4. Новые идеи московской публицистики. Великое княжество Владимирское — отчина московских князей. Эволюция понятия старейшинства
«Традиционная политика татар,— указывает Карл Маркс в своей «Секретной дипломатии XVIII в.» (глава V),— заключалась в обуздывании одних русских князей при помощи других, разжигании их междоусобий, с тем, чтобы привести их силы в равновесие, не давая укрепиться ни одному из них».
Положив это высказывание в основу своего труда «Монголы и Русь», А. Н. Насонов подкрепил его многочиеленньши конкретно-историческими примерами.60 А. Н. Насонов. Монголы и Русь. М.— Л., 1940, стр. 96.
61 В 1384 г., отвечая на домогательства Михаила Александровича Тверского, желавшего получить ярлык на великое княжение, хан Тох- тамыш, за два года до этого обманом овладевший Москвой и разорив- ший ее дотла, заявил: «А что неправда предо' мною улусника моего кнлзя Дмитреа московского, и аз его поустрашил, л он мене служит правдою, и яз его жалую по старине...» (ПСРЛ, т. XI, стр. 84).
Следует, однако, отметить, что, всячески ущемляя власть русских князей, натравливая их друг на друга, мешая кому-нибудь из них особенно усилиться, Золотая Орда в то же время объективно была заинтересова в создании на Руси сильной великокняжеской власти, которая обеспечила бы бесперебойное поступление выхода и одновременно держала бы в узде русское население, предотвращая натравленные против татарского ига восстания. Поскольку в XIV в. ханы уже не были в состоянии непосредственно управлять русскими землями и держать в русских городах значительные гарнизоны, поскольку нельзя было уже, как прежде, приводить русских князей в трепет и повиновение одной лишь грозой ханского имени, окруженного ореолом ужаса, сильная великокняжеская власть на Руси становится насущной политической потребностью самой Золотой Орды. Сознавая в то же время потенциальную опасность для себя в укреплении великого княжения, ханы могли время от времени лишать его части территории, как это проделал хан Узбек в 1328 г., выделив из состава великого княжения Нижний Новгород и Городец60, могли пытаться передать великокняжеское достоинство из рук московского князя другому, казавшемуся им достаточно сильным и пригодным для этой роли, князю, как это сделано было, например, в малолетство Дмитрия Донского, могли и просто на время обескровить своего «улус-ниска», но ни отказаться от института великого княжения, ни передать его князю мелкому и незначительному ханы уже не были в состоянии.61
Перечисляя причины «возвышения Москвы», С.
Ф. Платонов в числе их указывает на «близорукость татар», позволившую Москве вырасти в большую силу и свергнуть монгольское иго62, но это была не «близорукость», а горькая политическая необходимость, вызванная, с одной стороны, потребностями самой Золотой Орды, а с другой — усилением Руси, которая сумела оправиться от страшного погрома и с которой ханам приходилось уже серьезно считаться.Именно на этих двух основаниях — на возросшей хозяйственной и политической мощи самой сильной из русских областей — Московского княжества и на потребности Золотой Орды опереться на самого влиятельного русского князя — покоилось политическое положение Ивана Калиты, после того как он в 1328 г. стал великим князем. Окончательное усиление Москвы устранило то равновесие среди русских князей, которое искусственно стремились поддерживать ханы, и явилось большим шагом вперед в деле объединения русских земель и образования централизованного государства. Нарушение этого равновесия в пользу сильнейшего княжества исключало внутренние кровавые неурядицы среди князей, вынуждало их присмиреть перед сильным великим князем.
Церковь, всегда льнувшая к сильной светской власти, в этот период еще больше сближается с московским великим князем, а преемник Петра митрополит Феогност становится прямым политическим агентом Ивана Калиты. Когда псковичи не пустили от себя тверского князя Александра Михайловича, за которым во главе русских князей «повелением татарского царя Азбяка» двинулся Иван Калита, митрополит Феогност послал «отлучение и проклятие» на Александра и на Псков, и Александр был вынужден уйти «в Немци» и оттуда в Литву. В 1341 г., когда Семен Гордый с войском вступил в Торжок и заставил новгородцев заплатить себе большую дань, при нем был и Феогност. А в 1353 г. новгородский архиеписком Моисей жаловался в Царырад «о непотребных вещех, приходящих с насилием от митрополита»63.
62 С. Ф. Платонов. Лекции по русской истории, изд. 5, стр. 129.
63 М а к а р и й. История русской церкви, т.
IV. СПб., 1866, стр. 23,31-32.
Иван Калита и его преемники закрепляли за Москвой великое княжество Владимирское. Они внедрялись в различные земли, составлявшие великое княжение, приобретали там «при-мыслы», заводили села, становились видными местными землевладельцами. С другой стороны, они и в Орде осторожно, но настойчиво и последовательно добивались признания того положения, что великое княжество Владимирское является наследственным достоянием московского княжеского дома. В то
25 2 а ач „У» 835
385
же время объединительное движение, приведшее в конце концов к образованию централизованного государства, выработало особую практику раздачи владений Москвы после смерти ее князей. Практика эта наметилась уже при Иване Калите и нашла отчасти выражение в его духовной грамоте. Это, во-первых, состредоточение в руках старейшего наследника, получавшего титул великого князя, возможно большего количества материальных ресурсов в виде земельных владений и поступлений от доходных статей. Во-вторых, в основе новой государственной практики московских князей лежал принцип не окончательного раздела территории между наследниками умершего князя и не дробления доходных статей по мелким дворам, а совместного управления такими важными пунктами, как город Москва, и остальными доходными статьями, с тем чтобы в раздел поступали только уже полученные доходы. В то же время соблюдался принцип старейшинства, согласно которому великий князь являлся политическим главой всех представителей княжеского дома, их руководителем и «печальником»64, причем это его право обеспечивалось не добрыми пожеланиями и благими намерениями завещателя и не убеждениями, вытекающими из отвлеченных моральных догм, а подавляющим перевесом его материальных ресурсов.
Установленные Иваном Калитой и поддерживавшиеся его преемниками новые приемы в управлении были также необходимы, чтобы наилучшим образом обеспечить выполнение главной функции государства — держать в повиновении эксплуатируемое большинство.
Именно эта цель соответствовала установленному духовными грамотами Ивана Калиты порядку, согласно которому все его сыновья ведали численных людей «собча». Таким образом, не только внешнеполитические соображения, но глубокие социально-экономические причины внутреннего порядка предопределили введение Иваном Калитой новой государственной практики.64 «А приказываю тобе, сыну своему Семену,-— читаем в духовной грамоте Ивана Калиты,— братью твою молодшую и княгиню свою с мокшими детми, по бозе ты им будешь печалник» (ДДГ, стр. 8, 10).
Практика эта продолжалась, развиваясь и углубляясь при преемниках Калиты. После смерти Ивана Даниловича между его сыновьЯхМи произошла какая-то «свада», вызванная боярином Алексеем Петровичем Хвостом, который «вшел в коромолу к великому князю», восстановил против него его братьев Ивана и Андрея. Не в пример, однако, прежним временам, спор обошелся без применения оружия. Братья помирились, причем характерно, что по достигнутому между ними соглашению старший брат Семен Иванович (Гордый) еще больше упрочил свою власть и материальную базу, получив от братьев «на старей шинство» «полтамги» (другая половина доходов от «тамги» (распределялась между остальными братьями), несколько сел и дворцовых «путей». Договор, заключенный между братьями «у отня гроба», пытался предотвратить возможность повторения сссірьі между московскими князьями в будущем: «А кто иметь нас сваживати... (лист с текстом разорван. — И. Б.) неправа ны учинити, а нелюбья не держати, а виноватого каз-иити по исираве» 65. В этих же целях предусматривались меры, чтобы обезвредить возможные действия боярина Алексея Хвоста, буде он вновь попытается внести разлад в среду московских князей66. Договор всячески подчеркивал обязанность братьев действовать и выступать совместно как во внешних делах, так и во внутренней политике, причем руководителем общей и согласованной между всеми братьями политики выступает «князь великий Семен Иванович всея Руси» 67. Что это не было беспредметными благими пожеланиями, а основывалось на реальном соотношении сил, показывает важное обязательство, принятое на себя младшими братьями Иваном и Андреем, о передаче старшему брату Семену Ивановичу руководства всеми вооруженными силами московских князей.
«А где ми будет въеести на конь,— говорится в договоре от имени великого князя, — всести вы со мною. А где ми будеть самому не всести, а будеть ми вас послати, всести вы на конь без ослушаиья» 68.Сделав важные уступки старейшему, брату, князья Иван п Андрей оговорили в договоре свои права па те владения, которые достались им после смерти отца «но розделу». Договор признавал эти владения наследственными, а также признавал самостоятельность князей в области внутреннего управления и право боярского отъезда. В то же время договор запрещал князьям, их боярам и слугам покупать в чужих уделах земли и, по-видимому, как полагает Л. В. Черепнин, посылать в другие княжества приставов к данщиков69.
65 ДДГ, До 2, стр. 11.
66 Там же, стр. 13.
67 «Быти ны заодин до живота. А брата своего старейшего имети ны и чтити въ отцево место... А кто будеть брату нашему старейшему недруг, то и нам недруг. А кто будеть брату нашему старейшему друг, ти и нам друг. А тебе, господине князь великий, без нас не докаычи- вати ни с ким. А братье твоей молодшои без тобе не доканчивати ни с ким» (там же, стр. И).
68 Там же, стр. 13.
69' Л. В. Черепнин. Русские феодальные архивы XIV—XV вв., ч 1. М.—Л., 1948, стр. 24.
Это все явления, которые должны были прийтись по сердцу передовым городским элементам. В самом деле, запрещение князьям посылать в чужие княжения приставов и данщиков устраняло столь характерное для феодальной эпохи многовлаетие, вводило поборы и дани в какие-то определенные рамки, в какой-то мере устраняло излишние злоупотребления и незаконные требования, словом, содействовало установлению «правды», т. е. твердого, законного порядка, которого так жаждало население средневековых городов.
Это же относится к установленному при Семене Ивановиче лqpядкy, по которому великому князю принадлежало право верховного распоряжения всеми военными силами подвластных ему московских князей. При таком порядке вооруженные отряды отдельных князей направлялись на осуществление широких общегосударственных задач и оставалось меньше места для мелких вооруженных феодальных дрязг.
В свете этих соображений становится понятной и закономерной отмеченная выше поддержка, которую прогрессивные элементы русского города XIV в. неизменно оказывали московскому великому князю, п в частности Семену Гордому.Главный политический антагонист Москвы в XIV в.— Тверское княжество — не мог противопоставить своему сопернику такую же созидательную государственную работу, которую, в силу определенных исторических условий, сумели развить московские князья. Великие князья тверские также стремились к полному и безропотному подчинению себе младших тверских князей — кашинского, холмского, микулинского и других, по у них не было достаточных материальных ресурсов, чтобы па деле осуществить свое стремление. В Тверском княжестве с 1345 г. возникли междоусобицы, часто поддерживавшиеся Москвой. Не имея достаточно сил, чтобы добыть себе великое княжение Владимирское собственными средствами, князья тверские все более начинают ориентироваться па силы внешние.
70 На протяжении всего XIV в. церковная литература с презрением третирует литовских князей как язычников-«отнепоклош1иков», врагов православной веры.
К этому времени уже вполне определилась связь тверской правящей династии с Литвой. Напомним, что второй тверской епископ Андрей был представителем литовской знати, сыном князя Герденя. Выходец из литовской княжеской среды, совершенно чуждой церковно-иерархической традиции 70, свое положение главы тверской епархии Андрей использовал на поддержку политических притязаний тверского князя. Нападки его на митрополита Петра также были вызваны исключительно светскими мотивами — близостью митрополита к московскому княжескому дому. Недаром на соборе в Переяславле за митрополита Петра так рьяно заступился Иван Данилович. Связи тверского княжеского дома с Литвой нашли также выражение в ряде последовательных брачных союзов между князьями тверскими и литовскими, заключенных на протяжении нескольких поколений71.
Захватив многочисленные русские земли, непосредственно угрожая Смоленску, посягая на Новгород и Псков, среди знати которых она находила полное понимание, Литва не могла пользоваться сочувствием русского народа и в первую очередь демократических элементов города. Потерпев неудачу в борьбе за великое княжение Владимирское, тверские князья все более начинают ориентироваться на литовскую помощь и тем самым окончательно дискредитируют себя в глазах передовых слоев русского общества. Это обстоятельство также содействовало объединению русских земель именно вокруг Москвы.
Новая вспышка политической борьбы между Москвой и Тверью, осложненной на этот раз вмешательством Литвы, падает на конец 1360-х годов. Никоновская летопись и Рогожский летописец относят начало борьбы к 1367 г., когда после большого московского пожара князь Дмитрий Иванович (будущий Донской) «заложил град Москву камеи, и начаша делати безпре-станно» (т. е. постройка шла бесперебойно) 72. Заложив каменный кремль и надеясь па свою силу великую, на Москве «князи русьскыи начаша приводит в свою волю, а который почал не по'виноватися их воле, на тых почали посягати злобою». Такое же «посяжение» было проявлено и в отношении князя тверского Михаила Александровича, который из-за этого вынужден был поехать за защитой в Литву73. Эта заметка в Никоновской летописи и в Рогожском летописце дает топ дальнейшему изложению в тех летописных сводах, в которых лучше всего сохранилось тверское летописание XIV в. В этой связи, как увидим, действия Михаила Александровича, несколько раз наводившего литовцев на Русь, объяснялись исключительно необходимостью обороняться от московского натиска.
71 Дмитрий Михайлович был женат на сестре литовского князя Ольгерда Марии Гедиминовне. Сам Ольгерд был женат на дочери Александра Михайловича Ульяне, причем брат ее, великий князь твер- ской Михаил Александрович, не перестававший мечтать о великом кня- жестве Владимирском, неоднократно и не без успеха, как увидим, пы- тался использовать свои родственные связи с Ольгердом, чтобы вовлечь его в борьбу против Москвы. Сын Михаила Александровича, великиг князь тверской Иван Михайлович, был женат на сестре Витовта Ма- рии Кейстутовне.
72 ПСРЛ, т. XI. стр. 8.
73 Рогожский летописец, сто. 81.
После междоусобицы среди тверских князей, не сумевших полюбовно разделить между собой удел умершего бездетным в 1365 г. князя Семена Константиновича, усобицы, в которой принимала участие и московская рать, Михаил Александрович вторично поехал к своему зятю Ольгерду литовскому (в первый раз он привел из Литвы вооруженный отряд в 1365 г.) «пону-жати и поучевати» идти на Москву. На этот раз во главе большой рати пришел на Русь сам Ольгерд; с ним были брат Кей-стут, племянник Витовт, много других литовских князей и смоленская сила. Разбив наскоро собранный московский сторожевой полк, Ольгерд быстро оказался под Москвой. Три дня он осаждал город, но новые каменные стены московского кремля с успехом выдержали осаду. Сотворив много зла, опустошив и разграбив московские пределы, уводя с собой в полон много жителей, Ольгерд ушел восвояси, «учинив лихо за лихо», как добавляет Тверская летопись74. В этих словах, встречающихся только в Тверском сборнике и отсутствующих в других летописных сводах, наиболее ярко сказывается тверская политическая тенденция, стремящаяся взвалить всю вину за ужасы литовского нашествия на Москву: если, мол, московская земля и пострадала, то в этом повинен сам московский великий князь, поскольку он был зачинщиком кровопролития и теперь получил заслуя^енное возмездие — «лихо за лихо».
В то же время литовское разорение произвело огромное впечатление на русское население. Даже Рогожский летописец, более всего сохранивший следы тверского летописания, отмечает, что «прежде того толь велико зло Москве от Литвы не бывало в Руси, аще и от татар бывало» 75. Все это, конечно, не могло привлечь расположение широких слоев населения и особенно горожан, возглавлявших в XIV в. борьбу за «порядок» и против усобиц, к тому политическому центру, который ориентировался на Литву и впредь неоднократно призывал литовскую рать на русские земли.
74 ПСРЛ, т. XV, стб. 429.
75 Рогожский летописец, стб. 90.
76 Там же, стб. 93.
Результатом внезапного нашествия Ольгерда была уступка Михаилу Александровичу Гародца (спорной части наследства князя Семена Константиновича). Однако эта уступка нисколько не отражала настоящего соотношения сил. В 1370 г. Дмитрий Иванович опять объявил войну Михаилу, и последний снова ушел в Литву. Дмитрий вторгся в тверские пределы, взял Зубцов, причем жители города по соглашению были отпущены «куды кому любо», и разорил остальные тверские волости. Михаилу Александровичу па этот раз не удалось получить помощь от Ольгерда. Услышав на чужбине «таку изгибель своея отчины», он в ноябре 1370 г. ушел из Литвы в Орду к Мамаю, «печа-луя и жалуя, и тамо многы укоры изнесе и многы вины изложи, паче же всего въехотеся ему самому княжениа великаго и многы дары раздав и многы посулы рассудив князем ординскым п рядцям, испросил себе посол царев» 76.
Раздобыв себе ярлык на великое княжение, Михаил Александрович возвратился на Русь с татарским послом Сарыхожей. Но если уже в начале XIV в. русские князья не особенно склонны были беспрекословно подчиняться ханским повелениям, то теперь, когда Русь еще более окрепла и в лице Москвы приобрела объединяющий политический центр, Дмитрий Иванович вовсе не пожелал считаться с ханским ярлыком и приказал перехватить Михаила Александровича на границе. Его искали по заставам, но предупрежденный своими московскими доброхотами, Михаил Александрович сумел избежать погони и снова ушел в Литву. На этот раз ему удалось вовлечь Ольгерда в новый поход на Русскую землю. В конце ноября 1370 г. Ольгерд подошел к Москве «в силе тяжце», грабя по дороге населенные места, убивая и уводя в плен людей. Кремля, однако, он взять не смог. Дмитрий Иванович с успехом выдержал восьмидневную осаду, а тем временем Ольгерд узнал, что двоюродный брат великого князя Владимир Андреевич собирает против него рать в Перемышле, что на помощь к Владимиру Андреевичу пришли князья Владимир Пронский и Олег Рязанский, над которыми тоже постоянно висела литовская опасность. Рогожский летописец сообщает, что митрополит Алексей в то время был в Нижнем Новгороде, тоже, очевидно, собирая силы. «И то слышав Олгерд и убояся и начят мира просити» 77. Ольгерд запросил «вечного мира», но Дмитрий Иванович согласился только на перемирие. При этом Ольгерд договорился о браке своей дочери с, Владимиром Андреевичем. Ушел он в Литву с большой опаской, «озирайся и бояся за собою погони» 78. Так безуспешно окончился и второй поход Ольгерда на Москву.
Лишившись литовской помощи, Михаил должен был заключить мир с Дмитрием Ивановичем, однако весной 1371 г. он уехал в Орду, откуда в сопровождении татарского посла Сары-хожи вернулся с ярлыком на великое княжение. Как уже выше отмечалось, здесь на сцену выступает новая внушительная политическая сила, вмешательство которой оказало решающее влияние на ход событий. Это — городское население великого княжества Владимирского, решительно отказывавшееся видеть Михаила Александровича великим князем. Дмитрий Иванович «по всем градом» «привел к целованию» бояр и черных людей, обязавшихся не пускать Михаила Александровича «на княжение Володимерьское»; не приняли его и владимирцы, и Михаил Александрович «отступи» 79.
77 Там же, стб. 94.
78 ПСРЛ, т. XVIII, стр. 110.
79 ПСРЛ, т. XI, стр. 15.
Татарский посол Сарыхожа вынужден был послать своих представителей и одного тверского боярина звать Дмитрия
Ивановича за ярлыком во Владимир, но Дмитрий решительно п с достоинством ответил: «К ярлыку не еду, а па великое княжение не пущу, а тебе, послу цареву, потчесть» (т. е. «путь чист») 80. Сарыхожа оставил дрлык Михаилу Александровичу, а сам поехал в Москву, где его обласкали и богато одарили. Летом того же года Дмитрий Иванович сам поехал в Орду «и подаа сребра много от великого княжения; окааннии же измалтяие, за безаконие на[ше], вьвергоша мечь в Рускую землю и поче-стилп князя Дмитреа, дав княжение великое ему, а князю великому Михаилу приказали: «дали бы есми тебе княжение великое, и рать есми тебе дав, и ты не захотел, и реклься есть сестн своею силою; и ты сяди с кымь ти любо» S1.
Так излагает события Тверская летопись, пытаясь вину за кровопролитие свалить на татар, которые передают ярлык то одному, то другому князю, а потом ярлык отнимают, да еще издеваются и тем самым «ввергают меч в Русскую землю». Для политических и общественных отношений Руси во второй поло-вино XIV в., когда твердо наметился центр объединяющегося государства и к нему были обращены симпатии передового населения — тружеников русских городов, мотивировка тверского летописца, правильная для конца ХП1 — начала XIV в., теперь уже устарела.
Совсем иначе освещает дело Симеоновская летопись. По сообщению этой летописи, великий князь Дмитрий Иванович «паче сам изволи пойти в Орду за свою отчину, нежели сступи-тися княжениа великого» 82. В этих словах заключается целая программа. Наблюдавшееся еще во времена Калиты стремление закрепить за Москвой великое княжение Владимирское к 70-м годам XIV в. превратилось уже в непреложный факт русской политической жизни, п об этом полным голосом заявляет современный памятник общественной мысли — официозная московская летописная запись, перешедшая затем в Симеоновскую летопись. В усобице 1371 г., как бы заявляет этот памятник, виноваты не татары, ибо они давно уже утратили право по своему усмотрению раздавать ярлыки на великое княжение: великое княжение Владимирское стало наследственным достоянием московского княжеского дома, его отчиной, которой никто не может у него отнять. С этим представлением согласуется и гордый ответ Дмитрия Ивановича послу Сарыхоже: «К ярлыку не еду, а в княнчение великое но пущу».
80 ПСРЛ, т. XV, стр. 430.
81 Там же.
82 1ЮРЛ, т. XVIII, стр. ПО (Подчеркнуто мною.— И. Б.).
Поездка Дмитрия Ивановича в Орду была сопряжена с большой опасностью для жизни: его могли там убить, как до этого убивали не один уже раз непокорных и неподатливых русских киязей. Дмитрия Ивановича провожали в путь митрополит Алексей и множество народа, и все они проявляли серьезное беспокойство о его судьбе. Но Дмитрий Иванович, по смыслу приведенной летописной записи, не мог не поехать в Орду, ибо речь шла не о каком-либо «примысле», не о дополнительном или побочном приобретении, каким являлось для Михаила Александровича великое княжение, а о коренном достоянии, об отчине. Пренебрегая всеми опасностями, Дмитрий Иванович предпочел отправиться в Орду, чем «сступитися княжениа великого».
Нельзя, конечно, категорически утверждать, что слова о великом княжении как об отчине Дмитрия Ивановича уже читались в первоначальной летописной записи и не были приписаны позднейшим редактором. Мы имеем, однако, официальный документ, относящийся к тому же 1371 г., где великое княжение Владимирское также называется отчиной Дмитрия Ивановича. Это московско-литовская докончальная грамота о продлении перемирия на три месяца, заключенная с литовскими послами 15 Москве летом 1371 г., когда Дмитрий Иванович находился в Орде. Грамота предоставляла в пределах великого княжения «путь чист» литовским и смоленским послам п торговцам. Что касается Твери, то «путь чист» предоставлялся только ее послам: «а оприснь послов, тферпчем нет дел в нашей отчине в великом княженьи» 83.
83 Л. В. Ч о р о и н и п. Указ. соч.. ч. 1. стр. 48 (Подчеркнуто мною.— И. Б.).
84 ПСРЛ, т. XVIII, стр. 111.
Об успешном исходе поездки Дмитрия Ивановича в Орду и благополучном его возвращении Симеоновская летопись сообщает в приподнятом тоне, видя во всем этом «божью милость» и торжество правого дела: «На ту же осень князь великий Дмитрей Иванович выидо из Орды милостию божиею все по добру и по здорову, та коже вси бояре его, и слуги его, тво-ряще волю его, а княжениа великого под собою покреппл, а супостаты своя и супротивиикы своя победив посрами»84. Но «супостаты и супротивники», Дмитрия Ивановича еще не были побеждены, ибо не в Орде ужо решались политические судьбы северо-восточной Руси. Еще весной 1371 г. Михаил Александрович, расставшись с Сарыхожей, начал военные действия, в ходе которых варварски разрушил и сравнил с землей город Торжок. Кампанию завершил приход «в силе тяжце» самого Ольгерда (уже в третий раз) на помощь Михаилу. На этот раз поход Ольгерда, имевшего намерение опять двинуться на Москву, был перехвачен в пути. Дмитрий Иванович тоже собрал большое войско и пошел навстречу литовцам. Обе рати встретились у Любутска, где еще до этого Ольгерд соединился с Михаилом Александровичем. Москвичи смяли передовой полк Ольгерда и обратили его в бегство. Ольгерд вынужден был заключить мир с Дмитрием Ивановичем. По условиям мира, к которому присоединился и Михаил Александрович, последний отозвал своих наместников из захваченных им городов великого княжения, а Дмитрий Иванович отпустил тверского княжича Ивана Михайловича (сына Михаила Александровича), которого он выкупил в Орде за 10 тысяч гривен серебром.
Как уже указывалось, публицистика обоих лагерей, летописцы тверские и московские, дает различное освещение описанных событий. Иногда это проявляется даже в незначительных оттенках, в не очень значащих подробностях. Тверская летопись, например, сообщает, что княжича Ивана Михайловича, которого Дмитрий Иванович выкупил в Орде, москвичи держали «в истоме» 85. Симеоновская же летопись сообщает, что княжич «седел у Алексея у митрополита на дворе», пока не был выкуплен отцом86; ни о какой «истоме» здесь нет и речи. Симеоновская летопись с большим удовлетворением сообщает о том, как Дмитрий Иванович разбил у Любутска передовой полк Ольгерда. Тверская же летопись (Тверской сборник и Ро-гожский летописец) сообщает лишь о том, что в 1373 г. в Лю-бутске был заключен мир, умалчивая о поражении тверского союзника Ольгерда. Но самым поразительным в этом идеологическом поединке является различный подход публицистов обоих лагерей к разгрому Михаилом Александровичем цветущего русского города Торжка.
85 ПСРЛ, т. XV, стр. 433.
86 ПСРЛ, т. XVIII, стр. 111.
Тверской сборник и Рогоя^ский летописец описывают это событие с торжеством и злорадством, как будто речь идет о разрушении не русского, а вражеского города «поганых». Началось все с того, повествует тверской летописец, который, судя по его рассказу, был очевидцем событий, как новгородцы взяли Торжок, укрепились в нем и «свещаша зол совет: наместника князя великого Михаила сослаша, а тверичь изымав биша, а люди пограбиша. Князь же великий Михайло укрепився силою крест-ною и поиде ратию к Торжьку». Подойдя к городу, он якобы «со смирением» послал сказать новгородцам и новоторжцам: «Кто моих тверичь биль и грабил, тех ми выдайте, а наместника моего посадите; а боле того ничтоже не учиню вашей земли пакости». Он ждал ответа до полудня, но новгородцев дьявол «возмяте злобою». «Новгородци похвалишася силою, и послаша к великому князю с высокою мыслию, а сами въоружившеся бранию и изыдоша противу князя Михаила. Князь же великий
Михайло молился великому Спасу и пречистой его матери, и съступишася, на пръвом суйме победи великий князь Михайло помощию архистратига Михаила». Итак, .новгородцы своевольничают, высокоумничают, выполняя «зол совет», а Михаил действует со смирением, защищая свои права; новгородцы надеются на свою силу, а Михаил, уверенный в правоте своего дела, все надежды возлагает на бога, который действительно оказывает ему помощь.
Разбитые новгородцы побежали в Новгород, другие устремились в Торжок. Дальше автор прямо со сладострастием описывает бедствия потерпевших поражение новоторжцев: «И бежавших много исколоша, а иных поимаша бояр и новгородцевь и новоторжескых, п приведоша в Тверь. И зажгоша с поля посады у города, и удари со огнем ветрь силен на град и поиде огнь по всему граду, и пощре въскоре весь град, и церкви ка-менны, и многое множество народа бесчисленое въскоре поги-боша, а инии от огня бежачи в реце истопоша в едином часе видехом град весь въскоре попель, и развеай то ветрь, и не бысть ничтоже, развое кости мертвых».
Свой рассказ тверской летописец заключает поучением: «Разумейте, братиа, ... то есть мужество, еже уповати на бога; а человеческая помощь ничтоже есть, еже сии сътвориша собе новгородця за высокоумие» 87.
87 ПСРЛ, т. XV, стр. 431—433 (Везде подчеркнуто мною.— И. Б.). Этот же источник, по-видимому, лег в основание рассказа о разрушении Торжка Никоновской летописи, хотя, правда, здесь события излагаются без злорадства (ПСРЛ, т. XI, стр. 18—19).
Совсем иначе излагают события московские публицисты, умонастроения которых нашли отражение в Симеоновской летописи. Новгородские бояре, сообщает летописец, ехали в Торжок ставить крепость и выслали из Торжка тверских наместников. Выходит, стало быть, что никакой «совет зол» не был новгородцами задуман, а ехали они в Торжок с оборонительными целями. Сообщается о высылке тверских наместников, но нет ни слова об арестованных и избитых тверичах и об ограблении их имущества. Михаил, продолжает свое повествование Симеоновская летопись, собрал много войска, пришел к Торжку «и взя город и огнем пожже город весь, и бысть пагуба велика Христианом» . Далее описывается ужасная картина гибели жителей, мечущихся по объятому пламенем городу, задыхающихся в дыму, уничтожаемых огнем, утопающих в реке. Тверичи глумились над женщинами и девушками, раздевая их донага, «егоже поганий не творять». Первым в бою пал «за святый Спас и за обиду но-вогородцкую» (а вовсе не за «высокоумие»!) Александр Аввакумович, были убиты и другие воеводы, иные убежали, много мужчин и женщин было уведено в Тверь пленными. «И кто братие,— заключает свою горестную повесть летописец,— о сем не плачется, кто ся остал живых видевый, како они нужною (т. е. насильственной.— //. Б.) и горкою смертью подъяша, и святыи церкви пожжени и город весь отъинудь пуст, еже ни от поганых не бывало такового зла Торжьку» 88.
Судя по приведенным летописным отрывкам, гибель Торжка произвела большое впечатление на русское общество и содействовала укреплению союза между Новгородом и Москвой. Когда спустя два года, в 1375 г., Дмитрий Иванович во главе всех русских князей окружил Тверь и призвал себе на помощь новгородцев, они, по сообщению Симеоновской летописи, быстро собрались и через каких-нибудь четыре или пять дней явились под стены Твери, «князя великого честь изводяще, пачеже свою обиду отмщающе, бывшую у Торжьку» 89. А по словам Воскресенской летописи, новгородцы «повелением великого князя» подступили к Твери «с многою силою», «скрежетаху зубы на тве-ричь на свою обиду, еже на них бывшую» 90.
Военные действия 1375 г. завершили в пользу Москвы тянувшуюся несколько поколений борьбу за то, кто должен возглавить движение русских земель за создание единого централизованного государства и кто поведет их в бой против ненавистных носителей жестокого иноземного ига. Таким образом, события 1375 г. явились необходимой предпосылкой Куликовской битвы. Происходившие в момент обострения отношений Москвы и с Мамаем, н с Литвой, на которые возлагал все свои надежды Михаил Александрович, военные действия 1375 г. выходили далеко за пределы соперничества Москвы и Твери и сразу приобрели характер общерусского предприятия. Как увидим, так понимали события и современники.
88 ПСРЛ, т. XVIII, стр. 113. Воскресенская летопись, в начале свое- го повествования о гибели Торжка следующая варианту Тверского сборника, в дальнейшем рассказе также дает потрясающую картину страданий новоторжцев и зверств тверичей (ПСРЛ, т. VIII, стр. 20;. То же — в Московском летописном своде конца XV в. (ПСРЛ, т. XXV. стр 188).
89 ПСРЛ, т. XVIII, стр. 116 (Подчеркнуто мною.— И. Б.).
90 ПСРЛ, т. VIII, стр. 22.
Дело началось с того, что в начале 1375 г. «на христиань-скую изгибель», как пишет тверской летописец, бежали из Москвы в Тверь сын московского тысяцкого Иван Васильевич Вельяминов и гость-сурожанин Некомат. Изменники Москвы, они, несомненно, были связаны с теми «доброхотами» Михаила Александровича (а, может быть, и сами были ими), которые еще в 1370 г. дали знать тверскому князю, что Дмитрий Иванович собирается поймать его на границе. Беглецы обратились к Михайлу Александровичу «со многою лжею и лстивыми (т. е. коварными.-— П. Б.) словесы91, обещая раздобыть ему великокняжеский ярлык. Михаил Александрович отправил их в Орду, откуда они действительно вернулись с ярлыком Мамая на великое княжение и с татарским послом Ачихожей. Одновременно сам Михаил поехал в Литву, где ему обещали помощь. Заручившись поддержкой Орды и Литвы, Михаил Александрович с торопливостью авантюриста («не дождав нимало») объявил Дмитрию Ивановичу войну («целованье сложил») и послал наместников с ратью в Торжок и Углич. Эти действия вызвали грандиозный поход на Тверь всех русских князей и Новгородской земли во главе с Дмитрием Ивановичем.
Собравшаяся против Твери коалиция была весьма внушительна по своей численности и силе. Но еще внушительнее был самый факт совместного выступления всех русских князей под руководством Москвы. Современникам был вполне ясен исторический смысл этого союза, всем острием направленного против самого опасного и смертельного врага Руси — Золотой Орды. «Вси бо,— гласит запись в Никоновской летописи,— вознегодо-ваша на великого князя Михаила Александровича Тверского». И дальше летописец вкладывает в уста великого князя следующую гневную тираду: «Колико сей приводил ратью зятя своего, великого князя Литовьского Олгерда Гедимановича, и много зла христианом сътвори, а ныне сложися с Мамаем, и со царем его, и со всею Ордою Мамаевою; а Мамай яростию дышет на всех пас, и аще сему попустим, сложився с ними, имать победили всех нас» 92.
1 августа союзники взяли Микулинск, а 5 августа подступили к самой Твери. Они сожгли посад, обступили город, подкатили туры, зажгли стрельницу на Тмацком мосту, «и в скорби бысть весь град» 93. 8 августа Дмитрий Иванович собирался приступом взять город, но у Волжских ворот Михаил Александрович сделал вылазку, побил осаждавших и сжег их туры. Этот незначительный тактический успех тверской летописец раздувает в большую победу, ниспосланную тверичам богом, а Симеоповская летопись даже не упоминает о столкновении у Волжских ворот, не без основания считая его незначительным эпизодом, не оказавшим влияния на конечный исход кампании.
91 ПСРЛ, т. XI, стр. 22.
- Там же, стр. 23.
:'3 ПСРЛ, т. XV, стр. 434.
Наконец, после длительной осады Михаил Александрович, видя «свое изнеможение», послал к Дмитрию «с покорением и с поклонением» и стал просить мира. «Князь же великий,— отмечает Симеоповская летопись,— не хотя вплети разоренпа граду и не хотя видети кровопролития христианьского, взя мир с князем с Михаилом на ©сей своей воли» 94.
В чем же заключалась «вся воля» Дмитрия Ивановича? Ответ на это дает московско-тверской договор 1375 г., заключенный после поражения Михаила Александровича 95. Этот документ составлен в виде ультиматума, предъявленного тверской стороне. После того как Михаил Александрович согласился на все предъявленные ему требования, ультиматум превратился в договор, заключенный на долгое время («А целованья не сложи -ти и до живота»). Договор выходит за пределы московско-тверских отношений. В нем нашло выраяхеште новое политическое положение, слояшвшееся к этому времени в северо-восточной Руси. Прежде всего констатируется, что великий князь московский, который в это время считал своей отчиной не только княжество Московское, но и великое княжество Владимирское (как это подчеркивается в другом месте договора) 96, является главой русских князей, действующих с ним заодно: «А кпязп велиции крестьяньстии и ярославьстии с нами один человек...» Но этого мало: его влияние простирается также на великое княжество Смоленское, которое он берется наряду с другими княжествами оборонять от литовского натиска. Это влияние простирается и на Новгород Великий, который перечисляется в составе отчинных земель Дмитрия Ивановича97 и в отношении которого Михаилу Александровичу предписывается «под нами не искати, л до живота, и твоим детем, и твоим братаничем...» Даже Рязань в какой-то мере вовлечена в эту систему, поскольку князь рязанский Олег Иванович назначался третейским судьей при разборе могущих возникнуть в будущем некоторых спорных вопросов.
у* ПСРЛ, т. XVIII, стр. 116. Эту же похвалу Дмитрию Ивановичу находим и в Рогожском летописце (стб. 112).
уь ДДГ, № 9, стр. 25—28. В СГГД (ч. 1, № 28, стр. 40—69) договор ошибочно датирован 1368 г.
96 «А имут нас сваживати татарове, и имут давати тобе нашу вот- чину великое княженъе...» (Подчеркнуто мною.— И. Б.).
97 «...Целуй ко мне крест... и к нашей вотчине к Великому Новуго- \>оду...»
Дмитрий Иванович выступает в договоре арбитром общерусских дел и верховным защитником русских земель. Договор предусматривает, что если Михаил Александрович начнет обнищать других русских князей, «нам, дозря их правды, боронитися с ниме от тобе с одиного. А имут тобе обидети, нам, дозря твоие правды, боронитися с тобою от них с одиного» (Подчеркнуто мною.— И, Б.). Дмитрий Иванович обязуется оборонять русских князей от Литвы и от других недругов. Он выступает также гарантом независимости Кашинского княжества, выделившегося из Тверского великого княжества в самостоятельную политическую единицу.
В новую политическую систему, сложившуюся под руководством московского князя, кроме великого княжения Владимирского, Новгорода Великого, в известной мере Рязанского и Смоленского великих княжеств98, договор включал и Тверское великое княжество, которое до этого не только вело самостоятельную политику, но активно пыталось взорвать политическую систему, с такой твердостью зафиксированную в договоре 1375 г. Отныне Михаил Александрович признавал себя «младшим братом» Дмитрия Ивановича (приравненным по феодально-иерархической лестнице к двоюродному брату Дмитрия князю серпуховскому Владимиру Андреевичу) со всеми вытекающими отсюда последствиями. Михаил Александрович на вечные времена (за себя, своих детей и «братаиичей») отказывался от великого княжения Владимирского и от Новгорода Великого. Далее Михаил Александрович должен был не только круто переменить свою внешнеполитическую ориентацию, «целованье сло-жити» «к Ольгерду..., и к его братьи, и к его детем и к его бра-таничем», но и вообще отказаться от самостоятельной внешней политики, всецело подчинив ее великому князю. Именно «по думе» с последним должны были решаться вопросы войны и мира с Ордой или вопрос о том, следует ли ей платить «выход».
98 Л. В. Чсрепнин высказывает предположение, что в 1371 г. был заключен не дошедший до нас договор между Москвой и Рязанью, совпадающий в существенных пунктах с договором 1375 г. (Л. В. Ч е- р е п н и н. Указ. соч., ч. 1, стр. 57—58).
99 «А где ми буде, брате, пойти на рать, или моему брату, князю Володимеру Ондреевичю, всести ти с нами самому на конь без хитро- сти. Л пошлет воевод, н тобе и своих воевод послати».
По договору Дмитрий Иванович стал фактически и распорядителем военных сил Тверского княжества". Это обязательство имело еще тот смысл, что Михаил Александрович, лишенный самостоятельности во внешней политике, не мог сам определять, должен ли он участвовать в затеянной Дмитрием Ивановичем войне, а обязан был беспрекословно предоставить ему свои военные силы. Отныне военные ресурсы Тверского княжества были поверпуты против Орды и Литвы, т. е. против основных внешних врагов Русской земли. С Литвой у Твери прекращались все предыдущие договорные отношения («целованье сложитл»), что же касается Орды, то договор предусматривал: «А пойдут на нас татарове или на тебе, битися нам и тобе с единого всем нротиву их. Или мы пойдем на них, и тобе с нами с одииого пойти на них». Внешне этот пункт выглядит как равноправные взаимные обязательства. На самом же деле данное обязательство опять-таки отражает внешнеполитическую несамостоятельность
Твери: Дмитрий Иванович «бьется» вместе с Михаилом Александровичем против татар только в случае их нападения на одну из сторон, но самой напасть на Орду может только московская сторона, пользуясь и в этом случае помощью Твери. Возможность самостоятельного нападения последней на Орду договор исключает.
В том же плане соблюдения интересов всей Русской земли в борьбе с ее смертельным врагом — Золотой Ордой следует рассматривать обоюдные обязательства обеих сторон противостоять татарской «сваде» и «лести бесермепской», которой еще так недавно неосторожно н легковерно поддался Михаил Александрович. «А имут нас сваживати татарове,— говорится в договоре,— и имут давати тобе нашу вотчину великое кияжепье, и тобе ся не имати, ни до живота. Л имут даватп нам твою вотчину Тферь, и нам ся такоже не имати, и до живота».Так в «международном» договоре нашло отражение одно из основных положений русской общественной мысли XIV в.: не поддаваться «сваде» татар, которые всегда рады поссорить между собой русских князей, чтобы «ввергнуть нож» в Русскую землю.
Важные уступки должен был сделать Михаил Александрович в пользу Новгорода: восстановить старый рубеж, существовав-пшй еще при Иване Калите, вернуть все награбленное в Торжке, освободить всех арестованных («нятцев»), предоставить новгородским и новоторжским купцам «путь чист» через тверские пределы с обязательством не устанавливать новых мытов и пошлин и не повышать старых таможенных ставок и пошлин («а мыта ти имати и пошлины по старине»). Последнее обязательство соответствовало интересам новгородских купцов, которые вели в Тверском княжестве большую торговлю и для которых тверские владения слуяшли также транзитным путем. Те же условия были выговорены и для купцов великого княжения: «А мыта ти держати и пошлины имати по старым пошлинам у наших гостей и у торговцев. А путь им дати чист... А мытов ти новых и пошлин не замышляти». Нет ничего удивительного, что, успешно завершив длительную борьбу по включению Твери в общерусскую политическую систему, Дмитрий Иванович не забыл выговорить выгодные условия для тех общественных элементов, которые неизменно на всем протяжении XIV в. поддерживали Москву в ее усилиях стать во главе всей северо-восточной Руси.
Робко и осторожно высказанная еще при Иване Калите, провозглашенная затем полным голосом, нашедшая отражение в важнейших государственных актах и признанная самой Золотой Ордой при Дмитрии Донском идея о том, что великое княжество Владимирское является отчиной московского князя, является одним из основных положений русской публицистики XIV в.
Это была глубоко патриотическая идея, выходившая далеко за продолы политических домогательств московского правящего дома и направленная своим острием против татарского гнета. В самом деле, если великое княжество Владимирское являлось наследственным достоянием московского князя, то это означало, что оно перестает быть объектом пожалования золотоордынских ханов, что последние лишаются верного средства вносить сумятицу и путаницу в политические отношения Руси, в кровавых раздорах за великое княжение сталкивать лбами русских князей, вымогать у них дополнительные дани, искусственно дробить и ослаблять русские земли. Именно в особо острые моменты борьбы с татарским игом идея отчинного владения московских князей великим княжением противопоставлялась как ханскому произволу, так и неумеренным притязаниям других князей.
При Дмитрии Ивановиче претензии па великое княжение предъявлял не только князь тверской Михаил Александрович, но и князь суздальский Дмитрий Константинович. Воспользовавшись «великой замятией» в Орде, он дважды получал от ханов ярлык на великое княжение. Но оба раза Дмитрий Иванович силой заставил его отказаться от ярлыка и согласиться на все условия Москвы. Одновременно Москва расправилась и с некоторыми мелкими князьями северо-восточной Руси, которые, пользуясь «замятней» в Орде и неопределенностью положения с великим княжением, завязали непосредственные сношения с ханами и помогали Дмитрию Константиновичу. Разделавшись с последним, Дмитрий Иванович согнал с престола князя ростовского Константина Васильевича, получившего ярлык на все Ростовское кияячество и самочинно захватившего удел своего племянника Андрея Федоровича. Тогда же был согнан со своего стола князь Дмитрий Борисович Галицкий, получивший ярлык от хана Хидыря, и князь стародубский Иван Федорович. Галицкое княжество, в состав которого входил и город Дмитров, было присоединено к Москве. Тогда же, очевидно, в непосредственное владение Дмитрия Ивановича попал и Углицкий удел Ростовского княжества 10°.
100 М. К. Л ю б а в с к и й. Образование основной государственной территории велокорусской народности, стр. 65.
В 1365 г. сын Дмитрия Константиновича Василий Кирдяпа Суздальский снова получил для своего отца от хана Азиза ярлык на великое княжение. Дмитрий Константинович, однако, «не възхоте» в третий раз искушать судьбу, благоразумно отказался от ярлыка, «соступился» от великого княжения в пользу Дмитрия Ивановича, но зато попросил у него помощи против своего брата Бориса Константиновича, занявшего Нижний Новгород. Москва охотно приняла приглашение выступить верховным арбитром и вершителем судеб других княжеств северо-восточной Руси. Глава русской церкви митрополит Алексей направил в Нижний Новгород к Борису Константиновичу в качестве посла от Дмитрия Ивановича Сергия Радонежского. Когда Борис Константинович отказался ехать в Москву на разбор его дела, Сергий закрыл в городе все церкви. Дмитрий Иванович дал Дмитрию Константиновичу войско («даде силу.., старейшему брату Дмитрею Константиновичи) на меншого его брата»), и Борис Константинович должен был уступить. Он получил Город ец, а Дмитрий Константинович сел в Нижнем Новгороде 101.
В споре Дмитрия Константиновича с его младшим братом Борисом Дмитрий Иванович, как это подчеркивается московской публицистикой (в летописной записи, вошедшей впоследствии в Никоновский свод), стал на сторону «старейшего» князя. В данном случае интересы этого «старейшего» князя полностью совпадали с политическими видами Москвы: дважды обжегшись на великокняжеском ярлыке, Дмитрий Константинович отказался от своих честолюбивых замыслов, превратился в союзника московского князя, который женился на его дочери, и участвовал в дальнейшем в политических предприятиях Москвы (он, например, принял участие в походе русских князей на Тверь в 1375 г.). Следует при этом отметить, что публицистика Москвы второй половины XIV в. вкладывала в понятие старейшинства совершенно другое содержание, чем публицистика конца XI — начала XII в. Для последней (как и для автора Слова о полку Игореве) занятие золотого киевского стола старейшим князем Русской земли (обычно действительно старейшим и по годам и по генеалогическому счету) должно придать ему силу и обеспечить подчинение других князей даже при ограниченных средствах, которыми он обладает. При всей возвышенности этой идеи, диктовавшейся интересами всей Русской земли, она была беспочвенна, оставалась добрым пожеланием и только.
101 ПСРЛ, т. XI, стр. 5.
102 ПСРЛ, т. XVIII, стр. 100.
Совсем иначе понимали «старейшинство» правящие круги Москвы в период ее усиления и отражавшие их интересы летописцы. Прежде всего старейший князь это вовсе не старейший по возрасту или по «степеням» династической лестницы. Дмитрий Константинович и возрастом и «степенью» был старше Дмитрия Донского (первый принадлежал к 14-й степени княжеского родословия, а второй — к 13-й). Это не мешало, однако, московскому летописцу отмечать, что суздальский князь домогается великого княжения «не по отчине, ни по дедине» 102. Великое княжение стало прочным достоянием московского князя, его «отчиной и дединой» по рождению и наследственному праву;
тем самым московский князь становится старейшим, главой над всеми другими русскими князьями независимо от своего возраста и генеалогического положения на ступенях родословной лестницы княжеской династии — вот какие мысли начала проводить московская публицистика времен Дмитрия Донского.
Этот новый смысл, который московская публицистика конца XIV в. начала вкладывать в понятие старейшинства, равно как и понятие о великом княжении Владимирском как об «отчине» московского князя, нашли выражение в договорных грамотах Дмитрия Донского с его двоюродным братом Владимиром Андре-евичвхМ Серпуховским, а также в духовных Дмитрия Донского. Эти духовные снова и снова подчеркивают, что великое княжение Владимирское является прочной и неотъемлемой наследственной собственностью князя московского, которой он свободно распоряжается. «А се благословляю сына своего Василья,— говорится во второй духовной грамоте Дмитрия Донского, относящейся к 1389 г.,— своею отчиною великим княженьем» 103. Автор Слова о житии и о преставлении Дмитрия Донского, описывая его прощание перед смертью со своими боярами, вкладывает ему в уста, между прочим, следующие слова: «...Княжение укрепих, и мир и тишину земли створих, отчину свою с вами съблюдох, еже ми предал бог и родители мои» 104. Призвав потом сына своего Василия на «старейший путь», Дмитрий передает в его руки великое княжение, «яже есть стол отца его и деда и прадеда» 105. Характерно, что понятие о великом княжестве Владимирском здесь сливается уже с понятием о всей Русской земле, которая, естественно, также объявляется отчиной Дмитрия Донского: «Дал есть ему отчину свою Рускую землю. И раздавал же есть комуждо сыном своим, и городы свои в отчину им предасть но части» 106.
103 ДДГ, № 12, стр. 34.
Ю4 ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 358. В списке Воскресенской летописи это место читается так: «великое княжение свое велми укрепих, мир и тишину земли Руской сътворих, отчину свою с вами съблюдох, еже ми предал бог и родители мои» (ПСРЛ, т. VIII, стр. 56).
105 Там же. Насчет прадеда летописец допускает здесь умышленное преувеличение, так как прадед Дмитрия Донского Даниил Александро- вич великим княжением Владимирским никогда не владел.
106 Там же (Подчеркнуто мною.—Я. Б.).
107 ДДГ, № 5, стр. 19.
Как уже указывалось, новое понятие о старейшинстве нашло свое выражение и в договорных грамотах между Дмитрием Донским и Владимиром Андреевичем. В первой из этих грамот Владимир Андреевич обязуется «имети... брата своего старейшего князя великого Дмитрия в отця место» 107. Грамота была заключена в малолетство обоих князей, когда у них еще не было детей. В третьей договорной грамоте, заключенной незадолго
403
26*
до смерти Дмитрия Донского, устанавливаются уже точные феодально-иерархические отношения между Владимиром Андреевичем, с одной стороны, и Дмитрием Донским и его сыновьями — с другой. И здесь Владимир Андреевич обязуется иметь ДІМИТ-рия Ивановича «отцом», старшего сына Дмитрия Донского Василия, который был значительно молояче его годами и ниже одной «степенью», — «братом старейшим», следующего сына Дмитрия Донского, Юрия — братом и только остальных меньших сыновей Дмитрия — «братьею молодшею» 108.
108 ДДГ, № И, стр. 31.
109 Там же, № 5, стр. 19; № 11, стр. 31.
110 Там же, № 5, стр. 19—20. По третьему договору Владимир Анд- реевич обязывался держать великое княжение «честно и грозно» также «под детьми» Дмитрия Донского, хотя некоторые из них по феодальной иерархии считались «братьею молодшею» Владимира Андреевича (там же, № И, стр. 31).
111 Там же, № 5, стр. 20.
112 Там же, см. также № И, стр. 31.
113 Там же, № 5, стр. 21 (Подчеркнуто мною.—Я. Б.). «А коли ми будет самому всести на конь,— говорится в третьем договоре,— а тебе со мною. Или тя куда пошлю, и твои бояре с тобою» (там же, № 11, стр. 33).
Заключенные между двумя феодальными владетелями договоры Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем в своих существенных пунктах построены с виду на равноправных основаниях. Но на деле договоры между Дмитрием Донским и Владимиром Андреевичем явно неравноправны и всецело подчиняют серпуховского удельного князя великокняжеской власти. Хотя договоры ставят себе образцом докончанье сыновей Ивана Калиты 1097 они налагают на Владимира Андреевича ряд обязательств, от которых были свободны братья Семена Гордого. Прежде всего усилено формальное подчинение «брата молодше-го» (по первому договору) и «сына» (по третьему договору) Владимира Андреевича великокняжеской власти: «А тобе, брату моему молодшему, князю Володимеру, держати ти подо мною княженье мое великое чесно и грозно, а добра ти мне хотети во всемь» ио. Ответное обязательство великого князя заключается в том, чтобы держать удельного князя «в братстве, без обиды во всемь» 1П. Владимир Андреевич был лишен права иметь непосредственные сношения с Ордой: «А ординьская тягость и протор дати ти мне, брату своему стареишеіму, с своего удела по давным свертком» 1X2. Но самым серьезными и более всего ограничивающими самостоятельность удельного князя являются его военные обязательства в отношении великого князя. Эти обязательства сформулированы весьма выразительно: «А тобе, брату моему молодшему, мне служит без ослушанъя, по згадце, како будеть мне слично и тобе, брату моему молодшему, а мне тобе кормити по твоей службе» пз. Вторая часть фразы как будто смягчает категоричность и тяжесть обязательств, но фактически она служит только позолотой к пилюле, как и разрешение боярам и слугам Владимира Андреевича выступать под его стягом. Конкретизируя военные обязательства Владимира Андреевича, договоры обязывают его «без ослушанья» посылать за пределы великого княжения своих бояр и слуг вместе с воеводами великого князя. Если бы кто-либо из бояр и слуг удельного князя ослушался этого приказа, его «казнит» (наказывает) великий князь вместе с удельным. Если последний найдет необходимым оставить у себя какого-нибудь боярина, он должен доложить об этом великому князю, и тогда они вместе решат «по згадце, кому будеть слично ся остати, тому остатися; кому ехати, тому ехати» 114.
Договоры Дмитрия Донского с серпуховским удельным князем Владимиром Андреевичем, как и договоры его с тверским князем Михаилом Александровичем, знаменуют важный этап на пути к объединению северо-восточной Руси в единое централизованное государство. К концу XIV в. этот объединительный процесс сделал уже заметные успехи. Обусловленное ростом хозяйственных связей между отдельными областями Руси и развитием городов, оказавших огромную поддержку великокняжеской власти, объединение Руси ускорялось необходимостью организации сил для отпора натиску Золотой Орды с востока и Литовского государства с запада. Эту задачу берет на себя и успешно разрешает Москва, князя которой передовая общественно-политическая мысль того времени признает старейшим среди других русских князей. Из абстрактной и неопределенной моральной категории, каким оно было в XI—XII вв., понятие старейшинства превращается в точно сформулированную юридическую категорию, опирающуюся на определенное соотношение материальных сил.