8. Категории субъектности и отношений в философии и науке
  9. Власть - исходная предпосылка политической субъектности
  10. Исследование властно-политических отношений в XX веке
  11. 4.1. Уровни развития политической субъектности
  12. Двойственность и идеал политической субъектности
  13. В.              Д. Виноградов ЧЕЛОВЕК ПОЛИТИЧЕСКИЙ И КАКИЕ ПОЛИТИКИ НУЖНЫ РОССИЙСКОМУ ГОСУДАРСТВУ
  14. Б. Субъектность как специфическое свойство человека
  15. В.              Уровни развития и проявления субъектности
  16. 2. Субъекты правоотношений. Правосубъектность
  17. § 3. Субъектный состав таможенно-правовых отношений
  18. 1.3. Современные российские политические партии как производители политических идей
  19. Научно-технологическое измерение мировой политики: теоретико­методологические основания анализа 1.1.1. Мирополитическая концептуализация научно-технологического развития
  20. 1.1 Трудовая иммиграция как институционально-политическая категория
- Внешняя политика - Выборы и избирательные технологии - Геополитика - Государственное управление. Власть - Дипломатическая и консульская служба - Идеология белорусского государства - Историческая литература в популярном изложении - История государства и права - История международных связей - История политических партий - История политической мысли - Международные отношения - Научные статьи и сборники - Национальная безопасность - Общественно-политическая публицистика - Общий курс политологии - Политическая антропология - Политическая идеология, политические режимы и системы - Политическая история стран - Политическая коммуникация - Политическая конфликтология - Политическая культура - Политическая философия - Политические процессы - Политические технологии - Политический анализ - Политический маркетинг - Политическое консультирование - Политическое лидерство - Политологические исследования - Правители, государственные и политические деятели - Проблемы современной политологии - Социальная политика - Социология политики - Сравнительная политология - Теория политики, история и методология политической науки - Экономическая политология -