Глава 7 «ТЕОРИЯ ЗАГОВОРА» И РУССКАЯ ПОСЛЕРЕВОЛЮЦИОННАЯ ЭМИГРАЦИЯ
Качественное и количественное развитие отечественной конспирологии происходит после событий 1917 г. В результате революции и гражданской войны значительная антибольшевистская часть российского общества оказывается в вынужденной эмиграции. Естественно, что в подобной ситуации актуальным и необходимым представлялось осмысление истоков и непосредственных причин национальной трагедии. Следует указать на тот факт, что политический спектр российской эмиграции был необычайно широк: от крайних монархистов до представителей социалистического лагеря (эсеры, меньшевики). В подобной ситуации, как это внешне ни парадоксально, именно представители правой ориентации смогли существенно усилить свои позиции, несмотря на то что политические, социокультурные ориентиры данного лагеря оказались отвергнутыми большинством русского общества. Это объясняется рядом разнообразных факторов. «Внезапное» падение монархии и последующая эскалация политической борьбы для значительной части эмиграции не соответствовали их пониманию «правильного» развития истории. Неизбежно вставал вопрос о ревизии взглядов на историю и политику. В этой связи конспирологические настроения получают объективное усиление и развитие не только среди монархической части русской эмиграции — непосредственных участников и очевидцев драматического поворота русской истории. Достаточно показательны в этом отношении слова известного русского эмигрантского философа и богослова Г. В. Флоровского: «Со стороны, с точки зрения публичного права Октябрьская революция была только взрывом бунтарских, анархических тенденций и сил, сосредоточенных и руководимых заблудшей и преступной волей отдельных лиц. Охарактеризованное выше понимание исторической динамики сказалось в этой оценке тем, что большевистский переворот был всецело отнесен за счет и ответственность его руководителей, которые будто бы его «сделали», осуществили напряжением личной воли»463. «Сделанность» трактовалось как искусственное прерывание органического хода развития русского общества. В этом сходились представители как правого спектра эмиграции, так и умерено левые, для которых Октябрьская революция стала итогом предательства идеи социализма большевиками. Большой интерес в этом отношении представляют дневники видного деятеля монархического лагеря Ф. В. Винберга. В конце 1917 г. он арестовывается по обвинению в принадлежности к контрреволюционному заговору под руководством небезызвестного В. Ф. Пуришкевича. Вместе с ним в заключении оказываются многие известные политики, промышленники, военные, представляющие различные партии и движения (от уже цитируемого С. П. Белецкого до В. Л. Бурцева)464. Все они, конечно, невольно становятся участниками своего рода «дискуссионного клуба», на площадке которого обсуждались различные вопросы. Но главным «нервом» дискуссии, безусловно, было обсуждение причин крушения самодержавия и последовавшего распада российской государственности. В дневнике Винберга отражаются как сами дискуссии, так и изменения в индивидуальном сознании автора, который исследует различные варианты ответа на поставленный вопрос: «Пережитые нами политические коллизии, катастрофы и пертурбации действуют, очевидно, под влиянием многих факторов, и взаимодействие их всех целиком трудно уловить и обнять в ясном своем понимании. Я двигаюсь ощупью, до исти ны добираюсь индуктивно, пользуясь крупицами знаний, которыми владею»463. Предлагается несколько версий: от признания «негосударственного» характера русского народа, склонного к асоциальности и анархизму, до теологического ответа, связанного с признанием особой жертвенной миссией России. Но в «сухом остатке» размышлений Винберга остается все же конспирологическое объяснение социальной катастрофы: «Я думаю, что громадное влияние, которое имело всемирное масонство на подготовку, возникновение, развитие и ускорение нашей революции, является в наше время для каждого ясным, и не найдется ни одного, хотя бы предубежденного, образованного и компетентного в этом вопросе человека, который бы это влияние стал отрицать»466. Но за подрывной деятельностью масонства, по мнению автора, стоит подлинный вдохновитель разрушения России — мировой иудаизм, который столетиями разрабатывал тайные планы по порабощению христианской цивилизации. Винберг особо подчеркивает отсутствие у него априорной предубежденности, неприязни в отношении евреев: «Что до меня касается, я никогда и близко ни к одному из погромов не стоял, а чувства мои к евреям были сами обыкновенные, общечеловеческие и, во всяком случае, человечные; до революции я совсем не был юдофобом»467. В связи с последним замечанием позволим себе небольшое отступление от анализа дневников Винберга и отметить, что подобную трансформацию взглядов можно зафиксировать, как уже нами отмечалось, даже в либерально ориентированной части русского общества. Адекватным примером тому служит позиция известного русского поэта и прозаика Ф. К. Сологуба. В предреволюционные годы писатель полностью отождествлял свою политическую позицию с либеральными установками. Касалось это и «еврейского вопроса». Так, он был одним инициаторов создания «Русского общества по изучению еврейской жизни» (1914), вместе с Л. Андреевым и М. Горьким был избран в бюро общества, участвовал в качестве редактора и автора в сборнике «Щит» (1915), содержание которого составляли публикации, защищающие российских евреев468. Но ситуация кардинально меняется под воздействием событий 1917 г., ярким подтверждением которой служит следующее стихотворение Сологуба: Еще гудят колокола, Надеждой светлой в сердце вея, Но смолкнет медная хвала По слову наглого еврея. Жидам противен этот звон, — Он больно им колотит уши, И навевает страхи он В трусливые и злые души. Иная кровь, иной закон. Кто примирит меня, арийца, С пришельцем из других сторон? Кто смоет имя: кровопийца? Но будет день, — колокола, Сливаясь в радостном трезвоне, Нам возвестят: Русь ожила. Опять в блистающей короне469. Стихотворение примечательно двумя важными моментами. Во-первых, оно свидетельствует, как впрочем, и позиция Винберга, о реактивном характере проявления конспирологических настроений. Реактивность обусловлена резким переходом не только от одной формы государственности к другой, но и трансформациями в наглядно-эмпирической социальной действительности. Кардинальное изменение социально-политического статуса евреев, высокая количественная представленность их в новых органах власти в совокупности порождают всплеск антисемитских настроений. Во-вторых, перед нами образец расовой конспирологии, поданный в лаконичной, стихотворной форме, но от этого не менее явный. Указание на соотнесенность «крови» (раса) и «закона» (этико-политическая сторона), использование характерного символа зримо подтверждают это. Показательно, что само стихотворение написано в 1924 г., спустя шесть лет после постановления СНК, запрещающего набатный звон, что говорит об устойчивости возникших конспирологических настроений, которых не растворились под влиянием относительной либерализации советской власти тех лет. Возвращаясь к дневнику Винберга, отметим важный момент, соположенный нашим концептуальным выводам по поводу бытования конспирологии в России начала XX в. Речь идет о конспирологической интерпретации такого явления русской жизни и культуры, как интеллигенция. Винберг приходит к двоякому пониманию роли интеллигенции в крушении русской государственности. С одной стороны, она сама является жертвой жидомасонского заговора: «В развращении русского народа, в разрушении русской государственности, в порабощении нашей интеллигенции беспочвенной фразеологией, во всем виновато жидомасонство»470. С другой стороны, именно в среде интеллигенции первоначально возникает и стремительно развивается фермент национального разложения, постоянное стремление к дискредитации национальных, религиозных, культурных и нравственных основ русской жизни. Автор дневника делает примечательную запись: «Параллельно шло и просзещение в желательном духе русской интеллигенции. Кто из людей, знакомых с тайной работой нашего заклятого врага, следил как за литературой последних десятилетий, так и за общественной жизнью того же периода, тот должен был сильно беспокоиться, узнавая следы влияния жидомасонства и с негодованием понимая гнусную цель этого влияния — стремление развратить христианское общество, убивая уважение ко всему достойному уважения и осмеивая все священное»471. Винберг достаточно точно воспроизводит сложившийся социокультурный тренд отечественной конспирологии, в контексте которого интеллигенция трактуется как одно из проявлений деятельности тайных обществ. Как мы видим, автор приходит к практически полному отождествлению интеллигенции с жидомасонством, видя в первой внешнее, но оттого не менее сильное и опасное проявление деструктивной деятельности второго начала. В завершении анализа дневника Винберга отметим возрастание его интереса к практической стороне конспирологии. Обвиненный в участии в монархическом заговоре, которого в реальности не существовало, что было доказано в ходе судебного процесса, он, как это ни странно на первый взгляд, приходит к выводу о возможности использования тактики заговора в реальной борьбе с большевизмом. Но подлинный подъем русской конспирологии происходит все же несколько позже, а именно после окончания гражданской войны. Подобное усиление позиций «теории заговора» проявляло себя в двух планах. С одной стороны, возникает желание использовать потенциал «теории заговора», но уже в борьбе с большевиками. Внешняя легкость крушения монархии, а затем и государства, интерпретируемые с конспирологических позиций, толкают политически активный слой эмиграции на практическое применение «теории заговора». Зачастую обращение к заговорщицкой тактике лиц, далеких от подобного рода деятельности, имеющих абстрактно-книжное представление о природе и специфике функционирования тайных обществ, приводит к трагикомическим последствиям. Так, известный русский философ И. А. Ильин, при всей «правизне» декларируемых им политических взглядов, внешне весьма скептически относится к конспирологическим построениям. Следует заметить, что «правый поворот» философа происходит лишь в годы эмиграции, до этого он был весьма близок к кругам либеральной интеллигенции, для которой «теория заговора» однозначно отождествлялась с «реакцией» и «мракобесием». Поэтому известная двойственность идеологической позиции дает о себе знать и в постреволюционный период. Не случайно, давая негативную характеристику Н. Е. Маркову, своему внутреннему оппоненту и противнику в монархическом лагере, Ильин особо подчеркивает его «юдофобство» и «масонофобство». Но в то же время, говоря о «Протоколах сионских мудрецов», с известными оговорками философ признает их подлинность. «Какой-то резолютивный документ революционного злоумышления, может быть, и лежит в основе всего. Это документ концентрированного ума и чудовищно злой воли»472. Последующая эволюция приводит Ильина к мысли о необходимости обращения к «конспирации» в борьбе с советской властью, придавая данному понятию отчетливые черты «теории заговора». «Слово «конспирация» означает заговор. Искусство конспирации состоит в умении проводить заговоры « тайно»и доводить их до успешного конца»т. Подчеркивается, что эффективность действий разведывательных органов СССР против русской эмиграции основывается как раз на использовании конспирологических методов. «В наше время, в эпоху изощренных физических и психических пыток, применения нового оружия подкожных и интравенозных впрыскиваний, а также гипноза, конспиративная работа требует особой подготовки, особой школы и сильной воли»474. Философ, учитывая значение «впрыскиваний» и «гипноза», пытается сформулировать основные принципы подобного противоборства,, создав своего рода методологическое руководство для заговорщика. Часть представленных советов отвечает критериям «здравого рассудка», хотя и не несет в себе ничего принципиально нового. «Во всякой организации необходима известная постепенность оказываемого доверия, как бы лестница приобщения. Мало знаемому человеку поручают сначала только ясные, маленькие и безвредные дела; и притом всегда с последующей проверкой. В лишнее же не посвящают никогда никого»А7Ь. К числу основных качеств успешного и результативного заговорщика Ильин относит следующие: искусство маскировки, умение хранить тайну и умение распознавать людей. Даются следующие практические советы: «Тот, кто конспирирует, не должен экспонироваться, т. е. открыто фигурировать, рекламировать свою работу в газетах, опубликовывать свое имя, болтать о своей работе»476. В деле распознавания людей особо рекомендуется обращать внимание на глаза. «Глаза откровенного человека смотрят совсем иначе, чем глаза скрытного. Кто не уловит хитрости и злобы в глазах Ленина? Кто не уловит беспредельной самоуверенности и тупой жестокости в глазах Джугашвили?»477 Особый изыск человековедческим построениям Ильина придают рекомендации использовать хирологию, которая аттестуется как «научное изучение руки», необходимое в священной борьбе с большевизмом. Понятно, что дилетантские упражнения в конспирологической практике не приносят философу ожидаемого признания. Но тем не менее Ильин сумел оставить свой след в «теории заговора». Как уже отмечалось выше, для него характерен скепсис в отношении классического наследия: «масонофобства» и «юдофобства», поэтому, разрабатывая собственную конспирологическую концепцию, он был вынужден создавать оригинальный категориальный аппарат. Одно из его изобретений — понятие «мировая закули- са» — оказывается весьма удачным и востребованным до сих пор. Говоря о «мировой закулисе», Ильин предпочитает не персонифицировать ее состав, указывая на ее главное отличительное качество — страх перед Россией. Основой страха является коренное социокультурное отличие русских от западных европейцев, включающее такие стандартные моменты, как православие, первенство свободы духа над свободой права, «дар вчувствования и перевоплощения». К этому следует добавить ряд факторов прагматического свойства: наличие огромных природных богатств, многочисленность русского этноса. Закономерно перерастание неприятия России в настойчивое желание ее гибели, или, по крайней мере, максимального ослабления. В ход идут различные средства: от втягивания в ненужные, изматыва- ющис войны и организации революций до диверсий идеологического свойства. Последние характерны «внедрением в Россию международной «закулисы», упорным навязыванием русскому народу непосильных для него западноевропейских форм республики, демократии и федерализма»478. Таким образом, «мировая закулиса», хотя и лишенная конкретности определения, локализуется в сфере политической, что следует из поставленных ею целей и методов действий. «В мире есть народы, государству правительства, церковные центры, закулисные организации и отдельные люди, враждебные России»479. Повышенный интерес к конспирологическим вопросам имел и некоторое практическое следствие для людей, подобно Ильину, традиционно далеких от политической деятельности. Как мы уже заметили, уверенность в конспирологической природе революции порождает стремление к борьбе с коммунистическим режимом с использованием инструментариев «теории заговора». Наиболее ярким примером тому служит «Братство русской правды» — квазикон- спирологическая организация, созданная в 1921 г. Задачей «Братства...» было свержение «режима еврейских большевиков» с помощью конспиративных операций, террористических актов, пропагандистской работы. Хотя среди организаторов и участников организации были лица, достаточно известные в политической жизни: генерал П. Н. Краснов, герцог Г. Н. Лейхтенбергский, ведущую роль в «Братстве. ..» играет С. А. Соколов-Кречетов. В отличие от своих соратников, Соколов-Кречетов не был профессиональным политиком или военным, являясь второстепенным поэтом и достаточно успешным издателем. Принадлежавшее ему издательство «Гриф» и одноименный альманах занимали достаточно видное место в культурной жизни России: в них публиковались И. Анненский, К. Д. Бальмонт, А. Белый, А. А. Блок, Ф. К. Сологуб. Недостаток военного и политического опыта у Со- колова-Кречетова полноценно компенсировался его ли тературными и издательскими навыками. Для большей части русской эмиграции «Братство русской правды» представлялась как максимально законспирированная организация, ведущая отчаянную борьбу с большевизмом на территории СССР. Подчеркнуто романтический антураж придавал «Братству...» особый колорит: члены организации именовались братьями, вместо фамилий использовались порядковые номера, место пребывания и состав Верховного круга держался в строжайшем секрете. Подтверждением этой борьбы служили «отчеты», помещаемые в газете «Русская правда», рисовавшие впечатляющую картину полномасштабной партизанской войны. Согласно этим отчетам, братские дружины, обозначаемые номерами, убивали представителей советской и партийной власти, уничтожали крупные отряды ГПУ, захватывали отдельные населенные пункты. В издании постоянно публиковались призывы в псевдонародном стиле к актам индивидуального террора, что также должно было ослабить советскую власть: «Бей комиссаров и комиссарчиков. Чем крупнее красная птица, тем лучше. Помни братский завет: «Бей змею в голову». Но помни и другой братский завет: «Бей змею, да не пропускай и змеенышей»480. Явно недюжинный литературный темперамент и, видимо, неплохое знание приключенческой литературы толкают Соколова-Кречетова на такой «практический» совет по борьбе с коммунистами: «Сделай лук потуже, а к нему стрелы с наконечниками из разогнутого рыболовного крючка. Смажь наконечник стрихнином либо салом с тараканьим ядом. Подстреливай в сумерках из-за угла коммунистов»481. Несмотря на подобные «индейские» приемы борьбы и явную фантастичность «отчетов», деятельность «Братства...» привлекает внимание истеблишмента русской эмиграции. Митрополит Антоний, генералы П. Н. Врангель и Д. Л. Хорват, известный общественный деятель В. Л. Бурцев в том или ином виде оказывают помощь организации. Не остается в стороне и А. В. Амфитеатров, разочаровавшийся в смутных тайнах масонства, он становится членом «Братства...», со свойственным ему недюжинным темпераментом осуществляя мощную пропагандистскую кампанию в эмигрантской прессе. Сетуя на невнимание к нуждам бойцам за свободную Россию, он не без пафоса пишет: «Хорошо известная мне боевая деятельность БРП, третий год делающая мне честь своею доверенностью, испещрена осечками по безденежью, которого не в состоянии преодолеть жертвенный героизм братьев, с беспредельным мужеством полагающих душу свою за други своя»482. Увы, в недалеком будущем А. В. Амфитеатрову придется пережить свое очередное разочарование в тайной организации, когда окажется, что все славные боевые эпизоды «Братства...», совершаемые с «беспредельным мужеством», имеют единственный источник — неутомимую фантазию Брата № 1, С. А. Соколова-Кречетова. Но тем не менее примечательно следующее: достаточно опытные политики и общественные деятели, многие из которых имели личный опыт подпольной работы в дореволюционной России, на протяжении длительного времени поддерживали и пропагандировали миф о «Братстве...». Объяснение этому частично дает нам О. Будницкий: «Но если неведомые ранее миру люди подполья сумели стать властью в России, значит, их методы были вполне эффективными. Следовательно, надо Гить врага его же оружием — террором, неосуществимым без заговора»483. Несмотря на громкий и явный провал «организации» Соколова-Кречетова, идея «конспирологического» свержения советской власти продолжает свое развитие и находит новых сторонников. К ней обращаются представители младшего поколения эмиграции, формирующие политические движения и партии, которые в известной степени противопоставляли себя старой политической элите. Одной из наиболее массовых партий нового поколения становится Национальный союз русской молодежи, преобразованный впоследствии в Национально-трудовой союз нового поко ления (НТСНП), делавший ставку на бескомпромиссную борьбу с коммунистами. Тайная подрывная деятельность понимается как основа подобной борьбы: «Борьба с большевиками, ведомая центром, в силу наших условий должна вестись в формах конспирации, тщательно укрываемой от врагов, закрытой от друзей, непосредственно в ней участия не принимающих»484. Другая политическая организация, возникшая в эмиграции — Российское национал-социали- стическое движение (РНСД) — также декларирует необходимость учитывать конспирологический фактор в борьбе против советской власти: «К силам, поддерживающим большевизм, относятся в первую очередь международные, надправительственные силы еврейства и масонства. РНСД считает поэтому одной из основных своих задач борьбу за раскрепощение русского национального сознания от иудей- ско-масонского гипноза и создание крепкого кадра зрячих борцов против темных сил»485. Можно с уверенностью утверждать следующее: люди, весьма далекие от интереса к политике, для которых революция уже не являлась личной жизненной катастрофой, тем не менее имманентно воспринимали и транслировали конспирологические установки. Более того, конспирологической интерпретации подвергаются события прошлого, ранее воспринимавшиеся достаточно нейтрально. Показательным примером тому служат мемуарные очерки М. Н. Семенова — русского литератора и издателя начала XX в. Близко общавшийся со многими деятелями Серебряного века русской культуры, принимавший активное участие в ряде изданий символистов, он в личностном отношении типологически совпадает с фигурой Соколова-Кречето- ва. Как и будущий создатель «Братства русской правды», Семенов, следуя своей мировоззренческой ориентации и роду деятельности, мало интересовался текущими политическими процессами. Более того, предреволюционные годы он в основном провел за границей, поэтому трагические социально-политические повороты русской истории не затронули его непосредственно. Тем не менее в его мемуарном наследии мы находим отражение указанного выше явления — ретроспективное осмысление в конспирологическом ключе фактов собственной биографии и глобальных исторических событий. В очерке «Преступление на улице Фраттина» Семенов описывает подробности произошедшего в 1909 г. в Италии преступления, жесткого убийства Э. Тарантовича — члена террористического крыла Польской социалистической партии. В полученном полицией анонимном письме соучастником преступления объявлялся русский писатель. Семенову удалось выяснить, что авторство доноса принадлежит мелкому авантюристу российского происхождения — некоему Берлянду. Испытывая к Семенову неприязненные чувства вследствие незначительного конфликта между ними, он решает опорочить его. Публичное разоблачение клеветника, его высылка за пределы Италии не снимает проблемы, а даже усугубляет ситуацию. Семенов оказывается в центре инспирированного неизвестными ему силами скандала, публично объявляется погромщиком и агентом русской тайной полиции. Только спустя годы после русской революции, писатель формулирует для себя причину своих несчастий: «В Италии осталось множество идейных друзей Берлянда — евреев и масонов, — и они не проиграли своего дела. На протяжении многих лет за мной следила итальянская иностранная полиция, я пережил несколько домашних обысков, попытку выслать меня из страны и многое другое»486. Как мы видим, рядовой, практически бытовой конфликт становится исходным пунктом злоключений мемуариста. Заметим, что Семенов прибегает к уже подробно рассмотренному нами выше приему: соединению нескольких внешне не связанных эмпирических фактов посредством конспирологической установки, благодаря чему возникает эффект объективности и достоверности. Сама ссылка на совершенное преступление, в реальности которого невозможно усомниться, факт анонимного доноса с последующим разоблачением и наказанием Берлянда, служат документальным, эмпирическим обоснованием «теории заговора». Мемуарист особо подчеркивает такие качества преследующих его сил, как планомерность, независимость от смены политических режимов, то есть их надполитический характер. «Только при фашистском режиме мне стало легче дышать, но даже и в этот период время от времени какая- то таинственная и сильная рука пыталась достать меня и вмешаться в мои предприятия, в мои дела, в мою личную жизнь. Таким образом, уже тридцать лет я искупаю вину за то, что опрометчиво написал заявление против еврея»487. Итак, даже установление фашистского режима в Италии, проводившего, как известно, весьма жесткую политику в отношении евреев и масонов, не спасает Семенова от преследований. Проекция конспирологической установки на личную жизнь автора нивелирует излишнюю теоретичность «теории заговора», придавая ей актуальность авторского «жизненного измерения». Также большой интерес в этом плане представляют для нас воспоминания И. В. Чиннова — значительного поэта русской эмиграции. В них он рассказывает, в частности, о своем пребывании в парижской масонской ложе «Астрея», в которую вступает в 1948 г. Показательно, что отношение к собственному масонскому опыту носит у Чиннова достаточно иронический характер. «Я побывал там на многих собраниях. Безо всякого восторга. Потому что это сводилось к говорению слов. Речи говорили обычно люди, не имеющие дара слова»488. Обратим внимание на фактическую тождественность взглядов Амфитеатрова и Чиннова на личный масонский опыт: разочарование в одномерной сущности масонства, эзотеризм которого, выраженный преимущественно в обрядовой стороне, никаким образом не сопрягается с действительностью. Но, несмотря на личное разочарование в эффективности масонского братства, тем не менее сохраняется парадоксальная убежденность в ре альном воздействии масонства на социально-исторические процессы. «Масоны имели очень большую власть в Европе и Америке. В Америке до сих пор на денежных знаках вы видите масонские символы — треугольник, всевидящее око — это око Великого архитектора вселенной»489. Определенные сомнения высказываются Чинновым и по поводу непричастности масонства к свержению русской монархии, что всячески отрицалось представителями либерального лагеря. «Все это было в достаточной степени безобидно, и я не могу ни отрицать, ни подтвердить уверения о том, что устроили революцию и свергли царя масоны. Они это отрицают. Может быть, отрицают неискренне»490. Зафиксируем важный, сущностный момент. Личный опыт Чиннова противоречит конспирологической установке, поэт убеждается в безвредности масонства, реальное содержание которого сводится к «говорению слов», политическому прожектерству. Кроме этого отметим, что хотя Чиннов не занимал активной политической позиции, пытаясь быть поэтом «в чистом виде», но он сотрудничал с либеральными изданиями русской эмиграции, что явно не противоречило его мировоззрению. Тем не менее эти факторы не служат препятствием для осторожного, с оговорками, но все же признания «теории заговора», с воспроизведением наиболее распространенных конспирологических шаблонов и стереотипов (масонское влияние, эзотерическая символика на долларах, организация «вольными каменщиками» революции в России). С другой стороны, возвращаясь к вопросу о теоретическом развитии конспирологии в среде русской эмиграции, следует заметить следующее. В поисках ответа на вопрос о столь катастрофически быстром крушении Российской империи русская эмиграция столкнулась со сложившейся европейской конспирологической традицией. Как мы отмечали выше, уровни развития «теории заговора» в России и в европейском социокультурном пространстве носят явно несопоставимый характер. В этом плане русская эмиграция открыла для себя множество новых источников, авторских разработок, концептуальных построений. В качестве примера сошлемся на издательство «Долой зло!» М. К. Горчакова, существовавшее в Париже в 1920-1930-е гг. Целью издательства было раскрыть «опасную для человечества работу темных сил, масонства, сектантства, социализма и иудаизма». Наряду с текстами отечественных авторов (Н. Е. Марков, Н. Д. Тальберг) издательство обращалось и к текстам западных конспирологов. Так была издана известная во Франции работа Б. Флавье «Евреи и Талмуд». Накопленный европейской конспирологией опыт, таким образом, активно осваивался, становясь важным элементом в построениях уже отечественных авторов. К этому следует добавить факт нового прочтения и осознания русской эмиграцией отечественных конспирологических авторов, труды которых преодолевают рамки маргинальное™, приобретая статус если и не исторически достоверных источников, то отражающих, по крайней мере, объективное понимание причин крушения российской государственности. В этой связи происходит своего рода снятие в общественном сознании внутренних противоречий, политических двусмысленностей, свойственных отечественным конспирологам как в дореволюционную эпоху, так и после 1917 г. Так, один из видных российских авторов «теории заговора» Г. В. Бостунич (Шварц-Бостунич) проделывает значительную политическую и мировоззренческую эволюцию. В период Первой мировой войны он позиционирует себя в качестве крайнего русского монархиста и германофоба, выступающего за «выключение немцев за скобки цивилизованного мира, отречение, и полное отречение, от мира тевтонских висельников»491. Но после февраля 1917 г. он уже обличает семейство «Гольштейн-Готторпов, по старому лжеименованию Романовых», обвиняя последнего российского императора и его окружение в попытке заключения сепаратного мира с Германией. Ситуация изменилась после Октябрьской революции, приведшей к очередной мировоззренческой эволюции Бостунича, работы и взгляды которого приобретают ярко выраженный конспирологический характер. Происходит трансформации как концептуального свойства, так и частного содержания. Теперь уже образ Николая II приобретает сакральные черты, его гибель становится символом торжества сатанинских сил. «Когда большевики заключили пресловутый «похабный» Брест-Литовский мир, то одним из тайных пунктов его было: выдача императора Николая Н-го и контрассигнирование им тайной части договора. И император гордо отказался от спасения своей жизни и жизни своей семьи такой позорной ценой. Тот, кто в 1914 году торжественно сказал: «Не заключу мира, доколе последний неприятельский воин не уйдет с земли русской», тот в 1918 году предпочел умереть, но не войти в историю с клеймом изменника своему слову»492. Как мы видим, сам Бостунич не столь трепетно относился к изменениям в собственных словах. И Россия, и Германия предстают как жертвы всемирного заговора против христианского мира, наивысшим достижением которого и является сокрушение двух империй. Следствием этого торжества выступает повсеместное распространение сатанинских и антихристианских символов. Дабы не быть голословным в своих выводах, автор отмечает, что даже распространенный в Красной армии головной убор — буденовка — служит одним из напоминаний об инфернальной природе советского режима, так как ее форма повторяет очертания рогатой головы дьявола493. Но помимо непосредственного отклика на трагические события в России и адаптации западноевропейской конспирологической мысли, русские авторы «теории заговора» пытаются качественно расширить эмпирические рамки своих построений. Актуальным представляется задача по соотнесению конспирологической природы русской революции с универсальной конспирологической моделью. Иными словами, накопленный обширный эмпирический материал требовал своего теоретического оформления. Одну из таких попыток мы можем найти в работе А. И. Черепа-Спиридовича «Скрытая рука», вышедшей на английском языке в 1926 г. Задачу своего труда бывший генерал-майор русской армии и достаточно известный отечественный предприниматель формулирует в следующих словах: «Моя цель — объяснить, что в действительности происходило и будет происходить в истории, если нас сможет запутать банда преступников, чье место в тюрьме, кого нужно судить и обезвредить для избавления мира от этого негласного стыдливого страха, который парализует нашу способность защищаться и ведет нас к краху. Я разоблачу все «мистификации», укажу, как стать государственным мужем, открою планы наших врагов и путь к спасению нашей замечательной страны, христианства и Белой расы»494. Автором особо подчеркивается, что адресатом книги, по его мнению, должен быть в первую очередь европейский и американский читатель, преодолевающий объяснимые трудности в восприятии «разоблачения мистификаций»: «Так как каждая секунда для спасения христианства на счету, я не старался улучшить свой английский язык. Мои читатели поймут серьезность сегодняшней ситуации и великодушно простят мне это»495. «Серьезность ситуации» вытекает из близости момента окончательного триумфа «иудо-монгольского Незримого мирового правительства», именуемого также как «Скрытая рука». Череп-Спиридович предлагает создать «Комитет по спасению арийской нации», призванный расследовать подрывную деятельность тайных обществ. Символичен предполагаемый состав комитета, в который «могли бы войти в Америке Генри Форд, в Англии Неста Вебстер, герцог Нортумберлен, Бимиш, в России генерал Нечво- лодов»496. Как мы видим, он состоит не из представителей политического класса или властных органов, но из наиболее известных конспирологических авторов и пропагандистов «теории заговора». Предложение Черепа-Спиридовича достаточно логично, если исходить из понимания того, кого он трактует как угрозу «арийской нации». Перед нами возникают очертания своего рода конспирологического Интернационала, силы, обладающей возможностями, прежде всего информационными и аналитическими, которые недоступны изолированным национальным объединениям. Отметим, что идея «правильного Интернационала» была весьма популярна среди русских конспирологов того времени. Так, Н. Д. Жевахов — бывший в 1916-1917 гг. товарищем обер-прокурора Святейшего синода, анализируя возможные пути борьбы с еврейским большевизмом, приходит к следующему заключению: «Я могу добавить лишь указание на необходимость противопоставить интернационалу жидовскому интернационал христианский, который, не уничтожая национальных перегородок между христианскими народами, объединил бы их в общей борьбе с врагами Христа на почве служения единому вселенскому богу»497. И Жевахов, и автор «Скрытой руки» предлагают конспирологические приемы борьбы с «еврейской угрозой» как наиболее адекватный, а самое главное — апробированный способ. Активное использование понятий и определений, почерпнутых из западноевропейской конспирологической традиции, апелляция к биологическим элементам «теории заговора» (характерный тезис о проживании восьми миллионов «иудо-монголов» в США), оперирование фактами преимущественно европейской истории также служат средствами контекстуальной адаптации к европейской конспирологической модели. Естественно, что автор не может полностью игнорировать отечественный конспирологический материал, тем более учитывая, как мы уже отмечали, высокую соотносимость событий революционной эпохи с базовыми положениями «теории заговора». Но, говоря о драматических событиях русской истории, Череп-Спиридович всячески подчеркивает их включен ность в глобальную картину мирового заговора. В качестве агента заговора автор предлагает читателю такую знаковую фигуру, как семейство Ротшильдов, на примере которого демонстрируется инфернальное влияние «скрытой руки» на ход мировой истории. Финансовая империя Ротшильдов материализует, «овеществляет» сатанинскую сущность агрессии против арийского мира. Апокалипсическая установка подкрепляется обширным перечнем вполне земных деяний клана Ротшильдов, назначенного ответственным за наиболее драматические повороты мировой истории. Показательны в этой связи уже названия отдельных глав книги, посвященных деятельности банковского клана в западном мире: «Свободным масонством заправляют Ротшильды», «Ротшильд разрушает католическую церковь», «Ротшильды сатанизируют Германию», «Джеймс Ротшильд III планирует революцию 1848 г.». Не менее символичны названия глав, освещающих борьбу Ротшильдов против России: «Попытка Ротшильдов насадить иудаизм в России», «Натан Ротшильд против Александра I», «Николай I отравлен. Ротшильды ликуют». Стремление отечественных конспирологов к сотрудничеству с западными коллегами объясняется во многом проблемами с выходом в информационное пространство. Эмигрантские издания не могли удовлетворить потребности в актуализации накопленного опыта, прежде всего учитывая их малые тиражи и замкнутость на русскоязычной читательской аудитории. Кроме того, эмигрантская публика была достаточно однородной с позиций представленности в реальной властной вертикали, что лишало русских конспирологов хотя бы гипотетической возможности влияния на политические процессы. Естественный и единственный выход из «информационного гетто» был возможен при наличии у русских конспирологов информации и корпуса знаний, недоступных западным сторонникам «теории заговора». Наверное, самым известным плодом преодоления обозначенной изоляции становится сотрудничество от ечественных конспирологов с издательским проектом Г. Форда — Dearborn Independent. Всемирно известный изобретатель и промышленник становится сторонником «теории заговора» в годы Первой мировой войны, когда он пытается примирить воющие между собой европейские народы посредством организованного им «круиза мира». Само путешествие, по словам Форда, открывает ему истинную причину войны и всех социальных катаклизмов: «На корабле было двое выдающихся евреев. Мы не прошли и двухсот миль, когда эти евреи стали говорить мне о власти, находящейся в руках еврейской расы, и о том, каким образом они правят миром благодаря своему контролю над финансами; только евреи могли остановить войну. Я отказался поверить им и сказал об этом. Тогда они стали во всех подробностях описывать мне, как евреи контролируют прессу и откуда у них деньги»498. Конспирологические настроения Форда получают развитие после революции в России, события и ход которой подтверждали в известной мере тезис о мировом господстве евреев. Став сторонником «теории заговора», промышленник решает создать пространство для актуализации информации, считая это действенным средством противодействия еврейской экспансии: «Программа уже находится на пути успешного завершения. Во многих свощ чертах она уже претворена в действительность. Но это не должно внушать ни беспокойства, ни страха, ибо живым орудием против нее, как в частях уже завершенных, так и в незавершенных, является широкая гласность. Народы должны знать»499. С этой целью — «просвещения народа» — он в конце 1918 г. и приобретает Dearborn Independent. На страницах своей газеты, тираж которой доходил до 300 тысяч экземпляров, Форд публикует обширный ряд конспирологических исследований, включая отрывки из «Протоколов сионских мудрецов». Постепенно вокруг издания начинает складываться своего рода круг экспертов, ведущее положение среди которых играют русские эмигранты. Одни из них как, например, Б. Л. Бразоль, становятся главными специалистами, которые одновременно работают над газетными статьями и параллельно готовят американское издание «Протоколов...», увидевшее свет в 1921 г. Другие выходцы из России прилагали усилия в поисках практического доказательства истинности «Протоколов...», которые принимали порой весьма экстравагантные формы: «Один из них, Сергей Родионов, отправился в путешествие в Монголию, чтобы найти там еврейский оригинал «Протоколов...»500. Работа по адаптации и пропаганде «Протоколов...» привлекала, как мы видим, самых различных представителей русской эмиграции. Для некоторых из них это стало «трамплином», позволившим оказаться на вершине мировой конспирологии. Ярким примером тому служит фигура Лесли Фрай. Родившаяся в Париже в 1882 г., она принадлежала к элитарному слою американского общества. Ее мать происходила из богатого семейства в Кентукки, отец — Джон Альфред Чандор — состоял на дипломатической службе, работая вторым секретарем американского посольства во Франции. Уже в Санкт-Петербурге в 1906 г. Луиза Чандор выходит замуж за русского офицера Ф. И. Шишмарева. Вместе с ним она эмигрирует после революции 1917 г., выбирая местом проживания поочередно Францию, Великобританию и США501. Безусловно, удачным с позиций выстраивания конспирологической карьеры представляется сознательный отказ от публичности, сведение к минимуму информации о личности автора, выступавшего под именем Лесли Фрай. Даже такой информированный конспиролог, как О. Платонов уже в наше время в своей работе о «Протоколах...» воспроизводит подобную конспирологическую версию биографии Фрай: «Жизнь Лесли Фрай окутана ореолом таинственности. Никто не ведает ее настоящего происхождения. По тому, что она хорошо знала русский язык, можно предположить, что она жила в России. Есть сведения, что она принимала деятельное участие в литературной кампании против боль шевиков в Европе и Америке, после революции скрыла свое настоящее имя под псевдонимом»502. В 1921 г. во Франции состоялся литературный дебют Фрай в известном конспирологическом журнале La Vi- elle France. Обширная статья «Автор «Протоколов» Ахад Гаам и сионизм» была посвящена попытке определения авторства «Протоколов...». Критически рассматривалась версия о базельском происхождении документа, отсылающая к проведенному в 1897 г. в Швейцарии Всемирному сионистскому конгрессу. Согласно сложившейся конспирологической модели, именно на этом конгрессе и были оглашены «Протоколы...», ставшие неофициальным руководством для сионистского движения. Согласно подходу Фрай, авторство или по крайней мере активное участие в работе над текстом приписывалось Теодору Герцлю — инициатору проведения конгресса, работа которого «Еврейское государство» во многом определила вектор развития сионизма. Фрай предлагает «конспиро- логизировать» вопрос о генезисе документа, полагая, что с позиции «теории заговора» Герцль выступает в качестве не самого лучшего претендента на авторство столь значительного документа. Не устраивает Фрай фигура Герцля, который в силу неизбежного европейского воздействия и даже частичной ассимиляции не мог выступать, с позиций столь непримиримого, агрессивного отторжения нееврейского мира. «Ненависть против «гоимов», т. е. против всех неевреев, в той форме, как она проявляется в «Протоколах...», указывает на то, что автор их был последователем национальной школы, которая в идее иудаизма еще со времен Моисея проповедовала ненависть и презрение к неевреям и развивала теорию об избранничестве еврейского народа и его предопределенном владычестве над всем миром»503. По накалу еврейского национализма автор «Протоколов...» соперничает с такими проповедниками концепции избранности евреев, как Маймонид, Мендельсон, Гесс. Фрай приходит к выводу, что под линный создатель текста — человек, стоящий за спиной Герцля — и есть тайный руководитель мирового сионизма. На роль создателя документа предлагается А. Гинц- берг, известный также под именем Ахада Гаама. Внимание Фрай привлекает тот факт, что Гинцберг принадлежал к хасидам — оппозиционному движению внутри иудаизма, с первой половины XVIII в. приобретавшего сторонников преимущественно в Восточной Европе. По сравнению с традиционным иудаизмом, хасидизм придает большее значение непосредственному, субъективному мистическому переживанию. Фрай разделяет мировое сионистское движение на два течения: политический сионизм, главой которого объявляется Герцль, и духовный сионизм, руководимый Гинцбергом-Гаамом. Деятельность политического сионизма подчинена задаче, сформулированной Герцлем в работе «Еврейское государство» — построению национального еврейского государства. Подобное устремление неоднократно открыто декларировалось Герцлем и его сторонниками. Природа, функционирование и цели духовного сионизма сформулированы как раз в «Протоколах...», которые выступают в качестве его рабочей программы. Неудивительно, что в итоге конспирологическая составляющая духовного сионизма позволяет ему одержать вверх над своими оппонентами: «Смерть Герцля, произошедшая еще в 1904 году, открыла Гинцбергу широкое поприще воздействия на умы своих соплеменников. Была ли эта смерть случайной или главный противник Гинцберга был пожертвован во имя торжества идей «тайного сионизма»? На этот вопрос определенного ответа дать нельзя: пока смерть Герцля остается загадкой»504. Окончательную же победу Ахад Гаам и его сторонники одерживают в 1913 г., предваряя тем самым начало мировой войны и последующее крушение российского самодержавия. Конспективно изложенные идеи Фрай находят свое более полное выражение в вышедшей в 1931 г. объемной работе «Воды, текущие на восток» в которой излагается авторская версия происхождения «Протоколов...», целей их написания и соотношения содержания документа с реальными социально-политическим процессами. В том же году вышел французский перевод книги, за которым последовало множество переизданий и переводов. Практически сразу работа Фрай приобрела статус классического конспирологического труда, обеспечив постоянный интерес со стороны поклонников «теории заговора». Под названием «Воды, текущие на восток. Война против царства Христова» работа издается в 1953 и 1965 гг. в Англии, вслед за этим следует целая серия изданий в 1988, 1997, 1999 и 2000 гг. в США505. Для западного конспирологического мейнстрима концепция Фрай воспринималась как окончательное решение вопроса об авторстве «Протоколов...». На возникающий вопрос о причинах популярности работы Фрай по сравнению с книгой того же Черепа-Спиридови- ча, как и ряда других русских конспирологов, можно дать несколько ответов. Первый из них относится к специфике биографии Фрай. С одной стороны, следует указать на изначальное совпадение индивидуального сознания Фрай с западным социокультурным опытом. Русские конспирологические авторы, стремясь донести конспирологическую информацию до западного читателя, имели весьма слабое представление о степени ее актуальности или даже уровне восприятия. Зачастую русские конспирологи оперировали фактами, именами, событиями, которые, будучи значимыми для отечественной аудитории, оставались чуждыми западному менталитету. Фрай же оказалась в состоянии найти «точки соприкосновения», соединив накопленный русской конспирологией информационный потенциал со сложившейся в западной «теории заговора» традицией. К этому следует добавить «эксклюзивность» транслируемой автором информации, подкрепляемой не просто рассудочными, логическими построениями, но живым индивидуальным опытом. В данном аспекте «загадочность» биографии Фрай, ее возможный, но неатрибутированный «русский след», от сутствие публичности, создает атмосферу уникальности и достоверности. В какой-то степени Фрай изобретает рецепт, позволивший впоследствии отечественным специалистам в «теории заговора» найти выход к западной аудитории. Надо отметить, что конспирологическая активность русских эмигрантов принесла весьма ощутимые плоды. Разрабатываемые ими темы так или иначе нашли свой отклик и продолжение в рамках западной конспирологической модели. Так, идея о необходимости бороться с «коммунистическим заговором» при помощи конспирологической же методологии воплощается в нескольких проектах. Уже в 1917 г. в Англии создается орден «Алой розы», который возглавляет У. Сандерсон — влиятельный интеллектуал и политический писатель. Интересно, что сама структура этого ордена была практически копией масонской ложи: «Сандерсон был ранее причастен к деятельности масонов, отразив неким образом при создании своей организации их семантику тайного ордена»506. Подобное «методологическое заимствование» и «принцип элитарности» предполагали развитие ордена в мощное антисемитское антибольшевистское движение, непосредственно влияющее на политику британской империи. Но деятельность ордена в итоге свелась к дискуссиям внутри самой организации и безобидным с практической точки зрения интеллектуальным упражнениям. Недовольство столь скромными результатами приводит к расколу организации. В 1919 г. возникает новая структура — «Британцы», участники которой ориентируются на достижение практических результатов, в немалой степени обусловленных контактами с русской эмиграцией507. Высшей точкой сотрудничества выступают публикация в 1922 г. «Протоколов сионских мудрецов» и последовавшая рекламная кампания издания в английской прессе. Со стороны русской эмиграции помощь в публикации «Протоколов...» оказывает знакомый нам Ф. В. Винберг, издававший в Германии журнал «Луч света». В 1920 г. в третьем номере журнала было опубликовано сочинение С. А. Нилуса «Великое в малом», частью которого и являются «Протоколы...». Таким образом, идея международного сотрудничества антимасонских и антисемитских сил нашла свое практическое применение. Но западные конспирологи при этом проявляли большую пассивность, предпочитая «теоретическую работу» «практическим результатам». Будучи интеллектуалами, они выбирали близкую и понятную себе сферу деятельности, в которой чувствовали себя комфортно и привычно. Тот же У. Сандерсон после ликвидации ордена «Алой розы» в 1930 г. создает новое тайное общество с не менее романтическим названием «Английская тайна». Деятельность нового объединения сводилась к рекламе и продвижению сочинения самого Сандерсона «Искусство управления государством», рассказывающем о «тайне власти» и «тайне расы». К типично конспирологическим конструктам, как бы оформляя «триаду» и внося ноту «английской специфичности», была добавлена и «тайна частной собственности»508. По сути, подобные тайные общества представляли собой вариант традиционных английских клубов с их ориентацией на досуг и общность интересов участников. Поэтому «реальная конспирология», конечно, не являлась для них приоритетной. Кроме этого, обратим внимание на следующий содержательный момент. Несмотря на наличие «общего врага» в лице Коминтерна, международного масонства и еврейского большевизма, между европейскими и русскими конспирологами не было полного единства во взглядах. Так, в классической конспирологической работе Н. Вебстер «Всемирная революция. Заговор против цивилизации» утверждается наличие связи между баварскими иллюминатами, итальянскими карбонариями и большевистской революцией. Объединяющим началом служит для столь сложных и разновременных явлений служит «идея пангерманизма». Вебстер утверждает: «Эта революционная машина, ныне угрожающая миру во всем мире, хотя и управлялась в прошлом людьми всех наций — французами, итальянцами, евреями, русскими, а в ряде случаев и англичанами, — была создана в основном руками немцев и до сих пор контролируется ими при помощи их еврейских союзников. Немецкие военные власти отправили в Россию Ленина и еврея Радека в специальном вагоне, немецкие офицеры организовывали большевистские армии, а немецкий ядовитый газ содействовал окончательному поражению Врангеля»505. Более того, фигура «еврея-интернационалиста» как внутреннего двигателя «заговора против цивилизации» полностью подчинена «сумрачному тевтонскому гению». Английский конспиролог развивает свое положение: «Так называемый «еврей-интернационалист» — это вымышленное существо; интернационалист — это, во-первых, еврей, а во-вторых, немец, — а порой даже немец в первую очередь. Так что интернационализм, по сути, тождественен пангерманизму — ведь не случайно отечественные проповедники интернационализма питают особую нежность к Германии»510. В то же время автор демонстрирует уже собственную «нежность» к английскому масонству, полностью выведя его из пространства «теории заговора». В отличие от «континентального масонства», подчиненного подрывным силам, и пангерманизма, английское масонство выступает в качестве «добропорядочной ассоциации», «не только противостоящей различным подрывным доктринам, но и служащей надежной опорой закона, порядка и религии»511. Но не все конспирологи были согласны со взглядом на английское масонство как на «добропорядочную ассоциацию». В знакомом нам журнале «Луч света» нередко помещались материалы, критически рассматривающие деятельность поборников «закона, порядка и религии». Все в том же третьем номере была перепечатана с комментариями «Знаменитая карта» — часть иллюстрированного памфлета «Сон Кайзера» Г. Лабушера. Автором комментария подчеркивается, что публикация памфлета состоялась в «масонском журнале» Truth в 1890 г., а сам памфлет пред ставляет собой точное предсказание исторических событий, включающий распад великих континентальных империй: «Как читатели могут видеть, в наши дни масонское предсказание кое в чем исполнилось. Правда, Германия еще не расчленена на мелкие республики, как это обещано английским листком; правда, в Европе еще не везде господствует республиканский строй, как это знаменательно обозначено на карте. Но зато наша Россия уже расчленена и распродается на части. На картинке представлены четыре венценосца, идущих в английский работный дом: все четверо потеряли свои престолы — двое самолично (германский и болгарский) и двое (русский и австрийский) в лице своих преемников. Какая точность заранее намеченного плана!»512 В этой интерпретации английское масонство теряет диккенсовские черты и оборачивается своей темной изнаночной настоящей стороной — могущественной организацией, распоряжающейся судьбами государств и империй. Естественно, что подобная разность подходов к пониманию истоков мирового кризиса не способствовала объединению, а тем более созданию «антимасонского Интернационала». В итоге подобная ситуация могла вполне привести к отчуждению между конспирологами, развести их по разным «национальным квартирам». Но именно русские конспирологи были более других заинтересованы в тесных контактах со своими коллегами. Внимание прессы, возможность, хотя бы и относительного, влияния на политические процессы и, что немаловажно, финансовая подпитка в перспективе становились возможными при условии вхождения в западный конспирологический истеблишмент. Требовалось нахождение «субъекта заговора», который бы не вызывал разногласий в определении его «конспирологической природы» и являлся актуальным для западного общественного сознания. Третьим необходимым условием выступала эксклюзивная осведомленность о подобном субъекте и постоянно пополняемый информационный банк. Всем трем условиям идеально соответствовал Третий интернационал, или Коминтерн, ставший на долгие годы чуть ли не основным источником для «теории заговора». Обратим в этой связи особое внимание на конспирологическую интерпретацию сущности и функционирования Коминтерна в построениях отечественных авторов. Рассуждая о судьбе постреволюционной России и мира, они подчеркивают уникальное положение Коминтерна в новых условиях. Хотя в государстве «победившего пролетариата» и существовало множество других социальных и политических новообразований, но они все же уступали в конспирологическом потенциале. Так, система наркоматов и наркомов слишком явно соотносилась по своим функциям со старорежимными министерствами и министрами. Подлинная же новизна и глобальность деятельности открывались в Коммунистическом интернационале. Он идеально соответствует формуле «теории заговора» о наличии наднационального образования, целью которого является подготовка и осуществление мирового переворота. Здесь прослеживаются явные аналогии с уже созданными ранее схемами «тайного еврейского правительства», «мирового Синедриона». Активное участие в работе Коминтерна представителей различных стран, принадлежавших зачастую к еврейскому этносу, замаскированное использованием «национальных» псевдонимов, лишь усиливали и без того явные параллели. Одним из примеров тому служит фигура В. Г. Орлова, который был не столько теоретиком от конспирологии, сколько ее ревностным практиком. Профессиональный русский контрразведчик, Орлов в эмиграции пытался создать международную организацию, осуществляющую наблюдение за процессами внутри большевистского руководства. Предполагаемая организация должна была носить достаточно громкое название: «Центральное международное бюро по регистрации и сбору материалов о лицах, прикосновенных к деятельности большевистского правительства». Но неизбежные финансовые трудности сузили фронт работы Орлова, в итоге занявшегося мониторингом Коминтерна. Стараясь добыть документы и материалы, изобличающие подрывную активность международного коммунистического движения, Орлов периодически творчески «создает» их, то есть попросту фальсифицирует. Несмотря на это, «документы» находили своих покупателей, так как отвечали конспирологическим ожиданиям западного общества. Вершиной, наибольшей удачей Орлова можно считать «письмо Зиновьева», получившее шумную известность на Западе. В нем «руководитель Коминтерна» подробно инструктировал своих заграничных подчиненных, набрасывая общие схемы «пролетарской революции», включающих дестабилизацию экономической жизни (забастовки, стачки), подкуп демократических политиков и целых общественных организаций. О резонансе, вызванном «письмом Зиновьева», можно судить хотя бы по тому, что оно становится причиной политического кризиса в Англии, приведшего летом 1924 г. к отставке кабинета лейбористов. Но неизбежным итогом серии подобных «информационных взрывов» становится сначала ряд громких судебных процессов, а потом и события куда более трагические. Один из сотрудников Орлова — С. М. Дружиловский — в результате многоходовой операции ОГПУ был вывезен в СССР. На состоявшемся открытом процессе он признал как свое участие в ряде фальсификаций, так и сотрудничество с иностранными разведками. Дружиловский был приговорен к смертной казни и расстрелян в 1926 г. Заметим, что дорогостоящая и опасная операция была предпринята с целью дискредитации, информационного «купирования» именно «конспирологической угрозы», степень влияния которой на «заграничное общественное мнение» адекватно осознавалась политическим руководством СССР. Более того, была предпринята попытка «зеркального ответа», представляющего уже Советский Союз объектом конспирологической интриги. В печати начинают мелькать публикации, рисующие впечатляющую картину заговора против «мирного существования Советского Союза». Так, в газете «Известия» в 1929 г. появляется статья Н. В. Крыленко, прокурора РСФСР, с драматическим названием «Чего мы ждем». Из нее читатель мог уяснить, что «фабрикация фальшивок» есть лишь один из элементов «тайной войны», масштаб которой значительно превосходит уровень Орлова и Дружиловского: «Во время процесса Дружиловского приоткрылась — правда, немного, но все же достаточно — завеса над тем, что еще казалось тогда недостаточно выясненным, недостаточно раскрытым, нити к фабрикации известного письма Зиновьева, с одной стороны, и нити, ведущие к террористическим актам русских белогвардейцев, с другой стороны. Эти нити, связывавшие террористов и фальсификаторов с крупнейшими деятелями иностранных правительств, уже в этом процессе представлялись более или менее ясно очерченными»513. Надо признать, что предпринятая пропагандистская кампания принесла некоторые плоды, правда, в основном в самой эмигрантской среде. Определенная часть русской эмиграции посчитала невозможным использование подобных «грязных методов». К числу подобных деятелей и принадлежал и хорошо известный нам А. В. Амфитеатров. В опубликованной в газете «Возрождение» статье с броским названием «Орден Иуды Предателя» писатель разоблачает фальсификатора и провокатора Орлова. Следует отметить, что праведный гнев Амфитеатрова был подкреплен и своего рода конспирологической ревностью. Причиной тому служило крайне негативное отношение Орлова к «Братству русской правды», которое он как публично, так и в аналитических записках («О деятельности Верховного круга БРП») обвинял в сотрудничестве с рядом иностранных разведок. Орлов пишет Амфитеатрову личное письмо, в котором объясняет создание фальсификаций необходимостью любыми средствами спровоцировать конфликт между западным миром и Коминтерном, не имеющим никакого отношения к России как таковой, а лишь использующим ее в качестве плацдарма для мировой революции: «Если считать интернациональ- 11 Теория заговора ную банду, засевшую в Кремле, за русское правительство, а заграничных Алфельбаумов, Бриллиантов, Радеков-Со- бельсонов, Баллахов-Филькенштейнов, Розенбергов за представителей русского народа, то даже и этого не было, так как речь шла исключительно о Коминтерне»514. Как мы видим, Орлов разделяет собственно большевистский режим внутри России и Коминтерн. Автор подчеркивает уникальность последней, чисто конспирологической организации, целиком сосредоточенной на стремлении к мировому господству. Претензии на глобальную гегемонию Коминтерна, «озвученные» в творениях Орлова, должны подвигнуть Запад к активным действиям, что приведет к неизбежному краху и самого большевизма внутри России. Ярким примером плодотворности следования подобным «наработкам» служит конспирологическая карьера А. Г. Бармина. В отличие от рассмотренных уже авторов, он не относился к поколению первой послереволюционной эмиграции. Более того, предшествующая его появлению на Западе карьера была типичной для советского выдвиженца. Стремительное восхождение по социальной лестнице, объяснявшееся острой нехваткой квалифицированных кадров, позволило Бармину, последовательно сменившему несколько сфер деятельности, начиная со службы в Красной армии, занять видное положение в нарождающейся советской элите. Вершиной его карьеры стала должность временного поверенного в делах СССР в Греции. Заняв этот пост в знаковом 1937 г. и не подчинившись требованию вернуться в Москву, он становится невозвращенцем. Здесь следует указать на важность феномена «политического невозвращенчества», который становится одним из элементов взаимодействия отечественной и западной конспирологии. В первые годы после прихода большевиков к власти невозвращенчество являлось способом полулегальной эмиграции лиц, или находившихся в оппозиции к новой власти, или стремящихся спастись от нарастающей социальной энтропии. Поэтому среди них был высокий процент творческой и технической интеллигенции, не нашедших себе места в первом социалистическом государстве. Назовем, в качестве примера, такие фигуры, как К. Д. Бальмонт, Ф. И. Шаляпин, В. И. Немирович-Данченко, А. М. Ремизов, Г. И. Иванов, Ю. В. Ломоносов. Очутившись на Западе, представители этой волны невозвращенчества стремились прежде всего к творческой реабилитации, к созданию более или менее комфортной среды обитания. В то же время для них была свойственна некоторая аполитичность, желание отдохнуть от политики как таковой. Ситуация меняется коренным образом, когда ряды невозвращенцев начали пополняться лицами иной социальной природы. Это были деятели уже новой системы власти, достигшие в ней известных высот. Причины, по которым они оставались в странах «гнилого капитализма», как правило, были далеки от идеологических мотивов. Чаще всего толчком к ренегатству было неудовлетворение своим положением, отсутствие карьерных перспектив, служебные конфликты. Но переход во «вражеский лагерь» самими невозвращенцами объяснялся как следствие внутреннего неприятия советской власти, произошедшего в результате «прозрения». Понимая шаткость своего положения в эмигрантской среде и свою органическую чужеродность, «политические невозвращенцы» пытались компенсировать эти моменты демонстрацией не только «прозрения» или «раскаяния в прошлых грехах», но и громкими разоблачениями и смелыми политическими прогнозами. Естественно, что конспирологическая составляющая подобных акций была весьма велика. Примером тому служит яркая, но короткая карьера Я. И. Бадьяна, выбравшего «свободный мир» в 1926 г. Несмотря на то что иерархическое положение Бадьяна в Советской России было достаточно скромным — «герой гражданской войны» трудился агентом по закупке кож, в его самых первых публичных заявлениях отражался незаурядный масштаб его личности: «С сегодняшнего дня и* я считаю себя выбывшим из состава партии ВКП и слагаю с себя все обязанности по занимаемым мною выборным и государственным должностям. Ближайшей и единственной моей задачей отныне будет разоблачение всех тех государственных деятелей, которые по отношению к своему народу и по отношению ко всему человечеству решительно ни перед чем не останавливаются для достижения своих своекорыстных целей»515. В дальнейшем Бадьян уклонялся от уточнения природы «слагаемых должностей», делая упор на вопрос о разоблачениях. В короткие сроки имя Бадьяна приобретает широкую известность, его обращения, открытые письма печатаются в ведущих эмигрантских изданиях, его публичные выступления и лекции собирают полные залы. Секрет такой популярности был достаточно прост: Бадьян говорил то, что хотела слышать русская эмиграция. С одной стороны, он всячески подчеркивал угрозу со стороны коммунистической диктатуры западному миру. На слушателей и читателей в лучших конспирологических традициях обрушивался поток цифр и фактов, призванный продемонстрировать всю остроту положения: «На революцию в Германии было потрачено 80% реквизированных в России церковных ценностей, на службе в берлинском торгпредстве состоят 200 агентов ГПУ, а в Англию заслано-де Коминтерном около 800 агитаторов, из которых в Москву вернулись только 47»516. Следовало полагать, что 753 агитатора обосновались на берегах туманного Альбиона с самыми черными замыслами в отношении британской короны. Но широко информированный Бадьян не только запугивал эмигрантов — он рисовал картины будущего, превосходящие самые смелые мечты самых больших оптимистов. Например, правительству Франции был дан совет подыскать место на Ривьере для поселения изгнанных из России Рыкова, Сталина и Калинина. Изгнание последних являлось практически решенным вопросом, так как в советском обществе не просто нарастают протестные настроения, речь идет о сформировавшемся заговоре про тив большевиков, во главе которого находится «правая рабочая оппозиция». Понятно, что Бадьян и является посланцем этой мощной организации, в рядах которой состоит более ста тысяч человек. В респектабельной эмигрантской газете «Руль» была публикована программа «оппозиционеров» — текст весьма путаный и местами малограмотный. Но желание поверить в реальность антикоммунистического заговора и «мощной организации «правой рабочей оппозиции» опровергало все доводы рассудка. Так, П. Н. Милюков объясняет указанные особенности «программы» следующим образом: «На наш взгляд, самая безыскусственность и редакционная неумелость программы есть доказательство того, что мы имеем тут подлинный крик из России, а не заграничное сочинительство. Сотрудничество с «изгнанниками», действительно, для оппозиционеров необходимо. То, что они сознают эту необходимость, в особенности отрадно»517. Несмотря на последовавшее неизбежное фиаско Бадьяна вследствие авантюрной склонности к импровизациям и явной абсурдности в печатных и публичных выступлениях, его недолгая карьера подтвердила плодотворность конспирологического тренда. Для максимальной реализации требовалась, конечно, более серьезная фигура и прямой выход на западного потребителя «теории заговора». Таким образом, возвращаясь к фигуре Бармина, отметим, что бывшему советскому дипломату было явно легче по сравнению с автором «подлинного крика», учитывая изначальный высокий социальный статус и правильно оцененный опыт предшественников. Перебравшись в США, Бармин, в отличие от многих других невозвращенцев, сумел занять видное место и в американском обществе. Во время Второй мировой войны он поступает на службу в Управление стратегических служб, являвшуюся прообразом ЦРУ. В этой структуре Бармин становится советником по делам СССР. Настоящая же известность к нему приходит после публикации в октябре 1944 г. в популярном журнале Readers Digest статьи с говорящим названием «Новый коммунистический заговор». Ее автор утверждает, что реальной угрозой для Америки является вовсе не нацистская Германия, а внутренняя опасность, таящаяся в существовании коммунистической партии США. Эта опасность возрастает в связи с тем, что американское общество воспринимает коммунистов именно как политическую силу, легитимными средствами и путями популяризирующую свою идеологию. В реальности же коммунистическое движение в США, подобно партии большевиков в России, представляет собой типичное тайное общество: «От коммунизма осталось то, что и было в самом начале, — исключительно коварный и беспринципный заговор, направленный на создание условий для захвата власти и превращение Соединенных Штатов в коммунистическую тоталитарную диктатуру»518. Формально в годы войны коммунистическая партия объявляет о готовности самораспуститься и сосредоточиться на «просветительской деятельности», что должно было снизить антикоммунистические настроения и фобии в условиях жестокой войны с нацизмом. Но, по мнению Бармина, проблема усугубляется инфильтрацией коммунистическими агентами организаций и объединений левого и даже центристского толка. Это означает переход непосредственно к тактике заговора, реализуя которую коммунисты могут использовать «вслепую» те или иные политические партии и общественные движения. Так, отмечает Бармин, коммунисты фактически подчинили себе Американскую рабочую партию, объединяющую пятьсот тысяч избирателей штата Нью-Йорк. Используя уже апробированный алгоритм, коммунисты потенциально в состоянии установить контроль практически над любой партией, вплоть до системообразующих: «Если небольшая группа коммунистов, маскирующаяся под левых тред-юнионистов, смогла захватить контроль над Американской рабочей партией, то почему бы другим группам, которые могут иметь еще более консервативный камуфляж, не захватить ключевые позиции в демократической или республиканской партии?»519 Изрекаемый мрачный прогноз оборачивается печальной действительностью не в каком-то отдаленном будущем, но уже в конце статьи автора. Подводя итоги, Бармин фиксирует тревожное состояние вещей; коммунистические заговорщики так глубоко проникли в политический истеблишмент США, что в состоянии определять его стратегию. «Нынешняя администрация благодаря своей очевидной слепоте в отношении заговорщической природы коммунистического тоталитаризма сознательно или бессознательно содействует успеху коммунистического заговора. Вот почему коммунисты по приказу Москвы так дружно выступают за переизбрание этой администрации на четвертый срок»520. Так, администрация президента Рузвельта и проводимый им Новый курс превращаются в оплот коммунистического заговора, на пути которого остались лишь две силы: американские армия и флот. Только они, в силу своей невключенности в демократическую политическую систему США, в состоянии противостоять натиску коммунистической агентуры. Следует отметить, что автор правильно использовал негативный опыт ранних невозвращенцев. В отличие от них Бармин избегает конкретности, сенсационных разоблачений, которые, будучи интересными широкой публике, могут вызвать «нездоровый интерес» со стороны профессионалов с неизбежным сеансом последующего разоблачения. Как мы видим, Бармин, конструируя конспирологическую схему, исходит не из личного опыта советского периода, но пытается использовать реалии американской жизни. При этом конспиролог подчеркивает собственную уникальность и осведомленность, касающуюся положения дел в СССР521: «Как человек, который 20 лет работал в условиях коммунистической диктатуры и близко к советским лидерам, я считаю своим долгом предостеречь американцев против опасности свободным институтам Америки, которая возрастает с каждым днем»522. После окончания Второй мировой войны, в период развертывания холодной войны, Бармин стремится закрепиться в качестве эксперта по СССР, продолжив публикацию серию статей, «раскрывающих» коварные планы Кремля. В 1947 г. журнал Journal American на своих страницах знакомит американского читателя с взглядом Бармина на перспективы мирового коммунистического движения. Статья, носившая громкое название «Возрождение Коминтерна означает войну против США», была посвящена созданию Коминформа, пришедшего на смену распущенному в годы войны Коминтерну. Бармин остается верен алармистскому подходу, рисуя впечатляющую картину, следующую из факта основания Коминформа: «Возрождение Коминтерна по существу означает объявление войны Америке. Это означает войну против свободы и достоинства человека по всему миру»523. Автор игнорирует тот момент, что Коминформ, полное и официальное название которого — Информационное бюро коммунистических и рабочих партий, представлял собой центр координации пропагандистской и агитационной работы, не ставивший перед собой задачу достижения каких-либо конкретных политических целей. Перед американским читателем возникает картина реализации зловещих замыслов, сформировавшихся еще в военные годы: «Сталин использовал европейских коммунистов для создания в Сопротивлении организованных партизанских ячеек, которые станут зародышами будущих революционных армий. В этом ему помогали западные союзники, щедро снабжая коммунистических партизан оружием. Эта тайная армия все еще существует в Италии и Франции и только ждет сигнала к выступлению»524. В очередной раз западные демократии выступают как объекты манипуляций со стороны сталинского режима, «выигрышность» позиций которого объясняется использованием технологий тайной войны и систематическими провокациями. Высокая эффективность воздействия подобных приемов является результатом их долгого срока использования и восходит еще ко времени создания партии большевиков. В последующем технологии, согласно взгляду Бармина, «обкатывались» во внутрифракционной партийной борьбе, апогеем их применения можно считать организацию политических процессов во второй половине 1930-х гг. Коминтерн, на разоблачение коварных планов которого ушло столько сил и времени русских конспирологов, действительно, приобрел в глазах западного обывателя типические черты тайного общества. Более того, подобное представление проникает даже в академическую среду. Адекватным подтверждением тому служит работа К. Маккензи «Коминтерн и мировая революция. 1919-1943». Написанная профессиональным историком в шестидесятые годы прошлого века, в эпоху некоторого идеологического «перемирия» двух конкурирующих социальных и политических систем, она, тем не менее, в своих основных выводах поразительно близка к конспирологическим построениям русских эмигрантов. Под пером американского исследователя Коминтерн превращается в центр по подготовке мирового политического и социального переворота. Собственно изучение идеологической составляющей работы Коминтерна отходит на второй план, уступая первенство анализу тактических действий в различных исторических моментах: от создания Коминтерна до начала Второй мировой войны. Упор делается на рассмотрении заговорщицкой модели коммунистического движения. Нетрудно заметить явные параллели между статьями того же Бармина и выводами Маккензи: «Если захват власти коммунистами оказывается основной целью, средства завоевания и удержания власти неизбежно являются делом первоочередной важности: использование в своих интересах социальных волнений и националистических выступлений, формирование временных союзов даже с представителями вражеского лагеря, быстрое изменение в стратегии и тактике, чтобы реагировать на новые обстоятельства, привнесение нового, недемократического содержания в традиционно демократические понятия»525. Как мы видим, перед нами почти дословное воспроизведение слов русского конспиролога, перенесенное из сферы публицистической в область научную, но не утратившее связи с «теорией заговора».