III. ДИСКУССИЯ О САМООПРЕДЕЛЕНИИ И ЕЕ ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ РАЗВИТИЯ МАРКСИСТСКОЙ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ТЕОРИИ
Когда накануне империалистической войны и во время ее в колониальных странах развернулось мощное национально-освободительное движение, то’ правые ревизионисты — и это логически вытекало из их общей концепции—выступили против революционной формы национального освобождения. Зачем-де революция? Она ничего не дает, кроме растраты сил и энергии. Ведь развитые страны выполняют, видите ли, цивилизаторскую миссию в отсталых странах. Поэтому надо постепенно, с помощью реформ, расширять политические права и возможности отставших в развитии стран, не торопясь продвигаться к политической суверенности. Такова была позиция Бернштейна (и с некоторыми смягчающими оговорками — Каутского245), по существу, предлагавшая урнетенным народам на многие десятилетия примириться с колониальным рабством. В этой оппортунистической позиции отразилось мировоззрение привилегированных Слоев мещан и обуржуазившихся рабочих, заинтересованных в угнетении народов зависимых стран, отразилась психология этого слоя с его высокомерными и презрительными отзыва ми о возможностях зависимых наций, с его преувеличенными (и на 99% ложными) представлениями о своих цивилизаторских подвигах, с его настроением благодетеля, которому «все позволено»: казнить и миловать, бросать подачку и отказывать в праве голоса и собственного мнения, в элементарном чувстве политического и человеческого достоинства. Война 1914—1918 гг. ясно показала, что свое привилегированное положение эти слои готовы отстаивать любыми средствами, включая пушки и танки, плечом к плечу вместе со своей буржуазией, вместе со своими черносотенными правительствами. А правый ревизионизм, сладко поющий о демократии и реформах (осуществляемых медленно и постепенно, «применительно к условиям» капитализма, т. е., иначе говоря, «применительно к подлости», по меткому слову Салтыкова- Щедрина), этот правый ревизионизм своей борьбой против революционного решения вопроса становится объективно опорой деспотических режимов, резервуаром, из которого идеология контрреволюционного национализма и шовинизма черпает свои аргументы. Война сделала очевидным для всех, констатирует В. И. Ленин, «что существование этого буржуазного нарыва по-прежнему внутри социалистических партий стало невозможным»32. Это течение и его идеология умерли для социализма. Мы подчеркиваем — для социализма. Шовинизм, правый оппортунизм вообще не умерли, они лишь прекратили свое существование в качестве «оттенков» социалистической, марксистской концепции (как они пытались представлять себя). Результатом последовательной борьбы с ними В. И. Ленина (и его единомышленников) было проведение ясной и четкой границы между марксизмом и ревизионизмом, между социализмом и шовинизмом. Была обнажена несоциалистическая сущность оппортунизма. Теперь уже нельзя было беззаботно называть себя одновременно сторонником Бернштейна—Каутского и К. Маркса. Конечно, борьба с оппортунизмом и шовинизмом не прекращалась, ибо это были не только идеологические доктрины, по и умонастроение довольно широких слоев населения. Но то, что она не воспринималась уже как борьба внутри марксизма— великая заслуга В. И. Ленина. Перерезав белые нитки, которыми оппортунисты пытались сшить свои концепции с теорией марксизма, В. И. Ленин существенно убавил их силу и влияние. Однако в этот момент опасность возникла с другой, и не сколько неожиданной, стороны. Появились теоретики, собиравшиеся быть последовательнее и революционнее самого В. И. Ленина и в вопросах антиимпериалистической борьбы, и в вопросах критики правых ревизионистов, и вообще в деле следования марксизму. Эти теоретики крайнего «левого» направления (среди которых особенно активны были Радек, Бухарин, Пятаков) весьма своеобразно решали проблемы мировой революции. Революционнее их программ, казалось, и придумать невозможно. Они, увлекаясь борьбой с правыми, высмеивали всякую борьбу за реформы и всевозможные «права» при капитализме, ибо все эти права столь же, по их мнению, осуществимы, как право есть на золотых тарелках. А уж о защищаемом В. И. Лениным праве наций на самоопределение при империализме вообще без смеха слышать не могли. Киевский (Пятаков) приравнивал его, например, к «праву бесплатного получения 10000 десятин па Марсе». И доказывать тут особенно ничего не надо, ведь это же элементарно: «Империализм,— писал Пятаков, — есть отрицание самоопределения, а совместить самоопределение с империализмом не удастся никакому фокуснику». В теории защита этого лозунга, стало быть,—фокусничество, а попытки его практического осуществления — и того похуже, просто реакционное дело. А то как же — выступать за формы национального государства, когда они «стали оковами» развития производительных сил, получивших при империализме международный характер!246. В общем, пусть всякие фокусники от марксизма и буржуа болтают о правах при капитализме (включая и право на самоопределение), мы им подбалтывать не будем. И кроме того, «чего уж тут говорить о правах наций, когда царит простое и сплошное удушение! Какое уж тут самоопределение, «независимость» наций, когда—посмотрите-- что сделали с «независимой» Грецией! к чему вообще говорить и думать о «правах», когда везде попирают все права во имя интересов военщины! К чему говорить и думать о республике, когда ни малейшей, прямо-таки абсолютно никакой разницы между самыми демократическими республиками и самыми реакционными монархиями не осталось, не видно и следа вокруг нас, во время этой войны». Мы за непосредственную социалистическую революцию, где «не о правах будет идти речь, а о разрушении векового рабства». Лихо, 'Что и говорить! Бесстрашию, кажется, нет предела. А В. И. Ленин смеется: какое тут бесстрашие, просто «придавленность», «запуганность» — «под гнетом ужасных впечатлений и мучительных последствий или свойств войны»247. В. И. Ленина, повидавшего на своем веку немало самых разных идейных противников, этой лихорадочностью выражений не удивишь и не ошеломишь. Эта крикливость, это кидание в крайности — от растерянности — дали «войне подавить свою мысль»248. Это — паника, а паника —вещь заразительная, в особенности в условиях войны и краха II Интернационала, способствующая деморализации рабочего и революционного движения. Более того, эта горячечная революционность оказывалась на деле независимо от желания ее пропагандистов неплохой помощью великодержавному шовинизму, буржуазии угнетающих наций, которая с радостью поддерживает людей, доказывающих невозможность, ненужность и вредность национально-освободительной борьбы с пси. Опасность взглядов «левых» для революционного движения была серьезна. И ленинская критика не заставила себя ждать. Разобраться .основательно в содержании ленинской критики тем более важно, что В. И. Ленин предсказывал неизбежность трагических коллизий в случае, если сектантские взгляды «левых» будут реализованы на практике. И мы знаем теперь, как глубоко был прав В. И. Ленин в своих предсказаниях... Ленинская критика «родоначальников» «левого» оппортунизма дает нам нержавеющее оружие против сегодняшних их наследников. Главную теоретическую слабость позиции «левых», которая обусловливает ошибочность всех частных выводов и построений, Ленин видит в «непонимании отношения между капитализмом и демократией, между социализмом и демократией» 249. Проблема соотношения демократии и социализма — одна из важнейших проблем марксистской революционной теории па всех этапах ее развития — в эпоху империализма-приобретает особое значение. Она становится ключом к созданию теории мировой социалистической революции; ее решение предопределяет характер, формы и методы соединения различных национальных революционных потоков в единое антиимпериалистическое движение. Вот почему для понимания ленинской концепции мировой социалистической революции совершенно необходимо выяснить данное Лениным общетеоретическое принципиальное решение проблемы «социализм и демократия». Вокруг этой проблемы сломано было немало копий в прошлом. Большие трудности при ее решении испытывают и современные революционеры. Особенно часто она поворачивается вот какой стороной: какова практическая, реальная связь борьбы за демократические реформы (т. е. за изменения, не подрывающие основ власти господствующего класса) с борьбой за революционное изменение социального строя? Подведут ли последовательно осуществляемые реформы к революционной черте? Бернштейн п люди его типа утверждали и утверждают, что именно так оно и будет. Правда, как произойдет и в чем будет состоять сам этот скачок, переход реформистского «количества» в революционное «качество», они не задумывались, поскольку относили его в весьма и весьма далекое будущее. Однако совершенно ясно, что логика реформизма не может привести к такому социальному скачку ни в каком угодно далеком будущем, так же как никогда не может выйти за пределы окружности вписанный в нее многоугольник, сколько бы ни увеличивать количество его сторон. Ахиллес не догонит и не перегонит черепаху, если будет сознательно ограничивать свое движение рубежами черепашьего шага. Не случайно для Бернштейна «движение—все, а цель—ничто», не случайно Бернштейн видит в Канте, в его мысли о невозможности человеческому познанию выйти за пределы чувственности в мир «вещей в себе» методологическую опору для своей социальной теории. Как же от реформ перейти к революции? Получается какой-то замкнутый круг: то, что осуществимо, не революционно, то, что революционно, неосуществимо. Реформисты хотят быть «реалистами» и держаться осуществимого. Их ультралевые оппоненты рассуждают прямо противоположным образом: все осуществимые при капитализме реформы отнюдь пс ослабляют, а укрепляют его. Капитализм научился интегрировать, ассимилировать направленный против него про- Хест, Превращая все в источник своего развития. Поэтому долой реализм осуществимого! «Будьте реалистами — требуйте невозможного!» Эти лозунги современных «новых левых» часто приводят как пример звонкого абсурда и бессмысленного бунтарства определенных слоев молодежи. На самом деле здесь не больше абсурда, чем в чисто реформистской деятельности, более того, это — своеобразная реакция на ползучий и бесперспективный реформизм, это — попытка революционного решения социальных проблем, но попытка, не умеющая соединить реформу и революцию, борьбу за де- мократню с борьбой за социализм, и потому попытка, обреченная на неуспех. Как же разрешить эту проблему «реформа—революция», «демократия—социализм»? Здесь надо выяснить, по крайней мере, два главных вопроса: 1) есть ли объективная, сущностная связь между демократией и социализмом и 2) если такая связь есть, то как реализовать ее в деятельности партий, классов, наций. Классическая буржуазная революция — французская — совершалась под знаменем демократических требований: республика, правовое равенство, демократическое избирательное право и т. д. Победив, она закрепила их в декларациях, конституциях, кодексах — и это было колоссальным шагом вперед от средневековой сословной иерархии. Но очень быстро выяснилось (а это отмечали уже социалисты-утоппсты . в начале XIX в., а до них еще в ходе революции п сам Робеспьер), что социальное равенство и всевозможные демократические права — чистая формальность, а то и просто иллюзия. Предполагавшегося и заложенного в самом понятии «демократия» господства большинства не получилось. Реально в капиталистических странах господствует именно меньшинство, экономически сильное и могущественное. И вот опыт многих десятилетий, протекших с момента издания «Декларации прав человека и гражданина», раскрыл для многих наивных демократов вещь просто удивительную: ни одно из этих в борьбе завоеванных, торжественно провозглашенных и записанных в декларациях и конституциях демократических прав, ни одно из них по-настоящему, реально, в полном объеме, не осуществлено. И не «пока» не осуществлено, не в' силу каких-либо упущений в организации демократических институтов (которую можно было бы подправить, улучшить и т. д.), не вследствие отсутствия сильных и смелых правителей (таких всегда было достаточно в истории), не по причине неумения реализовать, воплотить в жизнь хорошие декларации (неумение ведь может смениться умением). Дело состоит в том, что идея господства большинства, идея социального равенства принципиально не может быть реализована в обществе, самое основу которого составляет экономическое неравенство, господство собственников средств производства, т. ё. господство меньшинства. Именно экономическое отношение неравенства становится ведущим, определяющим все остальное в обществе, оно дает тон и окраску всей социальной жизни, становится ее центральным мотивом, все превращает в форму своего движения. Оно существует, развивается и реализуется в любой политической форме, в том числе и в форме своей противоположности — правового равенства. Классики марксизма подробно проанализировали тот механизм, с помощью которого капитал осуществляет свою власть, свое господство меньшинства, свою систему неравенства,— несмотря на декларированную демократию (и благодаря ей). В демократической республике, писал Энгельс, «богатство осуществляет свою власть косвенно, но зато тем вернее». Косвенно — значит, разъясняет мысль Энгельса Ленин, путем подкупа чиновников—путем крепкого союза с правительством250, т. е. государство, правительство, парламент, чиновники — все куплено капиталистами, все это стало их «частной собственностью». Все эти всеобщие выборы, вся эта представительная система, которая по замыслу должна быть механизмом господства большинства в стране, есть орудие экономически сильного меньшинства, есть его частная собственность251, есть весьма хитрый механизм — когда ничтожное меньшинство управляет в стране в форме будто бы господства большинства, в форме будто бы демократии. На это постоянно обращали внимание своих единомышленников Маркс, Энгельс, Ленин. «Вся «демократия» состоит в провозглашении и осуществлении «прав», осуществимых весьма мало и весьма условно при капитализме»252. В этом суть буржуазной «демократии», которая в точном смысле этого слова демократией не является. «Капитализм вообще и империализм в особенности превращает демократию в иллюзию...»253,— писал Ленин. Но тут-то и возникает проблема. Раз демократия — иллюзия, раз она в буржуазном обществе по существу своему не- реализуема, так, может, и республика, и гражданские права пп к чему? Какой смысл тогда пролетариату бороться за права, которые иллюзорны, за демократию, если она не может быть ничем иным, как господством меньшинства? Какой смысл оказывать поддержку демократическим движениям, если их итоги принесут неизбежное разочарование? Нет, такое рассуждение, нередкое и в наши дни, неправильно. И не только потому, что всякая демократия, даже урезанная, «лучше» бесправия и произвола, что она открывает дополнительные возможности для развития пролетариата и его борьбы за социальное освобождение. Главное в том, что она обнаруживает исторические пределы буржуазного общества. Сейчас мы поясним, что это значит. Прежде всего, надо иметь в виду, что за демократией, демократическими требованиями стоят не просто иллюзорные формы деятельности, скрывающие экономическое неравенство. Но в этих формах есть и определенное живое содержание, порожденное мощной преобразовательной работой буржуазных революций, участвующих в ней народных масс, борьбой против феодальной иерархии, цеховой регламентации и т. п. Объективной и главной задачей этих демократических прав, как показало время, была расчистка пути капиталу. Но полученный заряд демократических идей равенства и народовластия был такой силы и такого дальнодействия, что со временем, при катализирующем влиянии развивающегося общественного производства, стал угрожать капиталу как препятствию на пути дальнейшего распространения равенства. Таковы весьма противоречивые отношения капитализма и демократии. Демократия полезна капитализму как орудие борьбы против средневековой иерархии, здесь капитализм и демократия находятся в добром согласии друг с другом. Но когда демократия стремится стать полной и подлинной демократией, распространяясь вширь и вглубь, вплоть до проникновения в отношения собственности, то капитализм становится смертельным врагом ее. Это противоречие между тенденциями стремящейся к расширению демократии и контртенденциями капитала, стремящегося не допустить распространение равенства па отношения людей к средствам производства, это противоречие становится по мере развития и укрепления капитализма все более и более заметным. «Демократическая республика,— пишет В. И. Ленин,— противоречит «логически» капитализму, ибо «официально» приравнивает богатого и бедного»254. Этим-то и ценна сопровождающая рождение и развитие капитализма демократическая тенденция, что, будучи последовательно доводимой до конца, она становится антикапитали- стической тенденцией. Объективная логика развития буржуазного общества делает все более ясным тот факт, что осуществить полную, последовательную, реальную демократию— значит ликвидировать неравенство людей в экономических отношениях, значит ликвидировать частную собственность. Вот здесь-то уже реально вырисовывается тот мостик, то связи, которые сближают и соединяют демократию и социализм: уничтожение частной собственности на средства производства. Социализм, стало быть, и есть «демократия», распространенная и на экономическую область, равенство, доведенное до равенства людей по отношению к средствам производства. «Победоносный социализм необходимо должен осуществить полную демократию»,255—так ставил задачу Ленин. Эти две стороны отношения демократии и капитализма (иллюзорность демократии при сохранении частной собственности и ее объективная антикапиталистическая направленность, получающая выражение в форме массового протеста против капиталистического экономического рабства) и должны определять социалистическую стратегию. Этим и определяется двойственное отношение к «демократам»: марксисты критикуют их субъективные устремления, их иллюзии добиться реальной демократии при сохранении частной собственности, но марксисты поддерживают их борьбу за расширение демократических прав, ибо она способствует росту кризиса капитализма, и поэтому развитие демократии и демократической борьбы не отдаляет, а приближает крах капитализма, не отдаляет, а приближает социализм. Это — первый и чрезвычайно важный тезис в ленинской концепции. Это—общепринципиальное решение проблемы, ответ на вопрос, соединимы ли в принципе борьба за демократию и борьба за социализм, есть ли у них «общий корень». Далее В. И. Ленин подробнейшим образом выяснил, как и в чем конкретно расширение демократической борьбы приближает социалистический переворот. Во-первых, расширение прав и свобод, их гарантий и т.д. углубляет, делает очевидным для всех несовместимость капитализма и подлинной демократии. «Чем более демократичен государственный строй, тем яснее рабочим, что корень зла — капитализм, а не бесправие»256. Чем более демократичен государственный строй, тем,. следовательно, нетерпимее капиталистическая эксплуатация, тем невозможнее дальнейшее существование капитализма, тем очевиднее необходимость его ликвидации. Особенно кричащим противоречие «между этими демократическими стремлениями и антидемократическими стремлениями и антидемократической тенденцией трестов» становится при империализме257. Во-вторых, нарастание противоречия между декларированным и действительным, между демократической формой и антидемократическим содержанием, выявление скрытого механизма «косвенной власти денежного мешка» ведет к усилению и прояснению протеста. Таким образом, расширение демократии, хотя и не устраняет классового гнета, но «делает классовую борьбу чище, шире, открытее, резче; этого нам (социалистам.—Г. В.) и надо»258,—отмечает В. И. Ленин еще одну форму связи демократической и социалистической борьбы. В-третьих, борьба за демократические права есть форма развития и воспитания масс. Это как раз то, чего не пони мали различные субъективисты, бланкисты, заговорщики, революционеры, намеревавшиеся облагодетельствовать народ сверху, — все эти алхимики революции. Между тем, демократическое воспитание трудящихся и рабочего класса в первую очередь — одна из важнейших предпосылок успешности социалистической революции. У Ленина есть знаменательные слова: «...без борьбы за права немедленно и тотчас, без воспитания масс в духе такой борьбы социализм невозможен». Так остро и прямо ставит вопрос Ленин. И далее: «...пролетариат, не воспитывающийся в борьбе за демократию, не способен совершить экономического переворота»259. Почему? В чем дело? Разве не сможет он прогнать капиталистов и их прислужников, отобрать у них банки, фабрики и заводы? Отобрать сможет. Но экономический переворот не состоит только в том, чтобы «отобрать и прогнать». Это «отобрать — прогнать» — лишь начало его. Главное же — суметь организовать управление отобранным лучше, чем то делала буржуазия. А осуществить такое, социалистическое, управление экономикой невозможно без демократической организации, и пролетариат должен быть подготовлен к ней. В соединении демократии с социализмом — все дело. Демократия перестает быть иллюзией, только когда связывается с социалистической борьбой, с борьбой за уничтожение фундамента капиталистического общества, частной собственности. Социалистический пролетариат, в свою очередь, может победить, лишь пройдя школу демократической борьбы. В этом и состоит отличие ленинской позиции от правого и «левого» оппортунизма. «Марксистское решение вопроса о демократии состоит в использовании ведущим свою классовую борьбу пролетариатом всех демократических учреждений и стремлений против буржуазии в целях подготовки победы пролетариата над буржуазией, свержения ее»260 — такова итоговая и как всегда емкая ленинская формула. Мы видели также, что значение демократии не ограничивается ее ролью в подготовительной работе по свержению капитализма, что она не сдается в архив на другой день после победы социалистической революции. Демократия— форма развития социалистического общества. «Победоносный социализм необходимо должен осуществить полную демократию»261, — ясно указывал Ленин. Ленинские идеи о соединении «социализма» и «демократии» подвергаются постоянным (и доныне непрекра- щающимся) атакам и «слева» и «справа». Нападки эти обычно начинаются с вопроса, как можно совместить два утверждения, в одном из которых говорится о необходимости установить «полную демократию» после социалистической революции, в другом — диктатуру (пролетариата). Далее выдвигается требование (с некоторым даже посягательством на иронию), чтобы провозглашалось уж что- нибудь одно: или полная демократия, или диктатура — без «ловушек диалектики». «Левые», различные деятели маоистского типа не могут спокойно слышать слово «демократия», они вообще хотели бы оставить в социалистическом словаре лишь слово «диктатура». «Правых» же, наоборот, понятие «диктатура» очень смущает, они — «за демократию», «за социализм», но без «диктатуры». Между этими крайностями располагается целый спектр различных точек зрения (ошибаться можно на тысячи ладов, как любил говорить Плеханов), тяготеющих одни — к «правому», другие — к «левому» полюсу, — так сказать, «умеренно правые» и «умеренно левые», позиции которых также представляют немалую опасность для марксистско- ленинской теории и практики. «Умеренно левые» (из числа симпатизирующих Мао в развитых европейских странах, например) хотели бы отмежеваться от чрезмерной грубости, примитивности, вульгарности «левого оппортунизма», но еще больше они хотели бы отмежеваться от «правых». Они больше, так сказать, приналегают на понятие «диктатура»; разговоров о «демократии» вроде как бы немного стыдятся и, если уж где-то не упомянуть о ней нельзя, то, упоминая, делают при этом столько оговорок, что от «демократии», собственно. почти ничего и не остается. «Умеренно правые» — те припадают на «демократию» и стыдятся немного «диктатуры»: маоисты-де извратили это понятие и теоретически и практически. И потому в современной обстановке, пишет один из этих теоретиков, повторением формулы «диктатура пролетариата» мы «сильно повредим» борьбе за социализм; «мы должны сказать и доказать народным массам, что мы не стремимся ни к какой'* диктатуре, но к демократии, при которой народ действительно может сам ежедневно распоряжаться собой и своей страной, и притом не только в форме выборов», «народные массы не могут исходить из тонкостей теории, которая устанавливает, что диктатура пролетариата задумана как демократия для народа». Вот как! Оказывается, вопросы соотношения «диктатуры пролетариата» и «демократии»— это всего лишь некоторая «тонкость» теории. Нет, все дело в том, что это далеко не теоретические' тонкости, а «тонкости»' самой действительности, это не труд ности понимания, а трудности жизни. И закрыванием глаз от них не избавишься. Есть только один путь преодоления таких трудностей: понять их и организовать людей на их практическое преодоление. Говорите рабочим всю правду, только правду и всегда правду — и они поймут, несмотря ни на какие трудности, потому что правда истории — это их, это наша правда. А правда по данному вопросу — в ленинском учении о диктатуре пролетариата. И она состоит в том, что диктатура пролетариата «вопреки вульгарному мнению» «вполне совместима с демократией, полной, всесторонней»262. Но, скажут нам, не сводится ли на нет это высказывание другими, гласящими, что диктатура пролетариата предполагает насилие? Не может ли последнее положение послужить теоретической основой для оправдания всякого акта насилия? Не подкрепляет ли оно попытки выдавать военнобюрократическую диктатуру маоистского типа за диктатуру пролетариата? Нет, как раз наоборот. Ибо, как учил В. И. Ленин, «насилие во имя интересов и прав большинства населения отличается иным характером: оно попирает «права» эксплуататоров, буржуазии, оно неосуществимо без демократической организации войска и «тыла»263. Без такой — демократической— организации народа насилие теряет свой социалистический характер — вот в чем дело. Именно здесь и проходит граница между действительной властью рабочего класса и ее маоистской подделкой. Таким образом, переход от капиталистического строя к социалистическому в политическом плане — это переход не от демократии к диктатуре (как иногда пытаются представить наши прямые идейные противники и как подчас с горячностью утверждают некоторые чересчур «левые» «тоже марксисты-ленинцы»), а от демократии буржуазной, т. е. формальной, во многом иллюзорной, к демократии пролетарской, т. е. содержательной, реальной, полной,- или, что то же самое, переход от диктатуры буржуазии (существующей в форме буржуазной демократии) к диктатуре пролетариата (т. е. к пролетарской демократии). Таким образом, никакой двусмысленности в марксистско-ленинском учении о соотношении «диктатуры» и «демократии», социализма и демократии нет. Это — ясное, все- стрононне аргументированное, всецело опирающееся па историческую практику учение. В. И. Лениным неотразимо доказано, что борьба за демократию, за расширение демократических прав при капитализме играет огромную роль в деле подготовки социалистической революции. Тут бы самое время поставить точку и перейти к следующей цепочке проблем. Но нельзя этого сделать, не ответив на один вопрос наших противников, который, как им кажется, основательно компрометирует марксистско- ленинскую позицию, выявляя ее внутреннюю противоречивость и непоследовательность. «Что значит, по-вашему, бороться за демократию в условиях капитализма? — вопрошают они. — За какую демократию? Очевидно — за буржуазную демократию (иной демократии согласно вашей же точке зрения при капитализме быть не может). И что же получается? Вы призываете бороться за расширение буржуазной демократии, которую сами же называете лживой и лицемерной. Значит, вы за «расширение» лжи и лицемерия? Нескладно у вас получается». Нет, у нас складно получается. Только имейте терпение выслушать. Тут есть и терминологические и содержательные тонкости, в которых надо спокойно и основательно разобраться. Марксисты призывают к борьбе за расши: рение демократии, а не буржуазной демократии. «Но ведь при капитализме иной демократии, кроме буржуазной, быть не может», — сразу выпаливают оппоненты. Да подождите же вы, не горячитесь, а выслушайте. Марксисты, повторяем, призывают к борьбе за расширение демократии, т. е. за расширение и увеличение прав народа, за усиление его роли в управлении страной. Буржуазность демократии проявляется не в самих правах (ничего специфически «буржуазного» нет в свободе слова, совести, собраний, в праве избирать и быть избранным), а в характере их осуществления в реальной действительности. Буржуазной демократией марксисты называют не совокупность, не систему подобных прав и свобод, а такое правовое состояние общества, когда права эти не обеспечиваются экономическими отношениями -и в силу этого становятся мало- (или почти не-) осуществимыми. Поэтому марксисты-ленинцы, отстаивая демократические права *и свободы, постоянно указывают на необходи мость реального обеспечения их производственными отношениями, что возможно лишь в том случае, если отношения эти будут социалистическими. Отсюда рефрен, постоянно сопровождающий все требования реформ, выдвигаемые марксистами: капиталистический Карфаген должен быть разрушен! Постоянно обнажая эту связь демократических требований с необходимостью во имя их осуществления проведения коренных базисных преобразований, марксистам и удается реформаторскую деятельность поста вить в революционный контекст. Так в едином акте политического действия, в едином акте социалистической борьбы реформа и революция и увязываются в тесное, органическое единство. Демократические реформы для коммунистов выступают как одно из важных средств подготовки масс к революции, а революция, в свою очередь, как средство действительного и полного осуществления этих и других, вытекающих уже из самой природы революции, реформ. Здесь существенное отличие марксистов от проповедников так называемой «чистой демократии», которые не видят классовых основ демократии, не понимают, что «уре- заиность», «неполнота» буржуазной демократии есть результат не просто законодательных изъянов или несовершенства чисто правовых норм, но в первую очередь господствующих в обществе отношений частной собственности. Они полагают, что дело решает сам процесс расширения демократических прав, что сам тщательно разработанный формально-правовой механизм обеспечит господство трудящегося большинства, социальное равенство. Некоторые аспекты чилийской трагедии лишний раз показывают призрачность этих надежд264. Итак, В. И. Ленин доказал наличие общего корня у демократии и социализма, принципиальную возможность и необходимость их соединения. В этой области В. И. Лениным сделан особенно значительный вклад в сокровищницу марксистской теории. Хотя принципы соединения демократии и социализма были сформированы уже К. Марксом и Ф. Энгельсом265, по все же эта проблема носила в XIX в. несколько иную, нежели в XX в., окраску. Демократические движения прошлого столетия имели преимущественно антифеодальную направленность. Антикапиталистические мотивы в них практически не были слышны. В нынешнем веке в связи с возникшей всемирностью капитала демократические, национально-освободительные движения, направленные, против мирового капитала, несут в себе прямо и непосредственно аптикапиталистический заряд. В этом новизна ситуации. Здесь, в этой новизне, — источник многих новых проблем и трудностей. Например, таких. Разрабатывая теорию «непрерывной революции» (революции, в которой под катализирующим воздействием пролетарского движения будет происходить последовательная передвижка власти ка все более и более прогрессивным, демократическим слоям буржуазного и мелкобуржуазного класса — вплоть до рубежей, за которыми начинается собственно пролетарская революция), разрабатывая теорию «непрерывной революции», К. Маркс и Ф. Энгельс указывали на значение и необходимость пролетарского руководства борьбой мелкого крестьянства и городской мелкой буржуазии266. Это были идеи, которые разрослись во всесторонне разработанную в начале XX в. ленинскую концепцию гегемонии пролетариата в буржуазно-демократической революции, развивающейся в направлении к революции социалистической. «...Мы всеми силами поможем всему крестьянству,— писал В. И. Ленин, — сделать революцию демократическую, чтобы тем легче было нам, партии пролетариата, перейти как можно скорее к новой и высшей задаче — революции социалистической»; «...от революции демократической мы сейчас же начнем переходить, и как раз в меру нашей силы, силы сознательного и организованного пролетариата, начнем переходить к социалистической революции» 267. Развитие империализма, всемирности хозяйственного и революционного процессов перевело проблему гегемонии пролетариата с уровня рассмотрения ее в рамках одной страны на уровень всемирный и тем переформулировало п бесконечно усложнило ее. Теперь уже речь шла о гегемонии пролетариата развитых стран ло отношению к революционно-демократическому движению стран отсталых. «...С помощью пролетариата передовых стран, — характеризуя новую ситуацию, писал В. И. Ленин, — отсталые страны могут перейти к советскому строю и через определенные ступени развития — к коммунизму, минуя капиталистическую стадию развития»268. Новизна, связанная со всемирностью социальных процессов и новыми формами гегемонии пролетариата, возникла и в положении крестьянства и мелких производителей, перед которыми открывался путь к социализму без того, чтобы предварительно обязательна превратиться в пролетариат. Ленинизм открыл эту форму движения крестьянства под руководством рабочего класса к социализму — кооперацию. Конечно, проблема социалистического кооперирования мелких производителей чрезвычайно сложная. Она связана с необходимостью подведения под кооперацию солидной материально-технической базы. (Только тогда кооперирование крестьянства возможно как исторически прогрессивное явле- яие.) А это, в свою очередь, связано со сложностями соединения работника (мелкого производителя, привыкшего к сохе и телеге, к «авось», да «небось») с высокоразвитой техникой, поставляемой рабочими передовых стран. Но все это при правильной политике — разрешимые трудности. Мы сказали «при правильной политике». С этим связана еще одна особенность социально-преобразовательной деятельности в новую историческую эпоху. Мы имеем в виду резкое возрастание значения субъективного фактора, сознательной деятельности в историческом процессе. И вот эти новые моменты исторической эпохи — всемир- иость монополистического капитала, империализм, разделивший народы на угнетенные и угнетающие, своебразие гегемонии пролетариата развитых стран на мировой революционной арене, возможности новых путей непролетарских слоев к социализму, увеличение роли субъективного фактора, сознательного руководства социальными процессами — все это в полной мере нашло отражение в ленинском стратегическом плане соединения социалистического движения с демократическим. V.