2.2. Этническая идентичность, «социальный дегруппинг», политические конфликты.
Не только этнополитические конфликты можно определить как «эпифеномен» структурных противоречий, но и саму этничность, поскольку она актуализируется в форме этнической идентичности, как «побочный продукт» социального дегруппинга. Поэтому, предложенным названием данного параграфа, мы хотим подчеркнуть то обстоятельство, что этничность и этническая идентичность представляют собой не непосредственное причинное следствие «социального дегруппинга», а альтернативное замещение социального пространства, характеризующегося тенденцией расщепления и десоциализацией бытия индивидов. Эта индетерминационная линия связи этнической идентичности с «социальным дегруппингом» важна и методологически, и мировоззренчески, поскольку позволяет понять и правильно выстроить алгоритм решения проблемы при организации управления конфликтами. В фундаментальном своем содержании проблема «социального дегруппинга», разумеется, решается не замещением, как полагают некоторые авторы, одной (контраверсивной) идентичности другой, но солидаристской идентично- стью Вместе с тем, было бы неверно считать, что этническая идентичность, как фактор этнополитических конфликтов, всецело обусловлена тем рядом объективных детерминант, которые мы связали со структурными деформациями социальных позиций и статусных ролей индивидов («социальным де- группингом»). Эти деформации социальных структур, безусловно, формируют объективные предпосылки актуализации этнической идентичности, без чего это явление было бы невозможно. Но и только. Для актуализации именно этнической идентичности, а не какой-то другой, нужны еще, кроме объективных предпосылок, и субъективные факторы в виде целенаправленных усилий, как извне, так самим субъектом - носителем той или иной идентичности. Для правильного понимания места и роли этих субъективных оснований актуализации этнической идентичности, мы должны будем еще раз обратиться к природе рассматриваемого явления. С самых ранних этапов своей социальной истории человек интуитивно ищет в творимом им социальном бытии устойчивые ниши, стабильные ландшафты своего существования, не физического, а именно социального существования. Социальный мир бытия человека существует для него не сам по себе, а как некоторый образ, смыслы, символы, посредством интерпретации которых индивид адаптируется к среде своего обитания. В.С.Барулин очень удачно называет этот экзистенциальный мир бытия человека «социомикромиром повседневности». «... Социомикромир повседневности для человека, его существования,- отмечает он, - имеет совершенно уникальное значение, которое заключается в том, что этот мир становится базой, основой человеческой укорененнности. .Социомикромир повседневности, в кото- 136 рый человек погружен, человеком интериоризируется и становится имма- 137 нентной частью его души» . На ранних стадиях развития общества этот «социомикромир» предстает в весьма простых и очевидных своей непосредственной данностью связях и отношениях, замыкающих социальное пространство жизнедеятельности индивида. Все отношения и взаимосвязи людей осуществляются «лицом к лицу»: ни одна связь, ни одно отношение, ни один акт действия не отчужден от человека, а является имманентной частью как бытия сообщества, к которому принадлежит индивид, так и самого индивида. Совокупность символов, смыслов, посредством которых интериоризируется человеком этот социомикромир его бытия, обретает форму культуры, которая становится не только «имманентной частью его души», но и моделью, лекалом понимания и прочитывания им всех событий его жизни и самого себя. «Помимо всего прочего, - замечает Мишель Ле Барон,- культура представляет ту позитивную организующую силу, которая делает жизнь обоснованной, наполненной смыслом и богатой» . Одно из метафорических определений культуры, введенное Ч.Р.Миллсом, интерпретирует ее как «линзы», через которые люди воспринимают окружающий мир событий, совокупность социальных отношений, свое место и роль в данных событиях и отношениях, и сообразуются в своих представлениях и поведении с этими восприятиями. Соответственно, культура, по Ч.Р.Миллсу, представляет собой «полуорганизованный источник их идентичности» . Культура присутствует во всем, что воспринимает и делает человек, она окрашивает собой все, что вокруг человека и приобретает для него значимые смыслы, а также суть человеческого «Я». «Когда мы начинаем что-то делать, мы не можем просто снять линзы культуры... Если культура представляет среду, в которой развиваются наши убеждения, ценности и 137 138 139 воззрения, мы никогда не сможем отделить себя от нее. Она нас поддержива- 140 ет, позволяет созревать, как в неком защитном коконе» . Культура закладывает те контексты индентичности, которые изначально иррациональны в том смысле, что индивид не обращается к ее звеньям и элементам осознанно. Но все отбираемые индивидом смыслы его идентичности окрашены усвоенным строем ценностей и интерпретаций, заданных культурой, как имманентной частью его души. Таким образом, культура есть та часть субъективного в идентичности, которая человеком, тем не менее, свободно не отбирается, а имманентно задана и неотторжимо присутствует в формировании идентичности. Это тот наиболее консервативный формат идентичности, который сохраняется долгие столетия и окрашивает собой более подвижные и трансформирующиеся контексты идентичности, как личностные, так и групповые. Можно сказать, что культура представляет собой социально организованную экзистенцию (от лат. - существование) человека, утрата которой должна восприниматься как утрата устойчивости социального бытия. Сохранение и защита устойчивости социального бытия не может интерпретироваться индивидом иначе, как через устойчивость того социального опыта, в рамках которого формировалась эта культура этничности - исходной социальной общности, в лоне которой осуществлялся этот процесс. Более того, этничность, очевидно, может рассматриваться и как наиболее упорядоченный и организующий фермент культуры, поскольку она есть одна из наиболее устойчивых форм ее организации, даже в сравнении с религиозными верованиями, традициями, укладом жизни и т.д. «Говоря об этносах, этнических группах, - отмечает В.А.Авксентьев, - мы говорим об одних из наиболее устойчивых общностей в истории человечества, многие из которых прошли через несколько исторических эпох, через смену религиозных представлений, революции и социальные потрясения»140 141. Этничность, в этом смысле, можно сравнить с консервантом, структурирующим и формати- зирующим культуру, придающим ей устойчивость при всех преходящих ее трансформациях. Очевидно, не случайно, этническую идентичность нередко в литературе называют «культурной идентичностью», подразумевая, что культура именно в этничности находит наиболее устойчивые константы своей организации, структурирования и воспроизводства. Да и сама этническая идентичность, в своем существенном, базируется на отождествлении себя индивидами с некоторыми общими чертами, такими как религия, культура, общая история, места жительства, этические нормы, традиция и ценности. Одним словом, культура может рассматриваться как базисная основа, говоря словами М.Хайдеггера, «экзистенциальной укорененности» человека, утрата которой сродни утрате социальности, а значит и утрате экзистенции. Столетия и тысячелетия пребывал человек в лоне данной экзистенции, организующим началом которой выступала этничность. Но какие-либо рефлексии по ее поводу, осмысление и адресная локализация своего «Я» в потенциях этой культуры посредством этнической самоидентификации, для человека не возникали все эти тысячелетия. «Культура невидима для тех, кто в ней обитает, но при этом она вездесуща»,- замечает Мишель Ле Барон . Пребывая в этой культуре непосредственно, у человека не было и чувства беспокойства по поводу уязвимости своей экзистенции, а, следовательно, и потребности защищаться от угроз ей посредством отстаивания своей этноиден- тичности. Другая ситуация возникает в условиях замещения «экзистенциальных противоречий» бытия человека «структурными». Промышленная революция, индустриальная, а затем и постиндустриальная эпохи формируют культуру «модернити», адекватную новому «структурному» социальному опыту людей. В современных концепциях культуры «модернити» обобщен исторический опыт модернизации социальных систем и вычленены типические модели социально-экономических трансформаций общества, в виде «органиче- 142 ской» и «неорганической» модернизации. Первые представляют собой результат естественной исторической логики поступательного совершенствования общественной системы, когда ее новое качество вызревает как закономерное следствие умножения системных свойств и качества общества. Но для этого социальная система должна внутри себя содержать ресурсы повседневной структурной реконструкции всех уровней и форм своей жизнедеятельности, что обеспечивается открытостью системы для адаптационных конфликтов. А сама эта открытость системы для адаптационных конфликтов обуславливается содержательной укорененностью в базисных структурах общества интересов социальных субъектов, как мотива их деятельностной активности. «Неорганическая» же модернизация появляется как неизбежная необходимость и закономерность для тех социальных систем, которые лишены внутренних импульсов к саморазвитию. Здесь адаптационные конфликты не имеют реалистичной основы и преимущественно выражаются в различного рода социальных предрассудках, в которых выражаются все рефлексии массовой социальной депривации. Наиболее распространенной формой таких социальных предрассудков и становится жесткая диспозиция этнических идентичностей. Индустриальная и, особенно, постиндустриальная цивилизация - это уже разрыв синкретичности экзистенций бытия, это широкий веер социальных диспозиций, где социальный дискурс лишен непосредственности своего осуществления «лицом к лицу». Взамен экзистенциальной непосредственности осуществления своей жизни, человек осваивает функциональный способ существования, адаптируясь к многомерности социального и технологического структурирования своей жизни. Базисная укорененность человека в синкретичных структурах духовного, «культурного» осуществления своей жизни и своего «Я» заменяется функциональной адекватностью социальным структурам и их институциональным запросам. «...Потеря корней не вызвана лишь внешними обстоятельствами и судьбой, она не происходит лишь от небрежности и поверхностности образа жизни человека,- пишет М.Хайдеггер.- Утрата укорененности исходит из самого духа века, в котором мы рождены»143. Мировоззренческим рефреном утраты этой «укорененности человека» стала концепция «смерти человека», особенно активно артикулируемая современным антисциентизмом. Человек, считают они, стал функциональным придатком социальных институтов и технических агрегатов, поскольку полнота осуществления им самого себя всецело определяется его адекватностью предписанным ему функциям. Индивид, включенный в современную, сложноструктурированную социальную систему, оказывается перед разнообразными формами ее связей и отношений. Перед ним встает необходимость соответствовать целой совокупности этих связей и отношений, чтобы удовлетворять свои потребности. При этом, сумму этих потребностей и интересов, способы их реализации, опять-таки, выбирает не он сам, а они предписываются ему этими связями и отношениями, как условие его соответствия и адекватности среде своего обитания. Что учить, что знать, как одеваться, что и как есть, какими средствами передвижения и как пользоваться, и т.д. - все определяется характером и содержанием социальных структур, в которые вписан человек. При этом, в каждой из позиций, занимаемых им, человек, с большим или меньшим успехом, осваивает соответствующие роли, предполагающие их осмысление и интерпретацию индивидом через призму своего места в иерархии отправляемых им социальных отношений. Именно добровольное позиционирование индивидом себя как представителя того или иного институализированного аспекта общественной жизни, осознанное вхождение и разделение им системы прав и обязанностей какой либо социальной общности и характеризует процесс идентификации. «Социальная позиция трактуется нами, - пишет Э.Гидденс, - как «социальная идентичность», влекущая за собой определенный (однако расплывчато заданный) круг прав и обязанностей, которые актор, соответствующий этой идентичности (или «лицо», занимающее эту позицию), может активировать или выполнить: эти права и обязанности формируют ролевые предписания, связанные с той или иной по- зициеи» . Между тем, сложноструктурированная социальная система предполагает, что все многообразие ролей находится во взаимно сопряженных отношениях и взаимодействиях, а не отношениях рядоположенности. Такой тип и способ взаимоотношения социальных ролей предусматривает их определенную упорядоченность и форматированность посредством соответствующих правил и процедур, регламентирующих взаимодействие социальных акторов. Сгруппированные в некоторые упорядоченные системы различных уровней, эти правила и процедуры и образуют «структуры» социального действия, которые Роберт Мертон называл, в другом отношении, «социальными лабиринтами», посредством и в рамках которых субъекты осуществляют реализацию своего «Я». А Ирвин Гофман называет их «фреймами», фокусируясь на их психо-лингвистических функциях регламентации этно-социального дискурса в русле позитивистского анализа Л.Витгенштейна. Процесс позиционирования субъектов относительно данных правил и процедур (или социальных структур и базисных отношений) предполагает, как индивидуальную, так и взаимную категоризацию самими субъектами социальной идентичности. Категоризация же означает когнитивную взаимную и личностную конкретизацию идентичности в образах и смыслах занятой позиции, как систему прав и обязанностей взаимодействующих субъектов. Для понимания нашего предмета анализа, а именно, нового качества и многообразия идентичностей, здесь существенно то обстоятельство, что «процесс создания подобных структур может трактоваться как упорядочение действий и значений, посредством которого в процессе «исполнения» повседневной рутины поддерживается чувство онтологической безопасности (курсив наш - В.Б.)»144 145. Тем самым, всякое нарушение сложившихся упорядоченных диспозиций социальных субъектов, возникающее в результате расщепления устойчивых «структур-лабиринтов» социального действия, несет в себе угрозу «онтологической безопасности», которая может быть преодолена лишь посредством замещения утрачиваемой идентичности новой, более стабильной и базисно устойчивой, в качестве которой и выступает этническая идентичность, исторически укоренная в устойчивости культуры. Это состояние расщепления правил и процедур социального дискурса, вследствие расщепления структур социального действия, есть состояние «социального дегруппинга» (Т.Парсонс), эпифеноменом которого и выступает актуализация этноидентичности. В современном обществе, определяемом как «сложноструктурированное целое», таких социальных диспозиций и ролей, по каждой из которых социальные субъекты осуществляют соответствующую «категоризацию» и формируют адекватные когнитивные образы, множество. В самом общем виде можно выделить макро- и микро-социальные уровни позиционированно- сти социальных субъектов и соответствующие им уровни категоризации позиций в социальной идентичности. На макроуровне процессы идентификации детерминируются в рамках и посредством таких широких социологических констант, как социальная группа, социальная стратификация, социальная мобильность и социальный институт. Это наиболее емкие социальные пластики функционирования человека, внутри каждой из которых мы находим множественные диспозиции, по которым протекает и социальная дифференциация, и социальные статусы, и множественные роли, выпадающие к отправлению человеком, желающим успеха и адекватности условиям своего существования. Указанные понятия являются важными в раскрытии механизма формирования группового самосознания и идентичности, ведущими к социальному конфликту. На микроуровне идентификация связана с процессами социализации личности и предполагает включенность ее в ряд социальных институтов и членство в социальных группах, выступающих в качестве агентов социализации. Но в данном отношении, этот срез идентичности для нашего исследования не принципиален и может быть опушен, учитывая, что в одном из предыдущих разделов работы вопрос этот затрагивался и в необходимом объеме обсуждался. Наиболее важными для понимания идентификационной устойчивости индивида в сложноструктурированной социальной системе являются его институциональные уровни. В литературе данная категория раскрывается, как относительно стабильные и интегрированные совокупности символов, верований, ценностей, норм, ролей и статусов, которые управляют целыми сферами социальной жизни146 147. Очевидно, что значительная часть содержания институализации основана на механизмах и процедурах субъективной категоризации индивидом себя, как активного субъекта социальной системы, и социальной стратификации, как «выбора» реальной социальной позиции и статута в наборе прав и обязанностей. Конечно, при этом, «процессы социального поведения, как и любые другие процессы поведения, - как отмечает Т.Парсонс, - являются психологическими. Но вне истолкования, придаваемого этим процессам их институционально-структурным контекстом, они утрачивают свое значение для понимания социальных явлений» . Институционально-структурные характеристики поведения, в этом смысле, являются объективными границами и условиями свободы социальных «флуктаций» деятельностных субъектов исторического творчества. Категоризация, как мы уже отмечали, основана на когнитивных моделях и значениях, посредством которых конкретизируется социально предписанная идентичность, в частности, групповая идентичность. Но этот субъективный процесс категоризации принимает объективное значение в процессах социальной дифференциации и стратификации. Если социальная дифференциация представляет собой искусственный процесс выделения по ряду признаков различных индивидов и групп, то социальная стратификация, это уже регулируемое неравенство, а также процесс, в результате которого индивиды и группы оказываются иерархически сгруппированными согласно устойчиво интитуционализированным социальным признакам. Для нас является важным, что социальная стратификация - это, прежде всего характеристика социального положения, указывающая на реальные возможности и ресурсы удовлетворять свои потребности. Результатом стратификации являются неравные друг другу и иерархически сгруппированные, согласно социальным признакам, индивиды и общности. Можно выделить ряд значимых критериев дифференциации: социально-демографические, профессиональные, статусно-ролевые и др.. Именно в данных объективных параметрах и заложена основа для моделирования восприятия социального положения субъекта. Дело в том, что помимо ранжирования индивидов c подобного рода позиций, дело этим не ограничивается. Кроме этого, как отмечает Т. Парсонс в другой своей статье, посвященной аналитическому подходу к теории социальной стратификации, «стратификация - это один из главных фокусов структурализации действия в социальной системе» . При этом, среди множества критериев дифференциации и стратификации, обуславливающих внутреннюю сложную структурированность общественных связей и действий, автор подчеркивает безусловность моральной оценки «как главного критерия ранжирования, образующего стратифи- кацию»148 149. Моральная оценка, по мнению Т. Парсонса, есть главный критерий ранжирования в любой сложной социальной системе. «Теоретически возможно, - говорит он, - что не только два любых индивида, но и все, входящие в данную систему, будут ранжированы как совершенно равные между собой. Такая возможность, однако, никогда не была даже приблизительно осуществлена ни в одной из известных нам систем большого масштаба. Но даже если бы такой случай имел место в действительности, все-таки это не опровергало бы того факта, что стратификация имеет всеобщий характер, поскольку и тогда речь шла бы не об отсутствии стратификации, а о ее конкретном предельном типе. Стратификация, как мы ее здесь понимаем, является аспектом понятия «структура обобщенной социальной системы»»150. Конкретизируя свою модель стратификации, Т.Парсонс вводит дифференцированную шкалу оснований ранжированности из шести позиций: принадлежность к родственной ячейке; личные качества; достижения; владения; авторитет и власть. По каждой из этих позиций, имеющих свою институциональную структурированность, мы имеем соответствующую ранжирован- ность статусов, а для самих субъектов данного статуса - и основание самоидентификации. Самоидентификация может быть предметом свободного выбора, а может быть и предписана структурно, или назначена. Если какая-то из этих позиций утрачивает свои институциональные признаки и устойчивость, самоидентификация по этим признакам, являющаяся по своим механизмам когнитивным усилием, также, утрачивает свою значимость и становится невостребованной более. «Позиционирование относительно жизненного пути предполагает категоризацию социальной идентичности»151 152, - отмечает Э.Гидденс. Если «позиционированность» вашего «жизненного пути» не проходит через такие стратификационные ниши, как профессиональная карьера инженера, категоризация данной идентичности может тешить лишь ваше самомнение, ни грана не умножая ваших стратификационных позиций и соответствующих ролей. Это явление утраты социальных ролей и почвы для категоризации своей социальной идентичности не есть результат инициативного единичного выбора индивида, а обретает массовый, социальный характер. «Поскольку общество морально и институционально интегрировано, все они (индивиды, - замечание наше,- В.Б.) руководствуются при этом одной и той же более абстрактной моделью (pattern)» . Но эта общая модель оценочных рефлексий выпадает в случае недостаточной интегрированности социальной системы, если институционализация стратификационной шкалы оказывается деформированной. И совершенно уже определенно Т.Парсонс резюмирует: «Один из самых распространенных видов такой слабо интегрированной структуры - это структура, в которой символы признания теряют связь с институционально одобренными достижениями и в которой люди пользуются признанием независимо от соответствующих достижений и, наоборот, имея такие достижения, не получают полагающегося им признания. В результате такого недостатка интеграции индивид попадает в конфликтную ситуацию»153. Несмотря на объемность и некоторую отвлеченность от заданной темы, мы воспроизведем дальнейшие рассуждения Т.Парсонса, имея в виду их косвенную сопряженность с нашим предметом: «С одной стороны,- пишет он,- он (индивид - вставка наша - В.Б.) вступает в конфликт с самим собой. Он чувствует себя вынужденным обеспечивать свои эгоистические интересы способами, несовместимыми со стандартами поведения, которые воспитаны в нем и которые настолько глубоко укоренились в его сознании, что он не может их полностью отбросить. С другой стороны, он оказывается перед объективной дилеммой. Например, он может продолжать жить в соответствии с теми стандартами, которые он ценит, но тогда он лишается признания и его символов; либо он может погнаться за «внешним успехом», но только ценой нарушения собственных стандартов и стандартов тех людей, которых он больше всего уважает. Обычно, внешний и внутренний конфликт возникает одновременно, и по-настоящему счастливого выхода из такой ситуации нет»154. Подобные конфликты, как мы уже раньше отмечали, носят, преимущественно, нереалистический характер и тяготеют к повышенной агрессивности, апеллируя чаще к идентификационным когнициям и присущим им соответствующим эмоциональным выражениям и оценкам, а не реальным проблемам. Ситуация эта примерно одинаково складывается как в межличностном, так и межгрупповом конфликте. Психологической реакцией на подобные конфликтные ситуации «когнитивного диссонанса» является состояние психологической беззащитности, выход из которого, как правило, связан с повышенной конфликтностью в преследовании своих интересов. Кроме того, утраченные институциональные позиции в базисных отраслях воспроизводства собственных жизненных условий, деинституционализированность доступных форм и способов осуществления этих целей, побуждает потенциальных субъектов конфликта, с одной стороны, искать новые формы институционализации своей социальной идентичности, одной из форм которого выступает этническая идентичность. А с другой стороны, субъекты данного нереалистического конфликта будут апеллировать не к собственно экономическим и значимым социальным запросам, а к ценностным аспектам выражения испытываемой «относительной социальной депривации». Термин «депривация» был введен в научное обращение американским социологом С.Стауффером в конце 40-х годов ХХ века, под которым понимается состояние, испытываемое индивидом или социальной группой в связи несовпадением актуальных запросов и потребностей с прежде сформировавшимися ожиданиями155. Данное понятие в конфликтологии чаще применяется в конструкции: «относительная социальная депривация», подразумевая, что речь идет не об абсолютном ухудшении возможностей в удовлетворении потребностей и запросов, а в их сопоставлении или с ожиданиями, или с оцениваемым положением соседней группы, чьи позиции в таких ситуациях воспринимаются как несправедливо предпочтительные в сопоставлении со своей группой. Агрессивность в подобных ситуациях приобретает повышенную выраженность и направлена или против политической системы, или против соседней группы, считающейся виновницей такого положения. Одним словом, этническая идентичность представляет собой символическую конструкцию некоторых значимых социальных констант жизнедеятельности, в качестве которой предстает культурная символическая среда эт нической общности. То есть, актуализация этнической идентичности отнюдь не означает предпочтение индивидами потребности в возвращении к собственно этническим культурным константам своей жизнедеятельности. А этнические конфликты, разумеется, вовсе не есть, как считает В.Тишков, «пренебрежение своим интересом... в результате определенных когнитивных провалов личности, ошибки в расчетах»156 и рациональное предпочтение борьбы за право возвращения к родовым корням. Во-первых, нет никаких видимых препятствий для реализации этой потребности, если бы она, вдруг, стала реалистичным актуальным запросом индивидов и их сообществ. Во- вторых, реализация такой цели не удовлетворяет ни одной из актуальных социальных проблем, с которыми сталкивается индивид, или социальная группа, подверженные относительной социальной депривации и социальному де- группингу. Таким образом, мы выяснили, что реальной предпосылкой актуализации этнической идентичности могут рассматриваться два базовых фактора, которые носят объективный и субъективный характер. К объективным по характеру предпосылкам относятся деинституционализация наиболее важных стратификационных сфер жизнедеятельности социальных субъектов, детерминированная слабой интегрированностью социальных структур жизнедеятельности современного российского общества. Основные признаки и свойства этой деинституционализации социальных структур мы рассмотрели в предыдущем параграфе данного исследования. Отметим, лишь, что сущностным выражением этой деинституционалиции социальных структур мы определили неупорядоченность всей системы экономических отношений, прежде всего, отношений собственности. Основным выражением названной неупорядоченности отношений собственности, как мы полагаем, является некон- кретизированность субъекта собственности, обуславливающая принципиальную анонимность собственности. Именно в этой сфере жизнедеятельности социума, на наш взгляд, конструируются основные условия и звенья инсти- туциональной упорядоченности и стратификационной структурированности основ жизнедеятельности общества. Столь же объективной предпосылкой, но субъективной по природе своей, является категоризация идентичности по этническим параметрам. Но, как мы выяснили, выбор акцента такой категоризации идентичности, не есть произвольный и свободный выбор социальных акторов, но предопределен, и даже предписан институциональными особенностями состояния социальных структур. Именно утрата «укорененности» статусов и позиций социальных субъектов в наиболее динамичных и актуальных для воспроизводства жизненных условий социальных структурах порождает необходимость поиска защищенности «экзистенции бытия» в исторически более глубоких нишах стратификационной устойчивости - этничности. Именно в этом смысле мы определяем этническую идентичность как эпифеномен нарастающего социального дегруппинга. Будучи побочным продуктом явлений «социального дегруппинга», этническая идентичность, какими бы когнитивными значениями она не наполнялась, не может быть средством преодоления указанного явления. Более того, этничность, выражающаяся в повышенной актуализации этнической идентичности, несмотря на имманентную ей культурную дистанцию, не содержит в себе конфликтогенности больше, чем любая иная «дистанция» идентичности, как, например, гендерная «дистанция», профессиональная «дистанция», демографическая «дистанция» и т.д. Мы склонны, здесь, согласиться с позицией уже упоминавшихся авторов (В.Тишков и вся школа «инструментализма»), настаивающих, что в этнополитических конфликтах следует искать не диссонанс параметров «культурной дистанции», а политизацию последней. Исходя из сказанного, нам представляется небесспорной позиция, что «национальная идентичность - критический фактор для понимания современных политических проблем 157 России» . Куда корректней, на наш взгляд, могла бы выглядеть формула, Брудный И.М. Политика идентичности и поскоммунистический выбор России / Полис. 2002. С.101. согласно которой современные политические процессы являются критическим фактором этностабильности в России. Но, с другой стороны, этническая идентичность, чем бы она не была обусловлена и актуализирована, представляет собой объективный фактор, реально вовлеченный в современные этнополитические конфликты и его место и роль в процессах жизнедеятельности индивида и социума должны быть адекватно интерпретированы. Здесь, очевидно, нужно говорить, с одной стороны, о роли идентичности в самоорганизации и когнитивной адаптации индивида к условиям своего существования. А с другой стороны, о внешних факторах, целенаправленно фокусирующих внимание на контраверсивных аспектах «культурной дистанции» между теми или иными идентичностями, провоцируя их конфликтное противостояние. Мы уже отмечали прежде, что идентичность есть не только один из важных моментов социализации человека, посредством чего индивид конкретизирует через классификацию окружающий его мир, но и важнейшей фундаментальной потребностью человека, альтернативой чему может быть лишь дезинтеграция и социальная «смерть». Идентичность справедливо оценивают как «потребность во множественной интегрированной идентичности, требующей своей реализации» , как способ устойчивости существования и успеха. Будучи всегда результатом самокатегоризации личности, идентичность несет на себе адаптивную функцию, структурируя бесконечное разнообразие стимулов окружающего мира в более упорядоченную совокупность смыслов. Мы опираемся в данной трактовке природы идентичности на известные позиции когнитивно ориентированной психологии. Кроме того, упорядочивая в когнитивных сегментах окружающий мир, человек определяет и свое реальное место в этой среде, благодаря чему может дифференцированно строить и свое отношение, и свое поведение в этой среде. Именно таким образом человеку удается и адекватно переключать свое внимание и действия с одной социальной «перспективы» на другую, Conflict: Human Needs Theory / Ed. by J.Burton. - New York, 1990. P.281. точнее видеть собственный статус и предписываемые им роли, правильно строить отношения с другими социальными акторами, как условие предсказуемости чужих поступков и уверенности в себе. Мы видели, также, что, придавая посредством идентичности когнитивные смыслы ситуации, индивиды и социальные группы формируют социальный «порядок» даже тогда, когда объективно он отсутствует, они восполняют его, создавая и реконструируя необходимые для этого схемы идентичности. В этом смысле, то обстоятельство, что актуализация идентичности имеет под собой объективные факторы в виде деинституционализации социальных структур и дезинтеграции стратификационных пластов бытия, не отменяет того, что в своем существенном содержании идентичность представляет собой определенную «социальную конструкцию», обусловленную общим когнитивным стилем человеческих реакций на мир своего существования. Но, наряду с указанной субъективной основой идентичности, в конфликтологическом анализе следует иметь в виду и внешние детерминанты, актуализирующие те или иные грани идентичности именно в их контраверсивном содержании. Нет смысла возвращаться к литературе, где многие авторы отмечают существенность этого фактора в росте межэтнических и этнополитических конфликтов. Известно, также, что в условиях кризиса одной из острейших политических проблем становится проблема власти, прежде всего, легитимации власти, независимо от того, состоялось ее перераспределение или нет. В частности, опираясь на аргументы Б.А.Камкия157, мы уже отмечали, что национальная идентичность выступает одним из принципиальных онтологических оснований легитимации власти. В условиях глобализирующегося мира особенно заметно, что процессы перераспределения власти и влияния, также, приобрели всеобъемлющий характер, так, что этническая идентичность и в этом масштабе предстает онтологической основой легитимации власти. Но особое место указанная проблема приобретает в условиях пореформенной России. Здесь проблема легитимации власти была отягощена и проблемой приватизации огромной государственной собственности, все еще, и спустя полтора десятилетия, остающейся не легализованной (анонимной). Институциональная неупорядоченность процедур и регламента приватизации оставляла и все еще оставляет инструменты власти в качестве наиболее эффективного инструмента владения и распоряжения собственностью. В подобных условиях два обстоятельства могут служить мотивом, достаточным для характерных в последние десятилетия острых межэтнических и этнополитических конфликтов в стране, подталкиваемых властными элитами страны. Первый мотив связан с необходимостью максимально дистанцировать огромные массы населения от участия в «борьбе» за собственность. Любая консолидация групп и сообществ по мотивам отстаивания своих позиций в данной системе экономических отношений и, прежде всего, отношений собственности, несет в себе угрозу превращения этих мотивов в устойчивый социальный запрос достаточно широких социальных слоев. Сосредоточенность таких социальных групп на поисках институционализации своих позиций в отношениях собственности, превращает такие группы в активные политические группы, мобилизованные на отстаивания демократических механизмов распределения власти и формирования властных институтов. Необходимость сужения поля политической «борьбы», глубинной почвой которого остаются средства производства и ресурсы, была реализована посредством искусственного конструирования множественных вторичных рефлексий в массовом сознании: защита национального языка и культуры, восстановления традиций «шаровароношения», «восстановления исторической правды и справедливости» в отношении репрессированных народов и т.д. При этом, каждый из подобных социальных ли, когнитивных, или исторических «запросов», неизменно «одевался» в контраверсивные политические штампы целенаправленным вовлечением в этот «проект» СМИ и спецслужб. Апеллирование не к реальным социально-экономическим факторам, по которым может происходить размежевания социальных групп в естественных условиях социально-экономической трансформации общества, а к категориям высшего ценностного порядка (этничность, верования, духовные традиции), которые обладают значительно большим конфликтным потенциалом, не было, на наш взгляд, результатом свободной игры когнитивных установок населения. Выраженная «чеченофобия», «исламофобия», целенаправленная этнизация, а затем и конфессионализация чеченского кризиса, во многом было обеспечено деятельностью «свободных» СМИ. Исследователи отмечают, что грамотно сконструированная апелляция сознания к подобного рода значимым ценностям в их контраверсивном выражении, служит мощной мобилизующей силой и средством особого ожесточения противостояния конфликтующих сторон158. А главная задача и способ этнической мобилизации, подталкиваемые элитами, состоят в последовательной трансформации конфликта интересов в конфликт ценностей, неизменно оформляющийся актуализацией этнической идентичности. В этом смысле уместно вспомнить примечательное для данного случая замечание Л.Н.Гумилева, что «основа этнических отношений лежит за пределами сферы сознания, она в эмоциях: симпатиях-антипатиях, любви- ненависти»159. В современном обществе коммуникативно-семиотическое манипулирование выражается уже в виде мощного информационного воздействия на сознание и поведение людей. Выбор приемов организации и подачи «сообщения» позволяет активно влиять на получателя информации, формируя у него целевые когнитивные модели, предопределяющие модели поведения. Манипулятивные приемы в журналистике часто основаны на су- шествовании определенных мыслительных стереотипов, которые целенаправленно воздействуют на сознание и психику реципиента160 161. Подобный упрошенный план стереопизации сложной реальности, тем более, с заданными контраверсивными отношениями, не так безобиден, поскольку вслед за ним и научные, идеологические, культурные «схемы» приспосабливаются к сформировавшемуся уровню общественного понимания и предпочтений, закрепляя их в устойчивых лексических конструкциях. В самой этнической идентичности, как известно, моменты депривации существенно ослабевают и снижаются (замещаются) в случае актуализации идеологической, классовой, профессиональной или иной солидарности, что представляло бы реальную опасность для властной элиты. И здесь мы должны выделить второй мотив, стимулирующий элиты поддерживать этнополитическую напряженность и конфликты в обществе, который тесно связан и вытекает из первого: защиты анонимности собственности. Речь идет о том, что «превращение этностереотипа «другого» в образ врага возможно, как правило, лишь тогда, когда он целенаправленно актуализируется и спекуля- 163 тивно используется в политических целях» , что позволяет вполне определенно говорить о целенаправленной эксплуатации этнической идентичности. Для элит консервация сложившейся «анонимности» собственности возможна лишь при консервации сложившейся системы политической власти, что исключается в условиях ее демократизации. Согласно одной из современных социо-политологических теорий - транзитологии, процесс демократической трансформации любого общества предполагает ряд предварительных и необходимых условий, среди которых интегрированность всех элементов в широком социальном смысле является обязательным. «Если индивидуумы,- пишет С.Верба,- которые в физическом и юридическом смысле являются членами данной политической системы (т.е. гражданами), не ощущают своей принадлежности к данной системе в психологическом смысле, 164 возможности упорядоченного изменения системы невелики» . Другой автор, один из основоположников транзитологии,- Д.Ростоу, еще категоричней в своей оценке роли дезинтеграции социальной системы в упорядоченной демократической трансформации общества. Принципиальным предварительным условием для перехода к демократии он называет «национальное единство». При этом, особо замечает, что «понятие «национальное единство» не содержит в себе ничего мистического... и ежедневных обетов верности им, или личной тождественности в психологическом смысле, или же некой великой политической миссии всех граждан в целом. Оно означает лишь то, что значительное большинство граждан потенциальной демократии не должно иметь сомнений, или делать мысленных оговорок, относительно того, к какому политическому сообществу они принадлежат. Т.е., когда национальное единство признается на бессознательном уровне»162 163. В современной России, в силу объективных причин, связанных с радикальным реформированием всей системы базисных отношений, уже вполне сформировался достаточно замкнутый круг политической элиты, чьи интересы и мотивы выражено противостоят демократизации современного российского социума. Достаточно широкий фронт социальных напряжений и конфликтов, в том числе этнополитических конфликтов, имеет явно пролонгированную этими специфическими интересами природу, без понимания и учета которых большая часть таких конфликтов остается, на наш взгляд, неверно интерпретированной. Характер и сущность этих противоречий трансформируется и в сфере права. Правовой нигилизм практически пронизывает все слои общества и все институты государства. Между тем, именно «формирование правового государства в условиях существования этнокультурного разнообразия способно ликвидировать социально-политическое напряжение в обществе и выступить фактором развития гражданской идентичности у представителей всех этнокультурных сообществ, дать ощущение гражданской сопричастности ко всем событиям, делам, планам, идеям стратегического развития...»164 страны, к которой относится тот или иной член многонационального общества. Соответственно, без учета этого фактора, условий локализации означенных интересов и мотивов, без реализации норм и условий правового государства, этнополитическая стабилизация общества и его трансформация в более упорядоченные институциональные формы функционирования и развития, практически, невозможны. Поэтому, в наборе условий и способов локализации и управления этнополитическими конфликтами в современной России, рассматриваемых в следующем разделе работы, локализация этого фактора должна найти свое место.