Влияние институционализации политического порядка на политические взаимодействия государства и бизнеса в России

В данном параграфе предстоит выяснить влияние институционализации политического порядка на типологию политических взаимодействий государства и бизнеса в России. Институционализация политического порядка означает процесс, в ходе и итоге которого политические институты и практики общества получают качества устойчивости и воспроизводимости.

Для осмысления детерминант политического взаимодействия целесообразно применить неоинституциональный подход. Как известно, неоинституционализм сформировался на рубеже 1970-х-1980-х гг. в качестве реакции на кризис классического институционализма, предпочитавшего изучать только законодательно регулируемые феномены общества. Новый институционализм также отвергал бихевиоралистское сведение политики к совокупности действий индивидов, инструменталистские толкования политики в качестве набора процедур принятия властных решений и перераспределения ресурсов^[83]. В сравнении со «старым» институционализмом новый считает объектом институционализации общество в целом, а не отдельные организации; когнитивной основой политического порядка - привычные практические действия, а не обязательства. Неоинституционализм усматривает источник преемственности в легитимности, а не в законных интересах^[84]. Именно неоинституционализм позволяет определить одобряемые и регулярно

воспроизводимые в обществе правила поведения участников политики, которые обеспечивают организованность и устойчивость их политических взаимодействий.

Одни из создателей неоинституционализма Дж. Марч и Й. Олсен дали преобладающую в политической науке трактовку института как «относительно устойчивого набора правил и организованных практик, воплощённого в структурах значений и ресурсов, которые являются инвариантными по отношению к индивидам и устойчивыми перед специфическими предпочтениями и ожиданиями индивидов, и перед меняющимися внешними условиями.

Ведущим источником воспроизводства политических институтов в рамках нормативного и исторического неоинституционализма признаётся их легитимность в общественном сознании, обусловленная политической культурой и накопленным опытом деятельности участников политики. Основу политического порядка образуют не правовые обязательства, а шаблонные, многократно повторяемые акты («рутины») и практики действия. Поэтому основное внимание сторонники нормативного и исторического неоинституционализма уделяют ценностям, символам, стереотипам и практикам, влияющим на строение политических взаимодействий^[86]. Иное объяснение политического порядка дают

представители социетального институционализма (К. Хай, Д. Ричардсон, Д. Марш, Р. Родес и др.). Они считают центральным вопросом взаимодействие политических сетей, государства и групп интересов. Сети воспринимаются в данном подходе как неформальные институты, которые регулируют внутрисетевые и государственно-общественные взаимодействия^{[87] [88] [89].}

Политические институты, согласно концепции институционального

Л

развития Д. Норта , изменчивы как вследствие развития своих собственных компонентов, так и внешних условий. Институты - не застывшая статичная, а постоянно движущаяся система взаимодействий, формальных и неформальных правил и норм, практик восприятия политической реальности. А это означает, что политические институты являются результатом постоянного противоборства соперничающих субъектов политики, продвигающих несовпадающие принципы устройства общества.

В широком смысле политические институты включают в себя «все правовые, экономические и культурные институты, возникшие в результате политической деятельности» .

Неоинституциональное осмысление политического порядка может проводиться на основе конкурирующих методологических подходов. Их

систематизировали С.В. Патрушев, П.В. Панов и др.^[91] В русле позитивизма развиваются нормативный подход (Дж. Марч и Й. Олсен), теория рационального выбора (Э. Даунс, М. Олсон, Д. Норт, Дж. Бьюкенен), исторический (Дж. Коулмен, Т. Скокпол), социологический (П. Димаджио, У. Пауэлл) неоинституционализм. Но активно применяются также социально-конструктивистский институционализм (Э. Остром, П. Бергер и Т. Лукман и др.), сетевой институционализм (Р. Родес, Т. Бёрцель, К. Анселл). Различия между методологиями анализа институционализации политического порядка концентрируются вокруг проблемы: что первично - взаимодействия субъектов политики или политический порядок общества в целом? Но есть и второй, прикладной аспект выбора методологии исследования: какую стратегию анализа подтверждают эмпирические

материалы исследований в современной России? Насколько действия и взаимодействия негосударственных акторов политики способны влиять на принимаемые властные стратегические решения в России? В какой мере соперничающие научные школы могут объяснить долгосрочное доминирование государства над обществом и его коллективными акторами, в том числе - предпринимателями, в российском политическом порядке?

Не углубляясь в теоретическое обоснование различий между вариантами неоинституционализма, поскольку его уже профессионально аргументировали С.В.

институционализма означает приоритет когнитивных, социокультурно обусловленных форм восприятия политики, а в центр внимания ставятся конструируемые практики участников политики^[92].

Теория рационального выбора предполагает, что в политике действуют рациональные индивиды, которые способны калькулировать издержки и полезность актов своего поведения, а также в состоянии предвидеть последствия своих действий. Взаимодействия индивидов воспринимаются сторонниками такого подхода как первичные по отношению к институтам^{[93] [94].}

Мы поддерживаем доводы критики теории рационального выбора, высказанные Д.П. Грином и И. Шапиро: выстраивание теорий post hoc, избыточное введение абстрактных и не верифицируемых терминов, низкая прогностическая точность . Но есть и другие причины осторожно отнестись к применению теории рационального выбора в нашем исследовании. Индивиды и их объединения в политике не часто способны высчитать баланс своих издержек и выгод от реализации того или иного решения, поскольку политика как таковая обладает меньшей рациональностью и возможностью количественного выражения, чем экономика^[95]. На политическом рынке трудно объективно подсчитать спрос и предложение на политические товары и услуги, это крайне неустойчивый и сегментированный рынок, а достижение материальной выгоды далеко не всегда является главной целью политического поведения.

Один из виднейших представителей теории рационального выбора М. Олсон признаёт, что на макроуровне «правительство возникает не вследствие общественного договора или добровольных взаимодействий, а в результате рациональных интересов тех, кто способен организовать и поддерживать максимальное насилие на определённой территории»^[96]. Следовательно, государственная власть навязывает выгодные себе правила остальным участникам политических взаимодействий.

Относительно продуктивным для анализа современных политических взаимодействий власти и бизнеса в России нам представляется нормативный неоинституционализм^[97].

Перейдём к сравнению трактовок политического порядка в неоинституциональном подходе. М.В. Ильин обращает внимание на то, что до начала XXI в. категории «политическая система» и «политический порядок» фактически воспринимались в качестве синонимов, отсылая к классической работе С. Хантингтона^[98]. Однако отечественный аналитик предпочитает трактовку порядка в работе Ф. Фукуямы, в которой данный термин применяется многомерно: и как всеобщее выражение властного контроля и противоположность хаосу, и как состояние «политической организации высокой сложности, обретающей “веберовскую” монополию на принуждающее насилие в ходе “модернизации”»^{[99] [100]. Таким образом, политический порядок характеризует преимущественно организационную и нормативную подсистемы политики.}

Неоинституциональный подход предлагает для объяснения политического порядка применение категорий «институциональная среда», «институциональное соглашение», «институциональная практика» . Один из видных российских представителей неоинституционализма П.В. Панов определяет политический порядок как вид общественного порядка, институционализация которого идет на макроуровне социума. Он интегрирует порядки, сложившиеся в отдельных сегментах общественной системы (социальных группах) за счет того, что формируется один или несколько властных центров, рождающих общепризнанные модели поведения и смыслы культуры. П.В. Панов раскрывает структурное строение феномена: «Политический порядок представляет собой совокупность институциональных политических практик, в которых воспроизводятся указанные модели поведения и культурные смыслы»^[101]. А.Д. Хлопин

подчёркивал, что источником политического порядка выступает процесс «политической самоорганизации сегментов социума на основе ценностей и норм общей реципрокности»^[102] (нерыночного, неэвивалентного, ритуализированного взаимообмена благами). О.А. Сиденко уточняет, что такой порядок работает на трёх уровнях. Макроуровень представлен самоорганизованной системой объектов, институтов, практик и

идентичностей. Мезоуровень означает системы накопления и

конвертируемости капитала, обеспечивающие функционирование подсистем общества. Микроуровень включает в себя практики действия, соответствующие ценностным и процедурным соглашениям, а они воспроизводятся путём согласования интересов и отбора общественно одобряемых норм^{[103] [104].}

Д. Норт, Дж. Уоллис и Б. Вайнгаст обосновали популярную, но критикуемую М.В. Ильиным за упрощённость, модель распределения социальных порядков на порядки открытого доступа и порядки ограниченного доступа к ресурсам . В политическом аспекте модель означает разделение режимов на демократические или диктаторские. Но на практике каждый из политических порядков проявляет изменчивое сочетание демократических и авторитарных признаков, а считать порядки открытого доступа искомым идеалом всего человечества означает предъявлять к реальному политическому процессу абстрактные западноцентристские схемы.

Определим основные параметры политического порядка, важные для анализа политических взаимодействий. Институциональная среда означает

институты в ракурсе «правил игры»: формальных или неформальных правил, норм и санкций, создающих общепринятые и повторяемые, привычные процедуры интеракций между индивидами и группами. Правила игры посредством системы позитивных и негативных санкций направляют активность субъектов политики в определённое русло, делая их взаимодействия менее неопределенными. Эти правила делятся на неформальные (обычаи, рутины) и формальные нормы (законы, иные нормативные акты), а также на публичные и теневые (латентные) правила.

Институциональное соглашение трактуется в качестве учреждения (государства, отдельного органа власти, политической партии, предвыборного объединения и т.п.), которое создаётся на основе договора между индивидами о дополнительных самоограничениях, добавляемых к общепринятым и привычным «правилам игры», соблюдать которые они должны.

Институциональная практика - это проявление институциональных соглашений в конкретной институциональной среде, которая не зависит от действий субъектов. Институциональное соглашение сохраняется и действует в той степени, в которой институциональная практика соответствует ему, то есть, изменяется в зависимости от изменений практики. Если же практика не соответствует соглашению, оно утрачивает смысл и не действует или выхолащивается.

Для исследования политических взаимодействий государства и бизнеса в постсоветской России важно учитывать степень единства либо фрагментации политического порядка. Институциональная среда, институциональные соглашения и практики могут быть либо общепризнанными всеми акторами политики, либо действовать только в ограниченном сегменте общественных отношений и по отдельным специализированным вопросам политики. Фрагментация политического порядка вызывает необходимость для участников политики повышать затраты на учёт и согласование своих интересов. Ш.Н. Эйзенштадт и Л. Рониджер сформулировали признаки

фрагментированного порядка: «В рамках каждой взятой отдельно

политической системы в разных секторах складываются различные модели политических взаимодействий, они могут иметь разное значение и по- разному сочетаться друг с другом... и далеко не всегда одна из них явно превалирует»^{[105] [106]. Такой политический порядок создается, воспроизводится и изменяется посредством асимметричных взаимодействий, которые применяются по конкретному случаю, а не стандартно.}

По критериям, которые обосновал С. Хантингтон, политический тип и степень эффективности институционализации как процесса формируются в сетке бинарных координат: «адаптивность / ригидность», «сложность / простота», «автономность / соподчинение», «интегрированность /

Л

разъединенность» . Применительно к России эти координаты приобрели ещё в 1990-х гг. устойчивые значения: ригидность, сложность, соподчинение,

-5

разъединенность. Политический порядок России фрагментирован , то есть в различных сегментах общественной системы и в зависимости от состава взаимодействующих субъектов политики проявляются контрастные практики и правила интеракции. Например, преференциальный режим государственной поддержки нефтегазового комплекса и оборонной промышленности не сопровождается сопоставимой поддержкой агропромышленного комплекса и отечественной лёгкой промышленности; плоская шкала налогообложения фактически создаёт привилегии крупного бизнеса и т.д.

Ядром политического порядка выступают отношения между

участниками политического взаимодействия по вопросам распределения и реализации власти. Неоинституциональный подход позволяет осмыслить политическое властвование как совокупность повседневных формальных и

неформальных отношений, поддерживаемых вследствие интеракций сторон политической активности, которые обладают неравной ресурсной базой и возможностями влияния на принятие стратегических публичных решений.

Прежде всего, понятие политической власти полисемантично. Политическая власть в том или ином языке, в различных национально­государственных, идеологических и социокультурных контекстах может означать и политический порядок как таковой, и правящий политический класс, и тип взаимодействий господства либо подчинения, и сферу общественной жизни, и мн.др. Далее, системы властных отношений в каждом государстве, включая и Российскую Федерацию, объективно имеют способность к саморазвитию, к качественным трансформациям.

Важнейшие политические институты, их способы взаимодействий и социально-групповые «носители» укоренены в исторических традициях того или иного общества. С.Г. Кирдина создала социологическую концепцию институциональных матриц. Они определены в качестве устойчивой, исторически сложившейся системы базовых институтов, регулирующих экономическую, политическую и идеологическую системы общества. Матрица, по мнению С.Г. Кирдиной, означает систему базовых экономических, политических и идеологических институтов, взаимно соответствующих друг другу^[107]. Такая система воспроизводится во всех преходящих состояниях общества. Западные общества (носителей Y- матрицы) С.Г. Кирдина наделяет следующими устойчивыми признаками: институты рынка; федеративное государственное устройство; антропоцентризм и субсидиарность. Напротив, Россия и Восток считаются носителями Х-матрицы, коей свойственны: институты нерыночной

экономики; унитарное государственное устройство; доминирование коллективных ценностей. Слабой стороной концепции институциональных матриц, на наш взгляд, является сознательное абстрагирование С.Г.

Кирдиной от цивилизационной, социокультурной детерминации матриц, хотя на деле противопоставление данной исследовательницей Запада и Востока такую детерминацию подтверждает.

Поэтому установление типологии и институциональных форм политического порядка России требует обращения к его властным основаниям. Большое значение для методологии нашего исследования имеет неоинституциональный анализ власти в трактовке А.Н. Олейника^{[108] [109]. Власть в Российской Федерации вытесняет альтернативные механизмы взаимодействий - равноправную координацию, доверие и добровольные соглашения. Господство как механизм власти превращает рынок из детерминанты свободы в средство воспроизводства и укрепления власти. Оптимальный баланс («эквилибриум») интересов государства и предпринимателей достигается посредством ограничения конкуренции, контроля входа и распределения таких «входных билетов», владельцам которых гарантирован эксклюзивный властный статус.}

Теория «русской власти», обоснованная авторитетным специалистом

В.П. Макаренко , ставит в центр внимания внеэкономические проявления политической власти: её тотальность, принудительный характер,

неразрывную связь с идеологией. Русская власть возникает, действует и видоизменяется для самовоспроизводства, совсем слабо учитывая интересы и требования общества, не создавая институциональные каналы представительства политических групповых интересов. Такая система обеспечивается вследствие монополии власти на хозяйственное, социальное, политическое и духовное принуждение. Согласно аргументации В.П. Макаренко, политические традиции России и её исторический путь развития востребуют качественно другую, нежели в странах Запада, систему власти. В такой системе «сила и террор государства полагаются главным фактором

власти, а все остальные (включая собственность) подчинены ему и отходят на второй и последующие планы», как доказывает В.П. Макаренко^{[110] [111] [112].}

С точки зрения ретроспективного анализа описанный тип политического строения и функционирования русской власти детерминирован господством феномена «власти - собственности», глубоко исследованного на примерах

Л

государств Востока и России . Явление «власти - собственности» означает синкретизм, принципиальную нерасчленимость основных подсистем жизни общества (экономической, социальной, политической и духовной). Важно, что политическая подсистема играет в такой организации общества господствующую роль, воспроизводя «государственно-центричную матрицу» развития . Ресурсы экономики не становятся в системе «власти - собственности» объектом частного владения, распоряжения и пользования. Напротив, экономические ресурсы активно перераспределяются государством (тип «раздаточной экономики», по определению О.Э. Бессоновой)^[113].

Проведем компаративный анализ основных теоретических трактовок ресурсов власти, чтобы выбрать параметры оценки ресурсной базы сторон взаимодействия государства и бизнеса в России.

М. Манн подразделял ресурсы власти на следующие виды: экономический, военный, политический и идеологический. По его мнению, в современном мире с 1945 г. преобладает симбиозное сочетание политического и экономического ресурсов. М. Манн считал, что демократии присущи существование и автономия всех упомянутых источников друг от друга^[114].

Отечественные политологи и историки обращают внимание не столько на формально-правовые институты, например - на органы государственной власти и местного самоуправления, сколько на неформальные практики взаимоотношений, интеракций, обычаев, неписаных традиций (конвенций) и правил. Ю.С. Пивоваров и А.И. Фурсов (тогда ещё единомышленники) обосновали теорию «Русской власти». Историческая «матрица» такого рода обладает свойством всеобъемлющего и всепроникающего господства так называемой «высшей» власти (общегосударственной, которая разрабатывает, утверждает и реализует важнейшие властные решения) над остальными областями жизни общества и государства. Но такая сверхцентрализованная «персонифицированная верховная власть» для того, чтобы быть эффективной, обязана создавать и поддерживать работоспособные «посредствующие власти»^[115] - специализированные министерства и ведомства как общегосударственного, так и регионального, и местного уровня ответственности.

Д.В. Бадовский, анализируя состояние и перспективы развития политического порядка в России, вводит метафору «государство победившей бюрократии». Такая государственная система «всё ярче обнаруживает корпоративистские черты, скрупулезно всё регламентирует, строит иерархии

3

и вертикали» .

О.Э. Бессонова создала концепцию «раздаточной экономики» России. Она состоит в том, что отношения собственности и экономического воспроизводства регулируются в наибольшей мере не рыночными и

правовыми механизмами, а «служебным трудом» бюрократии. Именно чрезмерно многочисленное и нерациональное чиновничество доминирует над бизнесом и определяет вектор развития государства^[116].

А.В. Рябов усматривает «феодальную архаику» властных отношений в России в условном характере частной собственности, «официальных или скрытых привилегиях государственной бюрократии», что отражает «неготовность транзитного общества к дальнейшим переменам»^[117].

Таким образом, все упомянутые исследователи признают специфику политического порядка России в целом и постсоветского этапа её развития в частности, стремятся выявить экономические и социально -

стратификационные основания данного порядка.

Далее, возникает вопрос о степени участия российского бизнеса в институционализации политического порядка, о ресурсах влияния, которые делают российский бизнес субъектом политических взаимодействий с государством.

Субъектом политики можно признать только такого ее участника (индивидуального либо коллективного), который имеет достаточный объём ресурсов политического влияния, способен формулировать свои интересы и в виде стратегий деятельности, повлиять на принимаемые властные решения и направленность развития общества. Субъект политики обладает идентичностью. Под термином «политическая идентичность» понимаются детерминированные представления индивидов и групп о своем политическом «Я», складывающиеся в результате соотнесения с другими акторами политического процесса. Для формирования политической идентичности важны политическая культура и опыт участия в политических взаимодействиях.

Власть всегда ориентирована на реальных, а не на формальных носителей ресурсов, поэтому статусные позиции наемных работников никогда не могут сравниться с влиянием бизнес - групп интересов, обладающих финансовыми, информационными, организационными ресурсами власти. По мнению авторитетного эксперта С.П. Перегудова, «бюрократия и большой бизнес ... не являются теми инстанциями, где вырабатываются и принимаются наиболее важные, судьбоносные для страны политические решения. Более того, те решения, которые вырабатываются в рамках этой подсистемы, вступают в силу лишь с санкции собственно политических институтов и акторов, нередко подвергаясь существенной коррекции». С.П. Перегудов считает такими вето-институтами и вето- акторами Президента Российской Федерации, коалицию влиятельных либеральных политиков в Правительстве РФ и Администрации Президента РФ, высший слой правоохранительных органов и сотрудников органов власти субъектов федерации. По выражению С.П. Перегудова, все перечисленные группы и слои в совокупности образуют «’’верхний этаж” политической системы, который опирается на корпоративно­бюрократическую подсистему, сращивается и взаимодействует с ней, . имея и другие, более широкие политические ресурсы и приоритеты. Так что назвать Россию корпоративным государством или «государством- корпорацией», в котором правит бал корпоративный интерес - это не просто большое преувеличение, но и неадекватное толкование тех принципов, на которых базируется политическая структура и политическая система страны»^[118]. Государство и бизнес выступают в современной России теми контрагентами взаимодействий, которые весомо влияют на тип политического порядка в целом, а во многом и обуславливают «коридор возможностей»^[119], правила игры для активности остальных, менее ресурсно обеспеченных участников политического процесса.

Б.И. Макаренко, рассуждая о типе корпоративизма в постсоветской России, выявляет важнейшие качества взаимодействия политических и экономических игроков. Среди этих качеств - объективно непримиримый тип противоречий; неэффективность процедур реализации властных решений, в том числе - судебных и медиаторских решений; важнейшую роль госсектора в российской экономике, контроль государства над стратегическими ресурсами; преобладание политической культуры подданнического, а не гражданского типа^[120].

Дискутируя о постсоветской бюрократии, В.П. Макаренко отмечает, что её основными признаками являются: «паразитирование на социальных группах, институтах и государственных структурах; переплетение

материальных интересов с вытеснением решений на вершину иерархии; преобладание групповых интересов и негативной солидарности над интересами населения страны; создание новых структур не для решения новых проблем, а для воспроизводства аппарата; стремление получить правительственные субсидии любой ценой. За любым политическим решением скрываются групповые интересы аппарата ... Г рупповые интересы

3

государственной машины доминируют над интересами населения» .

Если проанализировать взаимодействие субъектов политики в современной России, то очевидно, почему наиболее распространено пространство двух секторов: власти и бизнеса, бизнеса и некоммерческих организаций, власти и общественных организаций. Во-первых, существуют барьеры развития бизнес-сообщества. Несмотря на то, что сегодня, в отличие от 1990-х гг., бизнес не рассматривается только в качестве экономического ресурса политической элиты, его долгосрочная стратегия лишь начала реализоваться. «Бизнес по-российски» только учится балансу экономических и политических интересов, эффективным социальным программам, социально ориентированной деятельности. Во-вторых, в ситуациях, инициированных властью, бизнес и некоммерческие организации ведут себя противоположно. Теряя интерес к взаимодействию, бизнес меняет вектор развития, но сохраняет активность. Некоммерческие же организации сворачивают свою деятельность.

Для политического взаимодействия власти и бизнеса ключевыми категориями анализа становятся «интересы политических субъектов», «ресурсы влияния», «структура политических возможностей». Во многих случаях интересы, лежащие в основе деятельности бизнеса, имеют политический характер или становятся политическими интересами. Это происходит, когда объектом интереса становятся феномены политики (интерес к публичному влиянию либо государственной власти), или интерес направлен не на политическое явление, но для его реализации требуется использование политической власти. Учитывая наличие политического и экономического источников власти, а также существование разновидностей политического взаимодействия, мы предлагаем классификацию форматов взаимодействия государства и бизнеса (см. табл. 1)^[121].

Однако данные форматы взаимодействия государства и бизнеса не существуют самостоятельно, автономно и изолированно. Они взаимодействуют друг с другом, создавая институциональные режимы более сложного уровня взаимодействия политической и экономической власти (см. табл. 2). Именно данные институциональные порядки описывают многосложность взаимодействия органов государственной власти с бизнесом.

Проблема легальности и легитимности частной собственности в Российской Федерации вызвана к жизни не только противозаконными способами её обретения владельцами в 1990-х гг., но и обусловлена чрезмерной монополизацией прибыли. Ведь в начале 2000-х гг. 1500 финансово-промышленных групп контролировали 50% всех активов экономики страны, а 14 крупнейших предпринимателей владеют денежными средствами, равными 26% валового внутреннего продукта РФ^[122]. Судя по новейшей статистике, ситуация качественно не улучшилась^[123].

Качественно меняются за период восстановления экономического влияния государства (2000-2016 гг.) преобладающие «оси» взаимодействий государственного аппарата и крупных предпринимателей. Если на начальных этапах становления постсоветского политического порядка доминировало противоречие между правящей политической элитой и корпоративными бизнес-элитами, то по ходу консолидации правящей элиты противоречие преобразуется в борьбу между олигархическими кланами. На первый план

выходит борьба за доступ к ключевым ресурсам политической власти, «приватизация государства» со стороны крупного бизнеса. При этом развивается «личная уния» между высшим слоем государственных служащих и крупными предпринимателями, предполагающая обмен должностями и ресурсами влияния, а также солидарное поведение в отношении неэлитных слоёв общества.

Эти гипотезы подтверждаются анализом результатов социологического исследования «Элиты и будущее России» (2007 г., 12 субъектов федерации в Южном федеральном округе РФ, выборка 1600 чел.). Опрошенные, в особенности - государственные служащие, отдали приоритет среди желательных качеств политической элиты умение сотрудничать с бизнесом, преданность своему руководству, а сотрудничество чиновников с общественными объединениями и выражение интересов населения непопулярны^{[124] [125].}

В августе - сентябре 2014 г. социологическое исследование было продолжено специалистами Южно-Российского института управления - филиала РАНХиГС по той же программе (массовая выборка 1600 чел., экспертный опрос 697 чел. в 21 субъекте РФ). На вопрос «Кому, на Ваш взгляд, сегодня реально принадлежит власть в регионе?» респонденты наиболее часто давали ответ: «руководителю субъекта РФ» (35,0% в массовой выборке и 73,1% экспертов). Вариант ответа «реально власть принадлежит богатым людям, коммерсантам, предпринимателям, банкирам» поддержали 12,3% населения и 2,0% экспертов. Вариант «власть принадлежит руководителям крупных госпредприятий и их лобби» одобрили

Л

4,6% опрошенных в массовой выборке и 15,4% экспертов . То есть, взаимоотношения «власть - бизнес» оцениваются общественным мнением

явно в пользу доминирования персонифицированной исполнительной власти. Респонденты не считают поддержку власти со стороны крупного бизнеса важнейшим фактором повышения эффективности власти регионального уровня. Такую поддержку считают ключевым фактором лишь 7,0% опрошенных, а «наличие сильного лидера» власти выделяют 65,7%, «высокопрофессиональную команду» власти - 63,9%, «обеспечение

финансовыми и материальными ресурсами» - 44,3%^{[126] [127].}

Тем самым, институциональный формат «государство - бизнес» на порядок субъективно важнее для респондентов, чем форматы «государство - общество» и «бизнес - общество». Но сохраняется весомый запрос и населения, и экспертного сообщества на партнёрский тип взаимодействий. В 2013 г. 31,7% опрошенных в массовой выборке и 26,3% экспертов сочли одним из основных требований к элите «умение учитывать и координировать интересы различных социальных групп» . Можно предположить, что данный запрос остаётся реализованным в России неполно.

Подведём выводы по параграфу. Институционализация политического порядка оказывает детерминирующее влияние на тип политического взаимодействия государства и бизнеса в России. Политический порядок характеризует преимущественно организационную и нормативную подсистемы политики, означая совокупность институциональных структур, правил, норм, практик на уровне общества в целом, а не его отдельных сегментарных сообществ. Институционализация политического порядка в масштабах всего общества совершается посредством отбора и регулярного повторения, воспроизводимости общепризнанных практик, правил и норм взаимодействия между сегментами (социальными группами) общества. Институционализация порядка становится успешной вследствие сводимости (компромиссности) интересов сторон политического взаимодействия, единого понимания социокультурных регуляторов: ценностей, ориентаций, установок деятельности. Институциональные практики закрепляют преобладающие способы политического взаимодействия субъектов (органов государственной власти, политических и бизнес-элит, групп интересов, партий и др.), согласуют их групповые интересы в ходе соперничества за власть.

Институты регулируются в России в большей мере неформальными конвенциями субъектов политических взаимоотношений, а не формально. Рассогласованность бинарных институциональных форматов усиливает неформальные институты в России. Постсоветский политический порядок России наиболее близок к государственному корпоративизму. Ему присуще преобладание государственной власти над бизнесом.

Вместе с тем, политический порядок России фрагментирован, то есть в различных сегментах общественной системы и в зависимости от состава взаимодействующих субъектов политики проявляются контрастные практики и правила интеракции. В постсоветской России сосуществует несколько институциональных форматов взаимодействия государства и бизнеса, что обеспечивает воспроизводство «эффекта клетки», то есть способность государства «захватывать» общественных акторов, диктовать им формат и механизмы взаимодействий, определять повестку дня взаимодействий и условия ресурсных обменов.

Специфика корпоративизма в Российской Федерации состоит в широком влиянии патрон-клиентарных отношений, доминировании корпоративного бизнеса в политической сфере. Это ведёт к преобладанию неформальных политических институтов и практик.

Мы подразделяем институциональные форматы политических взаимодействий на бинарные: «власть-бизнес», «власть-общественные

организации», «бизнес-общественные организации» и трипартистский: «власть - бизнес - общество». В постсоветской России преобладает среди них бинарный формат «власть-бизнес», что подтверждает слабость институтов гражданского общества и публичной политики.

1.2.