2. ДИССИДЕНТСКОЕ И ПРАВОЗАЩИТНОЕ ДВИЖЕНИЕ В 60-х — НАЧАЛЕ 80-х гг.

Диссидентское движение — одно из наименее изученных явлений политической истории советской эпохи. Характер и динамика его очень сложны. Затрудняет уяснение его сути и то обстоятельство, что оно не подвергалось сколько-нибудь объективному анализу в период своего возникновения и само­развития.

В официальной прессе тех лет диссиденты — «отщепен­цы», «клеветники», «тунеядцы», «предатели» и т. д. В обще­стве они были практически в изоляции. Обыденное сознание советских людей в целом принимало официальную версию событий, в лучшем случае проявляло к ним полное равноду­шие. Даже в интеллигентских кругах их действия часто не получали одобрения.

Многие зарубежные политологи и общественные деятели также первоначально негативно оценивали диссидентство за односторонность, которая выражалась, по их мнению, в уто­пической попытке бороться за права человека в бесправном режиме («очередная глупость» российской интеллигенции).

Лишь с конца 80-х годов, с началом изменений советского строя — развитием гласности, демократизацией, ликвидацией идеологической монополии и т.д., проблема диссидентства стала одной из самых актуальных в практическом и научном пла­не. Официальная печать приоткрыла завесу над именами и событиями правозащитной деятельности, тем самым поста­вив вопрос о восстановлении справедливости в отношении незаконно репрессированных [44]. Массовый характер при­обрело издание мемуаров, дневников, писем самих правоза­щитников [45].

Однако публицистически-мемуарная литература делала акцент на описании советского ГУЛАГа, советского судопро­изводства, осуждении репрессий и т.

Начало научному осмыслению диссидентства положили сами участники этого движения, опубликовавшие в 70—80-е гг. на Западе ряд аналитических обобщающих работ [46]. В них были представлены с использованием большого количества документов основные этапы становления и развития дисси­дентского и правозащитного движения. Однако работы эти

оставались все еще малодоступными, в определенной степе­ни отражали субъективистский взгляд на движение изнутри, который далеко не всегда был адекватным его объективной роли.

В историко-научном плане и сегодня сделаны лишь первые шаги [47]. Но они позволяют сформулировать ряд дискусси­онных проблем.

Центральной и наиболее сложной из них является опреде­ление истоков и характера движения. Решение ее во многом упирается в неопределенность самих понятий «диссидент», «инакомыслящий», «оппозиционное», «общественно-политичес­кое» движение и другие.

Одни, например, Карр Э. [48], следуя дословному перево­ду с латинского «диссидент— инакомыслящий по отношению к господствующей вере, догме», усматривают глубинные кор­ни диссидентства и сводят его фактически к любому проявле­нию нонконформизма в обществе.

Другие (Березовский В., Кротов Н.) ограничивают дисси­дентство инакомыслием сугубо в условиях советского режима и главный теоретический исток его усматривают в концепци­ях российской интеллигенции, выдворенной в начале 20-х годов из страны.

Часть историков (Мейер М., Пивовар Е.) отводят этому явлению значительно более узкие временные рамки рассмат­ривая диссидентство как оформившуюся к середине 70-х го­дов оппозицию тоталитарно-авторитарному режиму [49].

В последнее время привлекает внимание новый подход, со­гласно которому диссидентство оценивается как результат раз­вития духовных традиций русской интеллигенции и одновре­менно как непосредственный продукт советской системы [50].

Большинство же бывших диссидентов, а также многие ис­торики зарождение диссидентского движения связывают с «от­тепелью» середины 50 — середины 60-х годов [51].

Еще более сложной проблемой является оценка характера диссидентского движения. В мемуарах, интервью и аналити­ческих работах его бывшие участники, как правило, подчер­кивают аполитичный и более того — неоппозиционный ха­рактер своей деятельности. Диссидентство, но их мнению, скорее было нравственной позицией и независимым поведе­нием — свободой явочным порядком части интеллигенции, чем общественно-политическим движением.

Вслед за ними и некоторые историки отрицают обществен­но-политический характер диссидентства на том основании, что оно не имело формальной структуры, выработанных и пропагандируемых политических программ, целей и, наконец, сколько-нибудь значительной социальной базы.

Однако представляются несостоятельными попытки опре­деления характера общественного движения только наличием или отсутствием внешних признаков его политической орга­низации: формальными структурами, программами и т. д. И вряд ли характер движения можно в полной мере оценивать лишь на основе его самоопределения. Субъективное восприя­тие мотивов и смысла своей деятельности часто неадекватно действительным объективным ее функциям. На это противо­речие обратила внимание Л. Алексеева, в целом также отри­цавшая общественно-политическую направленность деятель­ности правозащитников. Но наряду с тем, подчеркнула она, «...отказ от коллективистского подхода означал отрицание ос­нов официальной идеологии. Требование соблюдения закон­ности в советских условиях являлось революционным, так как это, по существу, требование к советскому государству пере­стать быть тоталитарным. То есть, изменение строя» [52]. Именно так и квалифицировали советские официальные органы действия правозащитников, упекая их в тюрьмы и ссылки за посягательства на систему.

Итак, каковы же в действительности роль и место дисси­дентов и правозащитников в политической истории советской эпохи, а также смысл и значение их деятельности?

Термин «диссидент» (в оценках инакомыслящих в СССР) впервые был употреблен на Западе в 70-е годы.

Этот путь идейных поисков сопровождался все возрастаю­щим отходом от официальной идеологии, монополизации ми­ровоззрения, нравов и пр., что может быть определено поня­тием «диссидентство» как отступничество от господствовав­шей догмы.

Диссидентство неадекватно всякому инакомыслию, это от­ступничество людей, являвшихся плоть от плоти представите­лями советской системы, се идеологии и нравственности. Пер­вые признаки зарождения критического, нонконформистско­го мышления появились уже в послевоенные годы. Победа в Великой отечественной войне вызвала не только гордость за страну, но и распиравшее душу чувство ожидания перемен и обновления. Идея демократической трансформации общества робко пробивалась в публицистике и литературе, в письмах фронтовиков в партийные органы и Сталину, теоретических поисках молодежных кружков и т.д.

Смерть Сталина усилила настроение перемен, более того — в интеллигентских кругах идею демократизации режима. Кли­мат «оттепели» ускорил развитие данной тенденции. Самым Мощным катализатором зарождения диссидентского мышле­ния стал XX съезд КПСС, доклад Н.С. Хрущева о культе лич­ности Сталина. Значительную часть интеллигенции потрясло не столько оглашение фактов зловещих преступлений сталин­ского режима (о них уже знали из личного общения с реаби­литированными, знакомства с их гулаговскими рукописями и т.

Это не могло не вдохновлять! Интеллигенция с головой ринулась в обсуждение самых злободневных вопросов: о куль­те личности, принципе коллективности и демократизма в по­литическом руководстве, свободе творчества и т. д.

Однако вместе с вдохновением интеллигенция вскоре ста­ла испытывать все возраставшее разочарование. Ее умонаст­роения развивались далеко не в унисон с настроением партий-,ной элиты. Н.С. Хрущев, как известно, не ставил вопроса о выявлении системных причин формирования культа личнос­ти, ограничившись указанием на сложные внутренние и вне­шние условия строительства социализма в одиночку и власт­ный подозрительный характер Сталина. А интеллигенция пы­талась разобраться в органических истоках сталинизма, в ме­ханизме политических репрессий, в деформациях социализма. Начался невиданный всплеск самопознания, переосмысления исторического опыта, поиск новых форм и содержания твор­ческого самовыражения.

Столкновение этих устремлений с охранительной позицией партийно-государственной власти и породило первые ростки диссидентского инакомыслия.

Оно развивалось подспудно, лишь изредка прорываясь на поверхность издаваемых литературных произведений и пери­одической печати [53]. Рупором распространения либераль­ных идей стал литературно-общественный журнал «Новый мир» (ред. А.Твардовский), высшим достижением которого шес­тидесятники считают публикацию в 1962 году повести А. Сол­женицына «Один день Ивана Денисовича».

Однако «оттепель» не становилась весной. Одновременно с разоблачением сталинизма по решению хрущевского руковод­ства была задушена революция в Венгрии (1956 г.), что про­извело особенно тяжелое впечатление на молодежь, поверив­шую в возможность перемен. Начались бесконечные разносы писателей, ученых, журналов за нарушение дозволенных ра­мок разоблачения культа и попытки переосмысления уроков истории.

Таким образом, «оттепель» принципиально не изменила взаимоотношения интеллигенции и власти. Поэтому инако­мыслие нашло способ неподконтрольного распространения идей в немногочисленных «подпольных» кружках [55], «кухнях» путем обсуждения общественно-политических проблем, чте­ния рукописей, составления писем-петиций и в особенно уни­кальной форме — самиздате.

Начался самиздат со стихов и песен запрещенных, забы­тых, репрессированных авторов: А.Ахматовой, О. Мандельш­тама, М. Волошина, Н.Гумилева, М. Цветаевой и др. По не­которым сведениям, на рубеже 50—60-х годов в рукописях распространились произведения более 300 авторов [56].

По мере усложнения ситуации в стране, самиздат «серьез­нел», «взрослел», политизировался и расширялся. Наряду со стихами и песнями стала распространяться серьезная проза, публицистика, переводы зарубежных авторов. Особое значе­ние приобретал так называемый «взрослый» самиздат — публикация мемуаров старых большевиков, репрессированных в годы сталинского режима, военачальников и других «зрелых людей». По свидетельству Н.С, Хрущева, редакции только офи­циальных журналов получили более десяти тысяч рукописей на лагерные темы [57].

К середине 60-х гг. все большее распространение приобре­тал политизированный самиздат: перепечатка с независимы­ми комментариями важнейших решений ЦК КПСС и прави­тельства, международных документов и т.д. В 1964 году Рой Медведев, историк и участник диссидентского движения, на­чал издавать ежемесячно материалы с обзорами основных политических событий в СССР; позже они были опубликова­ны на Западе под названием «Политический дневник».

Тогда же родилась и система «самиздат — тамиздат» и «тамиздат — самиздат», когда рукопись переправлялась на Запад и публиковалась в зарубежном издательстве («тамиздате») и, наоборот, изданная за рубежом книга распространя­лась затем в СССР через самиздат. Данная система в последу­ющем играла важную роль в распространении и пропаганде диссидентских идей и правосознания.

Первый опыт такой публикации был связан с романом Б.Па­стернака «Доктор Живаго». После двукратной неудавшейся попытки издать фрагменты романа в советской печати (в 1954 и 1956 гг.) роман вышел в 1958 году в Италии и затем был широко распространен в самиздате. Это спровоцировало со стороны властей широкомасштабную кампанию против писа­теля, лишение его Нобелевской премии.

С 1960 года начались преследования самиздатчиков и пи­сателей, осмелившихся передать рукописи за рубеж. В 1960 году был арестован составитель самиздатского журнала «Син­таксис» А. Гинзбург, в 1961 году — ленинградский писатель М. Нарица, передавший на запад книгу «Неспетая песня»; в 1962 году — писатель-переводчик В.Тарсис и другие.

В начале 60-х годов в политическом руководстве страны стал заметен отход от попыток десталинизации. Все это уси­лило конфронтационные процессы, о чем свидетельствуют и материалы во многом спровоцированных противниками ре­форм встреч Н.С. Хрущева с творческой интеллигенцией (но­ябрь, декабрь 1962 г., март 1963 г.). Его позицию выражала фраза, брошенная в полемике с поэтами: «В искусстве я — сталинист!».

Становилось ясно, что власть не намерена идеологическую и духовную сферу отдавать на откуп либеральной интеллиген­ции. Началом конца «оттепели» стали решения июньского (1963 г.) пленума ЦК КПСС, провозгласившего, что «проповедь мирного сосуществования идеологий — есть измена мар­ксизму-ленинизму, предательство дела рабочих и крестьян».

Однако идеологические заморозки не только не убили веру и желание отстаивать идею демократизации, но и подвигли наиболее отважных на открытые выступления. Настроение в обществе тогда хорошо выразил эмигрант М. Михайлов, по­бывавший в Москве в 1964 году: «...недовольство половинча­той ликвидацией сталинизма всеобщее, но все глубоко увере­ны, что борьба со сталинизмом только началась, и настроены в отношении исхода этой борьбы оптимистично» [58].

Значительную известность получило выступление Петра Григоренко (начальника кафедры Академии Генштаба) на районной партконференции в сентябре 1961 года, где он зая­вил о существующей опасности возрождения культа личности и потребовал выработки действенных гарантий от возврата к сталинизму. С этого дня началась его драматическая дисси­дентская судьба: неоднократные аресты, принудительное пси­холечение, эмиграция, лишение гражданства. Судьбу П. Гри­горенко можно рассматривать в известном смысле как класси­ческий образец отступничества в авторитарной стране. Совет­ский генерал, коммунист до мозга костей, активный участник коллективизации, пятилеток, Великой Отечественной войны, обласканный льготами советской системы — и вдруг по зову сердца и разума бросает вызов партийной элите?! В этом суть и боль рождения диссидентского инакомыслия в СССР.

Чем оно было по сути? Источники позволяют однозначно утверждать, что инакомыслие середины 50—60-х годов не выходило за рамки социалистического идеала, марксистского метода познания и оценки действительности. «Никто не под­вергал сомнению, — свидетельствует А.Д. Сахаров, — истин­ность и ценность марксизма-ленинизма, значительность лич­ности Ленина» [59]. Скорее наоборот, диссиденты пропаган­дировали идеи подлинного социализма (гуманного, демокра­тического) и с этой целью требовали углубления десталинизации общества.

Это подтверждает и. еще один участник движения Борис Войль: «Кто такие диссиденты? Часто об этом спорили в лаге­ре. Последние отблески оппозиции 20-х годов или что-то но­вое? Теперь, спустя 30 лет, видно, что мы были переходом оппозиции из одного состояния в другое, из одной эпохи в другую. Диссиденты шестидесятники сидели уже не за анти­социалистические идеи, а за участие в подпольных социалис­тических организациях. Мы применяли марксистский анализ к советскому обществу и находили, что социализмом здесь и не пахнет... Пропагандировали идеи социализма, как теперь называют, с «человеческим лицом». Тогда это было названо «ревизионизмом» [60].

Таким образом, порожденное пафосом и противоречиями «оттепели», диссидентство середины 50—60-х годов было ско­рее новым направлением общественного сознания, чем обще­ственным движением, оппозиционным инакомыслием, смыс­ловыми приоритетами которого стали: переоценка ценностей, переосмысление исторического опыта и, главное — дестали­низация как путь к обновлению общества и духовной свободе.

Поворот к «ползучей реакции» в политике, происшедший в октябре 1964 года, связанный с усилившимся наступлением на небольшие островки свободы, рожденные «оттепелью», по­ложил начало формированию организованной оппозиции в лице правозащитного движения.

Правозащитники единодушно связывают рождение своего движения с арестом осенью 1965 года двух московских писа­телей: Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Они опубликова­ли за рубежом сборники своих рассказов под псевдонимами Абрама Терца и Николая Аржака. В феврале 1966 года они были осуждены к 12 годам лишения свободы каждый.

Почему именно этот процесс стал началом рождения пра­возащитного движения? Тому было несколько причин. Во-первых, арест в конкретной ситуации конца 1965 года был воспринят как пролог к зловещим переменам. Гражданская позиция, сложившаяся у многих под влиянием «оттепели», отторгала возможность возврата к 30—40-м годам.

Во-вторых, арест писателей в связи с информацией с За­пада не остался тайной. За рубежом впервые развернулась кампания в поддержку арестованных писателей; там зачиты­вались обращения к советским диссидентам и общественности с призывами не допустить неконституционной расправы.

И, в-третьих, к этому времени диссиденты логикой разви­тия своего движения подошли к идее защиты прав человека. Опыт убеждал, что ни подполье, ни призывы к углублению, десталинизации результата не давали. Отвергая революцион­ную парадигму, оставаясь верными идее либерализации соци­алистического строя, диссиденты должны были найти легаль-,ное, конституционное направление своей деятельности, кото­рое могло бы стать основой демократической трансформации режима и перекрыть путь ресталинизации. Движение за пра­ва человека, закреплённые советской же Конституцией и меж­дународными документами, подписанными руководством СССР, казалось, открывало такую перспективу.

Первая демонстрация под правозащитными лозунгами со­стоялась 5 декабря 1965 года, то есть в день Советской Конституции. За несколько дней до этого в МГУ и нескольких других гуманитарных институтах были разбросаны листовки с «Гражданским обращением». Автором обращения и инициато­ром демонстрации был Александр Есенин-Вольпин.

Сын Сергея Есенина, математик и поэт, он дважды под­вергался заключению в психиатрическую больницу: в 1949 году за «антисоветские стихи» и в 1959 году — за то, что передал за границу сборник стихов и «Сводный философский трактат» [61]. Главной идеей Вольпина была гласность судопроизвод­ства, которая формально гарантировалась Советской Консти­туцией. В «Обращении» содержались призывы проявить бди­тельность, чтобы не допустить расправы над писателями, а также рекомендации проводить митинги с требованием глас­ности суда.

По свидетельству В.Буковского, на демонстрации было около 200 человек. Демонстранты успели лишь развернуть транспаранты, как были схвачены 20 человек. На плакатах было написано: «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!» и «Уважайте Советскую Конституцию!» Последний лозунг особенно смущал советских чиновников.

Демонстрацию запечатлели иностранные корреспонденты и оповестили весь мир. Тем самым удалось сорвать закры­тость суда. В дни процесса (10—14 февраля) у здания суда постоянно находилась толпа в несколько сот человек, сменяя друг друга. Это так называемое «4-х-дневное стояние» на силь­ном морозе само по себе было актом протеста. Но, главное — диссиденты, пожалуй, впервые устанавливали контакты друг с другом и преодолевали отчуждение «корров» (западных кор­респондентов). Здесь было положено начало деловым контак­там Андрея Амальрика с зарубежными издательствами. Имен­но он в последующем добился наибольших успехов в пере­правке на Запад диссидентских произведений и документов.

Но, пожалуй, главной особенностью данного процесса было то, что впервые подсудимые не каялись, не просили о снис­хождении, а открыто настаивали на своем праве на свободу творчества, на инакомыслие [62]. В своем заключительном слове Синявский утверждал, что пропаганда, агитация и ху­дожественная литература — не одно и то же и что у него есть конституционное право на свободу творчества. Отличные от шаблонных художественные формы не могли быть основани­ем для обвинения в антисоветчине. «...Так вот — я другой. Но я не отношу себя к врагам, я — советский человек...»,— заключил подсудимый [63].

Но самым значительным и незапланированным событием, интенсифицировавшим правозащитное движение на данном этапе, стала кампания писем и петиций в высокие правитель­ственные инстанции, ставивших под сомнение не только вину подсудимых, но и саму законность привлечения их к суду. Начало кампании положила жена Даниэля Лариса Богораз, отправившая в декабре 1965 года письмо Генеральному про­курору СССР. Тон и аргументы письма поражали беспреце­дентной по тем временам смелостью. Оно не было письмом-прошением о снисхождении, которые обычно писались род­ственниками репрессированных. Это было письмо-протест против ареста за художественное творчество и незаконных приемов следствия. В нем, и частности, указывалось: «Дек­ларация прав человека», подписанная и нашей страной, в статье 19 утверждала «право на свободу распространения идей любыми средствами и независимо от государственных гра­ниц» и вдруг люди, осуществившие его, преследуются в уго­ловном порядке. Я никого не прошу ни о каких одолжениях, льготах, я требую соблюдения норм человечности и законно­сти» [64]. Это письмо сегодня справедливо рассматривается как один из первых документов зарождающегося движения за права человека.

Ее примеру последовали многие другие. Известно, что было отправлено 22 письма в защиту Даниэля и Синявского, кото­рые подписали 80 человек, в том числе 60 членов Союза писа­телей. Это свидетельствовало о том, что в правозащитное дви­жение включалась наиболее зрелая, можно сказать — элит­ная часть диссидентства. Эти люди осознанно заявили о своих претензиях власти, избрав для этого не демонстрации, а эпи­столярную форму, дававшую больше возможностей для инди­видуального самовыражения. И в то же время их письма от­личались глубоким общественно-политическим звучанием. Своим содержанием они не были рассчитаны на положитель­ную реакцию чиновников, скорее, это было актом пропаган­ды нового правосознания, открытым заявлением о несогласии с официальной позицией. Подписантство становилось важной формой самовыражения оппозиционного движения.

Процесс показал, что власти все же отказались от бессуд­ных расправ, от приписывания шпионских намерений и т.д., а, следовательно, и от смертных приговоров. Процесс как бы оп­ределил «таксу» за инакомыслие: максимальный срок по статье 70 — 7 лет лагеря строгого режима и 5 лет ссылки. «Многих эта цена уже не останавливала», — напишет Л. Алексеева [65].

Вскоре в самиздате появилась «Белая книга», включавшая записи судебных заседаний, речи обвиняемых, отклики прес­сы и письма в защиту писателей. По сути этим документом и самиздат включился в правозащитное движение.

Таким образом, можно констатировать, что процесс над писателями и петиционная кампания в их защиту окончатель­но развели власть и инакомыслящую интеллигенцию, объек­тивно поставив ее в положение оппозиции.

Суд над Даниэлем и Синявским, к сожалению, стал не единственным фактом ужесточения режима. На смену «ре­нессансу» пришел, как тогда говорили, «репрессанс». Во вто­рой половине 60-х годов нескончаемой чередой потянулись политические процессы, в ходе которых зазвучали впервые новые ноты: теперь речь шла не о факте свершения деяния, а о праве на это деяние.

В официальной печати предпринималась попытка возвра­щения имени Сталина [66]. Отправлялись на полки кинолен­ты, в столы научные рукописи, общественно-политические и художественные произведения, посвященные антисоветской тематике.

Эти тревожные симптомы вызывали соответствующие про­тесты, как индивидуальные, так и коллективные. Многие пред­ставители творческой интеллигенции, бывшие узники сталин­ских лагерей еще верили в возможность конструктивного ди­алога с партийным руководством по вопросам политического курса. С начала 1966 года в адрес Президиума предстоящего XXIII съезда КПСС, в ЦК партии, в канцелярию Л.И. Бреж­нева поступило множество писем с предупреждением опасно­сти реабилитации Сталина.

Особое впечатление произвело быстро распространившееся письмо 25-и виднейших деятелей науки и культуры Л.И. Бреж­неву [67]. Среди подписавших это письмо было 13 академи­ков (в том числе впервые в «подписантство» включился ака­демик А.Д. Сахаров), известные режиссеры, артисты, худож­ники.

Высокой гражданственностью были проникнуты письма Лидии Чуковской (апрель 1966 г. — февраль 1968), Льва Ко­пелева (декабрь 1967), обращение А. Солженицына к четвер­тому съезду писателей (май 1967 г.), письмо в ЦК КПСС 43-х детей репрессированных в 30-е годы старых большевиков (сен­тябрь 1967 г.), письмо Роя Медведева и Петра Якира в жур­нале «Коммунист» о преступлениях Сталина и другие [68].

Но особенно большое количество подписей было поставлено под обращением к депутатам Верховного Совета, направлен­ным против Указа от 16.09.1966г. о включении в Уголовный Кодекс статей 190.1 и 190.3, предусматривавших наказание за «систематическое распространение в устной форме заведо­мо ложных измышлений, позорящих советский общественный и государственный строй, а равно изготовление или распространение в письменной, печатной или иной форме произведе­ний того же содержания и за организацию или активное уча­стие в групповых действиях, грубо нарушающих обществен­ный порядок или повлекших нарушение работы транспорта, государственных, общественных учреждений» [69]. Этот Указ ставил вне закона самиздат (до этого распространявшийся почти свободно) и любые гражданские акции, в том числе самые лояльные.

В ответ на попытки ресталинизации самиздат усилил рас­пространение материалов антисталинской направленности. Наибольшую известность получили в эти годы романы А. Сол­женицына «В круге первом» и «Раковый корпус», соответ­ствующие мемуары: «Это не должно повториться» С. Газаря­на, «Воспоминания» В. Олицкой, «Колымские рассказы» В. Ша­ламова. Особым потрясением стал роман-хроника Е. Гинзбург «Крутой маршрут».

Определенным катализатором развития правозащитного движения стал так называемый «процесс четырех» в начале 1968 года. Судебной расправе подверглись четыре активных самиздатчика: Юрий Галансков, Александр Гинзбург, Алек­сей Добровольский, Вера Лашкова, обвиненные в составле­нии и передаче на Запад «Белой книги» о процессе Синявско­го и Даниэля. 22 января состоялась демонстрация в защиту арестованных, организованная В.Буковским и В.Хаустовым. Во время процесса над «четверкой» у здания суда протестова­ло около 400 человек. В петиционной кампании в их защиту участвовало уже более 700 человек [70]. Любопытен соци­альный состав «подписантов», выявленный А. Амальриком: 45% составили ученые, 22% — деятели искусства, 9% — издатель­ские работники, учителя, врачи, 13% — техническая интел­лигенция» [71]. Эти данные подтверждали тенденцию форми­рования наиболее активной части правозащитников из эли­тарного слоя советской интеллигенции.

Среди писем в связи с «Процессом 4-х» особенно выделя­лось своим гражданским пафосом письмо Ларисы Богораз и Павла Литвинова, адресованное уже не только правительству, а «каждому, в ком жива совесть», и к мировой общественно­сти [72]. Правозащитники требовали повторного суда с при­сутствием международных наблюдателей. В той обстановке это был беспрецедентный шаг противостояния власти. Пись­мо вызвало большой резонанс и на Западе.

«Подписантская» кампания 1968 года не имела практичес­кого успеха: арестованные были осуждены, на демонстрантов и подписантов обрушились репрессии. Однако гражданская активность правозащитников в какой-то степени тормозила процесс свертывания демократизации, не позволяла открыто реанимировать сталинизм.

Летом 1968 года произошло событие, которое решитель­ным образом повлияло на характер правозащитного движе­ния и его целенаправленность. По решению партийного руко­водства советскими войсками было подавлено движение за демократические реформы в Чехословакии. Это повергло в шок ту часть интеллигенции, которая еще верила в возмож­ность открытого диалога с партийной элитой.

Накануне рядом заявлений и акций диссиденты пытались предотвратить трагический исход кризиса в Чехословакии. Еще 26 июля А. Марченко послал в «Правду» и «Руде право» (органы ЦК КПСС и ЦК КПЧ) открытое письмо с осуждением кампа­нии клеветы и угроз в адрес Чехословакии, а 29 июля он был арестован.

29 июля пятеро коммунистов: П. Григоренко, А. Костерин, В. Павлинчук, С. Писарев и И. Яхимович посетили посольство Чехословакии и передали послу письмо с осуждением советско­го давления на Чехословакию [72]. В ночь с 21 на 22 августа в Москве были разбросаны листовки с протестом против ок­купации Чехословакии.

А 25 августа 1968 года семь правозащитников решились на крайний, по меркам того времени, шаг: вышли на Крас­ную площадь с развернутыми плакатами: «Да здравствует сво­бодная и независимая Чехословакия!», «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!», «За нашу и вашу свободу!» В их числе были Лариса Богораз, Павел Литвинов, Константин Бабиц­кий, Наталья Горбаневская, Виктор Файнберг, Вадим Делоне и Владимир Дремлюга. Они были избиты и арестованы в счи­танные минуты дежурившими на Красной площади сотрудни­ками КГБ. Судебная расправа состоялась в октябре. Лишь Горбаневская, которая была на площади с грудным ребенком, временно осталась на свободе. Весть об открытой демонстра­ции облетела весь мир.

Таким образом, в перипетиях 1966—1968 гг. формировал­ся костяк правозащитного движения. Отбор происходил не по принципу сочувствия либеральным идеям, а по готовности к отстаиванию своей позиции. Однако к явному противостоя­нию властям готовы были лишь немногие. События 1966— 1968 гг. помогли этим людям найти друг друга. «Свойствен­ная им гражданственность, общность нравственных понятий и общее изгойство сплотили их», — отмечала Л. Алексеева [73]. Они и стали ядром правозащитного движения, вышед­шего в 70-е годы на арену общественно-политической жизни и объективно выполнявшего функции политической оппози­ции брежневскому режиму.

Правозащитное движение никогда не имело своей органи­зации, выборных органов, формальных лидеров и т. д. И имен­но эта неформальная форма существования оказалась наибо­лее приемлемой для советских условий.

Структурирование же движения определялось главным образом формами и направлениями практической деятельнос­ти. Основой, каркасом движения весь период был самиздат. Даже в периоды наиболее активных петиционных кампаний самиздат оставался самой массовой формой выражения ина­комыслия и протеста. Сеть его расширялась, а вместе с ней и круг самиздатчиков и распространителей, многие из которых со временем стали заниматься этой деятельностью уже про­фессионально. Издавались не только отдельные работы, но и альманахи, сборники документов, журналы, потребовавшие большого количества участников. Единичные случаи передачи рукописей на Запад в «тамиздат» превратились теперь в отла­женную систему, во главе которой стал А. Амальрик. Через эту систему за рубежом были опубликованы работы многих участников движения: «Мои показания А. Марченко, «Все течет» В. Гроссмана, «Белая книга», повести Л. Чуковской, романы А.Солженицына, стихи Н. Горбаневской, И.Брод­ского, Н. Коржавина и других. Там же была опубликована статья А.Д. Сахарова «Размышление о прогрессе, мирном со­существовании и интеллектуальной свободе» (1968 г.). В «та­миздате» были изданы и его важнейшие работы «Нежелатель­ное путешествие в Сибирь» и «Просуществует ли СССР до 1984 года?» Их появление свидетельствовало о том, что са­миздат не только быстро «взрослел», но и «теоретизировался». Он становился не только способом распространения соответ­ствующей информации, но и формирования диссидентской иде­ологии.

Но, пожалуй, самым ярким свидетельством становления правозащитного движения и углубления его структуры стал выпуск в самиздате «Хроники текущих событий» — информа­ционного бюллетеня о нарушениях прав человека в СССР. Пер­вый выпуск вышел 30 апреля 1968 года, а всего до 1983 года издано было 64 выпуска. Первым его редактором была Н. Гор­баневская, после ее ареста с декабря 1969 года по 1972 год — Анатолий Якобсон, в дальнейшем редакторы менялись часто из-за арестов. «Хроника» отвечала своему названию: в ней содержалась только констатация фактов о нарушениях прав человека, о состоявшихся политических процессах, о месте нахождения политзаключенных, о правозащитных выступлениях и способах осуществления гражданских прав «явочным порядком», о принудительном психолечении и т.д. При этом отсутствовали какие-либо оценки и комментарии. «Хроника» стала как бы «пищей» к размышлению и приглашением к ди­алогу.

В значительной степени характеризовал движение в целом механизм ее жизнедеятельности, описанный в пятом выпуске: «Каждый легко может передать известную ему информацию в распоряжение Хроники. Расскажите ее тому, у кого Вы взяли Хронику и т. д. Только не пытайтесь пройти единолично всю цепочку, чтобы вас не приняли за стукача» [74].

Постепенно «Хроника» обрастала многочисленными кор­респондентами из различных регионов страны. В 1972 году в ее выпусках описывалась ситуация, имевшая место уже в 35 точках страны [75]. По единодушному признанию правоза­щитников, «Хроника» была основной структурой (и притом почти невидимой, неуловимой) их движения.

Выпуск «Хроники» закрепил с конца 60-х гг. приоритет информационно-политического направления в самиздате. В дальнейшем он пополнился такими изданиями, как «Хроника защиты прав человека в СССР» (1973г.), «Международная амнистия» (1974 г.) и др. Именно они стали основными ис­точниками и каналами распространения в обществе нового правосознания.

Формировались и другие структурные линии движения, связанные с основными направлениями практической деятель­ности правозащитников, например, с выявлением фактов при­нудительного психолечения и борьбой за права его жертв. Противостоять этому беззаконию пытался еще в середине 50-х годов старый большевик Сергей Писарев, попавший в психи­атрическую больницу в 1953 году за письмо Сталину о прово­кационности «дела врачей». После реабилитации он добился от Н.С. Хрущева создания специальной комиссии по рассле­дованию фактов психорепрессий. Кое-кто был наказан, но вскоре данный процесс свели на нет. Уже в 60-е годы психо­репрессии по отношению к инакомыслящим возобновились. Они были применены в отношении П. Григоренко, В. Буков­ского, А. Вольпина-Есенина, Н. Горбаневской и многих дру­гих. Разоблачение психорепрессий стало одной из постоянных забот правозащитников. И в этом деле сформировались свои «профессионалы». Сенсационного успеха достиг, например, Владимир Буковский, дважды сам подвергшийся психолече­нию (в 1963 и 1965 гг.), он сумел раздобыть медицинскую документацию на шестерых узников психбольниц, в том чис­ле — свою, П. Григоренко, Н. Горбаневской и др. В 1971 году данные документы были переданы международному съезду психиатров в Мехико для вынесения заключения о право­мерности психолечения. И хотя официальный Запад оставил без внимания апелляцию советского правозащитника, но факт этот стал широко известен мировой общественности. Выяв­ляя, придавая огласке и требуя прекращения использования незаконного способа преследования за инакомыслие, правоза­щитники в значительной мере блокировали его применение в 70-е — 80-е гг.

Важным направлением их практической деятельности была также организация помощи политзаключенным, их детям и родственникам. Создавались специальные фонды: денежные, вещевые, книжные и прочие. Организовывалась доставка про­дуктов, книг в лагеря, оплата адвокатов и т.д. Особого разма­ха эта деятельность достигла с середины 70-х годов, когда А. Солженицын, находясь уже в эмиграции, создал фонд по­мощи русским политзаключенным, пополнявшийся западны­ми спонсорами.

Однако усиление репрессий против правозащитников в конце 60-х — начале 70-х годов вызвало к жизни и новые формы противостояния — правозащитные ассоциации. Пер­вая из них возникла в 1969 году благодаря самой распростра­ненной форме совместных действий — коллективному пись­му. 28 мая 1969 г. 15 активных «подписантов» отправили пись­мо в ООН с жалобой на нарушения гражданских прав в СССР, пояснив, что многолетние обращения их во властные совет­ские структуры остались без ответа. Они просили «защитить попираемые в Советском Союзе человеческие права». И впер­вые рядом с перечнем фамилий было обозначено: «Инициа­тивная группа защиты прав человека в СССР». Через месяц было направлено новое письмо в ООН по поводу незаконного вторичного осуждения А. Марченко, на этот раз под грифом: «Инициативная группа»... без фамилий. Так стала действо­вать первая ассоциация. В одном из своих писем-заявлений инициативная группа пояснила, что у нее нет ни устава, ни программы, ни какой-либо организационной структуры, но «всех нас объединяет чувство ответственности за все происхо­дящее... убеждение в том, что в основе нормальной жизни общества лежит признание безусловной ценности человечес­кой личности» [76].

Деятельность Инициативной группы сводилась к выявле­нию фактов нарушения прав человека, требованиям освобож­дения узников совести из психбольниц и т. д: Главное — она начала прорыв к официальному Западу в качестве полномоч­ного представителя правозащитного движения. Пять писем было отправлено в ООН, кроме того, Международному съезду психиатров в Мехико, Международной Лиге прав человека (до 1972 г.). И хотя все послания остались без ответа, но их информация, бесспорно, имела резонанс на Западе. Подверг­шись репрессиям (8 из 15 человек были арестованы), Иници­ативная группа в 1972 году приостановили свою деятельность.

Хотя она и не добилась конкретных результатов, но ее опыт убеждал, что обращения от имени организации имели гораздо больший резонанс, чем письма одиночек.

Был предпринят поиск более конструктивных вариантов открытых ассоциаций правозащитников. В ноябре 1970 года в Москве был создан Комитет прав человека в СССР. Иници­аторами его создания выступили Валерий Чалидзе, Андрей Твердохлебов и Андрей Сахаров, все трое — физики. В Ко­митете сотрудничали также математик Игорь Шафаревич, член-корр. АН СССР, А. Вольпин, А. Солженицын, А, Галич и др. [77]. Комитет вначале создавался как экспертно-консульта­тивный орган для оказания содействия государственным орга­нам в обеспечении гарантий прав человека, а также в разра­ботке теоретических аспектов этой проблемы, в частности, для проведения сравнительного анализа обязательств СССР по международным пактам о правах человека и советского законодательства, осмысления понятий «политзаключенный», «тунеядец» и т. д. Комитет был первой независимой обще­ственной организацией с разработанным регламентом. Чле­нами комитета могли стать только те, кто не состоял ни в какой политической партии и не входил ни в одну обще­ственную организацию, связанную с государственным управ­лением. Таким образом, комитет был ассоциацией независи­мых ученых, что по советским законам не требовало регист­рации.

Комитет стал также первой организацией в СССР, получив­шей формальное международное признание: в июле 1971 года он стал филиалом Международной Лиги прав человека — консультативного органа при ООН и ЮНЕСКО. Он также вошел в Международный Институт права как коллективный представитель. Члены Комитета имели связи и с другими меж­дународными организациями.

Однако советские властные структуры в консультациях, связанных с обеспечением прав человека, конечно же, не нуж­дались. И Комитет вскоре превратился в координационный центр практической деятельности по защите гражданских прав.

Таким образом, после пражской весны (1968 г.) в услови­ях явно обозначившегося отказа правительства от какой-либо либерализации политического курса произошло окончательное оформление правозащитного движения как общественно-политической оппозиции брежневскому режиму.

Выход на арену открытого политического противостояния режиму вызвал широкомасштабную кампанию против право­защитников. Людмила Алексеева свидетельствует, что в де­кабре 1971 года появилось известие о специальном постанов­лении ЦК КПСС о закрытии «Хроники» [78]. Действительно репрессии усилились, в том числе прошли и так называемые «самиздатскис» процессы: дело Ю. Шихановича, осужденного за участие в «Хронике» и распространение самиздата; дело Г. Давыдова — за выпуск самиздатского журнала «Свободная мысль»; К. Любарского и других [79].

Режим раскручивал авторитарный маховик. В августе 1971 года Министерством здравоохранения была согласована с МВД СССР новая инструкция, предоставлявшая психиат­рам право насильственной госпитализации лиц, представляю­щих общественную опасность, без согласия родственников [80]. Арестованные по политическим мотивам исчислялись уже сот­нями.

Апогеем репрессий стало так называемое дело № 24 [дело «Хроники»], по которому проходили два видных деятеля Ини­циативной группы — Петр Якир и Виктор Красин, аресто­ванные летом 1972 года. В ходе следствия они неожиданно сделали заявление о пересмотре своих взглядов на «Хронику» и в целом на правозащитное движение. В письме к А.Д. Саха­рову из следственного изолятора Петр Якир утверждал, «что демократическое движение приобрело опасное для государ­ства направление, его используют антисоветчики, и государ­ство вынуждено и вправе защищаться» [81]. На состоявшем­ся в августе 1973 года суде Якир и Красин открыто раская­лись, признав клеветнический характер Хроники и самизда­та, правомерность действий властей в отношении диссидентов. 5 сентября в Доме журналистов в присутствии иностранных корреспондентов, состоялась пресс-конференция подсудимых, транслировавшаяся по телевидению. Диссидентство на всю страну и мир было дискредитировано самыми активными его участниками. Это был удар, повергший в шок поредевшие ряды правозащитников. Лишь четверо оставшихся на свободе членов Инициативной группы выступили с заявлением об от­казе признать свою деятельность подрывной и о своем несог­ласии с позицией Якира и Красина.

Чувство морального поражения усугублялось кампанией, развернутой прессой против А.Д.Сахарова. Убийственным было письмо 40 академиков, бывших его друзей, осудивших взгляды Андрея Дмитриевича. С конца 1972 года прекратил свою деятельность и Комитет защиты прав человека.

Прекратился выпуск Хроники, «заморозился» самиздат. Большая группа видных правозащитников и идеологов этого движения была выдворена за рубеж с лишением советского гражданства: А. Солженицын, Л. Копелев, А. Галич, Л. Чуков­ская, В. Войнович и многие другие. Михаил Гефтер — исто­рик и диссидент, позже писал: «Больнее больного: эмиграция. «Мы» здесь и «они» там, что это: расчлененное единое или разрыв, начало разрыва «навсегда»? [82]

А. Амальрик, В. Буковский, А. Марченко, Н. Горбаневская и многие другие оказались в тюрьмах и ссылках. В 1973— 1974 годах о правозащитном движении говорили в прошед­шем времени.

Каковы же причины, пожалуй, самого тяжелого кризиса правозащитного движения в начале 70-х гг.? И каковы были мотивы поведения двух видных и авторитетных его участни­ков? Ведь они не были случайными людьми в движении! Петр Якир — сын репрессированного Сталиным Ионы Якира, с 14 лет провел в ссылках и лагерях 17 лет. Виктор Красин — активный член Инициативной группы защиты прав в СССР.

Существует мнение [Л. Алексеева, Е. Пивовар и др.], что их «покаянное» дело от начала до конца было инспирировано КГБ. А «раскрутить» Якира и Красина удалось с помощью хорошо спланированного манипулирования их чувствами от­ветственности за судьбы других, патриотизма и прочее. Ис­точники, в том числе и книга — исповедь Виктора Красина «Суд», подтверждает это. Однако они же свидетельствуют и о наличии более глубоких корней кризиса диссидентского дви­жения.

Кризис зрел давно. Можно сказать, что он сопровождал правозащитное движение, как отражение основного противо­речия между установкой на открытый диалог с властями и принципиальной его недопустимостью в авторитарной стране. Первые сомнения, как уже отмечалось, зародились после втор­жения в Чехословакию и репрессий 1968—1969 гг. Дальше пошли только те, кто уже не мог «дышать» той атмосферой. Они попытались диалог с властью дополнить диалогом с обще­ством (прорыв информации и правосознания) и с официаль­ным Западом. Пятилетний опыт (1968—1972) дал незначи­тельные результаты. И наступил второй этап разочарований и сомнений. На этот раз он выразился в идейном расколе и размежевании.

До начала 70-х годов диссидентское и правозащитное дви­жение базировалось на идее демократической трансформации социалистического строя. Теперь же многие, разуверившись в такой возможности, обратились к откровенно антикоммунис­тическим и антисоветским идеям, с одной стороны, западни­ческого, с другой — национально-почвенного направлений.

Этот идейный разлом достаточно больно переживался са­мим движением. Во-первых, он выводил диссидентское ина­комыслие за рамки допустимого с властями диалога. Во-вто­рых, на происходившее, действительно, откликнулся офици­альный Запад, используя антисоветские настроения в полити­ческой конфронтации с СССР. Если вспомнить, что это был период кропотливей шей наработки в Европе политики раз­рядки, то нетрудно представить уязвимость патриотического чувства интеллигенции.

Кризис правозащитного движения был в первую очередь внутренним. Репрессии лишь вывели его на поверхность. Од­ним из главных его направлений стало определенное разме­жевание участников движения по идеологическим мотивам. Господствовавшей внутренней тенденцией диссидентства все­гда было отсутствие каких-либо четких идеологических конст­рукций и программ. Диссидентство являлось, пожалуй, пер­вым в российской истории общественным движением, вдох­новлявшимся не новой социальной доктриной, а нравственно-правовыми принципами. Этим и определялась его уникальность.

Однако с конца 60-х годов в связи с усилением противо­стояния с властью и нарастанием «ползучей реакции» в об­ществе духовные искания диссидентов все более идеологизи­ровались. Первой концептуальной заявкой стала статья А.Д. Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществова­нии и интеллектуальной свободе» (лето 1968г.).

Она была итогом длительных размышлений о глобальных проблемах человеческой цивилизации, о путях социального прогресса и о месте человека (личности) в саморегуляции общественных процессов. Само название статьи как бы при­глашало к диалогу, дискуссии, а широкий круг обозначенных проблем определил приоритеты теоретико-публицистической деятельности Сахарова в последующие годы. Концептуальное содержание «Размышлений» можно свести к двум основным позициям.

Прежде всего, человечество подошло к критическому мо­менту своей истории, когда над ним нависли опасности термо­ядерного уничтожения, экологического самоотравления, голо­да, дегуманизации, с одной стороны, с другой — засилье «мас­совой культуры», мифологического догматизма. Эти опаснос­ти, по мнению автора, многократно усиливались искусственным разделением мира, противостоянием социалистического и капиталистического лагерей, в то время, когда общечеловечес­кие проблемы вышли на первый план. Подчеркивалось, что социальный прогресс немыслим как прогресс двух миров, он возможен только на путях их конвергенции (сближения); иде­алом будущего должно стать научно управляемое сообщество, соединяющее в себе положительные черты обеих систем.

Второй позицией, заявленной в статье, являлось призна­ние необходимости интеллектуальной свободы во всех ее про­явлениях, но в первую очередь свободы от давления авторите­тов, предрассудков и догм. Свобода мысли провозглашалась как единственная гарантия от заражения народа массовыми мифами и осуществимости научно-демократического подхода к политике, экономике и культуре.

В качестве важнейших внутриполитических проблем в тех условиях назывались: преодоление последствий сталинизма, демократизация общества, интенсивное осуществление науч­но-технического прогресса, либерализация экономики и т. д.

Таким образом, в «Размышлениях» были обозначены ос­новные черты либерально-демократической концепции соци­ального прогресса: конвергенция двух систем (западной и со­ветской ), перенесение принципа мирного сосуществования на идеологическую сферу, провозглашение интеллектуальной сво­боды, прав человека в качестве непременного условия обще­ственного прогресса. Единственно возможным и целесообраз­ным путем обновления советского строя признавалось его ре­формирование.

Идеи А.Д. Сахарова вызвали бурную реакцию как офи­циальных кругов, так и в среде правозащитников. Огром­ный резонанс статья получила на Западе. Пожалуй, ни одна «самиздатская» работа не имела такого количества откликов, как «Размышления». И дело не только в том, что впервые так смело и конструктивно были сформулированы многие ситуационные мировые проблемы. Статья своим постановоч­ным характером как бы спровоцировала начало идейного раз­межевания в диссидентской среде. Этому способствовало еще и то обстоятельство, что ее распространение совпало с кризи­сом в Чехословакии и волной репрессий против инакомысля­щих в СССР.

В этой ситуации, высоко оценив независимый подход ав­тора, некоторые участники движения либерально -реформатор­скую концепцию рассматривали уже как утопию. Характер­ным в этом плане был отзыв под названием «Надеяться или действовать?», подписанный «многочисленными представите­лями технической интеллигенции Эстонской ССР». Авторы его отмечали, что «существующие факторы — нравственно-философские, общественно-политические и материально-экономи­ческие — служат препятствием для осуществления надежд, которые выражены в работе Андрея Дмитриевича», в связи с чем обращались к «ведущим умам общества» разработать про­грамму действий [83].

Другие, напротив, высоко оценивая общедемократический пафос статьи, упрекали Сахарова в излишнем «давлении сво­им авторитетом на правительство» и отходе от марксистского понятия общественного прогресса (Р. Медведев).

Совершенно неожиданные мысли высказал по поводу «Раз­мышлений» А.И. Солженицын. Тогда он не решился предать их огласке и написанная им статья-отзыв не была отдана в самиз­дат, а передана самому Сахарову. Лишь спустя четыре года, в 1973 г. Солженицын вступил в открытую полемику по поводу содержания либерально-демократической концепции [84]. Он подверг сомнению не только возможность обновления строя без коренной ломки существовавшей системы отношений, но и практически все составляющие либерально-демократичес­кой концепции: понятия свободы, права, прогресса, идею кон­вергенции с Западом и прочее.

Особенно неожиданными для диссидентской среды оказа­лись два суждения писателя. Первое — о том, что «никакого сталинизма (ни учения, ни направления жизни, ни государ­ственной системы) не было. Сталин был всего лишь последо­вательным и верным продолжателем учения Ленина — Марк­са, глубоко чуждого русской традиции и русской духовности.

И второе — политические свободы, парламентская много­партийная система, интеллектуальная свобода не могли быть целью общественного движения, так как они не имели смыс­ла для российской истории. Основной принцип обновления, по его мнению, — не в модернизации по западному типу, а в духовном возрождении Отечества, пути всеобщего покаяния и очищения.

Таким образом, уже в конце 60-х — начале 70-х годов наметилось серьезное размежевание в идейных позициях дис­сидентов. Оно усилилось, когда в начале 70-х гг. стала ощу­щаться необходимость уточнения идейной базы оппозиции и выработки конструктивной программы.

Попыткой реализации этой задачи стали послания идеоло­гов движения руководству страны, например, «Памятная За­писка Л.И. Брежневу» А. Сахарова и его же «Послесловие к памятной Записке» (1972г.), «Письмо вождям Советского Союза» А.Солженицына (1973 г.). Между ними завязалась дискуссия [85]. Поляризация взглядов привела к окончатель­ному оформлению трех направлений в диссидентской идеологии: либерально-демократического (А.Д.Сахаров), националь­но-почвеннического (А.И. Солженицын) и марксистского (Р. Медведев, А. Костерин).

Определенное концептуальное оформление национально-почвенническое направление получило в связи с выпуском в самиздате в 1973 году сборника «Из-под глыб». Авторы сбор­ника (А. Солженицын, Ф. Корсаков, М. Агурский, В. Бори­сов и др.) сформулировали принципы государственного пере­устройства на основе возрождения национальной идеи, тради­ции и духовного очищения. Коммунистическая идеология при­знавалась чуждой русскому духу, насильственно перенесенной с Запада; доказывалась целесообразность авторитарной влас­ти, наиболее соответствующей традициям и духу российского народа.

«Почвенники», а именно так со временем стали называть сторонников данного направления, сформировали свое, от­личное от либерального представление о категории «свобода», ее значении и смысле. По мнению А.И. Солженицына, в жиз­ни имеет смысл лишь внутренняя свобода, с которой человек рождается. Она означает возможность и способность выбора и главным условием ее осуществления является «самостесне­ние» ради блага других. Политические свободы, демократи­ческие права рассматривались лишь как внешние условия раз­вития внутренней свободы, причем, далеко не всегда ей бла­гоприятствовавшие.

Исходя из данных посылок, почвенники стали пропаганди­ровать отказ от ориентации на идеи прогресса и демократии западного образца, а также от марксизма, как «мертвой идео­логии». Представители этого течения одними из первых вста­ли на путь откровенного антикоммунизма и антисоветизма.

Либерально-демократическая же концепция получила свое развитие в ряде статей А.Д. Сахарова 70-х годов [86]. Он, как и многие диссиденты, остался верен либерально-реформа­торской идее, в частности идее правового государства, ориен­тации на ценности западной демократии и конвергенцию. Была предпринята попытка разработать конкретный план ее реали­зации. Так, Сахаров в статье «Мир через полвека» наметил четыре этапа достижения так называемого «варианта лучшего развития мира»: первый — демократизация общественной жизни в социалистических странах, формирование многопар­тийности, расширение курса экономических реформ; второй — победа левореформистских течений в западных странах, из­менение структуры собственности, в том числе — включе­ние общественных форм; третий — поэтапное совместное ре­шение проблем голода, экологии, разоружения; четвертый — повсеместное развитие интеллектуальной свободы, науки, про­изводительных сил, сглаживание национальных противоречий, создание мирового правительства [87].

Острая полемика представителей двух идеологических на­правлений в диссидентском движении была прервана волной репрессий, в ходе которой «почвенник» Солженицын оказался в Вермонте (США), а «западник» Сахаров отправился в ссыл­ку в Горький. Однако именно на основе их идей рождался идеологический плюрализм, который затем вызвал к жизни и определенные политические изменения, хотя в массе своей правозащитники по-прежнему не придавали принципиально­го значения идеологическим программам и разномыслию в своих кругах.

Репрессии 1972—1973 гг. благодаря неформальной, гибкой структуре движения разрушили только его верхнюю, то есть видимую часть. Корни и основные ветви неподконтрольного распространения информации сохранялись. Абсолютное боль­шинство участников движения не признавали ни его исчерпа­емости, ни бесполезности. Поэтому уже вскоре появились признаки его возрождения.

Источником возобновления правозащитной деятельности стали (как это ни парадоксально) тюрьмы и лагеря. Именно туда переместилось большое количество наиболее активных правозащитников. Политзаключенные устанавливали между собой связи, устраивали сходки, вырабатывали требования о соблюдении законов, оформляли информацию о нарушениях их, о количестве и условиях содержания политических узни­ков и т. д. Ширилось использование активных акций протес­та. Росло количество участников политических голодовок, которые с 1969 года ежегодно проводились в лагерях. С 10 де­кабря того же года в лагерях стали пытаться отмечать день прав человека сходками, петициями, как и 5 сентября — день памяти жертв красного террора, а затем с 1974 года и день советского политзаключенного.

Продолжал функционировать самиздат. Едва ли не самый большой резонанс за всю его историю имело издание в самый разгар репрессий романа А.И. Солженицына «Архипелаг Гу­лаг». В самиздате вскоре широко был распространен и сбор­ник писателя «Жить не по лжи» с описанием обстоятельств, сопутствовавших выпуску книги, и кампании против него, закончившейся высылкой из страны. «Со стеснением в серд­це, — писал Солженицын, — я годами удерживался от печа­тания этой уже готовой книги; долг перед еще живыми пере­вешивал долг перед умершими. Но теперь, когда госбезопас­ность все равно взяла эту книгу, мне ничего не остается, как немедленно публиковать ее» [88]. В декабре 1973 года роман вышел в Париже в издательстве «ИМКА-ПРЕСС».

Ответной мерой на родине писателя стала политическая кампания, направленная против него. В известном смысле, она послужила детонатором возрождения движения. В ответ на травлю писателя в самиздате появились первые отклики на роман, в частности статья Г.Белля «Надо идти все дальше...», обширная рецензия Роя Медведева и др. «Думаю, мало кто встанет из-за стола, прочитав эту книгу, таким же, каким он раскрыл ее первую страницу. В этом отношении мне просто не с чем сравнить книгу Солженицына ни в русской, ни в мировой литературе», — так определил общественное значе­ние «Архипелага» в ту пору Рой Медведев [89]. Книга была наиболее полным и детальным описанием советских лагерей, пробуждавшим мысли о сути режима в СССР. Публиковались и другие письма-протесты, индивидуальные и коллективные.

«Позор стране, которая допускает, чтобы оскорбляли ее величие и славу. Беда стране, у которой щипцами вырывают язык. Несчастье народу, который обманывают»,— писала в те дни Лидия Чуковская [90].

Уже после ареста Солженицына и предъявления ему обви­нения в измене Родине 13 февраля появилось «Московское обращение». Его авторы (А. Сахаров, Е. Боннэр, В. Макси­мов, М. Агурский, Ю. Орлов, П. Литвинов, Л. Богораз и др.) потребовали публикации романа в СССР, обнародования ар­хивных и иных материалов о репрессивной деятельности ЧК, ГПУ, НКВД, МГБ, создания международного общественного трибунала по ее расследованию. Содержалось требование ог­радить Солженицына от преследований [91]. Однако в тот же день в Лефортовской тюрьме Солженицыну был зачитан Указ о лишении его гражданства СССР, а вечером он насильно был препровожден в ФРГ. Это вызвало в стране и на Западе мас­совую поддержку требований «Московского обращения». О своем протесте открыто заявили М. Левада, Т. Великанова, С/ Ковалев, Т. Ходорович, В. Бахмин, Н.Я. Иоффе, О. Иоф­фе, А. Лавут и многие другие. По свидетельству Владимира Максимова, в ФРГ к «Московскому обращению» присоедини­лось 50 тысяч человек [92].

Кроме «Архипелага ГУЛАГа» в начале 70-х годов в самиз­дате особенно популярными были книга А, Марченко, А. Амаль­рика, В. Войновича, а также исторические исследования Роя и Жореса Медведевых «Перед судом истории», «Инерция стра­ха» (о массовых сталинских репрессиях). Осуществлялся вы­пуск «Общественных проблем» В, Чалидзе. Выпускались сбор­ники материалов о политических процессах, в том числе большой резонанс получил сборник «Четырнадцать последних слов», включавший наиболее яркие заключительные речи подсуди­мых. Но самым главным признаком возрождения движения стало возобновление с февраля 1974 года выпуска «Хроники текущих событий», причем вышло сразу четыре выпуска (28— 31), что свидетельствовало о не прекращавшейся работе ре­дакции. Этот бюллетень был дополнен еще и «Хроникой за­щиты нрав в СССР», с марта 1973 года издававшейся В. Ча­лидзе в Нью-Йорке. Возобновление «Хроник» означало, что заработали все информационные каналы, связи, правозащит­ное движение вновь вышло на поверхность.

Появились первые после двухлетнего молчания заявления Инициативной группы защиты прав человека. К октябрю 1974 года Инициативная группа была окончательно восста­новлена, теперь ее возглавлял А.Д. Сахаров. 30 октября груп­па провела первую независимую пресс-конференцию в Моск­ве, где иностранным журналистам были переданы обраще­ния, письма, записи интервью политзаключенных.

В 1974 году в дополнение к Инициативной группе появи­лась еще одна правозащитная ассоциация — Советское отде­ление Международной амнистии. Ее председателем стал док­тор физико-математических наук Валентин Турчин. Эта ассо­циация стала издавать самиздатский журнал «Международная амнистия», который знакомил советских граждан с докумен­тами и нормами международного права.

Поистине центральной и самой авторитетной фигурой пра­возащитной деятельности стал А.Д. Сахаров. Он участвовал в деятельности почти всех правозащитных ассоциаций, высту­пал с открытыми протестами против беззакония, выезжал в лагеря, на суды. После известной «Памятной записки» еще в сентябре 1971 г. Сахаров обратился к членам Президиума Верховного Совета СССР с письмом о свободе эмиграции и беспрепятственном возвращении. В сентябре 1973 г. по этому вопросу он направил письмо Конгрессу США. В связи с 50-ле­тием образования СССР он вновь обратился к Верховному Совету об амнистии политзаключенных и др. В этих докумен­тах была отражена программа возможной либерализации со­ветского режима. В политической области речь шла об устра­нении жесткой идейной и политической монополии, прекра­щении преследований за убеждения, развитии гласности и информации, полной амнистии и т. д. В области экономичес­кой предполагалось расширение хозяйственной самостоятель­ности всех производственных единиц, увеличение возможнос­тей и выгодности частной инициативы в сфере обслуживания, медицины, образования, мелкой торговли и т.п.

Но даже не активность и смелость действий делали А.Д. Са­харова неформальным лидером движения, а скорее его чело­веческие качества, которые олицетворяли по общему призна­нию сам дух правозащитного движения: жертвенность, тер­пимость и в то же время твердость. В 1975 году ученому и правозащитнику академику А.Д. Сахарову была присуждена Нобелевская премия Мира. На ее вручение он не поехал, так как не получил разрешения на выезд. В ответ на известие о присуждении премии советская пресса развернула против него широкомасштабную кампанию, продолжавшуюся около двух месяцев. Кампания совпала с арестом и осуждением двух из­вестных правозащитников Сергея Ковалева и Андрея Твердо­хлебова. Эти события вызвали новый всплеск петиций в под­держку гонимых. Только под письмом в защиту С. Ковалева подписалось 179 человек [93]; такой активности не наблюда­лось с 1968 года.

Таким образом, в 1974—1975 гг. правозащитное движение вновь стало фактором общественно-политической жизни стра­ны. Однако большинству его участников стало очевидным, что все прежние формы диалога с властью — апелляции к реформаторам 60-х гг. с призывом углубления десталиниза­ции, к идеологам «развитого социализма» 70-х гг. с идеями приоритета прав личности — результатов не давали. Нужны были новые формы и новая основа диалога.

В мае 1975 года в Хельсинки состоялось общеевропейское Совещание по безопасности и сотрудничеству, в котором при­няли участие 33 государства Европы, Америка и Канада. Под­писание Соглашения было крупным достижением: были при­знаны послевоенные границы, равноправность военно-поли­тических блоков и прочее. Наиболее щепетильными для со­ветской стороны оказались так называемые гуманитарные статьи Заключительного акта Совещания, обязывавшие госу­дарства соблюдать все международные нормы по правам чело­века, в том числе свободу передвижения, обмен информации, сотрудничество в области науки, искусства, образования и пр. В августе 1975 года в печати был опубликован текст Заклю­чительного акта.

Диссиденты достаточно сдержанно встретили его. Во-пер­вых, они увидели в нем шаг назад по сравнению с Всеобщей декларацией прав человека, Международным Пактом о пра­вах человека и другими конвенциями. А во-вторых, они не верили в соблюдение советским руководством этого соглаше­ния, т.к. до сих пор все подписанные им международные до­кументы по правам человека игнорировались. Весь смысл дви­жения как раз и заключался в требовании соблюдения советских и международных правовых норм. Лишь очень узкий круг правозащитников во главе с Юрием Орловым увидели в Хельсинском Соглашении возможность определенных такти­ческих действий. Смысл их, считал Ю. Орлов, заключался в том, чтобы, используя статьи Соглашения, найти новую основу для диалога между властью и обществом и привлечь, наконец, в качестве действенного посредника в этом официальный За­пад. Опыт показал, что прямые обращения к властям без ши­рокой поддержки своей и международной общественностью недейственны. Тем более, что в Заключительном акте реко­мендовалось создание форм общественного контроля и разра­ботки посреднических функций в этих целях. Так родилась идея создания Московской Хельсинкской группы, которой суж­дено было, начиная с 12 мая 1976 г., положить начало нового периода правозащитного движения, называемого хельсинским.

В учредительном заявлении Московской Хёльсинской груп­пы утверждалось, что группа создается для контроля за со­блюдением гуманитарных статей Заключительного акта, для сбора от граждан информации о нарушении этих статей и составлении в этой связи соответствующих документов с це­лью ознакомления с ними общественности и правительств стран — участниц Совещания в Хельсинки [94]. Под учреди­тельным документом подписались 11 человек (Л.Алексеева, М. Бренштам, Е. Боннэр, А. Гинзбург, П. Григоренко, А. Кор­чак, М.Ланда, А.Марченко, Ю.Орлов, В.Рубин и А.Щаран­ский). Уже 18 мая группа представила первый документ на пресс-конференции у А. Сахарова. Данный документ содер­жал сведения о суде над лидером движения крымских татар Мустафой Джамилевым [95].

Следующий документ информировал о нарушениях совет­ской стороной почтовой, телефонной и телеграфной связи между гражданами СССР и Запада (отключение телефонов, вскрытие писем и пр.) [96]. Затем было подготовлено 18 аналитических документов до февраля 1977 года — даты аре­ста Ю.Орлова. В них освещались многие вопросы: о положе­нии политзаключенных, злоупотреблениях психолечением, преследовании религиозных меньшинств и пр. Подготовка каждого документа сопровождалась сбором информации от самых различных источников. Московская Хельсинская груп­па стала рупором гражданских требований советского обще­ства, а главное — связующим звеном между различными те­чениями диссидентства, ранее разобщенными [евреи-отказ­ники, религиозные, национальные движения и пр.].

Осенью — зимой 1976—1977 г. были созданы хельсинские группы в некоторых союзных республиках [украинская, литовская, грузинская, армянская]. Особенно ценным было то, что по примеру и под непосредственным влиянием МХГ такие же группы возникли в 1976—1977 гг. в Польше, Чехослова­кии, Румынии, ГДР и др. Даже в США после посещения аме­риканскими конгрессменами СССР и знакомства с «доктриной Орлова» была создана комиссия по безопасности и сотрудни­честву в Европе — «Хельсинская комиссия». Таким образом, МХГ оказалась у истоков международного хельсинского дви­жения, смыслом которого стала борьба за либерализацию ре­жимов в странах, в которых не соблюдались гражданские права. Оно, бесспорно, сыграло значительную роль в расшатывании командно-административных режимов в странах Восточной Европы.

МХГ способствовала появлению и нескольких специализи­рованных правозащитных ассоциаций в Советском Союзе. 27 де­кабря 1976 г. был создан Христианский комитет защиты прав верующих в СССР. Его основателем был священник Глеб Яку­нин. Комитет поставил своей задачей сбор, изучение и рас­пространение информации о положении верующих, оказание им консультативной помощи, обращение в правительствен­ные и общественные инстанции, в том числе западных стран.

5 января 1977 года при МХГ была создана Рабочая комис­сия по расследованию случаев использования психотерапии в политических целях. Рабочая комиссия была одной из самых эффективных правозащитных ассоциаций. Ею было подготов­лено 24 номера специального информационного бюллетеня, регулярно отсылаемого в различные советские и зарубежные инстанции. На основании представленных комиссией доку­ментов Международный съезд психиатров в Гонолулу в 1977 г. вынес решение об осуждении психиатрических репрессий в Советском. Союзе.

4 октября 1977 года в Белграде состоялась европейская конференция по выполнению Хельсинских соглашений. МХГ подготовила и отправила туда 28 аналитических документов о нарушениях основных статей Заключительного акта в СССР. На Мадридскую конференцию в 1980 году было отправлено уже 138 документов. И хотя расстановка сил на этих фору­мах не позволила вынести решение о несоблюдении в СССР Хельсинских соглашений, но сам факт рассмотрения на меж­дународном уровне материалов независимых общественных ассоциаций был беспрецедентным.

Хельсииское движение не только вывело диссидентов на новый уровень, но и в какой-то степени изменило их статус. Как писал известный историк Михаил Гефтер: «Диссидент­ство уже не просто вызов и господствующему сознанию и господствующей бессознательности... Но и возможность приоб­рести статус и место способом, совершенно невероятным по прежним меркам» [97]. По его мнению, назвав себя Хельсин­ским, движение взялось быть соответчиком за исполнение госу­дарством его важнейшего международного обязательства и ста­ло тем самым «зачатком, прообразом современного общества».

Таким образом, хельсинское движение постепенно пере­росло рамки узко национального и элитарного явления и гро­зило стать широкой общественной оппозицией.

Реакция властей не заставила себя ждать. Столкнувшись с достаточно целенаправленной деятельностью хельсинских групп, власти какое-то время не решались на репрессии. Но 8 января 1977 года произошел взрыв в московском метро с боль­шими человеческими жертвами. Эта зловещая акция до сих, пор остается нераскрытой. Но, тем не менее, официальными кругами сразу же была распространена версия о том, что взрыв — дело рук диссидентов. В стране началось раздувание психоза возмездия (собрания трудовых коллективов, пресс-конференции и пр.).

МХГ в свою очередь передала западным корреспондентам заявление о непричастности диссидентов к террористическим актам и возложила ответственность на КГБ. Письменное за­явление сделал и А.Д. Сахаров, в котором писал: «...Я не могу избавиться от ощущения, что взрыв в метро — это новая и самая опасная за последние годы провокация репрессивных органов, возможно, чтобы иметь повод для массового пресле­дования диссидентов и изменения внутреннего климата в стра­не» [98]. Заместитель генерального прокурора СССР Н. Гусев сразу же предупредил А.Сахарова, что его заявление расцени­вается как клевета и при повторении приведет к аресту. В его поддержку включился Госдепартамент США, который офици­ально выразил восхищение мужеством А. Сахарова. Амери­канский президент Д. Картер прислал ему письмо, содержа­ние которого стало широко известно. Вскоре Картер пошел и вовсе на сенсационный шаг: принял видного правозащитника Владимира Буковского, обменянного в 1976 году на генсека Чилийской компартии Луиса Карволана.

Репрессии все же были осуществлены, хотя не стали то­тальной расправой. В феврале — марте 1977 года были аресто­ваны почти все руководители и многие члены хельсинских групп (московской, украинской, грузинской и др.) С мая 1978 года методично нейтрализовывалась рабочая комиссия МХГ по пси­хиатрии и к 1981 году были арестованы все ее члены.

Противостояние 1976—1978 гг. обнаружило расширение географии правозащитного движения. Если в 60-е—начале 70-х гг. основную массу «подписантов» почти стабильно [око­ло 70%] составляли москвичи, то в 1977—1978 гг. их было только около 27%, а 73% открытых протестов приходилось на периферию.

В конце 70-х гг. произошло и расширение структуры оп­позиционного движения. Кроме хельсинских групп и правоза­щитных ассоциаций появились и узкоспециализированные организации по защите определенных групп граждан или ка­кого-нибудь конкретного гражданского права, например, та­кие как: инициативная группа защиты прав инвалидов (март 1978г.), свободный профсоюз (февраль 1978), свободное межпрофессиональное объединение трудящихся (октябрь 1978), группа «Право на эмиграцию» (лето 1978) [99]; груп­па «Выборы-79» (февраль 1979) и др.

Однако тенденция расширения рамок движения одновре­менно стала и его серьезной проблемой, так называемой «про­блемой поколений». Суть ее заключалась в том, что новое поколение не принимало беспрекословно идеологию, цели и принципы основателей движения, которые рассматривали его преимущественно как нравственное противостояние, не имев­шее политических целей. Они также не ставили перед собой задачи расширения движения за счет других социальных сло­ев (вербовку рабочих, крестьян и др.), как это имело, напри­мер, место в Польше. А когда это произошло само собой, диссиденты не смогли взвешенно оценить новую тенденцию. Необходим был терпеливый и снисходительный обмен идей, на основе которого была бы возможна и консолидация сил. Но к этому, как оказалось, не готовы были ни старое, ни новое поколения диссидентов. Об остроте, болезненности по­пыток консолидации в конце 70-х — начале 80-х годов писа­ли тогда многие, в том числе М. Гефтер, который страстно убеждал в необходимости открытого диалога: «...договориться между собой — с чего начать, чтобы не сорваться разом в катастрофу, в кровавую перетасовку» [100].

Именно с целью выявления конструктивных идей для диа­лога с конца 1977 года диссиденты стали издавать московский самиздатский журнал «Поиски» (его редактором стал Валерий Абрамкин, в нем сотрудничали М. Гефтер, Р.Б. Лерт, В. Со­рокин и др.). Вышло 8 номеров до его закрытия в декабре 1979 года. Журнал был по существу испытательным полиго­ном развития идейного плюрализма, предшествовавшего по­литическому.

Партийные чиновники активно использовали в своих це­лях идейный разлом в диссидентстве. Устраивались пресс-кон­ференции, «круглые столы» и т. д. с целью дискредитации тех или иных идей и их носителей. Одновременно шло «заигрыва­ние» с отдельными диссидентами, Так, удалось добиться «ло­яльности» Роя Медведева, который в конце 70-х годов в ряде писем и публикаций обрушился на «Поиски» [в особенности на статьи Р. Лерт], А.Д. Сахарова, уже осужденных членов Хельсинской группы за якобы излишнюю политизированность, деструктивность их деятельности, наносившей урон междуна­родному престижу СССР и т. д. [101]. «Казус Р. Медведева» заключался в небезуспешной попытке «отторжения» части диссидентов к так называемой духовной номенклатуре.

Таким образом, проблема поисков консолидирующей идеи и углубление идейного раскола свидетельствовала о нараста­нии кризисных явлений в диссидентском движении к началу 80-х годов.

И на этот раз данной ситуацией воспользовались репрес­сивные органы. С конца 1979 г. началась новая волна арес­тов: в ноябре были арестованы лидер Христианского комите­та Глеб Якунин и член Инициативной группы защиты прав человека Татьяна Великанова; в декабре — редакция «Поис­ков» и несколько членов хельсинских групп. Эти аресты не были отдельными акциями, как в 1976—1979 гг., а продуман­ной мерой искоренения инакомыслия. Особого размаха она достигла в 1980 г. во время «чистки» Москвы к Олимпиаде-80. В заключении оказались 23 диссидента, в 1981 году — еще 11 человек [102]. А. Сахаров был выслан в г. Горький. Дви­жение оказалось фактически обезглавленным. Прекратили работу Инициативная группа защиты прав человека в СССР, Христианский комитет, Рабочая комиссия по психиатрии. Осенью 1982 было объявлено о прекращении деятельности МХГ. Общее число арестованных превысило 500 человек. Это позволило заместителю председателя КГБ [С. Цвигуну] с удовлетворением сообщить об обезвреживании антиобще­ственных элементов, маскировавшихся под правозащитни­ков [103].

В середине 80-х гг. старое правозащитно-диссидентское движение слилось с формировавшимися неформальными те­чениями. На смену правозащитным ассоциациям пришли по­литические клубы, а затем и Народные фронты.

Почти тридцать лет диссидентское правозащитное движе­ние исподволь формировало духовные предпосылки коренных перемен в советском обществе. Идеи правового государства, приоритета общечеловеческих ценностей, либерализации эко­номики и другие были задолго до начала 90-х годов в арсена­ле диссидентов.

Таким образом, можно сделать следующие выводы:

Диссидентство было порождено постсталинской эпохой, которую до недавнего времени принято было разделять на едва ли не исключающие друг друга периоды: «оттепель», «за­стой», «перестройка». Сегодня все очевиднее, что в целом это был период ломки общественного сознания и драматических попыток реформаторского обновления социалистического строя. Диссидентство в значительной степени отразило драму этого процесса. Оно явилось своего рода реакцией какой-то части интеллигенции на послевоенный сталинизм и все нарастав­шую в обществе жажду обновления. Реакция была различ­ной, но объединяло их главное — отказ от революционно-радикалистской парадигмы и вера в эволюционную демокра­тическую трансформацию строя.

В своем развитии диссидентское движение прошло несколь­ко этапов: хрущевская «оттепель» [середина 50-х — середина 60-х годов] стала периодом зарождения диссидентского ина­комыслия, смыслом которого были попытки уяснения приро­ды советского тоталитаризма, переосмысление исторического опыта, отстаивание курса десталинизации и свободы творче­ства.

Вторая половина 60-х годов были периодом зарождения правозащитного движения в рамках диссидентского инако­мыслия. Пропаганда, защита и утверждение явочным поряд­ком прав человека стали смыслом скорее нравственной, чем общественно-политической позиции определенного слоя совет­ской интеллигенции. Открытый диалог с властью путем пода­чи петиций советским руководителям был основной формой ее выражения.

Конец 60-х — начало 70-х годов ознаменовались выходом правозащитников на арену общественно-политической деятель­ности. Основными признаками изменения характера движе­ния стали расширение социальной базы и состава правоза­щитников, появление их ассоциаций (структурирование дви­жения), распространение информационно-политического са­миздата, разработка теоретических основ конструктивных программ либерально-демократической эволюции режима, апелляции к общественности и официальным кругам Запада, расширение масштабов петиционных кампаний и переход к активным формам сопротивления [митинги, демонстрации, в том числе на Красной площади, политические голодовки и пр.]. С конца 60-х годов правозащитное движение объектив­но стало выполнять функции оппозиции брежневскому режи­му, хотя и переживало кризис, связанный как с внутренними тенденциями [идейный раскол и пр.], так и с организованны­ми против них репрессиями.

Середина 70-х — начало 80-х годов известны как «хель­синский этап» правозащитного движения, характеризующий­ся новым уровнем, связанным со значительным усилением его общественно-политического и оппозиционного звучания. Хель­синское движение, начатое советскими правозащитниками, стало в эти годы и важнейшим фактором международной борь­бы за права человека.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Пленум ЦК КПСС 14 октября 1964г. Информационное сообщение // Правда. 1964. 16 октября.

2. См.: Арбатов Г. Из недавнего прошлого // Л.И.Брежнев. Материалы к биографии. М. 1991. С.61; Аксюпшн Ю.В. Октябрь 1964 года. «В Москве хорошая погода». Там же. С.50—58; Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия. М., 1995. С. 229-234; и др.

3. Левада Ю., Ноткин Т., Шейнис В. Секрет нестабильности самой стабильной эпохи // Погружение в трясину. М., 1991. С.19.

4. Наше Отечество. Опыт политической истории. М., 1991. Т. 2. С.484.

5. Такер Р. Распухшее государство, одрябшее общество: наследие сталинизма в брежневской России // Новое политическое мыш­ление в процессе демократизации. М., 1990. С. 116.

6. История России Х1Х-ХХ вв. Брянск, 1992. Ч. 2. С.78.

7. Боффа Д. История Советского Союза. М., 1990. Т.2. С.537.

8. Арбатов Г. Затянувшееся выздоровление (1953—1985). Свидетельство современника. М., 1991. С. 102; См.: Бурлацкий Ф. Вожди и советники. О Хрущеве, Андропове и не только о них. М., 1990. С.271-281;

9. Боффа Д. Указ. соч. С.525-527; Аксютин Ю.В. Указ. соч. С. 50-58; и др.

10. Пленум ЦК КПСС 16 ноября 1964 г. Постановление об объеди­нении промышленных и сельских областных, краевых партий­ных организаций // Правда. 1964. 17 ноября.

11. См.: Пленум ЦК КПСС 27-29 сентября 1965 г. Постановление Пленума. О неотложных мерах по дальнейшему развитию сельс­кого хозяйства СССР // КПСС в резолюциях и решениях съез­дов, конференций и Пленумов ЦК. Изд. 8. М., 1972. Т.8. С. 502-505; Пленум ЦК КПСС 27-28 сентября 1965 г. Постановление Пленума. Об улучшении управления промышленностью, совер­шенствовании планирования и усилении экономического стиму­лирования промышленного производства. Там же. С. 516—522.

12. Там же.

13. Устав Коммунистической партии Советского Союза // Материа­лы XXIII съезда КПСС. М., 1966. С. 209-211.

14. Арбатов Г. Затянувшееся выздоровление... С. 260—261.

15. Восленский М. Номенклатура. 1991.

16. Арбатов Г. Из недавнего прошлого... С. 68.

17. Восленский М. Указ. соч. С. 369, 370.

18. Арбатов Г. Из недавнего прошлого... С. 73.

19. Чазов Е. Здоровье и власть. М., 1992. С. Н.

20. Арбатов Г. Затянувшееся выздоровление... С.-258.

21. Родионов П. Как начинался застой? // Л.И.Брежнев. Материа­лы к биографии. С. 148.

22. Месяцев II. Генсека на экране должно быть втрое больше // Л.И.Брежнев. Материалы к биографии. С. 213.

23. Шелест П. Он умел вести аппаратные игры, а страну забросил. // Л.И.Брежнев. Материалы к биографии. С.218.

24. См. подробно: Материалы XX11I съезда КПСС. М., 1966; Мате­риалы XXIV съезда КПСС. М., 1976; Материалы XXV съезда КПСС. М., 1976.; Материалы XXVI съезда КПСС. М., 1981.

25. Овруцкий Л. До и после оваций // Л.И.Брежнев. Материалы к биографии. С.276,277.

26. Родионов П. Указ. соч. С. 161.

27. Верт Н. История советского государства 1900-1991. М., 1992. С.395,396.

28. Конституция (Основной Закон) Союза Советских Социалисти­ческих Республик: М., 1978. С.5,6,7.

29. Арбатов Г. Затянувшееся выздоровление... С.158.

30. Там же.

31. Ростропович М. Открытое письмо //Л. И. Брежнев. Материа­лы к биографии. С.61.

32. Цит. по кн.: Л.И.Брежнев. Материалы к биографии... С.61.

33. Родионов П. Указ. соч. С.162,163.

34. На пороге кризиса: нарастание застойных явлений в партии и обществе. М., 1990. С.111.

35. Верт Н. Указ. соч. С.413,414.

36. Медведев Ж.А. Ю.В.Андропов: приход к власти // Аргументы и факты. 1989. № 32.

37. Чазов Е. Указ. соч. С.172.

38. См. подробно: Андропов Ю.В. Учение Карла Маркса и некото­рые вопросы социалистического строительства в СССР. М., 1983. С.20, 24, 25.

39. Андропов Ю.В. Указ. соч. С.27.

40. Цит. по кн.: Чазов Е. Здоровье и власть. С.185.

41. Лепехин В.А. Об истоках модернизации и мотивах «модерниза­торов» //Социально-политические науки. 1992. №4—5. С. 3.

42. Медведев Ж.А. Указ. соч.

43. Россия и мир. М.1994. Ч.2. С.286,287.

44. См., напр.: Синявский А.Д. Диссидентство как личный опыт // Юность. 1989. № 5. С.87-92; Петровский Л. Перестройка, верни им имена // Родина. 1990. № 4; Орлов Ю. Свобода в нас самих // Родина. 1991. № 9—10; Мильштейн И. Выйти на пло­щадь // Огонек. 1990. № 1; Гинзбург А. Из старых записок // Звезда. 1990. № 11; и др.

45. Амальрик А. Записки диссидента. М.—СПб. Слово. 1991; Бон­нер Е. Постскриптум. М., 1990; Буковский В. И вновь возвра­щается ветер. М., 1990; Копелев Л. Утоли моя печали (мемуа­ры). М., 1991; Марченко А. Мои показания. М., 1991; и другие.

46. Алексеева Л. История инакомыслия в СССР. Новейший период. Benson. 1984. (М.—Вильнюс, 1992); Амальрик А. Просуществует ли Советский Союз до 1984 года? // Огонек. 1990. № 1-10; Марченко А. Мои показания; Медведев Р. К суду истории. Нью-Йорк, 1973; и другие.

47. Березовский В., Кротов Н. Неформалы — кто они? // Нефор­мальная Россия. Опыт справочника. М., 1990; Березовский В. Диссидентское движение в СССР в 50—80-с годы // История СССР. М., 1990; Мейер М. Очерки истории правозащитного дви­жения в СССР // Преподавание истории в школе. 1990. № 5; Безбородое А., Мейер М., Пивовар Е. Материалы по истории диссидентского и правозащитного движения в СССР в 50—80-х годах. Учебное пособие. М. РГГУ, 1994.

48. Карр Э. Что такое история? М., 1988.

49. Безбородое А., Мейер М., Пивовар Е. Указ. соч. С.4.

50. Байрау Д. Интеллигенция и диссидентство. Русские образован­ные слои в Советском Союзе. 1917—1985 гг. Геттинген, 1993.

51. Алексеева Л., Указ, соч.; Богораз Л. Политический портрет // Общественные науки и современность. 1993. № 3; Орлова Р., Копелев Л. Мы живем в Москве. 1956-1980. М., 1990; и другие.

52. Алексеева Л. Указ. соч. С.237.

53. Дудинцев В. Не хлебом единым. М., 1956; Эренбург И. «Отте­пель». Л., 1954; Альманахи молодых поэтов «Литературная Москва» и «Тарусские страницы» и мн. другие.

54. Алексеева Л. Указ. соч. С.242.

55. Имеются сведения о существовании подпольных организаций, начиная с 1948г. Демократический Союз (Москва, 1948).

56. Алексеева Л. Указ. соч. С.243.

57. Там же. С.245.

58. Безбородое А., Мейер М., Пивовар Е. Указ. соч. С.19.

59. Сахаров А.Д. Воспоминания // Знамя. 1990. № 10. С.25.

60. Войлъ Б. Кушать ли нам ящериц? // Искусство кино. 1991. №2 С.16.

61. Алексеева Л. Указ. соч. С.251.

62. См. речи подсудимых в сб. «Цена метафоры или преступление и наказание Даниэля и Синявского». М., 1989.

63. Там же.

64. Цит. по сб. Погружение в трясину. М., 1990. С.508-509.

65. Алексеева Л. Указ. соч. С.252.

66. Кочетов В.А. Угол падения, Закруткин В. А. Сотворение мира, Ворошилов К. Воспоминания, Фирсов В. Я. Республика бессмер­тия и др.

67. Миф о застое. Сост. Б.Никонорова, Л.Прохватилова. Л., 1991. С.59-60.

68. Миф о застое. С.58-157.

69. Там же. С.59-60.

70. Алексеева Л. Указ. соч. С.255.

71. Там же. С.256.

72. Алексеева Л. Указ. соч. С.265.

73. Алексеева Л. Указ. соч. С.257.

74. Хроника текущих событий. Вып. V. С. 102—103.

75. Алексеева Л. Указ. соч. С.261.

76. Там же. С.267-268.

77. Безбородое А., Мейер М., Пивовар Е., Указ. соч. С.33.

78. Алексеева Л. Указ. соч. С 286.

79. Хроника текущих событий. Вып. 28. С.284.

80. Там же. С.28.

81. Алексеева Л. Указ. соч. С.288.

82. Гефтер. М. Из тех и этих лет. М., 1991. С.257.

83. Цит. по: Петровский Л,П. Неизвестный Сахаров // Кентавр. 1995. № 2. С.36-37.

84. Солженицын А.И. На возврате дыхания и сознания // Сб. Из-под глыб. 1973г. (в самиздате). 1974.

85. Сахаров А.Д. О письме А.Солженицына «Вождям Советского Союза». 1974. — в кн. Безбородое А., Мейер М., Пивовар Е., Указ. соч. Приложения. С.77—86.

86. Сахаров А.Д. О стране и мире. 1975. Мир, прогресс и права человека. 1978; и другие. — Сб. Мир, прогресс, права человека. М., Наука. 1991.

87. Там же. С.47.

88. Цит. по кн. Миф о застое. С.272.

89. Там же. С.273.

90. Там же. С.274-275.

91. Там же. С.274-275.

92. Там же. С.276.

93. Алексеева Л. Указ. соч. С.306.

94. Алексеева Л. Указ. соч. С.313.

95. Орлов Ю. Опасные мысли. С.194.

96. Там же. С.195.

97. Гефтер М. Указ. соч. С.93.

98. Цит. по Алексеева Л. Указ. соч. С.317.

99. Безбородое А., Мейер М., Пивовар Е. Указ. соч. С.44—45.

100. Гефтер М. Указ. соч. С. 109.

101. Там же. С. 116.

102. Безбородое А., Мейер М., Пивовар Е. Указ. соч. С.48.

103. Там же. С.49.