М. Нордау. Речь на Первом конгрессе сионистов (17 августа 1897 года

Специальные референты по отдельным странам обрисуют вам подробно положение наших братьев в разных государствах. Некоторые из этих докладов прочитаны мною, некоторые - нет.

Эта картина может быть нарисована приблизительно лишь одной краской. Всюду, где евреи живут среди народов в более или менее значительном количестве, господствует еврейская нужда. Это не та общая нужда, которая, по-видимому, составляет неизбежный удел человеческого рода на земле, а нужда особая, которую евреи испытывают не в качестве людей, а в качестве евреев и которой они не знали бы, если бы не были евреями.

Еврейская нужда имеет двоякую форму: материальную и моральную. В Восточной Европе, в Северной Африке, в Западной Азии, именно в тех областях, где ютится подавляющее большинство, приблизительно девять десятых всего еврейства, еврейскую нужду следует понимать в самом буквальном смысле этого слова. Это - ежедневное угнетенное состояние тела, боязнь перед каждым наступающим днем, мучительная борьба за поддержание горемычного существования. В Западной Европе борьба евреев за существование несколько облегчена, хотя за последнее время и там замечается склонность вновь затруднить ее. Вопрос о хлебе и крове, вопрос об обеспечении живота своего мучит их не так сильно. Здесь нужда имеет моральный характер. Она заключается в ежедневных страданиях самолюбия и чувства личного достоинства, в глубоком подавлении их стремления к душевным удовлетворениям, которые не возбранены ни одному нееврею.

В России, еврейское население которой достигает свыше пяти миллионов и составляет более половины всех евреев вообще, наши братья подвержены некоторым законодательным ограничениям.

Про Румынию с ее четвертьмиллионным еврейским населением мы слышим, что наши братья и там бесправны. Им разрешено жить только в городах, они подвержены произволу чиновничества и даже самых низших служителей, от времени до времени они обрекаются в жертву кровавым насилиям черни и живут в сквернейших экономических условиях. Наш специальный румынский докладчик определяет число совершенно неимущих в половину всего еврейского населения Румынии.

Особенно ужасающими представляются условия, характеризуемые нашим галицийским докладчиком. Из 772 тысяч евреев Галиции, по данным д-ра Зальца, 70% - буквально нищие, не имеющие занятий, просящие милостыню, большей частью, конечно, не получая ее. Я не хочу упоминать вперед о прочих подробностях его доклада, дабы вы не ощущали два раза подряд того ужаса, который он в вас возбудит.

Об условиях в Западной Австрии с ее четырехсоттысячным еврейским населением красноречиво свидетельствует сообщение д-ра Минца: в Вене из 25 тысяч еврейских се мейств 15 тысяч не могло быть привлечено к платежу общинных повинностей вследствие бедности. Из 10 тысяч обложенных 90% обязаны вносить минимальный размер налога, да и из этой категории три четверти не в состоянии выполнять свои налоговые обязанности. Австрийское законодательство в противоположность русскому и румынскому не знает разницы между евреями и христианами. Но государственные власти хладнокровно поступают с законом, как с мертвой буквой, а общественные нравы вновь возбуждают вопрос об отчуждении евреев, который был устранен законодателем.

Из Болгарии мы слышим тот же жалобный крик: и там существует лицемерный закон, не знающий разницы в правах вследствие различия в вере, но тем не менее игнорируемый властями; и там враждебное отношение отгоняет еврея от всех общественных кругов; и там нужда и бедность без надежды на улучшение господствуют среди преобладающего большинства евреев.

В Венгрии евреи не жалуются. Они обладают там всеми гражданскими правами. Они могут работать и зарабатывать, и их экономическое положение постепенно улучшается. Правда, это благоприятное состояние длится еще не настолько долго, чтобы большинство евреев успело освободиться от своей глубокой нищеты, так что и в Венгрии большая часть еврейского населения далеко еще не достигла материального благосостояния. Впрочем, знатоки положения уверяют, что и в Венгрии вражда к евреям тлеет уже под сурдинкой и при первом удобном случае готова вырваться наружу с опустошающей силой.

Полтораста тысяч марокканских евреев и евреев Персии, число которых мне неизвестно, я вынужден оставить без внимания. Беднейшие из них не в состоянии даже бороться со своею нуждою. Они выносят ее с тупой безропотностью, не жалуются и взывают к нашему вниманию лишь тогда, когда чернь врывается в их гетто и производит в нем грабежи, насилия и убийства.

Перечисленные мною страны определяют судьбы свыше семи миллионов евреев. Все они, за исключением Венг рии, правовыми ограничениями и неприязненным отношением со стороны властей или общества низводят евреев до уровня пролетариев и профессиональных нищих, не оставляя им даже надежды подняться когда-либо выше этой экономической ступени путем сколько угодно напряженных единичных или совокупных усилий.

Известные «практические» люди, отрекающиеся от всякого «бесплодного мечтания» и направляющие свои стремления на близлежащее, достижимое, придерживаются того мнения, что уничтожение законодательных ограничений в Восточной Европе могло бы облегчить бедственное положение местных евреев.

Западноевропейские евреи не подвержены никаким правовым ограничениям. Они могут свободно двигаться и развиваться наравне со своими христианскими согражданами. Экономические последствия такой свободы передвижения были, конечно, самые благоприятные. Племенные свойства еврейской расы: трудолюбие, постоянство, трезвость и бережливость способствовали быстрому уменьшению еврейского пролетариата, который в некоторых странах совершенно исчез бы, если бы не пополнялся еврейскими иммигрантами с Востока. Эмансипированные евреи Запада сравнительно быстро достигают среднего благосостояния. Во всяком случае, борьба за хлеб насущный не принимает среди них тех форм, какие она имеет в Румынии и Галиции. Но среди этих евреев растет другая еврейская нужда - нужда моральная.

Западноевропейский еврей имеет хлеб, но ведь не хлебом единым жив человек. Его жизни не грозит более опасность со стороны ненавидящей его черни, но ведь телесные раны не единственные, которые причиняют боль и от которых истекают кровью. Западноевропейский еврей истолковал эмансипацию в смысле действительного освобождения и поспешил вывести из нее самые крайние заключения. Но народы указывают ему, что он не вправе быть столь пря молинейным. Закон великодушно устанавливает теорию равноправия, а правительство и общество применяют эту теорию к практике таким образом, что превращают равноправие в такую же злую насмешку, как назначение Санчо Пансы на блестящий пост вице-короля острова Баратарии. Еврей наивно говорит: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо», а ему возражают: «Успокойся! С твоей человечностью надо быть осторожным; в тебе недостает надлежащего чувства чести, сознания долга, любви к отечеству и идеализма, так что мы принуждены держать тебя вдали от всех тех учреждений, которые требуют этих свойств*.

Обосновывать эти тяжкие обвинения фактами никогда не пытались. В лучшем случае приводят с торжествующим видом единичный пример того или другого еврея, выродка племени и человечества, и смело обобщают такой пример вопреки всем законам правильного мышления и умозаключения. Но это имеет свое психологическое обоснование. Таково свойство человеческого сознания, что оно задним числом подыскивает якобы разумные объяснения для предрассудков, возбуждаемых в нем чувством. Народная мудрость давно приметила этот психологический закон и с наглядной изобразительностью выразила его в кратких, но мягких формулах. «Когда хотят потопить собаку, - гласит поговорка, - то говорят, что она взбесилась*. Евреям злонамеренно приписывают всякие пороки с целью доказать самим себе, что их справедливо презирают. Но факт именно таков, что евреев презирают.

Я должен высказать печальную мысль: народы, эмансипировавшие евреев, поддались самообману в собственных чувствах. Чтобы проявить свое полное действие, эмансипация должна была проникнуть в чувства раньше, чем была формулирована в закон. На деле же было как раз наоборот. История эмансипации евреев представляет собою одну из наиболее замечательных глав в истории европейской мысли. Эмансипация евреев последовала не в силу выработавшегося убеждения, что до сих пор жестоко обходились с целым племенем, что ему причиняли ужасные неприятности и что пора было бы загладить тысячелетнюю несправедливость; нет, она была лишь следствием прямолинейно-гео метрического метода мышления французского рационализма в восемнадцатом веке. Этот рационализм путем голой логики, без внимания к живому чувству строил принципы с точностью математических аксиом и настаивал на том, чтобы эти создания чистого разума неукоснительно были проведены в мир действительности. «Пусть лучше погибнут колонии, чем хотя бы один принцип* - так гласит известное изречение, свидетельствующее о применении рационалистического метода в политике. Эмансипация евреев представляет собой такое же автоматическое применение рационалистического метода в другой области.

Прочие страны Западной Европы последовали примеру Франции опять-таки не под давлением чувства, а вследствие того, что культурные нации испытывали нечто вроде нравственной необходимости усвоить завоевания Великой революции. Подобно тому как Франция времен революции дала миру метрическую систему мер и весов, она создала также род умственного эталона, который прочими странами, по принуждению или добровольно, принят в качестве нормальной меры для определения культурного уровня. Страна, претендовавшая на высокий уровень культурности, должна была обладать созданными Великой революцией, целиком от нее заимствованными или переработанными учреждениями, например: народным представительством, свободой печати, судом присяжных, разделением власти и т. д. Эман сипация евреев также была необходимой принадлежностью высококультурного государственного строя, подобно, например, роялю, который обязательно должен быть в гостиной, хотя бы никто из членов семьи и не занимался музыкой.

Таким образом, Западная Европа эмансипировала евреев не в силу внутреннего побуждения, а из подражания политической моде, не потому, что народы решили в душе братски протянуть евреям руку, а оттого, что руководящие умы признали известный еврейский идеал культурности, который требовал также, чтобы в своде законов фигурировала и эмансипация евреев. Все это неприменимо лишь к одной стране, именно к Англии. Английский народ не позволяет навязывать себе прогресс извне, а вырабатывает его сам. Эмансипация евреев в Англии есть истина. Она фигурирует там не только на бумаге, но и в жизни. Раньше чем быть утвержденной законодателем, она была формулирована народным чувством. Из уважения к старинному обычаю Англия воздерживалась от формального уничтожения существовавших правовых ограничений для нехристиан до тех пор, пока англичане в общественной жизни за период целого человеческого поколения не делали никакого различия между христианами и евреями. Великая нация с чрезвычайно интенсивной умственной жизнью, естественно, не может оставаться чуждой какого бы то ни было умственного движения времени, хотя бы такое движение имело все признаки заблуждения. Вот почему в Англии кое-где наблюдается антисемитизм. Но он там имеет лишь характер подражания континентальной моде и выставляется напоказ простаками из желания пофрантить и пооригинальничать им как чем-то новым, привезенным из заморских стран. В общем же вы найдете, что обильный фактами и цифровыми данными доклад нашего английского референта является наиболее утешительным из всех, которые нам предстоит выслушать.

Эмансипация совершенно преобразовала характер еврея и превратила его в другое существо. Бесправный еврей до- эмансипационного периода был чуждым среди народов, но он нисколько не считал нужным восставать против такого порядка вещей. Он чувствовал себя принадлежащим к осо

бому племени, не имеющему ничего общего с коренным населением страны. Он не любил предписанного законом желтого кружочка на верхней одежде, долженствовавшего свидетельствовать о его еврейском происхождении, потому что этот кружочек представлял собою формальный призыв к черни о совершении над ним насилия и заранее давал официальное оправдание этим насилиям, но добровольно он подчеркивал свою своеобразность гораздо сильнее, чем это могло делать желтое пятно. Где власти не запирали его в гетто, он сам себе устраивал его. Он хотел жить только в среде своих, а с христианским населением не иметь никаких сношений, кроме деловых. В слове «гетто* звучат ныне верхние тоны позора и унижения, но народный психолог и историк культуры сознает, что гетто, в каких бы целях оно ни устраивалось народами, считалось евреями не темницей, а убежищем. Мы будем вполне близки к исторической истине, если скажем, что только гетто доставило евреям возможность пережить все ужасные преследования средних веков. В гетто еврей находил свой мир; оно служило для него верным убежищем и имело духовное и нравственное значение родины; здесь были его соплеменники, среди которых он хотел, да и мог иметь вес; здесь существовало общественное мнение, расположение которого было целью честолюбия, а его пренебрежение или недовольство - наказанием за недостойные поступки; здесь ценились все специфические еврейские свойства, и путем особенного развития этих свойств можно было вызывать удивление, служащее столь сильным поощрением для человеческой души. Какое дело было еврею, если вне гетто презиралось то, что внутри его прославлялось? Мнением вне стоящих никто не интересовался, так как это было мнение невежественных врагов. Все стремления были направлены на то, чтобы нравиться своим братьям, и их благоволение давало жизни достаточное содержание. Таким образом, в нравственном смысле евреи гетто жили полной жизнью. Их внешнее положение было необеспеченное, часто подвергалось даже большим опасностям, но внутренне они всесторонне развивали свою индивидуальность и не имели в себе ничего отрывочного. Они были вполне гармоничные люди, у них имелись налицо все элементы, необходимые для нормального существования общественного человека. И они вполне сознавали все значение гетто для их внутренней жизни: у них была лишь одна забота, как бы побольше обеспечить его существование с помощью невидимой ограды, которая была еще толще и выше окружавших его каменных стен. Все еврейские обычаи и привычки бессознательно преследовали одну исключительную цель - поддержание еврейства путем его обособления от других наций, культивирование еврейской общности, непрестанное внушение каждому отдельному еврею, что он пропал, отказываясь от своей своеобразности. Это стремление к обособлению было источником всех ритуальных узаконений, которые в уме заурядного еврея отождествлялись с самым понятием о религии, равным образом многие чисто внешние, часто даже случайные отличительные признаки в костюме и обиходе, с течением времени прочно укоренившись в еврействе, окружались ореолом религиозной святости, чтобы сообщить им этим еще большую прочность. Кафтан, пейсы, меховая шапка, жаргон и т. п. не имеют, очевидно, ничего общего с религией, а между тем евреи Востока уже недоверчиво считают началом отпадения от веры, когда их единоплеменник одевается по-европейски и правильно изъясняется на каком-либо языке; они находят, что он порвал этим узы, связывавшие его с соплеменниками, а по их мнению, одни эти узы способны поддерживать связь с обществом, без которой индивид не может сохраняться долго ни духовно, ни нравственно, а под конец и физически.

Такова была психология еврея гетто. Но вот последовала эмансипация. Закон уверил евреев, что они полноправные граждане их родной страны. На первых порах этот закон несколько воодушевлял и тех, которые его установили, и со стороны христиан последовали проявления теплой сердечности, разъяснившие закон. Еврей, отуманенный всем случившимся, поспешил сжечь свои корабли. Он ведь имеет уже другую родину, гетто ему более не нужно; ему есть уже где приткнуться и нет больше надобности ютиться около своих единоверцев. Его инстинкт самосохранения немедленно и всецело приспособился к новым условиям суще ствования. Раньше этот инстинкт был направлен на самое крайнее отчуждение, теперь он стремился к наиболее тесному сближению и уподоблению. Место спасительного стремления к противоположности заменила полезная подражательность. В течение одного или двух человеческих поколений, смотря по стране, успех был поразительный. Еврей мог думать, что он является таким же немцем, французом, итальянцем и т. д., как и всякий другой из его соотечественников; он черпал вместе с ними из одного и того же народного источника ту общественную жизнь, которая необходима для полного развития личности.

Но вот после дремотного состояния в течение от тридцати до шестидесяти лет, приблизительно два десятилетия тому назад в Западной Европе из глубины народной души вновь воспрянул антисемитизм и раскрыл перед глазами пораженного еврея его истинное положение, которого он раньше не сознавал. Он все еще имел право подавать свой голос при выборе народных представителей, но видел себя нежно или грубо удаленным из кружков и собраний своих христианских соотечественников. Он все еще располагал свободой передвижения, но всюду наталкивался на надписи, указывавшие ему, что «евреям вход воспрещен». Ему все еще предоставлялось право выполнять все обязанности гражданина государства, но права, переходящие за предел всеобщего голосования, права более возвышенные, предоставленные таланту и способностям, грубо отрицались за ним.

Таково нынешнее положение эмансипированного еврея в Западной Европе. Своей еврейской своеобразности он лишился, а народы указывают ему, что их своеобразности он не приобрел. Своих соплеменников он избегает, так как антисемитизм и его самого настроил против них, а соотечественники, к которым он хотел примкнуть, отталкивают его. Родину гетто он потерял, а страна, где он родился, отказывается быть ему родиной. Он лишен всякой почвы под ногами и не имеет никакого общества, к которому он мог бы присоединиться в качестве желанного, полноправного члена. У христианских соотечественников ни его личность, ни его труды не могут рассчитывать на справедливую оценку, не говоря уже о покровительстве, а связь с еврейскими соотечественниками он потерял. Он чувствует, что свет ему опостылел, он не видит места, где мог бы встретить сердечную теплоту и участие в тех случаях, когда он в них нуждается.

Вот в чем заключается моральная еврейская нужда, которая горше материальной, так как ее испытывают более развитые, более гордые и более чувствительные натуры. Эмансипированный еврей лишен опоры, неуверен в своих отношениях с окружающими, боязлив в соприкосновении с незнакомыми, недоверчив к сокровенным чувствам даже своих друзей. Он тратит свои лучшие силы на подавление и искоренение или, по крайней мере, тщательное скрывание собственной личности из опасения, чтобы она не была признана еврейской; он никогда не испытывает чувства удовольствия вполне проявить свою индивидуальность, быть самим собою как в мыслях и ощущениях, так и в интонации голоса, в моргании глаз, в жестикуляции рук. Изнутри он изуродован, снаружи неестественен и, вследствие этого, всегда смешон и производит отталкивающее впечатление на всякого человека с более возвышенным эстетическим чувством, как все неправдивое.

Лучшие евреи Западной Европы стонут под тяжестью этой нужды и ищут спасения и облегчения. В них нет более веры, которая дает терпение переносить всякое страдание, так как видит в нем испытание со стороны карающего, но все же любящего Бога. В них нет более надежды, что придет Мессия и в один чудесный день даст им славу и величие. Некоторые ищут спасения в отпадении от еврейства. Но расовый антисемитизм делает, конечно, такой план спасения мало целесообразным. Да и вообще это не служит рекомендацией для прибегающих к такому средству, которые ведь большей частью неверующие - о меньшинстве истинно верующих я, конечно, не говорю, - когда они вступают в христианское общество путем богохульной лжи. Во всяком случае, подобным путем возникает новое марран- ство, которое несравненно хуже старого. Старое марранство имело в себе идеалистическую черту тайной и страстной жажды истины, душераздирательного угрызения совести и раскаяния; оно часто само искало искупления и очище ния в самоотвержении и добровольном мученичестве. Новые же марраны отделяются от еврейства с гневом и озлоблением, но в глубоких тайниках своей души, хотя и бессознательно для них самих, они вносят вместе с собою и в христианство свое собственное унижение, собственную бесчестность и ненависть, принудившую их ко лжи. Я прихожу в ужас при мысли о будущем развитии этого поколения новых марранов, не имеющего нравственной поддержки ни в какой традиции, дух которого отравлен враждой к собственной и чужой крови, самоуважение которого уничтожено непрерывно гнетущим сознанием своего ложного положения.

Другие надеются найти спасение в сионизме, в котором они усматривают не осуществление мифического обета Библии, а путь к существованию, в котором еврей находил бы наконец те простейшие и элементарнейшие жизненные условия, которые для всякого еврея обоих миров представляются чем-то само собою понятным, а именно - прочную общественную опору, благосклонную окружающую среду, возможность применять все свои органические силы к развитию своей истинной личности вместо того, чтобы в ущерб самому себе злоупотреблять этими силами для ее подавления, фальсифицирования или маскирования. Третьи, наконец, возмущающиеся ложью марранов и слишком тесно сросшиеся со своим отечеством для того, чтобы не считать чересчур суровым и страшным то отречение, которое заключает в своем конечном выводе сионизм, бросаются в объятия самых диких революционных движений, руководствуясь туманной задней мыслью, что с уничтожением всего существующего и с установлением нового мирового строя ненависть к еврейству, может быть, не оказалась бы одною из тех драгоценностей, которые стоило бы извлекать из- под развалин старого строя для переселения в новый.

Такова физиономия Израиля на исходе девятнадцатого столетия. Выражаясь одним словом, можно сказать: евреи в большинстве своем представляют племя гонимых бедняков. Будучи трудолюбивее и находчивее среднего типа европейцев, еврей обречен на бедственное существование вследствие того, что ему не разрешено свободно пользоваться сво ими силами. Одержимый неутолимой жаждой знания, он видит себя оттолкнутым от рассадников просвещения и является в этом отношении истинным Танталом нашего немифического времени. Одаренный необычайной силой, постоянно вновь выбрасывающей его из тех тинистых глубин, в которые его погружают и хотят зарыть, он разбивает себе череп о толстый ледяной покров ненависти и презрения, распластанный над его головой. Будучи общественным существом, как никакое другое, общественным существом, которому даже и религия рекомендует в качестве благого и богоугодного дела обедать втроем и молиться в обществе десяти, он исключен из нормального общества, общества своих соотечественников и обречен на трагическое одиночество. Его обвиняют в стремлении пробираться вперед, а он стремится к превосходству только потому, что ему отказывают в равенстве. Его упрекают в чувстве солидарности со всеми евреями земного шара, а несчастие его в том и состоит, что он при первом приветливом слове эмансипации до последних следов вырвал из своего сердца всякую еврейскую солидарность, чтобы очистить место для исключительной любви к своим соотечественникам. Оглушенный градом антисемитских обвинений, он начинает сомневаться в себе самом и часто близок к тому, чтобы действительно считать себя физическим и нравственным чудовищем, каким его изображают его смертельные враги. Нередко приходится слышать, как он бормочет про себя, что ему следовало бы поучиться у врага и излечиться от недостатков, в которых его упрекают, а того он не принимает во внимание, что антисемитские жалобы для него совершенно бесполезны и никакого значения иметь не могут, так как они не являются критикой действительно наблюденных недостатков, а следствием того психологического закона, по которому дети, дикари и злые глупцы делают ответственным за свои недуги существа и вещи, к которым они питают неприязнь. В эпоху черной смерти обвиняли евреев в отравлении колодцев; ныне аграрии обвиняют их в понижении цен на хлеб; ремесленники делают их виновниками уничтожения мелкого производства; консерваторы считают их принципиальными противниками правительства; там, где евреев нет, виновниками тех же зол считают другие группы населения, к которым питают ненависть, преимущественно чужестранцев, а иногда и туземное меньшинство, секты или общества. Этот антропоморфизм чувств недовольства ровно ничего не говорит против обвиняемых; он доказывает лишь, что обвинители ненавидели их уже тогда, когда начали страдать и выбрали их козлом отпущения.

Картина была бы неполной, если бы я не прибавил к ней еще одну черту. Существует сказка, в которую верят даже серьезные и просвещенные люди, вовсе не считающиеся антисемитами; она утверждает, будто евреи господствуют и владычествуют над миром, будто они владеют всеми богатствами земли. Они, евреи, считаются властителями мира, когда они не в состоянии даже защитить своих соплеменников от насилий со стороны аравийских, марокканских и персидских разбойничьих шаек! Они выставляются олицетворением Маммоны, когда добрая половина их не имеет ни камня, на котором могла бы приклонить голову, ни тряпки для прикрытия своей наготы! Вот коварная насмешка, вливающая капли яда в рану, нанесенную ненавистью! Конечно, есть несколько сотен чрезвычайно богатых евреев, кричащие миллионы которых бросаются всем в глаза. Но что общего между еврейством и этими господами? Большинство из них - меньшинство я охотно исключаю - принадлежит к самым низким натурам еврейского племени, которые предназначены естественным подбором для тех профессий, в которых наживаются миллионы, а иногда и миллиарды, - не спрашивайте только, каким путем! В нормальном и усовершенствованном еврейском обществе эти люди, вследствие их органических способностей, занимали бы последнее место в народном уважении. Еврейство времен пророков и таннаев, еврейство эпохи Гилеля, Филона, Ибн-Габирола, Иехуды ха-Леви, Маймонида, Спинозы, Гейне не знает этих денежных тузов, пренебрегающих всем тем, что мы почитаем, и прославляющих все то, что мы презираем. Эти господа служат главным поводом к современным гонениям на евреев, имеющим под собою более экономическую, чем религиозную почву. Для еврейства, которое из-за них страдает, они никогда ничего не делали, кроме того, что бросали подачки, не сопряженные для них ни с какими жертвами, и развили этим специфически еврейский порок: попрошайничество. Идеальным целям они никогда не содействовали своею помощью, да, вероятно, никогда и не будут содействовать. Многие из них и вовсе оставляют еврейство. Скатертью дорога! Жалко лишь, что в их жилах течет еврейская кровь, хотя и низшего сорта. К еврейской нужде никто не должен относиться индифферентно; на нее должно быть обращено внимание со стороны христиан не менее, чем со стороны евреев. Крайне грешно заставлять погибать в духовной и материальной нужде целое племя, за которым даже и его злейшие враги не отрицали дарований; грешно перед ним и грешно перед цивилизацией, в которой еврейская нация хотела бы и умела бы быть небезразличным сотрудником. Народы рискуют стать лицом к лицу с большой опасностью, если они своим недостойным обращением озлобляют и превращают во врагов существующего строя людей, обладающих сильной волей и склонность которых как к добру, так и к злу переходит за обычную норму. Микробиология учит нас, что маленькие организмы, безвредные в свободном воздухе, обнаруживают страшную болезнетворную силу, когда их лишают кислорода, или, как выражаются специалисты, когда их превращают в существа анаэробные. Правительства и народы должны остерегаться того, чтобы не превратить еврея в анаэробное существо! Что бы они потом ни предпринимали, им трудно будет искоренить еврея, превращенного по их вине во вредоносный организм.

Что еврейская нужда взывает к помощи, это мы видели. Найти эту помощь и составляет великую задачу конгресса.