СИМВОЛИЧЕСКАЯ РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ВЛАСТИ: АТРИБУТИКА (Печатается впервые)
Политическая среда или сообщество существуют постольку, поскольку разделяют общий культурный код, обеспечивающий возможность взаимодействий.
Основа «политического кода», центральный символ и разделяемая ценность в политической сфере — власть. Это и следует считать главным консолидирующим символом «политического класса»: сообщества в сфере политики консолидируются вокруг деятельности по удержанию/осуществлению власти или борьбы за власть. В программных, идеологических, теоретических и других официальных документах различных политических организаций сформулированы различные представления о власти, за которыми стоят идеологические различия. Однако в неформальном дискурсе политиков эти различия менее существенны, как и на уровне повседневных практик (борьбы за власть, разграничения, укрепления власти и проч.), основанных в большей степени на обыденном понимании власти, чем на идеологических схемах.Восприятие власти, придаваемые этому понятию субъективные значения материализуются в ее предметных символах. В неформальном дискурсе политиков в качестве символов власти чаще всего фигурируют: телефон и другие системы связи; спецмашина с мигалкой и другие транспортные средства; иногда оружие.
© Т. Б. Щепанская, 2006 «Большое ухо»
Наиболее часто в качестве атрибута власти упоминается телефон [Вселенский 1991: 309-314]. По выражению Б.Немцова, «телефон ь России — гораздо больше, чем просто обычный аппарат... У нас телефон-атрибут власти» [Немцов 1997]. Характерно, что утрата власти описывается принадлежащими к политической элите людьми как отключение или молчание телефонного аппарата. В воспоминаниях В.
Степанкова и Е. Лисова приводятся выдержки из протокола допроса М. С. Горбачева в связи с событиями в Форосе в августе 1991 г.: «Я сидел, работал над выступлением... От работы меня оторвал начальник личной охраны Медведев. Он зашел ко мне с известием, что приехала группа товарищей... Беру трубку, чтобы позвонить Крючкову, узнать, что это за миссия... телефон не работает, беру другой — то же самое. Снял трубку внутреннего телефона —не работает. Все проверил—беру красный телефон —и он “мертв”. Посмотрел на часы — 16.50» [Степанков, Лисов 1992]. Отключение телефонов фигурирует здесь как символическая точка отсчета событий, связанных с отстранением М. С. Горбачева от власти ГКЧП в августе 1991 г. То же самое наблюдается и в показаниях ответственного дежурного 9 отдела КГБ в Крыму, обслуживавшего прибывших на отдых высших руководителей страны. Его дежурство, описываемое как «обычная служба» и «повседневная суета», прерывается тревожным миганием красного сигнала радиостанции «Альтернатива», означавшим аварию на линии связи с дачей Президента СССР. Далее, как и в рассказе Горбачева, следует фиксация времени —т. е. опять же символической точки отсчета: «Часы показывали 16.32 московского времени. Было воскресенье 18 августа 1991 года» [Степанков, Лисов 1992:7].Очень похожим образом описывает свое отстранение от работы в Кремле и А. В. Коржаков, работавший несколько лет начальником службы охраны Президента РФ Б. Н. Ельцина. Коржаков упоминает отданный наутро после отставки приказ Ельцина адъютанту: «Опечатать кабинет, отобрать машину, отобрать при входе... удостоверение. Отключить телефон. И чтобы никаких контактов с ним» (т. е. с отставленным от должности Коржаковым) [Коржаков 1997]. Тот же стереотип прослеживается и в мемуарах самого Б. Н. Ельцина, когда он описывает свои ощущения вскоре после отставки с поста Президента России: »Подошел к столу и взял с пульта трубку телефона специальной связи. Гудков не было. Телефон не работал. Мне было совершенно нечего делать в этом кабинете» [Ельцин 2000].
Существует устойчивый стереотип описания утраты власти как отключения телефонов; как пишет Б. Немцов, «если у вас снимают тот или иной телефон, это означает, что вас лишают государственного статуса» [Немцов 1997].Наоборот, установка нового телефона в кабинете чиновника означает включение в символическое пространство власти или продвижение на его новый иерархический уровень.
Телефон — атрибут власти должен быть необычным: вертушка, прямой телефон, спецсвязь, ВЧ; само его присутствие на столе воспринимается как знак «посвящения» — принадлежности к властной иерархии. В повседневном дискурсе российских политиков акцентируются три главных характеристики телефона как атрибута власти: недоступность для простых смертных и всех нижестоящих; узкий круг «подключенных»; связь с вышестоящей инстанцией. Эти характеристики — по сути, правила коммуникации в чиновничьей среде: приоритет имеет информация, исходящая из центра; каналы коммуникации «снизу» блокируются и могут устанавливаться только по инициативе «сверху».
Системы специальной и правительственной связи обеспечивают ограничение доступа к циркулирующей в них информации (и, соответственно, в круг »подключенных») извне или с нижних уровней властной иерархии. Эту функцию должны были обеспечивать многочисленные атрибуты секретности средств связи: подписка о неразглашении, которую давали специально проверенные телефонистки; позже — смонтированная для ведения секретных переговоров автоматическая связь—«вертушка», — исключавшая телефонистку. Более поздние системы спецсвязи предусматривали сложные приемы шифрования сигнала на входе и дешифровки на выходе. Описывая в своих воспоминаниях установку в Кремле автоматической телефонной связи, 1>. Бажанов приводит вполне легендарную по форме историю о том, как «чехословацкий коммунист», монтировавший эту систему, был по указанию из Кремля арестован и расстрелян немедленно после завершения его работы [Бажанов 1992]. Вне зависимости от достоверности упомянутых фактов эта история вписывается в ряд легенд о казни, замуровывании в стену или ослеплении средневековыми правителями мастеров, построивших по их приказу уникальные сооружения (храм, дворец, крепость, замок, тайный подземный ход и т.д.).
Смерть или ослепление мастера означает ликвидацию последнего канала коммуникации с системой управления, неподконтрольного правителю. После этого он остается единственным распорядителем всей системы.В контексте антропологического анализа засекреченность систем связи можно рассматривать как средство, поддерживающее нижнюю/внешнюю границу политической элиты и одновременно символизирующее ее. Круг подключенных к тому или иному телефонному аппарату воспринимается как круг посвященных.
Чем выше уровень иерархии, тем уже круг лиц, подключенных к обслуживающей ее телефонной сети. Б. Е. Немцов вспоминает, как в пору его губернаторства ему был установлен телефон, который был только у 15 человек во всей стране. Соответствующий аппарат на столе у должностного лица воспринимается как символ его принадлежности к этому кругу, а частота звонков — как показатель степени интеграции п статуса его обладателя в рамках этого круга.
Наибольшей значимостью в этой системе обладают звонки свер ху, которые заставляют чиновника вскакивать с места, вытягиваться во фрунт, бежать к телефону сломя голову и испытывать беспокой ство, если такой телефон долго не звонит. В мемуарах политических деятелей упоминаются случаи, когда телефонный аппарат устанавливают человеку специально для единственного «-исторического звонка» от высшего должностного лица, что выглядит уже совсем как риту альное действие. Первое почетное место на столе занимает телефон прямой связи с главой государства. Чем выше должность чиновника, тем, по замечанию Немцова, на его столе больше разнообразных теле фонных аппаратов (т. е. доступных ему уровней властной иерархии), исключение — сам Президент, у которого только один аппарат: ждать звонков «сверху» ему не от кого.
В мемуарах бывшего секретаря И. В. Сталина Бориса Бажанова тс лефон также обретает значение символа государственной власти и, в дополнение к этому, личного контроля вождя над партийной эли той. По его воспоминаниям, на столе у Сталина стояло 4 телефона, внутренний (для разговоров внутри ЦК ВКП (б)), «Верхний Кремль» (соединял кабинеты «очень ответственных работников»), » Нижнії П Кремль» (соединял преимущественно квартиры этих работников) и «вертушка».
Три первых обеспечивали связь через коммутаторы, обслуживаемые телефонистками; «вертушка» же соединяла абонентом автоматически. К ней был подключен по тем временам наиболее узкий круг: вначале около 60, позже — 80 высших должностных лиц, со временем, как пишет Бажанов, круг их расширялся.Одно из качеств формируемой системами спецсвязи коммуникативной среды — ее прозрачность для высшего лица, замыкающего иерархию. Б. Е. Немцов пишет о какой-то «мистике», связанной с телефонами, о способности Ельцина найти и достать по телефону человека «м самых экзотических местах», например в бане или в дороге. «Большие начальники находят тебя, где угодно, — заключает он. — Спрятаться очних очень трудно. Как они это делают — загадка». Такого рода утвер ждения, вообще не единичные, граничат с представлением о ясновидении, всеведении, приписываемой власти в архаических обществах как ее атрибут. Вообще идея всеведения власти систематически становится предметом обсуждения в политической среде. Б. Бажанов пишет, что в столе в кабинете Сталина в 1920-х гг. был оборудован «контрольный пост», позволявший прослушивать все разговоры, ведущиеся по кремлевской «вертушке»; впрочем, из текста следует, что это были только догадки сталинского секретаря, увидевшего Иосифа Виссарионовича с неизвестной телефонной трубкой в руках. Спустя много лет, уже в демократической России, В. Костиков, бывший пресс-секретарь Б. Н. Ельцина, пишет, вспоминая период своей работы в Кремле: «Все мои телефоны прослушивались». Вне зависимости от достоверности такого рода представлений они реально определяли стиль коммуникации в среде помощников Президента и членов Президентского Совета. Среди чиновников сложились приемы блокирования «большого уха», например обмен записками, которые уничтожались после прочтения; замена в разговоре настоящих имен именами известных государственных деятелей и т. д. Люди из этого круга передавали друг другу по- лумагические приемы выявления «прослушки»: набрав определенный набор цифр, в трубке будто бы можно услышать попискивание, которое интерпретировалось ими как признак прослушивания [Костиков 1997: 10-11].
Любопытно, что подобные же приемы передавались и в среде диссидентов, нонконформистской молодежи, — как и весь комплекс мифологемы «большого уха» («всевидящего ока»), т.е. представлений о тотальном контроле общества со стороны правящей элиты. В советский период не только для профессиональных политиков, но и для «простых граждан» телефон служил символом тотального контроля и всевластия государства. Как пишет журналист «Независимой газеты» Сергей Есин, «мы тогда не просто говорили по телефону, но еще и докладывали подслушивающему устройству о своей лояльности» [Есин 2000].Итак, в дискурсе российских политиков телефоны специальной и правительственной связи фигурируют как важнейший атрибут принадлежности к системе государственной власти, своеобразный символ посвящения. С этим символическим объектом связан целый набор мифологем, характеризующих систему и принципы коммуникации и профессиональной среде: иерархическую организацию, одностороннюю проходимость каналов (приоритет сигналам «сверху», которым придается повышенная, порой граничащая с мистической, ценность), блокирование сигналов «снизу» и жесткое отграничение от внешнего мира. Таким образом, телефон как атрибут власти символизирует и основные (для ее участников) принципы ее организации.
У руля
В качестве атрибутов и отчасти символов власти в повседневном дискурсе фигурируют также спецмашины с мигалками и спецтрассы, по которым они передвигаются. Вошли в фольклор членовозы советских руководителей и непременно черные автомобили начальства бо лее низких рангов. В наши дни правительственные машины опознаю'! по серии и номеру с обилием нулей [Крадин 2001]. О них ходит множс ство в той или иной степени мифологических рассказов, с ними связи ны даже магические представления и приметы. В книге В. Степанкова и Е. Лисова, основанной на материалах допросов членов ГКЧП, упо.мп нается характерный эпизод, по-видимому, показавшийся авторам (или тем, от кого они это узнали) значимым. Когда трое участников ГКЧІI, Шенин, Болдин и Бакланов, возвращались в Кремль после неудачной поездки к Горбачеву, у их автомобиля пробило колесо. «Случилось э’ш неподалеку от “Матросской тишины” — следственной тюрьмы, которой вскоре суждено было принять под свою крышу ГКЧП!» [Степанкоп, Лисов 1992: 20]. В данном контексте происшествие фигурирует как дурная примета, которой вскоре суждено было сбыться. Автомобп ли в специальном исполнении выступают и в функции подарков: как известно, Л. И. Брежнев имел целый парк подаренных ему роскошных автомашин. До появления автомобилей наиболее престижный подарок властителю — конь (традиция дарить крупным политикам породисты ч коней, впрочем, не прекратилась и в наши дни).
В качестве атрибута власти фигурирует и президентский самолеї В мемуарах В. Степанкова и Е. Лисова, руководивших расследован!! ем августовских событий 1991 г., в этой роли упоминается самолеї ТУ-154, оборудованный специальным пунктом управления Вооружен ными Силами, который дежурил в аэропорту Бельбек во время про бывания в Крыму Президента СССР Горбачева. Когда ГКЧП объявил о «невозможности осуществления Президентом своих обязанно стей», экипажу этого самолета была дана команда отправляться н Москву. По мнению В. Степанкова и Е. Лисова, «президента лишали еще одного атрибута государственной власти» [Степанков, Лисон 1992: 18].
Среди символов принадлежности к системе власти упоминаются также и права, обеспечивающие беспрепятственное передвижение, например многообразные льготы по проезду. Один из современных петербургских чиновников рассказывал о своем отце, который получил от самого Сталина «ковер-самолет»: так называлась коричневая книжечка, дававшая право бесплатного и первоочередного проезда по всем железным дорогам и авиалиниям СССР. По его словам, обладателями такой книжечки были всего несколько десятков человек, II частности, в этот круг попали и ученые, занимавшиеся приоритетной для Сталина программой разработки ядерной бомбы. Мой собеседник вспоминает, как ездил с матерью к деду, и на обратном пути не было никаких билетов, ни одного места — тогда начальник поезда уступил им свое купе. «Потому что это считалось вообще самое высшее, что есть. Вот эта книжечка» [ПМ: ЛАА 2002]. Важно отметить, что эта ма гическая вещь интерпретируется как символ причастности к высшим государственным сферам, она и сама олицетворяет власть.
Транспортные средства и вообще атрибуты дороги сложат устойчивыми метафорами власти в повседневном политическом дискурсе. Ряд метафор: «великий кормчий», «стоять у кормила», «расшатывать лодку» — рисует политическую деятельность как управление кораблем; из этого же ряда и путеводная звезда, которая указывает правительству верный путь, и ветер, который дует ему в паруса. В систему символов власти как транспортного средства — корабля или автомашины — вписываются такие выражения, как «Партия — наш рулевой», «стоять у руля», «колеса власти» и т. п. Е. Гайдар, суммируя свой опыт пребывания во власти (в качестве главы правительства РФ), пишет: «Лучше знаю теперь, как устроена реальная власть, как принимаются решения, как переводятся стрелки, способные повернуть направление движения российской истории» (курсив мой. — Т. Щ.) [Гайдар 1996: 240]. В той же книге он описывает характерный для ушедших в отставку должностных лиц «синдром водителя, который вдруг лишился руля», и о польском реформаторе Лешеке Бальцеровиче, у которого после отставки «глаза были грустные, как у летчика, которого отстранили от полетов» [Гайдар 1996: 244, 250].
Использование средств связи и передвижения в качестве символов власти должно означать восприятие власти, прежде всего, как системы коммуникаций. При этом транспортные средства символизируют власть над территорией и населением, а телефонные аппараты — преимущественно контроль над собственно политическим сообществом: устройство и интеграцию иерархии самой власти, т. е. сообщества ее носителей как коммуникативной среды. Характерно, что мифологемы политической среды (в частности, образы «большого уха» или «партии— рулевого») вынуждены разделять все, кто претендовал на политическое участие, а не только носители власти: например, в советское время эти выражения использовались в среде диссидентов, нонконформистов, а за ними и более широкие круги политизированной интеллигенции («Партия, дай порулить!»).
Символизация власти через средства коммуникации указывает на тенденцию отождествления власти с коммуникативной функцией (управления), по крайней мере, на уровне повседневности, в необсуж- даемой области «общепринятого». Однако в исследовательских целях мы разделяем эти два понятия — «управление» и «власть».
Управление — это коммуникативная функция: передача информации, стимулирующей (или блокирующей) ответную реакцию со стороны получателя. Власть — межличностное отношение доминирования, дающее право на управление, но не предполагающее автоматического его осуществления. На практике управление и власть не все гда объединены друг с другом. С одной стороны, не во всех случаях управления (передачи сигнала) возникают отношения власти. Управление может осуществляться безлично, без возникновения отношений между источником и получателем информации. Функция управления бывает не закреплена за одним и тем же лицом или группой лиц, а осуществляться ими попеременно — тогда говорят о ситуативном или диффузном лидерстве. В одной из предыдущих работ мы рассматривали случай управления, осуществляемого безлично, просто в результате ориентации членов сообщества на разделяемые символы и следования (не всегда осознанного) заключенным в них программам [Ще- панская 1997]. С другой стороны, власть не всегда реально и эффективно выполняет функции управления, хотя именно их выполнением обусловливается ее легитимность. Тем не менее реальное осуществление управления отнюдь не является необходимым следствием отношений власти, а требует со стороны их носителей дополнительных усилий (привлечения информации, профессиональной подготовки управленцев и т.д.). Вообще власть и управление — явления (и понятия) разного порядка: коммуникативная функция управления характеризует структуру информационных потоков; отношения власти — асимметрию общественных отношений. Управление существует в любой системе, где имеется передача информации; власть, как межличностное отношение, — только в системах, где можно говорить о существовании обладающих личностью существ, в первую очередь в социуме, между людьми и человеческими сообществами.
Проведя это разделение, вернемся к исследованию политической среды, где власть, особенно в обыденной повседневной жизни, чаще всего отождествляется с коммуникацией.