Мера рациональности

Всякая коллективная и индивидуальная политическая деятельность несёт в себе как рациональные[707], разумные, осмысленные, осознанные, логичные элементы, так и внерациональные.

Так, В. А. Лекторский пишет: «Конечно, рациональное и внерациональное всегда будут в человеческой деятельности. (Я бы всё-таки не смешивал рациональное и иррациональное. Иррациональное - это нечто враждебное рациональному. Внерациональное - просто отличное от рационального, но не враждебно ему). Второе не менее важно, чем первое. О глобальной рационализации всего и вся не может быть и речи. В жизни много хороших вещей, которые не являются и не могут быть чем-то чисто рациональным (любовь, например). Речь идёт не о вытеснении внерационального рациональным, а о том, что без сохранения возможности рационального контроля над деятельностью и какого- то порядка в отношениях между людьми и между человечеством и природой человек не имеет будущего. Сегодня на повестке дня именно этот вопрос»[708].

Оппозиция иррационализм-рационализм является едва ли не основной в истории философии. Развернувшаяся здесь дискуссия по проблеме рациональности привела в своё время к формированию целых философских школ и направлений, в частности, классического рационализма XVII-XVIII веков, противостоящего не только средневековой схоластике, религиозному догматизму, всякому иррационализму вообще, но и сенсуализму (эмпиризму) нового времени. Проблема рациональности рассматривалась такими философами первой половины ХХ столетия, как А.

В начале ХХ века М. Вебер возрастание рациональности положил в основу классификации своих идеальных типов социального действия (выделил реактивно-подражательное, традиционное, аффективное, ценностно-рациональное и целерациональное социальное действие) и идеальных типов общества (выделил традиционное и индустриальное общество), а К. Юнг - в основу классификации психологических типов людей (выделил у них рациональные и иррациональные психические функции). Мера рациональности составляет существенную характеристику различий таких глобальных типов культуры, каковым являются культуры Запада, Востока и России, о чем говорили, например, многие участники «круглого стола», проведенного в 1992 году в теоретическом клубе «Свободное слово» при Союзе кинематографистов России1. Мера рациональности составляет определяющую характеристику выделенных нами видов (типов) политической культуры2.

Сама же рациональность, как заметил В. С. Швырев, должна быть понята достаточно широко, в русле лучшей философской традиции. Её надо освободить от имеющихся ограничений, перестать сводить лишь к научному познанию , к способности эффективного решения задач. Более того, она не может быть сведена и к знанию вообще. По К. Хюбнеру (Hubner) «рациональность выступает всегда в одинаковой форме, а именно: семантически - как тождественное фиксирование правил определенного смыслового содержания lt;...gt;, эмпирически - как применение всегда одинаковых правил объяснения lt;...gt;, логикооперативно - как применение расчета (калькуляции) lt;...gt;, нормативно - как сведение целей и норм к другим целям и нормам. lt;..gt; Рациональность, следовательно, есть нечто формальное. Оно относится только к уже положенному содержанию, например, к содержанию науки или содержанию мифа»4. Г. Ленк (Lenk) насчитывает двадцать одно значение термина «рациональность»[709].

Рациональность - это рассудочное и разумное (осознанное, осмысленное, логичное) в образе жизни и деятельности людей (причем не только познавательной, но и практической деятельности).

Рациональная политическая деятельность - это сознаваемая, осмысленная, разумная, логичная деятельность. Её детерминируют преимущественно сознаваемые, осмысленные, разумные, логичные цели и ценностные ориентиры. Таковыми же преимущественно являются и используемые в ней ресурсы, в том числе средства и объекты (исходные материалы). Кроме того, она характеризуется доминированием в ней определённых элементов. Во-первых, нацеленных на миропонимание более или менее адекватных и глубинных (открывающих глубинные слои бытия) знаний. Во-вторых, морально-правовых норм, определяющих исходные ориентиры людей, ориентирующих их в мироотношениях друг с другом. В-третьих, программ, регулирующих реальное поведение (реальную деятельность) людей и ориентирующих их не только в предметном мире, но и в смысложизненных ценностях и идеалах.

Н. Ф. Реймерс и В. А. Шупер, «апеллирует не к разуму, а к чувствам»[712]. А ведь именно такая «слепая» стихия, пишет П. П. Гайденко, и получила в философии начиная с античности - характеристику «иррациональной». Согласно неокантианцам, сущее по своей природе иррационально, и только трансцендентальный субъект вносит в мир рациональное начало, оформляя хаотическое многообразие с помощью категорий рассудка или регулятивных идей разума. Бытие иррационально, и только субъект вносит в него смысл и порядок5. Иррациональную политическую деятельность детерминируют преимущественно несознаваемые, неосмысленные, неразумные, алогичные цели, ценностные ориентиры и установки-программы. Таковыми же преимущественно являются и используемые в ней ресурсы, в том числе средства и нередко объекты (исходные материалы). В ней доминируют эмоции, безволие, конформизм[713] осуществляющих её субъектов и контрсубъектов политики, а также неупорядоченность (неорганизованность) и коллективно-анонимное начало, то, что К. Юнг (Jung) называл «коллективным бессознательным»[714].

Заметим, что дифференциация видов политической деятельности на рациональную и внерациональную имеет определённые основания в психологии.

Согласно С. Л. Рубинштейну, «по существу, при изучении поведения человека приходится иметь дело с двумя видами собственно действий (в отличие от движений) - волевыми и импульсивными. Специфически человеческим видом является волевое действие, т. е. сознательный акт, направленный на осуществление определённой цели. Этим, конечно, не исключается наличие у человека рефлекторных, инстинктивных и импульсивных актов. Этим не исключается также и то, что сами волевые действия включают в себя более примитивно организованные действия и строятся на их основе. lt; ...gt; Основное отличие импульсивного действия от волевого заключается в отсутствии в первом и наличии во втором сознательного контроля. Импульсивное действие возникает по преимуществу тогда, когда влечение выключилось из инстинктивного действия, а волевое действие ещё не организовано или уже дезорганизовано. lt;. gt; Импульсивное действие - это аффективная разрядка. Оно связано с аффективным переживанием. Импульс, заключённый в исходном побуждении, в нём непосредственно и более или менее стремительно переходит в действие, не опосредованное предвидением его последствий, взвешиванием и оценкой его мотивов. Импульсивно-аффективным действием является страстная вспышка увлечённого или аффективный выпад раздражённого человека, который не в состоянии подвергнуть свой поступок контролю. lt;...gt; Аффективное действие-разрядка определяется не целью, а только причинами, его порождающими, и поводом,

3

его вызывающим» .

По Д. Н. Узнадзе импульсивное поведение «протекает под знаком полной зависимости от импульсов, вытекающих из сочетания условий внутренней и внешней среды - под знаком непосредственной и безусловной зависимости от актуальной ситуации, которая окружает субъекта в каждый данный момент.

шательства субъекта, сменяют друг друга, сами условия ситуации диктуют нам, что надо делать. lt;...gt; Словом, отдельные его этапы и моменты протекают как бы сами собой, без сознательного управления ими субъектом. Их, скорее, определяет та ситуация, в которой субъекту приходится разворачивать свои действия; иначе говоря, для импульсивного поведения характерно, во-первых, что его источником является актуальная потребность и, во-вторых, что оно определяется установкой, созданной актуальной ситуацией; импульсивное поведение начинается импульсом потребности и заканчивается актом её удовлетворения. Оно протекает, как правило, гладко и беспрепятственно. В отличие от импульсивного поведения, волевое поведение никогда не бывает реализацией актуального импульса, никогда не опирается на импульс актуальной              потребности;

в нём происходит объективация входящих в процесс активности моментов: "я" и поведения; оно «со стороны "я" заранее предусматривается, и его реализация зависит от "я". Более того, каким бы ни было сложным волевое поведение, оно является от начала до конца упорядоченным поведением. Его отдельные части, отдельные действия служат одной цели и постольку составляют одно целое поведение, в котором каждое из них занимает определённое место. В нём человек делает не то, к чему его принуждает его актуальная потребность, чего ему хочется сейчас, а то, что соответствует общим интересам его "я" и чего в данный момент, возможно, ему вовсе не хочется; субъект здесь заботится не об удовлетворении переживаемой в данный момент потребности, а стремится к удовлетворению, так сказать, "отвлечённой" потребности - потребности "я", и. актуальная ситуация, в которой субъект находится в данный момент, не имеет для него значения, поэтому установка, лежащая в основе волевого поведения, создаётся воображаемой или мыслимой ситуацией[715].

При этом объективация понимается как «специфический акт, обращающий включённый в цепь деятельности человека предмет или явление в специальный, самостоятельный объект его наблюдения». Она «обращает наличные объекты в предметы, на которых мы концентрируем наше внимание, или, говоря точнее, которые мы объективируем». Она обращает отдельные звенья поведения «в самостоятельный, независимый предмет, на который направляются усилия наших познавательных функций». Это - специфически человеческий акт. Это акт, который «является специфическим состоянием, свойственным человеку, состоянием, которого лишено животное и на котором по существу строится всё преимущество человека над этим последним, строится возможность нашего логического мышления»[716].

Близким к различению импульсивного и волевого поведения является различение психологами деятельности, или поведения, в том числе политической деятельности, на две формы: непроизвольную и произвольную. Непроизвольная деятельность - это деятельность, независимая от воли её субъектов и контр

субъектов. Произвольная деятельность - это деятельность, зависимая от воли её субъектов и контрсубъектов[717]. Кроме того, деятельность может иметь, как отмечает Д. Н. Узнадзе, либо форму экстерогенной деятельности, либо форму интрогенной деятельности. В первом случае она стоит в одном ряду с такими формами поведения, как потребление, обслуживание, уход, труд, любознательность, занятие, тогда как во втором случае - с эстетическим наслаждением, художественным творчеством, игрой, спортом, развлечением. В первом случае она «получает импульс как бы извне (от предмета) и направляется установкой, определённой извне», тогда как во втором случае она «определяется уже не извне, а исходит из внутреннего импульса и направляется не установкой, первично формирующейся в процессе самого поведения, а установкой, фиксированной в прошлом субъекта»2.

К рациональным видам политической деятельности можно отнести ценностно-рациональную, целерациональную и рационально-нормативную политическую деятельность. Ценностно-рациональная политическая деятельность основана на сознательной вере в ценность этой деятельности, взятой независимо от её успеха или неуспеха, целерациональная политическая деятельность - на рациональных целях, направленных на успех как критерий рациональности , а рационально-нормативная - на знаниях и нормах права. К более или менее рациональной форме политической деятельности можно отнести, например, деятельность (поведение) так называемого «мыслящего избирателя». Это - избиратель, который голосует, ориентируясь на определённую, значимую для него и других людей проблему4, использует эвристические принципы для решения «загадки Саймона» о том, как принять рациональное решение «при ограниченной информации и возможности анализа»[718], что, как правило, характерно для электоральной политической ситуации. «Мыслящий избиратель» - это избиратель, который действительно размышляет о партиях, кандидатах и политических проблемах, вкладывая свой голос в коллективное благо на основе дорогостоящей и неполной информации и в условиях неопределённое™6.

К внерациональным видам политической деятельности можно отнести импульсивную, стереотипную, подражательную (имитационную), суггестивную, аффективную, принудительную и агрессивную политическую деятельность, а также игровую, театрализованную, мифологизированную, теологизированную и идеологизированную политическую деятельность.

Импульсивная политическая деятельность - это деятельность, представляющая собой неупорядоченную совокупность ответных реакций субъектов и контрсубъектов политики, вызванных импульсами политической системы или её отдельных элементов. Политическая деятельность значительной части населения нашей страны, как и населения многих других стран, в том числе видных политиков, во многих отношениях проявляет себя не как рациональная, или волевая, а как иррациональная, в частности, импульсивная. Вспомним, например, заседания съездов народных депутатов и Верховных Советов СССР и РСФСР в конце 1990-х годов, в частности, эпизоды заседаний Верховного Совета РСФСР в середине сентября 1990 года по поводу якобы «несвоевременного» предоставления Б. Н. Ельцину времени на Центральном телевидении для его «обращения к народу» или готовящегося «заговора военных» по захвату ими столицы, а также предоставления М. С. Горбачёву чрезвычайных полномочий якобы для «роспуска российского парламента и попрания суверенитета России».

Стереотипная политическая деятельность - это деятельность, основанная на поведенческих стереотипах, в том числе умениях, навыках и привычках, а также традициях, обычаях, моде, обрядах и ритуалах[719].

В современной науке существуют следующие определения этих стереотипов. «Умение - возможность эффективно выполнять действие (деятельность) в соответствии с целями и условиями, в которых приходится действовать; оно, в отличие от навыков, может образовываться и без специального упражнения в выполнении какого-нибудь действия. В этих случаях оно опирается на знания и навыки, приобретённые раньше, при выполнени действий, только сходных с данным[720]. Умение, в отличие навыков, «предполагает такую меру освоения, когда для правильного выполнения действия ещё необходим в большей или меньшей степени развёрнутый сознательный самоконтроль»[721]. «Навыки, таким образом, это автоматизированные компоненты сознательного действия человека, которые вырабатываются в процессе его выполнения и входят в любую форму деятельности её необходимой составной частью; навык возникает как сознательно автоматизированное действие и затем функционирует как автоматизированный способ выполнения действия. lt;. gt; Навыки образуются посредством упражнения. lt;...gt; От навыков в собственном смысле слова надо отличать привычки. Как и навыки, привычки являются автоматизированными действиями: в этом их общность. Различие между ними заключается в том, что навык это лишь умение, способность произвести то или иное действие без особого контроля сознания; привычка же включает потребность произвести соответствующее действие»4. «Привычка - сформировавшееся действие, выполнение которого при определённых обстоятельствах стало потребностью человека.;

привычка формируется на основе навыка»[722]. В современной науке традиции понимаются как механизм воспроизводства социальных институтов и норм, при которых поддержание последних обосновывается, узаконивается самим фактом их существования в прошлом (Ю. А. Левада). Они представляют часть социального и культурного наследия, передающегося от поколения к поколению и сохраняющегося в определённых сообществах в течение длительного времени. В качестве традиций выступают те или иные общественные установления, нормы поведения, ценности, идеи, обычаи, обряды[723]. Традиции безличны. Человек реагирует здесь не на личность, а на принятые в данном сообществе нормы. Политические традиции могут исключить или значительно упростить политический выбор субъектов и контрсубъектов политической деятельности, обеспечить скорость её осуществления и её предсказуемость. Там, где они сильны, многие вопросы определены довольно точно. Вместо того, чтобы обосновывать и защищать свою позицию в выборе той или иной альтернативы, эти субъекты и контрсубъекты часто отделываются простым ответом - «по традиции». В этом случае у них возникает чувство принадлежности к сообществу или какой-то его части, удовлетворяющее одну из наиболее фундаментальных п отребностей (в частности, принадлежности к чему-либо или кому-либо). Традиции, возможно, лучше всего воздействуют на те субъекты и контрсубъекты политической деятельности, которые мотивированы защищённостью и принадлежностью, а не компетентностью, уважением и успехом[724]. С особой силой традиция возрождается в кризисные периоды, потому что действующие силы в политике ищут точки отсчёта и ссылки, пытаясь решить новые проблемы. Обращение к традиции может в этом случаи либо придать им дополнительные силы для разрешения кризиса, либо, наоборот, дезориентировать их, если они просто накинут на себя одежды прошлого4. Если политический обычай - это длительный массовый стандарт политического поведения, то политическая мода - его кратковременный (непродолжительный) массовый стандарт. Политический же ритуал представляет собой фиксацию установленного способа политической деятельности, канонизированную церемонию (процедуру) определённого политического поведения, или, говоря словами А. Валлона, «наглядное изображение дейст- 6

вия» того или иного участника политического процесса .

Примером стереотипной политической деятельности является участие значительной части избирателей в политических выборах и голосование за определённого кандидата или определённую партию исключительно по привычке. Эти избиратели, как правило, не утруждают себя размышлениями на данную тему, так как не видят здесь для себя никакой проблемы. Для многих из них само участие в голосовании и выбор кандидата или партии является автоматическим следствием стабильной установки на избранную партию, а вовсе не результатом решения, основанного на размышлении[725].

Разновидностью стереотипной политической деятельности является и выделенная М. Вебером традиционная деятельность, основанная на привычке, которая «подобно чисто реактивному подражанию., находится на самой границе, а часто даже за пределами того, что может быть названо "осмысленно" ориентированным действием. Ведь часто это только автоматическая реакция на привычное раздражение в направлении некогда усвоенной установки. Большая часть привычного повседневного поведения людей близка данному типу, занимающему определённое место в систематизации поведения не только в качестве пограничного случая, но и потому, что верность привычке может быть здесь осознана различным образом и в различной степени»[726]. К стереотипной деятельности можно отнести и ритуально-обрядовую политическую деятельность.

Подражательная (имитационная ) политическая деятельность - это деятельность, основанная на имитации, или подражании. «Подражание направлено на воспроизведение индивидом определённых внешних черт и образцов поведения, манер, действий, поступков, которые характеризуются и сопровождаются при этом определённой эмоциональной и рациональной направленно-

4

стью» .

Разновидностью подражательной (имитационной) и импульсивной деятельности является выделенная М. Вебером реактивно-подражательная деятельность[727], форму которой может принять и политическая деятельность. Поэтому можно говорить о реактивно-подражательной политической деятельности как разновидности имитационной и импульсивной политической деятельности. Реактивно-подражательная политическая деятельность - это неупорядоченная совокупность основанных на подражании ответных реакций субъектов и контрсубъектов политики на импульсы политической системы или её отдельных элементов.

Суггестивная политическая деятельность - это деятельность, основанная на суггестии, или внушении, которое необходимо отличать как от подражания[728], так и от убеждения. Как отмечает Д. Н. Узнадзе, суггестивное, или внушённое, поведение - это поведение, при котором «человек действует не согласно своей актуальной потребности, не по собственной воле, а под чужим влиянием и в то же время имеет такое переживание, будто он действует по своему желанию, а не по чужому импульсу; в случае внушения непосредственному влиянию подвергаются не действия субъекта, а его личность, которая видоизменяется так, что возникает стремление, готовность - установка - выполнения актов определённого поведения. И когда субъект выполняет эти акты, он реализует свою собственную установку, а не чужой приказ. Понятно, что и переживание у него именно таково»[729]. Согласно В. М. Бехтереву, «внушение есть один из способов влияния одних лиц на другие, которое может происходить как намеренно, так и ненамеренно со стороны влияющего лица и которое может осуществляться иногда совершенно незаметно для человека, воспринимающего внушение, иногда же оно происходит с ведома и при более или менее ясном его сознании»[730]. Внушение, как правило, носит, «за исключением отдельных случаев гипноза и телепатической связи, вербальный характер, т. е. осуществляется посредством речевого сообщения. Особенностью внушения, в отличие от убеждения, является его адресованность не к логике и разуму личности, не к её готовности мыслить и рассуждать, а к её готовности получать распоряжение, инструкцию к действию. Естественно поэтому, что внушение не нуждается в системе логических доказательств и глубоком осознании смысла сообщаемой информации»[731]. Об этом же, по сути, пишет и В. М. Бехтерев, на которого ссылается Б. Д. Па- рыгин: «Внушение действует путём непосредственного прививания психических состояний, т. е. идей, чувствований и ощущений, не требуя вообще ника-

4

ких доказательств и не нуждаясь в логике» .

Аффективная политическая деятельность - это деятельность, основанная на эмоциях или актуальных аффектах и чувствах. Она, как и традиционная политическая деятельность, «находится на границе и часто за пределами того, что "осмысленно", осознанно ориентировано»[732]. Как правило, она во многом (прежде всего, своей неупорядоченностью) напоминает импульсивную деятельность, но, в отличие от неё, вызывается эмоциями её субъектов и контрсубъектов, которые опосредствуют собой импульсы, исходящие от политической системы или её отдельных элементов.

Ярким примером аффективной политической деятельности является деятельность, основанная на так называемом революционном неврозе. Как отмечают А. И. Кравченко, К. И. Скуратович и Е. Мещанинова, революционный невроз - это специфический тип аффективного поведения, предпринимаемый разъярённой толпой во время вооружённого восстания по отношению к тем одиночкам, которых она считает виновными в ухудшении своего социального положения. При этом исследователи опираются на исследования поведения масс и отдельных личностей в эпоху Великой французской революции 17891799 гг., опубликованные в 1906 году французскими учёными О. Кабанесом и Л. Нассом. Данная форма безрассудного коллективного поведения не предполагает наличия рефлексии, глубокого размышления, рациональных мотивов. Действия разъярённой толпы инстинктивны, причём происходят на уровне низших животных инстинктов. Одним из таких инстинктов, который руководит в этом случае революционной толпой, выступает страх, охватывающий людей, добровольно лишившихся социальной организации, ценностных ориентаций и предоставленных неизвестности. Падение интеллектуального уровня поведения, эмоциональные крайности, освобождение низменных потребностей и патологических влечений, садизм и массовая истерия являются неотъемлемыми спутниками такого поведения. Революционный невроз вносит беспорядочное смятение не только в души отдельных людей, но и в состояние целых обществ. В результате общество оказывается во власти стихийных, не поддающихся никакому контролю порывов и побуждений. Озверевшей толпой овладевает беспредельная распущенность и разнузданность нравов. Благодаря влиянию численности возбуждение и гнев толпы в короткое время переходят в настоящее бешенство, когда толпа доходит до самых ужасных преступлений. Революционный невроз наблюдается при одинаковых обстоятельствах и вызывается одинаковыми причинами каждый раз, когда какой-нибудь народ под влиянием исторических условий оказывается в безвыходном положении. Он подобен универсальноисторическому закону, действие которого можно обнаружить в самые разные эпохи и у самых разных народов (например, в Древнем Риме, в независимых городах-республиках Италии эпохи Возрождения, в Англии, Нидерландах, во Франции и России). Анализируя психопатологические элементы, управляющие французским обществом в 1785-1793 гг., О. Кабанес и Л. Насс приходят к выводу, что в сущности человек властвует над ходом революционных событий только фиктивно, он лишь переживает события, не имея реальной возможности ими управлять. Индивид отчуждён от политического хода вещей, а ему кажется, что он господствует над миром. Любая катастрофа, паника, бедствие представляют собой калейдоскоп случайностей, а не логическую последовательность поступков и команд. Никто никем не руководит, хотя функционируют многочисленные штабы, комиссии, отряды. На самом деле событиями руководит не партия, группа заговорщиков или мятежный штаб, а страх, который овладевает толпой, а также чувство вседозволенности. События складываются таким образом, что потом уже ничего нельзя изменить: кому-то отрубили голову, и её уже не оживишь; где-то имущество родового гнезда или дворцового комплекса растащили по своим лачугам либо спалила бесчинствующая толпа. Что-то безвозвратно утрачено, кто-то безвинно пострадал, кто-то был убит. Источником информации часто служат слухи: ещё десятерых расстреляли, на центральной площади кого-то вчера повесили, а в лесах разбойники поедают людей. В числе проявлений революционного невроза О. Кабанес и Л. Насс называют также подчинение законов и правосудия грубой силе, телесные наказания, насилие, смертная казнь, рост числа самоубийств, презрение к жизни и смерти. При этом революционный невроз может сопровождаться «любовным отчаянием», когда любовь становится сильной и увлекательной, но ведёт к крайностям - как к величайшим низостям, так и к высочайшим и самоотверженным подвигам1.

Принудительная политическая деятельность - это деятельность, основанная на принуждении. Иначе говоря, это есть деятельность, в основе которой лежит физическое и/или психическое воздействие тех или иных субъектов политики на своих политических контрсубъектов, осуществляющих данную деятельность. Такое воздействие осуществляется субъектами политики для того, чтобы подчинить себе своих политических контрсубъектов, заставить (принудить) их выполнить предъявляемые к ним требования вопреки их воле, несмотря даже на их сопротивление, которое, в случае его проявления ими, подавляется всеми имеющимися в распоряжении субъектов политики средствами. Принуждение может иметь форму физического насилия. Например, применение вооружённой силы Президентом РСФСР Б. Н. Ельциным и частью депутатов Верховного Совета РСФСР в октябре 1993 год; или применение военной силы США и их союзниками в отношении Югославии в 1999 году и Ирака в 2003 году. Принуждение может иметь форму психического насилия. Например, многочисленные эпизоды заседаний съездов народных депутатов и Верховного Совета РСФСР в 1990-1993 гг., когда депутаты на основании принятого ими порядка принуждались к принятию необходимых Б. Н. Ельцину решений с помощью так называемого «поименного голосования»; или использование государствами психического давления в своей внешнеполитической деятельности, включая угрозы применения военной силы (например, ситуация в США и Ираном в последние годы). Принуждение может иметь форму одновременно и физического, и психического насилия. В любом из этих случаев оно считается и переживается испытывающими его людьми как нелегитимное и несправедливое, а также вредное для них, ущемляющее и оскорбляющее их достоинство. Политическое принуждение может иметь также форму закона, постановления, приказа, распоряжения, команды, может подкрепляться угрозой применения наказания, негативных санкций. В некоторых случаях, в том числе в случаях применения его органами государственной власти, оно может иметь определённую легитимность. Во-первых, когда оно учитывает не только обязанности, но и права человека. Во-вторых, когда оно является всеобщим, единым для всех. В-третьих, когда его вид и мера строго определены правовыми нормами, когда оно осуществляется в рамках установленных законом процессуальных форм и процедур, нормативно регламентировано по содержанию, пределам и условиям применения. Применение политического принуждения, в том числе во многих случаях и легитимного государственного принуждения, может иметь разрушительные политические и иные последствия. В частности, оно культивирует в политике «авторитет подавления», ограничивает свободу участвующих в ней людей, ставит их в положение, в котором у них нет иного выбора, кроме предложенного и навязанного им варианта деятельности. Оно подавляет их интересы и мотивы, обезличивает их, обостряет их сопротивление. Тем самым политическое принуждение создаёт антагонистические отношения между теми, кто его применяет, и теми, в отношении кого оно применяется.

Д. Н. Узнадзе пишет: «Есть и такие случаи деятельности, когда мы не имеем дела ни с импульсивным, ни с волевым поведениями, ни с внушением. Во всех этих случаях активности субъективно имеется хотя бы одно общее - во

всех трёх случаях переживание субъекта таково, будто он действует согласно своему желанию, делает то, чего хочется ему самому, а не кому-то другому. Однако не всякая деятельность человека сопровождается таким переживанием, бывают случаи, когда мы испытываем принуждение: мы действуем, делаем что- то, но при этом чувствуем, что выполняем в этом случае чужую волю, что по своему желанию мы бы не взялись за это дело. Здесь подразумеваются все те случаи, когда мы выполняем идущие извне требования и знаем, что эти требования навязаны извне. Примером этого служат: а) команда, выполняемая солдатом; б) закон, или правило, в основе которого лежит авторитет государства или какой-либо организации и исполнение которого обязательно; в) приказ, который хочешь-не хочешь, а выполнить надо (приказ старшего по отношению к младшему); здесь основное - принудительность: человек делает то, что ему диктуют; здесь субъект переживает свою деятельность как навязанную кем-то, принудительную, а не как собственную активность; субъект, хотя и по принуждению, в конце концов, всё же сам берёт на себя порученное дело, всё же приемлет его. Следовательно, это дело выполняет всё же он, и постольку оно является его делом»[733].

Профессор Мэрилендского университета в США Тед Роберт Гарр (Gurr) считает, что использование принуждения для контроля над недовольными людьми и поддержания стабильных паттернов социального действия имеет сложные и потенциально саморазрушительные последствия. Как политические элиты, так и диссиденты могут наилучшим образом создавать и удерживать для себя длительную поддержку, обеспечивая своих последователей паттернами действий, имеющими предсказуемо вознаграждающие последствия. Режимы могут сводить до минимума поддержку диссидентов и каналировать политическое недовольство на конструктивные или, по меньшей мере, недеструктивные цели в той мере, в какой они предлагают стабильные, эффективные институциональные альтернативы насильственным разногласиям. Однако если режимы изначально полагаются на силу, то диссиденты могут расширить масштабы своей поддержки и её эффективность, создавая для своих последователей такие вознаграждающие паттерны действия, которые режимам не удаётся обеспечивать. При заданном наличии политизированного недовольства величина и формы политического насилия изменяются с изменением баланса институциональной поддержки между режимом и диссидентскими организациями. При этом необходимо учитывать, что политическое насилие является эпизодическим в истории наиболее организованных политических сообществ и хроническим во многих других обществах. Ни одна страна современного мира не была избавлена от него на протяжении более чем одного поколения. Однако оно не является неотвратимым выражением человеческой природы или неизбежным следствием самого существования политической общности. Оно представляет собой специфический род отклика на особые условия социального бытия. Для применения насилия, биологически присущего людям, выступают не их потребности, а те возможности, которыми они располагают. Предрасположенность к политическому насилию зависит от того, насколько глубоко общество нарушает экс- пектации (ожидания, надежды) людей относительно целей и средств их действий - в том смысле, в каком они ожидают этого от своего общества. Гражданское насилие вспыхивает в любом типе политической общности. С наибольшей силой оно вспыхивает в тех обществах, которые полагаются на подавление, для того, чтобы поддержать порядок, вместо того, чтобы обеспечить адекватные паттерны ценностно-удовлетворяющего действия. Использование насилия для обслуживания любой коллективной цели имеет тенденцию вызывать антагонизм и увеличивать сопротивление тех, против кого оно направлено, - этот принцип применим к политическим элитам, равно как и к тем, кто им противостоит. И напротив, если неудовлетворённые люди получают в своё распоряжение конструктивные средства для достижения своих социальных и материальных целей, лишь немногие из них прибегнут к насилию. Вероятно, только те, кто уже разъярён, предпочтут насилие, несмотря на доступность эффективных ненасильственных средств удовлетворения своих эксплектаций (ожиданий, на- дежд)[734].

При этом, как пишет А. Налчаджян, насилием следует считать ту разновидность агрессии, которая имеет социальный характер, т. е. направлена на другие человеческие индивиды и их группы, вплоть до больших групп - этносов, наций, обществ. Насилие - это такое агрессивное действие физического или психологического характера, которое нежелательно для жертвы, считается незаконным не только в юридическом, но в психологическом и нравственном смысле. Это нелегитимное и несправедливое требование, предъявляемое к человеку или группе. Это такое требование, которое с точки зрения человека, к которому оно предъявляется, считается для него вредным. Чтобы добиться своей цели, агрессор прибегает к дополнительным физическим или психологическим мерам оказания давления. Он заставляет другого человека или группу людей выполнить своё требование. Насилие над человеком имеет место во всех случаях, когда в его действиях, идущих навстречу требованиям агрессора, нет добровольного начала, внутренней и положительной мотивации. Насилием является и такое требование, которое формально законно, но предъявляется в агрессивной, оскорбительной форме. Во всех случаях, когда людей заставляют делать что-то против их воли, мы имеем дело с насилием. Оно необходимо, когда имеют дело с преступниками, которые действуют как насильники. Но во многих других случаях насилие излишне и вредно. Физическое насилие осуществляется в форме неприятного, болевого физического воздействия: побои, нанесение ран, наказание электрическими ударами, холодные воздействия и т. п. Психологическое насилие осуществляется самыми разными способами. Это угрозы, в том числе угрозы будущим физическим воздействием, оскорбление и унижение достоинства, несправедливость, недооценка личности и её достижений, другие формы дискриминации, ругательства, приписывание негативных стереотипов и ярлыков, атрибуция различных болезней и таких психических черт, которые считаются позорными. Это обзывание взрослого и нормального человека такими словами, которые обычно характеризуют маленьких детей и животных, в том числе ласковые слова, но оскорбительные для взрослого и зрелого человека[735].

Заметим также, что неслучайно многими теоретиками и практиками политики «насилие, война, грабёж, разбой и т. д. объявлялись движущей силой истории» . К. Маркс и Ф. Энгельс констатировали, что «в действительной истории большую роль играют завоевание, порабощение, разбой, одним словом насилие», которое «является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым» . В конце концов, сами авторы «Манифеста Коммунистической партии» стали придерживаться этой же точки зрения. Они неоправданно резко, но «открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путём насильственного ниспровержения всего существующего общественного

4

строя» , а их мнимые и реальные последователи, как и многие другие политики, к сожалению, шли или идут этим путём.

Агрессивная политическая деятельность - деятельность, которая проявляется в форме агрессии[736], т. е. в форме особого способа реагирования на различные проблемы, неблагоприятные, препятствующие достижению цели факторы, возникающие в жизненной или политической ситуации и вызывающие стресс, фрустрацию[737] и тому подобные состояния у субъектов и контрсубъектов политики. Такая деятельность характеризуется демонстрацией субъектами политики превосходства в силе или применением ими силы по отношению к своим политическим контрсубъектам или каким-либо политическим и неполитическим (экономическим, культурным) объектам, которым они стремятся причинить определённый ущерб или вред. Предпосылками политической агрессии субъектов и контрсубъектов политики могут быть различные факторы их жизненной ситуации: телесные (биотические), ментальные, духовные, социальные, вещные, экономические, политические. Однако действительным источником политической агрессии тех или иных субъектов политики в первую очередь являются такие действия и высказывания их политических контрсубъектов, представителей органов и учреждений государственной власти, которые воспринимаются и рассматриваются субъектами политики как преднамеренные, несправедливые, угрожающие нанести или наносящие им ущерб.

В политике необходимо различать: 1) физическую агрессию - использование субъектами политики физической силы против своих политических контрсубъектов или объектов; 2) вербальную агрессию - выражение негативных чувств как через форму (ссора, крик, визг), так и через содержание вербальных реакций (угроза, проклятье, ругань); 3) прямую агрессию, непосредственно направленную против своих политических контрсубъектов или объектов; 4) косвенную агрессию - действия, которые окольным путём направлены на политические контрсубъекты или объекты (злобные сплетни и шутки) и характеризуются ненаправленностью и неупорядоченностью (взрывы ярости, проявляющиеся в крике, топанье ногами, битьё кулаками по столу); 5) инструментальную агрессию, являющуюся средством достижения какой-либо цели; 6) враждебную агрессию, выражающуюся в действиях, имеющих целью причинения вреда своим политическим контрсубъектам или объектам; 7) аутоагрессию, проявляющуюся в самообвинении, самоунижении, нанесении себе телесных повреждений вплоть до самоубийства; 8) альтруистическую агрессию, имеющую цель защиты других от чьих-то агрессивных действий. Проявления политической агрессии могут варьироваться от демонстрации неприязни и недоброжелательства до словесных оскорблений («вербальная агрессия») и применения грубой физической силы («физическая агрессия»). Агрессия может проявляться как во внутриполитической, так и внешнеполитической деятельности. В международном праве агрессией считают «применение вооружённой силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства»[738]. Политическая агрессия может проявляться в глобальных масштабах. Так, каждое десятилетие в мире ведётся около 50 войн, почти все - на территории тех стран, в которых в наибольшей степени люди страдают от нищеты, болезней и множества других проблем.

З.              Фрейд (Freund, 1930) писал, что человек обладает врождённым инстинктом агрессии, которая может быть направлена им как внутрь, на самого себя, приводя его к саморазрушению, так и наружу, на других людей. Многие другие исследователи (например, Potegal, Knutson, 1994; Lorenz, 1966, 1974) также считают, что источником агрессии являются врождённые тенденции, роднящие людей с животными. Социобиологи (Buss, 1996; Buss, Kenrick, 1998) утверждают, что агрессию людей можно объяснить с позиций эволюционного подхода. Частично соглашаясь с ними, социальные психологи считают, что человеческая агрессия оказывается более сложной, принимает иные формы, чем агрессия животных, что она часто происходит в чрезвычайно различных социальных контекстах, находящихся под влиянием различных социальных норм. Тем не менее, проведённые исследования показали, что на физическую агрессию влияют мужской половой гормон тестостерон, низкое содержание сахара в крови, различные паттерны мозговой активности (Harmon-Jones, Allen, 1998), определённые генетические компоненты (Miles, Carey, 1997), благодаря наличию которых у человека может сохраняться склонность к агрессии на протяжении всей его жизни. Необихевиористы (Дж. Доллард, Н. Миллер, А. Бандура, Л. Берковитц) рассматривают агрессию как следствие фрустраций, претерпеваемых людьми в процессе «социального научения». Интеракционисты (Д. Кэмпбелл, М. Шериф) как следствие объективного «конфликта целей» людей. Когнитивисты (Л. Фестингер, Г. Тэшвел) - как результат «диссонансов» и «несоответствий» в познавательной сфере человека. Агрессия может быть вызвана внутренним (психическим) состоянием человека (Averill, 1983), нападением со стороны других людей (Strauss, Gelles, Steinmetz, 1981), фрустрацией - возникновением препятствий или блокированием возможностей на пути к достижению цели (Dollard, Doob, Miller, Mower, Sears, 1939; Hoviand, Sears, 1940; Barker, Dembo, Lewin, 1941; Houston, Kelly, 1989; Geen, 1998). Она может быть вызвана желанием мести (Taylor, 1992), соперничеством (Deutsch, 1993; Anderson, Morrow, 1995), искажённой или допускающей двоякое толкование информацией о чьих- либо намерениях в отношении воспринимающих её людей (Dodge, 1986; Dodge, Coie, 1987; Graham, Hudley, Williams, 1992). Она может быть вызвана подражанием (Bandura, Rous, 1961), её поощрительным подкреплением (Geen, Pigg, 1970), наблюдением её проявлений, существующими социальными нормами (Huesmann, Guerra, 1997), средствами массовой информации, особенно телевидением, демонстрирующим акты агрессии (Berkowitz, 1974, 1984; Huesmann, 1988; Friedrich-Cofer, Huston, 1986; Bushman, Geen, 1990; Bushman, 1995, Huesmann, Moise, Podolski, 1997)[739].

Политическая игра, т. е. игровая политическая деятельность, занимает важное место в политике. Без неё не обходится, как правило, ни одна политическая кампания. Й. Хейзинга, например, отмечает: «Вряд ли следует доказывать, что игровой фактор английской парламентской жизни не только в дискуссиях и в традиционных формах собрания, но и связан со всей системой выборов. Ещё более игровой элемент очевиден в американских политических нравах. Ещё задолго до того, как двухпартийная система в Соединённых Штатах приняла характер двух teams (спортивных команд), чьё политическое различие для постороннего едва ли уловимо, предвыборная пропаганда здесь полностью вылилась в форму больших национальных игр»[740].

Политическую игру можно отнести к интрогенным формам деятельности. Как пишет Д. Н. Узнадзе, «игра должна быть отнесена к категории интрогенно- го поведения человека, внутренние силы которого в процессе игры активизируются к действию не под актуальным давлением какой-либо содержательной ("вещной") потребности, а под собственным внутренним импульсом. Предмет, помимо которого невозможна никакая активность, избирается не внешней потребностью, а внутренними предуготовленными к активности силами. Следовательно, игру надо считать не экстерогенной, а скорее интрогенной формой по- ведения»[741]. Её особенность состоит в том, что она осуществляется в воображаемой политической ситуации, так как «в игре в целом есть нечто воображаемое: это есть воображаемая ситуация. Иначе говоря, строение игровой деятельности таково, что в результате возникает воображаемая игровая ситуация»[742]. Её мотив лежит не в субстанциональном (материальном или идеально-знаковом) результате, а в содержании самого процесса деятельности, в содержании её процессуальных элементов - действий, высказываний, психических актов. Не столько выиграть, сколько играть - такова общая формула её мотивации.

Согласно А. Н. Леонтьеву, «игра не является продуктивной деятельностью, её мотив лежит не в её результате, а в содержании самого действия; игра характеризуется тем, что мотив игрового действия лежит не в результате действия, а в самом процессе. Так, например, у ребёнка, играющего в кубики, мотив игры лежит не в том, чтобы сделать постройку, а в том, чтобы делать её, т. е. в содержании самого действия. Это справедливо не только для игры дошкольника, но и для всякой настоящей игры вообще. Не выигрывать, а играть - такова общая формула мотивации игры. Поэтому в играх взрослых, если внутренним мотивом игры становится не столько играть, сколько выиграть, игра, собственно, перестаёт быть игрой»[743]. Однако это не означает, что в игре вообще нет никакого результата. Этот результат есть (таковым являются изменения, которые происходят с самими участниками игры), но не он, а ведущий к нему процесс выступает мотивом игровой деятельности. Именно в этом контексте следует понимать приведённое ниже утверждение А. Н. Леонтьева об особенностях игры. С. Л. Рубинштейн считает, что «мотивы игры заключаются не в утилитарном эффекте и вещном результате, которые обычно дают данное действие в практическом неигровом плане, но и не в самой деятельности безотносительно к её результату, а в многообразных переживаниях, значимых для ребёнка, вообще для играющего, сторон действительности»[744].

В политической и всякой иной игре происходит разделение смысла и значения её предмета, которое «реально возникает в самом процессе игры» . Игре присуще наличие двух планов сознания. Осуществляющие её субъекты и контрсубъекты одновременно и верят, и не верят в реальность того, что разыгрывают. Для игры характерна также определённая обобщённость, так как «игровое действие всегда обобщено, это есть всегда обобщённое действие. Ребёнок, воображая себя в игре шофёром, воспроизводит то, как действует, может быть, единственный конкретный шофёр, которого он видел, но само действие ребёнка есть изображение не данного конкретного шофёра, а шофёра вообще, не данных конкретных его действий, наблюдавшихся ребёнком, но вообще действий управления автомобилем, конечно, в пределах доступного ребёнку осмысления и обобщения их»[745]. Точно так же и в политике, когда её субъекты и контрсубъекты берут на себя известную обобщённую социальную функцию, чаще всего функцию профессиональную, в том числе функцию, выполняемую другими людьми[746]. Они берут на себя, например, функцию «слуги народа», «опекуна народа», «проводника партийной воли», «зеркала общества»[747], как это присуще многим современным депутатам.

Политическая игра, игровая политическая деятельность, носит, как и всякая другая игра, не практический, а условный, знаковый характер. Она способна «замещать» («представлять») собой любую другую - практическую - деятельность. Здесь, согласно А. Н. Леонтьеву, происходит своеобразное замещение, например, у ребёнка, скачущего на палочке, т. е. воображаемой лошади, место лошади заступает в игре предмет, который принадлежит к миру непосредственно доступных ребёнку предметов, в частности, палочка[748]. По Д. Н. Узнадзе, «игра всегда является как будто формой того или иного серьёзного поведения; она является "разыгрыванием" серьёзной жизни человека, её, так сказать, "представлением". Настоящая игра - это всегда игра иллюзий. Поэтому все формы экстерогенного поведения могут составить содержание игры. В игре действуют не только комплексы, сформировавшиеся в одну какую-либо форму поведения, но и соответствующие всем остальным формам поведения интерфункциональные комплексы. В игре могут обнаружиться все указанные выше формы поведения человека, во всех своих разновидностях: и потребление, и уход, и обслуживание, и труд, и занятие. Но порождены они в данном случае не необходимостью удовлетворения соответствующих потребностей, а фактическим наличием в ребёнке (равно как и во взрослом человеке, включая политиков. - И. Г.) комплексов определённых сил и импульсами их функциональной тенденции»[749].

Политическая игра, игровая политическая деятельность является тренировкой, способом овладения тем или иным умением, средством психической подготовки к будущим реальным политическим ситуациям. «Поэтому-то игра имеет столь большое объективное значение, поэтому-то она является, как говорит Гросс, "подготовительной школой".» . Например, деятельность кандидата на ту или иную государственную должность, проигрывающего свою будущую встречу с избирателями в учебном классе или дома перед зеркалом, есть не более чем модель этой будущей встречи, на которой он «отрабатывает» необходимые умения, осуществляет психологический настрой.

Некоторые участники политических игр напоминают играющих детей. Однако цена их игр, в отличие от цены детских игр или цены других взрослых игр[750], слишком велика - не только судьба отдельных (единичных) субъектов и контрсубъектов политики, но и судьбы государств, миллионов людей. Политическая игра может быть жестокой, кровавой, фальшивой. Но в любом случае она предполагает наличие и взаимное признание её субъектами и контрсубъектами определённых принципов и правил[751]. Уклонение от установленных и признанных правил или их нарушение ведёт, как правило, к разрушению как самой политической игры, так и сложившейся политической системы и соответствующей политической культуры[752].

Театрализованная политическая деятельность - это деятельность, в которой доминирующее, центральное и определяющее место занимает театрализация, художественное творчество, искусство вообще[753], относящееся, как и игровая деятельность, к числу интрогенных видов деятельности[754].Театрализованная политическая деятельность, как и игра, игровая политическая деятельность, внутренне присуща политике, соответствует её природе и сущности, занимает в ней важное место. Политическая деятельность и, следовательно,              политика

в целом часто осуществляется по законам искусства, в частности, по законам театрализации, и напоминает театр. Поэтому политика в значительной мере представляет собой результат искусства[755], в частности, результат театрализации политической деятельности. Неслучайно политику иногда определяют как искусство, например, «искусство возможного», т. е. искусство (особого рода способность, умение) осуществлять политическую деятельность в пределах того политического потенциала, который имеется в распоряжении её субъектов и контрсубъектов.

Мифологизированная политическая деятельность - это деятельность, в которой доминирующее, центральное и определяющее место занимают различного рода политические мифы[756], функционирующие как на уровне общества в целом, так и на уровне личности. На личностном уровне они проявляют такие свои свойства, как: 1) опору на веру, а не на знание; 2) навязывание личности обществом или какой-то его части чего-нибудь или кого-нибудь; 3) неподверженность проверке (верификации) на основе опыта; 4) опору на авторитеты; сильное эмоциональное воздействие; 6) иррациональность.

Г. Лассуэлл, изучая структуру политического мифа, определил его как «повторяющийся набор утверждений и ключевых политических символов, составляющих содержание определённой политической информации»[757]. Характерными чертами политических мифов являются относительная долговечность, аи- сторичность, открытость. Их следует рассматривать как совокупность потенциально значимых сил, опирающихся в основном на оценочно-эмоциональную сферу политической деятельности, на отождествление способов политического мышления и политического бытия, отсутствие сомнений в его              истинности.

«В мифе, - как-то заметил В. С. Библер, - способ мышления и способ бытия тождественны, поэтому нет сомнений в истинности бытия»[758].

По отношению к социально-политическим группам, объединениям или организациям политические мифы выполняют интегрирующую функцию, средством которой могут служить. Например, персонифицированные символы или какие-нибудь доминирующие оценки (идеологеммы), а также функция идентификации личности с ценностями и целями, выходящими за её повседневный опыт, способствуют её включению в более широкое «поле» личностно-групповых политических отношений. В экстремальных ситуациях политические мифы объединяют общество вокруг какой-то одной идеи или личности, вокруг какого-то одного события. М.-К. д' Энрюг считает, что для «удобства» изучения структуры политического мифа, его специфических особенностей следует сконцентрировать внимание на ключевых политических символах, встречающихся в потоке политических заявлений и глубоко внедрившихся в жизнь современного общества, ставших личным опытом каждого человека. Ключевые политические символы выступают как в словесной, так и в изобразительно-выразительной форме. Анализ политически значимой информации, в основе которого должен лежать лишь учёт частоты распространения ключевых политических символов, позволяет, по её мнению, выявить наиболее характерные черты тех или иных политических доктрин, течений, взглядов и т. д.

Теологизированная политическая деятельность - это деятельность, в которой доминирующее, центральное и определяющее место занимает религия. Религия, как установлено многочисленными исследованиями, заметно влияет на политическую деятельность и, следовательно, на политику в целом.

Так, А. Дюамель (Duhamel) показал, что религиозный фактор существенным образом влияет на политический выбор французских избирателей. Более того, религиозный фактор почти в четыре раза больше воздействует на их деятельность, чем факторы пола, в восемь раз больше, чем фактор профессии, в девять раз больше, чем фактор возраста[759]. Тем более что во Франции в конце 1980-х годов около 85 % французов считались католиками, хотя бы формально[760]. Отмечая значение религии, надо различать, считают французские политологи,

не только религиозную принадлежность избирателей, но и их религиозную активность (убеждённость). Анализ религиозной принадлежности французского электората показывает, что чем религиознее избиратель, тем больше вероятность, что он проголосует за более «правого» кандидата. Опрос населения в связи с президентскими выборами 1974 года показал, что из числа католиков, исполняющих регулярно религиозные обряды, за В. Жискар д' Эстена («правого» кандидата проголосовали 77 % избирателей, а за Ф. Миттерана («левого» кандидата) - всего 23 %; из числа католиков, нерегулярно исполняющих религиозные обряды, 51 и 49 % соответственно. Номинально религиозные католики в основном голосовали за Ф. Миттерана - 74 %, тогда как за В. Жискар д' Эсте- на - 26 %. Нерелигиозные избиратели также голосовали в подавляющем большинстве за Ф. Миттерана - 86 %, тогда как за В. Жискар д' Эстена - всего 14 %[761]. В избирательной кампании 1981 года 80 % католиков, которые соблюдали религиозные обряды и посещали церковь, отдали свои голоса за «правого» кандидата В. Жискар д' Эстена, а 88 % неверующих поддержали кандидата «левых» - Ф. Миттерана .

Религиозный фактор характерен и для современной России, которой присуще религиозное (конфессиональное) разнообразие. Так, в числе зарегистрированных к середине 1990-х годов религиозных организаций России более половины (более 4,5 тыс.) составляли те, что принадлежат Русской православной церкви. Около одной четверти (более 2,5 тыс.) религиозных организаций Росси мусульманских, более 430 - евангельских христиан-баптистов, около 200 - старообрядческих, более сотни - адвентистов седьмого дня, столько же - христиан веры евангельской, более полусотни - буддистов, чуть больше - «Сознания Кришны», около 40 - иудеев, около 30 - Единой евангелическо- лютеранской церкви. При Министерстве юстиции России зарегистрировано также около 200 различных религиозных миссий . В начале 1980-х годов религиозность населения в РСФСР определялась на уровне 20-25 %. Сегодня на этом же уровне измеряется нерелигиозность, т. е. за короткий срок количественные показатели религиозности и нерелигиозности населения поменялись местами. По данным ВЦИОМ и Фонда «Общественное мнение», доля неверующих россиян сократилась в 1989-2002 гг. с 53 до 31 % (табл. 9.2.1)[762].

В октябре 2004 года Институт социально-политических исследований (ИСПИ) РАН провел всероссийское исследование религиозности населения. % опрошенных заявили, что верят в Бога, 17 % - колеблются между верой и неверием, 16 % - не верят. При этом 76 % отнесли себя к православному вероисповеданию, 7 % - к исламу, 5 % - к старообрядчеству, 4 % - к католицизму,

Распределение ответов на вопрос: «Верите ли Вы в Бога, и если да, то к какому вероисповеданию себя относите?» (% от числа опрошенных)

% - к иудаизму, 3 % - к другим вероисповеданиям и 12,7 % затруднились с ответом. Проведённые ИСПИ РАН в 2006 и 2007 годах всероссийские исследования религиозности показали, что процесс изменения религиозного мировоззрения россиян в настоящее время стабилизировался. Данными исследованиями, как отмечают сотрудники ИСПИ РАН В. В. Локосов и Ю. Ю. Синелина, установлено, что ситуация в России в сфере межконфессиональных отношений стабильна. В целом по стране в 2007 году 76 % респондентов назвали их доброжелательными, нормальными и лишь 13 % - напряженными, взрывоопасными. Абсолютное большинство россиян, независимо от их отношения к религии, признают стабильность межконфессиональных отношений: среди православных соотношение оппозиционных оценок составило 77 и 12 %, среди мусульман - 76 и 14%, неверующих - 75 и 11 %. Церковь остается тем редким для российского общества социальным институтом, который пользуется доверием населения и выполняет консолидирующую роль в обществе. Современная политическая система критически воспринималась россиянами независимо от их отношения к религии, но уровень и даже характер этой критичности в группах различный (табл. 9.2.2).

Полностью одобрительное отношение людей к политической системе не зависит от их отношения к религии - политический оптимизм в равной мере характерен всем типологическим группам. Лояльное восприятие политического устройства достигает пика среди воцерковленных респондентов (51 %) и наименее часто встречается среди неверующих (40 %). Эти же группы выразили наибольшее расхождение по радикально негативной оценке политической системы - её хотят существенно изменить 29 % воцерковленных респондентов и 43 % неверующих. Предельно-критическим считается 40 %-й уровень радикальных настроений, свидетельствующий о делегитимации политической системы в глазах респондентов. Перешла эту черту только группа неверующих. Сходство и различие политических взглядов типологических групп проявляются по показателю доверия к различным политическим и общественным структурам (табл. 9.2.3).

Распределение ответов на вопрос: «С какими суждениями о политической системе общества Вы согласны?» (РФ, 2004, %)

Таблица 9.2.3

Коэффициент доверия (сумма положительных ответов («доверяю») и отрицательных ответов («не доверяю») к политическим и социальным институтам и структурам (РФ, 2004, %)

Высшие органы власти не пользуются доверием типологических групп. Опрошенные мусульмане проявили наибольшую сдержанность в недоверии к ним, а самыми критически настроенными, как обычно, были неверующие респонденты. Воцерковленность людей на этот раз не всегда означала усиление политической лояльности: уровень недоверия к Государственной Думе был выше среди группы воцерковленных, чем невоцерковленных. Недоверие к СМИ в наименьшей мере было выражено мусульманами, они же оказали самое сильное среди типологических групп доверие армии. Армия была единственной структурой, которой религиозное население доверяло, а нерелигиозное было на шаг от доверия. Повышенная политическая лояльность религиозного населения не означала снижения его готовности защищать свои интересы (табл. 9.2.4).

Таблица 9.2.4

Распределение ответов на вопрос: «Что Вы готовы предпринять в защиту своих интересов?» (РФ, 2004, %)

Доля респондентов, не готовых или не желающих защищать свои интересы, варьировалась от 27 % в группе воцерковленных до 35 % в группе неверующих и мусульман. Это различие важно не столько в количественном, сколько в качественном плане: воцерковленные люди, которые демонстрировали большую лояльность к политической системе, чем неверующие, по показателю готовности защищать свои интересы неожиданно вышли вперед. Они с небольшим перевесом опередили другие типологические группы по готовности защищать свои интересы «жесткими» способами: готовностью подписать воззвание, участвовать в митинге, забастовке, «идти на баррикады».

Обобщая данные сравнительного анализа политических ориентаций типологических групп, В. В. Локосов и Ю. Ю. Синелина заключают, что глубоких расхождений политических взглядов среди типологических групп нет. Респонденты независимо от их отношения к религии, вероисповедания, воцерковлен- ности доверяют президенту страны и не доверяют таким органам власти, как Правительству РФ, Совету Федерации, Государственнойя Думе, а также СМИ, они критически оценивают политическую систему и готовы активно защищать свои интересы. Сходство политических взглядов типологических групп свидетельствует о том, что разделение по политическим лагерям проходит в основном без учета разделения людей на верующих и неверующих, последователей православия и ислама. Это значит, что религиозные, конфессиональные отношения занимают свою мировоззренческую, социокультурную нишу и не переходят в политическую плоскость. Политическая консолидация людей слабо связана с их религиозными, конфессиональными ориентациями, но определенная взаимосвязь религиозных, конфессиональных факторов и политических взглядов есть. Религиозное население политически более лояльно, чем нерелигиозное. Обычно большую поддержку действующая власть получает среди молодежи и материально обеспеченных граждан. Доля молодежи среди типологических групп близка: среди неверующих респондентов - 22 %, православных - 25 %, мусульман - 24 %. Следовательно, возрастной фактор не влияет на повышенную политическую лояльность религиозного населения. Доля обеспеченных респондентов в типологических группах варьируется более значительно: 27, 20 и 19 %, соответственно. Уровень доходов религиозного населения ниже, чем нерелигиозного, что, казалось бы, должно усиливать их политическую оппозиционность. На самом деле наблюдается противоположная тенденция. Значит, религиозность выступает фактором повышения провластных ориентаций. Это подтверждает рост политической лояльности воцерковленной группы по сравнению с невоцерковленной, т. е. чем выше степень религиозности человека, тем выше его поддержка политической системы. Усиление политической лояльности религиозного населения не связано с его социальной пассивностью. По показателю готовности защищать свои интересы православные респонденты опередили неверующих и мусульман, хотя, напомним, доля мужчин среди неверующих в 2 раза больше, чем среди православных, а мужчины обычно более решительны в демонстрации своей социальной активности. Более того, группа воцерковленных была на первом месте по готовности прибегнуть к «жестким» мерам в деле защиты своих интересов. Бытовавшее мнение о понижающем влиянии религиозного фактора на социальную активность людей эмпирического подтверждения не получило. Сравнительный анализ взглядов типологических групп по шкале парных суждений свидетельствует, что религиозный, конфессиональный факторы, как правило, не оказывают влияние на оценки состояния российского общества и государства. Религиозный фактор стимулирует у людей ощущение общности интересов, духовных ценностей в нашем обществе. Особенно это характерно для групп мусульман и воцерковленных респондентов. Конфессиональный фактор (или, скорее, этнический) имеет значение при оценке суверенитета России: у мусульман самостоятельность российского государства вызывает меньше сомнений, чем у неверующих и православ- 1

ных .

Идеологизированная политическая деятельность - это деятельность, в которой доминирующее, центральное и определяющее место занимает либо какая-то одна (единственная) идеология, либо противоборство нескольких. Например, крайне идеологизированной была политическая деятельность в СССР. В значительной мере идеологизирована политическая деятельность в таких современных государствах, как Китае, на Кубе, в Северной Корее, Венесуэле, многих азиатских, африканских, латиноамериканских и европейских странах, а также США и Канаде. В одних из них доминирует социалистическая идеология, в других - неолиберальная, неоконсервативная или националистическая. В России в течение последних двух десятилетий противоборствовуют в основном две идеологи - либерализм и социализм, но имеются проявления и других идеологий. В США, кроме доминирующих неолиберальной и неоконсервативной

идеологий, продолжает формироваться идеология американского национализ-

2

ма .