3. Карл Маркс

На одной почве с Лассалем стоит Карл Маркс, известный председатель Международного товарищества рабочих, так же как Лассаль, еврейского происхождения. Ни по силе ума, ни по таланту, ни по разнообразию сведений, ни по философскому смыслу он не может сравняться с Лассалем; но он сделал то, о чем Лассаль только мечтал: он дал теоретическое построение социальной утопии.

Способ исследования Карла Маркса тот же самый, который мы видели у Лассаля. Это — диалектическая метода, наследованная от Гегеля. Карл Маркс прямо признает себя учеником великого мыслителя и говорит даже, что он в своих основных выводах кое-где кокетничал (!) гегелевской) терминологией ( S. 822). Гегелево начало противоречия он считает «пружиною всякой диалектики» (Ibid. S. 619, примеч. 4). Но рядом с этим он объявляет, что собственная его диалектическая метода прямо противоположна диалектике Гегеля. У последнего умственный процесс олицетворяется под именем идеи и становится творцом действительности, которая является только внешним его выражением. По воззрению же Маркса, истина лежит в действительности, то есть в материальном мире; все идеальное не что иное, как отраженное и опрокинутое в человеческой голове материальное бытие. Поэтому, говорит он, диалектика Гегеля стоит на голове. Надобно ее перевернуть, чтобы раскрыть рациональную основу в мистической оболочке (Ibid. S. 821-822).

Можно ожидать после этого, что диалектика Гегеля явится отрицанием действительности, а диалектика Маркса, напротив, восстановлением действительности. Но выходит наоборот. Именно та диалектика, которая извращает, или «ставит на голову», истинные отношения вещей, раскрывает положительную сторону существующего и выступает как его защитница, а та диалектика, которая существующее берет за основание, становится к нему в отрицательное отношение, указывает на необходимость погибели «каждой окрепшей формы в потоке движения», одним словом, является «по существу своему критическою и революционною» (Ibid.

Таким образом, диалектика должна разом служить выражением крайнего материализма и крайнего идеализма; она должна, с одной стороны, брать свою точку опоры в действительности, считая ее за истинную свою основу, с другой стороны, отрицать эту самую действительность во имя идеала, обретающегося только в человеческой голове. Карл Маркс, по-видимому, не подозревает, что он служит двум разным божествам. Указание на погибель каждой окрепшей формы в потоке движения мы видели и у Лассаля; в этом выражается одностороннее развитие отрицательного элемента Гегелевой диалектики. Но чисто материалистических начал мы у него не видали. С своим ясным философским умом Лассаль мог иногда пользоваться материалистическими доводами для своих целей, но он не мог смешивать два совершенно разнородных направления. Для человека, знакомого с философией и умеющего связывать свои мысли, действительно трудно понять, каким образом материализм и социализм могут совмещаться в одной голове. Но в действительности это довольно обыкновенное явление.

При таком смешении понятий не мудрено, что Карл Маркс хочет свою диалектику выдать за результат опыта. Надобно отличать, говорит он, способ изложения от способа исследования. «Исследование должно в подробности усвоить себе материал, анализировать его различные формы развития и изыскать их внутреннюю связь. Только когда совершена эта работа, можно представить истинное движение в соответствующем виде. Если это удается, и жизнь материала отражается в идеальной форме, то может казаться, что мы имеем дело с конструкцией а priori» (Ibid. S. 84).

В действительности, при истинно научном ходе мыслей, это никогда казаться не может. Основное положение должно быть доказано, и тут немедленно обнаруживается, откуда берется доказательство — из умозрения или из опыта. Автор может тысячу раз уверять, что он, невидимо для читателя, извлек свое начало из самого подробного фактического исследования; читатель, имеющий понятие о том, что такое ученое исследование, все-таки не поверит: он знает, что научное доказательство состоит именно в обнаружении этого процесса извлечения.

В основание полагается анализ стоимости товара. Товар, говорит Карл Маркс, есть первоначальная клеточка, из которой строится народное богатство. Наблюдать ее тем труднее, что мы не имеем iyr, ни микроскопа, ни химических реакций. И то и другое должно быть заменено силою отвлечения (Ibid. Vorw. S. 4).

Итак, вместо наблюдения мы начинаем с отвлечения. Что же такое товар?

Прежде всего, товар есть предмет, полезный человеку, или служащий для потребления. Полезность дает ему потребительную ценность (Gebrauchswerth). С другой стороны, существо этого предмета состоит в том, что он меняется на другие. В этом состоит его меновая ценность (Tauschwerth). Эта последняя и составляет главный предмет исследования.

Меновая ценность выражается отношением равенства между двумя товарами, например: 1 четверть пшеницы = х пудов железа. Но этим отношением не исчерпывается ее существо. Пшеница уравнивается не только с железом, но и с множеством других товаров; следовательно, тут должно быть общее содержание, независимое от этих частных способов выражения. В каждом уравнении непременно предполагается нечто общее, третье, «что не есть ни то, ни другое», но к чему оба члена могут быть приведены.

Тут читатель останавливается и спрашивает себя: да почему же это так? Что между двумя предметами, которые обмениваются, должно быть нечто общее, это несомненно; но что это общее не должно быть ни т о, ни другое, это, по-видимому, противоречит здравому смыслу: общим называется именно то, что есть вместе и т о и другое. Если мы спросим, что есть общего между двумя товарами, которые обмениваются, то всякий здравомыслящий человек наверное ответит: то, что оба полезны; поэтому они и меняются. Одному более нужно одно, другому — другое; но оба равно нужны. Если мы сделаем отвлечение от различной их пользы, то останется общий элемент полезности — потребительная ценность вообще. Другого ничего мы этим умозаключением получить не можем. Отвлечение от частного дает нам однородное с ним общее, родовой признак видов, а не что-либо другое. Но может ли общая полезность служить основанием для количественного сравнения? Это — другой вопрос, но и на него нельзя не отвечать утвердительно. При всякой мене человек сравнивает ту пользу, которую он дает, с той, которую он получает; это и служит ему побуждением для мены. Степенью полезности предмета определяется и то, что покупатель готов за него дать; он даст больше за то, что ему нужнее, меньше за то, что ему менее нужно. По признанию всех экономистов, спрос является одним из существенных элементов при определении ценности. Другой элемент составляет возможность приобрести предмет иным путем. Никто не даст больше, если он может заплатить меньше. Этот второй элемент, предложение, определяется разными обстоятельствами, которые необходимо разобрать для того, чтобы решить вопрос о ценности товаров. Это и делают экономисты.

Что же, однако, остается в товаре, если мы сделаем отвлечение от всякой полезности? Остается, говорит Карл Маркс, одно т оль- ко качество, именно, что оба предмета суть произведения труда (Ibid. S. 12). Тут читатель приходит в еще большее недоумение. О труде еще даже не упоминалось. Почему же это единственное остающееся качество? Я, например, покупаю лес и плачу за него золотом. Неужели, независимо от полезности этих предметов, единственное их качество то, что они оба составляют произведения труда? Но ведь они точно так же, и еще в гораздо большей степени — произведения природы. В покупаемый мною лес, может быть, не положено никакого труда, а я все-таки за него плачу, иногда даже очень дорого, смотря по обстоятельствам. Очевидно, труд берется тут как деятель производства; но сам Карл Маркс признает, что он не единственный деятель: есть еще и природа (Ibid. S. 18). Есть и капитал. Меняемые предметы могут сами быть капиталом, то есть служить деятелями производства. Это — тоже составляет качество, которое дает им ценность. Почему же все это оставляется в стороне и берется один труд? Потому что так угодно автору. Иного ответа мы дать не можем. Пусть читатель переберет все 822 страницы книги Карла Маркса, он другой причины не найдет. Везде в последующем изложении положение, что меновая ценность товаров опредеяется исключительно трудом, принимается как доказанное; доказательство же состоит единственно в том, что, отбросив полезность товаров, мы получим в остатке одно только качество, именно, что они составляют произведение труда.

Английские экономисты, так же как Карл Маркс, старались привести ценность товаров к произведенной работе; но они делали это на основании серьезного анализа предмета. Анализ был неверен, ибо доход с земли и процент с капитала, которые, независимо от других, изменяющихся обстоятельств, постоянно определяют ценность произведений, не могут быть сведены к работе. Но тут, по крайней мере, можно спорить, можно доказывать. Когда же автор просто утверждает, что это так, и затем считает дело доказанным, то вопрос идет уже не об ученом споре, а просто об оценке умственных способностей писателя.

Но пойдем далее. Допустим, что ценность товаров определяется единственно трудом. Каким же трудом? Если мы устраняем полезность произведений, говорит Карл Маркс, то, очевидно, мы должны устранить и полезность производящей их работы; с первою .исчезает и последняя. Полезная работа есть частный вид работы, та или другая ее форма, а нам нужен общий элемент, работа вообще. Безразличная, или отвлеченная работа есть работа как трата человеческих сил. Она измеряется временем, или своим продолжением. Это и есть мерило всех ценностей, единица, к которой они приводятся (Ibid. S. 12-13).

На этот раз умозаключение правильно: сделавши отвлечение от различия работы, мы получим работу вообще. Но тут является другое затруднение. Я могу проработать Бог знает сколько времени, но если я произвел вещь никому не нужную, то она все-таки не будет иметь ценности, и труд мой пропал даром. Это признает и Карл Маркс. Следовательно, работа, для того чтобы иметь ценность, непременно должна быть полезна (Ibid. S. 15-16,64). Таким образом, с одной стороны, мы откидываем всякую полезность и утверждаем, что ценность определяется работою единственно как тратою рабочей силы, с другой стороны, мы требуем, чтобы эта отвлеченная работа непременно была полезна; то есть мы в заднюю дверь вводим то, что вытолкнули через переднюю. Противоречие тут явное, вопиющее, но автор нимало этим не смущается и, ничего не замечая, продолжает свое логическое шествие.

Если ценность произведений определяется исключительно временем употребленной на них работы, то очевидно, что всякая работа должна оплачиваться одинаково. Большее ли количество полезности работник производит в данное время или меньшее, цена должна быть одна. Это также признает Карл Маркс. Производительная сила работы, говорит он, касается ее полезности, а отнюдь не ее ценности. Результат большей производительности только тот, что одна и та же ценность распределяется на большее количество товаров, вследствие чего последние становятся дешевле (Ibid. S. 15, 21). Но если так, то и качественно различная работа должна цениться одинаково. На этом основании картина Рафаэля будет иметь меньшую цену, нежели картина самого бездарного труженика, если она написана в более скорое время. Тут нельзя сослаться на то, что в картине Рафаэля оплачивается предыдущая приготовительная работа художника. Труженик и прежде мог работать даже более Рафаэля: гению достается легко то, чего труженик никогда не достигнет даже самою кропотливою работою. Следовательно, приходится или признать, что ценность произведений определяется не одним количеством, но и качеством работы, или отвергнуть самые очевидные и неотразимые факты как не имеющие законного основания. На последнее Карл Маркс не решается. Он, по своему обыкновению, вводит противоречие в свою аргументацию, не заботясь об его разрешении. Работу он разделяет на простую и сложную; последнюю он называет также пот енцированной или умнож енной, как будто качественное различие исчерпывается количественным отношением! Простая работа, по его мнению, составляет единицу, которой измеряются все ценности; сложная же работа сводится к простой, так что меныйее количество первой равняется большему количеству второй. Читатель спрашивает: как же это возможно, когда мы имеем дело с безразличною работою, с работою вообще как тратою сил? Потенцированною или умноженною можно назвать разве только более производительную работу, но именно она-то и устраняется как не имеющая влияния на ценность. Правда, в другом месте Карл Маркс говорит, что «работа с исключительною производительною силою действует как потенцированная работа, или производит в одинаковое время высшие ценности, нежели средняя общественная работа того же рода» (Ibid. S. 325); но это только увеличивает противоречие, и мы все-таки не узнаем, каким способом возможно разнокачественную работу привести к единой количественной единице. Сам автор перестает тут рассуждать, а просто ссылается на опыт. «Что это приведение постоянно совершается,— говорит он,— это показывает опыт. Известный товар может быть произведением самого сложного труда, во всяком случае его ценность уравнивает его с произведением простой работы, а потому сама представляет только известное количество простой работы. Различные пропорции, в которых разнородные работы сводятся на простую работу как йх количественную единицу, установляются извест ным общест веннъш процессом за спиною производит елей, а потому кажутся им вытекающими из обычая» (Ibid. S. 19). На этом основании Карл Маркс считает совершенно бесполезным далее трактовать о качественно высшей работе, ибо ее всегда можно привести к простой.

Это, конечно, весьма легкий способ избавиться от затруднения. Но вопрос состоит именно в том, что же это за общественный процесс, который происходит за спиною производителей? Если мы просто сошлемся на опыт, то окажется, что не работа служит мерилом ценностей, а деньги служат мерилом работы, причем отношение работы к другой определяется отнюдь не свойством или продолжением самой работы, а нередко совершенно посторонними обстоятельствами. Одна и та же картина, воплощающая в себе месячную работу художника, можеть быть в 100, в 1000 и в 10000 раз ценнее такого же количества простой работы, смотря по тому, известен ли художник или нет, большой ли спрос на его произведения или малый, жив он или умер и т. п. Если же мы, вместе с Марксом, скажем, что общество, установляя цены, само не понимает, чем оно руководится (Ibid. S. 51), то надобно объяснить истинную сущность этого процесса, и тогда опять возникает вопрос, чем измеряются разнокачественные работы? где единица для их сравнения? По теории Карла Маркса, когда мы говорим, что 20 аршин полотна равняются одному сюртуку, то это означает, что в обеих ценностях содержится одинаковое количество рабочих дней; но когда мы говорим, что большее количество простой работы равняется меньшему количеству сложной, то есть лучшей, то где же тут основание уравнения? Чтобы восполнить недостающее количество, мы должны ввести другой элемент, качество, элемент, несоизмеримый с количеством. Не говорим уже о той нелепости, что большее количество служит единицею для меньшего. Очевидно, что свести все ценности к единице рабочего дня можно только одним способом: совершенно устранив качество работы. Это и делает Карл Маркс, когда он говорит, что ценность определяется работою вообще, как тратою силы, независимо от ее качества. Но тогда не следует вводить опять качество задней дверью, и надобно храбро признать, что картина Рафаэля имеет меньшую цену, нежели произведение бездарного труженика, которое работалось дольше.

Однако и этим признанием мы не спасемся от противоречий. Даже простая работа поденщика может быть разного качества. Сам Карл Маркс замечает, что по этой теории может показаться, что чем ленивее и неспособнее человек, тем ценнее его товар, ибо тем более требуется времени для произведения этого товара. Чтобы устранить это затруднение, приходится опять разнокачественную работу приводить к общей единице. «Работа, составляющая субстанцию ценностей,— говорит Карл Маркс,— есть равная человеческая работа, трата одной и той же человеческой рабочей силы. Совокупная рабочая сила общества, выражающаяся в ценностях товарного мира, имеет значение одной и той же человеческой рабочей силы, хотя она состоит из бесчисленных единичных рабочих сил. Каждая из этих единичных сил есть та же человеческая рабочая сила, как и другие, насколько она имеет характер средней общественной рабочей силы и действует как таковая средняя общественная рабочая сила, следовательно, употребляет на произведение товара только средним числом необходимое или общественно необходимое время работы» (Ibid. S. 13).

Таким образом, для того чтобы найти единицу работы, мы принуждены сделать новое отвлечение. Сначала мы откинули качество и взяли одно количество; теперь мы отбрасываем бесконечное разнообразие единичных сил и берем одну общую рабочую силу. Но это новое отвлечение имеет уже иной характер, нежели первое. Там мы брали одну сторону действительного предмета, откидывая другую; здесь же мы из области действительности переходим в область фикции. Ибо единая общественная рабочая сила не что иное, как фикция; в действительности существуют только единичные силы. Говоря об общественной силе, мы не знаем даже, о каком обществе тут идет речь. Об отдельном государстве? Но обмен товаров существует и между государствами. По этой теории мы должны будем сказать, что на всемирном рынке цена товаров определяется средним рабочим временем всего человеческого рода как единой рабочей силы. Но ведь это чистая нелепость. Когда мы принимаем за мерило действительных отношений фиктивную и никому неизвестную единицу, это означает только, что мы совершенно сбились с дороги. На деле цена товаров определяется отнюдь не выводом среднего рабочего времени для всего человеческого рода, а просто борьбою частных сил. Более дешевые товары вытесняют с рынка более дорогие. Конкуренция же происходит вовсе не оттого, что разнообразные силы сводятся к одной, а именно оттого, что силы разные.

С фиктивною единицею общественной рабочей силы связано и другое превращение. Если до сих пор читатель мог думать, что мерилом ценностей служит действительно исполненная работа, то теперь он должен в этом разубедиться. Не действительная, а потребная, или, как выражается Карл Маркс, общественно-необходимая работа определяет цену произведений. Но общественно-необходимая работа не есть постоянная единица. Как признает и сам Карл Маркс, это — мерило беспрерывно изменяющееся. Сегодня для производства известного товара нужно известное количество работы, а завтра, вследствие нового изобретения, нужна только половина. Несмотря на то что прежний рабочий день перешел уже в цену товара, если этот товар еще не потреблен, а вращается на рынке, цена его, следовательно, и употребленная на него работа, сокращается наполовину. Излишек работы пропал даром (Ibid. S. 86). Поэтому когда Карл Маркс утверждает, что в цене товаров изображается окрепшее рабочее время (festgerorinene Arbeitszeit), то это противоречит собственным его выводам: работа вовсе не окрепла в цене, а напротив, постоянно с нею изменяется, хотя она уже произведена и по-видимому изменяться уже не может. Надобно притом заметить, что общественно-необходимое рабочее время не есть время, потребное для производства того или другого отдельного товара, а время, потребное для производства всей совокупности известного товара, нужного обществу. Время, потребное для производства отдельной штуки, может остаться прежнее, но если произведено более потребного количества, то считается все-таки только необходимое для удовлетворения потребности время, которое теперь распределяется на большее количество товара. Как рабочая сила, так и весь находящийся на рынке товар считается одною статьею, которой общая цена распределяется по отдельным предметам сообразно с общим их количеством (Ibid. S. 86). Поэтому и наоборот, если количество товара меньше нужного, товар все-таки считается произведением необходимой для общества работы, хотя эта работа вовсе и не была произведена; в этом случае цена товара стоит выше, нежели действительно употребленная на нее работа.

Ясно, что при таком взгляде работа перестает иметь самостоятельное значение. Действительная работа превратилась в воображаемую, воображаемая же сумма работы определяется суммою предметов, необходимых для удовлетворения потребностей, то есть полезных. Из области фикции мерило опять переходит в действительность, но уже в действительность, определяемую полезною ценностью, а не трудом. Таким образом, в результате мы получаем совершенно противоположное тому, что мы имели в начале. Точкою отправления было отвлечение от всякой потребительной ценности; мы из области чувственной вознеслись в область сверхчувственную или даже сверхъестественную, по выражению Маркса *. Но тут, идя от отвлечения к отвлечению, мы пришли наконец к чистой фантасмагории, ускользающей от всякого определения, и когда мы захотели что-нибудь уловить, мы не нашли ничего, кроме отвергнутой нами потребительной ценности. Недаром Карл Маркс говорит, что при анализе товар оказывается «исполненным метафизических тонкостей й богословских призраков», каким-то «общественным иероглифом», который надобно разгадывать. При таком способе исследования немудрено, что тот же товар, по выражению Маркса, «из своей деревянной головы выкидывает штуки, гораздо более удивительные, нежели если бы он вдруг сам собою начал плясать» (Ibid. S. 47-48). Но Маркс неправ, когда он весь этот мистический туман и вытекающие из него противоречия приписывает самой форме производства, выражающейся в товаре (Ibid. S. 53,82). Противоречия существуют только в голове автора, и эта самая голова производит богословские призраки и все эти штуки, более удивительные, нежели если бы товар начал сам собою плясать. Действительное производство ценностей тут ровно не при чем.

И это еще не высший цвет этой нового рода диалектики. В дальнейшем изложении мы встретим еще более изумительные штуки.

Утвердивши меновую ценность на такой метафизической пляске товара, Карл Маркс переходит к превращению товара в деньги. Тут дело, кажется, довольно просто. Деньги служат орудием мены, выражением меновой ценности; следовательно, по теории автора, они являются воплощением отвлеченной человеческой работы. Но Маркс этим не довольствуется; он опять хочет быть глубокомысленным и по своему обыкновению запутывается в противоречия, из которых нет исхода.

По теории Маркса, цена меняемых товаров выражается в уравнении, которое означает, что количество работы в обоих одно

и то же. Казалось бы, тут нет ничего, кроме чисто количественного отношения равенства. Но будучи воспитан на немецкой философии, Карл Маркс видит тут полярность, то есть качественную противоположность. Один товар, говорит он, выражает свою ценность в другом; следовательно, первый играет деятельную, а второй страдательную роль. Первый является как от носит епьная ценност ь, второй — как эквивалент (Ibid. S. 23). Можно возразить, что во всякой мене это отношение обоюдное. Правда, говорит Карл Маркс; но для того, чтобы цену второго товара выразить в первом, надобно переставить термины, и тогда первый становится эквивалентом (Ibid. S. 24). Читатель понимает, что эта перестановка совершается на бумаге, а в действительности отношение остается то же. Как ни переставляй термины уравнения, оно все-таки выражает собою равенство и ничего более.

В чем же, однако, по мнению Маркса, состоит качественная противоположность относительной ценности и эквивалента? В этом, по его уверению, выражается опять же известная нам противоположность ценности и полезности, или меновой и потребительной ценности. Последняя была устранена с самого начала. Сами товары, устами Карла Маркса, говорят нам: «Наша потребительная ценность может интересовать человека; нам как вещам она не принадлежит... Мы относимся друг к другу только как меновые ценности» (Ibid. S. 61). Но несмотря на то, потребительная ценность опять и опять вводится в отношение ценностей. Полярность терминов состоит именно в том, что меновая ценность одного выражается в потребительной ценности другого. И этим не ограничивается противоречие. Не только здесь тайком вводится начало, которое было формально устранено, но самые противоположные термины неожиданно превращаются друг в друга. Объясняя то, что он называет относительной ценностью, Карл Маркс прямо говорит, что в ней выражается ценность, а в эквиваленте — полезность. «Ценность (меновая) товара А, выраженная в потребительной ценности товара В, имеет форму относительной ценности» (Ibid. S. 28). Это объясняется тем, что для продавца, на точку зрения которого мы становимся при этом сравнении, отдаваемый им товар представляет не полезность, а ценность; напротив, получаемый товар имеет для него полезность (Ibid. S. 66). Но к концу длинного и утомительного рассуждения, которое вращается более в области тавтологии, вдруг оказывается, что полезность представляется относительною ценностью, а ценность — эквивалентом. «Скрывающаяся в товаре внутренняя противоположность потребительной и меновой ценности,— говорит Карл Маркс,— выражается внешнею противоположностью, то есть отношением двух товаров, в котором один товар, которого ценность должна быть выражена, непосредственно имеет значение только как потребительная ценность, а другой товар, напротив, в котором выражается ценность, имеет непосредственно значение только как меновая ценность (Ibid. S. 37). Каким образом совершилось это превращение, остается для читателя тайною. Можно думать, что оно произошло и без ведома автора, ибо от этого ему нет никакой выгоды. Это просто логическая игра, в которой неумный игрок никогда не знает, где у него, наконец, очутится понятие.

Как бы то ни было, в результате выходит, что деньги как общий эквивалент служат чистым выражением меновой ценности, или воплощением отвлеченной человеческой работы (Ibid. S. 71-72). Сам Карл Маркс признает это выражение нелепым (verr?ckt), но он утверждает, что мещанское производство не может не выражаться в нелепых формах (Ibid. S. 53). Итак, ценность золота означает количество потребного для добывания его рабочего времени и выражается в том количестве всякого другого товара, на производство которого требуется столько же времени (Ibid. S. 70). Цена товара есть поэтому денежное название осуществленной в нем работы. «Однако,— говорит Карл Маркс,— если цена как показатель количественной ценности товара (т. е. положенной в него работы) есть показатель его менового отношения к золоту, то не следует, наоборот, что показатель его менового отношения к золоту необходимо есть показатель его количественной ценности». Обстоятельства могут заставить понизить настоящую цену или дозволить ее возвышение, и тогда денежная цена товара перестает соответствовать истинной ее ценности. Может даже случиться, что денежная цена товара не только количественно, но и качественно отличается от его ценности. Человек получает иногда плату за то, что не представляет собою никакой работы, например, за поступки, противные чести и совести. В таком случае цена становится мнимою величиною. Карл Маркс приписывает эти уклонения капиталистической форме производства, в которой общее правило является только как слепой закон, установляющий среднюю норму неправильных отношений (Ibid. S. 80-81). Но мы не можем не видеть здесь признания, что цена товаров определяется не одним рабочим временем, но и другими обстоятельствами. Между тем определение меновой ценности исключительно рабочим временем было выведено как абсолютный закон независимо от какой бы то ни было формы производства. Нам было сказано, что уравнение, в котором выражается мена, означает, что в обоих терминах заключается одинаковое количество рабочего времени. Принявши это начало, мы непременно должны признать, что в денежной цене товара выражается его меновая ценность, или количество заключающегося в нем рабочего времени, и ничего более. Сколько бы мы не сравнивали между собою величин и с которого бы конца мы ни начинали, отношение равенства все-таки остается отношением равенства. Сказать же, что меновая ценность выражается в цене товара, но цена товара не всегда выражает меновую ценность, это все равно, что если бы, говоря, например, об измерении стола, мы сказали, что начавши с одного конца, выйдет два аршина, а начавши с другого, может, пожалуй, выйти и три. Противоречие тут опять не в предмете, а единственно в теории автора.

К такой же нелепости он приходит, когда он несоответствие цены с истинною ценностью товара объясняет тем, что субстанция цены, то есть воплощенная в произведении работа, может при перемене формы, то есть при обмене, утрачиваться или убавляться (Ibid. S. 87). Такого исчезновения или приращения субстанции наука не знает. Это — чудодейственное творение из ничего или превращение в ничто. Недаром Карл Маркс относит цену товаров к сверхъестественному миру.

Исследовавши таким образом превращение меновой ценности в деньги, Карл Маркс исследует затем превращение денег в капитал. Это — краеугольный камень всей системы, и здесь автор радикально расходится со всеми «мещанскими экономистами». Последние под именем капитала разумеют всякое произведение, обращенное на новое производство; но Карл Маркс, возвращаясь к понятиям древних, видит в капитале только деньги, приносящие проценты, или рождающие молодых, по выражению Аристотеля (Ibid. S. 135, прим. 137, 149). Будучи пущен в оборот, капитал превращается и в товар, но с тем только, чтобы снова превратиться в деньги. Товарная форма для него переходная, денежная же форма — начало и конец его движения (Ibid. S. 137). Этим обращение капитала существенно отличается от собственно товарного обращения. В последнем товар составляет начало и конец оборота. Производитель продает товар и на полученные деньги покупает новый товар, который ему нужен для потребления. Следовательно, это — обмен двух равноценных товаров через посредство денег. Формула этого оборота следующая: Товар — Деньги — Товар. Целью является здесь потребление, чем и кончается весь процесс. Оборот капитала, напротив, изображается формулою: Деньги — Товар — Деньги. Целью здесь не может быть обратное получение денег, ибо подобный оборот не имел бы смысла. Цель состоит в том, чтобы на пущенные в оборот деньги получить прибыль, или излишек цены (Mehrwerth). Посредством оборота капитал нарастает, и это наращение не имеет предела, ибо каждый завершившийся оборот становится началом другого (Ibid. S. 129-136). Эта форма оборота, говорит Маркс, по-видимому, принадлежит только купеческому капиталу; но она точно так же свойственна и всякому промышленному капиталу. Везде на деньги покупаются товары, которые опять продаются в другом виде. В капитале, который отдается в рост, эта форма является во всей своей чистоте, в сокращенном виде. Тут прямо выражается истинное существо капитала: это — деньги, рождающие деньги (Ibid. S. 138).

Читатель спрашивает: где же мы после этого найдем простое товарное обращение, которое противополагается денежному? Если мы возьмем приведенный Марксом пример крестьянина-производителя, который продает хлеб с тем, чтобы купить платье, то мы увидим, что и крестьянин для производства хлеба должен был сначала положить деньги. Положим, что земля досталась ему каким-либо неизвестным способом; но все же надобно купить земледельческие орудия, скот, материалы для хозяйственных построек, может быть, и семена. Самые вырученные за товар деньги он не все употребляет на покупку необходимых для домашней жизни предметов; часть их он снова обращает на производство. Но и купец-капиталист делает то же самое: часть своей прибыли он употребляет на свою собственную жизнь, а другую прилагает к капиталу и пускает в новый оборот. Разница между обоими способами-обращения состоит единственно в том, что в первом случае Карл Маркс произвольно начинает с товара, как будто товар упал с неба, и также произвольно кончает потреблением, не обращая внимания на ту часть выручки, которая идет на новое производство; в другом же случае он делает наоборот: он произвольно начинает с денег, как будто деньги упали с неба, и обращает внимание исключительно на ту часть прибыли, которая снова пускается в оборот. Истинная же разница состоит не в том, что мы произвольно начнем с того или другого конца, а в том, что одни траты делаются для потребления, а другие — для производства. Последние и составляют капитал, без которого ни одно производство обойтись не может. Видеть капитал в одних деньгах — это значит возвращаться к первобытным временам политической экономии. Древние могли с презрением смотреть на торговую прибыль и на денежный процент, так же как они вообще с презрением смотрели на физический труд: у них достойным гражданина считалось только управление домом и занятие государственными делами. Но перенесение этих понятий на Новое время лишено всякого смысла.

И это еще не все. Самое любопытное то, что Карл Маркс, выдавая денежное обращение за источник приращения капитала, вместе с тем признает это приращение невозможным. В самом деле, если цена товаров определяется потребной на производство их работой, то сколько ни превращай товар в деньги и деньги в товар, цена останется все одна и та же. Это мы и видим в простом товарном обращении: купленный для потребления товар равняется по цене проданному товару. Разница состоит не в меновой, а в потребительной их ценности: одному нужно одно, другому — другое; оттого и происходит мена. Только для более удобного сравнения она совершается через посредство денег. Поэтому и в денежном обращении конец должен быть равен началу. Сколько бы мы ни вставляли посредствующих уравнений, все же мы не получим ничего, кроме отношения равенства. Обращение, говорит Карл Маркс, не рождает цены, и весь этот посредствующий процесс не что иное, как фокус, ибо потребитель может прямо купить товар у производителя (Ibid. S. 139-142). Купец вставляется между ними как паразит, и весь его барыш объясняется только тем, что он обсчитывает того и другого. По чистым экономическим законам, тут прибыли быть не может (Ibid. S. 148,149).

Как же, однако, спрашивает в изумлении читатель: разве купцу не нужно ни хлопот, ни издержек для того, чтобы произведенный, иногда за тридевять земель, товар доставить потребителю? Разве всякий, кто нуждается в чае или хлопке, может идти за ними в Китай или в Америку? Даже производитель, который живет под боком, не продает своих товаров в розницу. Розничная продажа требует опять же хлопот и издержек. Производитель спешит сбыть свой товар оптом, с тем чтобы вырученные деньги опять обратить на производство. Следовательно, посредничество необходимо, а оно сопряжено с издержками, с хлопотами, с риском. Нужны постройки, корабли, склады; купец должен ездить, покупать, рассчитывать. Неужели он за все это не получит вознаграждения, и проданный им товар должен, по экономическим законам, оставаться в той цене, по какой он его купил? Казалось бы, достаточно поставить эти вопросы, чтобы получить на них ответ. Об этом слишком громко говорят и наука, и здравый смысл, и ежедневный опыт. Но Карл Маркс вопреки науке, здравому смыслу и опыту храбро утверждает, что купец не что иное, как паразит и что обращение товаров никогда не может породить приращения ценности.

Если мы взглянем на другую форму прибыли, на процент с капитала, отдаваемого взаймы, то мы увидим то же самое. Капитал, лежащий в сундуках, скопляемый в виде сокровища, процента не приносит; почему же он приращается, когда он пускается в оборот? По той же самой причине, по какой получает вознаграждение и человеческая работа,— потому что он становится полезным. По собственному признанию Карла Маркса, только та работа имеет цену, которая служит на пользу другого (Ibid. S. 64); то же самое прилагается и к деньгам. Заемщику нужны деньги; если он их не получит, он принужден будет прекратить свое производство; он, может быть, даже пойдет по миру. В этой нужде он обращается к тому, у кого деньги есть. Но промышленность — не благотворительное учреждение. Если капиталист, по экономическим законам, должен выдать деньги на риск, с тем чтобы через Бог знает сколько времени получить их обратно в том же количестве, он скажет себе, что гораздо лучше оставить их безопасно в сундуке. В силу этих так называемых экономических законов заемщик не получит денег и разорится. Но если нуждающемуся в деньгах, с одной стороны, и капиталисту — с другой, придет в голову нарушить экономический закон и установить плату за пользование деньгами, то это будет выгодно для обоих. Разница между копителем сокровища и капиталистом, говорит Карл Маркс, состоит в том, что первый поступает глупо, а второй умно (Ibid. S. 136). Действительно так, но в чем же состоит глупость первого и проницательность второго? Почему в одном случае капитал не приращается, а во втором приращается? Просто потому, что в первом случае он остается без пользы, а во втором он становится полезным! — Однако, возразят, капиталист не производит никакой работы, а по принятой теории, одна работа определяет цену произведений,— Но кто же виноват, если ваша теория оказывается негодною? Вольно вам произвольно принимать в расчет только пользу, приносимую работою, а не пользу, приносимую капиталом!

Карл Маркс понимает, однако, что одним обсчитыванием нельзя объяснить такое всеобщее явление, как процент с капитала. Надобно вывести это явление из внутренних законов обмена товаров 334. Но ни торговый капитал, ни кредит не представляют для этого данных. Поэтому Карл Маркс обращается к другой промышленной форме — к фабричному производству, которое ведется посредством найма рабочих. Капиталистическое производство, говорит он, начинается там, где, с одной стороны, являются чистые капиталисты, а с другой — свободно нанимающиеся рабочие, то есть не ранее XVI века (Ibid. S. 128). Таким образом, те формы, которые сам Карл Маркс признает первоначальными и древнейшими (Ibid. S. 128,148) — торговый капитал и кредит,— остаются необъяснен- ными. Капитал существовал тысячелетия и приносил проценты, и все это совершалось наперекор экономическим законам! Автор не заботится даже о том, чтобы дать объяснение, общее всем формам. Когда ему нужно доказать, что капитал не может приращаться оборотом, он берет один торговый капитал, а когда ему нужно доказать, что приращение происходит посредством эксплуатации рабочих, он берет один фабричный капитал, не обращая внимания на то, что приложимое к последнему не относится к первому.

Фабричное производство, по мнению Карла Маркса, имеет то специальное свойство, что тут покупается особого рода товар — рабочая сила, которая не только сама имеет цену, но и становится источником новых ценностей (Ibid. S. 151-152). Карл Маркс тщательно старается доказать, что капиталист покупает не работу, а именно рабочую силу. Когда совершается продажа, говорит он, работа еще не существует, следовательно, не может быть продана, а когда работа начинается, она уже продана, следовательно, не принадлежит более работнику. Работа есть субстанция и внутреннее мерило цен, но сама она не имеет цены. Поэтому обыкновенно употребляемый термин «цена работы» есть только фиктивное выражение. В действительности, цену имеет одна рабочая сила, которая и продается на рынке (Ibid. S. 556-557).

Если читатель воображал, что рабочая сила продается на рынке только в странах, где существует рабство, то теперь он должен в этом разубедиться. Напрасно мы стали бы указывать на то, что рабочая сила, по собственному признанию автора, остается постоянным достоянием рабочего (Ibid. S. 152-153), а продается только временное ее употребление, то есть именно работа, ибо сам автор определяет работу, как употребление рабочей силы (Ibid. S. 163). Напрасно также мы стали бы доказывать, что самое употребление рабочей силы, в отличие от найма домов, машин и т.п., не отдается в руки капиталиста, ибо работник сам прилагает свою волю и свое внимание к делу и сам употребляет свои члены для производства работы. Напрасно мы устранили бы и детское возражение, что работа на рынке не может продаваться, потому что она еще не существует, указанием на подряды, где продаются произведения еще не существующие. Напрасно, наконец, мы стали бы доказывать, что отвергать ценность употребления или траты рабочей силы, то есть именно того, что может передаваться и переходить в ценность товаров, и признавать ценность источника этой траты, самой рабочей силы, которая преспокойно остается в теле работника, есть чистая бессмыслица. К чему тут рассуждения, когда сам Карл Маркс в десяти местах своего сочинения признает, что работник отдает капиталисту не рабочую силу, а именно известную сумму работы, определяемую временем? Так, на стр. 172 мы читаем: «Покупщику товара принадлежит употребление товара, и владелец рабочей силы, отдавая свою работу, отдал, в сущности, только проданную им потребительную ценность» (Gebrauchswerth). На стр. 562: «Потребительная ценность, которую работник отдает капиталисту, в действительности не есть его рабочая сила, а ее отправление, известная полезная работа». На стр. 564: «Но ясно, что смотря по длине рабочего дня, то есть по количеству исполненной в течение дня работы, та же самая поденная или недельная плата может представлять совершенно разную цену работы, то есть совершенно разные денежные суммы за то же количество работы». На стр. 153, в примечании, Карл Маркс делает даже выписку из философии права Гегеля, где говорится: «Из моих особенных телесных и духовных способностей и возможностей деятельности я могу отчуждать другому ограниченное во времени употребление, потому что в силу этого ограничения они получают внешнее отношение к моей всецелости и общности. Отчуждением же всего моего конкретного рабочего времени и всецелости моих произведений я сделал бы самую их сущность, мою общую деятельность и действительность, то есть мою личность, собственностью другого». И после всего этого Карл Маркс все-таки утверждает, что продается не работа, а рабочая сила, что первая не имеет цены, а последняя имеет!

Зачем же, однако, нужна автору вся эта бессмыслица? Затем, что без этого ничего не выйдет. Если мы скажем, что продается работа и спросим о ее цене, то по предыдущей теории ответ не может быть сомнителен. Ценою работы называется выражение ее в деньгах, а мы знаем, что цена денег служит чистым выражением рабочего времени. Следовательно, вопрос решается очень просто. Если, например, количество золота, равное одному рублю, представляет собою один рабочий день, то ясно, что цена рабочего дня равняется одному рублю, и это имеет силу для всего земного шара. Ничего другого из этой теории вывести нельзя. Это — чистая математика: если А= В, то В = А. Но именно этого-то и желательно избегнуть. Требуется доказать, что если А равно В, то В вовсе не равно А. Для этого-то и нужно цену работы заменить ценою рабочей силы, и тогда можно рассуждать таким образом: рабочая сила продается как товар; цена всякого товара определяется суммою работы, потребной на его производство; для производства и поддержания рабочей силы требуются известные жизненные средства, а для производства этих средств опять нужна работа; следовательно, цена рабочей силы определяется среднею суммою работы, потребной для производства необходимых для работника жизненных средств. Положим, например, что для дневного содержания работника и его семейства требуется 6 часов, или полдня работы, что в деньгах выражается одним талером. В таком случае, цена одного рабочего дня будет равняться одному талеру или шестичасовой работе (Ibid. S. 155-158). А так как рабочий день равняется двенадцати часам, то выходит, что один талер представляет собою и шестичасовую и двенадцатичасовую работу. Половина рабочего дня равняется целому рабочему дню.

Читатель видит, к чему мы приходим вследствие замены цены работы ценою рабочей силы. Если бы мы прямо сказали, что «12 часов работы меняются на 10, на 6 и т.д. часов работы», то подобное «уравнение неравных величин», как говорит сам Маркс, не только уничтожило бы всякое определение цены, но такое само себя уничтожающее противоречие не могло бы даже вообще быть высказано или формулировано как закон (Ibid. S. 556). Здесь же косвенным путем приходим к тому же выводу. По признанию самого Маркса, «мы получаем с первого взгляда нелепый результат, что работа, которая производит ценность в 6 шиллингов, сама имеет только ценность 3-х шиллингов» (Ibid. S. 560). Но вставивши посредствующим членом другую нелепость, именно замену цены работы ценою рабочей силы, мы первую нелепость можем некоторым образом скрыть от взоров неопытного читателя. С помощью изложенного выше рассуждения можно даже выдать ее за непреложный закон капиталистического производства.

Карл Маркс признает, впрочем, что выведенный им «экономический закон» подвергается некоторым видоизменениям. Утвердивши на общем основании, что цена рабочей силы определяется средней общественной работой, потребной для производства жизненных средств, необходимых для поддержания этой рабочей силы (Ibid. S. 155-156), он вслед за тем говорит, что это определение составляет наименьшую границу ценности рабочей силы. При такой цене рабочая сила стоит даже ниже своей настоящей ценности, ибо она не может поддерживаться в нормальной доброте (Ibid. S. 158). Нормальная же доброта определяется не одними необходимыми физическими потребностями, но и местными и временными условиями, степенью развития общества, главным же образом привычками и жизненными требованиями свободного рабочего класса. Поэтому, заключает Карл Маркс, определение цены рабочей силы, в противоположность другим товарам, заключает в себе исторический и нравственный элемент (Ibid. S. 156). Казалось бы, этого достаточно для опровержения всей теории. Сам автор прямо признает, что цена рабочей силы определяется не суммою работы, потребной на ее поддержание, а привычками и жизненными требованиями рабочего класса. Но, несмотря на то, Карл Маркс настаивает на своем «экономическом законе» и на нем строит все свои выводы. '

Прямое последствие этого «закона» составляет то, что как бы ни была продолжительна работа, цена ее всегда одна и та же, ибо она определяется не временем работы, а тем, что работнику нужно для его содержания. Цена двенадцатичасового рабочего дня определяется суммою работы, потребною для производства необходимых жизненных средств, то есть шестью или, пожалуй, восемью или десятью часами работы, смотря по обстоятельствам. Если же мы спросим, какова цена этой последней работы, воплотившейся в жизненные средства, то получим в ответ, что она опять определяется суммою работы, потребной на содержание этих последних рабочих, то есть опять шестью, восемью или десятью часами работы. Таким образом, 6, 8,10 и 12 часов работы имеют совершенно одинаковую цену. Если работник работал всего 3 часа в день, то и в таком случае цена его рабочей силы определялась бы потребными для поддержания ее средствами пропитания; но тогда рабочий жил бы на счет капиталиста. Продолжительность работы, которой определяется цена произведений, по этой теории, вовсе не принимается в расчет при определении цены получаемой капиталистом работы.

Невинный работник не подозревает этого удивительного свойства его труда, что как долго он ни работай, цена его работы, по «экономическим законам», все будет одна и та же. Но более проницательный капиталист скоро об этом догадывается и на этом строит все свои расчеты. Карл Маркс подробно описывает, как это происходит. Капиталист хочет производить, например, бумажную пряжу. Для этого ему нужен прежде всего материал. Он идет на рынок и покупает, положим, 10 фунтов хлопка, которые стоят 10 шиллингов, представляющих сумму работы, потребной на производство означенного количества хлопка. Эта сумма должна войти в цену будущего произведения. Затем надобно определить трату машин и прочего капитала. Этот капитал представляет также накопленную в нем работу, которая опять же должна войти в цену будущего произведения. Положим, что для производства 10 фунтов пряжи накопленной в капитале работы тратится на 2 шиллинга. Итого, 12 шиллингов, представляющих цену двух рабочих дней, или 24-х часовой работы. Наконец, ко всему этому надобно присоединить цену рабочих рук. Цена купленного капиталистом рабочего дня равняется трем шиллингам, представляющим шестичасовую работу, потребную на дневное содержание работника. Если на производство десяти фунтов пряжи нужно тоже 6 часов работы, то к цене произведения надобно прибавить еще 3 шиллинга. Итого 15. Это и есть настоящая меновая цена 10 фунтов пряжи, цена, представляющая сумму всей употребленной на нее работы. Продавши ее по этой цене, капиталист получает возмещение всех своих издержек, но прибыли нет никакой (Ibid. S. 174-178).

«Наш капиталист удивляется»,— говорит Карл Маркс. Читатель тоже. В самом деле, как не удивляться, когда за все свои хлопоты, риск и издержки, капиталист, по изложенному расчету, не должен получить никакой прибыли? В таком случае, производить не стоит. «Экономический закон» уничтожает возможность производства. Конечно, против такого расчета можно представить множество возражений. Но вместо серьезного обсуждения возражений Карл Маркс дает нам только пошлейшее изображение обманутого в своих ожиданиях капиталиста, который, не получая прибыли, мечется во все стороны. Он грозит, что не будет более производить; он «катихизирует»; он «становится на задние лапы»; наконец, он сам притворяется рабочим и требует платы за свою работу. Хотя в другом месте Карл Маркс говорит, что капиталист принужден употреблять все свое время на контроль чужой работы и на продажу произведений этой работы (Ibid. S. 314), однако тут притязание на вознаграждение устраняется просто замечанием, что «собственный его надзиратель и управляющий пожимают плечами». Но скоро улыбка озаряет опять лицо капиталиста. Как практический человек он догадался, в чем штука. Ведь он за 3 шиллинга купил целый рабочий день, то есть 12 часов работы, а в цену произведенных им 10 фунтов пряжи вошло только 6 часов работы. Следовательно, остальные 6 часов работник будет работать на него даром. Произведенные в течение этих 6 часов 10 фунтов пряжи продадутся опять за 15 шиллингов; но на этот раз капиталист потратил только 12 шиллингов на покупку сырого материала и на трату машин, за работу же он не заплатил ничего. Три шиллинга он получает как чистую прибыль. Таким образом, строго держась «экономических законов», капиталист надул работника: произведенную последним ценность он положил в свой карман. «Фокус наконец удался,— восклицает Карл Маркс.— Деньги превратились в капитал» (Ibid. S. 179-183).

Действительно, тут учинен фокус, только не капиталистом, а писателем, который, идя от нелепости к нелепости, пришел наконец к тому, что половина равна целому. Казалось бы, что если полдня, или 6 часов работы, равняются 3 шиллингам или, например, 5 фунтам хлеба, то целый день, или 12 часов работы, должен равняться 6 шиллингам, или 10 фунтам хлеба, а тут выходит, что как половина, так и целый день равняются только 5 фунтам. Если бы математик рук. Цена купленного капиталистом рабочего дня равняется трем шиллингам, представляющим шестичасовую работу, потребную на дневное содержание работника. Если на производство десяти фунтов пряжи нужно тоже 6 часов работы, то к цене произведения надобно прибавить еще 3 шиллинга. Итого 15. Это и есть настоящая меновая цена 10 фунтов пряжи, цена, представляющая сумму всей употребленной на нее работы. Продавши ее по этой цене, капиталист получает возмещение всех своих издержек, но прибыли нет никакой (Ibid. S. 174-178).

«Наш капиталист удивляется»,— говорит Карл Маркс. Читатель тоже. В самом деле, как не удивляться, когда за все свои хлопоты, риск и издержки, капиталист, по изложенному расчету, не должен получить никакой прибыли? В таком случае, производить не стоит. «Экономический закон» уничтожает возможность производства. Конечно, против такого расчета можно представить множество возражений. Но вместо серьезного обсуждения возражений Карл Маркс дает нам только пошлейшее изображение обманутого в своих ожиданиях капиталиста, который, не получая прибыли, мечется во все стороны. Он грозит, что не будет более производить; он «катихизирует»; он «становится на задние лапы»; наконец, он сам притворяется рабочим и требует платы за свою работу. Хотя в другом месте Карл Маркс говорит, что капиталист принужден употреблять все свое время на контроль чужой работы и на продажу произведений этой работы (Ibid. S. 314), однако тут притязание на вознаграждение устраняется просто замечанием, что «собственный его надзиратель и управляющий пожимают плечами». Но скоро улыбка озаряет опять лицо капиталиста. Как практический человек он догадался, в чем штука. Ведь он за 3 шиллинга купил целый рабочий день, то есть 12 часов работы, а в цену произведенных им 10 фунтов пряжи вошло только 6 часов работы. Следовательно, остальные 6 часов работник будет работать на него даром. Произведенные в течение этих 6 часов 10 фунтов пряжи продадутся опять за 15 шиллингов; но на этот раз капиталист потратил только 12 шиллингов на покупку сырого материала и на трату машин, за работу же он не заплатил ничего. Три шиллинга он получает как чистую прибыль. Таким образом, строго держась «экономических законов», капиталист надул работника: произведенную последним ценность он положил в свой карман. «Фокус наконец удался,— восклицает Карл Маркс.— Деньги превратились в капитал» (Ibid. S. 179-183).

Действительно, тут учинен фокус, только не капиталистом, а писателем, который, идя от нелепости к нелепости, пришел наконец к тому, что половина равна целому. Казалось бы, что если полдня, или 6 часов работы, равняются 3 шиллингам или, например, 5 фунтам хлеба, то целый день, или 12 часов работы, должен равняться 6 шиллингам, или 10 фунтам хлеба, а тут выходит, что как половина, так и целый день равняются только 5 фунтам. Если бы математик в своих исчислениях сделал подобный вывод, он, без сомнения, заключил бы, что в его вычислениях есть ошибка. Но ученик Гегеля не стесняется подобными соображениями. Он просто может выдать противоречие, родившееся в его собственной голове, за противоречие, присущее предмету. Правда, от логики Гегеля не остается здесь и призрака; но кто же станет это разбирать, особенно в настоящее время, когда все эти метафизические бредни, в том числе и логика, считаются сданными в архив?

Карл Маркс сам, впрочем, раскрывает нам, в чем состоит штука. «Прошедшая работа, заключающаяся в рабочей силе,— говорит он,— и живая работа, которую последняя может произвести, ежедневные издержки для поддержания силы и ежедневная ее трата — две совершенно разные величины. Одна определяет ее меновую ценность, другая образует ее потребительную ценность» (Ibid. S. 181). А «потребительная ценность и меновая — две величины несоизмеримые» (Ibid. S. 561). Что же такое потребительная ценность рабочей силы? «В действительности,— говорит Карл Маркс,— потребительная ценность, которую работник отдает капиталисту, не есть его рабочая сила, а ее отправление, известная полезная работа», но эта работа имеет то свойство, что она производит ценности (Ibid. S. 562). Это последнее свойство составляет специальную потребительную ценность работы: она не только служит источником ценности, но она производит большую ценность, нежели она сама имеет (Ibid. S. 182). Иными словами, польза, приносимая работою, не только возмещает трату сил, то есть меновую ее ценность, но и производит новые ценности. Вспомним теперь, что нам говорилось в начале. Мы слышали, что в меновую ценность товаров не входит ни единого атома потребительной ценности; что ценность произведений определяется не полезностью работы, а единственно значением ее как траты силы; что производительность работы вовсе не принимается в расчет, а отдается даром. Этой теории и держится работник при продаже своей рабочей силы. Он берет за нее как за произведение, а не как за производителя; он ценит ее меновую, а не ее потребительную стоимость.

Но капиталист, когда он определяет цену своего товара, отправляется от теории совершенно противоположной. Он берет в расчет значение рабочей силы не как произведения, а как производителя, не меновую, а потребительную ее ценность. Мудрено ли после этого, что одна и та же рабочая сила получает две совершенно разные цены? Работник думает, что цены определяются меновою ценностью, а капиталист думает, что они определяются потребительною ценностью, двумя, по выражению Маркса, несоизмеримыми величинами.

Читатель видит, что «фокус», в сущности, довольно прост. Рецепт его следующий: если мы хотим доказать, что У2А = А, то надобно в уравнении А = А разделить оба члена на две половины; затем, говоря о первом члене, мы будем утверждать, что одна из двух половин вовсе не имеет значения для уравнения, а потому должна быть выкинута, а разбирая второй член, мы будем утверждать, что другая половина имеет существенное значение, а потому должна быть оставлена. Читатель, может быть, и не догадается, если мы все это размажем на 822 страницах.

И эту непроходимую дребедень нам выдают за строго научный вывод!

Можно спросить себя только: сознательно все это производится или бессознательно? Надобно полагать, что тут нет ничего, кроме неисцелимой путаницы понятий в голове автора, ибо, сказавши, что специальная потребительная ценность работы состоит именно в том, что она производит ценности, Карл Маркс заключает: «Как видно, полученное из анализа товара различие между работою как потребительною ценностью и тою же работою как творящею ценности представилось теперь как различие отдельных сторон производительного процесса» (Ibid. S. 185-186). Оказалось совершенно обратное: различенное прежде опять смешалось, из чего вышел не с первого только взгляда «нелепый результат, что работа, которая производит ценность в 6 шиллингов, сама имеет только ценность в 3 шиллинга» (Ibid. S. 560). Одно из двух: или цена рабочей силы определяется единственно ее меновою, а не потребительной ценностью, и тогда эта же ценность переходит и на работу как трату силы, а наконец, и на произведения как представляющие собою известную сумму работы; или же, если цена произведений определяется потребительною ценностью работы, то есть ее полезностью, что и происходит в действительности, то это же начало прилагается и к рабочей силе, ибо в товаре как произведении работы не может быть ничего, чего бы не было в работе, а в работе не может быть ничего, чего бы не было в рабочей силе. «Из ничего ничего не происходит»,— говорит Карл Маркс. Производство ценностей есть превращение рабочей силы в работу (Ibid. S. 205, прим. 27).

То же самое рассуждение прилагается и к капиталу, который, так же как работа, есть деятель производства. Если в цену произведений входит только меновая, а не потребительная ценность работы, то это же начало прилагается и к капиталу. В таком случае он не приносит процента, но и работа не производит никакого избытка ценности; она только поддерживает самое себя. Если же цены товаров определяются потребительною ценностью работы, если работа, сверх собственной поддержки, производит или может производить еще избыток ценности, то очевидно, то же самое имеет место и относительно капитала: кроме возвращения цены истраченного капитала, капиталист получает еще вознаграждение за принесенную им пользу. Но именно этого-то Карл Маркс и не признает. То начало, которое он прилагает к работе, он отрицает в приложении к капиталу. По его мнению, «капитал есть умершая работа, которая, как вампир, оживляется только всасыванием живой работы» (Ibid. S. 224, 594). Деятельною является единственно последняя; она не только производит новые ценности, но и переносит меновую ценность капитала на произведения. Первое она совершает посредством своего количества, второе — посредством своего качества. Но так как качество работы дается даром, то этот перенос меновой ценности капитала не что иное, как подарок, который работник делает капиталисту. Работник и не подозревает этого «природного дара живой работы, в силу которого она сохраняет ценность в то время, как она их производит». Весь процесс опять происходит за его спиной. Но капиталист пользуется им для возмещения своих издержек. В доказательство Карл Маркс ссылается на то, что ири'улучшении способов производства производительная сила работы увеличивается: в одинаковое время обделывается более материала, следовательно, переносится более ценности, а между тем цена работы остается прежняя, распределяясь только на большее количество произведений. Наоборот, если производительная сила работы остаетсяся та же, но возвышается цена сырого материала, то одна и та же работа, обделывая одно и то же количество материала, все-таки переносит большую ценность на произведение (Ibid. S. 187-190,196).

Этот последний пример мог бы быть приведен именно как доказательство против теории автора. Большая ценность переносится тут не вследствие какого-либо улучшения работы, а просто потому, что совершенно независимо от работы возвысилась цена материала; следовательно, работа тут не при чем. Но и первый пример доказывает столь же мало. Если, при усовершенствованных орудиях, один и тот же работник в одно и то же время делает больше прежнего, то это доказывает большую производительность не его рук, а его орудий. Ребенок при машине может сделать больше, нежели самый сильный и искусный работник без машины. Поэтому и цена работы остается та же или может даже уменьшиться. В действительности перенос цены истраченного капитала на произведение совершается не работником, а капиталистом, который за свой товар требует самую цену, которая бы возмещала ему издержки; иначе он производить не станет. Карл Маркс видит в этом переносе какой-то физический акт вроде «переселения душ» (Ibid. S. 196); но он тут же принужден признаться, что, строго говоря, тут воспроизведения нет: прежняя потребительная ценность исчезла; произведена новая, в которой появляется прежняя меновая ценность, но это воспроизведение только кажущееся (Ibid. S. 197,198). При этом он забывает и прежнюю свою теорию, по которой цена произведений определяется не действительно совершенною личною работою, а среднею общественною работою, потребною для производства. Следовательно, действительный работник никаких цен переносить не может, и сколько он ни переноси, если средняя потребная работа, то есть спрос, уменьшится, то перенесенная цена превратится в ничто, несмотря на природный дар живой работы сохранять ценности.

Из всего этого Маркс выводит, что материалы и орудия производства никогда не могут дать произведениям более цены, нежели они сами имеют. Если трата происходит по частям, например, при употреблении орудий, то эта только часть и переходит в цену произведений. При этом, по замечанию Маркса, происходит любопытное явление: машина, например, в данном производстве тратится только частью, а служит она этому производству всецело. Первое представляет ее меновую ценность, которая и переходит в цену произведений, второе — ее потребительную ценность, которая действует даром. Как бы ни было полезно орудие производства, ценность его определяется не тем процессом, в который оно входит как деятель, а тем, из которого оно выходит как произведение. В производительном процессе оно служит только как потребительная ценность, как вещь с полезными свойствами, а потому оно не придало бы произведению никакой цены, если бы оно не имело цены до начала процесса (Ibid. S. 193,195). Чем больше производительная деятельность машин в сравнении с простыми орудиями, говорит Карл Маркс, тем больше и объем их даровой услуги. Только в крупной промышленности человек научается заставлять произведения своей прошедшей работы действовать в больших размерах даром, подобно силам природы (Ibid. S. 404).

Почему же, однако, потребительная ценность работы входит в цену товаров, а потребительная ценность капитала нет? Почему первая не только возмещает свою трату, но и производит лишнюю ценность, а второй только возмещает свою стоимость, а производимый им излишек отдает даром? Одним словом, почему из двух деятелей производства работа ценится не только как произведение, но и как производитель, а капитал ценится единственно как произведение? Ссылаться на то, что один является истинным деятелем, а капитал служит только мертвым орудием, нет возможности. Мы видели уже, что то, что Маркс называет производительною силою работы, в сущности, есть производительная сила капитала. Сам Карл Маркс признает, что со введением машин роли меняются: прежде орудие становится главным деятелем, а рабочая сила превращается в орудие машины (Ibid. S. 444). Точно так же он признает, что большая производительная сила работы, при соединении ее в крупном производстве, проистекает от капитала, который сбирает рассеянные единицы и связывает их в одно целое (Ibid. S. 338). Почему же капиталист все это должен производить даром? Очевидно, что и тут, как везде, имеется двоякая мера и двое весов. В одном случае отвергается то, что признается в другом единственно потому, что так нужно автору.

Этим способом Карл Маркс выводит, что прибыль в производстве может произойти исключительно от работы, и если ее получает капиталист, то это не что иное, как неправильное присвоение плодов чужого труда, то есть чужой собственности. Работник часть своего рабочего дня употребляет на себя, именно на возмещение издержек содержания, остальную же часть, которую Маркс называет «излишним рабочим временем», он даром отдает капиталисту, и это-то и составляет источник прибыли. Карл Маркс называет это тайною прибыли (Ibid. S. 554, прим. 20). Есть, правда, явления, которые, по-видимому, противоречат этому объяснению. Так, принявши эту теорию, следует сказать, что для капиталиста выгодно употреблять как можно больше рабочих для своего производства, а не заменять их машинами. «Невозможно, например,— говорит Карл Маркс,— из двух рабочих выжать столько же излишка ценности, сколько из 24. Если каждый из 24 рабочих в течение 12 часов дает только один час излишней работы, то все же они вместе дают 24 часа излишней работы, тогда как совокупная работа двух работников равняется только 24 часам» (Ibid. S. 426). Наделе выходит, однако, наоборот, что капиталисту выгоднее употреблять двух рабочих, нежели 24. Но это опять одно из «внутренних противоречий» капиталистического производства! Теория все-таки остается невредима.

При таком взгляде нетрудно представить всю промышленность как ряд грабежей и вымогательств. Это и делает Карл Маркс. Свободный договор, которым определяется заработная плата, в его глазах есть только юридический вымысел, прикрывающий призрак независимости. «Римский раб привязан был цепями, наемный же работник невидимыми нитями привязывается к своему хозяину» (Ibid. S. 597). Вцепившийся в рабочего «вампир» не отстает, «пока остается один мускул, одна жила, одна капля крови для поживы» (Ibid. S. 307). Мы не станем следить за этим повествованием. Читатель может судить, какое научное достоинство имеет изложение, освещенное разобранною нами теорией.

В заключение Карл Маркс доказывает, так же как и Лассаль, что «капиталистическое производство» имеет чисто историческое значение. Он оставляет в стороне древность и Средние века и начинает прямо с XVI столетия, когда впервые появляется различие между капиталистами с одной стороны, и свободными работниками — с другой. Необходимое для этого условие состоит в образовании класса пролетариев. По мнению Карла Маркса, этот класс образуется вследствие экспроприации работников, владеющих землею. Огульное изгнание крестьян с земли составляет поэтому основание всего процесса. Карл Маркс вкратце излагает историю этой экспро приации в Англии, где, по его мнению, она имеет «классическую форму» (Ibid. S. 745).

Известно, что в Англии крестьяне были освобождены ранее, нежели в других странах. Известно также, что в последующем историческом процессе поземельная собственность сосредоточилась там в относительно немногих руках. Но виновато в том не капиталистическое производство, а аристократический строй общества. Это — жертва, которую Англия принесла своему политическому развитию. На европейском материке нет ничего подобного. Там в огромном большинстве случаев крестьяне с свободою получили и землю, которая и осталась закрепленною за ними. Там зло заключается не в сосредоточении поземельной собственности в немногих руках, а, напротив, в безмерном ее раздроблении. Все это — факты совершенно достоверные. Но Карл Маркс осторожно их обходит. Он ограничивается одною Англиею, потому что иначе все так называемое историческое развитие капиталистического производства оказалось бы чистою фантазией.

В самой Англии он оставляет в стороне экономические причины «земледельческой революции», а довольствуется изложением употребленных при этом насильственных мер (Ibid. S. 752). К удивлению, мы узнаем, что английские землевладельцы находили овец более выгодными, нежели рабочих, а потому вытесняли последних в пользу первых. Они не подозревали, что одна рабочая сила дает прибыль, а с овец нельзя вымогать излишнего рабочего времени. К еще большему нашему изумлению, Карл Маркс повествует, что в новейшее время, побуждаемые ненасытною алчностью к барышу, землевладельцы стали превращать самые овечьи пастбища в охотничьи пустыри. Оказывается, что пустыня, к которой не прилагается рука человеческая, может давать доход. Наконец, вместо того чтобы самим нанимать рабочих и наживаться вымогательством излишнего рабочего времени, землевладельцы предпочитают раздавать свои земли фермерам, которые не работают на своих хозяев, а только платят им деньги. Фермеры являются настоящими земледельческими капиталистами. Но именно они ни к каким насильственным мерам для своего обогащения не прибегали. Если они кого-нибудь лишили поземельной собственности, то разве только самих себя. Фермерский капитал в Англии приносит гораздо больший процент, нежели земля. Поэтому мелкий собственник нередко продпочитает продать свой участок и из недостаточного землевладельца превратиться в зажиточного фермера. В этом заключается одна из причин исчезновения класса свободных мелких землевладельцев в Англии. Но об этом явлении Карл Маркс умалчивает. Не имея возможности приписать обогащение фермеров насильственной «экспроприации», он приводит другую причину, именно, что в XVI веке, когда цена золота упала и вследствие того возвысилась цена всех произведений, долгосрочные контракты на аренду земель продолжали уплачиваться по прежней номинальной цене; отсюда для фермеров несметные барыши (Ibid. S. 774). Оказывается опять, что можно обогатиться не одною эксплуатацией рабочих. Тут капиталисты нажились на счет землевладельцев.

Наконец, и фабричное производство водворяется посредством «экспроприации» самостоятельных мелких производителей, работающих собственными орудиями. Здесь так называемая экспроприация состоит в том, что мелкие производители не в состоянии выдержать конкуренции более выгодного фабричного производства, а потому прекращают свои предприятия. Мелкие производства соединяются в более обширные мануфактуры (Ibid. S. 777). Карл Маркс признает, однако, что в этой области капиталисты первоначально вышли из тех же мелких производителей посредством постепенного расширения производства (Ibid. S. 781). Но и тут все-таки главный источник обогащения заключается в грубом насилии, высшим выражением которого является колониальная система. «Насилие,— говорит Карл Маркс,— служит повивальною бабкою для всякого старого общества, беременного новым. Оно само есть экономическое начало» (Ibid. S. 782).

Таким образом выходит, что все историческое накопление капитала «означает только экспроприацию непосредственных производителей, то есть уничтожение основанной на собственной работе частной собственности» (Ibid. S. 791). Эта форма раздробленной собственности оказывается недостаточною на известной ступени экономического развития. Она дает слишком скудные результаты; поэтому она и должна уступить место более сосредоточенному капиталистическому производству. Но и последнее, в свою очередь, является только переходною ступенью развития; оно само должно уступить место высшей форме. Начало экспроприации, приложенное прежде к мелким собственникам, продолжает действовать; но теперь оно должно быть приложено уже к капиталистам. Само капиталистическое производство к этому ведет: вследствие конкуренции мелкие капиталы убиваются крупными. Отсюда, с одной стороны, постоянное уменьшение числа капиталистов, обращающих все промышленное производство в свою пользу, а с другой стороны, увеличение бедности, гнета и унижения, но вместе с тем и возмущение рабочего класса, теперь уже соединенного и организованного действием капиталистического производства. Раздробленное прежде производство теперь стало уже общественным. При таком порядке возрастающая мопополия капитала становится для рабочих невыносимою цепью. Эта цепь, наконец, разрывается. «Час капиталистической частной собственности пробил,— восклицает Карл Маркс.— Экспроприаторы сами экспроприируются» (Ibid. S. 792-793).

Новая форма, которую принимает при этом производство, составляет в некотором отношении возвращение к первой ступени. Работники опять получают орудия производства в свои руки, но на этот раз работники уже не рассеянные, а соединенные. Орудия производства снова делаются их собственностью, но не личною, а общею. К этому результату приводит само капиталистическое производство, которое рассеянных работников соединило в массы и через то само себя подорвало. Таким образом, этот последний процесс представляется «отрицанием отрицания» (Ibid. S. 793).

Мы видим, что все здесь происходит совершенно согласно с диалектикою Гегеля. Противоречащее начало экспроприации является движущею пружиною всего экономического развития, и притом по трем классическим ступеням. Мы должны верить, что с первых времен человечества до XVI века были только самостоятельные рабочие, хотя разобщенные, но собственники земли и орудий, затем они лишаются имущества в пользу немногих капиталистов; наконец, капиталисты, в свою очередь, лишаются имущества в пользу соединенных работников. Это — третья и высшая ступень, отрицание отрицания.

Карл Маркс уверяет, что это «отрицание капиталистического производства происходит само собою, с необходимостью естественного процесса» (там же); но он не объясняет нам, в силу каких законов это совершается. В действительности мы до сих пор никакой экспроприации капитала не видим. Правда, нам говорят, что вследствие конкуренции и сосредоточения капиталов в одних руках количество капиталистов все уменьшается, а с другой стороны, все увеличивается пролетариат; но мы знаем, напротив, что в новой Европе, и именно вследствие капиталистического производства, все более и более растет средний класс, который является главным деятелем как в промышленном производстве, так и в политической области. Во всяком случае, если конкуренция крупных капиталов может убить мелкие, то не видать, каким экономическим способом крупные капиталы могут перейти в руки обнищавших рабочих. Конкуренция тут не опасна. Разрешение этой задачи мы получим, когда вспомним, что «насилие есть экономическое начало», которое должно служить повивальною бабкою нового общества. Тогда все делается очень просто. «Превращение основанной на собственной работе лиц, но раздробленной частной собственности в капиталистическую собственность,— говорит Карл Маркс,— составляет, конечно, несравненно более долгий, тяжелый и трудный процесс, нежели превращение фактически уже основанной на общественном производстве капиталистической частной собственности в общественную собственность. Там дело шло об экспроприации народной массы немногими узурпаторами; здесь дело идет об экспроприации немногих узурпаторов народною массою» (Ibid. S. 793).

Как видно, тут дело идет ни более, ни менее как о насильственном ниспровержении всего существующего общественного строя. В «Коммунистическом манифесте», изданном Марксом в 1848 г., эта цель была высказана с полною откровенностью. В «Капитале» она выставляется необходимым результатом всего предшествующего развития человечества. История показывает, однако, что за ниспровержением существующего всегда следует реакция, которая восстанавливает связь с прошедшим. Прочно только то, что приготовлялось медленным историческим процессом и пустило глубокие корни в жизни. Всего менее могут рассчитывать на успех такие перевороты, которые подрывают то, чем человечество жило с самого начала своего существования, и внезапно поднимают на вершину то, что в течение веков, по самому существу общественных отношений, стояло внизу: вчера лишенные всего, как бы по мановению волшебного жезла, становятся обладателями всех благ. Такого рода учения могут ослепить только людей, совершенно не ведающих истории и общественных наук; но на мысли они способны действовать тем сильнее, чем менее они их понимают. Разрушительные теории являлись здесь с аппаратом учености, который неподготовленным умам представлялся неотразимым. Это было страшное орудие борьбы классов, внушавшее пролетариям гордое сознание своего превосходства. Казалось, и наука и история оправдывают их прятязания и обещают им близкую победу.

Однако из среды самих социалистов раздались недружелюбные голоса. Родбертус заявил, что его ограбили, усвоили себе его мысли, а о нем даже не упомянули. На это ближайший сподвижник и сотрудник Маркса, Фридрих Энгельс44, отвечал, что мысли, которые Родбертус считает своими, известны давным давно. Уже в двадцатых годах, гораздо ранее Родбертуса и Прудона, английские социалисты45 выводили из теории Рикардо, что труд, будучи единственным производительным началом в экономической области, должен быть и единственным мерилом ценности произведений. Но Маркс первый установил, какая именно работа производит ценности и почему. Он от утопических требований перешел к основательному научному исследованию вопроса. Точно так же он первый разрешил противоречие, в которое запуталась школа Рикардо, производя, с одной стороны, всякую ценность из работы, а с другой стороны, определяя ценность самой работы опять же работой. Маркс показал, что продается не работа, а рабочая сила, для восстановления которой требуются жизненные средства, определяющие ее цену. Наконец, исследовав обстоятельно все стороны вопроса, он первый дал очерк истории капитализма и изображение его исторического направления335.

Из предыдущего изложения можно видеть, насколько основательны эти похвалы. Карл Маркс точно убедился, что измерение ценностей количеством исполненной работы, при зависимости цен от потребностей, совершенно немыслимо. Но замена действительно исполненной работы общественно-необходимой работой есть просто-напросто абсурд, ибо это фантастическая величина, о которой никто не имеет ни малейшего понятия, и сам Маркс даже и не пытался ее определить. Столь же бессмысленна и замена работы рабочею силой. Последняя продается только там, где существует купля и продажа рабов. Свободный же работник продает временное употребление своей силы, то есть работу. Если при таком условии нелепо делать работу мерилом всякой ценности, то эта нелепость не исправляется, а только усугубляется тем, что верное понятие заменяется совершенно ложным. Наконец, исторический очерк Карла Маркса представляет не более как легкомысленную фантазию, идущую наперекор всем известным фактам. Считать капитализм продуктом известной, сравнительно недавней исторической эпохи, когда рабочие получили свободу, но лишились права принадлежавших им орудий производства, а капиталисты, в противоположность им, образовали особый класс владельцев этих орудий,— значит строить историю по прихоти своего воображения. В действительности на возрастании капитала основано все промышленное развитие человечества, и это оказывается с самых ранних времен. Рабовладельческое хозяйство есть уже капиталистическое производство. Разница с последующим временем состоит в том, что здесь к капиталу принадлежит и самая рабочая сила, которая покупается и продается, как рабочий скот. Хотя Карл Маркс уверяет,"что для установления первоначальной связи между рабочею силой и средствами производства совершенно безразлично, принадлежали ли эти средства рабочему или он сам к ним принадлежал, как вещь (MarksK. Das Kapital. Bd II. S. 9), однако он этим доказывает только, что для утверждения своих взглядов в глазах неразборчивых читателей он не гнушается самыми вопиющими софизмами. Всякому понятно, что это — два отношения радикально противоположные. Пока рабочий является рабом, труд его, состоящий в произведении материальных передвижений, ничем не отличается от работы осла или вола. Самостоятельным фактором производства он становится только с освобождением лиц, когда рабочий делается распорядителем своей рабочей силы, и если он работает для другого, он получает за это вознаграждение в виде заработной платы. Договор есть вполне законная и единственно возможная форма, в которой осуществляется участие свободных лиц в совокупном деле. Не только это не составляет преходящего явления в истории человечества, но именно этим достигается высшая цель общественного развития — свободное взаимодействие свободных лиц. Условия договора могут быть более или менее благоприятны для той или другой стороны; но именно развитие капитала ведет к тому, что благоприятные условия более и более склоняются на сторону рабочих. Чем более умножается капитал сравнительно с ростом народонаселения, тем более увеличивается требование на работу и тем более понижается процент с капитала, а заработная плата растет. И это увеличение капитала ведет не к сосредоточению его в немногих руках, как утверждает Карл Маркс, а напротив, к большему и большему распространению посреди населения. Об этом ярко свидетельствует современное положение промышленного мира. Вследствие этого самые ярые приверженцы Карла Маркса принуждены были наконец отказаться от его исторических взглядов. Мы увидим, что и сам он, при дальнейшей разработке своей теории, пришел к такому изложению исторического процесса, которое совершенно ниспровергает ее основания.

Во всяком случае, самые существенные начала теории оставались невыясненными. Для того чтобы общественно необходимое время работы могло быть мерилом ценностей, необходимо точное его определение, а именно это не было сделано. Карл Маркс не объяснил даже, каким образом качественно различные работы могут быть сведены на простое количество. Сказать, что это постоянно совершается за спиною производителя,— значит отделаться фразой. Точно так же надобно было показать, каким образом количество действительно исполненной работы сводится на общественно необходимое время. Без этого теория вращается в туманных представлениях, менее всего могущих иметь притязание на научное достоинство. Приверженцы Карла Маркса надеялись, что все это будет выяснено в следующих томах, которые он готовил к печати. Появление их после его-смерти, под заботливою редакцией Энгельса, было горьким разочарованием. Не только то, что требовалось выяснить, осталось по-прежнему покрыто полным мраком, но явились новые, кидающиеся в глаза затруднения и противоречия. Многие поняли это даже так, что Карл Маркс отступился от своих прежних взглядов. В действительности он от них не отступился, но те противоречия и несообразности, которые заключались в теории, выступили в полном свете при подробной ее разработке.

Во втором томе исследуется оборотный процесс капитала. Он начинается с денежной суммы, которая обращается на производство и затем, по продаже произведенного товара, снова возвращается в руки капиталиста в виде денежной суммы, но с барышом. Карл Маркс различает при этом три формы оборота: один начинается с денежной суммы и кончается ею же; другой начинается и кончается производством; третий исходит от товара и опять завершается товаром. Все это совершенно произвольно и ровно ничего не выясняет. Путем длинного и педантичного рассуждения высказывается то, что можно выразить в двух словах. Однако с первых же шагов оказываются явления, вызывающие сомнение. Инициатором и главным деятелем производства является здесь не рабочая сила, а капитал. Он собирает воедино все факторы производства, соединяет рабочую силу с материалом и орудиями, рассчитывает, организует и дает направление всему делу (Ibid. S. 6). Поэтому он становится производительным капиталом (Ibid. S. 4), и все действительное производство является его функцией (Ibid. S. 13). Казалось бы, по здравому смыслу, что за это капиталист по справедливости должен быть вознагражден. В действительности это и делается потребителем, в виду которого велось предприятие: ценою купленного им товара должны возместиться издержки и получиться некоторая прибыль.

Но в теории Маркса потребитель оставляется совершенно в стороне, как будто он не существует. Вся цель капиталиста состоит в том, чтобы получить барыш посредством эксплуатации рабочих. Сколько он ни трудись и не хлопочи, он к ценности товара не прибавит ни копейки. Единственная выгода, которую он может получить, состоит в том, что он уплачивает рабочему только часть произведенной последним ценности, а остальное присваивает себе даром. Возможность такого грабежа открывается вследствие установившихся условий производства, при которых рабочие разъединены с условиями производства, и самая рабочая сила продается и покупается, как товар, по цене потребной для ее поддержания, то есть по цене средств содержания рабочих: весь произведенный рабочими излишек капиталист получает даром.

При этом происходит странная иллюзия. Капиталист воображает, что он покупает работу. Он оплачивает известное ее количество и качество. Договором с рабочим точно определяется, сколько времени он должен работать и что именно он должен делать. Вместо времени работы может быть установлена и поштучная плата. Точно так же и рабочий воображает, что он продал свою работу и за это получил договоренную плату. Между тем все это, по выражению Маркса, не что иное, как мистификация, учиненная капиталистическим производством, которое все отношения представляет навыворот. В действительности работа не продается и не покупается, ибо как источник всякой ценности она сама не имеет цены. Говорить о цене работы — чистая нелепость (Ibid. S. 6). Продается и покупается не работа, а рабочая сила, которая временно поступает в распоряжение предпринимателя. И эта мистификация до такой степени сильна, что сам разоблачающий ее автор невольно ей поддается. Это то же, что мы видели прежде; автор не выбился из своих противоречий. На стр. 5 мы читаем: «Это — продажа рабочей силы — здесь мы можем сказать работы, ибо предполагается форма заработной платы». На стр. 1: «Употребление рабочей силы, работа, может осуществиться только в рабочем процессе. Капиталист не может снова продать рабочего, как товар, ибо последний не его раб, и тот купил только употребление его рабочей силы на определенное время».

На стр. 88: «В действительности капиталистическое производство есть производство товаров как общая форма производства; но таковым оно является и становится более и более в своем развитии, потому что работа сама является здесь как товар, потому что рабочий продает работу, т.е. функцию своей рабочей силы». Это не мешает автору в конце своей книги заявить, что выражение «"цена работы” столь же иррационально, как "желтый логарифм”» (MarksK. Das Kapital. Bd Ш. Teil 2. S. 353), а четыре страницы ниже опять по-прежнему: «Капиталисту его капитал, землевладельцу земля, а рабочему его рабочая сила, или скорее самая его работа (ибо он действительно продает свою рабочую силу только в ее проявлении и цена рабочей силы, как объяснено выше, на основании капиталистического производства необходимо представляется как цена работы) кажутся тремя разными источниками их специальных доходов, прибыли, поземельной ренты и заработной платы» (Ibid. Bd П. S. 357). Итак, с одной стороны, действительность, ясная как дважды два четыре, показывает нам ежедневно совершающуюся продажу работы определенного количества и качества за определенную цену, а с другой стороны, теория гласит, что цена работы есть такой же абсурд, как желтый логарифм. И для спасения теории, приводящей к абсурду, нас хотят уверить, что очевидная для самого простого здравого смысла действительность есть не что иное, как иллюзия или мистификация, произведенная современным состоянием промышленного производства! Но всего удивительнее то, что эта совершенно бессмысленная игра словами выдается за великое открытие, которое впервые ставит социализм на научную почву!

Можно подумать, что если работа как трата силы составляет единственный источник ценности, то это свойство принадлежит всякой работе. Однако оказывается не то. В обороте капитала Маркс отличает процесс производства и процесс оборота. Производительна только работа, употребленная на первой, а не на второй. Покупка и продажа товаров есть лишь перемена формы, которая никакой ценности к ним не прибавляет. «Перемена состояния,— говорит Маркс,— стоит времени и рабочей силы, однако не для того, чтобы создавать ценность, а для того, чтобы переводить ценность из одной формы в другую... Эта работа, умноженная злостными намерениями обеих сторон, столь же мало создает ценность, как и работа, исполняемая при судебном разбирательстве, которая не прибавляет ценности спорному предмету» (Ibid. S. 100).

Читатель ожидает объяснения, почему же работа, которую сам Маркс признает «необходимым моментом капиталистического производства» (Ibid. S. 101), не входит в цену произведений. Сравнение с судебным разбирательством к делу не идет, ибо это не промышленный труд. Столь же неуместно приведенное тут же сравнение с внутренней работой материальных частиц при сжигании какого-либо вещества. Все эти подобия служат лишь к тому, чтобы избегнуть прямого объяснения. Мы видели, что Родбертус считал производительною только чисто механическую работу, а не умственную, которая будто бы дается даром; но Маркс осторожно воздерживается от такого общего положения, хотя из установленного им различия прямо следует, что ценность создается только материальными переменами, произведенными в товаре. Но в таком случае надобно признать способность создавать ценности и за силами природы и за рабочим скотом, которые совершают те же механические передвижения. Во избежание этих затруднений, приходится довольствоваться туманною фразой, а вместо доказательства привести не идущие к делу сравнения. Читатель, может быть, не догадается.

И не одна купля и продажа товаров признается непроизводительною работою; то же самое относится и к бухгалтерии. И тут требуется затрата времени и сил; но ценность товара от этого не прибавляется: это — накладные расходы, которые предприниматель оплачивает из избытка произведенной рабочими ценности (Ibid. S. 104-105). «Агент оборота,— говорит Маркс,— оплачивается агентами производства» (Ibid. S. 98). Казалось бы, однако, что бухгалтерия нужна не только при обороте, но и при производстве. Сам Карл Маркс признает ее необходимость при всяком промышленном устройстве и даже в большей степени при большей сложности и сосредоточенности производства (Ibid. S. 105, 106). Почему же работа кочегара входит в ценность произведения, а работа бухгалтера нет? Мы теряемся в догадках. И то, что говорится о бухгалтерии, относится к множеству других лиц, исполняющих различные должности при всяком производстве. Работа кассира причисляется точно так же к издержкам оборота, но не признается работою, производящей ценность (Ibid. Bd Ш. Teil 1. S. 330); то же относится и к работе, употребленной на хранение сумм (Ibid.). В результате мы решительно не знаем, какая именно работа входит в ценность произведений и по каким признакам можно об этом судить.

Затруднение увеличивается тем, что и в самом процессе оборота есть такие работы, которые сам Маркс не решается признать непроизводительными. Произведенный товар нужно сохранить; необходимы запасы, а для этого требуются помещения, следовательно, работа для их устройства. Нужна работа и для оберегания товаров от порчи и похищения. Все это накладные расходы, без которых нельзя обойтись. Спрашивается, входят ли они в цену произведений или оплачиваются из чистого дохода капиталиста? Карл Маркс пытается установить здесь различие между запасами нормальными и ненормальными. Нормальны те, которые составляют необходимое условие оборота. Это — собственно часть производства, продолжающегося в области оборота, и как таковая она должна возвышать цену произведений. Ненормальные же запасы те, которые составляют только остановку в процессе оборота, и за это покупатель не обязан платить, как вообще он не платит за время оборота. Издержки на ненормальные запасы составляют чистую убыль капиталиста (Ibid. Bd П. S. 115-117). Однако тут же Карл Маркс признается, что «нормальные и ненормальные формы запасов по форме не различаются», а потому явления легко смешиваются. В действительности тут никакого различия установить нельзя, а потому остается совершенно неизвестным, что входит и что не входит в цену произведений.

То же самое относится и к издержкам перевоза. «Общий закон,— говорит Маркс,— состоит в том, что все издержки оборота, которые проистекают из изменения формы товара, не увеличивают цены последнего». Это — расходы, которые оплачиваются из получаемого капиталистом избытка ценности. «Поэтому если перевозочный промысел является причиною расходов оборота, на основании капиталистического производства, то эта особенная форма явлений нисколько не изменяет существа дела. Массы произведений не умножаются через перевозку. Самое происходящее в них иногда изменение свойств составляет, с некоторыми исключениями, не намеренный полезный результат, а неизбежное зло» (Ibid. S. 120). Казалось бы, после этого, что издержки перевоза должны быть вычеркнуты из числа производительных расходов; но совершенно неожиданно выводится совершенно противоположное заключение. «Потребительная ценность вещей,— продолжает Маркс,— осуществляется только в их потреблении, а потребление может сделать необходимым перемену места, следовательно, прибавочный процесс производства перевозочного промысла. Положенный в него производительный капитал увеличивает поэтому цену произведений частью переносом ценности средств перевозки, частью прибавкою цены посредством перевозочной работы» (Ibid. S. 129). «Перевозочный промысел является, с одной стороны, отдельною отраслью производства, а потому особою сферою приложения производительного капитала. С другой стороны, он отличается тем, что он представляет продолжение процесса производства внутри процесса оборота и для этого процесса» (Ibid. S. 124). Оказывается, следовательно, что различия между производством и оборотом, из которых одно увеличивает ценность товаров, а другой нет, совершенно фиктивно. По прийти к такому заключению можно было, только ссылаясь на потребительную ценность товаров, то есть именно на то, что было устранено с самого начала и что противоречит всем предшествующим рассуждениям. И точно, если мы будем говорить о пользе, принесенной потребителю и оплачиваемой им, то на каком основании будем мы считать непродолжительною работу купца, который покупает товар оптом и продает его в розницу или посылает для продажи в отдаленные страны? Очевидно, мы имеем тут целую сеть противоречий, из которой нет исхода.

Но если мы находимся в полном тумане насчет того, какая работа входит в ценность произведений и какая не входит, то, с другой стороны, часть этой ценности происходит не от настоящей работы, а от прошедшей, а именно та часть, которая соответствует затрате капитала на материал и орудия. Карл Маркс настаивает на том, что из всей ценности ежегодного продукта работою настоящего года производится только та доля, которая соответствует заработной плате и даровому излишку; напротив, та часть, которая соответствует ценности употребленного материала и трате орудий, переносится только на новое произведение (Ibid. S. 403,413). Из предыдущего мы знаем уже, что этот перенос совершается не капиталистом, который затрачивает капитал и возмещает свои издержки в цене произведений, а рабочим, который превращает капитал в произведение, и притом не количеством работы, а ее качеством, или тем или другим ее видом. Во втором томе Карл Маркс подтверждает, что «хотя сумма общественного продукта, состоящего из средств производства и потребления, по своей потребительной ценности конкретно, в их натуральной форме, является произведением работы настоящего года, однако лишь настолько, насколько эта работа рассматривается только как полезная, конкретная работа, а не как трата рабочей силы, или как производящая ценности работа. И даже первое можно признавать единственно в том смысле, что средства производства только через присоединяющуюся к ним и обращающуюся с ними живую работу превратились в новый продукт, в продукт нынешнего года» (Ibid. S. 404). То есть мы должны верить, что работа как полезная деятельность есть нечто совершенно другое, нежели работа как трата силы. Только последняя производит ценность, первая же производит только полезность, но не ценность; однако в силу какой-то непостижимой силы производя полезности она вместе с тем переносит на товар произведенные прежде и присущие материалу ценности.

Для непредубежденного взгляда все это представляется чистою бессмыслицею. Только как полезная, конкретная деятельность работа производит ценности; простая же трата силы никакой ценности не производит. Обезьяна, в известной басне, может катать бревно, сколько ей угодно; никто за это ей гроша не заплатит. Поэтому не отвлеченное количество работы, а именно ее полезное качество может рассматриваться как начало, производящее ценности. Количество имеет значение только в нераздельной связи с качеством. И к довершению нелепости этому качеству, которое само никаких ценностей не производит, приписывается таинственная способность переносить на новое произведение прежде произведенные ценности! Когда ткач превращает нитку в полотно, можно сказать, что здесь к прежней ценности прибавляется новая; но здесь не перенос, а сохранение ценности, ибо нитка остается составною частью полотна. Но возможно ли, держась в пределах человеческого смысла, сказать, что ткач переносит на полотно ценность сожженного угля или трату паровой машины, которая является двигателем производства? Ни о том, ни о другом он не имеет ни малейшего понятия. Самая трата топлива зависит вовсе не от него, а от совершенно чуждых ему приспособлений, а трата машины от ее прочности, следовательно, от независимых от работы физических свойств, как признает и Карл Маркс (Ibid. S. 130, 191). Весь расчет делается капиталистом, который и назначает за произведение цену, возмещающую его издержки. Это весьма просто и ясно и ежедневно происходит на наших глазах. Но для теории, которая видит в ценности не возмещение издержек, а окрепшую в произведении работу, все самые очевидные явления представляются превратными. Все они откидываются с презрением; вместо того строится туманное здание, в котором фантазирующий автор идет только от одного противоречия к другому и от одной бессмыслицы к другой. Окрепшая в угле и в машине работа очевидно исчезла, надобно заменить ее новою. Но если мы скажем, что вся произведенная в настоящем году ценность есть плод работы настоящего года, то прежняя работа, употребленная на материал и машины, останется без вознаграждения. Чтобы избегнуть этого последствия, придумывается таинственная способность качества работы переносить ценности, не производя их. Это нечто еще более мистическое, нежели скрытые свойства схоластической философии.

Вся нелепость этой теории раскрывается при анализе различных отраслей производства. Карл Маркс разделяет их на две главные группы: на произведение средств производства, то есть материалов и орудий, и на производство средств потребления. Ценность, произведенная первою отраслью, представляет собою только возобновление затраченного капитала, который, по выражению Маркса, в ней воплощен; ценность, произведенная второю группою, представляет исключительно новую работу, которая точно так же в ней воплощена (Ibid. S. 405). НО так как, по теории, на возобновление капитала не полагается никакой работы, а только переносится прежняя ценность, то кажется, что в первой отрасли вовсе не затрачивается работа, а вся новая работа затрачивается исключительно во второй (Ibid. S. 406). В таком бессмысленном виде, говорит Маркс, представляется возобновление общественного годового продукта (Ibid. S. 407). По уверению Маркса, «тайна объясняется» тем, что средства производства, произведенные первою отраслью для второй, оплачиваются ценностью затраченного в последней капитала, перенесенною на предметы потребления. Однако это вовсе не объяснение. Нам говорят, что затраченный на материалы и орудия капитал возобновляется даровым перенесением его ценности на произведения, причем имеет значение не количество, а единственно качество работы или ее специальное назначение; а тут оказывается, что для замены затраченного капитала новым требуется целая особая отрасль производства, с которой не только переносится прежняя ценность, но и затрачивается новая работая сила, притом не только качественно, но и количественно. Чем бы эта работа ни оплачивалась, она существует, и количеством ее определяется ценность нового произведения, заменяющего затраченный капитал. Если же ссылаются на то, что тут происходит обман, то в таком случае качество ничего не значит, а остается только означенное количественное предложение, выражаемое ценностью. Одним словом, мы имеем тут целую сеть противоречий и несообразностей, из которых нет выхода. Из бессмысленных оснований ничего не может выйти, кроме бессмысленных результатов.

Оборот капитала заключает в себе и другие осложнения, которые еще более запутывают вопрос. Оборот может быть более или менее продолжительный, а это имеет существенное значение для величины получаемых выгод; время является здесь влияющим фактором. И тут Карл Маркс различает процесс производства и процесс оборота. Первый может быть более или менее продолжителен: для выделки ткани требуется несколько недель, для устройства сложной машины, может быть, несколько месяцев, для земледельческой промышленности целый год, для построения железной дороги еще более, для лесного хозяйства даже десятки лет, прежде нежели произведение может быть пущено в продажу.

При этом время производства не совпадает с временем работы. Прежде нежели приступить к работе, нужны предварительные действия: закупка материалов и орудий, превращение денежного капитала в производительный. Самая работа в силу естественных условий может требовать перерыва. Между посевом и жатвой проходят месяцы, между лесонасаждением и рубкой многие годы, в течение которых только изредка проводится подчистка леса. В эти промежутки действуют силы природы, действует и капитал, положенный, например, в виде удобрения или дренажа; но работы не производится никакой. Спрашивается, прибавляется ли в это время что-нибудь к ценности произведения? Согласно с теорией, признающей работу единственным источником ценности, Карл Маркс прямо это отрицает. «Нормальные перерывы всего процесса производства, следовательно, промежутки, в которые производительный капитал не действует,— говорит он,— не производят ни ценности, ни излишка ценности... Промежутки рабочего времени, в которые предмет работы сам должен переходить в процессы производства, не образуют ни ценности, ни излишка ценности, но содействуют производству, составляют часть его жизни, процесс, через который он должен перейти» (Ibid. S. 94). И далее: «Каково бы ни было основание избытка времени производства над временем работы, ни в одном из этих случаев средства производства не функционируют как поглотители работы. А нет поглощения работы, нет и прибавки цены. А потому нет и приращения ценности производительного капитала, пока она находится в той части времени производства, которое превышает время работы, как бы нераздельно ни было осуществление процесса приращения цены с этими паузами» (Ibid. S. 95).

Итак, в течение нескольких месяцев, без всякой работы, действием сил природы и положенного в землю капитала десять пудов пшеницы превратились в сто пудов; но, по теории, за это время ценности не прибавилось ничего, ибо не было работы. По той же причине сорокалетний лес имеет ту же ценность, что и молодые сеянцы, ибо рост дерева есть чистое действие сил природы. По этой теории, приплод животных не имеет никакой ценности, ибо теленка родит не рабочий, а корова в силу законов природы. Достаточно указать на эти нелепости, чтобы видеть истинное значение теории, производящей ценность исключительно из работы.

Но отрицая признание ценности в эти промежутки, не заполненные работой, Карл Маркс тем не менее признает, что перенос ценности затраченного капитала на новое произведение совершается в эти промежутки. «Ценность аппаратов и проч. переносится на продукт в течение всего времени, пока она действует» (Ibid. S. 94). Но и это совершается работою, которая ставит средства производства в нужные для того условия. «Работа,— говорит Маркс,— всегда переносит ценность средств производства на произведения, насколько она действительно потребляет их целесообразно как таковые. При этом совершенно безразлично, действует ли работа постоянно на предмет через средства производства, или она дает только толчок, поставляя средства производства в такие условия, в которых они сами собою, без дальнейшего участия работы, в силу естественных процессов претерпевают требуемое изменение» (Ibid. S. 95). Таким образом, для приращения ценности требуется действительная работа; но для переноса ценности достаточен толчок, после которого перенос совершается уже силами природы. Спрашивается, есть ли во всем этом какой-нибудь человеческий смысл?

Так же как время производства, время оборота может быть более или менее продолжительно. Иные произведения продаются и потребляются на месте; другие отправляются в дальнейшие страны или поступают в запас в ожидании благоприятных условий для продажи. В результате выходит, что затраченный капитал возвращается в руки капиталиста в весьма разнообразные сроки. Один капитал обращается десять раз в году, другой совершает свое круговращение в годовой срок. Ясно, что первый, при равных условиях, может привести в действие в десять раз больше работы, нежели второй, а потому получить в десять раз больший излишек ценности. Карл Маркс подробно разбирает различные возможные при этом случаи; но все это так туманно и выводы до такой степени шатки, что сам Энгельс принужден признать, что прославляемый им друг и великий мыслитель в вычислениях был слаб и придавал неподобающее значение вовсе не важным обстоятельствам (Ibid. S. 256). Как бы то ни было, в результате оказывается новое противоречие. «Закон производства излишка ценности,— говорит Маркс,— состоит в том, что при равном проценте излишка (т.е. отношении его к количеству работы) равные массы изменяющегося (т. е. затраченного на заработную плату) капитала производят равные массы излишка ценности» (Ibid. S. 272). А между тем, при быстром обороте, один и тот же капитал, постоянно возвращаясь в руки капиталиста, может служить для уплаты гораздо большего количества работы, нежели при медленном обращении. Если для годовой платы рабочим нужно, например, иметь 5000 рублей, то, при обороте капитала десять раз в году, достаточно иметь 50. Карл Маркс объясняет это тем, что все это только кажется вследствие призрачной формы капиталистического производства, в действительности, при обороте в 5 недель, потрачено не 500 рублей, а 1000 рублей, что обнаруживается тем, что рабочие на эту сумму покупают предметы потребления. Капиталист обманут тем, что капитал возвращается к нему в денежной форме, и воображает, что это — тот самый капитал, который он затратил, между тем как это — совершенно другой, полученный из произведенной работы (Ibid. S. 282). Как видно, капитал обладает поистине чудодейственною силой. Капиталист имеет всего 500 рублей в руках, и с этою суммой, пуская ее в оборот, он уплачивает рабочим 5000 рублей и получает за это по принятому Марксом проценту излишка ценности, 5000 рублей ежегодного барыша. И это не призрак только, порождаемый капиталистическим производством: барыш есть нечто весьма реальное, получаемое за реальную сумму капитала, с которою он начинает свое производство. Как не соблазниться такою перспективою!

К сожалению, все это остается только в теории, а на практике выходит совершенно иное: прибыли уравниваются, и капиталист с 500 рублей получает с своего капитала такой же ежегодный процент, как и сосед его с 5000 рублей. Это признает и Карл Маркс. Третий том его сочинения посвящается изображению этого процесса.

Прежде всего, вследствие капиталистической формы производства происходит превращение произведенного работою излишка ценности в прибыль капитала. По теории Маркса, ценность затраченного на материалы и орудия капитала переносится на товар, первая всецело, вторая в размерах истраты. Этот перенос совершается целесообразною деятельностью работы. Но израсходованный на заработную плату капитал не переносится на ценность товара, а потребляется рабочим. Взамен того равная ему сумма производится вновь, и, сверх того, производится излишек ценности, который достается капиталисту даром. Все это необходимо вытекает из основного принципа, что работа составляет единственный источник ценности. Но вследствие «мистифирующего» характера капиталистического производства весь этот процесс представляется капиталисту в превратном виде 336. Он не понимает, что перенос ценности капитала на произведение совершается рабочими даром, а воображает, что ценность произведений определяется издержками производства. А так как в эти издержки одинаково входит и заработная плата, и покупка материала и орудий, то все это он ставит под одну рубрику затраченного капитала, различая только стоячий капитал, состоящий в зданиях и орудиях, который тратится лишь частью и постепенно, и оборотный капитал, состоящий из материалов и заработной платы, который всецело входит в цену произведений и целиком возвращается в руки капиталиста. Вследствие той же «мистификации» получаемый капиталистом излишек ценности представляется капиталисту вовсе не тем, что он есть на самом деле, то есть результатом даровой работы, а плодом употребления капитала. Поэтому он исчисляется не в отношении к сумме заработной платы, составляющей денежный его источник, а в отношении к совокупному капиталу, затраченному на производство. По совершении оборота капиталист имеет в своих руках неистраченную часть стоячего капитала, да сверх того в цене проданных произведений потраченную часть стоячего напитала и весь оборотный, и, наконец, излишек, который представляется приращением капитала или прибылью (Profit). В существе своем это приращение не что иное, как произведенный рабочими излишек ценности, ибо иного источника оно не может иметь; но при капиталистическом производстве он является в «мистифицированном виде» как прибыль с капитала {Marks K. Das Kapital. Bd Ш. Teil 1. S. 39 f)-

При таком расчете процент прибыли, очевидно, будет разный, смотря по величине употребленного капитала и отношения его и заработной плате. Количество прибыли дано излишком работы над заработною платой, но процентное отношение этого излишка к сумме капитала будет тем меньше, чем больше затраченный капитал.

Отсюда стремление капиталиста к сбережению капитала и к удлинению времени неоплаченной работы. Однако то и другое имеет свои границы, с одной стороны, в способности рабочей силы, с другой стороны, в технических условиях производства. Есть производства, которые требуют большого количества рабочих рук и мало капитала, другие наоборот. Такая же разница оказывается и во времени оборота. Производства, в которых оборот совершается быстро, требуют меньше капитала, нежели те, в которых он происходит медленно. Отсюда, при одинаковом количестве рабочих рук и одинаковой продолжительности работы, совершенно разное отношение прибыли к сумме затраченного капитала. По самому характеру и условиям производства одни производства будут несравненно выгоднее других (Ibid. S. 23 f). При этом существенное значение имеет и личное умение капиталиста вести свое дело целесообразно и бережливо. Чем меньше он употребит капитала, тем процентное отношение прибыли будет больше (Ibid. S. 116).

Однако в капиталистическом производстве есть фактор, который существенно изменяет все эти отношения. Этот фактор есть конкуренция. Она уравнивает прибыли, так что каждый затраченный капитал, оставив в стороне случайные уклонения, получает равный с другими процент прибыли. Через это все затраченные в различных производствах капиталы образуют как бы единый общественный капитал с общим, средним процентом прибыли. Сумма прибыли, равная произведенному работою излишку ценности, остается та же, но она распределяется по различным производствам пропорционально количеству, затраченному в них капиталу (Ibid. S. 132 f).

Такое уравнение, очевидно, может произойти единственно вследствие того, что в производствах с малым капиталом и большим количеством рабочих рук произведения будут продаваться даже изменяемой работою ценности, а в других наоборот. При таких условиях ценность товаров перестает уже быть выражением положенной в них работы, и вся теория ценности, по-видимому, оказывается несостоятельной, как признает и сам автор (Ibid. S. 132). Мистификация тут полная: излишек работы как будто сам отрицает свое происхождение, теряет свой характер и становится неузнаваемым (Ibid. S. 146). Однако все это только кажется.

В отдельных производствах ценность товаров действительно не соответствует положенной в них работе; но в совокупном производстве соответствие остается: общая сумма прибыли определяется суммою затраченной работы, и отношение этой суммы к сумме затраченного капитала определяет средний процент прибыли, которым затем определяется доля каждого. Этой средней прибыли соответствует средний состав капитала, при котором рыночная цена совпадает с реальною ценностью; уклонение же в ту и другую стороны друг друга уравновешивают. В капиталистическом производстве, где господствует анархическая борьба сил, все это, конечно, может установляться только при постоянных колебаниях в обе стороны, но в этих колебаниях обнаруживается тяготение к среднему уровню, определяемому законом ценности. Последний является общим регулятором движения, осуществляясь в нем посредством борьбы частных сил. Капиталистическое производство само ведет к тому, что отдельные производства становятся членами совокупного общественного производства с общим капиталом и средним процентом прибыли (гл. 9 и 10).

Такова теория, посредством которой Карл Маркс думает согласить реальные явления экономической жизни с воображаемым законом ценности. Нетрудно видеть, что тут нет ничего, кроме пустых слов. Утверждается, что сумма получаемых капиталистами прибылей равняется сумме исполненной рабочими даровой работы; но доказательства не представлено никакого. Это равенство только предполагается (Ibid. S. 23), и как скоро это предположение принято, говорит Карл Маркс, так величина прибыли и ее процентное отношение к капиталу определяются отношениями простых, в каждом отдельном случае данных или определяемых цифр. Исследование, замечает он, движется сперва в чисто математической области (там же). Между тем он сам признает, что данным является только избыток продажной цены товара над издержками производства, причем остается тайной, откуда происходит этот избыток (Ibid. S. 21). «Вылупить» этот избыток из прибыли можно только путем анализа (Ibid. S. 22). Очевидно, для того, чтобы прийти к сколько-нибудь точному выводу, надобно сравнить данную цифру прибыли с ценностью излишней работы, но именно этого мы не можем сделать, ибо эта ценность есть фиктивная величина, которая никакому определению не поддается. Тут недостаточно взять количество исполненной работы и вынести отсюда то, что требуется содержанием работников.

По признанию самого Маркса, в ценность произведения входит не одно только количество, но и высшее качество работы. Последнее должно быть сведено на количество; но как это сделать, остается неизвестным. Сказать, что это происходит за спиною работника,— значит отказаться от объяснения. В действительности ценность высшего качества работы определяется предложением и требованием, то есть началом совершенно чуждым количеству работы. Нужно точное указание способа, сведение последнего к первому, а именно это мы у Карла Маркса не находим по той понятной причине, что этим анализом ниспроверглась бы вся его теория ценности. Но этого мало: взявши даже одно количество, мы все-таки ни к чему не придем, ибо по теории требуется не действительно исполненная работа, а общест венно необходимая. Признавая равенство суммы всех прибылей с ценностью излишка работы, Карл Маркс постоянно опускает это обстоятельство. Он выражается так, как будто речь идет о действительно исполненной работе и о ценности, вложенной ею в произведение; между тем ценность определяется не количеством исполненной, а количеством общественно необходимой работы, то есть величиной никому неизвестной, которая может выясняться только из продажной цены произведений, то есть именно из того, с чем следует сравнить сумму работы. Самая эта общественно необходимая работа есть величина постоянно изменяющаяся: каждое улучшение ее сохраняет, и это отражается на ценности уже исполненной работы. А так как улучшения происходят беспрерывно, то и определить общую сумму нет ни малейшей возможности. При таких условиях говорить о равенстве суммы всех прибылей с суммой излишка общественно необходимой работы — значит изрекать слова, лишенные всякого смысла.

В оправдание этого предположения нельзя ссылаться на то, что по теории этот излишек ценности, представляемый прибылью, не может иметь иного источника, кроме излишка работы. «В таком общем исследовании,— говорит Маркс,— всегда предполагается, что действительные отношения соответствуют их понятию, или, что то же самое, действительные отношения изображаются лишь настолько, насколько они выражают свой собственный общий тип» (Ibid. S. 121). Такое искусственное подведение фактов под предвзятую теорию, независимо от принципиальной ее несостоятельности, устраняется уже тем, что, по признанию самого автора, действительные явления находятся в прямом противоречии с теориею. При уравнении прибыли, вследствие конкуренции, ценность произведений вовсе не выражает количества положенной на них работы: в иных она больше, в других меньше. Если же в огромном большинстве случаев этого соответствия нет, то на каком основании можем мы предполагать, что общие суммы равны? Не достаточно сказать, что при колебаниях в ту и другую сторону установляется средняя ценность, а избыток и недостаток друг друга уравновешивают. Надобно доказать, что эта средняя ценность действительно соответствует среднему количеству работы; но доказать этого нельзя, ибо то и другое определяется совершенно разными факторами. Уравнение происходит здесь не вследствие того, что данная масса получает иное распределение, а вследствие того, что невыгодные производства прекращаются, а выгодные — умножаются, и это увеличение и уменьшение совершаются совершенно независимо от количества работы; они определяются спросом.

Несостоятельность этого предположения раскрывается вполне, если мы примем во внимание то начало, которое производит уравнение прибылей, а именно конкуренцию. У Карла Маркса она является как посторонний фактор, взявшийся неизвестно откуда и изменяющий всю тщательно построенную им систему. Но и тут он осторожно воздержался от исследования существа конкуренции и ее способов действия, понятно опять почему: этим рушилась былая теория. В действительности конкуренция состоит в том, что капиталы переносятся туда, где они могут найти наибольшую прибыль; через это предложение увеличивается, и цены падают совершенно независимо от количества положенной на произведение работы. Наоборот, вследствие отлива капиталов от менее прибыльных предприятий цены поднимаются несоразмерно с количеством работы, единственно вследствие того, что предложение не уравновешивает требования. Если единственный источник прибыли заключается в излишке положенной в произведения работы и от суммы работы зависит величина излишка (Ibid. S. 177,201 и др.), то очевидно, вся цель капиталиста будет заключаться в том, чтобы иметь как можно более рабочих и употребить при этом как можно менее капитала. Все капиталы устремятся туда, где это отношение наиболее выгодно. На деле, однако, выходит совершенно противоположное. Сам Карл Маркс признает очевидный для всех факт, что все развитие промышленности основано на громадном умножении капитала, заменяющего работу человеческих рук действием сил природы (Ibid. S. 192, 203 и др.). Производства, требующие значительного количества рук в сравнении с капиталом, суть самые отсталые и наименее производительные (Bd III. Teil 2. S. 292). А если так, то количество работы вовсе не является единственным источником прибыли, и говорить о равенстве суммы прибылей с суммою излишка, положенной в произведения работы, можно только при полном презрении к умственным способностям читателя.

Признавая в конкуренции начало, уравнивающее прибыли, Карл Маркс не может не признать и лежащего в ее основании закона предложения и требования; но он уверяет, что эти факторы объясняют только колебание ценностей, а не средний, нормальный уровень, ибо как скоро и предложение, и требование покрывают собою другое, так они перестают действовать как две противоположные механические силы, которые друг друга уравновешивают (Ibid. Teil 1. S. 169, 170; то же: Ibid. Teil 2. S. 400). Но это значит принимать метафору за реальное отношение, прием, к которому постоянно прибегает Карл Маркс за недостатком доказательств. В действительности удовлетворение потребности не уничтожает действия экономических факторов, ибо потребность возобновляется постоянно и беспрерывно вызывает новое предложение. Равновесие означает только, что предложение достаточно для удовлетворения потребности, так что не оказывается ни избытка, ни недостатка. При избытке цены понижаются, при недостатке они повышаются. Средняя же цена дает то, что Маркс называет ценою производства, то есть покрытие издержек с обыкновенною прибылью. Чем же определяется величина этой прибыли? По теории Маркса, отношением суммы излишка работы к затраченному капиталу; а так как, по собственному его признанию, величина затраченного капитала постоянно растет в отношении к количеству работы, то из этого он выводит закон постоянного падения процента прибыли (Ibid. Teil I. S. 191 f). Но если, умножая капитал сравнительно с работою, капиталист только уменьшает свою прибыль, то зачем нужно ему предпринимать такую невыгодную операцию? Выгода может получиться единственно в том случае, если сам капитал является источником прибыли независимо от работы. В таком случае понятно, что капиталы будут умножаться, и это умножение, вследствие конкуренции, поведет к понижению прибыли. Это и есть то, что происходит в действительности. Наоборот, процент повышается, когда открываются новые поприща и требование на капитал увеличивается. С своей стороны заработная плата точно так же увеличивается и уменьшается сообразно с увеличением и уменьшением спроса на рабочие руки, а так как этот спрос определяется количеством капитала, ищущего приложения, то от роста капитала зависит все благосостояние рабочего класса. Хотя, по теории Маркса, рабочий, продавая свою рабочую силу, получает только плату, достаточную для ее воспроизведения, однако ввиду очевидности он сам принужден признать, что заработная плата доставляет рабочему не одни только скудные средства существования, но и все те удобства, которые соответствуют современному уровню. «Истинная ценность рабочей силы,— говорит он,— зависит не только от физических, но и от исторически развивающихся общественных потребностей, которые становятся второю природою» (Ibid. Teil 2. S. 395). Именно этот уровень потребностей повышается вследствие исторического накопления капитала, которое, умножая производство и понижая прибыль, увеличивает заработную плату и доставляет рабочему более средств для удовлетворения его нужд.

Значение прибыли с капитала всего лучше выясняется в тех отраслях, которые, по теории Маркса, не производят никакой ценности. Такова торговля. Приносимую ею прибыль Маркс объясняет тем, что, не производя ценностей, торговый капитал все- таки входит в общий процесс уравнения, ибо он составляет отрасль промышленного капитала, ту, которая обращена на реализацию произведенной ценности (Ibid. S. 265, 266). Но уравнение прибылей может происходить только между отраслями, которые сами по себе приносят прибыль; если же отрасль не производит никакой ценности, то она не может и участвовать в процессе уравнения. К довершению противоречия Карл Маркс принужден признать, что торговая прибыль предшествует капиталистическому производству; исторически это — первая прибыль с капитала, которая появляется в экономической области (Ibid. S. 271). Как же это объяснить? Сам Маркс дает требуемое объяснение, исчисляя те выгоды, которые приносит отделение торгового капитала от промышленного: оно сокращает время оборота, расширяет рынок, дает производителю возможность обратить вырученный из продажи произведений капитал на новое производство, уменьшает самое количество потребного на оборот капитала (Ibid. S. 259, 264). Но кроме пользы, приносимой производству, он доставляет бесчисленные выгоды потребителю, который получает товар в нужном для него количестве и качестве. В этом и заключается причина раннего его появления, совершенно независимо от капиталистического производства. За все свои хлопоты и издержки купец, очевидно, должен быть вознагражден; однако вовсе не тем, что производитель уступает ему часть произведенной рабочими ценности, как уверяет Маркс: продавши товар купцу, производитель покрыл свои издержки и получил определяемую предложением и спросом прибыль. Надбавка над этою ценой оплачивается потребителем в вознаграждение за доставленные ему купцом выгоды. В этом и состоит меновая ценность товаров: по самому существу отношения это — то, что потребитель готов за него дать. Продавец, разумеется, стремится получить как можно больше, а покупатель дать как можно меньше. Конкуренция уравнивает цены и понижает их до того уровня, при котором и производитель, и торговец могут покрывать свои издержки и получать среднюю прибыль, зависящую от количества существующих капиталов и отношения их к потребностям промышленности. «В конкуренции,— говорит Маркс,— все представляется ложно, то есть превратно» (Ibid. S. 212). В действительности конкуренция выясняет наглядно то, что лежит в самом существе отношений. Превратна только теория, которая заменяет вымыслами то, что есть на самом деле.

Еще яснее выказываются эти отношения в различии процента с капитала и прибыли предпринимателя. Карл Маркс подробно разбирает этот вопрос. В противность Прудону и Родбертусу, он совершенно верно признает процент с капитала платою за его употребление (Ibid. S. 336-339). Но по его теории это употребление состоит единственно в возможности обирать рабочих (Ibid. S. 341), ибо только отсюда получается прибыль. Часть этой прибыли производитель отдает капиталисту, у которого он занял деньги, а остальное он оставляет себе. Какая это часть, это, по признанию Маркса, определяется исключительно предложением и требованием. Здесь нет нормальной цены, к которой тяготеют эти отношения, а потому взаимодействием противоположных сил определяются не одни колебания, но и самое существо ценности (Ibid. S. 341). И это определение имеет несравненно более устойчивости, нежели уравнение прибыли. Вследствие общности и подвижности денежного капитала и обширности рынка, на котором он вращается, тут силою конкуренции устанавливается общий для всех средний процент, известный для каждого данного момента, тогда как средняя прибыль получается только путем трудного расчета из средней прибыли в различных отраслях и всегда остается чем-то туманным (Ibid. S. 351-354). Оказывается, следовательно, вопреки изложенной выше теории, что предложение и требование, покрываясь, не уничтожают друг друга, а приводят к средней цене. Оказывается также, что ценность употребления капитала, в отличие от ценности употребления рабочей силы, а также и от ценности всех других товаров, не определяется исключительно тем, что нужно для восстановления капитала в первоначальном виде, а дает излишек, представляющий пользу,"приносимую капиталом. Результатом этого процесса, говорит Карл Маркс, является отделение капитала от производства как самостоятельного фактора, который сам собою производит свой прирост. Это — деньги, рождающие деньги. Этим превратным представлением довершается «мистификация» капитала, который является каким-то фетишем, одаренным таинственною силою, подобно скрытым качествам схоластиков (Ibid. S. 377,378,381,385).

В действительности тут никакой мистификации нет; она порождается только превратной теорией автора. Само по себе дело ясно как день. Коли процент с капитала есть плата за его употребление, то есть справедливое вознаграждение за приносимую им пользу, то она составляет одну из необходимых издержек производства, которая наравне с самою суммою затраченного капитала входит в цену произведений и окончательно оплачивается потребителем. Если бы цена товара не покрывала издержек, в том числе и уплаты процента за пользование капиталом, то предприниматель не стал бы производить и занимать для этого деньги. Количество работы, которою может располагать капиталист, тут ровно не при чем. Процент за большой капитал при малом количестве рук уплачивается совершенно в том же размере, как и за малый капитал при большем количестве рук. Плата за употребление капитала имеет место даже там, где вовсе не приводится в действие рабочая сила. Купец занимает деньги на покупку товара, который он затем перепродает с покрытием издержек и с большею или меньшею прибылью. Наемная цена дома, которая есть плата за употребление стоячего капитала, имеет совершенно одинаковое значение, нанимается ли дом для фабрики, для склада товаров или для жилья. Разница состоит лишь в том, что когда дом нанимается для промышленных целей, наемная плата входит в цену произведений, а когда он нанимается для собственного жилья, она выплачивается из дохода. Все это совершенно просто и не подлежит ни малейшему сомнению. Нужно особенное старание затемнить вопрос для того, чтобы в плате за употребление вещи видеть какую-то мистическую силу, рождающую что-нибудь из ничего. Когда Карл Маркс производит процент капитала из прибыли, получаемой в капиталистическом производстве обиранием рабочих, он противоречит собственному признанию, что процент капитала исторически предшествует капиталистическому производству (Ibid. S. 353, 361). Он называет даже капитал, приносящий процент, допотопною формою капитала, которая встречается в самых разнообразных общественных формациях (Ibid. S. 132). Но это не мешает ему рядом с этим утверждать, что «только разделение капиталистов на денежных и промышленных превращает часть прибыли в процент, и только конкуренция между этими двумя разрядами капиталистов создает высоту процента» (Ibid. Teil 1. S. 355). Как видно, за последовательностью автор не гонится.

За вычетом процента с капитала, остальная часть прибыли представляется в виде вознаграждения за труд предпринимателя. Он сам является как бы работником высшего разряда (Ibid. S. 365-366). Однако, говорит Маркс, и это не более как призрак. Доказательством тому служат рабочие товарищества и акционерные компании, в которых труд ведения предприятия оплачивается особым жалованием, и затем все-таки остается дивиденд, представляющей прибыль (Ibid. S. 369, 374). Последняя зависит исключительно от произведенного рабочим излишка ценности, то есть от степени обирания рабочих (Ibid. S. 373). По замечанию Маркса, это выделение жалования за работу по ведению дела из общего дохода предприятия установляется везде, где предприятие получает общест венный характер. Он уверяет даже, что акционерные общества представляют отрицание капитала как частной собственности в пределах капиталистического производства (Ibid. S. 423). Это — первый шаг к полному превращению капитала в общественное достояние.

Нетрудно видеть, что и это все основано на софизмах. В отличие от вознаграждения за ведение предприятия, дивиденд, с одной стороны, представляет проценты с капитала, вложенного в предприятие, а с другой стороны, он заключает в себе элемент, о котором Карл Маркс осторожно умалчивает, хотя это дело очевидное и весьма известное, а именно риск, который всегда падает на собственника. Получающий определенное жалование нередко участвует в выгодах предприятия, но если он не акционер, он не несет убытков, которые все терпит хозяин. Их не несут и рабочие, производящие так называемый излишек. А этот риск составляет существенный элемент всякого предприятия, которое подвержено разного рода случайностям. Чем обширнее предприятие, тем более оно требует знания условий и соображения обстоятельств. Тут необходимы расчетливость, предприимчивость, энергия, умение собрать вокруг себя людей и внушать им доверие — качества, которые редко встречаются в человеке и одни обеспечивают успех. Иногда одно имя привлекает к себе громадные капиталы и становится источником или крупных барышей, или разорения. Мы видели это на примерах Суэцкого канала и прорытия Панамского перешейка. Поэтому инициаторы предприятия обыкновенно и остаются главными его руководителями. Управление текущими делами составляет тут второстепенный элемент. Главный источник выгод и убытков заключается в высшем руководстве, которое принадлежит хозяину. Это прилагается к акционерным предприятиям, в которых главным руководителем обыкновенно является одно лицо. Видеть в них отрицание частной собственности можно только закрывши глаза на действительность и переставши различать понятия. Акционерные общества не суть юридические лица, отличные от членов, как благотворительные учреждения, общины или государства. Каждый акционер есть собственник общественного капитала соразмерно с долею своего участия. Акционерная фирма не только не является отрицанием частной собственности, а напротив, разливает частные капиталы в массах, призывая к участию в общих предприятиях многое множество лиц, которые не имеют ни средств, ни возможности заводить предприятие на свой собственный счет и риск. Это — высшее торжество личной инициативы и самодеятельности, которые проявляются здесь тем в большей степени, что все это совершается путем свободы: всякий волен входить в общество и из него уходить, и никому не возбраняется затевать какие угодно предприятия на свой собственный страх и риск. Все это совершенно противоположно бюрократическому управлению, которое действует путем регламентации и монополии, не на свой риск, а на общественные, то есть чужие деньги. Не видеть этого коренного различия можно только при полном непонимании характера и свойств общественного уравнения. Потому нельзя видеть в акционерных обществах и синдикатах, как бы они ни были обширны, переход от частного хозяйства к государственному. Между тем и другим есть принципиальное различие: одно есть явление личной инициативы и самодеятельности, другое есть отрицание этих начал. В одном случае все происходит борьбою и соглашением частных лиц, в другом принудительным действием сверху. Тут вопрос идет ни более, ни менее как о существовании или несуществовании человеческой свободы в области экономической деятельности, то есть в отношениях человека к физической природе и в устройстве своего материального быта. Решение его в положительную или в отрицательную сторону ведет к совершенно противоположным формам общественного быта.

Карл Маркс старается приложить свою теорию и к поземельной ренте; но тут уже внутренние противоречия системы выступают во всей своей яркости. Так как излишек ценности признается исключительно произведением труда, то и рента, так же как и процент с капитала, может получаться только из этого излишка путем вымогательства из рабочих. Рента есть та часть излишка, которую землевладелец перехватывает себе в силу права собственности (Ibid. S. 157,174,188). Чем же она определяется? «Высота поземельной ренты (а с нею ценность земли),— говорит Маркс,— развивается в процессе общественного развития как результат совокупной общественной работы. Через это увеличивается, с одной стороны, рынок и спрос на произведения земли, с другой стороны, непосредственно спрос на самую землю как конкурирующее условие всех возможных, даже и не земледельческих отраслей производства. Ближайшим образом рента, а с тем вместе и ценность земли развивается с рынком для произведений почвы, следовательно, с ростом неземледельческого населения, его потребностей и его спроса, частью на средства пропитания, частью на сырые материалы» (Ibid. S. 177). Этим определяется и количество потребной на произведения работы. «Общественная потребность,— говорит Маркс,— т. е. потребительная ценность на общественной степени, является здесь определяющим началом для количества общественного совокупного рабочего времени, падающего на различные отрасли производства. Но это — тот самый закон, который оказывается и на отдельных товарах, именно, что их потребительная ценность есть предположение их меновой ценности, а с тем вместе и их ценности вообще» (Ibid. S. 176).

Таким образом, в конце исследования опровергается именно то, на чем строилась вся теория. Точкою отправления было положение, что для определения меновой ценности мы должны отрешиться от всякой потребительной ценности, так чтобы не оставалось ни единого ее атома, а в конце нам говорят, что именно потребительная ценность служит основанием и определяющим началом меновой ценности. Сколько ни трудись рабочий, цена произведения определяется тем, что потребитель готов за него дать. К чему же служили три толстых тома, наполненные всевозможными умственными фокусами?

И это, по признанию Маркса, относится ко всем товарам. Отличие земледелия от других отраслей заключается лишь в том, что в промышленности вообще, хотя процентное отношение заработной платы к затраченному капиталу постоянно уменьшается, однако сумма заработной платы абсолютно растет; в земледелии же, с развитием производства, сумма заработной платы, которая тратится на один и тот же участок, уменьшается не только относительно, но и абсолютно, ибо рабочие руки заменяются машинами; а границы земли не допускают беспредельного расширения производства (Ibid. S. 177). Но этим самым опровергается теория, производящая ценность из работы, ибо при этом предположении очевидно, с уменьшением работы должны уменьшаться и производимая ею ценность, следовательно, и рента, которая с нее получается, а на деле, по признанию самого Маркса, выходит наоборот: с развитием производства вследствие увеличивающегося спроса на произведение рента растет. Противоречие тут явное.

Для выяснения проистекающих отсюда несообразностей Карл Маркс исследует различные формы поземельной ренты. Он отличает дифференциальную и абсолютную ренту. Первая, согласно с теорией Рикардо, проистекает из разности в качестве земель или выгодности положения. Распространение на земледелие закона уравнения прибылей ведет к тому, что и здесь установляется средняя прибыль на затраченный в производстве капитал; но затем лучшие земли дают больший или меньший избыток, который и составляет чистый доход землевладельца, или поземельную ренту. Очевидно, что этот избыток проистекает не из труда, а из действия сил природы, и это признает сам Карл Маркс: «Избыток прибыли,— говорит он,— проистекает не из капитала, а из применения монополизированной силы природы капиталом. При таких условиях избыточная прибыль превращается в поземельную ренту» (Ibid. S. 180). Однако он тут же утверждает, что «сила природы не есть источник избыточной прибыли, а только естественная ее основа, ибо она составляет естественную основу исключительно возвышенной производительной силы работы. Вообще, потребительная ценность есть носитель, но не причина меновой ценности. Та же самая потребительная ценность, если бы она могла получаться без работы, не имела бы меновой ценности, но сохраняла бы, как и прежде, свою естественную полезность как потребительная ценность. Но, с другой стороны, вещь не имеет меновой ценности без потребительной, следовательно, без такого естественного носителя работы» (Ibid. S. 187).

Читатель, не довольствующийся словами, приходит в полное недоумение. Он спрашивает, в чем заключается различие между основанием и источником, между носителем и причиной? На это он не находит ответа. Коли под именем основания следует разуметь чисто страдательную опору для совершенно чуждого ей здания, то это не прилагается к силам природы, которые являются деятельным началом в производстве. Как таковое они в земледелии составляют источник ценности, ибо они производят тот избыток полезных, а потому ценных вещей, который служит источником поземельной ренты. Если из двух десятин, к которым прилагается одинаковое количество труда, одна вследствие лучших естественных условий дает 50 пудов пшеницы, а другая — 100, то этот избыток, очевидно, произведен действием сил природы, а с избытком полезности связан и избыток ценности, ибо произведенная при разных условиях пшеница на рынке продается по одинаковой цене. Столь же мало можно утверждать, что потребительная ценность есть только мертвый носитель, а не действительная причина меновой ценности. По собственному приведенному выше признанию Маркса, потребность является определяющим началом количества работы, а потому и меновой ценности произведений. От степени полезности вещи зависит то, что потребитель готов за нее дать. Самое производство вызывается потребностью; удовлетворение ее составляет для него цель, а потому отрицать значение потребительной ценности для определения меновой можно только вопреки очевидности. Конечно, есть вещи весьма полезные и не имеющие никакой меновой ценности, но это происходит оттого, что тут нет мены. Вещи, существующие в неограниченном количестве и доступные всем, не составляют предмета обмена. Такого рода аргументами можно разве только забавлять детей.

Тут оказывается и другое противоречие. По теории Маркса, уравнение прибылей ведет к установлению средней прибыли, определяемой средними условиями производства, соответствующими нормальному количеству работы; уклонение же в обе стороны взаимно восполняются и уравновешиваются. Только при этом условии сумма прибылей совпадает с суммою произведенного работою излишка ценностей- Между тем сам Маркс признает, согласно с теорией Рикардо и тем, что есть в действительности, что в земледелии определяются не средними, а худшими условиями производства (Ibid. S. 197), ибо только при достаточной высоте цены разработка земель, находящихся в худших условиях, может вознаградить издержки. Стало быть, тут не может быть речи ни о восполнении недостатка избытком, ни о совпадении суммы прибылей с суммою ценностей, измеряемых количеством работы. Самые цены определяются здесь не количеством положенной на произведения работы, а потребностями населения: они растут с умножением населения.

То же самое относится и к другой форме дифференциальной ренты, вытекающей из последовательного приложения капитала к одной и той же земле. При интенсивном хозяйстве большая затрата капитала дает меньшую прибыль и окупается только при высоких ценах на произведения. Карл Маркс приравнивает эту форму к первой. Но тут возникает вопрос об отношении капитала к поземельной ренте. Последняя является не только платою за действие сил природы, но и процентом за положенный в землю капитал. Сам Карл Маркс признает, что с развитием производства последний элемент является преобладающим (Ibid. S. 215). Но так как капитал здесь связан с землею, следовательно, лишен всякой подвижности, а прибавление новых капиталов дает меньшую прибыль, то и уравнение прибылей путем конкуренции здесь неприложимо. При повышении цен прежде положенный капитал приносит высший процент, который и поступает в ренту. Конкуренция понижает прибыль только разработкой новых земель и понижением цены перевозки, что и составляет обычное явление в современном мире. Этим уничтожается монопольное значение поземельной собственности.

Кроме признаваемой всеми экономистами дифференциальной ренты, Карл Маркс изобрел еще абсолютную ренту, которая получается с худших земель. По теории Рикардо, обработка земель, находящихся в худших условиях, дает только процент с капитала и вознаграждение за работу, но не приносит ренты; последняя составляет излишек против этих двух факторов. Карл Маркс утверждает, что при капиталистическом производстве этого быть не может, ибо землевладелец в силу своего монопольного права не дозволит обработки своей земли, если он с нее не может получить ренты (Ibid. S. 287). Правда, мелкий собственник может сам обрабатывать худшую землю, довольствуясь вознаграждением за свою работу; но Маркс уверяет, что обработка земли самим собственником на практике является только в виде исключения. Как правило, капиталистическое производство исключает собственную обработку земли (Ibid. S. 283). Ввиду повсеместного распространения мелкой собственности и в Европе, и в Америке такое утверждение представляется довольно смелым посягательством на истину. Сам Карл Маркс при разборе различных видов поземельного владения не может не признать существования крестьянской собственности, но он старается по возможности умалить ее значение. По его мнению, она имеет ту специфическую невыгоду, что она порождает иллюзию, будто земля имеет цену независимо от труда, положенного на ее обработку. Мелкий собственник покупает клочок земли и воображает, что в доходе с этой земли он получает процент с затраченного на покупку ее капитала. Между тем капитал его только перешел в другие руки и для него пропал; сам же он никакой ценности не получил взамен, ибо земля как известное пространство почвы, которым можно пользоваться, и понятие ценности суть две величины несоизмеримые (Ibid. S. 312). Все, что он приобрел, это — возможность работать, не отдавая другому произведенного его трудом излишка и получая таким образом поземельную ренту, которая присваивается землевладельцем (Ibid. S. 342-344). «Затрата денежного капитала на покупку земли,— говорит Маркс,— не есть вклад землевладельческого капитала. Она составляет, напротив, уменьшение капитала, которым крестьяне могут располагать в области своего производства. Она уменьшает настолько объем их производительных средств и суживает поэтому экономическое основание воспроизведения. Она подчиняет крестьянина ростовщичеству, ибо в этой сфере настоящий кредит редко встречается. Она составляет препятствие земледелию, даже когда покупка совершается в больших имениях. Она в действительности противоречит капиталистическому производству, для которого задолженность землевладельца, все равно, унаследовал ли он или купил свое имение, совершенно безразлично» (Ibid. S. 345).

Итак, если я, владея капиталом, употреблю его на покупку земли в виду получения с нее дохода, то это не более как иллюзия. На общечеловеческом языке меновою ценностью вещи называется то, что за нее дают. Так как земля составляет предмет мены и за нее платят деньги, то, очевидно, и она имеет ценность. Но по теории Маркса выходит совсем не то. Не будучи произведением труда, земля никакой ценности не имеет и никто покупать ее не может. Заключивши такую сделку, я только отдал свой капитал даром. Если капитал большой, то землевладелец может еще вознаградить себя обиранием рабочих, но если крестьянин, не подозревая, что земля не имеет цены, платит за нее деньги, то он только урезывает свои средства и обрекает себя на всякого рода невзгоды. «Мелкая собственность,— говорит Маркс,— порождает стоящий вне общества класс варваров, который соединяет всю грубость первобытных общественных форм со всеми муками и нищетою образованных страною» (Ibid. S. 348). Действительно, мелкая поземельная собственность радикально противоречит социалистическим теориям и составляет самую сильную против них преграду: как же не стараться уничтожить ее всеми мерами?

Как бы то ни было, надобно знать, каким образом землевладелец может получить ренту даже из совершенно плохой земли. Карл Маркс объясняет это тем, что земледелие есть самое отсталое из всех производств. Сравнительно с обрабатывающею промышленностью количество рабочих рук в отношении к затраченному капиталу весьма велико, а потому и производимая ценность, а с нею и нормальная прибыль, больше обыкновенных; но так как вследствие конкуренции прибыли уравниваются, то цена произведений, определяемая издержками производства с обыкновенным процентом прибыли, всегда ниже истинной их ценности, определяемой количеством работы. Существование поземельной собственности не допускает, однако, понижения рыночной цены до цены производства. Всегда остается разница, которая и составляет абсолютную ренту. Она может быть больше или меньше, смотря по требованию на произведения; но уничтожиться она не может, ибо промышленная прибыль вследствие избытка капитала, находящего здесь безграничное приложение, всегда ниже земледельческой (Ibid. S. 291, 296).

Из этого прямо следует, что чем хуже земля, тем более требуется рук для ее обработки, и чем менее в нее полагается капитала, тем больше прибыль, а потому тем выше рента. При малой производительности работы уменьшается и предложение, которое не покрывает все возрастающего спроса на произведения; следовательно, цены должны расти. Таким образом, вся выгода землевладельцев состоит в том, чтобы обрабатывать самые плохие и неудобные земли, нанимать для этого как можно больше рабочих и употреблять как можно меньше капитала. При этих условиях они будут получать наибольшую ренту. К такому очевидному абсурду приводит эта удивительная теория. Она служит достойным завершением всей системы.

В заключение сводятся к общему итогу результаты всей предыдущей критики. «Вульгарная политическая экономия», по выражению Карла Маркса, признает три источника дохода: земля дает ренту, капитал приносит процент, работа доставляет наемную плату. Но такое сопоставление, говорит он, представляет чистую бессмыслицу. «Эти три мнимых источника ежегодно производимого богатства принадлежат к совершенно разнородным сферам и не имеют ни малейшей аналогии между собою. Они относятся друг к другу, как нотариальные пошлины, красная репа и музыка» (Ibid. S. 349). Земля как явление сил природы не имеет никакой ценности. «Ценность есть работа; а потому избыток ценности не может быть землей». Плодородие почвы ведет лишь к тому, что известное количество работы, следовательно, ценности, распространяется на большее количество произведений. С другой стороны, капитал есть только известное исторически сложившееся общественное отношение, а именно монополизация средств производства небольшою кучкою людей. Представлять это общественное отношение источником дохода, т. е. известной потребительной ценности, совершенно нелепо, ибо это два несоизмеримые понятия. Как продукт работы,, эти средства имеют ценность, но сами по себе они не в состоянии прибавить себе ценности, ибо ценность не рождает ценности: бессмысленно говорить, что ценность имеет более ценности, нежели она имеет. Наконец, превращение работы в товар, имеющий ценность, есть чистое противоречие. Как источник ценности, работа сама ценности не имеет: ценность имеет не работа, а рабочая сила (Ibid. S. 349-353).

Все эти бессмыслицы и несообразности, говорит Маркс, проистекают из того, что в капиталистическом производстве все представляется в превратном и как бы заколдованном виде (Ibid. S. 362, 366): но надобно только разоблачить эту мистификацию, раскрыть тайну капиталистического производства, и тогда все представится совершенно ясным. Эта тайна заключается в том, что единственный источник ценности есть работа, а потому она одна может быть источником дохода. Доход капиталиста получается только обиранием рабочих, присвоением его части произведенной ими ценности, а доход землевладельца присвоением себе части капиталистической прибыли. Все это происходит вследствие исторического процесса, разъединяющего рабочую силу и средства производства, которые становятся монополией класса капиталистов в противоположность классу рабочих. Эта борьба наполняет собою историю: но окончательно она должна привести к победе рабочего класса и к воссоединению рабочей силы с средствами производства. Последние должны составлять достояние всех и находиться под общим контролем. В этом только и может состоять свобода в экономической области, которая, по существу своему, как отношение человека к силам природы всегда подчиняется законам необходимости. Истинное царство свободы начинается только за этими пределами (Ibid. S. 355).

Карл Маркс откровенно высказывает здесь то, что тщетно стараются скрыть другие социалисты, именно, что социалистическое производство есть полное отрицание человеческой свободы в экономической области. Свободная деятельность человека, которая ведет и к разделению труда, и к разъединению капитала и рабочей силы, и к образованию классов, и к борьбе экономических сил, а с тем вместе и к высшему развитию, представляется только произведением временного исторического процесса, переходною ступенью, которая должна окончательно уступить место полному закабалению лица в общественную организацию. Нечего распространяться о том, что все это не более как безобразный вымысел, не имеющий ничего общего с действительностью и не могущий служить идеалом для человека, сколько-нибудь сознательно относящегося к условиям и задачам человеческой жизни. Свобода не есть преходящее явление, а вечный элемент человеческого духа, без которого нет жизни, достойной человека. И чем более она развивается, тем более она охватывает все стороны человеческой деятельности. Идеал человечества может состоять только в возможно полном ее расширении, а никак не в порабощении лица всеохватывающей общественной организации. К этому именно идеалу свободы ведет история, которая представляет процесс не закрепления, а постепенного раскрепления человека. Древнее рабство заменяется средневековым крепостным правом, а крепостное право — общею свободою Нового времени. Последняя одна отвечает истинной природе и назначению человека, а потому она представляет не преходящее только явление, а прочное и окончательное приобретение человечества. Из свободы рождаются и все те экономические отношения, которые характеризуют современный порядок вещей и которые Карл Маркс считает превратным и заколдованным миром. В силу свободы рабочий продает свой труд как товар за договоренную плату. Цена его может быть больше или меньше, смотря по обстоятельствам, но первое и главное условие возвышения заработной платы состоит в возрастании капитала, от которого зависит все развитие производства. Последний, накопляясь все более и более и передаваясь от поколения поколению, является главным двигателем экономического прогресса. Он составляет источник того материального благосостояния, которое так широко развито у образованных народов. От него зависит и постепенное поднятие рабочего класса, о котором свидетельствуют явления современности. Вся экономическая история человечества есть не что иное, как развитие капитализма с самых первых времен человечества и до нашего времени. И это не ведет к сосредоточению капитала в немногих руках, как уверяет Маркс; напротив, капитал все более и более развивается в массах. Всего менее этот процесс ведет к сосредоточению капитала в руках государства. Капитал всегда был и есть произведение свободной деятельности человека, обращенный на покорение сил природы, а потому он принадлежит отдельным лицам, которые думают, чувствуют, работают, сберегают, а не обществу, которое представляет только фиктивное юридическое лицо. То, что Марксу представляется превратным и заколдованным миром, есть самая живая действительность, а то, что он ставит на ее место, есть только плод туманных фантазий, в основании которых лежит чистая бессмыслица. Последователи Маркса развили из его беглого очерка целую систему исторического или экономического материализма, который ныне составляет один из ходячих взглядов на историю. По этой теории, господствующие

в человеческих обществах понятия являются лишь отражением существующего общественного строя; последний же зиждется исключительно на экономическом быте, представляющем известное отношение человека к материальному миру. Это отношение составляет поэтому основное начало исторического развития. Так же, как и материальный мир, к которому он принадлежит, экономический быт подчинятся законам необходимости, в силу которых он развивается в трех ступенях: первая есть первобытное хозяйство, в котором рабочая сила и средства производства находятся еще в непосредственном единении; вторая есть капитализм, в котором они разобщены, наконец, третья есть социализм, представляющий окончательное их воссоединение, но в высшей форме. Вторая ступень есть та, в которой человечество живет в настоящее время; последняя же составляет задачу будущего. Процесс экономического развития ведет к ней неотразимо.

Конечно, ни один серьезный историк не может разделять этих взглядов, представляющих полное извращение истории. Они могут найти себе доступ только среди крайнего невежества. Служебный элемент исторического развития признается здесь господствующим. Владычество человека над материальным миром составляет, бесспорно, условие высшего, духовного развития, но последнее не им определяется, а напротив, именно духовное развитие дает человеку средства покорить природу и сделаться царем земли. Развитие свободы, которое составляет существенное содержание истории и которым определяется самый экономический быт, коренится не в материальных отношениях, а в человеческом самосознании. На своих глазах мы могли видеть, как в России и в Соединенных Штатах гражданский строй, основанный на рабстве, во имя высших нравственных начал заменился порядком, основанным на свободе. Всего менее есть повод предполагать, что последний, в свою очередь, заменится новым, всеохватывающим порабощением человека. Такие мечты могут блуждать только в непривычных к мысли головах.

Сам Карл Маркс, ограничиваясь критикой существующего экономического строя, не представил изображения того порядка вещей, которым он думал его заменить. Это пытались сделать французские социалисты, о которых будет речь ниже. О них, как и обо всех своих соперниках, Маркс отзывался с величайшим презрением. Себя одного он считал основателем научного социализма и пророком будущего. Прудона он уже в раннюю пору своей деятельности подверг едкой критике, 337 обзывая его мелким мещанином, опутанным сетью господствующих понятий и неспособным разгадать тайну капиталистического производства. В «Капитале» Маркс говорит о знаменитом французском социалисте, что он «с своим обычным,

величающим себя научным шарлатанством протрубил о своем бессмысленном представлении как о вновь открытой тайне социализма» (Ibid. Bd Ш. Teil 2. S. 14). Этот отзыв еще с гораздо большим основанием можно приложить к нему самому. У Прудона, несмотря на все его софизмы, был все-таки ясный ум и недюжинный талант; он любил щеголять парадоксами, но он не изобретал совершенных бессмыслиц вроде общественно-необходимого времени как мерила ценностей. Можно думать, что именно вследствие этого его учение было менее пригодно как орудие борьбы. Когда сравниваешь те бессмыслицы, которые лежат в основании учения Маркса, с тем значением, которое придается им в умах миллионов людей, можно прийти в некоторое изумление. Влияние Маркса в современном мире представляет, можно сказать, самый колоссальный пример человеческой глупости, какой встречается в истории мысли. Объясняется это тем, что когда говорят страсти, разум молчит. И чем более нелепость облекается в туманные представления и прикрывается мнимо-научною фразеологией, в которой никто не в состоянии раскрыть настоящего смысла, тем легче выдавать их за глубокие истины и тем с большею жадностью они воспринимаются умами, не привыкшими связывать понятия. Когда рабочим твердят, что все материальные блага, которыми пользуется человечество, суть их произведение, и что они лишены их только благодаря тому, что их всякими обманами и неправдами обирают капиталисты, и когда эта проповедь зависти и ненависти опутывается целым аппаратом учености, в котором они ровно ничего не смыслят, то как не поддаться такому искушению? Как орудие борьбы, учение Маркса незаменимо, и именно по своей полной бессмыслице. Но как объяснить тот слабый отпор, который он встречает в образованных классах и даже в мире ученых? Нельзя не сказать, что в этом обнаруживается то понижение общего умственного уровня, которое составляет неизбежное последствие господства реализма. Для нынешних людей факт является решающим началом, а способность связывать понятия затмевается, если не исчезает совершенно. В экономической области факт тот, что массы волнуются и увлекаются учением Маркса; стало быть, с этим явлением нельзя не считаться и надобно войти с ним в компромисс. И вот мы видим в Германии целую группу ученых, которые Родбертуса и Маркса признают глубокими мыслителями и усваивают себе если не все учение целиком, то по крайней мере значительную часть проповедуемых ими начал. Такое отсутствие разумной критики свидетельствует о весьма невысоком уровне современной науки. Нужно много работы, чтобы человечество могло выбиться из той трясины, в которой оно застряло благодаря отрицанию рациональных начал. Здравые понятия заменяются утопиями, с которыми реалистическая наука не в силах бороться. И вот мы видим, с одной стороны, сплошные массы, которые чистую нелепость признают безусловною истиной и во имя ее готовы разрушить весь исторически сложившийся общественный строй, с другой стороны, разобщенную интеллигенцию, лишенную всякой рациональной точки опоры, не знающую за что ухватиться и готовую идти на всевозможные сделки. Таково положение современных европейских обществ. При таких условиях только внешняя сила в состоянии противостоять напору фанатизированных масс. В этом состоит объяснение современного милитаризма. •