2. ОБРАЗОВАНИЕ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ В РОССИИ.

К 80-м годам прошлого века социалистическое движение, исчерпав ресурсы классического народничества, обрело новое «теоретическое» дыхание в марксизме. Возникнув как интел­лектуальное отражение раннего промышленного капитализма [37] в англосаксонских странах, марксизм в последней чет­верти века, едва миновав зенит популярности, находился в преддверии коренной внутренней метаморфозы, названной позднее бернштейнианской ревизией. Российские радикалы восприняли данную идеологию в ее первозданной чистоте.

Этот исторический феномен российского марксизма — дис­куссионная историографическая проблема наших дней. Поче­му идеологический продукт индустриального развития запад­ноевропейских стран столь прочно укоренился в архаической стране и оказал столь сильное воздействие на всю ее истори­ческую судьбу?

Как минимум две причины популярности марксизма оче­видны:

— высокие темпы развития капиталистических явлений в экономической и социальной жизни России, значительный численный рост промышленных предприятий и занятых на них рабочих;

— значительная часть российской молодежи, оказавшаяся в европейских странах в результате вынужденной эмиграции или с целью получения образования, стала очевидцем утверж­дения западного пролетариата как самостоятельной полити­ческой силы. Во многом решению этой исторически прогрес­сивной задачи способствовал марксизм. Не поддаться его ин­теллектуальному «обаянию» было чрезвычайно трудно.

Существенная же причина заключалась в сопряжении (со­впадении) марксизма и большинства почвенных идеологичес­ких систем в одном чрезвычайно важном моменте.

Наиболее яркой фигурой среди русских революционных эмигрантов был Георгий Валентинович Плеханов (1856— 1918 гг.). Оказавшись в Европе в свои 24 года, этот молодой человек уже был к тому времени довольно популярен среди молодых российских радикалов. Его знали как оратора, выс­тупившего на первой в России политической демонстрации у Казанского собора (1876г.), как многообещающего лидера одной из последних народнических организаций «Черный пе­редел», ориентировавшегося в своей тактике на пропаганду социалистических идей в противоположность террористичес­кой тактике «Народной воли».

Происходивший из семьи средних по достатку тамбовских помещиков, получивший хорошее образование (гимназия в Воронеже, юнкерское училище, Горный институт в Петербур­ге), Плеханов стал одним из самых эрудированных и интелли­гентных русских революционеров конца XIX — начала XX ве­ка. Его отличали огромные личные способности, большое тру­долюбие, высокая дисциплинированность, целеустремленность. Эти качества в соединении с безупречной честностью, искрен­ним сочувствием к страданиям обездоленных людей не могли не породить крупную, хотя и весьма противоречивую фигуру российского освободительного движения. В эмиграции он на­чал интенсивно изучать марксистскую литературу, а в 1883 году вместе со своими единомышленниками, бывшими активными народниками — П. Аксельродом, известной на всю страну Ве­рой Засулич, стрелявшей в петербургского генерал-губерна­тора и, тем не менее, оправданной судом присяжных, Львом Дейчем и Н. Игнатьевым — организовал группу «Освобожде­ние труда». Свою цель члены группы видели в переводе марк­систских произведений на русский язык и пропаганде их сре­ди русской мыслящей общественности. За 20 лет своего суще­ствования [38] группа вполне реализовала свою задачу, вне­сла существенный вклад в превращение марксизма в существенный элемент развития всей общественной мысли в России на рубеже веков.

Г.В. Плеханов в своих работах «Социализм и политичес­кая борьба» (1883) и «Наши разногласия» (1885) предпринял одну из первых в истории российской общественной мысли попытку анализа происходивших в стране процессов с марк­систских позиций. И на основе новейших для того времени статистических данных, экономических исследований убеди­тельно доказал факт существования капиталистического уклада в стране: «Если... мы... спросим себя, пройдет ли Россия через школу капитализма, то не колеблясь, можем ответить новым вопросом — почему же бы ей и не окончить той шко­лы, в которую она уже поступила? Все наиболее новые, а потому наиболее влиятельные течения нашей общественной жизни, все наиболее знаменательные факты в области произ­водства и обмена имеют один несомненный и бесспорный смысл: они не только расчищают дорогу капитализму, но и сами яв­ляются необходимыми и в высшей степени важными момен­тами его развития. За капитализмом вся динамика нашей об­щественной жизни, все те силы, которые развиваются при движении социального механизма... Главный поток русского капитализма пока ещё невелик ... но в этот поток со всех сторон направляется такое множество великих и крупных ручейков, ручьев и речек, что общая масса направляющейся к нему воды огромна, и быстрый, сильный рост потока не под­лежит сомнению. Его уже нельзя остановить, еще менее его можно высушить...» [39]. Не одно поколение русских радика­лов училось марксизму по Плеханову. С уважением относились к Плеханову и сторонники других идейных течений. В частно­сти лидеры российского либерализма — П. Струве, П. Милю­ков, не соглашаясь с ним по ряду ключевых позиций, тем не менее позитивно оценивали как плехановскую критику на­родничества, так и его философские работы, прежде всего «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю».

Н. Бердяев, не считая Плеханова глубоким философом, признавал, однако, за ним право быть «теоретиком марксиз­ма» [40].

В последние годы существенно изменились акценты исто­риографических оценок теоретической и практической дея­тельности Г.В. Плеханова. Последние три десятка лет усилия советских историков были сосредоточены на преодолении при­митивной и одиозной концепции едва ли не изначального оп­портунизма и меньшевизма «отца» русского марксизма, вто­росортного характера его революционной деятельности по срав­нению с ленинской. Н. Курбатова, С. Валк, Н. Маслов и Р.В. Филиппов преуспели в решении этой задачи и реставри­ровали ленинскую оценку Плеханова в период функциониро­вания группы «Освобождение труда» как последовательного революционного марксиста, что еще совсем недавно было высшей оценкой. Называя Плеханова представителем после­довательного и революционного марксизма, он противопос­тавлял его всевозможным «извратителям эклектикам — от Зомбарта и Штаммлера до Бернштейна» [41]. Противоречия подходов Г.В. Плеханова по ряду ключевых для отечествен­ного освободительного движения проблем не замалчивались, а объяснялись, особенно обстоятельно Р.В. Филипповым, во-первых, некоторыми специфическими чертами его личности и характера теоретической деятельности: априорностью, абст­рактностью, известным схематизмом мышления, а, во-вторых, уровнем социально-экономического развития страны. Нельзя было «требовать от Плеханова и его группы безошибочных решений» в то время, когда налицо были неразвитость эконо­мики и «неразвитость классовых противоречий», когда в стра­не не было сколько-нибудь широкого и самостоятельного ра­бочего движения, а крестьянская масса в политическом отно­шении еще спала глубоким сном [42]. Таким образом, рядом работ 80-х годов был исчерпан потенциал некоторого объек­тивного знания, который содержался в марксистско-ленин­ской схеме истории социалистической борьбы в России.

В новейшей отечественной историографии и публицистике, активно стремящейся преодолеть ограниченность марксистской парадигмы исторического процесса, уже произошла существен­ная корректировка подходов к интересующей нас проблеме.

Прежде всего, марксизм Плеханова — это действительно ортодоксальный, перворожденный марксизм. Мы полагаем, что как раз и наиболее сильные моменты всей деятельности Плеханова связаны с тем, что он был последовательным рево­люционным марксистом. С одной стороны, именно марксизм позволил ему одним из первых и наиболее адекватно описать и объяснить новые явления в экономической и социальной жизни России второй половины XIX века — поразительно быстро развивающийся капиталистический уклад. Именно марксизм позволил ему обнажить и дать достаточно убеди­тельную критику наиболее слабых, утопических элементов доктрины классического народничества, в частности их иллю­зорных надежд, что Россия окажется невосприимчивой к ка­питалистической «прививке». Капитализм стал в России ре­альностью, а точнее, еще одной стороной ее действительнос­ти. И одним из первых в полный голос, веско аргументировав заявление, сказал об этом Плеханов.

Одним из существенных социально-политических послед­ствий развития капитализма является образование класса про­мышленных рабочих. И Россия в этом смысле не была исклю­чением: с невероятной исторической скоростью ворвался в жизнь громадной страны новый класс — пролетариат. И в данном случае Плеханов возвестил о рождении российского пролетариата и сформулировал его первую историческую за­дачу — сформироваться в самостоятельную политическую силу и создать собственную партию.

Парадокс заключается в том, что советская историогра­фия в лучите свои времена тоже ставила в заслугу Плехано­ву фиксацию быстро прогрессирующего российского капита­лизма и рабочего класса и решительный отказ от народничес­кого смешения демократических и социалистических целей освободительного движения. При внешнем сходстве наше пред­ставление о месте Плеханова иное.

Еще в начале нашего века ведущие представители иных политических течений, например, П. Милюков и Струве, пы­таясь разгадать феномен социалистического движения в России, обращали внимание на то, что по своему объективному содержанию и направленности оно родилось и развивалось как демократическое. «Социализм в России больше, чем где-либо еще, представляет демократию в целом (курсив наш — Л С.). Это делает его политическую роль много более важной, чем в странах с большей и ранее развитой демократией» [45]. В конце XIX века этот российский социализм далеко не слу­чайно утвердился на марксистском теоретическом фундамен­те. «Классовая борьба — популярнейшая идея русской рево­люции, потому и пришлась ей так ко двору, что русские люди менее, чем кто-либо, воспитаны в компромиссе и к компро­миссу, ...с другой стороны, учение о классовой борьбе, как готовая теоретическая формула, облекла и оформила то чув­ство ненависти и возмездия, которое воспитал в русском чело­веке старый порядок. Ненавидел и жаждал возмездия кресть­янин, в котором века угнетения взрастили эти чувства; нена­видел и жаждал возмездия рабочий, который к унаследован­ной деревенской, крестьянской ненависти присоединил городскую, пролетарскую; отравлен ненавистью был и интел­лигент, в котором рядом с печальником за народ рос мститель за народ и за себя; ненавидел, наконец, еврей и всякий ино­родец» [46]. «...Марксизм, восприятие которого, благодаря развитию промышленности и нарожденного пролетариата, быстро проникавшегося классовым сознанием, нашло в Рос­сии много жизненных корней, сыграл у нас, как показывает его история, не столько роль идейного организатора рабочего класса, сколько выкованного интеллигенцией орудия борь­бы за освобождение [47]. Словом, в марксистско-социалис­тической оболочке бился демократический пульс гигантской, раздираемой противоречиями архаической страны. Он был отражением переполнившего Россию океана отчаяния и чело­веческого страдания. Потому достаточно было стать «отцом русского марксизма», кем по нраву называли Плеханова, что­бы навсегда остаться уникальной фигурой в истории отече­ственной общественной мысли и общественного движения. Но Георгий Валентинович смог сделать на один шаг больше. Опи­сывая зарождающееся российское рабочее движение в катего­риях ортодоксального, революционного марксизма, он сделал акцент на его демократическом потенциале и демократичес­кой миссии. Он рассматривал российский рабочий класс, преж­де всего, как главную силу в борьбе против самодержавия, а его формировавшуюся партию как один из элементов буду­щей политической демократии в стране. Собственно социали­стические задачи он с самого начала своей марксистской дея­тельности рассматривал как перспективные. При этом с годами он отодвигал решение этой задачи во все более отдаленное будущее, произнеся в конечном итоге в критическом 1917 году знаменитые слова о том, что Россия еще не смолола той муки, из которой можно испечь социалистический пирог [48]. Сде­ланное незадолго до смерти, это заявление стало по сути его политическим завещанием.

Вместе с тем, в одном существенном моменте Г.В. Плеха­нов был слишком типичным представителем отечественной революционной интеллигенции: и в теоретической деятельно­сти и в политическом поведении он был весьма догматичен и нетерпим. В какой-то степени это объяснимо его личностны­ми характеристиками: развитым самолюбием, стремлением к лидерству. Ближайшая соратница, порою обожествлявшая Плеханова, В. Засулич, тем не менее, писала о нем: «непо­мерно самолюбив и задирчив Жорж был всегда» [49]. В тео­ретической деятельности это выразилось в ярко выраженном догматизме, в стремлении интерпретировать в высшей степе­ни специфичную и стремительно изменявшуюся российскую действительность с позиций исключительно ортодоксального, «чистого» марксизма. Так, в 1910г. (!), т.е. спустя почти тридцать лет после создания своего детища, он заявлял в письме Н.А. Рубакину: «Я стою на точке зрения идей группы «Осво­бождения труда». И в каждое данное время я ближе к той из нынешних фракций социал-демократии, которая ближе к этим идеям. Я считаю, что прогресс нашей партии именно состоит в лучшем и лучшем усвоении ею группы «Освобождения тру­да» [50]. Сказанное вовсе не означает, что взгляды Георгия Валентиновича не претерпевали эволюции. Искренне болея за судьбу страны, он постоянно анализировал ее историческое развитие и размышлял о се судьбе. Но все подвижки в интер­претации экономических, социальных, политических явлений он пытался «втиснуть» в становившиеся все более узкими рам­ки ортодоксального марксизма. Незадолго до смерти, в 1917 году, он подчеркивал свою приверженность последнему: «Раз­ница между Лениным и мной, это не разница между левыми и правыми, это разница в фазисах развития социализма. Ленин — это утопический социализм, а не научный» [51]. Поэтому в новейшей отечественной историографии А.П. Логуновым пле­хановская разновидность марксизма правомерно и удачно ква­лифицируется как «охранительный марксизм» [52]. А можно ли было его (марксизм) вообще адаптировать, т. с. можно ли считать его в полном смысле научным (с точки зрения оценок перспектив и путей развития мировой цивилизации)?

Г.В. Плеханов не сумел адаптировать марксизм не только к «обстоятельствам времени», но и к «обстоятельствам места», что стало со временем важной, а быть может, одной из на­сущных задач российского освободительного движения. К его заслугам можно, однако, отнести четкую и одну из наиболее ранних в истории отечественной общественной мысли поста­новку вопроса о специфике российского капитализма и про­гноз необычайной траектории его развития: «Да, Россия не Запад! Да, русская жизнь имеет неоспоримые особенности, но в чем заключаются они?.. Политическое сознание в рус­ском рабочем классе пробудилось раньше, чем в русской бур­жуазии. Наша буржуазия требует только субсидий, гарантий, покровительственного тарифа и вывозных пошлин; русские рабочие требуют политических прав» [53]. «Наш капитализм отцветет, не успевши окончательно расцвести» [54]. Однако решение этой проблемы Плеханов не нашел, а «все больше склонялся, что она пойдет по европейскому пути, что именно Европа демонстрирует закономерности общественно-истори­ческого процесса, а все особенности России не больше, чем следствие ее отсталости» [55].

Следует отметить, что деятели и деятельность группы «Ос­вобождение труда» не были, особенно в первой половине сво­его существования, широко известны в России. Их влияние на общественное движение последней четверти XIX века в позднейшей советской историографии было сильно преувели­чено. В истории же общественной мысли место Г.В. Плехано­ва и его соратников уникально: они положили начало россий­скому марксизму как интеллектуальному течению, без кото­рого, каковы бы ни были дальнейшие судьбы, Россию конца прошлого столетия, видимо, понять было невозможно. Об этом вполне адекватно писал Павел Борисович Аксельрод: «Главное значение нашей теоретической и публицистической пропаган­ды не столько в экстенсивном ее воздействии на массу интел­лигенции, сколько в интенсивном влиянии ее на мысль и дей­ствия наиболее передовых единиц этой интеллигенции» [56].

В самой России марксизм стал широко популярен в 90-е годы благодаря активной деятельности так называемых «ле­гальных» марксистов. Один из парадоксов российской исто­рии заключается в том, что это были главным образом буду­щие лидеры формировавшегося либерального движения: Петр Бернгардович Струве, Николай Александрович Бердяев, Ми­хаил Иванович Туган-Барановский, Сергей Булгаков и др. По остроумному замечанию Ричарда Пайпса, «если Плеханов может быть назван первым российским социал-демократом, то Струве — первым социал-демократом в России» [57]. С 1890 года на квартире известной либеральной издательницы А. Калмыковой, где жил Струве, регулярно собирался кружок молодых интеллигентных людей, в котором активно обсуждались теоретические проблемы марксизма и исторические судьбы страны. Здесь были Водовозов, Боден, Павлов-Сильванский, Оболенский, Туган-Барановский. Они, как и члены многих других марксистских кружков, таких как возникшие еще в 80-е годы группы М. Бруснева, Точисского, студентов технологического института [58], занимались пропагандистской деятельностью. Но наиболее значительное влияние на вею общественную жизнь России прошлого века оказала теорети­ческая модель Струве. В 1894 году легально была опубликова- на его знаменитая работа «Критические заметки по вопросу о хозяйственном развитии России», где, используя экономиченкую концепцию марксизма, Струве вескими аргументами, кон­кретным анализом обосновывает несостоятельность народни­ческих идей о некапиталистическом пути развития России. Народники, по мнению Струве, неправомерно противопостав­ляли национальное богатство, экономический прогресс и на­родное благосостояние [59]. Социальный прогресс невозмо­жен без экономического, а капиталистический способ произ­водства как раз обеспечивает необходимый экономический прогресс. «Россия из бедной капиталистической страны долж­на стать богатой капиталистической же страной» [60]. Бед­ность масс русского населения есть в гораздо большей мере историческое наследие натурального хозяйства, чем продукт капиталистического развития» [61].

Обоснование быстро развивающегося капиталистического уклада было объективно прогрессивной задачей, и Струве выполнил ее на гораздо более высоком уровне, чем Плеханов. Вместе с тем, его критика народнической концепции носила односторонний характер, вместе с народническими иллюзия­ми он отбросил весьма здравые их идеи, например, постанов­ку вопроса о типе экономического развития страны, основы­ваясь на логическом постулате о тождестве типа со степенью [62]. Еще важнее для опровержения историографического стереотипа о последующем ренегатстве бывшего правоверно­го марксиста Струве, отдавать отчет в том, что в этот краткий по меркам его политической биографии период расцвета со­циал-демократической деятельности, как, впрочем, никогда, Струве не принимал марксизм полностью. В «Критических заметках...» он недвусмысленно отмежевывается от двух клю­чевых постулатов марксизма: абсолютизации революции как способа исторического прогресса и исключительно классового характера государства: «Этот взгляд на государство... пред­ставляется нам односторонним. Государство есть, прежде все­го, организация порядка» [63]. Струве одним из первых обратил внимание на эволюцию взглядов Маркса и Энгельса по сравнению с 40—50-ми годами XIX века, подчеркнув, «что вместо пропасти, отделяющей капитализм от строя, должен­ствующего его сменить, и теория, и практика должны были признать целый ряд переходов. В данном случае теория сле­довала за жизнью и ее развитием» {64].

Именно с выходом книги Струве начался период расцвета «легального марксизма», сделавший это западноевропейское учение одним из наиболее существенных явлений общественно­го движения в России. Большой резонанс имел сборник «Мате­риалы о хозяйственном развитии России», где были впервые легально опубликованы статьи Г.В. Плеханова и В.И. Ленина (1895 г.). В 1898 году увидел свет на русском языке первый том «Капитала».

Струве внес довольно весомый вклад и в дело создания общероссийской социал-демократической организации. Как известно, именно он был автором Манифеста РСДРП, про­возгласившего образование в России самостоятельной партии рабочего класса и как бы теоретически оформившего резуль­таты работы I съезда РСДРП (1898 г., г. Минск).

Однако вскоре, а именно на самом рубеже XIX—XX веков пути Струве с его единомышленниками и рабочим движением в России разошлись. Последнее все более и более принимало социалистический характер. Струве же стал одним из основа­телей российского либерализма.

Таким образом, ни Плеханов, ни Струве не решили задачу адаптации марксизма ко всей совокупности социально-эконо­мических условий России: Плеханов до конца дней сохранял верность ортодоксальному марксизму, Струве использовал для описания новых явлений лишь экономическую концепцию марксизма, а вскоре и вовсе отказался от марксизма. Две глав­ные задачи стояли перед рабочим движением России на рубе­же XIX—XX веков: создание своей политической организации и теоретическое обоснование его целей и методов с учетом российской специфики, что в конкретной ситуации конца века означало либо полный отказ от марксизма, либо его «нацио­нализацию», т. е. создание почвенного, российского варианта. Обе эти задачи со всеми вытекающими из этого последствия­ми для исторических судеб России были решены другим лиде­ром российской социал-демократии. Мы имеем в виду Влади­мира Ильича Ульянова (1870—1924 гг.), вошедшего во все­мирную историю под псевдонимом «Ленин».

Его деятельность продолжает оставаться и сегодня в центре научных и общественных дискуссий. Гиперидеализация ленин­ских идей в советской историографии на рубеже 70—80-х годов была другой крайностью. Мы с удовлетворением отмеча­ем, что в последнее время конъюнктурные подходы все более уступают место серьезным размышлениям о корнях россий­ского коммунизма в целом и той громадной роли, которую в отечественной истории сыграли социал-демократия и Ленин. В этом не на одно десятилетие растянувшемся споре о том, в чем же эта роль заключается, мы осмелимся высказать свое мнение о его моральных характеристиках, теоретической и политической деятельности.

Прежде всего, неверным и слишком поверхностным пред­ставляется нам популистское представление о Ленине как «ге­нии злодейства». Будущий Ленин был типичным представите­лем своего времени, в котором с юношеских лет горел свя­щенный огонь ненависти к социальной несправедливости, к страданиям громадного числа простых российских обывате­лей. Он происходил из среднезажиточной дворянской семьи, в которой все 6 детей воспитывались в демократических тра­дициях. Закончил гимназию в Симбирске и юридический фа­культет Санкт-Петербургского университета, словом, получил хорошее образование. По своей специальности, т. е. адвока­том, работал несколько месяцев, а затем его единственной профессией стала подготовка социалистической революции в России. Словом, Ленин не обладал врожденным, патологичес­ким человеконенавистничеством и жаждой власти. Вместе с тем, для него были характерны типичные для молодых рос­сийских революционеров нетерпимость, бескомпромиссность, подчинение личных отношений интересам политической дея­тельности. Более того, эти качества были у него очень ярко выражены. Многие современники отмечают, что он не был особенно приятен в общении с людьми, в его политической деятельности практически на всем протяжении присутствова­ли элементы макиавеллизма [65]. При этом они особенно уси­лились после октября 1917 года, когда он стал главой совет­ского государства. Мы считаем убедительным то объяснение моральной эволюции Ленина, которое дал Н. Бердяев: «Рево­люционность Ленина имела моральный источник, он не мог вынести несправедливости, угнетения, эксплуатации. Но, став одержимым максималистической революционной идеей, он, в конце концов, потерял непосредственное отношение к живым людям, допуская обман, ложь, насилие, жестокость. Ленин не был дурным человеком, в нем было много хорошего. Он был бескорыстный человек, абсолютно преданный идее, он даже не был особенно честолюбивым и властолюбивым человеком, он мало думал о себе. Но исключительная одержимость одной идеей привела к страшному сужению сознания и к нравственному перерождению, к допущению совершенно безнравствен­ных средств в борьбе» [66].

Быть может, еще сложнее квалифицировать теоретичес­кую деятельность Ленина. Она началась в 1893 году, когда была опубликована его первая статья «Новые вопросы хозяй­ственной жизни». Более обстоятельными были книги «Что та­кое «друзья народа» и как они воюют против социал-демокра­тов?» (1894 г.), посвященная критике народнической доктри­ны, и «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» (1895 г.). В 1898 г. он закончил боль­шую работу «Развитие капитализма в России». Совершенно определенно можно говорить о том, что Ленин не был выдаю­щимся теоретиком, а уж тем более «гением» философской или экономической мысли. В его теоретических работах мы нахо­дим много искажений, непоследовательностей, а главное, од­носторонностей. Тем не менее, и политические противники это подчеркивали, что «Ленин вовсе не дурак» [67]. Именно он сумел определенным образом приспособить марксизм к конкретно-историческим условиям России начала XX века и создать особый культурно-исторический феномен.

Субъективно он претендовал на то, чтобы быть ортодоксальным марксистом. Собственно, он им и является постольку, поскольку основой его теоретических и политических решений был именно первоначальный марксизм, марксизм «Maнифеста Коммунистической партии», а еще точнее наиболее экстремистская, наиболее революционная (это не опечат­ка — Л.С.) его часть; отсюда: триада — классовая борьба — социалистическая революция — диктатура пролетариата. Однако в начале века Ленин дополнил эту «якобинскую» часть марксизма рядом собственных идей, отражавших в определенной мере специфику России. Результатом их соединения с постулатами классического марксизма стал ленинизм.

Главным из «собственно» ленинских идей являются две:

во-первых, это союз рабочего класса с крестьянством и с другими демократическими слоями населения. Бесспорно, что Ленин решал эту проблему, руководствуясь прямолинейным классовым подходом, разделяя российских рабочих и крестьян на революционных «овец» и «козлищ»: самый революционный, менее революционный класс. Но нельзя не признать, что рассматривая крестьянство как демократического союзника рос­сийского пролетариата, как силу, без которой невозможна и победа социализма, Ленин учитывал аграрный характер стра­ны. «Основой такой деятельности марксистов служит общее убеждение в том, что русский рабочий — единственный и естественный представитель всего трудящегося и эксплуати­руемого населения России» [68].

Но если мы признаем существование ленинизма, то бес­спорно, что его изюминкой была концепция пролетарской партии в России. С самого начала своей политической дея­тельности он уделял вопросам организации первостепенное внимание. Несколько позднее в эмиграции в двух своих про­изведениях «Что делать?» (1902 г.) и «Шаг вперед, два шага назад» (1904 г.) он обстоятельно обосновал свое представле­ние о пролетарской партии в России.

Ирония историографии заключается и на этот раз в том, что так называемое «ленинское учение о партии» было в со­ветское время одним из главных объектов внимания. История КПСС нерушимо покоилась на постулате о том, что Ленин разработал теорию пролетарской партии, отличной от евро­пейской социал-демократии. Главной чертой партии «нового типа» безоговорочно считались бескомпромиссность, «нетер­пимость к любым проявлениям оппортунизма» [69].

В послевоенные годы ряд исследователей, прежде всего А.Н. Свалов, обратили внимание на то, что в таком узком понимании идея «партии нового типа» скорее плод сталинской исторической «науки», значительно сужавшей и обеднявшей ленинские подходы [70]. Сегодня исследователи, независимо от их оценок феномена Ленина и большевизма, практически единогласны в том, что одна из главных причин победы боль­шевиков в 1917 году как раз и заключалась в том, что удалось создать такую политическую организацию, равной которой не было ни в России, ни в Европе. При этом ее основными ха­рактеристиками были: высокая степень организованности, строгая дисциплина, тактическая и организационная гибкость. На первый признак обращает особое внимание А. Ахиезер: «В сущности, партия нового типа — это не партия в обычном понимании. Это особый социальный феномен медиационного типа» и далее, «Ленин постоянно стремился создать не партию в обычном понимании этого слова, а особый социальный ме­ханизм, улавливающий энергию масс... Это была попытка создать в кризисной ситуации машину,... высасывающую со­циальную энергию из среды, «превращающую ее в организа­ционное строительство» [71].

О втором много писали разные исследователи. По мнению А. Рабиновича, в 1917 году большевики превзошли другие по­литические партии именно в гибкости {72].

Какой видел пролетарскую партию в России сам Ленин в своих замыслах начала XX века? Прежде всего, она должна была быть крепкой, боевой организацией, сравнимой но мощ­ности с военной: «Я выражаю... совершенно точно и ясно свое пожелание, свое требование, чтобы партия, как передовой отряд класса, представляла собой нечто возможно более организованное, чтобы партия воспринимала в себя лишь та­кие элементы, которые допускают хоть минимум организо­ванности» [73]. Необходимыми атрибутами такой организа­ции в России выступают строгая дисциплина, приоритет про­фессиональных революционеров и в то же время «гибкость», т. е. способность приспособляться к самым разнообразным и быстро меняющимся условиям борьбы, уменье, «с одной сто­роны, уклониться от сражения в открытом поле с подавляю­щим своею силою неприятелем, когда он собрал на одном пункте все силы, а с другой стороны, пользоваться неповорот­ливостью этого неприятеля и нападать на него там и тогда, где всего менее ожидают нападения» [74]. Наконец, действи­тельно важнейшую, первоочередную задачу создания партии и, более того, закон ее функционирования Ленин видел в беспощадной идейной борьбе, в непримиримости к любым проявлениям оппортунизма. Известен его знаменитый призыв прежде идейно размежеваться, а затем объединяться.

Таким образом, все, что впоследствии дало столь «бога­тые» плоды, что составило как силу, так и слабость рабочей партии в России, было заложено Лениным в начале XX века. В архаичной и, что быть может еще важнее, анархичной стране, где на протяжении столетий единственной организующей си­лой было государство, противостоять ему могла лишь очень мощная организация, в какую Ленин и предлагал превратить политическую организацию пролетариата. Это была его не до конца осознанная попытка компенсировать недостаток орга­низованности, этот бич рабочего, и в еще большей мере ос­тальных потоков освободительного движения в России.

Очевидно, что значение ленинской концепции в отечествен­ной истории XX века далеко не однозначно. В идеях о «желез­ной» партийной дисциплине, ядре руководящих элементов, занимающих особое положение в партии и др., можно не без основания увидеть зародыш того военно-государственного об­разования, в который превратилась большевистская партия в условиях тоталитарного режима. Этому способствовали два обстоятельства: а) кардинальное изменение положения партии, превращение ее в правящую; деятельность правящей партии должна отвечать другим требованиям, чем решающая в спе­цифических исторических обстоятельствах отрицательную, разрушительную задачу политическая организация; б) одно­сторонняя, принимающая все более догматический и узкий характер трактовка первоначальных принципов, достигшая апогея в сталинской идее отождествления партии со средневе­ковым орденом меченосцев. Таким образом, Владимир Ленин, прежде всего как идеолог, несет ответственность за воз­никновение тоталитарной системы советского общества. При этом мы полагаем, что его ответственность не является пря­мой, а имеет более сложную конфигурацию.

Итак, если Ленина можно считать теоретиком, то с целым рядом оговорок. В сфере же практической политики он, не­сомненно, представлял собой фигуру выдающуюся. Его глав­ный талант заключался в поразительной интуиции, способно­сти улавливать господствующие в массах настроения, иллю­зии, определять политические каналы их использования, сло­вом все то, что в современном политическом лексиконе называется популизмом. В январе 1924 года в связи со смер­тью Ленина политические противники — меньшевики квали­фицировали его следующим образом: «Его гений состоял в том, чтобы ловить все колебания стихии, ее подъемные поры­вы, как и судороги ее разложения» [75]. Развитая интуиция в сочетании с незаурядной политической волей постепенно пре­вратили Ленина в лидера социал-демократического движения в стране. Его деятельность на рубеже XIX—XX веков была ориентирована на создание марксистской политической партии и в конечном итоге была реализована: Российская социал-демократическая рабочая партия была провозглашена и кон­ституирована одной из первых в стране, еще до начала пер­вой русской революции.

Не менее значительный вклад в процесс образования соци­алистической партии в России внесли Ю.О. Мартов (Цедер­баум), А. Потресов, В. Засулич, Г. Плеханов. Существенным этапом на этом пути было создание петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (1895), в деятель­ности которого удалось соединить централизованное и конс­пиративное начало с регулярными связями с массовым рабо­чим движением в городе. Возникшие в ряде других городов России аналогичные организации стремились к координации своей деятельности. Результатом стало провозглашение Рос­сийской социал-демократической рабочей партии на ее пер­вом съезде в Минске, принятие первого программного доку­мента — Манифеста. Съезд был подготовлен киевскими соци­ал-демократами при участии С. Радченко от столичной орга­низации. Решающий этап начался с конца 1900 года, когда стала регулярно выходить задуманная Ю. Мартовым, А. По­тресовым и В. Лениным социал-демократическая газета «Ис­кра». Наконец, состоявшийся летом (июль-август) 1903 года II съезд конституировал партию. На нем была принята Про­грамма партии, Устав, избраны ее руководящие органы. Про­грамма была выдержана в духе ортодоксального марксизма и предусматривала в качестве главной цели — осуществление социалистической революции и установление диктатуры про­летариата. Ближайшей задачей было свержение царского са­модержавия и установление демократической республики в России. В программу входили также специальные требования для рабочих и аграрный раздел. Последний не был радикаль­ным и ограничивался требованием возвращения крестьянам «отрезков», т. е. части земли, отобранной у них во время осу­ществления реформы 1861 года.

Устав основывался на централизме как главном принципе строения партии. Известно, однако, что наибольшие дебаты на съезде разгорелись именно по организационным вопросам и, в частности, были связаны с определением членства. Это разно­гласие положило начало формированию двух течений внутри российской социал-демократии, которая уже никогда более не была единой. Речь идет о меньшевизме, лидером которого стал Ю.О. Мартов, и большевизме во главе с Лениным.

Накануне революции 1905—1907 гг. различия между тече­ниями только наметились. На уровне II съезда РСДРП «боль­шевизм» и «меньшевизм» оказывались малооформленными вариантами эволюции социал-демократизма». Мы согласны с данным выводом А.П. Логунова. Тем более, что он не проти­воречит тому, что некоторые принципиальные различия обна­ружились уже тогда.

Прежде всего, необходимо отойти от того примитивного деления на революционеров и оппортунистов, которое было одним из «китов» советской историографии. Меньшевизм как в момент своего рождения, так и спустя еще многие годы, был разновидностью ортодоксального революционного марк­сизма. На теоретическом уровне в этот период становления российской социал-демократии разница прослеживается толь­ко в одном пункте: в отношении к политической демократии, точнее, к соотношению демократических и социалистических задач. Сделать определенные выводы нам позволил сравни­тельный анализ работ В.Ленина и Ю. Мартова. Раннее пуб­лицистическое творчество последнего довольно обширно (по нашим подсчетам около 150 произведений за период с середи­ны 90-х годов по 1905 год включительно) и содержательно. Все вопросы политической деятельности Мартов, как Ленин и Плеханов, решает в рамках марксистской парадигмы с ее три­адой: классовая борьба — социалистическая революция — диктатура пролетариата. Но в отличие от Ленина, который на протяжении всей своей деятельности рассматривал полити­ческую демократию исключительно с классовых позиций, Мартов видел в буржуазной демократии, несмотря на всю ее ограниченность и недостатки, значительный шаг в общециви­лизационном развитии человечества. Отсюда вытекала и раз­ница в постановке ими задач освободительного движения в России. Если Ленин стремился подчеркнуть взаимосвязь и переплетение демократических и социалистических задач в политической борьбе рабочего класса, то Мартов акцентиро­вал внимание на четкой последовательности, очередности ре­шения этих задач и уже тогда дал ту формулу их сочетания, которой и он сам, и меньшевизм в целом сохранили верность до конца их существования: «...демократический строй для нее (партии пролетариата — Л.С.) не конечная цель, а толь­ко средство к цели, но средство не зависимое, которое должно быть завоевано прежде всего».

Мы полагаем, что именно из данной теоретической «ку­колки» развились впоследствии стратегические и тактические, т. е. главные различия между большевизмом и меньшевизмом. Решающими пунктами разногласий были различия в оценке социально-экономической и политической ситуации в России; разногласия в определении степени готовности России к соци­альной революции; акценты на различных тактических сред­ствах, относительно большая ориентация меньшевиков на ле­гальные способы политической деятельности.

Меньшевизм и большевизм воплощали различные ипоста­си как борьбы рабочих, так и основного потока всего освобо­дительного движения в России, они были связаны «как поло­сы одного и того же движения, в котором неразрывно сочета­лись друг с другом марксистский европеизм и стихия полуази­атской деревенщины, растущая способность к организованной самодеятельности и традиционные навыки к деспотическому командованию и слепому повиновению...» [76]. Парадокс зак­лючался в том, что их названия, вызванные случайными об­стоятельствами, отражали весьма существенные моменты об­щественного движения в стране. Истина, данность заключа­лась в том, что элементы европейского типа как в рабочем движении, так и в российской жизни в целом составляли не­значительное меньшинство, а стихия традиционализма — по­давляющее, затопляющее большинство. Крайнее крыло рос­сийской социал-демократии, по утверждению крупнейшего русского мыслителя и идеологического противника большеви­ков Г.П. Федотова, было «несомненно, самое почвенное из русских революционных движений» [77].

Таким образом, в начале XX века в России возникла соци­ал-демократическая партия, для которой были наиболее ха­рактерны типичные для всех российских политических объе­динений черты: утопизм политической программы, проявившийся в отчетливо декларированной социалистической ориен­тации, в страстном субъективном стремлении воплотить мар­ксистский социализм в России.

Субъективно ориентируясь на определенный социальный слой рабочий класс, фактически они выражали интересы боль­шой социальной группы, находившейся в маргинальном, пе­реходном состоянии, подавляющее большинство которой не имело сколько-нибудь отчетливо выраженных социальных признаков и границ.

Крайне негативное отношение к существовавшему само­державному российскому государству, стремление к его пол­ному разрушению сочеталось с признанием государства в ка­честве главного средства построения социализма как справед­ливой общественной формации. Выразилось это, прежде все­го, в программном требовании диктатуры пролетариата.

Марксистская формула классовой борьбы была идеологи­ческим оправданием крайней политической нетерпимости, которая могла быть объяснима в период возникновения партии стремлением занять свое самостоятельное место на политичес­кой сцене, но по мере развития ее гипертрофировалась.

Вместе с типическими характеристиками, российская со­циал-демократия с момента своего зарождения обрела неко­торые существенные отличия. Главными из них были: много более высокая по сравнению с другими политическими обра­зованиями в России степень организованности, наличие лиде­ра, сочетавшего мощную политическую волю с мастерством популизма. Во многом благодаря этим факторам российская социал-демократия сыграла столь большую, сложную и про­тиворечивую роль в историческом развитии страны в XX веке.