1.1. Инновационные вызовы системе государственного управления в условиях сетевого общества

Нестабильность, изменчивость, исключительная сложность экономических, социальных и политических процессов - пожалуй, наиболее часто встречающиеся характеристики современной эпохи.

Рассмотрим подробнее, как и какие вызовы наиболее сильно повлияли на происходящие перемены. К экзогенным относятся вызовы, так или иначе связанные с процессом глобализации. Это - последствия мировых экономических кризисов, процессов интеграции/дезинтеграции сообществ государств, межгосударственной научно-технической конкуренции и т. д.

Необходимо заметить, что вызовы экзогенного характера приводят к различным (порой диаметрально противоположным) последствиям для разных государств, в зависимости от уровня сложности и гибкости их социально-политических и экономических систем, культурных традиций, степени включенности в глобальные сети распределения знания и т. д.

Эндогенные вызовы имеют в своем основании две важнейшие причины. Во-первых, это трансформация социальной структуры современного общества, которая привела к распространению новых форм координации социальных отношений, актуализировала принципиально новые социальные конфликты, предопределила склонность к индивидуализированным формам социального существования и т.

Результатом такого положения стала невозможность управлять социумом, используя классическую парадигму субъект-объектного управления, осуществляемого или хотя бы координируемого из одного центра. Та же проблема возникает и с традиционной трактовкой понятия «суверенитет». Государственный суверенитет, понимаемый в рамках веберовской традиции как неотъемлемое и абсолютное право государства не просто находиться на вершине властной пирамиды, но и целиком и полностью обеспечивать всю институциональную конструкцию этой пирамиды, оказывается сегодня под вопросом. В ходе адаптации к новым условиям внешней среды иерархическая структура политической власти перестраивается в сложную сетевую конструкцию, где нельзя однозначно определить единственного субъекта принятия решений, обладающего абсолютным суверенитетом.

Простая систематизация эндогенных вызовов позволяет распределить их по трем взаимосвязанным группам. Это — социально-политические,

19

экономические и социокультурные вызовы. Рассмотрим данные группы подробнее.

Ключевыми социально-политическими вызовами управляемости современных западных, а также иных, модернизируемых по их образцу обществ, являются лавинообразный рост коммуникаций, а также чрезвычайно высокая степень индивидуализации социального и политического пространства. Достижения новых информационных технологий предельно упростили и ускорили процесс передачи и обработки информации, практически нивелировав фактор расстояния между субъектами взаимодействия. Более того, современные компьютерные средства связи открыли широкие возможности для налаживания новых коммуникационных каналов, изменив саму психологию взаимодействия «лицом к лицу».

Важным аспектом такого «взрыва интеракций» явилась смена доминирующего ресурса власти. Доступность информации позволяет достаточно быстро оценивать те или иные решения, принимать их самостоятельно, что практически лишает смысла традиционный взгляд на управленцев как владельцев эксклюзивного, недоступного другим знания.

Другой социально-политический вызов — рост индивидуализации социальных и политических коммуникаций — весьма красноречиво описал У. Бек: «Произошел общественный сдвиг доселе невиданного размаха и динамизма в сторону индивидуализации ... Возникает тенденция к индивидуализированным формам и ситуациям существования, которые вынуждают людей ради собственного материального выживания ставить себя в центр планирования и осуществления собственной жизни. Индивидуализация в этом плане направлена на ликвидацию жизненных основ мышления в традиционных категориях крупных общественных групп — социальных классов, сословий или слоев»^[58].

Значение этого вызова для общественного развития подчеркивал и О. Тоффлер в рамках концепции третьей волны: вместе со второй волной уходит в прошлое массовое общество, замещаемое новыми децентрализованными социальными структурами и институтами, наиболее адекватными запросам и потребностям демассовицированного общества^[59].

Социокультурные вызовы управляемости современных обществ также достаточно разнообразны. К наиболее существенным из них можно отнести, общую тенденцию возрастания количества культурных течений, их непохожесть и сложность взаимодействия друг с другом, чаще всего представляющую собой причудливые сочетания противостояния и взаимопроникновения.

Современный, а точнее, постсовременный человек рассматривает любые попытки упорядочивания культурного разнообразия на основании единой системы принципов как покушение на свободу его выбора. Символическим выражением состояния современной культуры может служить мозаика, эклектический взгляд на мир, диагностирующий фазу культурного распада и хаотического смешения стилей: «Эклектизм является нулевой степенью общей культуры: по радио слушают реггей, в кино смотрят вестерн, на ленч идут в закусочную Макдональдса, на обед — в ресторан с местной кухней, употребляют парижские духи в Токио и носят одежду в стиле ретро в Гонконге...»^[60]. Благодаря этому исчезает культурная иерархия,

проблематичным становится ценностный аспект социального управления, упорядочивающий и проясняющий жизненную перспективу граждан. Менее определенной оказывается место и функции управления в социальной структуре общества. Особое положение в обществе занимает так называемая культурная индустрия, которая «приобретает новую, не присущую ей ранее функцию — функцию производителя и распространителя ... жизненных форм и жизненных стилей»^{[61] [62]. Таким образом, культурная индустрия, и особенно СМИ, становятся обладателями ключевого креативного ресурса, свободно обращающегося в материальное богатство и властные полномочия. При этом содержание культуры превращается в представление, кажимость, шоу. Вполне точное определение современному обществу в этой связи дал Ги Дебор. Он еще в 1967 г. определил его как «общество спектакля», которое «существует в условиях барочного калейдоскопа явлений жизни, превратившихся в сознании людей в чистую символику без какого-либо признака на содержательный акцент, в шоу-мир вездесущей рекламы товаров потребления и театральной рекламности политики» .}

«метаповествований» прошлого (идеи эпохи Просвещения о знании как средстве достижения всеобщего счастья, гегелевской диалектики духа и т. д.) сформировали к 1980-м годам устойчивое представление об обществе и культуре как эфемерных феноменах, потерявших авторитетное теоретическое обоснование, но в то же время активно противопоставляющих себя «научному и идеологическому тоталитаризму»^{[63] [64]. Такое представление отражено, в частности, в работах Ж. Бодрийяра («система симулякров»), Ж. Баландье («театрократия»), Ги Дебора («общество спектакля»), Жиля Липовецкого («эра вакуума») и ряда других авторов.}

Ключевым экономическим вызовом, определившим кризисное состояние системы управления современных обществ, явились чрезвычайно завышенные темпы потребления и ожидания в связи с этим перманентного роста качества жизни при столь же внушительном сокращении свободных ресурсов: земли, полезных ископаемых, рабочих рук. Известный российский экономист В. Мау так описывает сложившуюся ситуацию: «С одной стороны, резко повышается динамизм технологической жизни... С другой, можно говорить о практически безграничном росте потребностей. Все это многократно увеличивает масштабы экономики и одновременно индивидуализирует ее — как потребности, так и технологические решения становятся все более индивидуальными» . Рост качества жизни в обществе конца XX в. обеспечила новая система общественного производства, основанная не на массовом производстве, а на гибком потреблении продукции, изготавливающейся небольшими партиями, но по стоимости, благодаря внедрению новых технологий, сопоставимой со стоимостью массовой продукции. Ключевыми характеристиками продукции и услуг в этих условиях оказываются специфичность (ориентация на запросы не массового, а индивидуального клиента) и качество: «с переходом к эпохе

модернити подлинное содержание полезности заключается не столько в универсальной потребительной стоимости продукта, сколько в его высокоиндивидуализированной знаковой ценности (sign value)» .

В результате происходит не только рост потребностей, но и качественные изменения в их структуре. Доминантой здесь становятся социальные потребности, основанные на постматериальных ценностях: потребность в коммуникации, в индивидуальном самовыражении, творческой самореализации личности и т. д. Ориентация на удовлетворение всех обоснованных требований потребителей придает последним в условиях крайне высокой конкуренции на рынке особую власть над производителями, не способными вести политику прямого навязывания своего продукта или услуги. Это в дополнении к креативному аспекту изменения властных отношений еще более усложняет их оценку в контексте трансформации социокультурной среды современного общества. ^[65]

В конечном итоге, выделенные выше группы вызовов определили общие черты кризиса управляемости современных обществ: размытость всех иерархических структур, упадок социальной дисциплины, дезинтеграцию гражданского порядка, усиление отчуждения и самоотчуждения граждан от политики и общественной активности, неопределенность социального развития и постоянно растущие во всех сферах общественной жизни риски.

В качестве рабочей гипотезы исследования определим тезис о том, что преодоление кризисного состояния системы социально-политического управления потребует формирования институциональных условий, обеспечивающих как минимум:

— равноправную коммуникацию, ориентированную на социальное

74

сплочение граждан ;

— возможность реального соучастия граждан в разработке политики и принятии управленческих решений;

— гарантию беспрепятственного доступа к информационным потокам, а также возможность продуцировать новые знания и обмениваться ими;

— когнитивную близость, являющуюся залогом продуктивного сотрудничества в процессе продуцирования нового знания.

Обеспечение данных условий требует внедрения новых форм координации взаимодействий в процессе управления. Оптимальными в данном случае представляются сетевые структуры, не случайно, получившие сегодня столь широкое распространение во всех сферах общественной жизни и ставшие одним из ключевых объектов анализа социальной теории.

К концу XX в. сформировалась самостоятельная социологическая концепция, представляющая современное общество как сетевое. Концепты «сетевая коммуникация», «сетевое комьюнити», «сетевое общество» впервые ^[66] стали использоваться еще в начале 1970-х годов. Одним из пионеров в данной области стал канадский социолог Б. Веллман, написавший в 1973 г. работу «Сетевой город». Его ключевая идея состояла в актуализации понимания общества как социально и пространственно диверсифицированной сети, или «сети сетей» и отходе от традиционных представлений об обществе как системе иерархически организованных и взаимосвязанных социальных групп. Идеи Веллмана были развиты Роксанной Хитц и Мюррей Турофф в работе «Сетевая нация» (1978). Основная заслуга ее заключается в предвидении (задолго до создания интернета) революционной роли компьютерных технологий в процессе трансформации социальных коммуникаций. Сам термин «сетевое общество» (правда, не в более привычном сегодня варианте «network society», а в форме «wired society») впервые использовал американский исследователь Джеймс Мартин для определения общества, основу социальных и культурных связей в котором составляют масс медиа.

Следующая волна интереса к сетевым коммуникациям и сетевым сообществам приходится на конец 1980-х — начало 1990-х годов и напрямую связана с революционным прорывом в сфере развития информационных технологий, а также кардинальным обновлением медиаресурсов. Здесь можно привести работы голландского социолога Яна ван Дийка , специалистов по городскому и региональному планированию С. Мандельбаума^{[67] [68] и Л. Альбрехта, статьи Густаво Кардозо[69], весьма}

претенциозный и неоднозначный труд А. Барда и Я. Зондерквиста «Netократия» и ряд работ других авторов .

Ян ван Дийк в своей статье «Сетевое общество: социальные аспекты новых медиа» (1991) определял сетевое общество как такую форму общества, которая все чаще организует социальные отношения с помощью медиа-сетей, постепенно замещая или как минимум дополняя ими социальные коммуникации лицом к лицу. Он считал становление сетевого общества, основанного на свободном мгновенном доступе к медиаресурсам (интернет приносит «весь мир» в каждый дом), неизбежным социальным процессом.

Как уже было отмечено выше, сетевые структуры способствуют преодолению или хотя бы смягчению многих негативных тенденций, посредством обеспечения равноправной коммуникации, возможности реального соучастия граждан в управлении, беспрепятственного доступа к информационным потокам. Также они способны стимулировать производство нового знания и обмен им.

С другой стороны, рост сетевых структур, безусловно, является следствием революции, произошедшей за последние тридцать лет в сфере информационно-коммуникационных технологий. Новые технологии обеспечили возможность реализации не существовавшего ранее типа коммуникаций: удаленного интерактивного взаимодействия, который стал возможен даже без участия людей. Информационно-коммуникационные технологии определяют форму социальной коммуникации, стандартизируют и унифицируют ее: «коммуникация стала формироваться как проекция компьютерных сетей ... методически выстраиваться по моделям, задаваемым технологиями системной интеграции процессов обработки и передачи информации» . Сверхбыстрое развитие интернет-технологий, безусловно, стало одним из ключевых факторов роста различных форм социальных сетей. Будучи идеальным инструментом мгновенной коммуникации, объединяющим весь мир, интернет привел к появлению принципиально новых способов взаимодействия и технологий управления. В более широком социальном контексте благодаря интернету мы имеем экспоненциальный рост различных интернет-сообществ, а в сфере административного управления - развитие специализированных внутриорганизационных сетей и ^[70] технологий электронного правительства (E-government). Эти действительно революционные технологические прорывы привели к существенным психологическим, социальным, политическим и экономическим последствиям.

Прежде всего, изменилась социально-психологическая основа взаимодействия (обезличенный, текстовый характер общения, трансформирующий эмоциональную окраску живого общения в слова и специальные знаки (смайлы), подмена реальной личности персонажем, действующим в сети под ником и выражающим скорее желаемые, нежели реальные качества характера автора, формирование собственной истории интернет-сообщества, содержащей особый язык общения, правила отношений и пр.).

Ключевой характеристикой информациональной или цифровой экономики является постоянно растущая динамика рынков, обеспечиваемая в первую очередь информационно-коммуникационными технологиями, и вызывающая к жизни новые риски, требующие от экономических акторов формирования таких качеств как: коммуникационная успешность

(способность налаживать сети взаимообмена), способность к координации сетевых отношений, навык отбора и анализа быстро меняющейся информации и пр.

Данные особенности цифровой экономики формируют новые требования к разработке и реализации инновационной политики.

- обеспечение свободы коммуникаций и наличия гибких управленческих структур;

- открытости процесса выработки инновационной политики для всех заинтересованных акторов;

определения четких институциональных рамок взаимодействий внутри инновационной системы; - про-активной позиции государства в инновационной системе.

С другой стороны, необходимо помнить, что новая экономика производит также и существенные негативные эффекты.

Первый из них - это т.н. «цифровой разрыв» или «цифровое неравенство», определяемое как общественное расслоение (разрыв) по критерию вовлеченности (актуальной и потенциальной) в использование информационно-коммуникационных технологий и оцениваемое посредством индекса цифровых возможностей (digital opportunity index). Цифровой разрыв влечет за собой заведомый социальный и экономический проигрыш людей не умеющих, не готовых психологически (когнитивный доступ) или не имеющих технической и/или материальной возможности (физический и финансовый доступ) активно использовать интернет-технологии и осуществлять коммуникации в сетях.

Второй - растущее значительно более быстрыми темпами, чем прежде экономическое расслоение. Согласно данным, приводимым известным социологом З. Бауманом, в Великобритании доля 1% наиболее состоятельных граждан в национальном доходе с 1982 г. по 2008 г. выросла с 6,5% до 13%, а высшие менеджеры компаний, входящих в топ 100, получают в 133 раза больше среднего оклада служащего данных компаний^{[71] [72]. Для России такой разрыв еще более существенен. По данным за 2010-2011 гг. на долю 10% самых богатых россиян приходилось 30,5% общего объема денежных доходов населения РФ . Усугубляет проблему то, что подавляющее большинство потребителей благодаря электронным СМИ и сетевым ресурсам интернета подвержены гонке за материальным благосостоянием и уровнем престижа, которое усилиями СМИ и рекламы представляется достижимым здесь и сейчас : «каждый человек - женщина или мужчина, взрослый или ребенок, богатый или бедный - сегодня}

приглашается, а правильнее будет сказать - принуждается) к постоянному сравнению своей судьбы и своего положения с судьбой и статусом всех остальных, и в особенности с непомерным потреблением разного рода культовых фигур публичного пространства, и к измерению значимости

о 1

жизненно важных ценностей роскошеством тех или иных брендов» .

Т.о. целый ряд факторов, таких как социальная дезинтеграция,

растущее цифровое неравенство, политическая и экономическая

глобализация и существенное усложнение структуры рынков, чрезвычайно динамично развивающиеся технологии, определяют современную среду развития инновационной политики как сложную, неравновесную, сетевую, требующую преодоления множества структурных, когнитивных и институциональных препятствий.