Родбертус

Идеализм, доведенный до крайности в своем исключительном развитии, переходит в утопию. Под именем утопии мы разумеем чистый идеал, в котором все частное, раздельное, составляющее содержание действительности, отрицается во имя высшего единства.

Такого рода построения встречаются в разных направлениях мысли. Всякий односторонний мыслитель склонен отрицать действительность во имя своих исключительных требований. Но в идеализме создание утопий вытекает, можно сказать, из самого его существа и из законов его развития. Изображение чистого идеала составляет одно из необходимых его проявлений. Это повторяется и в древности, и в Средние века, и в Новое время. Величайший идеалист Древнего мира Платон был вместе с тем и первым утопистом2. Но в новейшее время это явление принимает более обширные размеры, нежели когда бы то ни было. Утопия перестает быть одинокою мечтою человеколюбивого мыслителя. Так же как теория свободы и равенства, она соединяется с резкою критикой существующего порядка; она становится двигателем народных страстей и источником общественной опасности. Причина такого небывалого общественного значения, далеко не оправдывающегося содержанием этих систем, заключается в том, что только в наше время низшие слои парода, к которым преимущественно обращаются утописты, получили полную свободу и достигли той степени развитая, когда эти учения могут быть им доступны, причем, однако, они не обладают достаточной зрелостью мысли, чтобы убедиться в их несостоятельности.

Вследствие этого отношения к народным массам социализм естественно зародился и получил первое свое развитие в стране, которая была центром демократического брожения в новейшее время, а именно во Франции. Однако и в немецкой философии он имел своих представителей. Мы видели у Фихте, в «Замкнутом торговом государстве», проведение этой системы с полною логическою последовательностью. Но Гегель был далек от такой односторонности. С изумительной способностью к отвлеченному мышлению он соединял здравое понимание действительности. Он признавал относительную самостоятельность частных сфер, а не стремился поглотить их в общей стихии. В особенности он

понимал глубокое значение человеческой личности и не приносил ее в жертву общественному целому. Развитие свободы составляло для него содержание и цель всей человеческой истории. Ближайшие его последователи шли по проложенному им пути, и только позднейшие гегельянцы, под влиянием принесенных извне учений, преступили указанные им границы и пустились в безбрежный океан утопических мечтаний.

Первый крупный представитель социализма в Германии вовсе даже не принадлежал к школе Гегеля, а развился чисто под влиянием французских учений. Это был Родбертус-Ягецов, сын немецкого профессора, но вместе довольно крупный землевладелец и видный политический деятель. В 1848 г. он некоторое время был даже прусским министром. Это положение побуждало его входить в некоторые компромиссы с существующим порядком, но лишь относительно практического приложения: в теории он самым последовательным образом проводил социалистические начала. Некоторые считают его основателем научного социализма. Известный профессор политической экономии в Берлине, Адольф Вагнер3, причисляет его даже к величайшим мыслителям и говорит, что в области экономической науки он стоит во главе всех. Насколько он заслуживает такого возвеличения и насколько у него вообще есть научных начал, покажет изложение.

Первое сочинение, с которым выступил Родбертус, носило заглавие «Zur Erkenntniss unserer staatswirthschaftlichen Zust?nde» («К познанию нашего политико-экономического положения»).

Родбертус восстает против существующей науки политической экономии за то, что она исходит от единиц и от них возвышается к общему, слагая их математическим способом, между тем как надобно исходить от экономического целого и из него уже развивать и объяснять частные элементы. Общественное хозяйство не есть только сумма частных хозяйств, а цельный организм, которым определяется и значение частей. Поэтому наука должна начинать не с личного труда, не с частного капитала и частного произведения, а с национального или общест венного труда как совокупной деятельности всех связанных между собою единиц, с национального капитала как совокупности средств производства, находящихся в чьих бы то ни было руках, наконец, с национального продукта как результата этой совокупной деятельности. Только этим путем можно выяснить истинное отношение вещей, которое ныне представляется в совершенно превратном виде 312.

Такой упрек существующей экономической науке очевидно берет свое начало в созданиях воображения, а не в изучении реальных явлений. В действительности работает лицо, а не общество, которое есть только общий термин для обозначения совокупности лиц.

На чем же основывает Робертус такое странное извращение понятий? На разделении труда. Он уверяет, что как скоро установилось разделение труда, так все эти понятия необходимо из него вытекают, хотя бы вследствие превратных юридических начал, господствующих в современных обществах, дело представлялось в совершенно ином виде. Экономисты, говорит Родбертус, всегда выставляют разделение труда не только с чисто индивидуалистической стороны, но и с местной и технической точки зрения, между тем как истинное значение разделения труда лежит не в индивидуализме, а в коммунизме.

Такова вся аргументация Родбертуса. Очевидно, в ней есть все, кроме логики. Разделение не есть соединение, а мена не есть коммунизм. Разделение труда, конечно, может быть и при соединении сил. Когда Адам Смит5 доказывал выгоды разделения труда, он приводил пример фабрики, на которой каждый рабочий делает только восемнадцатую часть булавки; но именно это частное соединение сил, производимое частным капиталом, отвергается Родбертусом как неподходящее явление. Он распространяет разделение труда на все пространство земного шара, но именно тут-то никакого коммунизма не оказывается. Даже в отдельной сельской общине, когда само собою, без таких принудительных мер, просто в силу сознания личной выгоды устанавливается разделение труда и один занимается плотничеством, другой сапожным мастерством, третий делается портным, а масса остается при земледелии, никакого коммунизма работ через это не установляется. Говорить, что портной, сапожник, плотник и земледелец производят общую работу,— значит изрекать слова, лишенные смысла. Родбертус уверяет, что разделение труда есть явление государства и начинается с ним (Rodbertus-Jagetzow K.

Но это еще не все. К превратному пониманию самых простых и ясных человеческих отношений присоединяется совершенно ложное экономическое начало. Оно состоит в том, что один труд производителен, а потому его хозяйственные блага суть исключительно произведения труда, и притом материального (Rodbertus- Jagetzow K. Zur Beleuchtung der Socialen Frage. S. 68, 69). Это начало идет от английских экономистов. В противоположность физиократам6, которые производительную силу приписывали исключительно природе, Адам Смит признал труд источником ежегодно производимого человеческого богатства. Это начало совершенно верно в том смысле, что вещи, нужные для потребления, производятся трудом или приобретаются от других на произведение этого труда. Но он прибавил к этому и другое, гораздо менее верное начало, именно,— что труд служит самым точным мерилом ценности. Обыкновенным мерилом являются деньги в виде благородных металлов; но ценность наших металлов изменяется с течением времени. Также колеблется и ценность зернового хлеба. Труд же, по мнению Смита, имеет всегда одинаковую ценность для работника, и если он может купить на него большее или меньшее количество вещей, то изменяется ценность последних, а не первого. Труд представляет реальную, а деньги только номинальную ценность товаров. При этом, однако, Адам Смит считал мерилом меновой ценности не тот труд, который положил в товар, а тот, который можно за него купить, ибо это именно имеется в виду всяким покупателем. Мало того, он признавал, что только в первобытных обществах ценность товаров может измеряться количеством положенного в них труда. Как же скоро накопляется капитал и земля становится достоянием частных лиц, так в ценность произведений входят и другие элементы. Владелец капитала, обращая его в производство, требует известной прибыли. Самая величина заработной платы зависит от количества капиталов, предъявляющих спрос на работу. Точно так же и землевладелец отдает землю под обработку только за известную ренту. Таким образом, цена произведений составляется из заработной платы, прибыли капитала и поземельной ренты. Средняя установившаяся в обществе заработная плата, совокупно с среднею прибылью и среднею рентою, образует то, что можно назвать естественною ценою товаров. Но может быть и уклонение от этой нормы вследствие изменений предложения и спроса, от которых зависит колебание в ту или другую сторону 314.

Эти мысли Смита были еще более обстоятельно развиты Рикардо7. Он признавал, что вещи, находящиеся в ограниченном количестве, имеют цену независимо от положенного на них труда; но он утверждал, что таких вещей немного, масса же произведений, умножаемых в неограниченном количестве, стремятся вследствие конкуренции к цене, равняющейся издержкам производства. В эти издержки входит заработная плата, возмещение затраченного капитала, вместе с процентами, наконец, поземельная рента. Но капитал есть произведение труда, обращенное на новое производство; следовательно, доход с него является вознаграждением прежнего положенного на него труда. А так как процент опять же в силу конкуренции установляется одинаковый для всех, то он не имеет влияния на от носит епьную ценность товаров. Что же касается до поземельной ренты, то она, по теории Рикардо, определяется разницею дохода с лучших и ближайших земель против худших и более отдаленных. Последние вознаграждают только работу и капитал, а ренты не дают, а так как цена устанавливается общая для всех произведений, с какой бы земли она не получалась, то поземельная рента не играет здесь никакой роли: общая цена определяется произведениями худших земель, на которые положены только капиталы и труд. Таким образом, и здесь труд является главным определяющим началом относительной ценности произведений. Остальные факторы, как-то: большее или меньшее количество стоячего капитала в сравнении с оборотным, только видоизменяют эти отношения.

Каковы бы ни были недостатки этой теории, нельзя не признать, что она основана на серьезном и добросовестном изучении фактов. Ни Смит, ни Рикардо не утверждали, что единственная ценность произведений заключается в количестве положенного на них труда. Они не отрицали, что в состав ее входят и проценты с капитала, и поземельная рента. Теория Рикардо доказывает, напротив, что в цену произведений с земель, находящихся в более выгодных условиях, непременно входит поземельная рента. За эти уклонения от чистого начала труда социалисты упрекают означенных экономистов в непоследовательности. Но непоследовательность их проистекает единственно из того, что они были люди науки. Они не хотели проводить одностороннего начала во что бы ни стало, вопреки очевидности. Они поправляли и видоизменяли его там, где эг ого требовали изученные ими явления. Поэтому их исследования остались прочным достоянием науки.

Совсем иначе поступают социалисты. Ухватившись за одностороннее начало труда, они утверждают, что он составляет единственный источник производства и что только им определяется ценность произведений. Участие в производстве природы и капитала отвергается ими всецело. Родбертус уверяет, что кто в хозяйственных благах видит что-либо иное, кроме произведений труда, тот смотрит на них с точки зрения естественной истории, а не хозяйства. Если природа облегчает труд человека, то он может быть ей за это благодарен, но хозяйство обращает на них внимание лишь настолько, насколько труд довершил дело природы. Только в силу этого начала и для него блага становятся хозяйственными (RodbertuSrJagetzowK. Zur Beleuchtung der Socialen Frage. S. 69; ср.: Rodbertus-Jagetzow K. Zur Erkenntniss unserer staatswirthschaftlichen Zust?nde. S. 6, 67, примеч.).

Такой взгляд не может не привести в изумление. Пока силы и произведение природы не обращены на пользу человека, они, бесспорно, имеют только естественноисторическое значение, но как скоро они служат человеческим целям и потребностям, отрицать хозяйственное их значение — значит идти наперекор самым очевидным истинам. Труд не только восполняет и довершает действия природы, но он сам довершается действием природы. Человек пашет и сеет, а природа взращивает плоды, и притом весьма неравномерно, что очень чувствительно отражается на хозяйстве. Если на обработку двух десятин, хорошей и плохой земли, положено одинаковое количество труда, и на одной родилось вдвое более, нежели на другой, то невозможно утверждать, что хозяйственное значение имеет здесь единственно труд, а не содействующая ему сила природы. Это значит издеваться над читателем. И самая произведенная ценность будет разная, ибо собранный хлеб будет продан по одной и той же цене, но один землепашец, при одинаковой работе, получил его вдвое больше другого. Очевидно, что этот избыток хозяйственных благ и соответствующих им ценностей определяется не работою, а действием сил природы.

Это до такой степени ясно, что сами социалисты принуждены это признать. Но они утверждают, что в этом случае действие сил природы состоит единственно в том, что они делают работу более производительною. Хозяйственное значение принадлежит все-таки исключительно последней. Но что значит слово производит епь- ност ь? Означает ли оно производство полезностей или меновых ценностей? Очевидно первое, ибо производительность работ состоит именно в том, что при одинаковом ее количестве, следовательно, но определению социалистов, при одинаковой ценности произведений, получается их большая сумма. Но от чего зависит эта большая сумма? На это отвечает сам Родбертус: «Производительность только потому может увеличиваться, что природа все более приходит на помощь труду, что человек заставляет отчасти природу работать за себя. Если двое с одинаковым усилием и в одно время срывают плоды, один с плодовитого, а другой со скудного дерева, то первый, при одинаковой работе, сорвет больше, нежели другой, получит больше произведений. Его работа производительнее, потому что в его дереве природа более пришла ему на помощь, нежели другому» 315. Очевидно, что тут производительнее природа, а не труд. Действием сил природы, а не рук человеческих растет дерево, спеет плод, родится теленок. Если эти предметы составляют для человека хозяйственные блага, и потому самому имеют ценность, приписывать произведение этих благ исключительно труду, и утверждать, что силы природы никакого хозяйственного значения не имеют, значит — идти наперекор самому простому здравому смыслу.

То же самое следует сказать и о капитале. Когда машина делает в сто, в тысячу раз более, нежели могли бы сделать люди своими руками, то невозможно утверждать, что машина сама не работает и ничего не производит, а только делает работу людей более производительною. Значение машины состоит именно в том, что она работу людей заменяет действием сил природы. Вследствие этого работа взрослых и умелых людей нередко заменяется работою малолетних; откуда же у последних взялась большая производительность, когда у них и меньше силы, и меньше умения? По теории социалистов выходит, что машина сама не работает, а только делает более производительною работу кочегара. Когда люди силою своих мышц двигают жернова, эта работа производительная, но когда то же самое движение производится рабочею лошадью, ветром, водою или паром, это — работа непроизводительная. Такого рода воззрения сами себя опровергают.

Сам Родбертус принужден признать, что производительность работ зависит от того, что природа привлекается к совместной работе (Rodbertus-Jagetzow K. Das Kapital. S. 253); но все-таки это возвышение производительности он приписывает не капиталу, а положенной на него работе. «Эта большая производительность,— говорит он,— лежит не в орудии, а в работе, равно той, которая создала орудие, как и той, которая умеет им пользоваться» (Ibid. S. 265). Он настаивает на том, что это возвышение производительности «не следует рассматривать так, как будто производительнее стала только работа тех, которые употребляют орудия, и производительность, возрастая, лежит в орудиях; но вся работа соединенных лиц, как тех, которые создали орудия, так и тех, которые их употребляют, стала производительнее» (Ibid).

Ясно, однако, что прошедшая работа перестала существовать и воплотилась в созданном ею орудии. Если она становится производительнее, то эта большая производительность заключается единственно в орудии, то есть в капитале; и если через это дальнейшая работа становится производительнее, то это зависит от пособия, которое дается ей капиталом, то есть от участия последнего в производстве. Но именно этого Родбертус не хочет допустить. В противоречии с собственными признаниями он утверждает, что предшествующая работа, положенная на произведение орудия, и последующая, состоящая в обработке материала с помощью этого орудия, находятся друг к другу только в отношении последовательности, а отнюдь не причинности. «Капитал как предшествующая работа, за которою должна следовать другая, как продукт, обращенный на новое производство, как материалы и орудия никоим образом не может относиться к доходу; то есть к совершенной работе, к готовому продукту, к материалам и орудиям, служащим для непосредственного потребления, как источник к вытекающим из него водам или как причина к следствию, или же только как производящая сила к произведению» (Ibid. S. 250). И далее: «Капитал и доход, очевидно, стоят только в порядке последовательности... Капитал есть не что иное, как первая стадия дохода» (Ibid. S. 252,253). Ясно, что одно противоречит другому: если это только ряд последовательных работ, то от предшествующей работы производительность последующей не прибавится ни на грош; если же предшествующая работа, подчиняя силы природы человеку, заставляет их работать на его пользу и тем делает новую работу более производительною, то тут есть отношение причинности, а не только последовательности, и тогда капитал становится совместным деятелем производства, производящей силой, умножающею количество произведений. Последнее и есть истинное отношение вещей, первое же есть не более как недобросовестная увертка, придуманная для того, чтобы отделаться от неотразимых выводов, ниспровергающих всю теорию.

Столь же несостоятелен и другой довод Родбертуса против производительной силы капитала. Если бы это свойство ему принадлежало, говорит он, то надобно приписать его даже малейшей его части. В таком случае надобно сказать, что палка, которою дикий сбивает плоды, составляет источник дохода (Ibid. S. 750); надобно приложить это и к материалу, который не составляет часть капитала: надобно признать, что дерево, из которого делается стол, относится к последнему как причина к следствию или что стол есть произведение дерева (Ibid. S. 252). Но где же тут логика? Из того, что материал не относится к произведению как причина к следствию, вовсе не следует, что это понятие не приложимо к машине. Капитал составляется из разных частей, имеющих разное назначение. В философии принято даже название причины материальной. Самые орудия имеют разное значение: игла является страдательным орудием в руках человека; напротив, паровая машина сама есть движущая сила, следовательно, деятельная причина производства. Поэтому введение машин дает производству совершенно новый характер: в ремесле двигатель есть рабочий, а орудие имеет значение служебное; на фабрике, напротив, главный двигатель есть машина, а рабочие получают при ней служебное значение. С развитием производства совместным действием капитала и работы первый получает все более и более преобладающее значение, а физическая работа человека становится в более и более подчиненное положение.

При таких условиях всего менее позволительно утверждать, что единственная производящая сила в промышленном мире состоит в физической работе человеческих рук и что все остальное имеет только косвенное отношение к производству. Чтобы доказать это положение, Родбертус опять прибегает к началу, заимствованному у английских экономистов, но придавая ему совершенно извращенное значение. Наблюдая то, что происходит в промышленном мире, Рикардо утверждал, что вследствие конкуренции цены произведений постоянно стремятся к уровню издержек производства, включая в последние и обычный процент с капитала и поземельную ренту. Родбертус ухватывается за это начало, но дает ему совершенно иной оборот. Что такое издержки? — спрашивает он. В этом понятии заключаются два элемента: с одной стороны затрата, которая уже не может быть сделана для другого, с другой стороны субъект, которого постигает эта затрата. Из последнего начала следует, что издержки могут относиться только к человеку. К природе как силе деятельной в производстве это понятие относиться не может, ибо сила ее бесконечна и неразрушима. Материал, употребленный для известного продукта, конечно, не может уже быть употреблен для другого: но нужно олицетворить природу для того, чтобы говорить в этом смысле о ее издержках. Человеку же материал дается даром; собственные его издержки состоят в затрате сил, которые он употребляет для обращения материала на свои нужды. Но и в человеческих действиях, говорит Родбертус, надобно различать два элемента: «Участие духа в производстве никогда не может быть названо затратой». Мысль, вносимая в производство, столь же неограниченна и неразрушима, как и руководство работой. И то и другое остается в той же полноте, как оно было до производства. Следовательно, затратой может считаться только физическая сила и время; то и другое принадлежит человеку в ограниченном количестве, в противоположность бесконечному ряду благ, которые требуются для удовлетворения его нужд. А потому истинным мерилом издержек, а с тем вместе и ценностей должно служить измеряемое временем количество физического труда (Rodbertus-Jagetzow K. Zur Erkenntniss unserer staatswirthschafflichen Zustande. S. 7, 8).

Таким образом, мысль и воля, то, что дает производству истинно человеческое значение, что покоряет природу и делает человека царем земли — все это одним почерком пера устраняется из промышленной деятельности. Остается лишь то, что наравне с человеком может делать машина или рабочий скот. Под видом возвеличения человек низводится к их уровню. Но тогда становится уже совершенно непонятным, почему физическое передвижение, производимое человеком, считается производительным, а то же самое передвижение, производимое рабочим скотом или машиной, признается непроизводительным. Едва ли нужно доказывать, что эти жалкие софизмы представляют только полное извращение истинного отношения вещей. Всякому понятно, что именно мысль и воля составляют высшие производительные силы человека в промышленном мире, как и во всем остальном. Истинный производитель есть инженер, который строит машину или железную дорогу, а не кочегар и не землекопы, которые при них работают. Последним принадлежит их скромная доля в исполняемой работе, но назначение их чисто служебное. Они по чужому указанию тратят свою мышечную силу и время и за это получают соответствующее работе вознаграждение; но утверждать, что вся ценность произведений зависит от этого чисто механического труда, а не от мысли и воли, устрояющих и направляющих производство ввиду удовлетворения человеческих потребностей, можно только отказавшись от всякого здравого смысла.

Сам Родбертус принужден признать полезность этих руководящих сил в промышленном производстве. «Нужны не только знания, но и нравственная сила и деятельность для того, чтобы в известном производстве успешно руководить разделением операций массы рабочих»,— говорит он. «Те же качества требуются для исследования потребностей рынка, для сообразного с этим употребления средств и для скорого удовлетворения общественных нужд. Редко землевладелец или капиталист не является в этом смысле деятельным в каком-либо отношении. Такого рода услуги производительный рабочий сам не оказывает, да и не может оказывать по характеру своего занятия. А между тем они в национальном производстве безусловно необходимы. Поэтому пока, вообще, всякая обязательная услуга вправе требовать вознаграждения, никто не может сомневаться в том, что капиталисты и землевладельцы, предприниматели и руководители предприятий могут требовать платы за означенные полезные и необходимые услуги, оказанные обществу, так же как и всякий другой за полезные услуги другого рода. Они могут делать это с таким же нравом, как, например, министр торговли или общественных рабо^г, предполагая, что они исполняют свои обязанности». Но, продолжает Родбертус, эти услуги, так же как услуги судей, учителей, медиков и т. п., могут получать свое вознаграждение только из произведений труда рабочих, ибо иного источника материального богатства нет» (Rodbertus-Jagetzow К. Zur Beleuchtung der Socialen Frage. S. 146).

В действительности разница между этими разрядами лиц заключается в том, что медики, учителя и судьи не участвуют в промышленном производстве, а оказывают обществу и частным лицам другого рода услуги, за которые и получают соответственное вознаграждение. Землевладельцы же и капиталисты основывают и ведут предприятия по собственному почину, на собственные средства и на свой собственный страх и риск. Они исследуют потребности, рассчитывают цели и средства, дают направление делу; если расчет был верен и обстоятельства оказываются благоприятными, то они получают барыш; иначе их постигает убыток. Они не оказывают услуг фантастическому обществу и не получают от него вознаграждения, а ищут своих выгод, стараясь удовлетворить потребителей. Коли это им удастся, они тем самым получают возмещение своих издержек и больший или меньший барыш: если нет, то они теряют часть своего состояния. Рабочий же, исполняющий известную работу по договору, получает за нее вознаграждение, а принесет ли предприятие выгоды или убыток, это до него не касается. Все это составляет естественное и необходимое последствие свободного движения промышленных сил. Как разумное существо человек является свободным и в промышленной деятельности. Ему принадлежат и почин, и направление, и результаты.

Но именно против этого свободного развития промышленности восстает Родбертус. По его мнению, «предоставленное себе производство» основано на совершенно ложных юридических началах, имеющих только преходящее значение. По теории, рабочие суть единственные производители, а между тем их произведения присваиваются не им и не обществу, основанному на разделении труда, а совершенно посторонним частным лицам, которые, будучи владельцами земли и капитала, получают доход без всякого труда. Опираясь на установленное положительными законами право частной собственности на землю и на орудия производства, они присваивают себе все произведенное рабочими, отдавая последним только малую часть их собственных произведений, сколько необходимо для скудного их пропитания; львиную же часть они оставляют себе. Отсюда проистекает нищета одних при чрезмерном обогащении других (Rodbertus-Jagetzow K. Zur Erkenntniss unserer staatswirthschaftlichen Zust?nde. S. 72 f; RodbertuSrJagetzow K. Zur Beleuchtung der Socialen Frage. S. 79).

Каким же образом могло произойти такое совершенно неправильное распределение богатства? Родбертус объясняет это исторически. Пока работа давала только то, что нужно для пропитания человека, никто не мог пользоваться плодами чужого труда. Таково положение охотничьих народов. Но как скоро, с переходом к земледелию, работа стала так производительна, что она могла удовлетворять не только собственные нужды работника, но и чужие, так явилось поползновение заставить других работать на себя. Отец семейства поработил жену и детей; сильные покорили слабых. Вместо того чтобы убивать врагов на войне, стали обращать их в рабство. На этом отношении была основана вся промышленность Древнего мира. Затем рабство перешло в крепостное состояние, а наконец, в новейшее время рабочие получили свободу. Но в это время и земля, и капиталы были уже поделены между частными лицами; сами они были выпущены на свободу с пустыми руками, голые или в рубищах. Вследствие этого землевладельцы и капиталисты могли предписывать им какое угодно условие; побуждаемые голодом, они принуждены были на все соглашаться. Работа как товар стала продаваться на рынке по цене стоимости ее производства, то есть за пропитание, потребное для поддержания жизни и для продолжения рода. Все остальное землевладельцы и капиталисты присваивают себе под видом поземельной ренты и процента с капитала. И чем производительнее становится работа, тем меньшая доля совокупного произведения достается рабочим, которые всегда держатся на краю нищеты. Умножающийся избыток их произведений весь поглощается паразитами (Rodbertus-Jagetzow K. Zur Beleuchtung der Socialen Frage. S. 33, 80 f).

Такова теория, которую доселе на все лады повторяют социалисты. Всякий знакомый с историей и современным положением вещей знает, однако, что дело происходило не совсем так, как представляет его Родбертус. Далеко не везде землевладение явилось плодом завоевания. Даже там, где оно первоначально было приобретено путем насилия, оно с утверждением законного порядка переходило в другие руки на совершенно правильных основаниях. В большей части европейских стран крестьяне посредством выкупа повинностей приобрели в полную собственность ту землю, которую они сами обрабатывали. Казалось бы, трудно найти более справедливое основание поземельной собственности. Другие приобрели земли на собственные средства. Во Франции, во время революции, церковные земли были отобраны и запроданы государством большею частью мелким собственникам. Наконец, в новых странах занятие и покупка пустых земель совершаются ежедневно. Тиэр в своей книге о собственности указывал на примеры американских переселенцев, которые привозят из Европы только свои руки, пару орудий и средства жизни на несколько месяцев, и с этим достоянием поселяются в первобытных лесах, где живут только дикие звери. На это Родбертус отвечает, что руки тут не при чем, а все дело в привезенном с собою маленьком капитале, которым уже огергено начало работы. Этот капитал составляет уже плод вымогаг епьст ва, а без него отдельный человек ничего не в состоянии сделать (Ibid. S. 83-84), как будто переселяющийся рабочий не мог накопить маленький капитал из своего собственного заработка, следовательно, без малейшего вымогательства, в Европе и в самой Америке! Когда читаем подобные воззрения, в которых мысль заменяется пустою декламацией, то невольно спрашиваешь себя: неужели серьезный человек мог добросовестно думать и писать такие вещи?

По существу своему, землевладение основано на праве человека подчинять себе и обращать в свою пользу никому не принадлежащие силы природы. Отсюда первоначальное право охоты, рыбной ловли, собирание плодов. Отсюда и право занятия пустопорожних земель. Когда же с землей соединился труд посредством огороже- ния, расчистки, распашки, то на ней лежит уже часть человеческой личности и она принадлежит лицу неотъемлемо. Он может обрабатывать ее сам или передать ее другому по взаимному уговору. Он может даже совершенно продать ее другому лицу, и тогда новый владелец вступает во все права прежнего и получает весь тот доход, который могут дать производительные силы земли. Все это совершенно просто, ясно и согласно с требованиями справедливости, а потому признается всеми законодательствами в мире. Землевладение, в разных формах, всегда было, есть и будет одним из существеннейших элементов человеческого общежития и одним из важнейших факторов промышленного производства. Только социалисты, отрицающие все действительное во имя своих праздных фантазий, не хотят этого признавать.

Еще более это относится к капиталу. По признанному экономистами и социалистами определению капитал есть произведение, обращенное на новое производство. Как произведение, он является плодом работы, в чем согласны экономисты, которые определяют капитал как накопленную работу. Но для того чтобы это произведение было обращено на новое производство, надобно прежде всего, чтобы оно было сохранено, и притом не на первый только раз, а постоянно: капитал остается постоянным элементом производства, и затрата его должна возмещаться из ценности произведений; поэтому сохранение его является постоянным требованием. А так как всякое дальнейшее развитие производства возможно только вследствие увеличения капитала, то к сохранению должно присоединиться и накопление. Поэтому экономисты утверждают, что капиталы создаются сбережениям и накоплением. Это так просто и ясно, что, казалось бы, тут нет места для возражений. Но именно против этого всеми силами ополчаются социалисты, ибо в таком случае капитал очевидно принадлежит тому, кто его сберег и накопил. Чтоб избегнуть этого вывода, Родбертус отличает национальный капитал и гасг - ный. Первый состоит в материалах и орудиях, всегда и везде необходимых для всякого производства; последний же заключает в себе денежные средства, нужные частному предпринимателю для покупки материалов и для найма рабочих. Только первый есть капитал в истинном смысле; но именно он создается, вос- становляется и умножается трудом, а отнюдь не сбережением или накоплением. Материалы и орудия сберегать нельзя; назначение их состоит именно в том, что они затрачиваются в новом производстве 316. Сберегаются деньги, но они, в сущности, не составляют даже капитала: как служащие для непосредственного потребления общества, их следует причислять к доходу (Rodbertus-Jagetzow K. Das Kapital. S. 293, 294). В хозяйстве единичного лица этот частный капитал даже вовсе не нужен, ибо хозяин сам производит свои материалы и орудия и сам применяет к ним дальнейшую работу. Точно так же денежный фонд не нужен в хозяйстве, где весь капитал принадлежит государству. Здесь вместо закупки материалов требуются только распоряжения об обращении их на дальнейшее производство, а вместо заработной платы рабочим выдаются ярлычки, дающие им право на получение известного количества произведений. Частный капитал, по мнению Родбертуса, есть не более как преходящее явление, вызванное неправильным распределением собственности при частном производстве. Но и тут сбережение не составляет никакой заслуги, ибо капиталисты сберегают не свои, а чужие произведения, то, что неправильно отнято у рабочих. По существу дела, они являются только хранителями общественного достояния, служителями общества, а потому сбережение составляет для них прямую обя- занност ь. Делать же эту обязанность основанием права, говорит Родбертус, есть величайшая путаница понятий, в которой когда-либо была повинна какая-либо наука (Rodbertus-Jagetzow К. Zur Erkenntniss unserer staatswirthschaftlichen Zust?nde. S. 295 f). Что касается до рабочих и чиновников, то они не долж ны сберегать; это было бы самовольным умалением всего национального потребления. Поэтому правильный национально-экономический инстинкт воздерживает рабочих от сбережений из их заработной платы (Ibid. S. 290, примеч.).

Это различие между национальным капиталом и частным Родбертус считает важным от крыт ием, которое должно бросить новый свет на темные доселе области общественного развития. Поэтому он ревниво утверждает за собою право первенства в этом открытии (Ibid. S. 301, примеч.). Нужно, однако, немного размышления, чтобы убедиться, что это важное открытие, в сущности, есть полнейшая бессмыслица. Для самого простого здравого смысла ясно, что частный капитал есть капитал, принадлежащий частным лицам, состоит ли он из денег, из материалов или орудий. Выделять же два последних разряда под именем национального капитала нет ни малейшего основания, это не более как пустая фантазия. Общество как целое, то есть государство, имеет принадлежащие ему капиталы, которые, точно так же, как частные, могут состоять из денег, материалов, орудий, зданий, дорог; но они составляют нечто совершенно отдельное от капиталов частных лиц. Эти государственные капиталы вверяются в управление должностным лицам, которые через это становятся хранителями и распорядителями общественного достояния. Но все это до частных капиталов не относится. Владельцы последних не получили их от государства, а создали их собственным трудом и сбережением, или же получили их по наследству от родителей. Поэтому они могут распоряжаться ими как угодно; обладание ими есть право, а не обязан ноет ь. Та колоссальная путаница понятий, в которой Родбертус упрекает экономическую науку, существует только в собственной его голове. Экономические, юридические и нравственные понятия смешиваются в ней так, что все покрывается непроницаемым туманом, в котором виднеются только какие-то блуждающие призраки. Столь же несостоятельно утверждение, будто капиталисты сберегают только плоды прежней работы. Если я приобрел и построил машину, то она по праву принадлежит мне, а не рабочим, которые строили ее по моим указаниям и под моим руководством. Если же я продал ее другому лицу, то она принадлежит ему, а не обществу, которое тут не при чем. И если, далее, я вырученную за продажу или за наем машины сумму не употребляю на свои надобности, а сберегаю и употребляю на устройство новых машин, то и последние по праву принадлежат мне, а не рабочим и не обществу. Все это до такой степени просто и ясно, что не может оставлять места ни для малейшего сомнения.

Кроме машин, нужны деньги для покупки материалов и для уплаты рабочим, и для этого опять требуется капитал. В воображаемом хозяйстве единичного лица, конечно, эта потребность отпадает, ибо тут не происходит никакого обмена и никакой расплаты. Точно так же в фантастическом хозяйстве, в котором государство одно является производителем, можно деньги заменить распоряжениями и привычками, но в действительных условиях человеческой жизни, при свободной деятельности свободных людей, без них обойтись невозможно. Фабрикант должен купить материал у первых производителей, которые только через это получают возможность возобновить свое производство прежде, нежели окончательно обработанное произведение дойдет до потребителей. Точно так же он должен заплатить рабочим, не зная даже по какой цене ему удастся продать свои произведения. Родбертус настаивает на том, что рабочий получает свою заработную плату после совершения работы; следовательно, это — не выданный ему аванс, как утверждают экономисты. Но в действительности эта уплата производится преж де, нежели товар продан потребителю, следовательно, это — несомненно аванс, который потом возмещается, а иногда даже и не возмещается из цены произведений. Для рабочих заработная плата, бесспорно, составляет доход, но этот доход постоянно выплачивается им авансом, прежде, нежели доход от предприятия получен предпринимателем, а для этого необходим оборотный капитал. Чтобы избегнуть этого вывода, Родбертус принужден признать самые деньги доходом; но это уже такой чудовищный софизм, который показывает только, к каким непозволительным уверткам прибегают социалисты для поддержания своих несообразных теорий. Деньги как выражение общей ценности могут представлять и капитал, и доход. Если 'деньги, вырученные за проданный товар, предназначаются для покупки предметов потребления, то они представляют доход; если же они обращаются на новое производство, на покупку материалов, орудий или на заработную плату, то нет сомнения, что они представляют капитал, и капитал необходимый для производства. Это не пятое колесо в экипаже, как утверждает Родбертус (Rodbertus-Jagetzow K. Zur Erkl?rung und Abhiilfe der heutigen Creditnoth des Grundbesitzes. S. 302), а мазь, которая делает, что все колеса могут вертеться.

Но перлом всей этой аргументации является утверждение, что рабочие не должны сберегать, что это — самовольное сокращение национального потребления, от которого удерживает их здравый экономический инстинкт. Очевидно, когда рабочий делает сбережение из своего заработка, то здесь уже никак нельзя сказать, что он обирает других или что он является должностным лицом общества; накопленный капитал, несомненно, принадлежит ему и никому другому. Поэтому здесь остается только совершенно отвергать этот способ действия как противный общественной пользе. То, на чем зиждется все благосостояние рабочих классов, возводится в преступление. Далее этого пустословие не может идти.

Обращенный на новое производство капитал приносит доход. Если вместо того, чтобы употреблять его в свою пользу, я временно предоставляю его другому не как благотворение, а для хозяйственной выгоды, то, очевидно, не только капитал должен быть мне возвращен, но и должна быть положена некоторая плата за его употребление. Она является в виде процента. Основано ли это вознаграждение на требованиях справедливости? Бастиа, который основательно обсуждал этот вопрос, изобразил эти отношения в виде популярного рассказа, который приводит Родбертус: Яков, бедный столяр, работающий 300 дней первоначально без орудий, решает положить 10 дней на устройство рубанка, с помощью которого он остальные 290 дней может выделывать больше мебели. Соседний столяр Вильгельм, у которого нет рубанка, видит выгоды этого производства и предлагает Якову уступить ему на год рубанок даром, в виде одолжения. Не скажет ли Яков, что он не знает братства, во имя которого один должен брать на себя работу, а другой извлекает из нее пользу? Будет ли согласно с требованиями справедливости, если выгоды, получаемые от рубанка, достанутся не тому, кто его произвел, а тому, кто не положил на него никакого труда? Столь простые и согласные с истиной представления убеждают и Вильгельма, который соглашается не только возвратить в целости рубанок, но и дать некоторую плату за его употребление, то есть капитал возвратить с процентом. На это Родбертус отвечает, что против такого воззрения решительно нечего сказать, кроме того, что оно представляет эти отношения совсем не между теми лицами, между которыми они происходят в действительности, а между совершенно иными,] не состоящими друг с другом ни в каких пререканиях. Здесь Яков является владельцем капитала, а Вильгельм предпринимателем. Когда последний занимает у первого капитал, он охотно платит за это процент. На деле же Яков, который делает рубанок, не является его обладателем, а получает за это только скудное пропитание, и точно так же Вильгельм сам не употребляет рубанка, а заставляет работать Ивана, а сам только пользуется плодами его трудов. Вопрос, следовательно, состоит не в том, что предприниматель платит процент капиталисту, а в том, что оба они обирают рабочих и деляг между собою их произведения (RodbertuSrJagetzow К. Zur Beleuchtung der Socialen Frage. S. 116-117).

Это возражение может служить примером той подтасовки понятий, к которой так часто прибегают социалисты, когда они стоят перед неустранимым затруднением. Не будучи в состоянии прямо отвечать на вопрос, они переносят его на совершенно другую почву. Аргументация Бастиа, очевидно, вовсе не относится к взаимным отношениям хозяев и работников. Ставится вопрос о справедливости платы за употребление капитала между какими бы то ни было лицами. Рабочие приводятся именно для того, чтобы устранить всякие посторонние соображения. Утверждать, как делает Родбертус, что рабочий никогда не является собственником своих орудий, что крестьянин никогда не имеет своей сохи, плотник своего топора, столяр своего рубанка, сапожник своего шила, можно только вопреки очевидности. Это значит издеваться над читателем. Обыкновенно рабочий сам не производит своего орудия; но он покупает его на свои трудовые деньги, не обирая никого. Если же он для покупки орудия занимает деньги у соседа, или, покупая орудие, обязывается выплатить деньги через год, то он, по естественной справедливости, должен заплатить за это известный процент. Бастиа совершенно верно указывает на то, что сделка, в которой в данный момент обмениваются равные ценности, должна признаваться справедливою; но если одна сторона, получив предмет, обязывается заплатить за него через известный срок, то есть пользуется ценностью, не давши ничего взамен и лишая другую сторону ее употребления, то равенства уже не будет: тут необходима приплата, которая и выражается в проценте. Это до такой степени ясно, что против этого возражать нельзя, и сам Родбертус принужден признать, что когда предприниматель занимает деньги у капиталиста, он, по справедливости, должен заплатить процент. Но если так, то уплата процентов входит в издержки производства и должна возмещаться ценою произведений. Иначе производство будет в убыток. Это одинаково относится к предпринимателю, который ведет производство с наемными рабочими, и к рабочему, занимающему деньги для своего собственного производства. В обоих случаях процент должен выплачиваться/из дохода как вознаграждение за употребление капитала. Следовательно, когда предприниматель вычитывает из получаемого им дохода процент с капитала, он отнюдь не обирает рабочих, участвовавших в производстве, а делает только то, что соответствует самым строгим требованиям справедливости. Процент есть плата за употребление капитала; в нем выражается участие капитала как деятеля производства.

Невозможно поэтому утверждать, как делает Родбертус вместе с другими социалистами, что возмещение капитала из доходов производства ограничивается его тратою (Ibid. S. 69 и многие другие). Материал с этой точки зрения всецело входит в новое произведение, а потому и возмещается всецело; орудия же только постепенно приходят в негодность и потому возмещаются по мере траты. Эта теория основана на том, что производительным считается один труд, а потому только количество затраченного труда входит в ценность произведений. Выше мы уже опровергли этот софизм. Но признавая даже, что капитал сам по себе не вносит ничего в новое произведение, все же вложенный в него труд должен быть вознагражден, и притом с процентом за все время, протекшее от исполненной работы до продажи произведения. Если же он был уже оплачен при исполнении работы, то процент должен принадлежать тому, кто его оплатил, то есть предпринимателю, ибо на это он должен был употребить или свой собственный, или занятый капитал. Во всяком случае, в цене произведения должно заключаться возмещение затраченного капитала с процентом от времени затраты до продажи произведения. Если же, что и есть на самом деле, предшествующий труд, ставши капиталом, сам является деятелем производства, то нет причины, почему бы он производил единственно ценность, равную его затрате, а не гораздо больше. Значение капитала состоит именно в том, что он заставляет силы природы работать на человека, а это увеличивает производительность в размерах, которые невозможно даже определить.

При таких условиях чем же определяется величина процента? Теи самым, чем определяется ценность всех вещей — предложением и требованием. Когда капиталов мало, требование на них большое, то процент стоит высоко; когда же капиталы умножаются в большей мере, нежели требование, процент понижается. Главную роль играет тут отношение капитала к народонаселению. С умножением народонаселения увеличивается требование на предметы потребления, а рядом с этим истощаются первоначальные силы природы, соединенные с почвой. Все это должно восполняться капиталом. Если он растет быстрее, нежели народонаселение, процент понижается и производство двигается вперед. От этого зависит все промышленное развитие человечества. Родбертус с негодованием указывает на то, что чем производительнее становится работа, тем меньше доля ее участия в совокупном произведении. Но это составляет естественное последствие все увеличивающегося преобладания капитала. Чем больше покоряемые им силы природы работают на пользу человеку, тем меньше приходится делать физическому труду. Но это ведет не к обнищаний рабочих, как уверяет Родбертус, а, напротив, к увеличению их благосостояния. С одной стороны, когда капитал умножается быстрее, нежели народонаселение, то доход его, выражаемый величиною процентов, понижается, а заработная плата, напротив, растет; с другой стороны, за ту же самую плату рабочий получает несравненно большее количество произведений. Капитал берет себе в виде дохода только малую часть того, что он производит; остальное вследствие свободной конкуренции достается потребителям даром. Увеличивающееся благосостояние рабочих классов в современной Европе служит тому наглядным доказательством.

Кому же принадлежат эти капиталы, умножение которых составляет главное условие промышленного развития? Очевидно, тем, которые сберегли их из своего дохода и обратили их на новое производство, то есть частным лицам. От них они переходят к их наследникам. Это передаваемое от поколения поколению и постепенно умножаемое достояние, умственное и материальное, составляет сущность всего человеческого развития. Эго достояние производится и умножается личным трудом, личною мыслью и волею; оно передается от лица лицу, а потому и усваивается лицом. Государство тут не при чем; оно не работает, не производит, а потому не имеет ни малейшего права на создаваемые промышленным развитием капиталы.

Между тем Родбертус утверждает, что только вследствие ложных юридических начал эти капиталы присваиваются частным лицам. По существу дела, они должны принадлежать государству, ибо при разделении труда производство перестает быть частным, а становится совокупным; тут установляется настоящий коммунизм. Поэтому и доход от совокупного производства должен быть достоянием всех. Рабочий при таких условиях не может быть собственником своего личного произведения; это произведение до такой степени переплетено со всеми другими, что выделить его нет никакой возможности. Рабочий может только из совокупного дохода получить долю, соответствующую количеству исполненной им работы. При этом Родбертус дает слову доход совершенно оригинальное и ему одному принадлежащее значение. Доход, по его мнению, состоит не в сумме денег, выручаемых из продажи произведений в каждом отдельном производстве, а в тех предметах потребления, которые покупаются на эти деньги и служат удовлетворению человеческих потребностей. Так как эти предметы могут быть самого разнообразного свойства, то очевидно, что доход получается не из того только производства, которое доставляет средства для покупки, а из всех производств, доставляющих предметы потребления. Таким образом, доход каждого производителя является результатом совокупной деятельности всех, а потому он должен составлять общее достояние, которое затем должно распределяться между отдельными лицами сообразно с долею участия каждого в совокупной работе (Ibid. S. 72-74).

Такое распределение возможно, только если цена произведений будет измеряться не деньгами, как теперь, а количеством положенной на них работы. Каждый рабочий должен вместо платы получать ярлычок с означением, сколько дней и часов он работал, и по этому ярлычку он может получать по своему выбору все соответствующие этой цене произведения. И теперь уже, по уверению Родбертуса, цены товаров т ягот еют к этой норме; но в предоставленной себе промышленности постоянно происходят колебания в ту или другую сторону. Эти вредные неправильности должны быть устранены. Ценность всех произведений должна быть точно определена на основании времени, положенной на них работы, а для этого необходимо, чтобы вся промышленность сосредоточивалась в руках государства. Тот коммунизм, который существует уже на деле, в силу разделения труда, должен выразиться и в юридических установлениях. Государству должен принадлежать и национальный капитал, и национальный доход. Оно одно может сообразить все потребности, не гадательно только, как ныне, а на основании точных сведений. Оно одно, имея в виду совокупное целое, может выбрать и самые выгодные места для производства, распорядиться, чтобы было заготовлено потребное количество материалов и чтобы эти материалы поступили затем на следующую стадию обработки. Оно одно может произвести и окончательную ликвидацию совокупного дохода, выделив из него сперва то, что нужно на общественные потребности и на жалованье должностных лиц, а также и предметы, необходимые для возмещения и умножения национального капитала, и распределив затем остальное между работниками сообразно с временем исполненной ими работы. Все это должно исходить из единого центра, по общему плану, следовательно, премудро и приводиться в действие с помощью целой армии чиновников, заведывающих как производством, так и распределением, и получающих приказания сверху. Чем совершеннее организм, говорит Родбертус, тем он сосредоточеннее 317.

Родбертус убежден, что переход от частной собственности к совокупной вовсе не так труден и может совершиться довольно безболезненно для общества (RodbertuSrJagetzow K. Zur Erkl?rung und Abh?lfe der heutigen Creditnoth des Grundbesitzes. S. 275, примеч.). Есть, конечно, затруднения, но они могут быть легко устранены. Первое состоит в том, что труд может быть разный. Прилежный работает скоро, ленивый медленно. В одном производстве труд требует большего напряжения сил, а потому тяжелее, нежели в другом. Как же измерять их одним количеством времени? Родбертус говорит, что это легко устранить, установив для каждого производства нормальный рабочий день, смотря по тяжести работы, и определив для каждого дня урочное положение. Это делается и в настоящее время (Rodbertus-Jagetzow K. Das Kapital. S. 128 f;S. 140).

Но, кроме количества работы, есть и качество. Работа может быть хороша или дурна, низшего или высшего достоинства. Чтобы скорее покончить свой урок, рабочий может работать небрежно. Как же приравнять качественную работу к количественному определению? В настоящее время за плохую работу предприниматель или заказчик платит меньше, нежели за хорошую, или вовсе ее не принимает. Если рабочий недоволен оценкой, он может уйти; если хозяин недоволен рабочим, он может его расчитать. Но при социалистическом производстве уйти некуда и расчитать нельзя. Оценка должна производиться правительственными чиновниками, и каждый раз приходится прибегать к судебному или административному разбирательству, что для промышленного производства представляет величайшую помеху. Но об этом обстоятельстве Родбертус благоразумно умалчивает.

Он очень слегка относится и к вопросу о том, каким образом установляемые для всего государства урочные работы могут прилагаться при постоянно совершающихся улучшениях. Каждое новое изобретение, сокращающее работу, разрушает весь этот стройно установленный порядок. Старые произведения, стоившие большей работы, нельзя продавать по уменьшенной цене, ибо рабочие получили уже за них свои ярлыки с требованием соответствующего работе количества произведений. Новые же произведения нельзя продавать по возвышенной цене, несоответствующей исполненной работе, ибо тогда обмен будет не равное на равное, а меньшее на большее. С своей стороны рабочие могут требовать, чтобы у них не сокращали работы, ибо в таком случае они не в состоянии удовлетворять своим потребностям. Или же для них надобно изобрести какую-нибудь другую работу, которая может быть вовсе не нужна. Очевидно, всякое усовершенствование должно перепутать все расчеты и внести смуту в это строго определенное бюрократическое хозяйство. Управляющие им чиновники будут относиться к нему с тем большим недоброжелательством, что лично они вовсе не заинтересованы в успехе предприятия. Они получают свое жалованье, а конкуренция не допускается. Для устранения этого затруднения Родбертус не придумал ничего другого, кроме срочных ревизий урочных работ (Ibid. S. 1491). Всякое изобретение должно дожидаться, пока правящая бюрократия убедится в его пользе, и тогда при ревизии оно разом будет введено во всем государстве. Можно себе представить, как успешно будет развиваться промышленность при таких условиях.

Этого мало; надобно еще приспособить производство к потребностям. «Равенство производства и потребностей,— говорит Родбертус,— безусловно необходимо... Установление цены невозможно, пока нет гарантии, что национальное производство точно соответствует национальной потребности. Без такой гарантии, понятно, не может быть и гарантии цен» (Ibid. S. 137, 152, примеч.). Надобно, следовательно, заранее определить все потребности всего народонаселения. Родбертус уверен, что правительство легко может это сделать, собрав нужные статистические сведения. Каждый работник в каждой отрасли производства должен заранее объявить, какую сумму работы он берет на себя в течение года. На этом основании правительство в состоянии определить наперед все потребности, на удовлетворение которых эта сумма работы должна быть обращена (Ibid. S. 125,133). Ясно, однако, что этот прием далеко не достигает цели. Для определения суммы потребностей необходимо, чтобы каждый рабочий заявил, какие именно предметы ему нужны, обозначив их по предъявленному ему прейскуранту, и чтобы он в течение года не смел уклоняться от этой сметы, ибо иначе равенство между производством и потреблением будет нарушено. Не только не допускаются прихоти, но и всякие случайности должны быть устранены. Выше мы видели, что самое сбережение средств считается самовольным сокращением национального потребления. Или же, что при таких условиях представляется единственно возможным, правительство само должно определять потребности всех и каждого и заставлять граждан следовать его указаниям, воспрещая всякое от них уклонение. Тем или другим способом народ, среди которого установляются подобные порядки, превращается в общество рабов.

Но этим не ограничиваются задачи «общественного учреждения, которое должно поддерживать равенство производства и потребностей» (Ibid. S. 152). Надобно, чтобы произведено было именно столько, сколько нужно для удовлетворения заранее определенных потребностей, а для этого необходимо, чтобы в каждой отрасли находилось требуемое количество рабочих. Если это распределение будет предоставлено собственной их воле, то очевидно, что в одной отрасли окажется больше, а в другой меньше, нежели нужно. Это тем естественнее, что в точном хозяйстве все отрасли при одинаковой поденной оплате одинаково выгодны. Очевидно, более легкие и приятные работы будут привлекать к себе большее количество рабочих, а тяжелых и неприятных работ все будут стараться избегать. Может случиться, как указано было выше, и то, что вследствие усовершенствований работа в известной отрасли сократится и привыкшие к ней рабочие останутся без работы. Как же тут быть? Ясно, что для уравнения производства и потребностей самое распределение рабочих по различным отраслям должно совершаться по воле правительства. Принудительный труд составляет необходимое условие социалистического хозяйства. И в этом отношении члены общества становятся рабами. Мы видели, что в своем «Замкнутом торговом государстве» Фихте со своей бесстрашною последовательностью прямо сделал этот вывод. Новейшие социалисты не обладают такою логическою смелостью. Родбертус заявляет даже, что труд должен быть не принуждением, а свободным решением (Ibid. S. 212). Но тут же он прибавляет: «Обязанность страдательного повиновения не идет далее, нежели требуется составленною из личных воль народною волею». А какова эта воля, можно видеть из собственного его изложения.

Представим себе, говорит он, восточного деспота, «собственника земли и людей», наподобие древнеперсидского монарха. Хозяйство в его владениях ведется исключительно распоряжениями и бухгалтерскими оборотами. Нужны только материалы и орудия, а всякий денежный капитал тут излишен. То же самое будет, если мы на место восточного деспота поставим самоуправляющийся народ, которого единая воля совершенно так же направляет производство, как восточный деспот посредством своих слуг. В силу совокупной собственности земли и капитала она имеет такую же возможность обозревать все национальные потребности и производительные средства и обладает таким же полновластием для распоряжения последними, как и слуги староперсидского монарха. При таком порядке существует только одно национальное хозяйство, в котором единая стоящая во главе национально-хозяйственная воля распоряжается всем путем приказаний и бухгалтерских оборотов. Личная собственность существует лишь в отношении к доходу, то есть к предметам потребления; всякое частное предприятие устраняется, а потому всегда является возможность держать производство во всех его частях на уровне потребностей (RcxJbertus-Jagetzow K. Zur Erkl?rung und Abhiilfe der heutigen Creditnoth des Grundbesitzes. S. 271-279).

Итак, в социалистическом государстве, граждане состоят в таком же полном обладании поставленной над ними власти, как подданные восточного деспота. Разница заключается лишь в том, что в одном случае деспотом является единое лицо, возвышенное над частными интересами и стоящее далеко от подданных, а потому менее для них притеснительное; во втором же случае безграничная власть над лицом и имуществом присваивается массе, то есть владычествующей партии, все охватывающей, всюду проникающей, не оставляющей человеку ни малейшего уголка, куда бы он мог укрыться от всеподавляющого гнета. У массы отнята всякая инициатива и всякая деятельность, ибо все сосредотачивается в руках государства, которое имеет в своем распоряжении громадную армию чиновников, исполняющих приказания сверху. Не только общественная, но и вся частная жизнь граждан находится в их власти. Они распределяют граждан по работам; они распределяют между ними и произведения по заранее составленному плану, от которого не позволено уклониться ни на шаг. И все это, получая движение сверху, неизбежно будет направляться в интересах той партии, которая успеет захватить власть в свои руки. Бороться с нею при таких условиях совершенно невозможно; а если вследствие невыносимого гнета и широко распространенного негодования наконец закипит борьба, то она будет происходить уже не относительно общих политических вопросов, как теперь, а относительно всей жизни и всех интересов. Те бесчисленные столкновения интересов, которые ныне происходят в частной сфере и разрешаются частными сделками, перенесутся в общественную сферу и станут предметом и орудием политической борьбы. Для всякого сколько-нибудь знакомого с действительными условиями существования человеческих обществ такой порядок представляется полнейшим безумием.

Нечего говорить о том, что все это здание построено на воздухе. Родбертус уверяет, что он только переводит в юридическую сферу то, что уже существует само по себе силою вещей (Rodbertus-Jaget- ZDWK. Das Kapital S. 121). Но в действительности ничего подобного не существует. Как уже было доказано выше, разделением труда не установляется коммунизм. При раздельном производстве нет совокупной работы, а возникает только мена произведений, то есть взаимодействие независимых сфер. Для того чтобы разделенный труд связать в совокупное производство, нужен чуждый работе капитал, нужна и единая направляющая воля предпринимателя. При существующем порядке этот капитал составляет произведение и достояние частных лиц, а не общества как целого. Изобретенное Родбертусом различие между национальным капиталом и частным есть лишь так называемый национальный капитал — не что иное, как сумма частных. Точно так же нет и совокупного дохода, который будто бы распределяется после производства. Выставляемое Родбертусом понятие о доходе как о сумме предметов потребления есть извращение настоящего понятия, придуманное единственно дня того, чтобы придать тень смысла тому, что не имеет никакого. Доход, по общепринятому, совершенно точному значению, есть то, что каждый получает с своего производства или с своего капитала: землевладелец в виде поземельной ренты, капиталист в виде процента, рабочие в виде заработной платы, предприниматель как прибыль от производства, которая оказывается, когда произведения проданы и из вырученной суммы вычтены издержки. А какое употребление они делают из этого дохода, это совсем посторонний вопрос. Они могут его сберечь и употребить его на новое производство, могут истратить его за границей, обратить его в государственную ренту, пожертвовать его на общественное заведение: от этого значение его не меняется. И это зависит от их воли и ни от чего другого. Доход, столь же мало как и капитал, составляет достояние общества. Все это совершенно ясно и естественно вытекает из свободных экономических отношений, установляющихся между людьми; только при полной путанице понятий можно видеть тут что-нибудь другое. Родбертус уверяет, что то, что экономисты называют ест ест венными законами производства и мены, надобно заменить законами разумными, которые одни свойственны человеку (RodbertuSrJagetzow K. Zur Beleuchtung der Socialen Frage. S. 46, 50-53). Но естественные законы суть те, которые вытекают из природы вещей, и правильное употребление разума состоит в том, чтобы их исследовать и понять. Первая и неотъемлемая принадлежность человека как разумного существа состоит в свободе, а потому свободные отношения суть именно те, которые как таковому ему свойственны. Напротив, то, что Родбертус называет разумными законами, представляет только плод праздной фантазии, откинувшей всякие разумные сдержки и всякое отношение к действительности, а потому витающей в облаках. Построенное им здание есть чистая утопия, то есть порядок вещей, который никогда не существовал и не может существовать, ибо он противоречит человеческой природе и законам человеческой деятельности.

Как землевладелец и практический деятель Родбертус готов, однако, идти на компромиссы. Он уверяет, что можно водворить социалистический порядок, никого не обидев. Нужно только, чтобы государство выкупило у землевладельцев и капиталистов все их имущество, заменив его постоянною рентой. Таким образом, с развитием производства они будут получать то же, что теперь, а доля рабочих будет идти возрастая. Родбертус убежден, что эта платимая государством рента будет составлять наконец весьма ничтожную долю общественного дохода (Rodbertus-Jagetzow К. Das Kapital. S. 117). Зная, что история движется компромиссами, он на первый раз готов даже довольствоваться тем, чтобы при увеличении производительности труда рабочим была обеспечена постоянная доля в совокупном доходе (Rodbertus-Jagetzow К. Zur Erkenntniss unserer staatswirthschaftlichen Zust?nde. S. 28, прим.; RodbertuSrJagetzow K. Das Kapital. S. 228). Но подобные предложения являются только плодом явной непоследовательности. Если труд признается единственным источником производства, а доходы праздных землевладельцев и капиталистов суть только доли, несправедливо отнятые у настоящих производителей, то с какой стати рабочие будут продолжать вечно платить эти доли из плодов своего труда? Это будет тем накладнее, что и уменьшения тяжести в будущем нельзя ожидать. При бюрократическом хозяйстве производительность будет не увеличиваться, а уменьшаться; а так как при этом нужно оплачивать целую армию чиновников, то что же останется рабочим? Их ожидает полная нищета. Только люди, услаждающиеся праздными фантазиями, могут этого не понять.

Во всех измышлениях Родбертуса мы не нашли даже и тени научных оснований. Кроме фантастических взглядов, извращенных понятий и кривых толкований, мы ничего не могли заметить. Что же сказать о тех современных немецких ученых, которые считают его великим мыслителем и ставят его во главе исследователей экономической науки? Невольно вспоминается приведенное Лессингом8 латинское изречение: primus sapientiae gradus est, falsa intelligere (первая ступень мудрости — распознавать ложное). В этом заключается задача критики, и без этого нет науки. Современное положение политической экономии в Германии может служить тому доказательством.