4. Аномальность лидера как психологическое превосходство

Все изложенное выше относительно запрета наводит на мысль, что в осознании социально-психологической роли табу в его исторической перспективе лежит ключ к пониманию власти традиции в той ее части, которая обеспечивала подчинение за счет возникновения у подчиненных эмоции страха, т.

В. Б.) не поощрял сходства между действиями высших и низших лиц, а, напротив, требовал несходства: что делает правитель, то не может делать управляемый, а управляемому приказано делать именно то, что не должно делать правящее лицо» [Спенсер 1969: 223].

Эта формула поведения, характерная для представителей традиционных обществ и легко фиксируемая в поведении людей современных индустриальных обществ, обеспечивала психологическую асимметрию, в результате чего правители получали психологическое превосходство над управляемыми и могли навязывать им свою волю. Превосходство выражалось в том, что управляемые испытывали к властвующим весь комплекс эмоциональных переживаний, который обусловливал психофизиологический механизм запрета, включавший наряду с положительной эмоцией, определяемой как любовь, уважение, расположение и т.д., также страх.

Ответ на этот вопрос возможен, если проанализировать те пласты мышления, которые определяли индивидуальное восприятие действительности на ранних этапах социальной эволюции и которые, в известной мере, сохраняются в менталитете современного человека. Прежде всего, вспомним многочисленные наблюдения этнографов относительно того, как легко представители архаических обществ переносили в своем сознании свойства одних предметов на другие. Л. Леви- Брюль, отмечая эту особенность архаического мышления, писал: «Оно (мышление. — В. Б.) всюду видит самые разнообразные формы передачи свойств путем переноса, соприкосновения, передачи на расстояния, путем заражения, осквернения, овладения, словом, при помощи множества действий, которые приобщают мгновенно или по истечении более или менее долгого времени какой-нибудь предмет или какое-нибудь существо к данному свойству, действий, которые, например, са- крализуют (делают его священным) или десакрализуют его (лишают его этого качества) в начале и в конце какой-нибудь церемонии» [Ле- ви-Брюль 1930: 65]. Наблюдая, как австралийцы переносят свойства табуированного объекта на другие предметы, 3. Фрейд отмечал: «Но самое удивительное в этом то, что тот, кому удалось нарушить такое запрещение, сам приобретает признаки запретного, как бы приняв на себя весь опасный заряд» [Фрейд 1924: 36].

С психологической точки зрения это опять же объясняется комплексностью, недифференцированностью тех пластов мышления, каковые определяли менталитет примитивного человека и продолжают сохраняться в психологии индивида современного общества. В слабо развитом теоретическом, понятийно-логическом мышлении «представление» еще неотделимо от эмоционального, волевого моментов Поэтому предметы или явления, фиксировавшиеся таким мышлением в од ной ситуации (комплексе), могли наделяться одними и теми же свойствами, хотя связь между ними объективно могла быть совершенно случайной, но субъективно воспринималась как закономерная вследствие особенностей мышления Так, предмет или явление, к которому индивид питал стойкое эмоциональное отношение, попав в одну ситуацию (в один комплекс) с другим предметом (явлением), путем субъ ективно устанавливаемой между ними связи передавал свои свойства этому предмету Это послужило базой для возникновения магии, став шей господствующим типом идеологических представлений на ранних стадиях социогенеза

«Психологические документы», фиксирующие наличие элементов такого мышления, можно отчетливо наблюдать и в поведении человека современного индустриального общества Так, если «нечто», вызывающее те или иные эмоции, ассоциируется в нашем сознании по каким-либо причинам с другим предметом или явлением, то последнее нередко начинает вызывать аналогичные чувства, что и это «нечто» Избавиться от них удается лишь посредством интеллектуальных усилий, в ходе которых фактически производятся операции по классификации этих предметов (явлений) по сущностным критериям, а не по ситуативным Например, мой коллега в состоянии крайнего эмоционального возбуж дения бросил попавшийся ему под руку предмет в висящее в кабинете пальто сотрудника, чем-то ему досадившего Попробуем объяснить его поступок

Прежде всего констатируем, что мой коллега работает в Академии наук, а значит, в его мышлении вряд ли преобладают пласты, определявшие менталитет примитивного человека Однако в тот момент он находился в состоянии возбуждения, когда эмоциональное превалировало в нем над понятийно-логическим мышлением (что, видимо, с известными оговорками делало его восприятие окружающей действи тельности приближающимся к восприятию индивида архаического общества), и это определило легкий перенос чувств, которые он питал к данному лицу, на вещь, принадлежавшую этому лицу, т е на вещь, воспринимавшуюся в едином комплексе с тем конкретным индивидом

Рассмотрим еще один «психологический документ», способный помочь разобраться в механизме переноса эмоций, определяемых психофизиологией запрета вследствие культурной нормы табу, на носите ля власти Этот «документ» можно наблюдать в детском поведении Школьник младших классов, нарушающий нормы поведения (т е нарушающий табу), с одной стороны, становится сам как бы табу для окружающих сверстников Поведение такого ребенка осуждается учи телями и родителями, которые запрещают однокашникам подражать ему, а нередко, что чаще бывает со стороны родителей, и вовсе общаться с ним С другой стороны, ребенок начинает оказывать влияние на поведение окружающих, приобретая, по принятому в педаго- 1

ической практике определению, «ложный авторитет» В образовании іакого рода авторитета задействован, на наш взгляд, следующий психологический механизм В первую очередь сам запрет на подражание оборачивается желанием окружающих делать это, т е имеет место внушение через запрет, о чем шла речь выше Психофизиологический механизм запрета определяет, на чем мы также останавливались, амбивалентное отношение ребенка к самой запрещенной норме поведения (табу) Слабая же способность к теоретическому мышлению в этом возрасте (что в известной мере сближает восприятие действительно- (ти этим ребенком и представителем архаического общества) обусловливает перенос вызываемых запретом эмоциональных переживаний на самого нарушителя, что в конечном итоге и дает последнему определенные психологические преимущества, так как окружающие его сверстники начинают испытывать к нарушителю то сложное чувство,

о котором уже говорилось

В общественных системах запреты в той или иной мере являются индикатором социально-политической иерархии Особенно ярко, как уже подчеркивалось, это проявляется в архаических социальных организмах Здесь, по мере того как индивид (группа) переходил из одного социального статуса в другой, с него (с них) снимались одни запреты н накладывались другие Таким образом, получалось, что табу, регулировавшие поведение индивида (группы) с более низким социальным статусом, для высших социальных слоев запретами не являлись Иными словами, имело место несовпадение поведения в зависимости от положення индивида в социально-политической иерархии, о чем пи- (ал Г Спенсер В результате складывалась ситуация, когда индивид (группа) с более высоким социальным положением выступал в глазах индивида (группы) с более низким положением как бы нарушителем іех запретов, которым он обязан был следовать Поэтому эмоции, вызванные психофизиологическим механизмом запрета у управляемых, адресовались представителям высших социальных страт За счет этого формировалась психология управляемых, включавшая в себя эмоцию (траха и почтения по отношению к управляющим, что, в свою очередь, позволяло последним осуществлять психологическое принуждение к первым

Помимо половых и пищевых запретов, оформлявших социальнополитическую структуру архаических систем, было много и других запретов, количество которых возрастало по мере усложнения социально-политической структуры социума Однако сексуальные и пищевые запреты играли, по всей видимости, базовую роль, так как на их основе сформировался сам алгоритм организации общества через запрет (как отражение процесса возникновения поведенческих норм на самых ранних этапах социогенеза) Эти запреты играют определенную роль на всех стадиях эволюции социально политических отношений, фор мируя как психологию подвластных, так и психологию властвующих Отметим здесь же, что базовые запреты связаны с самыми сильными биологическими инстинктами человека, поэтому их торможение не могло и не может не оказывать сильнейшего воздействия на психическую сферу человека, на силу переживаемых им эмоций Корреляцию между сексуальным запретом и эмоцией страха обнаружил и 3 Фрейд, исследуя психику современных людей методами психоанализа Он, в частности, писал «Факт причинной связи между сексуальным воздер жанием и состоянием страха, насколько мне известно, более не оспаривается даже врачами, которые далеки от психоанализа» [Фрейд 1924 256]

Алгоритм поведения, в соответствии с которым поведенческая модель высших звеньев управления включала в себя нормы поведения, запретные для низших, управляемых, характерен для всей первичной формации, но особенно ярко проявляется в обществах с развитой военной организацией, где был высокий удельный вес отношений, построенных на господстве и подчинении Здесь, как показывают этно графические материалы, оформление власти верховного вождя осуществлялось по тому же принципу, в соответствии с которым вождь после нарушения табу сам становился табу, что и обеспечивало ему возможность психологического воздействия на подданных

В таких потестарных системах поведение вождя выделялось на фоне остальных членов общества, на что, в частности, обратил внимание 3 Фрейд «Властелинам представляются большие права, совер шенно совпадающие с запрещениями табу для других Они являются привилегированными особами они могут делать то и наслаждаться тем, что, благодаря табу, запрещается всем остальным В противовес этой свободе имеются для них другие ограничения табу, которые не распространяются на обыкновенных лиц» [Фрейд 1924 61] Причем такое поведение наблюдалось этнографами в различных регионах Например, О С Томановская сообщает о народах Нижнего Конго «В прошлые времена коронации предшествовал еще один акт, смысл которого не поддается простому толкованию Непосвященный преемник вождя должен был убить кого-нибудь из своих клановых родичей, а иногда даже и нескольких, или совершить иные поступки, запретные или необычные для остальных инцест, гомосексуальный акт и т д » [Томановская 1977 114]

На этой стадии эволюции потестарно-политических систем сте пень табуации лидера была наиболее высокой, что выражалось не только в жесткой регламентации сексуального и пищевого поведения подчиненных, но и в строгом нормировании поведения зрительного, вербального, пространственного и т д «Ни один человек, — сообщает Дж Фрэзер, — и ни одно животное под страхом смертной казни не смеют посмотреть на правителя Лоанго во время еды или питья» [Фрэзер 1980 227]

В результате сильной концентрации запретов вокруг персоны лидера возрастала и степень психологического воздействия или, точнее, принуждения, оказываемого на управляемых Основным составляющим, обеспечивавшим это принуждение, был страх, испытываемый по отношению к вождю-табу вследствие известного психического механизма Так, далеко не робкие мужчины свази жаловались, что, находясь вместе с королем (т е верховным вождем — ВБ), они начинают испытывать дрожь и трястись [Beidelman 1966 365]

Подобного рода «психологические документы» можно фиксировать и в современной действительности, особенно в ситуациях, требующих безусловного, немотивированного подчинения властной воле Такие ситуации характерны, к примеру, для армейской среды Именно здесь особенно жестко действует система запретов, маркирующая социально-управленческую иерархию Автору этих строк, проведшему юношеские годы в Суворовском военном училище, не раз приходилось испытывать при появлении высокопоставленных начальников эмоциональные переживания, близкие, наверное, к тем, которые испытывали мужчины свази в присутствии верховного вождя Бывали в подобных ситуациях и случаи потери сознания некоторыми военнослужащими Аналогичные состояния в той или иной степени знакомы всем представителям современных обществ, так как социально-иерархический этикет в основе которого лежит запрет, является, по всей видимости, необходимым условием организации любой общественной системы, хотя и не всегда в качестве ее основного принципа

Что касается советского общества, то запреты охватывали всю систему в целом Причем запреты, которые регламентировали все сферы деятельности, были рационально не мотивированы Достаточно вспомнить многочисленные попытки отечественной публицистики найти рациональное объяснение этим запретам и всякою рода секретности, которые буквально со всех сторон окружали советского человека Однако эти попытки неизбежно приводили к выводу об их абсурдности, о чем бы то сказано немало сатирических слов Система всевозможных запретов маркировала социально-политическую иерархию в обществе, особенно ее высшие эшелоны Б Н Ельцин пишет «Существует некий человек растет по служебной лестнице, и система выдает ему сначала один уровень спецблаг, поднялся выше, уже другой, и чем выше он растет, тем больше специальных радостей жизни падает на него, — и далее, — секции ГУМа специально предназначены для высшей элиты, а контингенту начальников чуть пониже — уже другие спецмагазины, — все по рангу» [Ельцин 1990: 111, 117-118].

Борьба с «коммунистическим абсурдом» и «привилегиями», развернувшаяся в ходе «перестройки», базировалась на рациональных мотивациях и по сути дела уничтожила те фундаментальные принципы, сформировавшиеся еще на заре человеческой истории, которые обеспечивали авторитет власти, ее способность оказывать психологическое воздействие на управляемых, что в конечном счете привело к краху властной системы.

Здесь уместно сослаться на исторические свидетельства, красноречиво говорящие о том, что весь этот «абсурд» всегда составлял базис российской государственности. Иностранцы, посещавшие Россию в самые различные эпохи, неизменно обращали внимание на наличие в русском обществе жесткого иерархического этикета, который посредством табу разграничивал поведение управляющих и управляемых, формируя механизмы психологического принуждения и обеспечивая авторитет власти. Вот что наблюдал чужеземец в XV в.: «Они (русские. — В. Б.) соблюдают изумительные обряды. Именно, ни одному лицу более низкого звания нельзя въезжать в ворота дома какого- нибудь более знатного лица. Для людей более бедных и незнакомых труден доступ даже к обыкновенным дворянам. Эти последние... показываются в народ очень редко, чтобы сохранить тем больше значения и уважения к себе» [Россия глазами... 1989: 78]. В екатерининское время чужестранец писал: «Не менее того удивил меня другой обычай, введенный тщеславием: лица чином выше полковника должны были ездить в карете в четыре или шесть лошадей, смотря по чину, с длиннобородым кучером и двумя форейторами» [Россия глазами... 1989: 330).

Также немало имеется сведений о наличии в государстве огромного числа всякого рода секретов, ограничений, запретов, которые были непонятны европейцам. Примечательно, что непонимание внутренней логики данного типа организации властных отношений характерно не только для иностранцев, но и для русской интеллигенции всех времен, включая и период «перестройки».

Как показывает общественно-историческая практика, смена власти никогда не приводила к уничтожению этих принципов ее организации, которые с поразительным постоянством воспроизводятся после революционных катаклизмов, хотя и в других идеологических этикетках. Поэтому когда сегодня говорят о возрождении необольшевизма, имея в виду в том числе и воспроизводство прежних форм организации политического процесса, следует осознавать, что корни этого явления гораздо глубже, чем в прошлом коммунистической России. В конечном итоге они определяются социально-психологическими свойствами людей, несущих в себе мощный архаический пласт, в соответствии с законами которого эти отношения воссоздаются вновь и вновь.

Этот же поведенческий алгоритм, по которому поведение управляющих не совпадает со стереотипами управляемых, характерен и для неформальных отношений власти, когда одни стремятся к лидерству, в то время как другие больше ориентированы на подчинение. Этнографические материалы по различным народам мира свидетельствуют, что аномальность в поведении таких личностей была обязательным условием для реализации претензий на лидерство. Отметим и тот факт, что на ранних этапах общественной эволюции эта аномальность могла выражаться в физических и психических свойствах, выделявших лидеров из числа остальных.

Есть исторические примеры, когда архаический ментальный пласт, связанный с авторитетом власти, закреплялся в официальных политических структурах. Г. Спенсер, например, упоминает династию Фод- ли, которая царствовала в Южной Аравии в продолжение полутораста лет: «Эта так называемая шестипальцевая династия пользовалась большим уважением со стороны массы вследствие упорно передающегося по наследству уродства» [Спенсер 1969: 307]. В ТПК русского народа эти же признаки авторитета руководителя также отчетливо фиксируются вплоть до XIX в. М. Забелин писал: «Случайным, простым колдуном прослыть требуется очень и очень немного, например, иметь какой-нибудь бросающийся в глаза недостаток телесный или излишество, даже отдельный клок волос, случайно выросший на голове или бороде» [Забелин 1990: 206].

Физические аномалии включались народным сознанием и в понятие царского авторитета, что прослеживается, например, в легендах

о царях-избавителях, которые жили в общественном сознании народа на протяжении длительного исторического периода.

В. Г. Короленко «Современная самозванщина» известно, что в Меты- ческом уезде Вятской губернии в 1840 г. появился самозванец, у которого на левой руке не было указательного пальца до сустава, «что он, показывая народу, выставлял явным доказательством важного своего происхождения» [Короленко 1920: 318].

Проявление этого менталитета можно найти и в современной ПК России. Например, в «Аргументах и фактах» (№37 за 1991 г.) было опубликовано письмо читателя под названием «Берегите Михайло Меченого», в котором, со ссылкой на Библию, шла речь о М. С. Горбачеве как божьем избраннике на власть. Автор утверждал: «... пока Михайло жив, будет покой на земле, не будет Михайло, будет очень плохо нашей России». Иными словами, налицо отчетливая корреляция меж ду «отметиной» (речь шла, конечно, о родимом пятне на голове пре- чидента) и его правом на власть.

Здесь бы я привел еще один факт из сегодняшней ПК России, который в свете нашей гипотезы также не может быть выпущен из внимания. В одном из телевизионных выпусков новостей телекамера крупным планом остановилась на руке Б. Н. Ельцина. Несомненно, что цель >того поведенческого акта оператора была одна: показать, что на руке президента России не хватает одного пальца. Но почему телевизионщик решил обратить внимание миллионов людей на этот физический недостаток руководителя страны? Если действительно эти архаические элементы до сих пор функционируют в народном сознании, о чем, на наш взгляд, свидетельствует статья в «Аргументах и фактах», то данный эпизод следует рассматривать в рамках нашей концепции. Во всяком случае, здесь есть пища для размышлений.

Характерной чертой авторитета лидеров архаических общественных систем была и их психическая аномальность. Она выражалась в повышенной возбудимости, предрасположенности к истерии, трансам и т. д. Этнографические материалы убеждают в том, что этими свойствами обладали как африканские колдуны, так и сибирские шаманы. Эти «документы» можно наблюдать и в поведении правящих особ более поздних стадий общественной эволюции. Причем если мы, к примеру, возьмем отечественную историю, наиболее заметные из них отличались и наиболее яркой выраженностью таких качеств. Известный русский историк утверждает, что Иван Грозный «был самый раздражительный москвич того времени. В сочинениях, написанных под диктовку страсти и раздражения, он больше заражает, чем убеждает... это не вдохновение, а горячка головы, нервическая прыть» [Ключевский 1990: 97]. Чужеземец, воочию наблюдавший Петра I, писал: «Глаза... довольно большие, но блуждающие, вследствие чего бывает неприятно на него смотреть. Несмотря на то, что ему только 20 лет, голова у него постоянно трясется» [Россия глазами... 1987: 519]. В. О. Ключевский же отмечал вспыльчивость Петра, «находившее на него по временам дурное расположение духа, выражавшееся в известных его судорогах... болезненных припадках» [Ключевский 1990: 181-182]. Здесь же можно вспомнить о паранойе И. Сталина, зафиксированной В. М. Бехтеревым, и о болезненной истеричности А. Гитлера.

Похоже, что «аномальность» лидера, закодированная в человеческой культуре, может иметь и еще одно объяснение, так сказать рациональное. Складывается впечатление, что наиболее выдающиеся руководители, т. е. те, которые не только сами ориентировались на реформы, но и заражали своими идеями огромные массы людей, характеризовались очевидными психическими отклонениями. Эти сведения, как представляется, могут быть положены в основу предполо жения о тесной взаимообусловленности творческого процесса вообще и управленческой деятельности в частности, психической аномальностью как необходимой или, в крайнем случае, существенной характеристикой этой деятельности. В. М. Бехтерев обследовал психически больного Малеванного, руководителя одной из религиозных сект. Во время общих молитв, когда Малеванный начинал дрожать («трястись», по местному выражению), у присутствующих также появлялись вздрагивания и судороги [Бехтерев 1908: 100]. Малеванный внушил своим последователям слуховые галлюцинации и запахи. Прежде эти галлюцинации возникали у самого Малеванного, а затем уже передавались (внушались) им его последователям. Причиной же возникновения этих ощущений у него самого были специфические особенности его психики: «Нельзя сомневаться в том, что обманы чувств, возникая под влиянием коркового возбуждения, нередко действуют на психическую сферу подобно всякому постороннему внушению и вызывают влечения и побуждения, против которых человек не в состоянии бороться, как и против действующих внушений» [Бехтерев 1908: 111].

М. Забелин, наблюдая жизнь русской деревни в прошлом веке, писал: «Они, колдуны, знахари (т. е. традиционные лидеры. — В. Б.), были мечтатели-безумцы, которых хотя и живое воображение постоянно рисовало мрачные картины из мира отвлеченности... иногда даже являются призраки, с которыми они в болезненном забытьи входят в разговор... из чего суеверные люди часто заключают, что он колдун, тогда как этот несчастный требует лекарства и доктора» [Забелин 1990: 204-205].

Представляется, что «закодированная» в человеческой культуре установка на власть как на аномальное явление, формирование которой относится к начальным стадиям человеческой истории, обусловила и известное отношение людей к подобного рода индивидуальностям. Люди с психическими и физическими отклонениями воспринимались как бы естественными лидерами, так как отличались от других, значит, могли вызывать у окружающих уже известные нам эмоциональные ощущения.

Интересно, что и сегодня, особенно в обыденном сознании, довольно широко представлено мнение, что к власти стремятся «ненормальные», «закомплексованные» люди. В нем, безусловно, есть резон. Однако нам представляется, что их стремление к власти объясняется не только и не столько особым душевным складом таких людей, сколько отношением к ним самого социума, в известном смысле навязывающем им эту роль.

Возможно, что по мере исторической эволюции общества и, прежде всего, с развитием престижной и имущественной сторон власти она становилась все более притягательной для широкого круга самых раз личных людей. Надо сказать, что и в этнографической литературе довольно распространена точка зрения, что архаическими лидерами (колдунами, шаманами и т.д.) были обманщики, авантюристы, т.е. люди, стремившиеся к такому статусу в рационально-корыстных целях. Но для этого им было необходимо организовать свое поведение, нключив в него элемент аномальности. М. Забелин, исследуя русскую деревню в прошлом веке, писал: «... простым колдуном прослыть требуется очень и очень немного... если... мужик сметлив, то очень легко воспользоваться этим обстоятельством: стоит лишь повести ему жизнь против принятого обыкновения, т. е. ложиться спать тогда, когда другие бодрствуют, и наоборот — вставать, когда люди (нормальные. — В. Б.) ложатся спать, не чесать бороды и не расчесывать волос па голове, говорить вздор, вообще делать разные несообразные штуки, іатем нашептывать какую ни есть небылицу» [Забелин 1990: 206].

Материалы же по Тропической Африке свидетельствуют о том, что такими лидерами были, как правило, люди с недостатками, рядовые же общинники не стремились «заполучить духа», так как это требовало соответствующей организации поведения, сопряженной в том числе и с соблюдением многочисленных запретов, что последние считали для себя весьма обременительным делом [Kupper 63].

Похоже, что и сегодня искатели власти имеют те же перспективы. Иными словами, такой выбор предполагает для них перспективу постоянно «держать себя в рамках», что далеко не каждому по душе. Поэтому и сегодня власти ищут преимущественно люди с известными физическими и психическими отклонениями, которым, с одной стороны, в силу этих недостатков не составляет особого труда отказаться от многих «радостей жизни» а с другой — само общество своим отношением к ним формирует в них соответствующую установку. Представляют в этом смысле интерес и высказывания самих держателей пласти. В одном из телеинтервью с президентом Польши JI. Валенсой, показанном в марте 1992 г., ему был задан вопрос: «Каков вкус власти?». «Ужасный», —ответил президент, далее шли жалобы на то, что он не может следовать обычному для человека поведению: ему не доз- иоляется самому водить машину, что он очень любит; не может себе позволить посидеть и выпить с друзьями и т. д. Далее JI. Валенса ска- ил буквально следующее- «Для извращенца какого-нибудь, возможно, йот вкус и сладок».

Аномальное поведение, таким образом, является важной чертой ? шторитета социального лидера, как на неформальной основе, так и и специфических управленческих структурах, которые предусматри- иают, предписывают властвующему индивиду такое поведение. Причем опять же эти предписания носят неформальный характер, и подчас трудно определить, что в большей степени влияет на поведение «начальника», а именно императивы культуры либо его «врожденное умение себя вести». Во всяком случае, мне довольно часто приходилось наблюдать, как индивид, становясь «начальником», резко менял свое поведение, формируя путем всякого рода ограничений и табу «дистанцию» между ним и теперь уже управляемыми. Многим, вероятно, приходилось наблюдать и многочисленные затруднения, испытывае мые новым «начальником» во взаимоотношениях с бывшими сотов,і рищами, в том случае если первый не изменял своего поведения и эта граница между ними не возникала. Иными словами, не изменяя своего поведения, он и не получал возможности влиять на поведение своих подчиненных за счет все того же механизма психологическої о принуждения.

Известно, что после коронации на царство Борис Годунов изменим обычаю выслушивать каждое ходатайство и прошение особо и вместо того скрывался, показываясь народу редко и с гораздо большими церемониями и неохотой [Россия глазами... 1987: 258]. Можно только предполагать, что дефицит традиционного авторитета, который ощущал Б. Годунов вследствие своего не вполне законного наследования царского титула, определил и его поведение, направленное на усиление1 своего психологического воздействия на окружающих.

Интересно, что на Востоке традиционное сознание, по сути дела, отождествляет власть и аномальное поведение: «.. .древняя традиция не проводила разделения между понятиями аскета (т. е. человека, придерживающегося в своем поведении строжайших табу) и царя- идеальный царь —это своеобразный подвижник на троне» [Зубов 1990: 556]

Аномальность поведения лидера делает его в известной степени существом асоциальным, оторванным от жизни обычных людей. Зтої момент не только наличествует в политической системе, в организации ее институтов, но и отчетливо проявляется в поведении неформальных лидеров, стремящихся к власти. Эту асоциальность традиционного лидера в русской деревне прошлого века отмечал С. В. Максимов он заметил, что колдуны, к примеру, «безродные и всегда холостые.. днем спят, а по ночам выходят... Одежда — один и тот же полушубок зимой и летом... (как здесь не вспомнить демисезонное пальто — обязательный атрибут одежды политических лидеров нашего недавнего прошлого! — В. Б.). Они воздерживаются быть разговорчивыми, держат себя в стороне, ни с кем не ведут дружбы и даже ходят всегда насупившись... » [Максимов 1905: 121].

Индийская же традиция прямо предписывает человеку, стремящемуся к оказанию психологического воздействия на окружающих, табуировать свое поведение: «Надо днем и ночью усердно заботиться об обуздании чувств, ибо обуздавший чувства может заставить подданных пребывать в повиновении» [Законы Ману 1960: 44].