ВЫСВОБОЖДЕНИЕ

Теперь я перехожу к рассмотрению высвобождения социальных систем. Под высвобождением я понимаю «вынесение» социальных отношений из местных контекстов взаимодействия и их перестройку в неограниченных пространственно- временных масштабах.

Социологи часто обсуждали переход от традиционного к современному миру в терминах понятий «дифференциация» и «функциональная специализация». Переход от мелких социальных систем к аграрным цивилизациям, а затем к современным государствам, в соответствии с этим воззрением может рассматриваться как процесс нарастающей внутренней диверсификации. Против такой точки зрения можно выдвинуть разно

образные возражения. Она часто сочетается с эволюционным миросозерцанием, не уделяет внимания «проблеме границ» при анализе со- циетальных систем и довольно часто основана на функционалистских представлениях™. Для настоящей дискуссии, однако, важнее тот факт, что такой взгляд не дает приемлемого решения вопроса дистанциации времени и пространства. Понятия дифференциации и функциональной специализации не приспособлены должным образом к рассмотрению феномена разграничения пространства и времени социальными системами. А вот термин «высвобождение» удачнее передает идею сдвига настроек пространства и времени, имеющего большое значение в качестве базового элемента социальных изменений вообще и природы современности в частности.

Я хотел бы выделить два типа механизмов вы- свобождения, существенным образом задействованных в развитии современных социальных институтов. Первый из них я обозначу как создание символических знаковых систем; второй назову образованием экспертных систем.

Под символическими знаковыми системами я подразумеваю средства обмена, которые могут «находиться в обороте» независимо от специфических свойств индивидов или групп, использующих их в каждый данный момент. Можно выделить различные типы символических маркеров, например, средства политической легитимации; здесь я сосредоточу свое внимание на маркере «деньги».

Природа денег широко обсуждалась в социологии и, по очевидным причинам, неизменно остается в центре внимания экономики. В своих ранних работах Маркс говорит о деньгах как о «наложнице всесветной», о средстве обмена, которое отрицает со

держание товаров и услуг, подставляя вместо них некий безличный стандарт. Деньги позволяют обменять что угодно на что угодно, независимо от наличия у вовлеченных в обмен товаров какого-либо существенного сходства. Критические комментарии Маркса по поводу понятия денег предвосхищают проведенное им в дальнейшем различие между потребительной и меновой стоимостью. Деньги дают возможность обобщить второе из этих понятий благодаря своей роли «чистого товара»3™.

Однако наиболее глубокое и утонченное объяснение связей между деньгами и современностью принадлежит Георгу Зиммелю™1. Вскоре я вернусь к этой теме, поскольку буду опираться на это объяснение в моих рассуждениях о деньгах как механизме высвобождения. Между тем следует заметить, что интерес к социальному характеру денег в более позднее время присутствует в работах Толкогга Парсонса и Никласа Лумана. Основным автором здесь является Парсонс. Согласно ему, деньги являются одним из типов «средств обмена» в современных обществах, остальными же типами являются власть и язык. Хотя подходы Парсонса и Лумана имеют ряд сходств с тем, о чем я буду говорить ниже, для меня неприемлема основа их исследований. Ни власть, ни язык не могут быть поставлены на одну доску с деньгами и прочими механизмами высвобождения. Власть и использование языка являются существенными чертами социального действия в самом общем плане, а не специфическими социальными формами.

Что есть деньги? Экономисты так и не пришли к согласию по поводу ответа на этот вопрос. Однако работы Кейнса, по-видимому, представляют собой наилучшую отправную точку для его рассмотрения. Среди моментов, которым Кейнс уделяет особое

внимание — самостоятельный характер денег, строгий анализ которого отделяет его работы от тех вариантов неоклассической экономической мысли, где, по выражению Леона Вальраса, «деньги не существуют»™11.

Таким образом, деньги в их развитой форме определяются прежде всего в терминах долга и кредита, где эти последние относятся к множеству широко рассеянных взаимных обменов. Именно по этой причине Кейнс тесно связывает деньги со временемхх. Деньги — это способ отсрочки платежа, дающий средства для того, чтобы свести доходы с долговыми обязательствами в

ситуации, где непосредственный обмен продуктами невозможен. Деньги, мы могли бы сказать, есть средство сжатия времени и, таким образом, извлечения сделок из уникального окружения данного акта обмена. Говоря точнее, в терминах, введенных выше, деньги есть средство дистанциации времени и пространства. Деньги обеспечивают вступление в силу сделок между агентами, далеко отстоящими друг от друга в пространстве и времени. Пространственный подтекст денег хорошо описан Зиммелем, который указывает, что «роль денег связана с пространственной дистанцией между индивидом и его имуществом...

Высвобожденность, обеспеченная в рамках современных денежных экономик, гораздо выше той, что имелась в любой из предшествовавших современности цивилизаций, в которых существовали деньги. Даже наиболее развитые денежные системы эры, предшествовавшей современности, такие как денежная система Римской империи, нисколько не продвинулись за пределы, в терминологии

Кейнса, товарных денег в вещественной форме звонкой монеты. Сегодня же «собственно деньги» независимы от средств их представления и принимают форму чистой информации, оседающей в виде цифр на распечатках с компьютера. Плохая метафора — рассматривать деньги, как это делает Парсонс, как «средства обмена». В виде монеты или наличных деньги находятся в обороте; но в современной экономике значительная часть сделок с деньгами не принимает такой формы. Ченчини указывает, что привычные идеи о том, что деньги «обращаются» и что о них можно думать как о «потоке», по сути, вводят в заблуждение*411. Если бы деньги были потоком, скажем, подобным водному потоку, то их обращение выражалось бы непосредственно в терминах времени. Отсюда следовало бы, что чем больше его скорость, тем более узкий поток требуется для того, чтобы то же количество денег протекло за единицу времени. В случае денег это означало бы, что их количество, необходимое для данной сделки, пропорционально скорости их обращения.

Деньги являются примером механизмов высвобождения, связанных с современностью; я не буду пытаться детализировать здесь существенный вклад развитой денежной экономики в определе

но

ние характера институтов современности* Однако «собственно деньги», конечно же, являются существенной частью современной социальной жизни,

и,              в равной степени, особым типом символических знаковых систем. Они имеют фундаментальное значение для высвобождения современной экономической деятельности в целом. Одной из наиболее характерных форм высвобождения современного периода, к примеру, является расширение капиталистических рынков (включая денежные рынки), которые сравнительно рано приобретают международный масштаб. «Собственно деньги» неотделимы от удаленных сделок, предполагаемых существованием таких рынков. Кроме того, как указывает Зиммель, они являются существенной предпосылкой особенностей владения собственностью и возможности ее отчуждения в современной экономической деятельности.

Все механизмы высвобождения — и символические знаковые системы, и экспертные системы — зависят от доверия. Доверие поэтому фундаментальным образом вовлечено в институты современности. Доверием здесь облечены не индивиды, а абстрактные позиции. Каждый, кто использует денежные знаки, делает так в предположении, что другие, с которыми он или она никогда не сталкиваются, признают их ценность. Но тем, чему доверяют, являются деньги как таковые, а не только лишь, и даже не преимущественно, те лица, с которыми производятся конкретные сделки.

доверие в ходе сделок с деньгами с «уверенностью общества в выпускающем деньги правительстве».

Зиммель различает уверенность в деньгах и «слабое индуктивное знание», задействованное во многих фьючерсных сделках. Так, если бы фермер не был уверен, что поле даст урожай в будущем году такой, как в предыдущие годы, он или она не стали бы сеять. Доверие же к деньгам подразумевает нечто большее, чем расчет достоверности наступления неких вероятных в будущем событий. Доверие существует, утверждает Зиммель, когда мы «верим в» кого-то или в какой-то принцип: «Оно выражает чувство, что между нашей идеей о бытии и самим бытием имеется определенная связь и единство, некая согласованность в нашем понимании его, а также убежденность и отсутствие сопротивления в уступке нашего Я этому пониманию, которое может опираться на какие-то конкретные основания, но не может быть объяснено ими»хх‘у. Доверие, коротко говоря, есть форма «веры (faith)», в которой уверенность, придаваемая возможным результатам действий, выражает некое обязательство, а не просто суждение о знании. В действительности, и ниже я рассмотрю это более подробно, модусы доверия, используемые институтами современности, по природе своей основаны на нечетком и частичном понимании их «базы знаний».

Рассмотрим теперь природу экспертных систем. Под экспертными системами я подразумеваю системы технического исполнения или профессиональной экспертизы, организующие значительные фрагменты материального и социального окружения, в котором мы сегодня живем3014. Большинство «обычных людей» обращаются к консультациям «профессионалов» — адвокатов,

архитекторов, врачей и т. д. — лишь периодически или от случая к случаю. Но системы, объединяющие в единое целое знания экспертов, оказывают на многие аспекты того, что мы делаем, постоянное влияние. Просто сидя у себя дома, я уже вовлечен в экспертную систему или последовательность таких систем, на которые полагаюсь. Я не испытываю особых страхов, поднимаясь вверх по лестнице моего жилища, хотя и знаю, что в принципе вся эта конструкция может обрушиться. Я мало что знаю о своде знаний, использованных архитектором и строителем при проектировании и постройке этого дома, но тем не менее я «верую» в то, что они сделали. Я «верую» не столько в них, хотя мне и приходится доверять их квалификации, сколько в подлинность применяемого ими экспертного знания, то есть во что-то, что сам я не могу полностью проверить.

Когда я выхожу из дома и сажусь в автомобиль, я попадаю в окружение, во все элементы которого проникает экспертное знание — относящееся к проектированию и изготовлению автомобилей, шоссе, перекрестков, светофоров и многих других предметов. Каждому известно, что вождение автомобиля — опасное занятие, влекущее риск попасть в аварию. Предпочитая отправиться в путь на автомобиле, я принимаю этот риск, но полагаюсь на вышеупомянутые компетенции как на гарантию того, что этот риск минимизирован настолько, насколько это возможно. Я знаю очень мало о том, как работает автомобиль, и в состоянии самостоятельно исправить лишь незначительные поломки в случае, если с ним что-то будет не так. Я почти ничего не знаю о технических подробностях способов постройки Дорог, техобслуживания и ремонта дорожных

покрытий или о компьютерах, помогающих контролировать движение транспортных потоков. Когда я паркую автомобиль в аэропорту и сажусь на самолет, я попадаю в сферу действия других экспертных систем, мои технические познания о которых находятся, самое большее, в зачаточном состоянии.

Экспертные системы являются механизмами высвобождения, поскольку, как и символические знаковые системы, они вычленяют социальные отношения из их непосредственного контекста. Оба типа механизмов высвобождения предполагают, но также и поддерживают процессы отделения времени от пространства как необходимое условие поощряемого ими процесса дистанциации времени и пространства. Экспертная система высвобождает, как и символические знаковые системы, путем предоставления гарантий ожиданиям, дистанциированным в пространстве и времени. Такое «растягивание» социальных систем достигается благодаря безличной природе тестов, применяемых для оценки технических знаний, и публичной критике (на которой основано производство технических знаний), используемой для надзора за их формой.

Повторим: для «обычного» человека доверие к экспертным системам не зависит ни от полного понимания всех этих процессов, ни от владения связанными с ними знаниями. Доверие неизбежно оказывается в некоторых отношениях чем-то вроде религиозного догмата. Это утверждение не следует понимать чересчур упрощенно. Момент «слабого индуктивного знания» Зиммеля, несомненно, очень часто присутствует в экспертных системах. В этих «догмах» имеется прагматический элемент, основанный на опытном знании о том,

что эти системы в целом работают так, как они должны работать. К тому же над профессиональными ассоциациями часто стоят разрешающие органы, созданные для защиты потребителей экспертных систем — структуры, лицензирующие промышленные установки, осуществляющие надзор за стандартами, используемыми производителями самолетов и т. д. Все это, однако, не отменяет истинности наблюдения о том, что все механизмы высвобождения подразумевают отношение доверия. Рассмотрим теперь, как следует понимать идею «доверия», какова общая связь между доверием и дистанциацией времени и пространства.