2.1 Трансформация политических систем в условиях сетевого общества: власть, мобилизация, участие
Трансформации политических систем и их отдельных элементов под воздействием процесса широкого распространения самоуправляемых сетей различной природы отмечали многие западные политологи и теоретики менеджмента: П.
Богасон[94], У. Кикерт[95], Дж. Койман, Р. Роудс[96], Ф. Шарпф[97], Дж. Стокер[98], Э. Соренсен[99] и др. Они исследовали различные аспекты этих изменений: растущее значение международных политических институтов, часто имеющих сетевую природу, появление и распространение новых административных технологий, способствующих развитию институтов саморегулирования внутри политической системы, интенсификацию различных форм взаимодействия между частными и государственными акторами и т.д. Немногие из вышеуказанных авторов отстаивали кардинальный характер изменений, определяемый переходом к принципиально новой сетевой системе политического управления. Большинство сходилось на том, что сетевизация современного общества способствует сегодня формированию смешанной или переходной формы управления, определяемой Ф. Шарпфом как «сетевое управление в тени иерархий»[100]. В то же время очевидно значимым является исследование влияния новых сетевых форм координации и кооперации в политическом управлении на традиционные демократические институты и принципы либеральной демократии, а также их использование в ходе разработки и имплементации инновационной политики.Особый интерес и значение для решения задач данного исследования имеет изучение влияния новых форм сетевого политического управления и соответствующих им моделей выработки политики на традиционные принципы функционирования эффективной демократической политической системы. Безусловно, это достаточно обширная теоретическая тема, полноценному раскрытию которой может быть посвящено отдельное исследование. В данном случае, мы остановимся на анализе лишь некоторых (наиболее существенных, на наш взгляд) аспектов такого влияния, а именно: принципе функционального разделения политической и общественной сфер; принципе минимизации влияния бюрократии на процесс выработки политики; трактовке представительства как главного механизма, обеспечивающего связь «народа» и принимающих политические решения лиц и, наконец, собственно на изменении значения категории «народ» - «demos», как центральной в концепции либеральной демократии.
Достаточно тесная связь процессов становления классической концепции либеральной демократии и развития суверенного национального государства как ключевого актора на мировой политической сцене, привела к отождествлению понятий «народ» и «граждане». Границы национальных государств стали т.о. одной из ключевых демаркационных линий, очерчивающих тот или иной «народ». Отсюда, главной формально-правовой характеристикой, позволяющей определять принадлежность к тому или иному народу, стало наличие/отсутствие гражданства. Важно, что как бы не определялось политическое значение термина «народ», он имеет в классической концепции либеральной демократии предзаданный характер. Т.е. его рассматривают не как результат политического процесса, а как некоторую «до-политическую» данность, фокусируя внимание на том, как должна быть институционально сконструирована демократия и как она должна функционировать внутри этой политической общности. Слишком тесная связь с феноменом национального государства и статичный, предзаданный характер как раз и стали основными причинами критики традиционного понимания категории «народ» в условиях перехода к сетевой модели публичного управления.
Т.о. «демос» сегодня становится все более трансграничной, чрезвычайно неоднородной и в значительной степени конструируемой в ходе политического процесса категорией.
Критика концепции национального государства и государственного суверенитета сегодня широко представлена в отечественной и зарубежной политологической литературе. Во-первых, она связана с феноменом глокализации, когда глобальные, международные структуры (МВФ, Всемирный Банк, ЕС и др.) все более сужают суверенитет национальных государств на внешней арене и в то же время местные и региональные власти, опираясь на принципы территориальной децентрализации и субсидиарности подтачивают суверенитет изнутри. Эти процессы уже сравнительно давно и хорошо изучены в научной литературе. В частности, можно указать на работы Дж. Гэлбрейта[101], аргументировавшего в условиях глобализации конец экономического национализма и необходимость совместного решения глобальных проблем современности, требующего, в свою очередь, ограничения суверенитета отдельных государств.
Однако сетевые технологии и структуры привносят в процесс трансформации национального государства и его суверенитета совершенно новые черты. М. Кастельс, как уже отмечалось выше, подчеркивал, что на смену традиционному национальному государству должно прийти новое
государство, основанное, «на сети политических институтов и органов принятия решений национального, регионального, местного и локального уровней, неизбежное взаимодействие которых трансформирует принятие решений в бесконечные переговоры между ними» . Развивая идеи Кастельса, известные эксперты в сфере государственного управления и урбанистики Дж. Джадж, Г. Стокер и Х. Вольман писали, что сетевая структура обеспечивает особый язык и систему координат, в рамках которой современная управленческая реальность может быть проанализирована в новом свете[102] [103]. В этой системе координат государство теряет свое исключительное положение центра принятия административных и политических решений, а сам процесс управления становится значительно более сложным, включающим множество акторов, имеющих, как правило, разнонаправленные интересы[104]. На глобальном уровне управления (global governance) представителями сетевого подхода определяется возможность и целесообразность формирования единой системы транснациональных сетей, нацеленной на выполнение ряда функций, делегируемых ей со стороны отдельных государств, и связывающей воедино международные организации, государства и негосударственные структуры[105]. Вместе с тем практическая политика, реализуемая сегодня в сетевом пространстве, порождает совершенно новые явления, которые также заставляют пересмотреть традиционный взгляд на государственный суверенитет и перспективы национальных государств. Одним из наиболее ярких в этом ряду стал феномен WikiLeaks, который обозначил одну из важных демаркационных линий, проводящих различение «старого» (основанного на иерархии и жестком правовом порядке) и «нового» (уже растворенного в глобальных сетях) государства, а также противоречивость и конфликтность этих двух модальностей. На глобальном уровне формируется новая, более совершенная платформа OpenLeaks, направленная на прием, обработку и публикацию любой информации. В интернете ширится движение верных последователей WikiLeaks, кибердиссидентов - «анонимы» (Anonymous). Именно «анонимы» сформулировали (пусть пока и не вполне в совершенном и законченном виде) идеологический манифест нового социального движения, инициированного деятельностью WikiLeaks: «Мы живем в цифровую эпоху. Технологии XXI века позволяют государствам глубоко проникать в частную жизнь граждан, и правительства используют эти новые возможности по максимуму...Без должного контроля со стороны граждан, законодательных ограничений и уважения по отношению к фундаментальным человеческим ценностям законные действия корпораций и правительств могут легко привести к злоупотреблениям. Однако те же самые инструменты, которые облегчают эти действия, предоставляют нам возможность сопротивляться и бороться за наши гражданские права. Они также позволяют нам обличать преступления, коррупцию и злоупотребления со стороны властей, о которых иначе бы никто и не узнал. Наша кампания в поддержку WikiLeaks — это не мелкий вандализм. Наша единственная цель состоит в том, чтобы продвигать 117 демократические ценности ради общего блага» . Главный вывод, который следует из «дела WikiLeaks», - это значительный рост в условиях становления сетевого общества и меняющей свою форму и инструментарий публичной сферы общественнополитического влияния малых групп и отдельных индивидов. Социальные сети и другие формы интернет коммуникации формируют новую культуру публичности, которая в ближайшей перспективе скорее всего станет доминировать в политическом пространстве и определять повестку дня социальной и политической активности. В этом смысле они, безусловно, трансформируют традиционные представления о государственном суверенитете. Иерархическая структура политической власти перестраивается сегодня в крайне сложную сетевую конструкцию, где нельзя однозначно определить единственного субъекта принятия решений, обладающего абсолютным суверенитетом. Следующий вызов традиционным представлениям о структуре и основных акторах демократических процедур связан с изменением роли административных структур в процессе выработки и имплементации политики. Бюрократия и административные институты в соответствии с классической традицией, заложенной основателями теории [106] административной политики В. Вильсоном, М. Вебером, воспринимаются как априори нейтральные и отстраненные акторы в процессе принятия политических решений, что также является важным принципом, определяющим предметное различие теории административной политики и политической науки. В современной научной литературе по государственной политике и управлению такой подход часто ставится под сомнение. Определяющим фактором расширения участия бюрократии в процессах выработки политики, как это ни парадоксально, называют как раз становление сетевых структур управления. Во-первых, данный процесс ведет к росту автономии публичных институтов, что, в свою очередь, определяет политическое управление как мета-управление, осуществляемое посредством механизмов саморегуляции и, соответственно, размывает границу между политикой и управлением. принципов управления, а за вторыми закрепил непосредственную реализацию политики наиболее приемлемым в данном конкретном случае способом. Следующая проблема, мимо которой нельзя пройти анализируя изменения политических институтов условиях сетевого общества касается трансформации природы властных отношений. Сетевые структуры, как уже не раз было отмечено выше, представляют собой особую форму координации взаимодействий, принципиально отличную от иерархий, поэтому властные отношения в них не могут иметь ту же природу и характер реализации, что и в политических системах этатистского или эгалитаристского типа. Наиболее полно разработанный методологический подход к анализу политической власти в сетевом обществе мы находим в ряде последних работ Мануэля Кастельса . По мнению Кастельса, ключевыми факторами, влияющими сегодня на специфику властных отношений являются: - появление и распространение новых форм коммуникации (прежде всего, т.н. самокоммуникации, базирующейся на горизонтальных сетевых связях), становящихся первоосновой формирования общественного мнения (вместо традиционных политических институтов); - широкое распространение медийной или шоу-политики (политическое сообщение всегда является сообщением, транслируемым СМИ; политика оперирует образами, имиджами и т.д.) Формирующаяся при этом новая сфера публичной политики не предопределена в своих формах исторической судьбой или технологической необходимостью. Она является результатом нового этапа многовековой борьбы за освобождение нашего сознания[107] [108]. В современной политической теории в связи с этим предпринимаются попытки ревизии представлений о политике и политическом процессе, с помощью введения новых понятий: «киберполитика» (или, реже, сетевая политика) и «ноополитика» (политика знания). Киберполитика получила распространение во многом благодаря допущению о том, что интернет и различные сетевые технологии не просто влияют на политический процесс, они трансформируют его, меняя состав участников, методы и характер политического участия, а также его институциональный базис. При этом подавляющее большинство определений киберполитики носит либо чрезвычайно широкий (киберполитика - все, что относится к опосредованной средствами интернета политической коммуникации ), либо узкотехнологический характер (киберполитика - термин, близкий по значению к электронному правительству, т.е. использованию интернет коммуникаций, как средства повышения эффективности государственной политики и управления ). Очевидно, перспективы использования данного термина, а, соответственно, и эвристический потенциал предпринимаемой в связи с этим ревизии политической теории, будут зависеть от более четкого определения отличительных характеристик киберполитики и положительного ответа на вопрос: вносит ли распространение интернет технологий и экспоненциальный рост социальных сетей качественные, содержательные изменения в наши представления о политическом процессе и его акторах? Пока что такой ответ представляется как минимум преждевременным. Ноополитика (образованна от греч. Noos - знание и нем. Politik - политика) - термин, предложенный американскими исследователями Дж. Арквиллой и Д. Ронфельдтом для обозначения политической стратегии манипулирования в сфере международных отношений, осуществляемой преимущественно посредством сетевых масс-медиа и направленной на [109] [110] формирование позитивного или негативного имиджа предлагаемых государством или блоком государств внешнеполитических стратегий . Ноополитика актуализирует влияние негосударственных акторов и особенно их сетей в международных политических отношениях. В то время как реальная политика (realpolitik) стремится к усилению государства на международной арене, ноополитика выдвигает в качестве основной задачи широкое распространение и укрепление сетей государственных и негосударственных акторов. Смысл введения данного термина сводится к актуализации роли знаний и сетевых форм коммуникации (ключевых инструментов т.н. мягкой силы) в условиях новой системы международных отношений, определяемой условиями сетевого общества. Радикальный взгляд на трансформацию властных отношений в условиях сетевого общества представили два шведских автора А. Бард и Я. Зондерквист в своей нашумевшей работе «Netократия» . В качестве основания новой властной структуры, по их мнению, выступают СМИ, которые в результате плюрализации «освободились от необходимости играть в соответствии с пропагандой этатизма»[111] [112] [113] [114]. Бард и Зондерквист абсолютизируют власть СМИ, считая, что «все, что имеет отношение к политике, теперь происходит на условиях СМИ...Политическое событие, которое не привлекает внимание СМИ, не является таковым по определению» . СМИ, по их мнению, конструируют и общественное мнение, и законы, а, следовательно, активность политиков сводится, по сути дела, к шоу. Роль реальных кураторов политического поля «присвоили себе СМИ, которые осуществляют тотальный контроль над политическими процессами в информационном обществе, в полном соответствии с принципами нетократии»126. Сверхбыстрая медиализация современного общества, очевидно, не является открытием шведских исследователей. Об этой проблеме на протяжении 1970-1990ых годов было написано немало. Достаточно вспомнить блестящие работы французских постмодернистов Ф. Лиотара, Ж. Бодрийяра, Ги Дебора и др. Однако никто ранее не абсолютизировал власть СМИ в прямом смысле слова, т. е. не определял их как первейших, самостоятельных агентов политики, формирующих повестку дня. Другой новацией, отмеченной Бардом и Зодерквистом, является существенная трансформация в сетевом обществе демократического порядка волеизъявления. Факт обладания гражданскими и политическими правами не рассматривается как достаточное условие участия в политической жизни. Реальными (с точки зрения влияния на процессы принятия решений) правами обладают лишь члены сети: «Забудьте идею “один человек — один голос”! Теперь значение имеет то, приняты ли вы в нужную сеть, чтобы иметь возможность влиять на важные политические решения. Нынешний принцип “один член сети — один голос”» . Данное суждение можно признать правомерным только в том случае, если мы рассматриваем закрытые, элитарные сети, исключающие участие большинства. Однако, как было указано выше, одна из ключевых характеристик сетевого общества — это свобода любого актора выбирать, в каких сетях ему участвовать, свобода присоединяться и выходить из сети. Следовательно, считать членство в «нужной» сети гарантией и условием реализации политических прав вряд ли правомерно. В этом усматривается внутреннее противоречие с природой сетей и сетевого общества. [115] [116] Более доказательной представляется мысль шведских авторов об изменении значения для политики и политиков фактора географических границ и пространства. Национальное государство, четко очерченное (ограниченное) на географической карте, уступает место сетевым субкультурам и общностям, не имеющим никаких географических границ: «в сети каждый ищет себе подобных и создает вместе с ними новое виртуальное пространство, свободное от конфликтов внутри и по поводу пространства географического» . Этот факт имеет важные последствия как для политической идентичности (существенное снижение национальной составляющей), так и для структуры политических отношений (формирование сверхсложных и непредсказуемых конфигураций отношений в сети). Бард и Зондерквист пишут о формировании в рамках сетевой структуры политики особого типа политической системы — плюрархии, которая представляет собой систему отношений, «при которой каждый отдельный участник решает сам за себя, но не имеет способности и возможности принимать решения за других». Иначе говоря, в рамках сети, по их мнению, происходит атомизация политических акторов, не способных координировать действия и решения друг друга. Однако реальная практика сетевого управления показывает, что сети сами по себе — исключительно действенный механизм координации взаимодействий. И лучшим доказательством этому служат произошедшие в условиях становления сетевого общества изменения в механизмах политической мобилизации граждан. Здесь впервые проявилось и получило широкое распространение такое новое социальное и политическое явление, как «сетевой протест», или «твиттер-революция», суть которого заключается в активном и массовом использовании интернет-технологий (социальных сетей и сервисов (Facebook, YouTube, Twitter и пр.), различного рода блогов, чатов и т. д.) для мобилизации протестной активности граждан. Сетевые медиа, [117] [118] или, как их еще определяют, медиа «от многих к многим» (many-to-many media), выступают в качестве площадок аккумуляции протестной активности и инструментов координации действий протестного электората. Примерами таких «сетевых протестов» в современной политической истории являются массовые волнения во Франции 2005 г., общенациональные протесты в Греции в конце 2008 г., молодежные бунты в Будапеште 2006 г., выступления оппозиции в Иране в 2007 г., политические перевороты в Тунисе и Египте в начале 2011 г. «Сетевые протесты» получили свое развитие и в бывших республиках СССР, в частности на Украине 2004 г. и России 2011-2012 гг. В условиях жесткого ограничения со стороны государства свободы традиционных медиа, его стремления закрыть и контролировать информационное пространство страны сетевые технологии оказываются едва ли не единственным эффективным инструментом координации действий протестантов. Даже при наличии технического ограничения возможности выхода в виртуальное пространство, как это было в Иране в 2007 г. или в Египте в 2011 г., благодаря современному уровню развития технологий оказывается возможным пользоваться сетевыми сервисами и без доступа в интернет. Итак, традиционные формы коллективного и индивидуального участия в политике трансформируются и постепенно замещаются, посредством использования разнообразных сетевых медиа, новыми, более эффективными формами реализации и координации политического участия. Резюмируя вышесказанное, можно отметить, что сети, безусловно, становятся источником власти в новом обществе, однако эта власть возникает не вследствие исключительности самого феномена сети, а по причине эффекта синергии, позволяющего участникам сети максимально полно учитывать разнонаправленные интересы и вырабатывать оптимальные решения. Таким образом, основа сетевой политики — это обеспечение 57 максимально широкого включения в процесс обсуждения, принятия и имплементации решений. В конечном счете, мы можем говорить о том, что сетевое общество формируется в делиберативном пространстве, пространстве общественного дискурса и наполняется новым политическим содержанием, меняющим не только структуру, но и суть политических отношений.
Еще по теме 2.1 Трансформация политических систем в условиях сетевого общества: власть, мобилизация, участие:
- Процесс формирования социальных и гражданских инициатив, оспаривающих Доминирующую модель властей отношений
- ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ И ТРУДНОСТИ ПОСТСОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ТРАНСФОРМАЦИЙ О. Гаман-Голутвина
- V. Реинжиниринг в банковском бизнесе
- ТЕОРИЯ ПАРТИЗАНА ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
- 1.3. Современные российские политические партии как производители политических идей
- 2.1 Трансформация политических систем в условиях сетевого общества: власть, мобилизация, участие
- 2.3 Сетевые технологии политического управления: на пути к открытому правительству
- 4.2. Национальные инновационные системы в рамках североевропейской модели: сравнительный анализ
- § 2. Технологии внедрения публичных ценностей как практика совершенствования системы государственного управления
- §2. Каналы, механизмы и технологии влияния международных структур на процесс разработки правительственных стратегий
- §1. Сетевой подход к анализу политико-административных процессов
- §1. Стабильность и изменчивость - два формата активности современного государства
- §3. Методы и инструменты государственного управления сетевыми альянсами
- Основные теоретические подходы к пониманию сущности, места и роли частных военных и охранных компаний в контексте мировой политики.
- 2.1. Развитие политических конфликтов «арабской весны»: общее и особенное
- Инновации в политике как комплексный объект политологического анализа: эвристические возможности и специфика основных направлений и подходов
- Источники:Официальные и директивные материалы