ЭТНОГРАФИЯ ПОЛИТИКИ КАК ПРОБЛЕМА (Печатается впервые)

В человеческой перспективе: от опыта деятеля к абстракции политической культуры

Антропологическое изучение политики подразумевает ее анализ в человеческой перспективе: с позиции деятеля, т.

В рамках «теорий действия» политика рассматривается сквозь призму опыта деятеля, но вопрос, кого считать «деятелем», решается по-разному, в зависимости от того, какие аспекты отношения «индивид— политическое» выносятся на первый план. В политических исследованиях известна абстракция «Политического человека», обозначающая индивида, рассматриваемого с точки зрения его участия в политической деятельности. «Политический человек» стремится к максимизации не богатства и выгоды (как «Экономический человек», по аналогии с которым сконструирован этот концепт), а власти [Lewellen 1992: 111]. Такое определение индивида в политике означает, что исследование будет сосредоточено на применяемых им стратегиях обре- іения и удержания власти.

Задачи нашего исследования мы видим иначе — как изучение поли- 1 ической культуры и той среды, которая является ее носителем. Соот- петственно индивид в нашем исследовании определяется как носитель ігой культуры и представитель этой среды, т. е. через его идентичность. Мы исследуем опыт человека, идентифицирующего себя как «политика», а свою деятельность как «политическую».

В опыте действующего лица политика может быть представлена как совокупность повседневных практик, значимых с точки зрения его самоидентификации и достижения его целей. Задача их описания базируется на предположении, что существуют устойчиво воспроизводимые практики (совокупности действий, их сценарии, правила), конституирующие политическую деятельность на уровне повседневности. Они могут быть охарактеризованы в терминах политической традиции или политической культуры [Живов, Успенский 1987: 47-153; Пивоваров 1994; Шестопал 2000; Афанасьев 2000]. Этот феномен и является предметом антропологического исследования.

Постулирование политической культуры означает еще одно допущение: существования особой «политической среды», разделяющей эту культуру [Бурдье 1993; Чуйкина 1997]. Как определить границы этой среды?

В политологических исследованиях фигурируют близкие по смыслу понятия — «политический класс», «правящий класс» [Джилас 1992; Моска 1994], «политическая элита» [Охотский 1996; Понеделков 1995; Афанасьев 1996; Лапина 1995], куда обычно включают работников органов госуправления и деятелей партий, представленных в этих органах. В исследованиях советской политической системы некоторая часть этой среды определяется понятием «номенклатура» [Вослен- ский 2001]. Однако определение «среды» в антропологической парадигме предполагает критерий самосознания в качестве основного критерия принадлежности к среде.

Если придерживаться определения М Вебера, то под «политикой» в широком смысле следует понимать «все виды деятельности по самостоятельному руководству», а в более узком —деятельность, связанную с осуществлением государственного управления (Вебер 1990 644] Мы будем исходить из второго понимания, поскольку в России именно сфера госуправления и борьба за участие в нем формируют особую социальную среду, представители которой идентифицируют себя как «политики» Заметим, что в это число должны включаться, наряду с профессиональными управленцами, и деятели «неформальной политики» (»внесистемных» политических движений и партий, не представленных в органах власти) постольку, поскольку те и другие позиционируют себя по отношению к государственной власти, участвуя в ее поддержании, распределении и перераспределении, определении границ

Итак, наша задача — изучение политической культуры как совокупности практик и знаковых систем, разделяемых в среде занимающихся политикой и идентифицирующих себя как «политиков» Такая среда и культура — абстракции, любой реальный деятель находится под влиянием политических традиций разного уровня от мировых, которые определяют возможность политических взаимодействий на глобальном уровне, до более локальных феноменов, таких как российская политическая культура или традиции, сложившиеся на местном уровне Этнографически дифференцировать эти пласты едва ли возможно, мы видим повседневность каждой конкретной группы (партии, фракции и т п ) как целостность, разделить уровни политической культуры можно только аналитически

В исследованиях, которые опубликованы в этом издании, я сосредоточиваю внимание на феноменах, характерных для российской политической культуры Однако и в этом случае остается вопрос как учитывать внутреннюю дифференциацию политической среды ?

Эта среда состоит из множества конкретных политических объединений, групп, таких, например, как партия, партячейка, избирательный штаб или группа поддержки кандидата в депутаты, более или менее длительно существующих, возникающих, распадающихся, вступающих между собою в разнообразные отношения (коалиции, конфликты и проч ) Все эти группировки и перегруппирования мы рассматриваем в контексте функционирования политической социокультурной среды, поскольку происходят они по принятым в этой среде правилам и обозначаются с помощью ее культурных кодов, которые и будут предметом нашего исследования Следует отметить, что культурная дифференциация между отдельными сегментами политического сообщества отнюдь не всегда совпадает с межгрупповыми (межпартийными, между блоками и объединениями, отделениями партий и т д ) і раницами, тем более, что культурные различия значительно более стабильны, чем эти границы и сами политические объединения

Тем не менее мы предполагаем в рамках российской политической культуры внутреннюю дифференциацию — существование нескольких субкультур Гипотетически можно связать их с разграничениями по признакам

идеологии (ориентации на традицию традиционализм/модернизация, трансформация, самоидентификации в контексте глобализации глобализм/ локальные приоритеты), положения на политической арене системные/внесистемные политические образования, <

гепени институционализации официально оформленные организации/неформальные сообщества и т д

Эти различия мы по возможности учитываем, проектируя полевое исследование Стремясь собирать материалы с разных концов политического спектра, мы выбрали для более пристального анализа (в том числе путем включенного наблюдения) политические сообщества, по многим признакам полярные (1) политическая партия си- (темного типа, имевшая представительство в парламенте, либеральноцентристской ориентации и (2) внесистемная организация, которой периодически отказывают в регистрации, имеющая поддержку в среде неформальных молодежных сообществ и практиковавшая внепарламентские, не всегда легальные методы политической борьбы — акции «прямого действия» Сопоставление этих полярных сегментов политической среды, дополненное наблюдениями других сообществ, позволяет вычленить общие для них аспекты политической культуры, те, которые позволяют им всем действовать в единой политической среде и, собственно, формировать ее как единство

Выявление таких общих элементов в разных, даже полярных сегментах политического спектра позволило бы говорить о «российской политической культуре», не отрицая, впрочем, что часть ее характеристик обусловлена влияниями глобальных процессов (но задача вычленения этих влияний уже за рамками настоящей работы)

Сопротивление среды

Поставив задачу антропологического исследования политики, мы сразу же сталкиваемся с затруднением, обнаруживая, что политический дискурс сопротивляется антропологическому Сфера повседневности в политическом дискурсе табуируется как «приватная» или при обретает эзотерический статус «инсайдерской» информации (т. е.

Блокируется и собственно способ репрезентации политики в человеческой перспективе тем, что «человеческое» в политическом дискурсе последовательно противопоставляется «политическому»: «Президент— это ведь не человек. Это такой институт власти» [Кириенко 2000: 2]. Бывший российский президент Б. Н. Ельцин в своих воспоминаниях несколько раз проводит такое разделение. Вот он пишет о некоторых членах своего предвыборного штаба, сетуя: «В кулуарах вроде бы нормальные люди, на заседаниях — наглухо застегнутые пиджаки»; обобщает: «Официальный кабинет не способствует проявлению чувств». А потом, описывая момент своего ухода с президентского поста: «Похоже, я становлюсь излишне сентиментальным, из политика превращаюсь опять в обычного человека. Вот это да!» [Ельцин 2000]. В одном из интервью Г. А. Явлинский признался в своем желании сказать коллегам по Государственной Думе: «Иногда складываются так обстоятельства, что человеку необходимо прекратить быть политиком и стать человеком» (М. Розанова /'/ Е11е). Эти высказывания весьма характерны и основаны на допущении, что можно быть либо «человеком», либо «политиком» — не одновременно. Тем самым исключается возможность рассмотрения «политика» в «человеческой» перспективе, поскольку как только он предстает «человеком», то перестает быть «политиком». Антропологический и политический коды систематически противопоставляются как взаимоисключающие.

Антропологический код, таким образом, табуируется в политической сфере как нерелевантный. Однако нельзя сказать, что он вообще не задействован. Антропологический код используется в формировании имиджа политика, т. е. все-таки осваивается политическим дискурсом: публикации в прессе о том, как политики отдыхают, какие напитки предпочитают и как проводят время в семье, работают на создание публичного образа. В этом случае информация тщательно вы меряется, контролируется, не исключается и ее модификация. Если же в прессу попадают неконтролируемые сведения о повседневной жизни политического деятеля, способные даже не опорочить его, а просто разрушить выстроенный имидж, — это может быть расценено его сторонниками как «черный пиар», разновидность агрессии и встречает противодействие.

Но тогда возникают вопросы: как возможно и возможно ли вообще антропологическое исследование политической сферы? Как избежать нежелательного вторжения в сферу приватного, насколько антропологический анализ этичен и релевантен задачам понимания функционирования политики как сферы общественной жизни?

Подобные вопросы, впрочем, связаны и с другими случаями «studies up», т. е. исследования «снизу вверх», когда статус тех, кого изучают, выше, чем у исследователя. Если вспомнить, что социальная антропология сформировалась в процессе изучения колониально зависимых народов, приходится предположить, что ее инструментарий но умолчанию предназначался для описания объекта, а не субъекта власти. Действительно, использование методов антропологии для исследования подчиненных групп (детей, молодежных контркультурных сообществ, бездомных, этнических меньшинств) до сих пор не вызывает сопротивления.