ГЛАВА XIX Поскольку узурпация не может опираться на деспотизм, не способный удержаться в современных условиях, у нее нет никаких шансов на длительное существование
Если деспотизм невозможен в наши дни, то пытаться поддержать узурпацию деспотизмом означает давать ей опору в том, что само должно разрушиться. Добропорядочное правительство, стремящееся к деспотизму, ставит себя в очень невыгодную ситуацию. Тем не менее оно возымело привычку к деспотическим мерам. Посмотрите, сколько времени потребовалось Длинному парламенту, чтобы избавиться от преклонения перед деспотическими мерами, столь свойственного древнему всемогуществу и освященного им, будь то всемогущество республиканского или монархического характера. Неужели вы думаете, что существующие при узурпаторе корпорации, пытаясь избавиться от его ига, будут испытывать те же угрызения совести и не смогут перешагнуть через моральный барьер? Попытки поработить корпорации напрасны: чем сильнее нажим на них, тем яростнее они пытаются от него избавиться, когда тому представляется случай. Они хотят отомстить за свое рабское унижение. Сенаторы, голосовавшие за общественные празднен- ства, знаменующие смерть Агриппины и убийство Нероном своей матери, осудили того на избиение палками. Трудности, испытываемые добропорядочным правительством при попытке применить деспотические меры, проистекают из самой добропорядочности: они противостоят его успехам, но и снижают опасность, которой правительство подвергается из-за своих попыток. Узурпация не встречает на своем пути такого последовательного сопротивления, ее поджидает полный, но моментальный успех; сопротивление ей, которое рано или поздно вызревает, носит беспорядочный характер, хаос противостоит хаосу. Когда добропорядочное правительство, использовав практику захвата и нажима, возвращается к более умеренной и справедливой политике, все ему бывают признательны. Оно возвращается к уже знакомой практике, успокаивающей бойкие умы воспоминаниями о былых временах. Но отказ узурпатора от его предприятия свидетельствует только о слабости. Достигнутый им результат столь же смутен и туманен, сколь и цель, к которой он стремится. Его будут не только не меньше ненавидеть, но и еще больше презирать. Таким образом, узурпация не может существовать ни без деспотизма, так как все поднимутся против нее, ни опираясь на деспотизм, поскольку сам деспотизм невозможен. Без сомнения, ситуация во Франции способна кого угодно лишить всяческих надежд. Мы видим здесь триумф узурпации, вооруженной всеми устрашающими воспоминаниями, наследницы всех преступных теорий, оправдывающих злодения предшествующей историей, это пример узурпации, афиширующей свое презрение к людям, к разуму. Вокруг нее объединились все низменные интересы, все утонченные развратники, все ловкие прохвосты. Мрачные страсти, вспыхнувшие во время революции, воспроизводятся в иных формах. Страх и тщеславие, ранее пародировавшие непримиримую ярость духа партии, теперь в своих бессмысленных проявлениях превосходят самое низкое раболепие. Самолюбие, выживающее во всех условиях, снова торжествует в своей низости, прикрывая страх. Алчность выходит на поверхность, предлагая тирании в качестве гарантии позор и бесчестие. У ног тирана усердствуют софисты, поражая своим рвением, опережая тирана своими выкриками, затемняющими любую идею, и называя мятежниками всех пытающихся им противоречить. Свои услуги предлагает разум - разум, отделенный от совести - самый опасный инструментарий. Толпятся вероотступники всех мастей, сохранившие от своих прежних убеждений лишь привычку обвинять. Ловкие перебежчики, имеющие за спиной длинную вереницу пороков, переметнулись от вчерашних успехов к сегодняшним. Отстаивая необходимость силы, религия выступает рупором произвола, его комментатором. Предрассудки всех времен, несправедливости всех народов объединяются, чтобы стать опорой нового общественного порядка. Чтобы из тысячи черточек составить полную картину рабства, предлагаемую в качестве образца, восходят к самым древним временам, обращаются к опыту самых отдаленных стран. Бессчетные слова переходят из уст в уста, не имея никакого реального источника и даже следов убеждений - докучливый шум, смешной и праздный, не оставляющий истине и справедливости ни одной незапятнанной формы выражения. Такое состояние имеет для общества более разрушительные последствия, чем самая бурная революция. Порою можно испытывать ненависть к мятежным трибунам Рима, но в нас кипит презрение к Сенату при Цезаре. Можно считать грубыми и виновными недругов Карла I, но нас охватывает глубокое отвращение к креатурам Кромвеля. В то время как непросвещенная часть общества совершает преступления, просвещенные классы остаются незапятнанными. От заразы они защищены несчастием; и поскольку рано или поздно сила вещей вернет власть в их руки, эти классы с легкостью восстанавливают скорее утраченное, чем испорченное мнение. Но какая надежда может остаться, когда сами эти классы, отказываясь от прежних принципов, отбрасывают привычную стыдливость и позволяют себе отвратительные поступки? Где найти росточек чести, частицу добродетели? Все только кровь, прах и грязь. Жестока судьба человеколюбцев во все времена! Непризнанные, подозреваемые, окруженные неспособными поверить в отвагу и в бескорыстие убеждений людьми, мучимые поочередно то возмущением, когда угнетатели оказываются сильнее, то жалостью, когда они превращаются в жертв, человеколюбцы всегда странствовали по земле, осмеиваемые всеми партиями, всегда в одиночку, не принадлежащие ни одному из поколений, то яростные, то растерянные. Между тем именно на них человечество возлагает свои надежды. Именно им мы обязаны великой связью времен, запечатленной в нетленных письменах и опровергающей все софизмы, вновь и вновь выдвигаемые тиранами. Благодаря этой связи Сократ пережил преследования слепой черни, а Цицерон не погиб окончательно от преследований негодяя Октавиана. Пусть последователи их будут столь же мужественны! Пусть они вновь поднимут свой голос! Им не в чем себя упрекнуть. У них нет нужды ни в искуплении греха, ни в запирательстве. Они обладают безупречным сокровищем - чистой репутацией. Пусть они выразят свою любовь к благородным идеям! Ведь они не могут размышлять, когда их обвиняют. Тем не менее, те дни, когда деспотизм с презрением отбросил лицемерие, считаемое бесполезным, облекается в собственные цвета и нагло разворачивает издавна хорошо известные знамена, не пройдут даром. Насколько лучше терпеть притеснения со стороны своих врагов, чем краснеть от чрезмерности своих союзников! Ведь тогда мы встречаемся с поддержкой всех добродетелей земных. Мы выступаем за благородное дело перед лицом всего мира, поддерживаемые пожеланиями всех добрых людей. Народ никогда не откажется от истинного значения свободы. Утверждать, что он способен отступиться от свободы - значит утверждать, что он предпочитает унижения, боль, лишения и нищету; способен спокойно переносить разлуку с предметом своей любви, вмешательство в свои труды, отлучение от своих благ, третирование своего мнения и самых секретных мыслей, заточение в тюрьму и возведение эшафотов. Ведь именно против всех этих низостей и создаются гарантии свободы. Именно этих бед народ боится, проклинает, ненавидит, и где бы, под каким бы именем он ни столкнулся с ними, в ужасе отступает. В том, что его притеснители называли свободой, народ ненавидел рабство. Сегодня рабство предстало перед нами под своим настоящим именем, в своих подлинных формах. Неужели вы считаете, что сегодня народ ненавидит раболепие менее, чем когда-либо? Посланцы истины, удвойте усердие, удвойте свои усилия, если ваш путь прегражден. Пусть потоки света хлынут со всех сторон! По- меркнувшая, пусть воссияет истина, отвергнутая - вернется вновь. Пусть она воспроизводится, множится, трансформируется! Пусть она будет столь же неутомимой, как и ее преследователи! Пусть одни из ее сторонников пойдут открыто, а другие будут продвигаться с осторожностью и ловкостью. Пусть истина распространяется, проникает везде, то громко звенящая, то произносимая шепотом. Пусть объединятся все разумные доводы, воскреснут все надежды, пусть все работают, служат, ждут. Тирания, аморальность, несправедливость настолько противоестественны, что требуется лишь малое усилие, один смелый голос, чтобы вытащить человека из этой пропасти. Он возвращается к морали через несчастье, имеющее своей причиной забвение морали. Дело ни одного народа не является безнадежным. Англия времен гражданских войн дала нам пример подлинной бесчеловечности. Та же Англия, казалось бы, восстала из исступления лишь затем, чтобы впасть в рабство. Тем не менее она вновь заняла свое место среди мудрых, добродетельных и свободных народов и сегодня являет нам пример и дарует надежды. * * * Во время издания данной работы, начатой в ноябре прошлого года, происшедшие с такой быстротой события принесли столь очевидные доказательства истинам, которые я пытался установить, что я не могу не удержаться, чтобы не привести кое-какие примеры вопреки моему первоначальному намерению свести работу к изложению общих принципов. Человек, 12 лет считавший себя властелином мира, приносит покаяние за свои преступления. Его речи, его поступки, каждый из его актов были самыми неопровержимыми доказательствами против системы завоеваний, имеющие большее значение, чем все то, что я мог собрать и привести ранее. В то же время его поведение, столь мало похожее на поведение законных монархов, бывших мишенью для схожих нападок, демонстрирует нам поразительное отличие от всего того, что я говорил ранее о разделении между узурпацией с одной стороны и монархией и республикой - с другой. Посмотрите на Венецию времен Лиги Камбре или на Голландию под угрозами Людовика XIV32. Какое доверие народу, какое спокойствие магистратов! И все потому, что это были законные правительства. Посмотрите на Людовика XIV в старости. Ему нужно покорить всю Европу, - а он опустошен годами. Его гордость признает необходимость почетной капитуляции, а речь тем не менее полна благородства. Вопрки всем опасностям он установил цель, от которой никогда не отступит. Благородство в несчастии почти извиняло ошибки, совершенные по легкомыслию. И как это часто случается, ошибки были наказаны, а величие души вознаграждено. Почетный мир спасает его трон и народ. В наши дни король Пруссии теряет часть своих государств, не способен вести борьбу с противником на равных; он покоряется, но в превратностях судьбы сохраняет твердость человека и достоинство монарха. Его уважает Европа, подданные жалеют и обожают его, со всех сторон тайные пожелания присоединяются к их голосам. И при первом же знаке вся нация объединяется для отмщения своего короля. Что скажете вы об этом грандиозном примере, единственном в анналах истории народов? И ведь враг занял не несколько пограничных провинций - он проник в самое сердце обширной империи. Слышали вы хоть один возглас отчаяния? Видели ли хоть один жест слабости? Агрессор наступает - все смолкает. Он угрожает - никто не сдается. Он водружает свои знамена на башнях столицы - в ответ получает эту столицу в руинах и пепле. Что касается короля, то еще до потери своей территории он охвачен волнением, которого не может скрыть. Как только враг переходит границы, он отказывается от всех своих завоеваний. Он требует отречения одного из своих братьев, благословляет изгнание другого. Без каких-либо требований заявляет, что отказывается от всего. Откуда такая разница? Если короли, даже побежденные, не утрачивают своего достоинства, то почему же победитель сдается при первом же промахе? Потому что короли понимают, что основа их трона - сердца их подданных. Узурпатор же восседает на незаконно занятом троне, окруженный страхом. Ничье согласие его не поддерживает. Он все превратил в прах, и прах этот пропускает все ветра. Нам говорят, что крики родных разрывают его сердце. Но не родные ли нашего тирана погибали в России в тройственной агонии ран, голода и холода? Но в то время, как всеми оставленные, они погибали, их правитель считал себя в безопасности. Опасность наделила его внезапной чувствительностью. Страх - плохой советчик, особенно там, где отсутствует совесть. В злосчастии, равно как и в счастии, нет меры как в морали. Там, где отсутствует руководство морали, счастье утрачивается через безумие, злосчастие - через унижение. Какой же эффект должны произвести на отважную нацию слепой страх, внезапное малодушие, примеров которым еще не было среди наших бурь? Ведь революционеры, справедливо осужденные за столько крайностей, по крайней мере ощущали свою жизнь слитой великой целью, за которую боролись; понимали, что не следует провоцировать Европу, если не можешь ей противостоять. Да, Франция на протяжении 12 лет изнемогала от тягот жестокой тирании. Самые святые права были растоптаны, свободы попраны. Но была во всем этом и искра славы. Национальная гордость находила некоторое удовлетворение (и это было ошибкой) в том, что покорялась лишь одному непобедимому главарю. Что осталось нам сегодня? Нет больше дурмана триумфов, нет обезображенной империи, оскверненного мира; нет трона, чье величие померкло, чьи трофеи были унылы, трона, окруженного только странствующими тенями герцога Энгиенского, Пишегрю и стольких других, которые в свое время были готовы перегрызть друг другу глотку, чтобы оказаться у подножия этого трона. Гордые защитники монархии, как стерпели вы, что хоругви Людовика Святого заменены кровавым и бесславным знаменем преступления? А вы, жаждавшие республики, что можете вы сказать о господине, обманувшем ваши надежды, иссушившем лавры, скрывавшие гражданские распри и заставлявшем вас восхищаться даже вашими собственными ошибками?
Еще по теме ГЛАВА XIX Поскольку узурпация не может опираться на деспотизм, не способный удержаться в современных условиях, у нее нет никаких шансов на длительное существование: