Славу Мао Цзэдуна как современнейшего учителя ведения войны французские кадровые офицеры принесли из Азии в Европу. В Индокитае колониальная война старого стиля соприкоснулась с революционной войной современности. Там они на собственной шкуре узнали ударную силу хорошо продуманных методов подрывного ведения войны, психологического массового террора и их связь с партизанской войной. Исходя из собственного опыта, они разработали доктрину психологической, подрывной и повстанческой войны, о которой уже имеется обширная литература42. Хотели увидеть в этом типичный продукт образа мысли кадровых офицеров, а именно полковников, colonels. Об этом причислении к colonel здесь не следует далее спорить, хотя, возможно, было бы интересно поставить вопрос, не соответствует ли и такая фигура, как Клаузевиц, в целом скорее духовному типу полковника, а не генерала. Для нас речь идет о теории партизана и ее последовательном развитии, а последнее воплощается в сенсационном конкретном случае последних лет, скорее в генерале, чем в полковнике, а именно — в судьбе генерала Рауля Салана. Он (больше, чем другие генералы Жуо, Шаль или Целлер) является важнейшей для нас фигурой в этом контексте. В опасной позиции генерала раскрылся решающий для познания проблемы партизана экзистенциальный конфликт, который должен наступить, когда регулярно сражающийся солдат не только при случае, но длительное время в надолго рассчитанной войне должен выдерживать бой с принципиально революционным образом и иррегулярно сражающимся врагом. Салан, уже будучи молодым офицером, узнал о колониальной войне в Индокитае. Во время Мировой войны 1940-1944 гг. он был прикомандирован к Генеральному штабу колоний и оставался в этом качестве в Африке. В 1948 г. он прибыл в Индокитай комендантом французских воинских частей; в 1951 г. он стал верховным комиссаром Французской Республики в Северном Вьетнаме; он руководил исследованием поражения под Дьенбьенфу в 1954 г. В ноябре 1958 г. он был назначен верховным комендантом французских вооруженных сил в Алжире. До тех пор политически его можно было причислить к левым, и даже в январе 1957 г. одна таинственная организация, которую по-немецки можно назвать, вероятно, «феме» (тайное судилище), совершила на него опасное покушение. Но уроки войны в Индокитае и опыт алжирской партизанской войны повлияли на то, что он познал неумолимую логику партизанской войны. Глава тогдашнего парижского правительства, Пфлимлен, дал ему все полномочия. Однако 15 мая 1958 г. он в решающий момент способствовал приходу к власти генерала де Гол ля. Во время митинга в Алжире он воскликнул: «Да здравствует де Голль!»3543. Но вскоре он горько разочаровался в ожидании, что де Голль будет безусловно защищать гарантированный в конституции территориальный суверенитет Франции над Алжиром. В 1960 г. началась открытая вражда Салана с де Го л л ем. В январе 1961 г. некоторые из друзей Салана основали ОАС (Organisation d'Armee Secrete)*, чьим декларированным шефом был провозглашен Салан, когда 23 апреля он поспешил в Алжир для того, чтобы принять участие в офицерском путче. Когда этот путч уже 25 апреля 1961 г. окончился провалом, ОАС пробовала предпринять планомерные террористические акции, как против алжирского врага, так и против гражданского населения в Алжире и населения в самой Франции; планомерные в смысле методов так называемой психологи ческой войны современного массового террора. Террористическое предприятие претерпело решающую потерю в апреле 1962 г. вместе с арестом Салана французской полицией. Слушание дела Верховным военным судом в Париже началось 15 мая и закончилось 23 мая 1962 г. Обвинение касалось попытки насильственного свержения легального режима и террористических актов ОАС и охватывало только период времени с апреля 1961 г. до апреля 1962 г. Его приговорили не к смертной казни, но к пожизненному заключению (detention criminelle a perpetuite), поскольку суд признал за обвиняемым смягчающие обстоятельства. Я кратко напомнил немецкому читателю некоторые даты. Еще не существует истории Салана и ОАС, и нам не следует вмешиваться с оценками и суждениями в такой глубокий, внутренний конфликт французской нации. Мы можем здесь лишь установить некоторые линии из материала, насколько он опубликован44, чтобы прояснить наш объективный вопрос. Здесь напрашиваются многие параллели, касающиеся партизанства. Мы еще возвратимся к одной из них, по чисто эвристическим причинам и со всей необходимой осторожностью. Аналогия между прусскими офицерами генерального штаба 1808-1813 гг., находившихся под впечатлением испанской герильи, и французскими генштабистами 1950-1960 гг., которые на опыте познали современную партизанскую войну в Индокитае и в Алжире, является ошеломляющей. Большие различия также очевидны и не требуют долгого изложения. Существует сродство в главной ситуации и во многих отдельных судьбах. Но это не следует абстрактно утрировать в том смысле, что можно отождествить все теории и конструкции побежденных военных в мировой истории. Это было бы нелепым. И в случае с прусским генералом Людендорфом ситуация во многих существенных пунктах иная, чем в случае с левым республиканцем Саланом. Для нас важно только прояснение теории партизана. Во время слушания дела Верховным военным судом Салан молчал. В начале слушания он сделал длинное объяснение, первые слова которого звучали: Je suis le chef de VOAS. Ma responsabilite est done entiere45. В объяснении он возражал против того, что свидетели, которых он назвал — в том числе президент де Голль, — не были допрошены, и что материал процесса ограничили временем с апреля 1961 г. (офицерский путч в Алжире) по апрель 1962 г. (арест Салана), благодаря чему его собственные мотивы оказались затушеванными, а важные исторические процессы — изолированными, отгороженными и сведенными к типам и фактам нормального уголовного кодекса. Акты насилия ОАС Салан называл просто ответом на ненавистнейший из всех актов насилия, который заключается в том, что люди, не желаю щие утратить свою нацию, эту нацию оберегают. Объяснение закончилось словами: «Я должен дать отчет только перед теми, кто страдает и умирает за то, что они верили в нарушенное слово и в преданный долг. Впредь я буду молчать». И действительно, Салан сохранял молчание на протяжении всех слушаний, наперекор многим, резко настойчивым вопросам обвинителя, который считал это молчание просто тактикой. Председатель Верховного военного суда после краткого указания на «нелогичность» подобного молчания рассматривал поведение обвиняемого в конце концов если не с уважением, то терпимо и не как contempt of court46. В конце слушания Салан ответил на вопрос председателя о том, не желает ли он добавить что-нибудь в свою защиту: «Я открою рот только для того, чтобы воскликнуть: Vive la France!47, а представителю обвинения я отвечу просто: que Dieu те garde!48»43. Первая часть этого заключительного замечания Салана обращена к председателю Верховного военного суда и имеет в виду ситуацию приведения в исполнение смертного приговора. В этой ситуации, в момент смертной казни, Салан воскликнул бы: Vive la France! Вторая часть обращена к представителю общественного обвинения и звучит отчасти подобно словам оракула. Однако дело проясняется тем, что обвинитель — таким образом, какой для прокурора все-таки еще секу- лярного государства не является заурядным — вдруг обратился к религии. Он не только объявил молчание Салана высокомерием и отсутствием покаяния, а затем выступил перед судом против признания смягчающих вину обстоятельств; он вдруг стал говорить, как он категорически выразился, как «христианин к христианину», ип chretien qui s'adresse а ип chretien, и упрекал подсудимого в том, что благодаря отсутствию покаяния тот по собственной вине лишился милости милосердного христианского Бога и навлек на себя вечное проклятие. На это Салан сказал: que Dieu те garde! Разверзлись бездны, над которыми разыгрываются остроумие и риторика политического процесса. Однако для нас речь идёт не о проблеме политической правосудия49. Нас интересует только прояснение комплекса вопросов, которые благодаря таким рубрикам, как тотальная война, психологическая война, подрывная война, повстанческая война, невидимая война запутались в клубок и искажают проблему современного партизанства. Война в Индокитае 1946-1956 гг. была «образцом широко развернутой современной революционной войны» (Th. Arnold, а. а. О., S. 186). Салан узнал современную партизанскую войну в лесах, джунглях и на рисовых полях Индокитая. Он пережил на собственном опыте, что индокитайские возделыватели риса могли обратить в бегство батальон первоклассных французских солдат. Он видел бедствия беженцев и познакомился с организованной Хо Ши Мином подпольной организацией, которая перекрывала и переигрывала легальное французское правление. С пунктуальностью и точностью генштабиста он принялся за наблюдение и исследование нового, в большей или меньшей степени террористического ведения войны. При этом он сразу же столкнулся с тем, что он и его товарищи называли «психологической» войной, которая, наряду с военно-техническими действиями, свойственна современной войне. Здесь Салан мог сразу перенять систему мыслей Мао; но известно, что он также углубился в литературу об испанской герилье с Наполеоном. В Алжире Салан находился в центре ситуации, когда 400 ООО хорошо вооруженных солдат боролись против 20 ООО алжирских партизан, с тем результатом, что Франция отказалась от своего суверенитета над Алжиром. Потери в человеческих жизнях у всего алжирского населения были в десять — двадцать раз больше, чем у французов, но материальные затраты французов были в десять-двадцать раз выше, чем у алжирцев. Короче говоря, Салан всей своей экзистенцией, как француз и солдат, действительно находился перед лицом etrange paradoxe50, в логике безумия (Irrsinnslogik), которая могла ожесточить и привести к попытке контрудара мужественного и интеллигентного человека45.