§ 4. Немарксистский социализм: границы идеологического дискурса

Неонародничество позиционировало себя как течение, альтернативное марк­сизму, хотя его адепты и признавали положительное значение отдельных методоло­гических элементов марксистской теории. Примечательно, что неонародники име­новали свои концепции «русским» социализмом, тем самым подчеркивая свое от­личие от социализма «западного», то есть марксизма. «В этом отношении, — писал неонароднический историк, — „русский социализм^ вполне может быть противо­поставлен русскому марксизму Последнее противопоставление подчеркивает различие условий среды приложения социологических законов»^[351].

Наиболее ярким выразителем нового направления в практической политике начала XX века стала партия социалистов-революционеров (эсеров). Ее лидером и идеологом был видный публицист В. М. Чернов, взгляды которого можно считать репрезентативными для характеристики немарксистской разновидности социали­стической модели политических изменений^[352]. Философская основа миросозерца­ния Чернова покоилась на позитивизме. Возможно, именно отсюда проистекали характерный для многих социалистов догматизм в отстаивании принципов соци­ализма и очевидная любовь к схематизму. Хотя Чернов и не причислял Маркса к своим духовным учителям, влияние марксизма на идеологию неонароднического социализма было очевидным.

Характеризуя ситуацию в философской мысли конца XIX — начала XX ве­ков как кризисную, лидер эсеров видел выход в синтезе материалистической тра­диции и новейших течений идеалистической школы. Обосновывая идею целост­ности исторического процесса, он предлагал взять ценные зерна из самых разных социологических теорий: классического позитивизма, неокантианства, русской субъективной школы, эмпириокритицизма и марксизма. Марксистскому монизму он противопоставлял плюрализм. По мнению Чернова, в историческом процессе не следовало искать первичный источник движения, то есть идти по пути монизма. Только вся совокупность исторических условий в определенной комбинации пре­вращает историческую возможность в необходимость.

Материалистическому пониманию закона как чего-то внешнего, самодовле­ющего над фактами и явлениями, определяющего их, Чернов противопоставлял свое видение закона как абстрактного понятия, отражающего функциональные свя­зи явлений. По его мнению, выявляемая закономерность — это не жестко детерми­нированная необходимость, а лишь одна из альтернатив развития. Чернов, подобно марксистам, признавал объективную природу общественного развития, однако в отличие от них утверждал, что отношения между производством и общественны­ми формами носят характер не прямой и жесткой детерминации, а более сложной, опосредованной, зависимости. В отличие от доктрины экономического монизма он доказывал, что на экономические процессы влияют природные условия, геополи­тическое положение, особенности культурного развития.

Неонародники разделяли убеждения своих предшественников (народников), что России уготован особый путь исторического развития. Они пытались сформу­лировать такие специфические положения, в которых отражались бы особенности развития России. В то же самое время они не считали себя изолированными от об­щеевропейского интеллектуального политического движения. По мнению Чернова, слово «народник» — это «всего лишь перевод на русский язык иностранного слова „демократ“», и поэтому «социалистическое народничество» является не оторван­ной от мировой социалистической мысли «самобытнической» теорией, а «синони­мом» западноевропейской демократии.

Традиционное народничество строило свою общественно-политическую доктрину на принципе «первенства личности над обществом». Чернов также счи­тал, что в основание политической идеологии нового народничества должен быть положен принцип равенства прав личности: «Неповторяемость каждой отдельной личности, ее индивидуальная особность заявляет свои права в политике провозгла­шением принципиального равенства ее голоса, ее желаний с голосом и желанием всякой другой такой же неповторяемой личности». После того как из области поли­тики была изгнана религия, и на ее место «водворилась свободная светская граж­данственность, у человечества нет более высшего критерия правды, кроме общего человеческого сознания»^[355]. Можно отметить этот момент в неонароднической ар­гументации как специфический пункт сближения социалистической идеологии (в ее немарксистском варианте) с либеральными принципами.

Для характеристики немарксистской социалистической модели политиче­ских изменений уместно воспользоваться термином «ревизионизм», который обыч­но соотносят исключительно с социал-демократией. Этот концепт, весьма популяр­ный в контексте политико-идеологических баталий начала XX столетия, в широком смысле означает идейное направление, базирующееся на необходимости пересмо­тра (ревизии) некой устоявшейся политической теории или доктрины.

пролетарскими трудовыми слоями, что мы даем „вотум доверия“ кооперативной и некапиталистической эволюции, что мы чужды бережного отношения к капитали­стическому развитию»^[357].

Включенный в политическую деятельность теоретик, как правило, задается вопросом применимости собственных выводов на практике, а не тем, насколько они «научны». По оценке Манхейма, «...в области политики теоретик связан с опреде­ленным политическим течением, с одной из борющихся сил не только в своих оцен­ках и волевых импульсах; характер постановки вопросов, весь тип его мышления, вплоть до используемого им понятийного аппарата — все это с такой очевидностью свидетельствует о влиянии определенной политической и социальной основы, что в области политического и исторического мышления следует говорить о разли­чии стилей мышления, различии, которое простирается даже на логику»^[358].

Признавая значение теории Маркса для понимания современности, Чернов вместе с тем постоянно и довольно резкой форме выступал против догматизма марк­систской мысли. Он считал, что в истории общественной мысли нет и не должно быть какой-либо раз и навсегда правильной теории. Доктрина, одолевающая своих предшественниц и соперниц, может в данный конкретный момент переживать пе­риод торжества, который не длится вечно. Постепенно она догматизируется и пре­вращается в стройную систему. Ее приверженцы привыкают двигаться по наезжен­ной колее, и любое сомнение или новшество воспринимаются ими как разрушение устоев. Господствующая в умах и в обществе доктрина втягивает все новых и но­вых адептов, не позволяя им сколько-нибудь критически смотреть на собственные фундаментальные устои. В общественном сознании господствуют «умственная уравновешенность и ясное спокойствие», «готовый, хорошо сделанный шаблон»³⁹⁰. Переживающая успех доктрина имеет на него все основания: в ней воплощаются мощные усилия человеческого ума, она готова дать и дает любые ответы, которые от нее востребует действительность. Но, как и в органической природе, в мире идей постоянно идет упорная борьба за существование, и здесь так же господствует от­крытый Дарвином «закон выживания приспособленнейших», согласно которому идеи, как и живые организмы, должны приспосабливаться к вечно изменяющемуся кругу известных фактов. Каждый раз, накопившись и развернувшись, новые фак­ты производят новый синтез, доказывая «с боем» свое преимущество над старым синтезом. Отсюда следовали два исхода: либо старая теория становилась на путь самореформирования, окружая бастион своих политико-идеологических построе­ний множеством мелких оговорок и поправок, либо она отказывалась принимать во внимание новые факты, при помощи софистики зачастую перетолковывая их смысл.

Чернов подвергал сомнению абсолютную значимость не только политической доктрины как таковой, но даже ее социалистической разновидности. Риторические вопросы, которые он адресовал современникам, звучали кощунственно не только для идейных противников (марксистов), но и для многих его соратников: является

ли «сам современный социализм» тем высшим, что «породила современная культу­ра» — таким абсолютным совершенством, таким солнцем без пятен, «что его отра­женным светом теперь могут сиять и блистать все, как-либо связанные с ним, явле­ния прошлого — как хотя бы то же рабство? Не следует ли идти скорее обратным методом — и, памятуя, что и самое солнце не без пятен, — рассматривать „пятна“, промахи, пробелы и слабости современного социализма, благодаря которым он пе­реживает теперь такой несомненный кризис, как результат того, что новое движение

с.с. 3Q9

еще не всецело „отрешилось от старого мира, отряхнуло его прах с своих ног ».

В критике русского марксизма Чернов использовал знаменитый ницшеанский лозунг «переоценки всех ценностей». В этом смысле он был прямым продолжате­лем позиции лидера западноевропейских ревизионистов Э. Бернштейна, считая, что главное в развитии социалистической теории — это постоянное продвижение вперед. Основной методологический упрек, который Чернов адресовал современ­ным политико-идеологическим течениям, и в частности марксизму, заключался в следующем: не существует никаких принципов, которые нельзя было бы изменить; нет ничего такого, что могло бы испугать или оттолкнуть человека мыслящего. Так, например, «реформизм» являлся для него не политико-идеологическим кредо как для самих марксистов, а конструктивным методом политической борьбы, и потому мог носить революционный характер. С другой стороны, и сам по себе лозунг «ре­волюции» не являлся политико-идеологическим абсолютом. Революции надлежа­ло на практике продемонстрировать свой созидательный, позитивный характер, и только в этом случае ее действия могли стать идеологически привлекательными и получить оправдание.

Коммунизм (который, напомним, согласно постулатам классического марк­сизма, предполагает уничтожение частной собственности) был для Чернова идео­логически и политически неприемлемым. По своим политическим убеждениям он относил себя к социалистам, то есть к приверженцам принципа, согласно которому

все трудящиеся должны быть собственниками, а все собственники — трудящими­ся. По Чернову, с одной стороны, средства производства должны принадлежать не немногим собственникам, а всему народу, с другой, все без исключения — рабо­тать. Чтобы все выработанное разделялось между всеми по справедливости, все должны «трудиться по мере сил своих», и тогда «все будут получать свою долю по справедливости»^[360].

Вот почему, отстаивая принцип социальной справедливости, Чернов вы­ступал в защиту принципов не классовой, а «общечеловеческой» морали. По его мнению, «только социализм, поднимающийся над классовыми особенностями, ставящий себе целью их уничтожить, освободить человечество от этих антиобще­ственных перегородок, несет с собой действительно общечеловеческую этику. Что классовое положение сказывается на этических понятиях — это более чем верно. Но неправилен был бы отсюда вывод, что невозможна нравственность, претенду­ющая на общечеловеческое значение, что возможна лишь классовая честь, нрав­ственность и совесть; это слишком ясно. Противоположное утверждение привело бы нас к тому нелепому выводу, что социализм, уничтожив классы, уничтожил бы и честь, и совесть, и нравственность»^[361].

Вслед за Марксом Чернов выделял в истории социализма две следующие друг за другом полосы: «утопическую» и «научную», обнаруживая внутренний смысл этой эволюции в развитии социалистической идеи от утопии до науки. Он считал, что на утопической стадии социалистическая доктрина характеризуется творческим синтезом, который основан на недостаточном анализе. На своей второй, научной, стадии социализм приобретает необходимую аналитичность, однако утрачивает стремление к синтезу. В отличие от марксистов ведущий теоретик партии эсеров именно в утопическом социализме искал средоточие зачатков научных идей, путей их прогрессивного роста и органического развития. Он указывал, что социализм как общественно-политическая доктрина преемственно связан с утопиями древно­сти. В частности, проект общественного переустройства, основанный на коллектив­ности владения и огосударствлении промышленности, обнаруживался в античном мире у Фалея Халкедонского. Далее социалистическая мысль продвигалась через «аристократический коммунизм» Платона и «план мирового социального государ­ства» основателя стоицизма Зенона. Спустя почти тысячелетие идея социализма воскресает уже в эпоху Возрождения и далее развивается до начала XX столетия от известных утопий Мора и Кампанеллы к утопиям Морелли, Кабе, Фурье и Сен- Симона. Социалистической мысли соответствовали восстания рабов, крестьянские войны, восстания крепостных крестьян, попытки коммунистических сект и т. п. Все это были разные формы проявления великой борьбы, которая, по мнению Чернова, достигла своей высшей точки в рабочем движении современности.

В противоположности утопического социализма и марксизма Чернов видел антагонизм между идеалом и политической практикой. Если утописты прошлого стремились создать стройную систему нового общества, соответствующую кон­кретным жизненным представлениям, то «научный» (марксистский) социализм в значительной степени был реакцией на романтические стороны утопии и, тем са­мым, впадал в другую крайность, отрицая общественные идеалы вообще и пресле­дуя исключительно цель уничтожения старого, буржуазного мира. Научный соци­ализм не стремился специально вникать в вопросы функционирования будущего общества, поскольку марксисты всегда полагались на то, что сам процесс развития капитализма подготовит в собственных недрах необходимый механизм, который путем простой перемены социальной формы превратится в механизм реального со­циалистического общества. В марксистском социализме он обнаруживал пережит­ки утопизма. Впрочем, на его взгляд, резкие различия в теории не должны были помешать прогрессивному смешению этих элементов на практике.

Он видел в «утопическом» и «научном» социализме два этапа единого пути, целостного органического развития, в котором один являлся продуктом другого — развернутой, усложненной и дифференцированной формой первичного, примитив-

ного и элементарного по своему строению эмбриона. Чернов считал, что на смену «утопическому» и «научному» идет «конструктивный социализм» — третья, завер­шающая, стадия эволюции социалистической идеи. Отказавшись от статуса только теории, социализму предстояло дебютировать в качестве социализма практическо­го, прикладного, гармонически примиряющего альтернативные стороны предыду­щих фаз развития. Эта новая, организационная, стадия его развития должна была засвидетельствовать момент снятия противоречий между утопией и наукой.

Свои социалистические взгляды Чернов именовал «практическим идеа­лизмом». Этим подчеркивалось, что в их основу положена идеальная модель об­щественного развития, которая требует своего практического осуществления. «Социализм, — заявлял лидер партии социалистов-революционеров, — должен быть могучей идейно-философской силой, объединяющей здоровый реализм иссле­дования существующего с могучим идеализмом оценки и действенного преобразо­вания. Он должен быть истинно революционным миросозерцанием, одновременно и философией действительности и философией действия»^[362]. В этом пункте своей политической философии Чернов отстаивал важнейший принцип: любой идеоло­гический тезис должен получить поддержку со стороны политической практики, идеалы хороши только тогда, когда их можно использовать как метод практической политики. И потому принцип существует не ради принципа, и так без конца, но — ради компромисса и взаимного политического согласия.

Социалистическую модель политических изменений в самом широком смыс­ле можно представить как один из проектов развития в общем русле разрешения фундаментального противоречия между государством, обществом и индивидом. Анализируя политический дискурс начала XX столетия, мы наглядно убеждаемся в том, что именно проблема взаимоотношения и взаимодействия государства и об­щества являлась центральной для мировоззренческих исканий того времени. От ее решения зависели не только социальный идеал, формулируемый в программных

документах большинства политических партий и движений, не только собственно политическая составляющая этого идеала, но и характер непосредственного движе­ния в сторону реализации идеала, то есть практическая политика.

Политические идеологи делятся на тех, кто видит в политической власти универсальный ключ к решению проблем, стоящих перед обществом, и на тех, кто надеется, что социальная, а значит и лежащая в ее основе экономическая жизнь постепенно вытеснят на периферию область исключительно политических реше­ний. Чернов, безусловно, относился ко второму типу, и это заметно отличало его от современных ему большевистских лидеров, в мировоззрении которых власть, несомненно, являлась не только движущей силой, но и самоцелью общественного развития. Государство, призванное, прежде всего, применять насилие и проводить репрессии в обществе в интересах господствующего меньшинства, всегда выступа­ло для Чернова органом господства эксплуататоров над трудящимися, как бы оно исторически не эволюционировало. Вместе с тем ведущий теоретик партии соци- алистов-революционеров видел отличие своей позиции от идеологии анархистов в том, что у «революционного социализма», к которому он причислял себя, нет ничего общего с анархистским страхом перед государством. В будущем обществе центральные органы государственной власти должны были продолжать играть ту необходимую крупную роль, которая принадлежала им как высшим координирую­щим органам народного самоуправления. Идеальный тип политической организа­ции общества, согласно Чернову, — это «трудовое народное государство», которое ставит «на общественно-правовой фундамент естественное человеческое право на существование, развитие и полноту жизни, которая является необходимым услови­ем счастья»^[363].

Чернов подвергал резкой критике представления о социализме как о «чисто политической демократии», основным недостатком которой, по его мнению, яв­ляется «абстрагирование» от хозяйственной функции личности: «Для нее хозяй­ственные „определения^ и квалификации людей не имеют значения. Для нее все они имеют значение лишь в своем общем звании Человека, ею превращаемого в Гражданина. Только для удобств счета, для техники его, граждане территориально разбиваются по „округам“. „Соседи“ всех званий, положений, занятий, бытового и культурного уровня безразлично сбиваются в одну коллективную счетную единицу, социально-бескачественную, такую, в которой люди — как бы величины отвлечен­но-алгебраические»^[364].

«Политической» демократии Чернов противопоставлял «хозяйственную» де­мократию. В ее основу предполагалось положить не «соседско-территориальную единицу», а «единицу социально-качественную», которая была призвана соединить профессиональный критерий с общей заинтересованностью людей в конкретном результате. В то время как «политическая демократия» регулирует «в государствен­ной конституции» интересы самых разнообразных локальных групп (языковых, культурных, национальных, религиозных и др.), разрешает проблемы между цен­тральной властью и местным самоуправлением, городским и сельским управлени­ем, «автономией территориальной и национально-корпоративной», наконец, между принципами централизма и федерализма, «хозяйственная демократия» должна была «найти организационные принципы хозяйственной конституции», которые гармо­нически сочетали бы «всевозможные группы интересов, многообразные сочетания людей, олицетворяющие собой хозяйственные категории». В этой развернутой си­стеме хозяйственной демократии каждой из «социально-качественных групп» сле­довало отвести «должное место и должный круг конкретных задач и правомочий»^[365].

С детально сформулированной В. М. Черновым концепцией «конструктив­ного социализма» прямо соотносится идея становления гражданского общества и вытеснения им государственной системы. Понятие «гражданин» — один из цен­тральных концептов в идеологической системе руководителя эсеровской партии. Под статусом гражданина подразумевался как производитель, так и потребитель.

Вместе с тем гражданин рассматривался и как человек в своей сущности, то есть как общественное животное, для которого и производство, и потребление вторич­ны, а первична сама жизнь и общение с себе подобными. Такое толкование на­прямую восходит к трактовке «гражданского общества» Аристотелем. По Чернову, современное представление о гражданине кладет в свою основу «принцип лично­сти, принцип человеческой индивидуальности. Не „избранной^ только личности, а каждой, всякой, принципиально принимаемой за равноценную со всеми другими. Личность, индивидуум есть нечто неповторяемое. Неповторяемость каждой от­дельной личности, ее индивидуальная особенность заявляет свои права в полити­ке провозглашением принципиального равенства ее голоса, ее желаний с голосом и желанием всякой другой такой же неповторимой личности»³⁹⁹. Таким образом, главным критерием, отличающим личность-гражданина от подданного, являет­ся широко понимаемый принцип правового равенства, что опять-таки сближает анализируемые нами позиции немарксистского социалиста со взглядами предста­вителей либеральной идеологии. Отвечая на вопрос об основных принципах ор­ганизации будущего гражданского общества, или, как он его называл, общества «функциональной демократии», Чернов выделил три основные функции, создаю­щие соответственно три вида «социальных коллективов», из которых, собственно, и складывается «стройная организованная социальная система», то есть государ­ство будущего: функцию организации производства материальных благ; функцию организации их распределения и потребления; функцию обеспечения безопасности и удобства общения для того и другого.

На основании соединения этих трех функций В. М. Чернов в общих чертах рисовал оригинальный проект «гражданского общества». Граждане этого общества «будут чрезвычайно многосторонне организованным целым. Разные обществен­ные союзы с разных сторон будут охватывать и координировать их деятельность. Развить до максимума каждый специальный вид организации, обеспечить его ши­рокую автономию в границах его внутренней жизни, и в то же время должным обра­зом размежевать, координировать и гармонизировать деятельность всех» — такова, по мнению идеолога неонародничества, «одна из главных задач нового социализ­ма, — социализма, прежде всего творческого, созидательного, конструктивного»⁴⁰⁰.

Таким образом, в основу проекта «конструктивного социализма» (или «обе- згосударствления государства»), который автор противопоставлял «государствен­ному», «этатистскому» социализму русских марксистов, был положен примат по­требления над производством, что находилось в русле известных народнических принципов. Организация рабочих-производителей должна была подчиняться со­обществу рабочих-потребителей, и обе эти системы в разных вариациях должны были покрывать всю страну. Отсюда следовал общий вывод о будущем социалисти­ческом обществе как федеративной системе, охватывающей как хозяйственное, так и административное устройство России.

В. М. Чернов самокритично признавал «эмбриональное состояние» «кон­структивного социализма» как теории. Кроме того, он считал, что капитализм дал гораздо меньше готовых элементов грядущего строя, чем того ожидали социали­сты. Накопленные им богатства не «капитализировались» в виде средств будущего, социалистического производства. Следовательно, использовать их для немедлен­ного улучшения положения рабочих не представлялось возможным. В связи с этим лидер социалистов-революционеров утверждал: чем меньше готового наследства социализм получает от капиталистического режима, тем большее значение приоб­ретает самостоятельное коллективное творчество трудящихся; чем более сложной и самостоятельной проблемой является проблема социалистического строительства, тем богаче внутренним содержанием должен стать конструктивный социализм. В противоположность марксистскому учению, Чернов искал и находил «готовность к социализму» не в технико-организационной сфере, а в сфере культурно-психо­логической. Он полагал, что массам следует выработать «демократическую само­дисциплину», которую никакой капитализм не передаст рабочим в виде готового подарка. Не случайно он находил элементы конструктивного социализма в рабочих профсоюзах, потребительской кооперации, сельскохозяйственной общине, в орга­нах самоуправления, различных культурнических организациях и т. д.

В основу социальной структуры будущего общества, по Чернову, следова­ло положить единство «потребительского» и «производственного» принципов, по­скольку одни и те же люди в реальной жизни одновременно являются потреби­телями и производителями. Эти «социальные атомы» комбинируются по-разному и в разных сочетаниях в многочисленные «социальные химические соединения», при этом обнаруживая разновекторные тенденции. Как потребитель, человек за­интересован в максимуме выработки продукции, и таким образом он движется в направлении достижения наибольшего результата. В качестве производителя он заинтересован столь же преимущественно в максимуме легкости труда, поэтому идет по линии наименьшего сопротивления. Преодоление антагонизма между по­треблением и производством — важнейшая конструктивная, организационная зада­ча социализма. Задача заключается в том, чтобы наилучшим образом использовать сильные стороны всех этих комбинаций, нейтрализовав их слабые стороны. Кроме того, неонароднический идеолог подчеркивал, что одним из важнейших факторов осуществимости социализма является проблема организации «экстра-квалифици­рованного», умственного, труда — труда научных специалистов, техников, органи­заторов, изобретателей, творцов всякого рода, то есть интеллигенции. И этот тезис также был полемически обращен против марксистов, которых интересовала лишь организация пролетариев, работников физического труда.

Вопрос, который занимал Чернова: каким путем надо продвигаться к буду­щему социалистическому обществу? По его мнению, политическая мысль и поли­тическая практика в начале XX столетия сформулировали три основных варианта «социалистического» пути развития (модели политических изменений): государ­ственный (этатистский), синдикалистский и кооперативный. В каждом из них виде­лись неполнота и односторонность. Позитивистский схематизм побуждал Чернова к «снятию» противоречий, поэтому идеальным вариантом ему представлялся чет­вертый путь развития — «конструктивный социализм».

Государственническая — этатистская — модель общественного развития основывалась на организации всех сфер жизнедеятельности общества, в первую очередь сферы народного хозяйства, путем декретирования и регулирования сверху. Основным проводником преобразований должна была стать государственно-цен­трализованная администрация. Экономика, социальная организация общества, быт, личная жизнь граждан — все процессы так называемой «социализации» подлежали огосударствлению и бюрократизации.

Синдикалистский путь развития предполагал универсальную синдикализа- цию всего общества. Универсальное средство изменений виделось в профессио­нальных союзах и их различных объединениях, начиная с местных и кончая цен­тральным «союзом союзов». Они должны были составить готовый скелет будущего государства и общества. Разрастаясь вширь и вглубь, увеличивая свои функции, об­растая всевозможными культурными предприятиями и учреждениями, они долж­ны были «отнимать» у муниципалитетов, департаментских самоуправлений и го­сударства все больше и больше положительных, общественно-полезных функций. Пределом этого процесса становилось «превращение всего государства, начиная от его центра до всех местных разветвлений, — в пустую скорлупу от выеденного яйца. Когда достижение этого предела будет уже близко», — считал Чернов, — «останет­ся лишь раздавить и выбросить за борт ненужную скорлупу»⁴⁰¹. Эмбрионом буду­щего общества объявлялась т. н. самодостаточная и не нуждающаяся ни в каких дополнениях «синдикальная организация».

Кооперативная модель развития, схожая с синдикалистской по своей функ­циональной направленности, акцентировала свою новую хозяйственно-созидаю- щую роль. Чернов считал, что кооперации чужда профессиональная замкнутость и исключительность. Как позитивно-творческий, хозяйственно-организующий орган она открыта не только для представителей какой-либо социальной или же профес­сиональной касты, а для всех слоев общества. Основная особенность современного кооперативного движения, по мнению Чернова, заключалась в том, что в его цен­тре стояла потребительная кооперация, а уже вокруг этой организации, на основе представляемого ею спроса и на основании обеспечиваемого сбыта, организуется кооперативное производство. Эмбрионом будущей «индустриальной демократии» называлась сложная система с центральным «светилом», потребительной коопера­цией, и «спутниками» — работающими на нее кооперативными мастерским. Свое влияние в обществе она должна была расширять путем органического втягивания в себя всего населения и распространения кооперативной организации на все отрас­ли производства.

Конструктивный социализм был призван согласовать государственный, син­дикальный и кооперативный принципы. Чернов считал, что основной метод, кото­рый отличает подлинных социалистов от социалистов мнимых, — это организаци­онный синтез. Он ставил ударение не на том, что, собственно, предстояло сделать на пути социалистического строительства (так как «государство, кооперация и син­дикат ведут дело совместно, создавая высшие органы на началах равенства, т. е. на паритетных началах»⁴⁰²), а на том, какой путь предстояло пройти обществу: либо, используя «принудительные союзы», каким по сути дела являлось государство, либо, опираясь на публично-правовые, добровольные институты — кооперацию и синдикат.

В. М. Чернов детально анализировал достоинства и недостатки синдикализ­ма и кооперации — главных «конкурентов» государства на общем правовом поле, последовательно рассматривая будущее гражданское общество через призму не только собственно политических требований, но также с позиций экономических и социальных постулатов. Синдикализм, по его мнению, стремится овладеть порознь целыми ветвями, целыми отраслями производства, поскольку синдикат представ­ляет собою профессионально-производственное объединение. Расчленение синди­катов должно соответствовать расчленению народного хозяйства на отрасли про­мышленности, а каждый синдикат должен управлять отдельной отраслью. Момент завоевания профессиональными союзами власти мог быть для разных отраслей различен: для одних он наступал бы раньше, для других — позже. Как и во многих других случаях, Чернов предусматривал здесь постепенность развития: отдельные, в руки рабочих не все сразу, а одна промышленная отрасль за другой.

В сфере муниципального хозяйства этот процесс должен был протекать по-о­собому. Обобществление захватывало здесь сразу многие области, однако все они действовали в узких, локальных рамках. Кооперация в этом отношении прибли­жалась к «муниципальному» социализму, чем к синдикализму. Кооперация как принцип организации нового общества по существу своему также оказывалась «локальной». Вокруг одного центра (потребительной ассоциации) группировались разнородные предприятия. В то время как профсоюзы должны были обобщест­влять народное хозяйство, как бы разрезая его «продольно», соответственно каче­ственной стороне продукции, кооперация делила народное хозяйство «поперечно», локально объединяя в одно целое разнокачественные предприятия, опирающиеся друг на друга, друг друга дополняющие и обслуживающие. Так называемый «коо- ператизм», разрастаясь во все стороны из одного центра, подобно кусту, был при­зван интегрировать предприятия на началах внутренней организационной связи и гармонии.

Для того чтобы поставить в равное положение государство, синдикат и коо­перацию, следовало или возвысить в ранг государственного установления коопе­рацию и синдикат, или умалить в правах носителя абсолютного суверенитета — государство. Первый путь — национализации, а точнее, огосударствления, коопе­рации и синдиката: принудительного включения в первую всех граждан данного района, а во вторую всех рабочих данной профессии — представляется Чернову неправильным. Второй путь — сознательно допускающий начало добровольности и в область социальной организации, значительно сближающий государственность с общественностью. «Государство перестает быть при этом идолом, фетишем, но­сителем какого-то мистического, абсолютного „суверенитета^, а качестве таково­го — недосягаемо возвышающимся над обычными гражданскими учреждениями. Государство становится просто одним из видов объединения человеческой деятель­

ности ради общих нужд среди других видов объединений: в лучшем случае „пер­вым среди равных“»⁴⁰³.

Выдвигая свои аргументы в пользу «умаления», или «обобществления» го­сударства, В. М. Чернов считал вполне для себя приемлемыми марксистские пред­ставления о государстве и праве. По мнению Чернова, отмежевываясь от анархи­стов, «первоучителя научного социализма» никогда не забывали подчеркивать, что социализм и анархизм различаются вовсе не отношением к принципу «принуди­тельности» в общественной организации. Дело обстояло не в том, что анархисты отрицали воплощенное в государстве «принудительное начало», а социалисты его признавали, защищали и оправдывали и не в том, что анархисты боролись за «до­бровольность» общественного союза, а социалисты отвергали таковую. Для социа­листов социальный идеал заключался в постепенном изживании, в последователь­ном исключении из общественного союза элементов насилия, принудительности, внешней дисциплины, в замене их сознательной, добровольной, внутренней само­дисциплиной. Будущее принадлежало договорному соглашению вместо властного принуждения. Именно поэтому Чернов актуализировал теорию «общественного договора» Ж.-Ж. Руссо как идеальную первооснову социального бытия, полагая, правда, в отличие от ее автора, что она относится не к прошлому, а к грядущему.

В классическом марксизме основные «аксессуары» государственности — ар­мия, полиция, суд, тюрьмы, административная иерархия с ее властными указами и распоряжениями — воспринимались неизбежным злом, обусловленным «низшей» стадией развития общественности. На этом этапе общественность является сла­бым смягчением и маскировкой зоологической эпохи бытия человеческого рода; когда «борьба всех против всех», животная борьба за существование лишь слег­ка видоизменяется в борьбу за привилегированное положение, за преобладание, за долю в национальном доходе — в борьбу сословную и классовую. Поэтому, что­бы эта междоусобная борьба не разорвала общество на части, не разрушила само­го бытия общественного коллектива, и необходима возвышающаяся над классами

государственная власть, сбивающая железными обручами стремящиеся развалить­ся и распасться части нации. В свою очередь этим отдельным частям приходится также вести борьбу за влияние на государственную власть, принципиально занима­ющую надклассовое положение, в качестве выразительницы «всеобщих» интере­сов. Характеризуя взгляды основоположников «научного социализма» на природу государства, Чернов по сути дела возвращался к концепции «гражданского обще­ства», описанной Т. Гоббсом в «Левиафане»: «При отсутствии гражданского состо­яния всегда имеется война всех против всех. Отсюда видно, что, пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, кото­рое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех»^[366].

По мнению Чернова, основоположники марксизма считали, что историческая роль государственности завершится естественным образом, сама по себе — после уничтожения социальных антагонизмов, разъедающих современную обществен­ность. В этом он видел основное разногласие марксистов с анархистами: если анар­хисты ставили своей главной задачей полное разрушение государства, то для пред­ставителей «научного социализма» государственность была «осуждена не на разру­шение в эпоху перед эмансипацией трудящегося и эксплуатируемого класса и ради нее, а на отмирание, на атрофирование после этой эмансипации и вследствие ее»^[367].

Главной заслугой основоположников «научного социализма» Чернов счи­тал теорию переходного периода. Впервые в истории применение организованно­го принуждения со стороны трудящегося большинства должно было обратиться против любых попыток мятежа со стороны нетрудового, эксплуататорского, мень­шинства. Вслед за этим постепенно принудительное начало в общественной жизни превращалось бы в ненужность. По мере того как общество окончательно входило бы в новую колею гармонизированного («солидаризированного») общежития, и по мере того как человеческая психика начинала соответствовать новым условиями жизни, отрешаясь от пережитков эгоистической морали, формы принуждения по

отношению к личности применялись бы все реже и реже. Постепенно отпадала бы и надобность в организациях, воплощающих в своей деятельности принцип при­нуждения, — армии, полиции, тюрьмах, судах и т. п.

При такой постановке вопроса для Чернова было уже не столь существенно, настанет ли когда-нибудь в действительности такой момент, когда общество пре­вратиться в полностью добровольное соединение, и принцип «государственности» исчезнет из него без всякого остатка. Он считал, что состояние полного безвластия, или «абсолютной» анархии, является не более как «предельным понятием», к ко­торому можно лишь бесконечно приближаться, никогда его не достигая. Согласно убеждениям лидера социалистов-революционеров, «все идеалы суть „предель­ные понятия“, и потому „неосуществимость^ не может быть возражением против идеала там и тогда, когда она относится лишь к „абсолютной^ чистоте, полноте и законченности его осуществления. Для человека, живущего в мире всеобщей отно­сительности, достаточно отсутствия твердой преграды на пути к все большей и большей замене моральной связью — связи предписанной, замене добровольной са­модисциплиной — дисциплины из-под палки, замене свободой — принуждения»⁴⁰⁶.

Впрочем, по мнению Чернова, классики марксизма выражали идею «отми­рания» государства лишь в виде абстрактной формулы. Поэтому, считал он, сле­довало, действуя согласно принципам «конструктивного социализма», искать и находить конкретные формы, в рамках которых и могло бы начаться такое «отми­рание». Первым практическим шагом по пути к «отмиранию» принудительной го­сударственности должен был стать такой удар по понятию абсолютной суверенно­сти государства, который ограничивал бы компетенцию последнего в пользу форм трудовой общественности — в пользу синдикальной и кооперативной организации рабочих масс. Если между ними произошло бы размежевание компетенции, тогда на долю государства по отношению к формам трудовой общественности выпала бы роль «первого среди равных». Такая практика и означала бы первый шаг в направ­лении «обезгосударствления государства».

В. М. Чернов не мог не признать, что государство в настоящий исторический момент является структурой, обладающей монопольным и в то же время легитим­ным правом на принуждение, на распоряжение силовыми структурами и что госу­дарство — это важнейший собственник и хозяйственный субъект рынка, обладаю­щий монополией в важнейших отраслях производства. Вместе с тем он понимал, что будущее общество должно научиться блокировать государственный произвол и направлять трансформации в направлении гражданского общества. В социали­стическом обществе, считал теоретик эсеровской партии, государство должно регу­лировать равновесие между «потребительским» и «производительным» началами. Именно поэтому в своей модели «конструктивного социализма» он не удалял го­сударство с политической сцены, как это делали авторы анархических проектов, а наделял его ролью «арбитра», или же «третьего элемента» в системе общественных отношений. Одновременно Чернов задавался вполне закономерным вопросом: не воскреснет ли старый призрак «государства-Суверена», если возвести государство в роль «супер-арбитра» между производителями и потребителями? На этот вопрос он отвечал отрицательно, подчеркивая, что координирующая роль государства за­висит не от его особого места в иерархической системе общества, а от того, что по своей социальной функции оно представляет то общее, что не разделяет, а объеди­няет как производителя, так и потребителя.

Государство не могло передать в ведение своего административного аппара­та весь ход социальных преобразований, и поэтому ему вменялось в обязанность привлечение к участию в общей работе таких значимых экономических институ­тов, как профсоюзы и кооперацию. В. М. Чернов считал, что государство должно поставить синдикаты рабочих и кооперацию рядом с собой на общую правовую основу, признать их в качестве равноправных «краеугольных камней», на которых будет созидаться «храм будущего». Облечь публично-правовыми функциями и пре­рогативами частноправовые по происхождению своему союзы — это значило, по мнению Чернова, сознательно снять твердые межевые знаки, в буржуазном праве отделяющие сферу публичного права от частного.

Можно сказать, что конструктивный социализм начинался для В. М. Чернова с того момента, когда «в организацию будущего общества» вводился «принцип рав­ноправия, в известных отношениях, добровольных объединений с принудительны­ми, форм свободной трудовой общественности с государственными органами», и это как раз и значило, «что в человеческом общежитии впервые приобрело право гражданства и анархическое по существу своему начало. Ибо свободный, добро­вольный общественный союз есть не что иное, как прототип социального „без- властничества“. Когда он приравнивается к государству, — тогда в системе прину­дительной организации общежития пробивается первая крупная брешь»^[368].

В конечном итоге позиция ведущего идеолога неонародничества сближалась с еще одной разновидностью немарксистского социализма — анархическим идеа­лом. Еще в 1873 г. основоположник русского анархизма М. А. Бакунин определял содержательную характеристику своего социально-политического идеала в следу­ющих словах: «...отрицание самой идеи государства и государствования, то есть управления обществом сверху вниз, во имя какого бы то ни было мнимого права, богословского или метафизического, божественного или интеллигентно-ученого», а, следовательно, — признание «самостоятельной свободной организации всех еди­ниц или частей, составляющих общины, и их вольной федерации между собою, снизу вверх, не по приказанию какого бы то начальства, даже избранного, и не по указаниям какой-либо ученой теории, а вследствие совсем естественного разви­тия всякого рода потребностей, проявляемых самою жизнью»^[369]. Другое дело, что интерпретируя принципы гражданского общества в анархическом духе, Чернов, в отличие от Бакунина, всегда оставался безусловным сторонником правового госу­дарства.

Становление свободного, гражданского общества оказывалось возможным только в случае согласования «политической» и «хозяйственной» демократий.

Такое единение должно было осуществляться исключительно на правовой основе. С одной стороны, этот процесс предполагал взаимное согласование «прав и функ­ций большинства и меньшинства, общества и личности, центра и периферии, госу­дарства и национальности и т. д.», с другой, — становление «такого же взаимосо­гласована прав и функций автономно организованных социально-хозяйственных групп населения, воплощающих разные хозяйственные категории и обладающих не скованной никакими опеками и диктатурами самодеятельностью и инициатив- ностью»⁴⁰⁹.

В. М. Чернов считал, что демократия постоянно меняет свои формы и что она подвержена закону непрерывной, перманентной, эволюции. Демократия как обще­ственный идеал — это не раз и навсегда данная и логически совершенная система, которую человечеству достаточно открыть и успокоиться на этом. Смысл измене­ний заключается в поисках все более и более эквивалентного выражения для все­стороннего развития человеческой личности. Демократия, по мнению лидера эсе­ров, являлась «самой современной формой рационализации общественного бытия», построенной «на сознании, разуме, воле всех равноправных участников общежи­тия». В социализме последовательная демократия находила свое логическое про­должение, поскольку социализм отождествлялся с хозяйственной демократией. В то время как политическая демократия предполагала рационализацию отношений между гражданином и государством, социализм рационализировал народно-хозяй­ственные отношения, вносил в хозяйственную систему идеи планомерности и об­щественного регулирования.

Главная проблема «конструктивного социализма», согласно Чернову, заклю­чалась не в завоевании власти и даже не в организации производства, но в «воспи­тании личности для социализма». И этот ключевой для неонародничества тезис звучал как прямой вызов русским марксистам. Основанием человеческого общежи­тия объявлялась не социальная роль человека («производитель», или представитель какой-либо профессии), а «человек как таковой», поскольку в глазах русского соци­алиста немарксистской ориентации демократия означала не что иное, как «царство человечности»¹. В этих словах, как и во всей политической философии Чернова, безусловно, отчетливо видна утопическая составляющая, которая объясняется ис­кренним желанием социалиста способствовать ускорению общественно-политиче­ских изменений в соответствии с желаемым и должным. Однако перенос акцента с политического развития на экономическое, социальное, духовное, мысли о пра­вовой основе общественного развития, принцип свободы, положенный в основание представлений о будущем характере взаимоотношений социума и личности, суще­ственно выделяют неонародническую концепцию в общем контексте немарксист­ской социалистической модели политических изменений.

Таким образом, на основании анализа русского социализма как идеологиче­ского фактора политических изменений во второй половине XIX — начала XX вв. мы приходим к следующим выводам:

— Концептуальное ядро политической доктрины русского марксистского со­циализма состоит в следующем: для социально-философских идей, составляющих основание русского марксизма, особенно характерен принцип строгого монизма, в рамках которого дается объяснение причин и условий социально-политическо­го развития. В представлении марксистов, отношение человека к природе опреде­лялось социальной средой, а та в свою очередь определялась производственными отношениями. Они полагали, что главный источник и инструмент общественного развития следовало искать не внутри тех или иных надстроечных отношений, а в границах, предписываемых экономическим базисом.

— Русские марксисты исповедовали формационный подход, который, по их убеждению, предоставлял возможности научного анализа истории и строения общества. Грядущее торжество социалистических идеалов изображалось ими как исторически необходимое и независящее от индивидуальной человеческой воли движение экономического развития на пути к новой коммунистической обществен­но-экономической формации. Главный источник и инструмент общественного раз­

вития, по их мнению, следовало искать не внутри тех или иных надстроечных от­ношений (например, в политико-правовых институтах), а в границах, предписыва­емых экономическим базисом.

— Исполнение роли поборников прогрессивного развития заставляло социа­листических теоретиков решать как общетеоретические вопросы, так и конкретные практически-политические задачи по переходу к новому общественному строю. Объяснение истории и общества они видели не в природе человека, не в имманент­ных законах мирового духа, а в развитии производительных сил, в степени власти человека над природой.

— Русский марксистский социализм ставил масштабные задачи по измене­нию общества и человека. Развитие личностных начал выступало целевой установ­кой в становлении нового общественного строя, в основу которого предполагалось положить производство, организованное на коллективистских началах. Отсюда вы­текали такие черты социалистического уклада, как общественная собственность на средства труда, классовое равенство, распределение продуктов трудовой деятель­ности, соответствующее трудовому вкладу каждого человека. Новое общество вос­принималось отдельными русскими марксистами как единое предприятие, функци­онирующее на основании принципов научной организации труда.

— Технология реализации социалистической модели политических измене­ний непосредственно проистекает из анализа таких основополагающих для марк­сизма категорий, как «классы» и «классовая борьба». Большинство социал-демо­кратов разделяли и отстаивали в полемике с оппонентами тезис о том, что классо­вая борьба завершается социалистической революцией и диктатурой пролетариата, которая в свою очередь открывает путь к строительству социализма.

— В качестве общего знаменателя характеризуется тезис о пролетариате и его роли в истории. Пролетариат воспринимался русскими марксистами как един­ственный представитель прогрессивных устремлений в обществе. Для устранения основного противоречия капиталистического общества пролетариату предписыва­лось овладеть политической властью, научиться управлять и производством и го-

сударством. Общетеоретическая и сущностная установка российских социал-демо­кратов на построение нового социалистического строя логически требовала от них уделять пристальное внимание обоснованию путей продвижения к социализму: классовой борьбе, революции, диктатуре пролетариата и народовластию.

— Народовластие трактовалось русскими марксистами как верховенство на­рода, его суверенность как субъекта власти. После революции государство должно было превратиться из органа, стоящего над обществом, в орган, всецело ему под­чиненный. Решающая роль в управлении должна была перейти к выборным пред­ставителям преобразованного общества; при этом все чиновники, выполняющие необходимые государственные функции по поручению общества, становятся «слу­гами народа». При социализме политический процесс сохраняется; политические отношения и институты продолжают оставаться действенными.

— Потребность в государстве определяется, с одной стороны, степенью со­противления отстраненных от власти классов, с другой стороны, необходимостью окончательно урегулирования производственных отношений в соответствии с но­выми политическими принципами. В ходе строительства нового, коммунистиче­ского, общества роль и значимость государства должна радикально изменяться. По мере вовлечения населения в управление постепенно отпадает необходимость в особом сословии управленцев.

— Немарксистский социализм и немарксистская (неонародническая) социа­листическая модель политических изменений пользовались в начале XX в. опреде­ленной популярностью. Адепты неонароднического социализма позиционировали свое мировоззрение как альтернативное марксизму, хотя и признавали при этом поло­жительное значение отдельных методологических элементов марксистской теории.

— Представители нового поколения народников разделяли убежденность сво­их предшественников в том, что России уготован особый путь исторического разви­тия. Они пытались сформулировать такие теоретические положения, в которых от­ражались бы особенности развития России. В то же самое время они не считали себя изолированными от общеевропейского интеллектуального политического движения.

— Обосновывая идею целостности и плюралистичное™ исторического про­цесса, неонародники предлагали взять ценные зерна из самых разных социологи­ческих теорий: классического позитивизма, неокантианства, русской субъективной школы, эмпириокритицизма, ницшеанства и марксизма. Признавая значение тео­рии Маркса для понимания современности, неонародники выступали резко против догматизма марксистской мысли.

— Неонародническая модель политических изменений была сродни ревизи­онизму — явлению, которое возникло внутри западноевропейской социал-демо­кратии. Немарксистский социализм ставил перед собой двойную задачу пересмо­тра устоявшихся политических доктрин — традиционной народнической, так и марксистской.

— Концепция «конструктивного социализма», представленная в неонарод­ничестве, непосредственно соотносится с идеей гражданского общества, что в зна­чительной степени свидетельствует о сближении российского немарксистского со­циализма с либерализмом.

— В этом смысле неонародничесая концепция «конструктивного социализ­ма» непосредственно соотносилась с идеей гражданского общества, что в значи­тельной степени демонстрировало сближение российского немарксистского социа­лизма с либерализмом.

— В целом социалистическая модель политических изменений в самом ттти- роком смысле представляла собой один из проектов в общем русле разрешения фундаментальных противоречий между государством, обществом и индивидом. От решения проблемы взаимоотношения и взаимодействия государства и общества за­висели не только социальный идеал, формулируемый в программных документах большинства политических партий и движений, не только собственно политиче­ская составляющая этого идеала, но и характер непосредственного движения в сто­рону реализации идеала, т. е. практическая политика.