Глава VIII. Время, вновь обретенное

Во всех случаях, как видно из приведенных примеров, структура поддерживается какой-то осью (ее удобно вообразить вертикальной). Ось соединяет общее с частным, абстрактное с конкретным; но в том или в другом направлении классификационный замысел всегда может продвигаться вплоть до своего завершения. Он определяется в зависимости от имплицитной аксиоматики, для которой любое классифицирование происходит посредством пар противоположностей: прекращают классифицировать лишь тогда, когда уже нет возможности противопоставлять. Следовательно, система, по сути, не знает провалов. Ее внутренний динамизм ослабевает по мере того, как классификация поступательно движется вдоль своей оси в том либо другом направлении. И когда система останавливается, это не в силу непреодолимого препятствия, проистекающего из эмпирических свойств существ или вещей, и не в силу того, что ее механизм заедает: это означает, что она завершила свой ход и полностью выполнила свою функцию.

Когда классификационная интенция, так сказать, поднимается вверх, в направлении к наибольшей обобщенности и к наиболее продвинутому абстрагированию, то никакое разнообразие не помешает применить схему, под действием которой реальность подвергнется серии последовательных очищений, завершение чего будет представлено, в соответствии с замыслом этого мероприятия, в виде простой бинар-

ной оппозиции (верх и низ, правое и левое, война и мир и т. п.), идти за пределы которой, по причинам внутренним, настолько же бесполезно, как и невозможно.

Глава VIII Время, вновь обретенное

При движении вниз система уже не знает внешнего предела, поскольку ей удается обращаться с качественным разнообразием природных видов как с сим- 20 волической материей одного порядка и поскольку ее продвижение к конкретному, специфическому и индивидуальному не останавливается из-за персональных наименований: они могут служить, включая и имена собственные, терминами классификации.              25

Итак, речь идет о целостной системе, которую этнологи тщетно пытались объять лоскутами изготов- , ленных для этого различных институтов; наиболее известным из них остается тотемизм. Но при таком посредстве приходят лишь к парадоксам, граничащим зо с абсурдом. Так, Элькин [Elkin (4), р. 153-154] в своей синтетической работе, в остальном замечательной, беря тотемизм отправной точкой анализа религиозного мышления и религиозной организации австралийских туземцев, НО вскоре столкнувшись с его 35 умозрительным богатством, выходит из затруднения, открывая особую рубрику для «классификационного тотемизма». Таким образом, он делает из классифи-

кации особую форму тотемизма, в то время как — что, полагаем, установлено — именно тотемизм либо то, что им считается, составляет даже не форму, а аспект, или момент, классификации. Совершенно не зная о 5 тотемизме (и, несомненно, благодаря этому неведению, позволившему ему избежать обмана со стороны фантома), Конт лучше, чем современные этнологи, понял экономику и пределы действия классификационной системы, важность которой в истории мышле- 10 ния, при недостатке документов, могущих подтвердить его тезис, он оценил в общих чертах: «Никогда, начиная с этой эпохи, человеческим концепциям не удавалось вновь обрести в какой-либо сопоставимой степени великое свойство единства метода и доктри- 15 нальной гомогенности, что составляет совершенно нормальное состояние нашей способности мышления .

Клод Леви-Строс ДИВ Неприрученная мысль

Несомненно, Конт приписал доисторическому 20 периоду — векам фетишизма и политеизма — это «дикое мышление», которое для нас не является ни мышлением дикарей, ни мышлением первобытного или архаического человечества, но мыслью в диком СОСТОЯНИИ, В отличие ОТ МЫСЛИ возделанной ИЛИ ОДО- 25 машненной41, с целью достичь упорядочения. Таковая возникает в определенных местах земного шара и в определенные моменты истории, и естественно, что Конт, лишенный этнографической информации (и этнографического чутья, которое приобретается толь- зо ко благодаря сбору информации такого рода и работе с ней), уловил первую в ее ретроспективной форме, как вид ментальной деятельности, предшествующий прочим. В настоящее время мы лучше понимаем, что обе могут сосуществовать и взаимопроникать, как 35 могут (или по меньшей мере вправе) сосуществовать и сталкиваться природные виды, одни — в диком состоянии, а другие — преобразованные земледелием и доместикацией, хотя, исходя из факта их развития и вообще условий, требуемых для этого, существова- 40 ние одних грозит другим вымиранием. Независимо от

того, печалит ли это кого-то или радует, еще известны зоны, где дикая мысль, подобно диким видам, оказывается относительно защищенной: например, в области искусства, которому наша цивилизация придает статус национального парка, со всеми его 5 выгодами и неудобствами, связанными со столь искусственной формулой; и особенно в стольких еще не распаханных секторах социальной жизни, где — от равнодушия либо неспособности, а чаще всего неизвестно отчего — дикая мысль продолжает про- ю цветать.

Глава VIII Время, вновь обретенное

Исключительные характеристики этой мысли, называемой нами дикой, а Контом квалифицируемой как спонтанная, особенно выпукло предстают в тех целях, которыми она задается. Она претендует на то, is чтобы быть одновременно аналитической и синтетической, доходить до своего крайнего предела в одном и в другом направлении, будучи полностью в состоянии осуществлять посредничество между обоими полюсами.

Ошибка в суждении, появляющаяся в последнем предложении, объясняет, почему Конт составил себе совершенно неверное представление о синтетиче- 30 ском аспекте: рабы «бесконечного разнообразия феноменов» и современные дикари, что, как считает он, подтверждает их «трезвое рассмотрение», пренебрегают какой бы то ни было «туманной символизацией» [Comte, р. 63]. Однако «трезвое исследование со- 35 временных дикарей», каковое и проводит этнография, отменяет по этим двум пунктам позитивистский предрассудок. Если дикая мысль определяется одновременно и поглощающим символическим устремлением, таким, ЧТО ничего подобного человечество уже 40

никогда не испытывало, и скрупулезным вниманием, всецело обращенным на конкретное, наконец, имплицитным убеждением, что эти две установки не что иное, как одна, то не покоится ли как раз дикая 5 мысль как с теоретической, так и с практической точки зрения на этом «неослабном интересе», силу которого Конт отрицает? Но когда человек наблюдает, экспериментирует и классифицирует и создает теорию, то он уже побуждается к этому отнюдь не про- ю извольными суевериями и не капризами случайности, которой, как мы видели в начале данной работы, было бы наивным предназначать роль в открытии искусств цивилизации*.

Клод Леви-Строс ЯИр Неприрученная мысль

Если бы требовалось сделать выбор между двумя is объяснениями, то мы предпочли бы объяснение Конта, но при условии предварительного освобождения от ложного умозаключения, на котором оно основывается. Действительно, для Конта любая интеллектуальная эволюция происходит из «неизбежного 20 влияния теологической философии», то есть из той невозможности, в какой человек вначале оказался, интерпретировать природные феномены, не уподобляя их «собственным действиям, только относительно которых он смог когда-то поверить, что понимает 25 существенное в способе производства» [Comte, 51-е le^on; IV, р.

Ошибка Конта и многих его последователей со- 35 стояла в том, что они полагали, будто человек мог населить природу волевыми существами, сопоставимыми с ним самим, бе’з придания своим желаниям определенных атрибутов той природы, в которой он

себя узнавал. Ибо если бы он начал лишь с ощущения своей силы, это никогда не обеспечило бы его объясняющим принципом.

Различие между практическим актом, наделенным продуктивностью, и магическим или ритуальным 5 актом, лишенным действенности, не совпадает с определением их соответственно по объективной либо субъективной ориентации. Такое определение может показаться верным, если рассматривать вещи извне, но с точки зрения действователя отношение ю инвертируется: он представляет себе практическое действие как в принципе субъективное и центробежное по своей ориентации, поскольку оно происходит из-за его вмешательства в физический мир. Тогда как магическая операция кажется ему прибавлением к is объективному порядку универсума: для того, кто ее совершает, она представляет такую же необходимость, как и цепочка естественных причин, куда, как полагает действователь, он лишь вводит дополнительные звенья в виде ритуалов. Таким образом, ему 20 представляется, что он наблюдает данную операцию извне и как если бы она исходила не от него.

Глава VIII ІИИІ Время, вновь обретенное

Такое уточнение традиционной перспективы позволяет исключить ложную проблему, вызываемую, ДЛЯ некоторых, «обычным» Прибеганием К обману И 25 мошенничеству по ходу магических операций. Ибо если система магии всецело покоится на веровании, - что человек может вмешиваться в природный детерминизм, дополняя либо модифицируя его ход, то совершенно не важно, будет ли это вмешательство чуть зо больше или чуть меньше: обман неотделим от магии и, собственно говоря, колдун никогда не «жульничает».

Во-вторых, Проясняется СТОЛЬ дискуссионный во- 35 прос, как отношение между магией и религией. Ибо, если в каком-то смысле можно сказать, что религия состоит в очеловечивании природных законов, а магия — в натурализации человеческих действий, то

ЄСТЬ В ИСТОЛКОВаНИИ определенных ЧеЛОВечеСКИХ ДЄЙ- 40

ствий как составной части физического детерминизма, то здесь не идет речь об альтернативе или об этапах эволюции.

Антропоморфизм природы (в чем состоит рели- 5 гия) и физиоморфизм человека (ка^ мы определили бы магию) образуют постоянные составляющие, меняется лишь их дозировка. Как отмечено выше, одна подразумевает другую. Нет религии без магии, как и магии, которая бы не содержала зерно религии. По- ю нятие сверхъестественного существует лишь для человечества, приписывающего себе сверхприродные силы и взамен предоставляющего природе силы своего сверхчеловеческого.

Клод Леви-Строс ffiB Неприрученная мысль

Чтобы понять проницательность, доказательства is которой дают мнимые примитивы в их наблюдении и интерпретации природных явлений, нет необходимости упоминать о существовании исчезнувших способностей либо об употреблении еще одного органа чувств. Американский индеец, расшифровывающий 20 след с помощью невоспринимаемых признаков, австралиец, идентифицирующий без колебаний отпечатки следов, оставленных каким-либо членом его группы [Meggitt], действуют так же, как и мы, когда ведем автомобиль и с одного лишь взгляда — по лег- 25 кому повороту колес, флуктуациям в работе двигателя или даже по угадываемому во взгляде намере- нию — оцениваем момент, чтобы обогнать другую

"              машину или уклониться от столкновения с ней. Не

смотря на кажущуюся неуместность, это сопостав- зо ление весьма поучительно. Ибо то, что обостряет наши способности, стимулирует наше восприятие, придает уверенность нашим оценкам — с одной стороны, обладание средствами, предоставленными нам механической мощью двигателя, и несравнимо воз- 35 росшая опасность, которой мы благодаря ей же подвергаемся, а с другой стороны, испытываемое нами напряжение, проистекamp;ющее из ощущения этой приданной нам механической силы, — осуществляется в серии диалогов с другими водителями; их намере- 40 ния, подобные нашему, передаются знаками, кото-

рые мы постоянно расшифровываем, ибо именно знаки вызывают процесс мышления.

Глава VIII Время, вновь обретенное

Итак, мы обнаруживаем эту реципрокность перспектив, перенесенную в план механической цивилизации, где человек и мир зеркально отражаются друг 5 в друге, и она единственная, как нам показалось, способна учесть свойства и возможности неприрученной мысли. Экзотический наблюдатель несомненно посчитал бы, что автомобильное движение в центре большого города или на шоссе превосходит человече- ю ские возможности; и оно их действительно превосходит — в том, что оно сталкивает лицом к лицу не людей, не природные законы, а системы природных сил, очеловеченных интенциями водителей, и людей, трансформированных посредством физической энер- is гии в природные силы, медиаторами которых они сами становятся. Речь идет уже не о действии какого-либо агента на инертный объект и не об обратном действии объекта, выдвинутого на роль агента, на субъект, который оказался бы обобранным, без какого бы то ни 20 было возмещения, к выгоде объекта — то есть не о ситуациях, включающих с той или с другой стороны определенную долю пассивности. Сопоставляемые существа противостоят друг другу одновременно и как субъекты, и как объекты; и простое изменение в 25 том коде, который они используют, в разделяющем их расстоянии имеет силу бессловесного заклинания. , * *

Теперь нам понятно, что внимательное и скрупу- зо лезное наблюдение, всецело обращенное к конкретному, находит в символизме одновременно и свой принцип, и свое завершение. Неприрученная мысль не различает момент наблюдения и момент интерпретации, как и мы, наблюдая, не фиксируем сперва зна- 35 ки, исходящие от собеседника, чтобы затем попытаться их понять: он говорит, и ощутимая нами эмиссия приносит с собой и свое значение. Так и артикулированная речь разбивается на элементы, каждый из которых является не знаком, а средством знака —

отличительной единицей, которую нельзя заместить другой без изменения значения и которая сама может быть лишена признаков этого значения, выражаемых ею в присоединении к другим единицам либо в проти- 5 вопоставлении себя им.              #

Эта концепция классификационных систем как систем значения выделится еще сильнее, если позволим себе бегло упомянуть о двух традиционных проблемах: о соотношении между так называемым тоте- 10 мизмом и жертвоприношением и о проблеме, которая ставится наличием сходств по всему миру у мифов, служащих для объяснения происхождения клановых наименований.

Клод Леви-Строс Щ) Неприрученная мысль

То, что история религий смогла увидеть в тоте- 15 мизме источник жертвоприношения, остается по прошествии стольких лет предметом удивления. Даже если бы мы условились для пользы дела придать тотемизму подобие реальности, то эти два института оказались бы наиболее контрастными и него совместимыми, к утверждению чего не без колебаний и покаяния часто склонялся Мосс.

Мы не считаем, что сегментарные общества, в которых кланы носят имена животных или растений, не могли осуществлять определенные формы жертво- 25 приношения: достаточно вспомнить о принесении в жертву собаки у ирокезов, чтобы убедиться в противоположном. Но у ирокезов собака не служит эпонимом ни одному из кланов, и, таким образом, система жертвоприношения независима от кланового зо родства. Более того, есть и другая причина, делающая эти системы взаимно исключающими: если допустить, что в обоих случаях имплицитно признается родство между человеком или группой людей, с одной стороны, и животным или растением — с другой (то 35 в качестве эпонима человеческой группы, то служащего медиумом для человека-жертвователя), то ясно, что в случае тотемизма никакой другой вид или природное явление не заместимы с эпонимом: никогда нельзя принять одного зверя за другого. Если я член 40 клана медведя, я не могу принадлежать клану орла,

поскольку, как мы видели, единственная реальность системы состоит в сети из дифференциальных промежутков между терминами, представленными прерывно. В случае жертвоприношения — наоборот: хотя для определенных божеств либо для определен- 5 ных типов жертвоприношения часто предпочитают предназначать отличительные вещи, фундаментальным является принцип замещения: при недостатке предписанной вещи ее может заместить любая другая, лишь бы сохранялся замысел, который только и ю важен, при том, что усердие может варьировать. Поэтому жертвоприношение располагается в царстве непрерывного: «Когда в качестве сакральной жертвы используется огурец, нуэр говорят об этом, как если бы это был бык, и, выражаясь таким образом, они 15 идут чуть дальше простого утверждения, что огурец замещает быка. Конечно, они не считают, что огурцы суть быки, и когда они обращаются к такому конкретному огурцу как к быку, в ситуации принесения его в жертву, ОНИ ЛИШЬ говорят, ЧТО ОН может быть 20 уподоблен быку в этом частном контексте. Вследствие этого они действуют, выполняя каждый ритуал жертвоприношения, насколько это возможно, в точности так, как они делают, когда жертвой является бык. Сходство концептуально, а не перцептивно; еле- 25 довательно, ”является“ основано на качественной аналогии, не подразумевающей выражение симме- , трии: огурец является быком, но бык не является огурцом» [Evans-Pritchard (2), р. 128].

Глава VIII /Ш Время, вновь обретенное

Итак, между системой тотемизма и системой зо жертвоприношения имеется два фундаментальных различия: первая — квантифицированная система, тогда как вторая допускает непрерывный переход между терминами: в качестве приносимого в жертву огурец имеет ценность яйца, яйцо — цыпленка, цыпле- 35 нок — курицы, курица — козы, коза — быка. С другой стороны, эта градация ориентирована: при недостатке быка приносят в жертву огурец, но инверсия была бы абсурдом. Наоборот, для тотемизма либо для того, что считается таковым, отношения всегда ре- 40

версивны: в системе клановых наименований, где бы они оба ни фигурировали, бык действительно будет эквивалентен огурцу в том смысле, что можно их смешивать и что оба они явно пригодны для выраже- 5 ния дифференциального промежутка^между двумя группами, которые они соответственно коннотиру- ют. Но они могут выполнять эту роль лишь в той мере (в противоположность жертвоприношению), в какой тотемизм объявляет их отличными, а следовательно, ю между собой не заместимыми.

Клод Леви-Строс шВ Неприрученная мысль

Если пожелать углубить основание этих различий, то мы найдем его в той роли, что соответственно возлагается каждой системой на природные виды. Тотемизм покоится на гомологии, постулируемой is между двумя параллельными рядами — рядом природных видов и рядом социальных групп, — термины которых (что не следует забывать) не сходны от пары к паре. Только глобальноесоотношение между рядами является гомоморфным: формальная корре- 20 ляция между двумя системами различий, каждая из которых образует один полюс оппозиции. В жертвоприношении ряд природных видов (непрерывный, а не прерывистый, ориентированный, а не реверсивный) играет опосредствующую роль между двумя полярны- 25 ми терминами, где один — жертвователь, другой — божество, и между которыми вначале нет ни гомологии, ни даже какого-либо рода отношений: цель жертвоприношения как раз и состоит в установлении отношений смежности (а не сходства) посред- зо ством ряда последовательных идентификаций. Они могут осуществляться в двух направлениях в зависимости от того, является ли жертвоприношение искупительным или оно представляет собой ритуал причастия: либо от жертвующего к жрецу, от жреца 35 к жертве и от сакрализованной жертвы к божеству, либо в обратном порядке.

И это не все. Обеспечив отношение между человеком и божеством через сакрализацию жертвы, жертвоприношение разрывает его разрушением этой же 40 самой жертвы. Таким образом, нарушение связи воз-

никает от действия человека; и поскольку он прежде установил коммуникацию между человеческим и божественным резервуарами, то последний должен будет автоматически заполнить пустоту, высвобождая благодеяние, на которое рассчитывали. Схема жерт- 5 воприношения состоит в нереверсивной операции (разрушение жертвы), чтобы на другом плане привести в действие равно нереверсивную операцию (предоставление божественной милости), необходимость которой вытекает из введения в предварительную ю коммуникацию двух «реципиентов», находящихся на разных уровнях.

божество

Система

жертвоприношения:

Система тотемизма: природный - |              »              і

РЯД              -г              т              Т

природный ряд и отношения смежности

отношения

ГОМОЛОГИИ

культурный I JL _L ¦ J_ ±

ряд              —і—I—I—|—I—I-

Глава VIII шзд Время, вновь обретенное

Мы видим, что жертвоприношение — это абсолютная или предельная операция, производимая с посредствующим объектом. С этой точки зрения оно is подобно (будучи одновременно противопоставляемо) так называемым «кощунственным» ритуалам, та- , ким, как инцест, скотоложество и т. п., являющимся посредствующими операциями, производимыми с предельными объектами: мы наглядно объяснили 20 это в одной из предыдущих глав по поводу меньшего кощунства: появление женщины, у которой месячные, в период разворачивания ритуалов охоты на орлов у индейцев хидатса*. Жертвоприношение стремится установить желанную связь между первона- 25 чально разделенными сферами: как вполне отчетливо это выражается в языке, его цель — добиться того, чтобы отдаленное божество исполнило человеческие

чаяния. Верят, что этого достигнут, связав прежде всего две сферы посредством сакрализованной жертвы (двойственный объект, на деле походящий и на то, и на другое), а затем упраздняя этот связующий тер- 5 мин. Таким образом, жертвоприношение создает дефицит смежности и, через преднамеренность жреца, вызывает (либо верят, что вызывает) возникновение компенсационной непрерывности в плане, где первоначальная несостоятельность, ощущаемая жертвова- 10 телем, наметила благодаря предвосхищению и как бы пунктиром путь следования за божеством.

Клод Леви-Строс ВИВ Неприрученная мысль

Итак, недостаточно, чтобы в австралийских обрядах умножения, известных под названием интичиума, иногда наблюдалось потребление тотемического is вида, чтобы можно было объявить их изначальной или даже искаженной формой жертвоприношения: сходство здесь столь же поверхностно, как между китом и рыбой. Впрочем, эти обряды умножения не связаны регулярно с так называемыми тотемическими 20 классификациями; даже в Австралии они их не всегда сопровождают, и в мире известно множество примеров обрядов умножения без «тотемизма» и «тотемизма» без обрядов умножения.

Кроме того, структура обрядов типа интичиума и 25 имплицитные понятия, на которых они покоятся, весьма далеки от того, что мы обнаружили в жертвоприношении. В обществах с интичиума производство (магическое) и потребление (реальное) природных видов обычно разделены в результате идентичности, зо постулируемой между каждой человеческой группой и тотемическим видом и в виду заявленного или установленного отличия, с одной стороны, между социальными группами, с другой — между природными видами. Таким образом, роль интичиума заключается в 35 том, чтобы периодически и на короткое время устанавливать смежность между производством и потреблением: как если бы требовалось, чтобы время от времени человеческие группы и природные виды рассчитывались по два и выстраивались союзническими парами, 40 пока каждый из союзников вновь не обретет в игре

свое место и функцию: виды — кормить людей, их не «производящих», люди — «производить» виды, запрещающие их потреблять. Следовательно, в интичиума люди на мгновение подтверждают субстанциальную идентичность со своими тотемическими вида- 5 ми посредством двойного правила: группа производит то, что потребляет, и потребляет то, что производит, и эти вещи у каждой группы одинаковы, а у всех них в целом — различны. Благодаря этому для обычной игры реципрокности уже не будет риска внести пута- ю ницу в фундаментальные определения, которые должны периодически повторяться. Если обозначить природный ряд заглавными, а социальный ряд строчными буквами:

А В С D Е              N

abed е              n,              is

Глава VIII Время, вновь обретенное

то интичиума напоминает о подобии между А и а, В и Ь, С и с, N и п, свидетельствуя, что если в обычном ходе существования группа b инкорпорируется путем пищевого потребления видов А, С, D, E...N, группа а — видов В, С, D, E...N и т. д., то речь идет об об- 20 мене между социальными группами и об арбитраже между сходством и смежностью, а не о замещении сходства другим сходством или одной смежности другой*. Жертвоприношение прибегает к сопостав- , лению как средству стирания различий, с тем чтобы 25

Индейцы Восточной Канады не употребляют ни мясо оленя в период охоты на него, ни форель во время сезона рыбной ловли [Jennes (1), р. 60]. Итак, они употребляют только тогда, когда не убивают, и убивают, только когда не употребляют. Реципрокность между человеком и животным видом того же типа, что устанавливается в некоторых ав- зо стралийских племенах между двумя человеческими группами по поводу природного вида. С другой стороны, в Канаде речь идет о диахрон- ной реципрокности, а не о синхронной, как в Австралии. Такое же различие выступает и у пуэбло группы кересан: «Ежегодно [вождь джунглей] отбирал несколько природных видов как животных, так 35 и растительных, на которых и сосредоточивались, чтобы вызвать их изобилие; перечень отбираемых видов изменялся от года к году» [White L.A., р. 306]. Таким образом, это интичиума, но расположенный по оси последовательности, а не по оси одновременности.

установить смежность; так называемая тотемическая еда устанавливает смежность, но только чтобы сделать возможным сопоставление, рассчитываемый результат которого — утвердить различия.

5 Следовательно, системы противопоставляются по своей ориентации, метонимической в одном случае и метафорической в другом. Но эта антисимметрия оставляет их пока что на одном и том же плане, тогда как фактически с эпистемологической точки зре- 10 ния они расположены на разных уровнях.

Клод Леви-Строс ffl) Неприрученная мысль

Тотемические классификации обладают двойным объективным обоснованием: природные виды действительно существуют, и они существуют в виде прерывистого ряда; со своей стороны, социальные is сегменты также существуют. Тотемизм, или то, что считается таковым, ограничивается тем, что зачинает гомологию структуры двух рядов — совершенно законная гипотеза, поскольку социальные сегменты институированы и поскольку во власти лю- 20 бого общества выдвинуть правдоподобную гипотезу, приведя в согласие с ней свои правила и представления.

Напротив, система жертвоприношения задействует несуществующий термин — божество, и она 25 принимает объективно ложную концепцию природного ряда, поскольку, мы видели, представляет его себе как непрерывный. Чтобы выразить расхождение между тотемизмом и жертвоприношением, недостаточно сказать, что первый — это система ре- зо ференций, а второе — система операций; что один вырабатывает схему интерпретации, тогда как другое предлагает (или считается, что предлагает) технику для получения определенных результатов: одно подлинно, а другое ложно. Точнее, классифи- 35 кационные системы располагаются на уровне языка: это коды, более или менее хорошо сделанные, но всегда для того, чтобы выразить значение, тогда как система жертвоприношения представляет собой частный дискурс, лишенный здравого смысла, сколь 40 бы часто он ни провозглашался.

* *

В другой работе мы кратко упомянули мифы о происхождении так называемых тотемических институтов и показали, что даже в отдаленных регионах и несмотря на различную фабулу эти мифы преподносят один и тот же урок, а именно: 1) эти институты по- 5 коятся на глобальном соответствии двух рядов, а не на частном соответствии их терминов; 2) это соответствие метафорическое, а не метонимическое; 3) наконец, оно становится явным только после того, как каждый ряд предварительно истощится из-за упразд- ю нения элементов, обнаружив, таким образом, их внутреннюю прерывистость [Levi-Strauss (6), р. 27-28, 36-37].

Глава VIII Время, вновь обретенное

По своей точности и по своему богатству (тем более удивительным, что анализируемые мифы извест- is ны нам только в сокращенных либо в изувеченных версиях*) этот урок особенно контрастирует с незначительностью мифов, регистрирующих названия, присущие каждому клану. Во всем мире они сходны друг с другом, но главным образом — своей бедно- ю стью. Конечно, Австралия обладает сложными мифами, подходящими для семантического анализа, вдохновляемого тем, что применен нами к мифам других регионов [Stanner (2)]. Однако специалисты по этому континенту Привыкли собирать мифы, В которых отне- 25 сение предка — получеловека, полуживотного — к то- , темной группе проистекает из простой констатации: миф устанавливает появление предка на таком-то участке, который он проходит таким-то маршрутом, совершая здесь и там определенные действия, обо- зо значающие его как автора тех особенностей рельефа местности, какие еще можно наблюдать; наконец, что он остановился или исчез в определенном месте. Следовательно, миф, собственно говоря, сводится к описанию маршрута и ничего или почти ничего не добав- 35 ляет к тем замечательным фактам, которые, как счи-

Фирт [Firth (2)] только что опубликовал более полные версии мифа тикопиа.

тается, он обосновывает: чтобы путь следования, места водоснабжения, рощи либо скалы — что служит вехами — имели для человеческой группы сакральную ценность и чтобы эта группа заявляла о своем 5 родстве с тем или другим природным видом — с гусеницей, страусом или кенгуру.

Клод Леви-Строс 1SH Неприрученная мысль

Несомненно, и, как подчеркнул Т.Г.Х. Штрелов, исключительное употребление пиджин долгое время принуждало исследователей довольствоваться обоб- 10 щенными, а то и нелепыми версиями. Но помимо того, что сегодня в нашем распоряжении имеется множество текстов с подстрочным переводом и адаптацией, представляющими собой результат труда компетентных специалистов, и другие регионы мира, is где лингвистические препятствия были преодолены быстрее, предоставляют мифы точно такого же типа. Ограничимся здесь тремя примерами, все они американские, первые два из них происходят соответственно с севера и с юга США, а третий — из Центральной 20 Бразилии.

Для объяснения своих клановых названий мено- мини говорят, что медведь, когда он был наделен человеческим обликом, устроился со своей женой недалеко от устья реки Меномини, где ОНИ ЛОВИЛИ осе- 25 тров, составлявших их единственную пищу (кланы медведя и осетра принадлежат к одной и той же фратрии). Однажды три птицы-громовника уселись на каменистую отмель, заметную на озере Виннебаго, в том месте, что называется Дно-Озера. Превра- зо тившись в людей, они отправились навестить медведей и договорились с ними призвать множество животных, место рождения либо обитания которых миф уточняет. Все отправились в путь. По прибытии в Зеленую Бухту на озере Мичиган волк, не умевший пла- 35 вать, был перевезен на другой берег услужливой волной. В знак признательности он принял волну в качестве одного из тотемов- своего клана. Аналогичное происшествие, которое относят к макинав, также на озере Мичиган, имело результатом ассоциацию чер- 40 ного медведя и плешивого орла. На основе неожидан-

ных встреч и оказанных услуг установились отношения между другими кланами: лосем, журавлем, собакой, оленем, бобром и т. д. [Hoffman, Skinner (1)].

У хопи один из кланов носит имя дикой горчицы, а другие — дуба, дикого петуха и воина, потому что в 5 период легендарного переселения попытались прекратить плач ребенка, предлагая ему листья горчицы и ветку дуба, найденные и срезанные во время пути; после чего встретили петуха, а затем воина. Клан барсука и бабочки назван так, поскольку его предки уве- ю ли с собой человека-барсука, с которым познакомились незадолго до того, как была поймана бабочка, чтобы развлечь ребенка. Ребенок был болен, и именно барсук излечил его лекарственными травами.

Глава VIII Время, вновь обретенное

Предки клана кролика и табака нашли это расте- is ние и повстречали это животное; предки клана патки, вдохновившись происшествиями в пути, приняли названия: озеро, облако, дождь, снег и туман. Где-то между нынешним местонахождением Феникс (Аризона) и Малого Колорадо предки клана медведя об- 20 наружили скелет медведя, откуда и пошло название клана; другая группа нашла шкуру, от которой мелкие грызуны оторвали шерсть, чтобы устлать свою нору. Из этой шкуры сделали ремни, и с тех пор ассоциированы клан ремня и клан медведя; третья группа 25 приняла название грызунов и присоединилась к предшествующим кланам [Voth (4), Parsons].              lt;

Перейдем теперь к Южной Америке. Бороро рассказывают, что если солнце и луна принадлежат клану бадеджеба фратрии цера, это произошло из-за зо спора между отцом и сыном, желавшими присвоить себе имена этих небесных тел. В результате пришли к соглашению, предоставив отцу имена Солнца и Дороги-солнца. Табак принадлежит клану паиве, поскольку индеец из этого клана случайно открыл ли- 35 стья табака в животе рыбы, которую выпотрошил, перед тем как ее сварить. Вождь клана «черный» бадеджеба некогда обладал некими черными птицами (Phimosus infuscatus) и красными птицами (ibis rubra), а его «коллега» «красный» бадеджеба похи- 40

тил их, и «черному» пришлось удовольствоваться разделом птиц по цвету [Colbacchini].

Клод Леви-Строс ВИД Неприрученная мысль

Все эти мифы о происхождении клановых названий настолько сходны друг с другом, что нет необхо- 5 димости приводить примеры из других регионов мира, таких как Африка, где они такжеимеются в избытке. Итак, каковы их общие черты? Прежде всего сжатость, не оставляющая места внешним параметрам, часто богатым скрытым смыслом. Повествова- 10 ние, редуцированное до существенных контуров, не имеет в запасе никакой неожиданности для исследователя. Во-вторых, эти мифы ложно этиологичны (если предположить, что миф может быть истинным бытием), оттого что тот род объяснения, который is они доставляют, сводится к едва видоизмененному изложению первоначальной ситуации; с этой точки зрения они имеют избыточный характер. Их роль представляется скорее не этиологической, а демаркационной: они не дают истинного объяснения про- 20 исхождения и не описывают причину; они упоминают о происхождении или о причине (самих по себе незначащих), чтобы подчеркнуть какую-то подробность или «маркировать» вид. Эта подробность, этот вид обретают дифференцирующую значимость не в 25 силу конкретного происхождения, которое им приписывается, а в силу того простого факта, что они наделены происхождением, тогда как другие подробности или виды его не имеют. История тайком вводится в структуру в умеренном и почти негатив- зо ном виде: она не составляет причину настоящего, но производит выборку из элементов настоящего, даруя лишь некоторым из них привилегию иметь прошлое. Следовательно, бедность тотемических мифов происходит оттого, что функция каждого из них заклю- 35 чается исключительно в том, чтобы обосновать различие как различие: они являются конститутивными единицами системы. Вопрос о значении ставится не на уровне каждого отдельно взятого мифа, а на уровне системы, относительно которой они образуют 40 элементы.

Однако мы вновь обнаруживаем здесь парадокс, уже обсуждавшийся в другой главе*: системы, занимающие нас, являются системами, с трудом «мифологизируемыми», поскольку их виртуальное синхронное бытие вовлечено в нескончаемую борьбу С 5 диахронией: гипотетически элементы системы находятся по эту сторону мифа, но целостность, по своему предназначению, всегда находится по ту сторону42; миф как бы прибегает позже, нагоняя ее. Он достигает этого лишь в исключительных случаях, ю поскольку система постоянно побуждается историей; и когда полагают, что это удалось, появляется новое сомнение: соответствуют ли мифологические представления актуальной структуре, моделирующей социальную и религиозную практику, либо 15 только передают застывший образ, посредством которого туземные философы предаются иллюзии, что запечатлевают ускользающую от них реальность? И относительно столь важных открытий, как открытия Марселя Грийоля в Африке, часто зада- 20 ются вопросом, какой из этих двух интерпретаций они более подчиняются.

Глава VIII Время, вновь обретенное

Наиболее давние теории тотемизма как бы отравлены этим парадоксом, который они не смогли ясно сформулировать. Если Мак Леннан и вслед за ним 25 Робертсон-Смит и Фрэзер [Frazer, vol. IV, p. 73-76, 264-265] поддержали убеждение, что тотемизм был lt; предшественником экзогамии (положение, на наш взгляд, лишенное смысла), то в силу того, что тотемизм казался им просто обозначающим, тогда как в зо экзогамии они подозревали систематический характер. Однако система может установиться только между уже обозначенными элементами. Чтобы воспринять и тотемизм как систему, потребовалось бы поместить его В лингвистический, таксономический, 35 мифологический и ритуальный контексты, а данные авторы начали с того, что его изолировали, занятые наметкой контуров самочинного института.

Фактически, как мы показали, вещи не столь просты. Двусмысленность тотемизма реальна, если ин- I ститут, придуманный в надежде устранить ее, не существует. Действительно, согласно принятой точке 5 зрения, так называемый тотемизм либ$ представляет, либо устраняет характеристики системы: это грамматика, обреченная на то, чтобы деградировать до лексики. В отличие от других систем классификации, которые главным образом мыслятся (такие, как мифы) ю или совершаются (такие, как обряды), тотемизм почти всегда проживается — иначе говоря, он примыкает к конкретным группам и индивидам, поскольку является унаследованной системой классификации .

Клод Леви-Строс BBS Неприрученная мысль

Теперь понятно, что постоянно возникает КОН- 15 фликт между структуральным характером классификации и статистическим характером ее демографической опоры. Подобно дворцу, уносимому потоком, классификация имеет тенденцию ломаться, и ее части прилаживаются друг к другу иначе, чем задумал ар- | 20 хитектор, под действием проточных и стоячих вод, I преград и проливов. Следовательно, в тотемизме функция неизбежно берет верх над структурой; проблема, которая не перестает возникать перед теоретиками, — это проблема отношения между структу- 25 рой и событием. И значительный урок тотемизма состоит в том, что форма структуры иногда может вы- \ живать, тогда как сама структура уступает событию. "              Итак,              имеется нечто вроде глубокой антипатии

между историей и системами классификации. Это. зо возможно, объясняет то, что мы попытались бы назвать «тотемической пустотой», поскольку все, что могло бы напомнить о тотемизме, кажется, чудесным образом отсутствует, даже в состоянии пережитка, в пространстве великих цивилизаций Европы 35 и Азии. Не в том ли причина, что они предпочли объяснить себя через историю и что эта затея несовме-

Несомненно, определенные формы тотемизма не являются, собственно говоря, унаследованными; но даже в этом случае система поддерживается конкретными людьми.

стима с классифицированием вещей и существ (природных и социальных) посредством конечных групп? Тотемические классификации, несомненно, распределяют свои группы между первоначальным рядом и происшедшим из него: первый охватывает зоологи- 5 ческие и ботанические виды в их сверхъестественном аспекте, второй — человеческие группы в их культурном аспекте — и утверждается, что первый существовал прежде второго, каким-то образом его породив. Тем не менее первоначальный ряд продолжает ю существовать в диахронии, через животные и растительные виды, параллельно человеческому ряду. Оба ряда существуют во времени, но во вневременном режиме, поскольку, будучи оба реальными, они там движутся сообща, сохраняясь такими, какими были в 15 момент их разделения. Первоначальный ряд всегда находится там, пригодный служить референциальной системой для интерпретации или для выправления изменений, происходящих в производном ряде. Теоретически, если не Практически, история ПОДЧИ- 20 нена системе.

Глава VIII Время, вновь обретенное

Однако когда какое-либо общество принимает сторону истории, классификация на конечные группы становится невозможной, поскольку производный ряд вместо воспроизведения первоначального 25 ряда смешивается с ним, чтобы образовать единый ряд, каждый термин которого производен по отно- | шению к тому, что ему предшествует, и изначален по отношению к тому, что за ним следует. Вместо гомологии рядов, однажды заданной для них обоих, каж- зо дый из них по-своему конечен и прерывист; постулируется непрерывная эволюция в рамках лишь одного ряда, набирающего неограниченное число терминов.

Некоторые из полинезийских мифологий располагаются в ЭТОЙ критической точке, где диахрония 35 безоговорочно берет верх над синхронией, делая невозможным интерпретацию человеческого порядка как незыблемой проекции природного порядка, поскольку тот порождает другой порядок, продолжающий его, вместо того чтобы его отражать:              40

«Огонь и Вода соединились, и из их брака родились земля, скалы, деревья и все остальное. Каракатица боролась с огнем и была побеждена. Большие камни сражались с малыми, и те вышли победителя- 5 ми. Малые камни боролись с травой, р^трава одержала победу. Трава боролась с деревьями, была побита, и деревья победили. Деревья сражались с лианами, были побиты, лианы победили. Лианы сгнили, в них размножились черви, и черви превратились в людей» ю [Turner G., р. 6-7].

Клод Леви-Строс ШИ Неприрученная мысль

Этот эволюционизм исключает какой бы то ни было синтез тотемического типа, так как природные вещи и существа не представляют собой статичной модели разнообразия, равно статичного, человече- 15 ских групп: они упорядочиваются в качестве генезиса человечества, пришествие которого они готовят. Но такая несовместимость, в свою очередь, ставит проблему: если она существует, то каким образом классификационные системы достигают того, чтобы либо 20 элиминировать историю, либо, когда это невозможно, интегрировать ее? В другом месте мы предположили, что неуклюжее различение между «народами, не имеющими истории» и прочими можно с выгодой заменить различением между тем, что мы назвали для 25 удобства «холодными» обществами и «горячими» обществами. Одни из них стремятся, благодаря институтам, к которым они привязаны, аннулировать, квазиавтоматически, то действие, что могли бы оказать на их равновесие и непрерывность исторические зо факторы; другие решительно интериоризуют историческое становление, чтобы сделать из него двигатель своего развития [Charbonnier, р. 35-47; Levi-Strauss (4), р. 41-43]. Следует различать еще несколько типов исторических цепочек. Пребывая во времени, неко- 35 торые из них имеют воспроизводящийся характер: годовой цикл сезонов, цикл отдельной человеческой жизни, цикл обменов благами и услугами в рамках социальной группы. Эти цепочки не ставят проблемы, поскольку они периодически повторяются во време- 40 ни без того, чтобы их структура необходимо изменя-

лась; цель «холодных» обществ — сделать так, чтобы порядок временной последовательности влиял настолько мало, насколько это возможно, на их содержание. Без сомнения, они не вполне достигают этого.

Но это норма, на которой они основываются.Помимо 5 того что процедуры, вводимые ими в оборот, более действенны, чем то желают признавать некоторые современные этнологи [Vogt], настоящий вопрос заключается не в том, чтобы знать, какие реальные результаты они обретают, а какой долговременный за- ю мысел их ведет, поскольку образ самих себя, который они создают, есть существенная часть их реальности.

Глава VIII Время, вновь обретенное

В этом отношении и скучно, и бесполезно нагромождать аргументы, чтобы доказывать, что всякое общество находится в истории и что оно изменяется: is это очевидно. Если корпеть над излишней демонстрацией, то имеется риск недооценить, что человеческие общества реагируют весьма различным образом на это общее состояние: некоторые волей-неволей его принимают и, благодаря осознанию, что принимают, 20 преувеличивают его значение (для себя и для других обществ) в огромной степени; другие (называемые нами по этой причине первобытными) желают его игнорировать и пытаются со сноровкой, недооцениваемой нами, сделать, насколько это возможно, посто- 25 янными состояния, считаемые ими «первичными» относительно своего развития.              lt;

Для достижения ими этого недостаточно, чтобы их институты осуществляли регулирующее действие на воспроизводящиеся цепочки, ограничивая послед- зо ствия демографических факторов, амортизируя антагонизмы, выявляющиеся внутри группы или между группами, наконец, упрочивая рамки, в которых разворачивается индивидуальная и коллективная деятельность*. Необходимо также, чтобы эти цепочки 35 неповторяющихся событий и действия от них акку-

В недавнем исследовании Г.Ж. Баландье в начале с шумом заявляет, что давно пора «постичь общество в самой его жизни и становлении». После чего он пишет, впрочем, в приличествующей манере, об институтах, цель которых, по его собственным выражениям, 40

мулировались, производя экономические и социальные потрясения, и тотчас разрывались бы, как только образуются, или чтобы общество располагало действенной процедурой для предупреждения их обра- 5 зования. Эта процедура известна, оца состоит не в отрицании исторического становления, а в признании его в качестве формы без содержания: действительно, имеется до и после, но их единственное значение заключается в том, чтобы отражаться друг в дру- 10 ге. Так, например, деятельность северных аранда воспроизводит ту деятельность, которую неустанно практиковали их тотемические предки: «Предок гурра охотится на сумчатых крыс (”бандикут“), убивает и ест их, и его сыновья продолжают предаваться таким же is поискам.^Алоди-личинки ”уитчетти“ из Лукары ежедневно проводят время в извлечении личинок из-под корней акации [...] Предок рагья (дикая слива) питается ее плодами, не переставая собирать их в большой деревянный сосуд. Предок рака возводит всегда за- 20 граждение за заграждением поперек потока, по течению которого он следует; и он никогда не перестает накалывать рыбу... [но, в связи с этим] если трактовать мифы северных аранда как нечто целое, то там обнаружим обстоятельный отчет обо всех формах деятель- 25 ности, которым еще предаются туземцы Центральной Австралии. Сквозь эти мифы мы видим туземца, вовлеченного в его повседневные дела: охотящегося, зани-

Клод Леви-Строс ВИВ Неприрученная мысль

«перегруппировать» линии, испытывающие угрозу рассеивания, «нейтрализовать» их раздробление; «призвать» их к солидарности; 30 «установить» коммуникацию с предками; «воспрепятствовать тому, чтобы отделившиеся члены клана становились чужаками друг другу», обеспечить «инструмент защиты от конфликтов», «контролировать» и «обуздывать» антагонизм и беспорядки посредством «тщательно отрегулированного» ритуала, являющегося «фактором усиления со- 35 циальных и политических структур». С ним легко согласятся (при этом сомневаясь, а каков же он сам с его посылками), чтобы признать за институтами, к которым он подступал, оспаривая это, что они основаны на «логических отношениях» и «фиксированных структурах» [Balandier, р. 23], фактически свидетельствуют о «превалировании 40 традиционной социальной логики» [р. 33] и что «классическая система, таким образом, обнаруживает в течение длительного периода удивительную «способность к ассимиляции» [р. 34]. Во всем этом нет ничего «удивительного», кроме удивления автора.

мающегося рыболовством, собирающего дикие растения, приготовляющего пищу и изготовляющего различные инструменты. Все эти работы начались с тотемических предков; и в этой сфере туземец слепо почитает традицию: он остается верен первобытным 5 орудиям, использовавшимся его отдаленными праотцами, и никогда не приходит ему на ум идея улучшить их» [Strehlow T.G.H., р. 34-35].

Глава VIII Время, вновь обретенное

Мы предпочитаем это свидетельство всем другим, которые пришли из разных регионов мира и которые ю можно было бы здесь привести, поскольку оно исходит от этнолога, рожденного и выросшего среди туземцев, бегло говорящего на их языке и глубоко привязанного к ним. Таким образом, нельзя предполагать С его стороны НИ непонимания, НИ недобро- 15 желательства. Нам, бесспорно, трудно (как и ему, если полагаться на его текст) не оценить неблагоприятно установку, противоречащую очевидным образом жадной потребности в изменении, свойственной нашей цивилизации. Однако упрямая верность про- 20 шлому, воспринимаемому скорее как вневременная модель, а не как этап становления, не означает никакой моральной или интеллектуальной несостоятельности. Она выражает сознательно или бессознательно Принятое решение, неуклонный характер ко- 25 торого удостоверяется во всем мире неустанно повторяемым оправданием — каждой техники, каж- lt; дого правила, обычая, — посредством единственного аргумента: предки нас этому научили. Как и для нас в других сферах вплоть до недавней эпохи древность и зо непрерывность суть основания легитимности. Но эта древность устанавливается в абсолюте, поскольку она восходит к началу мира, а эта непрерывность не допускает ни направления, ни степени.

Итак, мифологическая история представляет па- 35 радокс, будучи одновременно и отделенной, и присоединенной к настоящему. Отделена, поскольку первопредки были другой природы, чем современные люди: те были творцами, а эти являются копиистами; присоединена, поскольку, С исчезновением Предков, 40

уже ничего не происходило, кроме событий, повторение которых периодически сглаживает особенности. Остается показать, каким образом неприрученной мысли удается не только преодолеть это двойное 5 противоречие, но и извлечь из него сырье для когерентной системы, где диахрония, как бы укрощенная, сотрудничает с синхронией без риска, что между ними возникнут новые конфликты.

Клод Леви-Строс Неприрученная мысль

Благодаря ритуалу «отделенное» прошлое мифа ю сочленяется, с одной стороны, с биологической и сезонной периодичностью, а с другой стороны, с «присоединенным» прошлым, объединяющим, от поколения к поколению, умерших и живущих. Эта синхрон- но-диахронная система хорошо проанализирована is Шарпом [Sharp, р. 71], разделяющим ритуалы австралийских племен полуострова Кейп-Йорк на три категории. Контролирующие ритуалы — позитивные или негативные; они нацелены на то, чтобы приумножить либо ограничить виды или тотемические явления, ко 20 благу или в ущерб группе, закрепляя множество духов или духовную субстанцию, способных к высвобождению, за тотемическими центрами, устроенными предками в различных местах племенной территории. Исторические ритуалы, или памятные, воссоздают 25 сакральную и благотворную атмосферу мифологических времен (эпоху «сновидений», как говорят австралийцы), протагонистов которой и их высокие дела они отражают, как в зеркале. Траурные ритуалы соответствуют инвертированному демаршу: вместо того зо чтобы препоручать живым людям бремя персонификации отдаленных предков, эти ритуалы обеспечивают обратное превращение в предков людей, переставших быть живыми. Итак, мы видим, что система ритуала имеет функцией преодоление и интегрирование 35 трех оппозиций: оппозиции диахронии и синхронии; оппозиции периодических и непериодических характеристик, которые могут представлять друг друга; наконец, в рамках диахронии, оппозиция обратимого и необратимого времени, поскольку, хотя настоя- 40 щее и прошлое и отличны теоретически, историче-

ские ритуалы переносят прошлое в настоящее, а траурные ритуалы — настоящее в прошлое и поскольку эти два демарша не эквивалентны: мифологические герои, поистине можно сказать, возвращаются, так как любая их реальность состоит в их персонифика- 5 ции; но люди вправду умирают.

Глава VIII Время, вновь обретенное

В Центральной Австралии эта система дополняется либо усиливается обычаем чуринги, или тью- ю ринги, давшим повод ко многим прежним и недавним спекуляциям, но предшествующее рассмотрение помогает объяснить его. Памятные и погребальные ритуалы постулируют, что переход между прошлым и настоящим возможен в двух направлениях; они не is предоставляют тому доказательства. Они высказываются по поводу диахронии, но делают это еще в терминах синхронии, поскольку один только факт их проведения равнозначен смене прошлого на настоящее. Таким образом, мы понимаем, что определенным 20 группам хотелось бы осязаемо подтвердить диахрон- ную суть диахронии в рамках синхронии. С этой точки зрения важно, что значение чуринги особенно велико среди западных и северных аранда и что оно убывает вплоть до полного исчезновения по мере про- 25 движения на север. Действительно, в этих группах аранда проблема отношения между диахронией и синхронией делается более трудной еще из-за того факта, что они представляют себе тотемических предков не как индивидуализированных героев, от- зо

носительно которых все члены группы были бы прямыми потомками, как у арабана и варамунгу [Spencer, Gillen, p. 161-162], а в виде неразличимого множества, что принципиально должно исключать и само 5 понятие генеалогической непрерывности. Фактически и, как мы видели в другой главе*, у аранда с определенной точки зрения все происходит, как если бы до своего рождения каждый индивид тянул жребий на анонимного предка, воплощением которого он ю станет. Несомненно, по причине изощренности своей социальной организации, щедро наделяющей синхронию преимуществом ясных различений и точных определений, даже отношение между прошлым и настоящим выступает для аранда в терминах синхро- 15 нии. Роль чуринг, таким образом, заключается в том, чтобы компенсировать относительное истощение диахронного измерения: они являются материально присутствующим прошлым и они же предлагают средство примирения эмпирической индивидуации и 20 мифического смешения.

Клод Леви-Строс Я| Неприрученная мысль

Известно, что чуринга — предметы из камня или дерева, приблизительно овальной формы, с заостренными или с закругленными краями, часто с вырезанными на них символическими знаками; иногда это и 25 простые куски дерева или необработанная галька. Как бы она ни выглядела, каждая чуринга представляет физическое тело определенного предка, и поколение за поколением торжественно предназначают ее живым, которые верят, что это их воплотившийся зо предок. Чуринги нагромождают грудой и прячут в естественное укрытие, далекое от посещаемых троп. Периодически их вытаскивают, чтобы осмотреть и употребить, и в каждом из таких случаев их шлифуют, смазывают и подкрашивают не без того, чтобы 35 адресовать им просьбы и заклинания. По своей роли и по тому обращению, что им отводится, чуринги представляют собой поразительную аналогию с архивными документами, которые мы скрываем в сун-

дуках или доверяем на тайное хранение нотариусам и которые периодически мы осматриваем с церемониями, причитающимися священным предметам, чтобы, если необходимо, отремонтировать их или вверить их более изящному досье. В таких случаях и мы охотно 5 воспроизводим великие мифы, созерцание надорванных и пожелтевших страниц которых делает более ярким воспоминание: поступки и деятельность наших предков, историю наших жилищ с момента их возведения либо первой их передачи.              ю

Глава VIII гаВД Время, вновь обретенное

Следовательно, бесполезно отыскивать (да еще в таком отдалении, как это делает Дюркгейм) основание сакральному характеру чуринги: когда нас пленяет экзотический обычай, несмотря или в силу его явной странности, это происходит из-за того, что 15 вообще-то он нам представляет, подобно кривому зеркалу, знакомый образ, который нам смутно напоминает кого-то знакомого, но идентифицировать его мы пока не можем. Дюркгейму [Durkheim, р. 167-174] хотелось бы, чтобы чуринги были сакральными веща- 20 ми, поскольку они несут тотемическую маркировку, вырезанную либо нарисованную. Но прежде всего сегодня известно, что это не всегда верно: Т.Г.Х. Штре- лов отметил у северных аранда чуринги из камня, более драгоценные, чем прочие, описанные им как «гру- 25 бые и незначащие предметы, грубо отделанные, чтобы тереть ими друг о друга во время церемоний» [Streh- - low T.G.H., p. 54]; и у южных аранда он наблюдал чуринги, являющиеся «простыми кусками дерева... не несущими никакого знака и обмазанными толстым зо слоем красной охры, перемешанной с жиром» [р. 73]. Чуринга может быть даже простой галькой, естественной скалой или деревом [р. 95]. С другой стороны, и собственно по замыслу Дюркгейма, его интерпретация чуринг должна была подтвердить один из фунда- 35 ментальных тезисов: об эмблематическом характере тотемизма. Поскольку чуринги — наиболее сакральные вещи из того, что известно аранда, то это следует объяснять эмблематическим изображением на них тотема, чтобы наглядно доказать, что изображенный то- 40

тем более сакрален, чем реальный тотем. Но, как мы уже говорили, не существует вещного тотема*: отдельное животное играет роль означающего, и сакральная характеристика связывается не с ним или с его изобра- 5 жением, а с означаемым, место котороф они пассивно занимают. Наконец, документ не становится сакральным лишь благодаря тому факту, что носит престижное клеймо, например документ из Национальных архивов: он несет клеймо, поскольку прежде был признан ю сакральным и остался бы таковым и без него.

Клод Леви-Строс ®ИЙ Неприрученная мысль

Нельзя ничего больше сказать, следуя и другой интерпретации, которую Дюркгейм, впрочем, сводит к предыдущей, что чуринга есть тело предка. Эту формулу аранда, зафиксированную К. Штреловым, is следует воспринимать в ее метафорическом значении. Действительно, предок не утрачивает своего тела, поскольку в момент зачатия он покидает свою чурингу (или одну из них) ради своего будущего воплощения. Чуринга приносит скорее ощутимое дока- 20 зательство, что предок и его живой потомок суть одна плоть. В противном случае как было бы возможно, чтобы при обнаружении нехватки изначальной чуринги в том месте, где женщина была мистически оплодотворена, изготовлялась взамен нее другая чу- 25 ринга? И в этом отношении чуринги сходны с архивными документами, особенно с документами на право собственности, переходящими из рук в руки всех следующих друг за другом владельцев (и которые

См. выше, с. 329. * У людей нет единого вождя, управляюще- 30 го целым племенем, но столько вождей, сколько групп; животные и растительные виды также не имеют единого патрона: есть различные патроны для каждой локальной единицы. Патроны — всегда более крупные, чем другие животные и растения того же вида, а в случае птиц, рыб и четвероногих — они всегда белого цвета. Иногда случа- 35 ется, что индейцы замечают их и убивают, но чаще всего те держатся вне поля зрения людей. Как отметил один старый индеец, они схожи с правительством в Оттаве. Никогда простому индейцу не удавалось увидеть "правительство". Его отсылают из канцелярии в канцелярию, от функционера к функционеру, и часто каждый из них притворяет- 40 ся, что он является ’’патроном"; но настоящее правительство никогда не видно, так как оно печется о том, чтобы оставаться скрытым» [Jenness (1), р. 61].

можно восстановить в случае потери или уничтожения), с той разницей, что здесь речь идет не об обладании владельцем каким-то недвижимым имуществом, а об обладании пользователем какой-то моральной и физической личностью. Впрочем, ХОТЯ И ДЛЯ 5 нас архивы составляют наиболее драгоценное и наиболее сакральное из всех благ, нам случается, подобно аранда, доверять эти сокровища иностранным группам. И если мы отправляем завещание Людовика XIV в США, а они предоставляют нам Декларацию Неза- ю висимости или Колокол Свободы, это доказательство того, что, следуя выражениям информатора аранда, «...мы в мире с нашими соседями: ведь мы не можем ни ссориться, ни конфликтовать с людьми, которые охраняют наши чуринги и которые доверили нам 15 свои» [Strelow T.G.H., р. 161].

Глава VIII гаВД Время, вновь обретенное

Но почему мы так держимся за наши архивы? События, к которым они относятся, засвидетельствованы независимо от них тысячью способов: они живут в нашем настоящем и в наших книгах; сами по себе они 20 лишены значения, приходящего к ним всецело от их исторического резонанса и от комментариев, объясняющих их и увязывающих с другими событиями. Об архивах можно сказать, перефразируя аргумент Дюркгейма: сами по себе — это кусочки бумаги*. Будь is они все опубликованы, то ничего не изменилось бы в нашем познании и состоянии, в случае если стихий- , ное бедствие уничтожило бы подлинники. Однако мы переживали бы эту утрату как невосполнимый ущерб, поразивший нас в самое сердце. И не без основания: зо если предложенная интерпретация чуринг верна, их сакральная характеристика зависит от функции с ди- ахронным значением; только им и предстоит ее обеспечивать — внутри классификационной системы, которая будет полностью развернута в синхронии и 35 успешно ассимилируется даже с протяженностью во времени. Чуринги суть осязаемые свидетельства ми-

«...сами по себе чуринги — это предметы из дерева или камня, как и многие другие...» [Durkheim, р. 172].

фологического периода: при отсутствии их еще можно помыслить об Алчеринга43, но нельзя его физически засвидетельствовать. Таким же образом, если мы утратим архивы, наше прошлое не будет полностью 5 упразднено: оно будет лишено того, что можно было бы назвать его диахронной сочностью. Оно все еще существовало бы как прошлое, но сохраненным лишь в современных и прошлых репродукциях, книгах, институтах, в самой ситуации. Вследствие чего оно так- 10 же было бы развернуто в синхронии.

Клод Леви-Строс Ш| Неприрученная мысль

Достоинство архивов в том, что они приводят нас в соприкосновение с чистой историчностью. Как уже говорилось о мифах, о происхождении тотемических названий, их ценность происходит не от значения, is присущего упоминаемым событиям: те могут быть незначащими или даже совершенно отсутствовать — и так же, если речь идет об автографе в несколько строчек или о подписи вне контекста. Но вместе с тем какую цену имеет подпись Иоганна Себастьяна Баха 20 для того, кто не может слушать его музыку без сильного биения сердца! Что касается самих событий, мы сказали, что они засвидетельствованы иначе, и обычно лучше, чем посредством подлинных актов. Архивы доставляют другое: с одной стороны, они образуют со- 25 бытие в его радикальной возможности (ведь только интерпретация, не составляющая его части, может обосновать его в рассудке); с другой стороны, они физически рождают историю, так как лишь в них преодолевается противоречие между минувшим прошлым и зо настоящим, где сохраняется его пережиток. Архивы являются воплощенным бытием событийности.

Итак, посредством этой оси мы обнаруживаем в недрах первобытного мышления чистую историю, с которой нас уже столкнули тотемические мифы. Нет 35 ничего немыслимого в том, что некоторые из излагаемых ими событий реальны, даже если картина, которую они с них пишут, является символической и искаженной [Elkin (4), р. 210]. Во всяком случае, вопрос заключается не в этом, поскольку любое историческое 40 событие есть результат в большой степени подхода

историка. Даже если мифологическая история ложна (или, правильнее сказать, оттого что она является ложной), она все равно выражает в чистом виде и в наиболее маркированной форме черты, свойственные историческому событию, которые зависят, С ОДНОЙ 5 стороны, от его обстоятельств: предок появился в таком-то месте, он прошел здесь, а затем там, он совершил такие-то и такие-то деяния...; с другой стороны, от его способности вызывать интенсивные и разнообразные эмоции: «Северный аранда привязан к ю своей родной почве всеми фибрами своего существа.

Он всегда говорит о своем «месте рождения » с любовью и почитанием. И сейчас слезы наворачиваются ему на глаза, когда он упоминает о местонахождении предка, ОСКВерНеННОМ, ИНОГДа НеПрОИЗВОЛЬНО, беЛЫМ ЧЄЛО- 15 веком... Любовь к земле, ностальгия по земле часто также выступает в мифах, связанных с тотемическими предками...» [Strehlow T.G.H., р. 30-31].

Глава VIII АВремя, вновь обретенное

Однако такая страстная привязанность к территории особенно объЯСНИМа В ИСТОрИЧеСКОЙ ПерСПеК- 20 тиве: «Горы, ручьи, источники и пруды являются для него [туземца] не только красивыми и достойными внимания чертами ландшафта... Каждая из них была творением предков, от которых он происходит. В окружающем его ландшафте он прочитывает историю жизни и 25 деяний почитаемых им бессмертных существ, существ, которые ненадолго еще могли принимать че- , ловеческий облик; существ, многие из которых известны ему из его непосредственного опыта, таких как отцы, деды, братья, матери и сестры. Вся земля зо для него — как древнее и всегда живое генеалогическое древо. Каждый туземец воспринимает историю своего тотемического предка в отнесении его действий к началу времен и собственно к рассвету жизни, когда мир — такой, каким мы его знаем сегодня, зб был еще в могучих руках, моделировавших и формировавших его...» [StrehlowT.G.H., р. 30-31].

Если принять во внимание, что эти события и эти места — те же самые, что дают материал символическим системам, КОТОрЫМ быЛИ ПОСВЯЩеНЫ ПреДШе- 40 Леви-Строс

Клод Леви-Строс ЯаВ Неприрученная мысль

Большие концентрические круги (а) представляют собой три знаменитых дерева маркирующих тотемическое местонахождение около реки Хуг; линии справа, соединяющие их (Ь), изображают крупные корни; изогнутые линии (с) — малые. Малые концентрические круги (d) представляют менее значительные деревья с их корнями и пунктир (е) — это следы, оставленные лягушками, прыгающими по песку на берегу. Сами лягушки изображены на одной из сторон чуринги (слева) сложной сетью линий (их члены), связывающих малые концентрические круги (их тела), (из: Spencer В., Gillen F.J. The Native Tribes of Central Australia. New ed. London, 1938. P. 145-147).

ствующие главы, то следует признать, что так называемым первобытным народам удалось выработать здравые методы для включения — в двояком аспекте:

Глава VIII Время, вновь обретенное логической случайности и эмоциональной турбулентности — иррационального в рациональное. Таким об- 5 разом, классификационные системы позволяют интегрировать историю; и даже ту, что, как можно считать, сопротивляется системе. Ибо не надо здесь заблуждаться: тотемические мифы, всерьез излагающие ничтожные инциденты и умиляющиеся по поводу име- 10 нуемых мест, напоминают лишь захудалую историю, а именно историю наиболее бесцветных хроникеров. Те же самые общества, чья социальная организация и брачное регулирование требуют для своей интерпретации усилий математиков, чья космология удивляет is философов, не видят нарушения связи между высокими спекуляциями, которым они предаются в этих сферах, и историей — не историей Буркхардта или Шпенглера, а историей Ленотра и Ля Форса44. Рассмотренный в этом свете стиль акварелистов аранда, возможно, 20 покажется менее необычным. И ничто в нашей цивилизации не походит более на странствия, периодически предпринимаемые к священным местам инициированными австралийцами под водительством своих мудрецов, чем посещения-экскурсии в ДОМ Гете ИЛИ 25 Виктора Гюго, обстановка в которых вызывает у нас эмоции настолько живые, насколько и произвольные. lt; Как, впрочем, и для чуринги у туземцев, суть не в том, что кровать Ван Гога была именно эта, на которой он, как доказано, спал: все, чего ожидает посетитель, — зо это чтобы ему могли ее показать.

Глава IX. История и диалектика

В данной работе мы позволили себе, не без задней мысли, несколько заимствований из словаря Жан-Поля Сартра. Мы хотели таки^ образом подвести читателя к постановке проблемы, обсуждение которой послужит подходом к теме нашего заключения: в какой мере мышление, умеющее и желающее быть одновременно анекдотическим и геометрическим, может быть названо еще и диалектическим? Неприрученная мысль — тотализирующая, действительно стремится пойти гораздо дальше в этом направлении, чем то допускает Сартр для диалектического разума. Ибо, с одной стороны, диалектический разум позволяет чистой сериальности исчезнуть (а мы только что увидели, как классификационным системам удается ее интегрировать), а с другой — он исключает схематизм, в котором эти системы находят свое завершение. Мы думаем, что как раз в этом непреклонном отказе неприрученной мысли считать чуждым себе что бы то ни было человеческое (и даже вообще живое) диалектический разум проявляет свой подлинный принцип. Но мы выдвигаем совершенно иную сравнительно с Сартром идею относительно него.

При чтении «Критики»45 трудно избавиться от ощущения того, что автор колеблется между двумя концепциями диалектического разума. То он противопоставляет аналитический и критический разум как ложный и истинный, если даже не как дьявола и доброго Бога, то два разума выступают взаимодо- полнительными, как различные пути, приводящие к одним и тем же истинам. Первая концепция, помимо того что она дискредитирует научное познание и завершается даже внушением мысли о невозможности какой-либо биологической науки, заключает в себе также любопытный парадокс, поскольку работа, озаглавленная «Критика диалектического разума», есть результат использования автором собственного аналитического разума: он определяет, различает,

классифицирует и противопоставляет. Этот философский трактат — не иной природы, чем те работы, что он обсуждает и с которыми вовлечен в диалог, даже если лишь с целью их заклеймить. Как же аналитический разум мог бы применяться к диалектиче- 5 скому разуму и намереваться его обосновать, если бы они определялись взаимно исключающими характеристиками? Второе решение дает повод к иной критике: если диалектический и аналитический разум достигают в конечном счете одинаковых резуль- ю татов и если соответствующие им истины сливаются в единую истину, то в силу чего можно их противопоставить и, что главное, на основе чего можно заявить о превосходстве первого над вторым? В одном случае затея Сартра кажется противоречивой, в другом же is она выступает ненужной.

Глава IX Ю История и диалектика

Каким образом объясняется этот парадокс и как его можно избежать? В обеих гипотезах, между которыми Сартр колеблется, он приписывает диалектическому разуму реальность sui generis*; он существует 20 независимо от аналитического разума либо как его антагонист, либо как дополняющий его. Хотя наше размышление о том и о другом отправлялось от Маркса, мне представляется, что марксистская ориентация приводит к отличной точке зрения: оппозиция между 25 двумя разумами относительна, а не абсолютна; она соответствует тому напряжению в глубине человече- | ского мышления, которое, возможно, будет существовать действительно бесконечно, но без законного обоснования. Для нас же диалектический разум всег- зо да является учреждающим: это мостик, бесконечно продолжаемый и улучшаемый, перебрасываемый аналитическим разумом над пропастью, другой край которой недоступен для восприятия, но при этом известно, ЧТО ОН существует И, ДОЛЖНО быть, ПОСТОЯННО 35 отдаляется. Термин «диалектический разум», таким образом, покрывает те постоянные усилия, которые должен совершить аналитический разум, чтобы ре-

Своего рода, особого рода (лат.). — Прим. перев.

формировать себя, если он намеревается дать отчет о языке, обществе и мышлении.

Клод Леви-Строс Bjj Неприрученная мысль

Различие двух разумов основывается, на наш взгляд, на временном разрыве, отделяющем аналити- 5 ческий разум от понимания жизни. Сартр называет аналитический разум бездеятельным разумом; мы называем тот же разум диалектическим, но мужественным: изогнутый от осуществляемого им усилия, чтобы превзойти себя, ю В словаре Сартра мы находим по отношению к нам определение: трансцендентальный материалист и эстет. Трансцендентальный материалист [Sartre, р. 124], поскольку диалектический разум для нас не нечто иное по сравнению с аналитическим разумом, и именно на is этом, вероятно, основывается абсолютная оригинальность человеческого порядка, а нечто большее внутри аналитического разума: необходимое условие, чтобы осмелиться взяться за превращение человеческого в не-человеческое. Эстет, поскольку Сартр при- 20 меняет этот термин к тому, кто желает изучать людей так, как если бы это были муравьи [р. 183]. Помимо того что такая установка, кажется, свойственна любому человеку науки, лишь только он становится агностиком, она вовсе не компрометирует, ведь муравьи, с 25 их искусственными тоннелями, социальной организацией и их химическими сообщениями, представляют собой уже достаточно жесткое противодействие затеям аналитического разума... Итак, мы принимаем квалификацию эстета, поскольку полагаем, что конечная зо цель наук о человеке не в том, чтобы конституировать человека, но в том, чтобы растворить его. Выдающееся значение этнологии состоит в том, чтобы соответствовать первому этапу процедуры, включающему и другие этапы: за эмпирическим разнообразием человеческих 35 обществ этнографический анализ стремится добраться до инвариантов, расположенных, как показывает данная работа, порой в самых непредвиденных точках. Руссо [Rousseau (2), chap. VIII] со своей обычной прозорливостью предчувствовал это: «Когда мы желаем 40 изучать людей, следует посмотреть около себя, но,

чтобы изучать человека, следует научиться относить точку зрения в отдаление; прежде всего надо пронаблюдать различия, чтобы открыть свойства». Однако недостаточно поглотить отдельные человечества всеобщим человечеством. Это первое начинание, взятое 5 как наживка для других, которые Руссо не столь охотно принял бы и которые приходятся на долю точных и естественных наук: реинтегрировать культуру в природу и в конечном счете жизнь — в совокупность физико-химических состояний*.              10

Глава IX Дйй| История и диалектика

Но несмотря на намеренно огрубленный поворот, приданный нашему тезису, мы не должны терять из виду, что слово «растворить» не подразумевает никакого разрушения конститутивных частей тела, подверженных действию другого тела (и даже исключает is его). Превращение твердого тела в жидкость изменяет расположение молекул первого; оно часто дает действенный способ оставить их про запас, чтобы пополнять их по мере надобности и чтобы лучше изучить их свойства. Рассматриваемая нами редукция 20 будет законна и возможна при соблюдении двух условий. Первое из них — не обеднять феномены, подвергаемые редукции, и быть уверенным, что по поводу каждого из них предварительно собрано все, раскрывающее его отличительное богатство и само- 25 бытность: ибо не к чему хвататься за молоток, если стучать им в стороне от гвоздя.              -

Во-вторых, следует приготовиться увидеть, как любая редукция переворачивает сверху донизу предвзятую идею, на каком бы присоединяемом уровне ни зо попытались ее осуществить. Идея всеобщности человеческого, к чему ведет этнографическая редукция, не будет иметь никакого отношения к той идее, что волновала прежде. И в тот день, когда мы достигнем понимания жизни как функции инертного вещества, 35 это произойдет для того, чтобы открыть, что оно об-

Оппозиция между природой и культурой, на которой мы некогда настаивали [Levi-Strauss (1), chap. I et И], сегодня, нам кажется, имеет особую методологическую значимость.

дадает совершенно отличными свойствами от тех, что мы ему прежде приписывали. Поэтому уровни редукции невозможно классифицировать на высшие и низшие, поскольку, наоборот, следует ожидать, что в ре- 5 зультате редукции уровень, считавшийся высшим, передает обратным действием кое-что из своего богатства низшему уровню, к которому он будет вновь приведен. Научное объяснение состоит не в переходе от сложности к простоте, а в замене менее умопости- 10 гаемой сложности на более умопостигаемую.

Клод Леви-Строс Я| Неприрученная мысль

Поэтому, в нашей перспективе, мое «я» более не противостоит другому, как и человек — миру: познанные через человека истины суть «от мира», и поэтому они важны*. Итак, мы понимаем, что нашли в is этнологии принцип любого исследования, тогда как для Сартра она лишь поднимает проблему — в виде затруднения, которое требуется преодолеть, или сопротивления, которое надо редуцировать. И действительно, что же можно создать из народов, «не имею- 20 щих истории», когда человека определили через диалектику, а диалектику — через историю? Порой Сартр пытается различить две диалектики: «истинную» — диалектику исторических обществ и диалектику повторяющуюся и краткосрочную, предостав- 25 ляемую так называемым первобытным обществом, при этом помещая ее весьма близко от биологии. Таким образом высвечивается вся его система, так как посредством обращения к этнографии — бесспорно, человеческой науке, посвящающей себя изучению

30              * Это верно и относительно математических истин, по поводу кото

рых, однако, современный логик пишет: «Сегодня можно считать почти общей для математиков идею, что формулировки чистой математики ничего не выражают относительно реальности» [Heyting, р. 71]. Но формулировки математики, по меньшей мере, отражают свободное 35 функционирование ума, то есть деятельность клеток коры головного мозга, относительно свободных от любого внешнего принуждения и подчиняющихся лишь собственным законам. Поскольку ум есть также вещь, функционирование этой в^щи позволяет нам постигать природу вещей, даже чистая рефлексия сводится к интериоризации космоса. 40 В символической форме она иллюстрирует структуру того, что вовне: «Логика и логистика суть эмпирические науки, скорее принадлежащие этнографии, чем психологии» [Beth, р. 151].

этих обществ, — мост между человеком и природой, с таким остервенением разрушенный, окажется тайком восстановленным. Либо Сартр уступает тому, чтобы причислить к человеку «заскорузлую и уродливую» человечность [Sartre, р. 203], но не без намека, что ее 5 бытие в человеческом ей, собственно, не принадлежит, и является функцией принятия о ней заботы со стороны исторического человечества; либо, как в колониальной ситуации, первое начало бы интериори- зировать историю второго; либо, благодаря самой ю этнологии, второе наделяет в каком-то смысле благословением первочеловечество, которому этого недостает. В обоих случаях допускается исчезновение необычайного богатства и разнообразия нравов, верований и обычаев; забывается, что в своих собственных is глазах любое из десятков или сотен тысяч обществ, сосуществовавших на Земле либо следовавших одно за другим с момента появления человека, на его собственный взгляд, с моральной убежденностью кичилось — заявляя, подобно тому, к чему мы сами можем 20 взывать, — что в нем, уменьшенном до маленькой, кочевой группы или до поселения, затерянного в глубине леса, конденсируются весь смысл и все достоинства, на какие способна человеческая жизнь. Но будь то у них или у нас, требуется много эгоцентризма и 25 наивности, чтобы полагать, что человек целиком уместился лишь в одном из исторических или географи- , ческих видов своего бытия, в то время как истина человека пребывает в системе их различий и их общих

Глава IX ДИЇ История и диалектика

СВОЙСТВ.              30

Кто начнет с того, что устроится в мнимой очевидности своего «я», из этого уже не выйдет. Знание о людях кажется порой более легким тем, кто позволяет себе быть пойманным в ловушку персональной тождественности. Но они таким образом закрывают 35 себе доступ к познанию человека: любое этнографическое исследование имеет своим началом «признания», зафиксированные на бумаге либо невысказанные. Действительно, Сартр становится пленником своего Cogito; оно позволило Декарту добраться до 40

универсального, но при условии, что оно остается психологическим и индивидуальным. Социологизи- руя Cogito, Сартр лишь меняет тюрьму. Отныне группа и эпоха каждого субъекта заступят у него место 5 вневременного сознания. И прицел, взятый Сартром относительно мира и человека, настолько узок, что им могли бы традиционно довольствоваться лишь закрытые общества. Его настойчивость в выискивании безосновательных контрастов между первобытным ю и цивилизованным отражает с едва ли не большей нюансировкой фундаментальную оппозицию, которую он постулирует между «мной» и «другим». И, однако, эта оппозиция в работе Сартра формулируется так же, как это было бы сделано меланезий- 15 ским дикарем, тогда как анализ практико-инертного попросту восстанавливает язык анимизма*.

Клод Леви-Строс ЩВ Неприрученная мысль

Декарт, желавший обосновать физику, отрезал Человека от Общества. Сартр, намеревающийся обосновать антропологию, отрезает свое общество от го других обществ. Окопавшийся в индивидуализме и эмпиризме, Cogito — желающий быть наивным и грубым — теряется в тупиках социальной психологии. Ведь поразительно, что все ситуации, отталкиваясь от которых Сартр стремится выявить формальные 25 условия социальной реальности: стачка, боксерский бой, футбольный матч, очередь на автобусной остановке, — все это вторичные эпизоды жизни общества: они не могут служить выявлению его основ. Для этнолога эта (столь отдаленная от его собствен- зо ной) аксиоматика является тем более разочаровывающей, что он ощущает себя очень близким Сартру всякий раз, как она применяется с несравненным искусством, чтобы уловить в своем диалектическом движении актуальный или прежний социальный

35              *              Именно потому, что все эти аспекты обнаруживаются в фило

софии Сартра, она нам кажется'неспособной их разрешить: сам факт, что она представляет собой их эквивалент, исключает это. Для этнолога, напротив, эта философия (как и все другие) — этнографический документ первого порядка, изучение которого необходимо, если мы 40 желаем понять мифологию нашего времени.

Глава IX Ші История и диалектика

опыт, но внутри нашей культуры. Осуществляется то, что любой этнолог пытается осуществить для различных культур: поставить себя на место тех людей, которые там живут, понять их замысел, в его основе и в его ритме, воспринять какую-либо эпоху или культу- 5 ру как значащую целостность. С этой точки зрения мы нередко можем у него поучиться, но это имеет практический, а не теоретический характер. Возможно, для некоторых историков, социологов и психологов осуществление тотализации могло показаться ю значительной новизной, тогда как она является сама собой разумеющейся для этнологов, начиная с Малиновского, преподавшего ее. Но недостатки Малиновского научили нас также, что нет предела объяснению: оно начинается лишь тогда, когда мы можем уже 15 конституировать наш объект. Роль диалектического разума состоит в том, чтобы предоставить в распоряжение гуманитарных наук некую реальность; лишь он способен их ею снабдить, но так, чтобы собственно научное усилие состояло в декомпозиции, а затем в 20 рекомпозиции, следуя другому плану. Отдавая все же дань уважения сартровской феноменологии, попытаемся в ней обнаружить отправной пункт, а не пункт прибытия. Это не все. Не надо, чтобы диалектический разум уносился в своем порыве и чтобы демарш, при- 25 водящий нас к постижению некой иной реальности, определял бы ей, помимо ее собственных диалектиче- , ских характеристик, те, что зависят скорее от этого демарша, чем от объекта: из того, что всякое познание другого является диалектическим, не проистека- зо ет, что все в другом целиком диалектично. Принудительно делая из аналитического разума антипостижение, Сартр часто приходит к тому, чтобы отказать ему в какой бы то ни было реальности как составной части объекта понимания. Этот паралогизм выступа- 35 ет уже в его способе отсылки к истории, по поводу которой с трудом можно понять: то ли это история, которую делают люди, не подозревая о том; то ли это история людей — такая, какой ее сознательно делают историки; то ли, наконец, это интерпретация фило- 40

софом человеческой истории или истории историков. Но трудность становится еще более значительной, когда Сартр пытается объяснить, как живут и мыслят уже не нынешние или прежние члены нашего соб- 5 ственно общества, а члены экзотических обществ.

Клод Леви-Строс ЙЭЙ Неприрученная мысль

Он полагает, и не без основания, что его постигающее усилие имеет шанс достичь цели лишь при условии, что будет диалектичным. И ошибочно заключает, что отношение к туземному мышлению того знания, ю которым оно располагает, такое же, как отношение конституируемой к конституирующей диалектике, восстанавливая, таким образом, все иллюзии теоретиков первобытной ментальности. Какими бы «сложными познаниями» ни обладал дикарь, как бы ни был is способен к анализу и доказательству, Сартру представляется это еще менее переносимым, чем какому- то Аеви-Брюлю. О туземце Амбрим, ставшем знаменитым благодаря работе Дикона, сумевшем наглядно объяснить исследователю действие брачных правил и 20 системы родства туземцев, начертив диаграмму на песке (нисколько не исключительная способность, ведь этнографическая литература содержит много подобных наблюдений), Сартр утверждает: «Само собой разумеется, что это построение не есть мысль: 25 это ручная работа, контролируемая синтетическим знанием, которое не выражается» [Sartre, р. 505]. Допустим, но тогда надо будет то же сказать о профессоре в Политехнической школе, приводящем доказательство на доске, ибо всякий этнограф, способный к зо диалектическому пониманию, глубоко убежден, что ситуация в точности та же в обоих случаях. Следовательно, условимся, что всякий разум является диалектическим, что мы, со своей стороны, готовы признать, поскольку диалектический разум выступает 35 для нас как аналитический разум в действии; но различие между двумя формами, лежащее в основе затеи Сартра, станет беспредметным.

Нам следует сегодня признать: не желая и не предвидя того, мы поспособствовали этим ошибоч- 40 ным интерпретациям, приводя их слишком часто в

«Элементарных структурах родства» при отыскании бессознательного генезиса брачного обмена. Придется внести большее различение между обменом — таким, как он спонтанно и настоятельно выражается в праксисе групп, и сознательными и преднамеренны- 5 ми правилами, посредством которых те же самые группы — либо их философы — стараются кодифицировать и контролировать его. Если есть что-либо поучительное, что можно извлечь из этнографических исследований двадцати последних лет, так это ю что второй аспект гораздо более важен, о чем наблюдатели — жертвы той же иллюзии, что и Сартр, вообще и не подозревали. Итак, мы должны (за это и ратует Сартр) применить диалектический разум к познанию обществ, наших и других. Но не теряя из виду, 15 что аналитический разум занимает значительное место во всех них и что, поскольку он там есть, процедура, которой мы следуем, должна позволить его обнаружить.

Глава IX История и диалектика

Но даже если бы его там не было, вряд ли положе- 20 ние Сартра улучшилось бы; ибо, согласно этой гипотезе, экзотические общества противостояли бы нам более общо, чем другие, только в бессознательной телеологии, которая, хотя и исторична, совершенно ускользает от человеческой истории: некоторые ее 25 аспекты приоткрывают нам лингвистика и психоанализ, она покоится на игре сочетаний из биологиче- , ских механизмов (структуры мозга, повреждений его, внутренней секреции) и психологических. Здесь, как мне кажется, находится «кость» — заимствуя выра- зо жение Сартра, — которую ему не удается сломать. Впрочем, ей нет до того дела, и это наиболее серьезный упрек, который ей можно адресовать. Ибо язык не коренится ни в аналитическом разуме древних грамматистов, ни в диалектике, созданной структур- 35 ной лингвистикой, ни в конституирующей диалектике индивидуального праксиса, выставленного против практико-инертного, поскольку все три диалектики предполагают язык. Лингвистика подчеркивает присутствие диалектического и тотализирующего суще- 40

ства, но вне (либо ниже) сознания и воли. Нерефлексивная тотализация — язык есть человеческий разум, имеющий свои основания, которых человек не знает. И если нам возразят, что он является таковым лишь 5 для субъекта, интериоризирующего его, отправляясь от лингвистической теории, мы ответим, что относительно этого субъекта, являющегося говорящим субъектом, следует отвергнуть этот обходной маневр. Ибо та самая очевидность, которая обнаруживает для ю него природу языка, обнаруживает также, что язык был таков, когда субъект и не познавал его, поскольку он уже сделался понятным и останется таким завтра, даже если его не познают, поскольку речь никогда не проистекала и никогда не будет проистекать из is сознательной тотализации лингвистических законов. Но если, как говорящий субъект, человек может обрести свой неоспоримый опыт в другой тотализации, то нам неясно, почему тот же опыт для него как живого субъекта непостижим в других существах — не го обязательно человеческих, но живых.

Клод Леви-Строс 13) Неприрученная мысль

Этот метод, вероятно, также потребует названия «прогрессивно-регрессивный»; на деле метод, описываемый Сартром под этим названием, не что иное, как этнологический метод, используемый этнолога- 25 ми уже долгие годы. Но Сартр ограничивает его предварительным демаршем. Ибо наш метод — не просто прогрессивно-регрессивный: он таковой дважды. На первом этапе мы наблюдаем данное в переживании, анализируем его в настоящем, стремимся уловить его зо исторические предшествования (настолько далеко, насколько мы можем погрузиться в прошлое), затем выводим на поверхность все эти факты, чтобы интегрировать их в значащую целостность. Потом начинается второй этап, обновляющий первый в другом 35 плане и на другом уровне. Интериоризованная человеческая вещь, которую мы постарались снабдить всем ее богатством и всей ее оригинальностью, фиксирует в аналитическом разуме лишь дистанцию, которую необходимо осилить, прыжок, который надо 40 совершить, чтобы преодолеть разрыв между непред-

сказуемой сложностью этого нового объекта и находящимися в нашем распоряжении интеллектуальными средствами. Итак, требуется, чтобы диалектический разум, как таковой, трансформировался в надежде, что однажды станет эластичным, расширится 5 и укрепится. Посредством него этот непредсказуемый объект будет выведен к другим, первоначальная целостность будет отлита в другие целостности, и таким образом мало-помалу истощенный грузом своих завоеваний диалектический разум воспримет иные ю горизонты и иные объекты. Несомненно, он бы сбился с пути, если бы на каждом этапе, в особенности когда он считает себя достигшим своего предела, не был бы в состоянии вернуться назад и сосредоточиться на себе, чтобы удержать контакт с проживаемой is тотальностью, служащей одновременно и целью, и средством. В этом обращении на себя мы видим скорее верификацию, а не, как считает Сартр, демонстрацию, поскольку, на наш взгляд, бытие, осознающее бытие, СТаВИТ Проблему, ДЛЯ КОТОрОЙ НЄТ РЄШЄ- 20 ния. Открытие диалектики подчиняет аналитический разум императивному требованию: учитывать также диалектический разум. Это постоянное требование обязывает аналитический разум беспрерывно расширять свою программу и преобразовывать свою аксио- 25 матику. Но диалектический разум не может учесть ни сам себя, ни аналитический разум.              I

Глава IX /Ш История и диалектика

Нам возразят, что это расширение иллюзорно, поскольку оно всегда сопровождается переходом к наименьшему значению. Таким образом, мы выпускаем зо добычу ради тени, светлое ради темного, очевидное ради предположительного, истину ради научной фантастики [Sartre, р. 129]. Потребуется еще, чтобы Сартр смог доказать, что сам он избегает этой дилеммы, присущей ВСЯКОЙ попытке объяснения. Настоящий во- 35 прос состоит не в том, чтобы, стремясь к пониманию, знать, приобретаем ли мы смысл или утрачиваем его, а в том, более ли ценен смысл, который мы сохраняем, чем тот, что имеем мудрость отвергнуть. Нам кажется, в этом отношении, что из совместного урока Марк- 40

са и Фрейда Сартр извлек лишь одну половину. Они научили нас тому, что человек обретает значение лишь при условии, что помещает себя в перспективу значения; вплоть до этого момента мы согласны с Сартром. 5 Но следует добавить, что это значенцр никогда не является верным: суперструктуры суть неслучившиеся акты, которые «удались» социально. Тщетно осведомляться о наиболее истинном значении поблизости от исторического сознания. То, что Сартр называет ю диалектическим разумом, — не что иное, как реконструкция, посредством того, что он называет аналитическим разумом, тех гипотетических демаршей, знать о которых невозможно — кроме как совершившему их, не размышляя, — имеют ли они какое-то от- 15 ношение к тому, о чем речь, и которые в утвердительном случае будут определяться лишь в терминах аналитического разума. Так мы приходим к парадоксу системы, которая призывает критерий исторического сознания для различения «первобытных» от «цивили- 20 зованных», но в противоположность тому, на что устремлена, сама является антиисторичной: она предлагает нам не конкретный образ истории, а абстрактную схему людей, делающих историю, — такую, какая может выявляться, в их становлении, в виде СИНХрОН- 25 ной совокупности. Следовательно, этот критерий располагается vis-a-vis с историей, как примитивы — vis- a-vis с вечным прошлым: в системе Сартра история как раз играет роль мифа.

Клод Леви-Строс ЙВ Неприрученная мысль

Действительно, проблема, поставленная «Крити- зо кой диалектического разума», может быть сведена к такой проблеме: при каких условиях возможен миф о Французской революции? И мы готовы признать, что, для того чтобы современный человек мог вполне играть роль исторического агента, он должен верить 35 в этот миф и что анализ Сартра чудесно извлекает совокупность формальных условий, необходимых для обеспечения этого результата. Но отсюда не вытекает, что это значение, с того момента как оно становится наиболее богатым (и, следовательно, ему наи- 40 более свойственно внушать практическое действие),

наиболее истинно. Здесь диалектика оборачивается против самое себя: эта истина присуща ситуации, и если мы расположимся поодаль от этой ситуации — ибо роль человека науки обязывает поступать именно так, — то то, что выступало как переживаемая исти- 5 на, сначала затуманится, а под конец исчезнет. Так называемый левый человек еще цепляется за период современной истории, наделяющей его привилегией соответствия между практическими императивами и интерпретационными схемами. Возможно, этот зо- ю лотой век исторического сознания уже прошел; и то, что можно хотя бы ощутить эту возможность, доказывает, что речь здесь идет лишь о возможной ситуации, как возможна случайная «наладка» оптического инструмента, объектив и центр которого были бы от- 15 носительно друг друга подвижны. Мы все еще «в фокусе» Французской революции, но мы были бы в фокусе Фронды, если бы жили еще раньше. И поскольку это уже будет дело второй, первая скоро перестанет давать нам когерентный образ, относительно которо- 20 го может моделироваться наше действие. Чему действительно учит чтение Ретца46 — так это неспособности мышления извлечь интерпретационную схему, отправляясь от разделенных во времени событий.

Глава IX ІКд История и диалектика

На первый взгляд, кажется, нет сомнений: с одной 25 стороны, привилегированные, а с другой — обездоленные и эксплуатируемые; как же можно сбаланси- , ровать? Мы фрондеры. Однако парижский люд направляется дворянскими домами, единственная цель которых — устроить свои дела с Властью, и половиной зо королевской семьи, желающей оттеснить другую половину. И вот мы уже фрондеры вполовину. Что касается Двора, укрывшегося в Сен-Жермен, то сперва он выступает как группа жалких заговорщиков, выросших на привилегиях и кормящихся поборами и ростов- 35 щичеством за счет народа. Пускай и иначе: у него все же есть одна функция, поскольку он располагает военной силой; ведет борьбу с иностранцами, в частности с испанцами, которых фрондеры не боятся призвать в страну, чтобы навязать свою волю тому самому 40 Леви-Строс

Двору, что защищает Отечество. Но баланс нарушается еще раз в другом плане: фрондеры и испанцы образуют партию мира; принц Конде и Двор стремятся к военным авантюрам. Мы пацифисты и становимся 5 фрондерами. И все же не военные ли затеи Мазарини расширили Францию до ее настоящиЛраниц, основывая государство и нацию? Без них мы бы не были тем, что мы есть. Вот опять мы — на другой стороне.

Клод Леви-Строс ИВ Неприрученная мысль

Итак, достаточно того, чтобы история отдалилась ю от нас во времени или чтобы мы отдалились от нее в мышлении, чтобы она перестала быть интериоризи- руемой и утратила свою умопостигаемость — иллюзию, привязанную к временному внутреннему состоянию. Но как бы мы ни заявляли, что человек может 15 или должен выбраться из этого внутреннего состояния, сделать это не в его власти, и мудрость для него состоит в том, чтобы считать себя проживающим его, зная при этом (но в другом регистре), что его столь полная и интенсивная жизнь — это миф, который 20 возникнет у людей будущего столетия, а перед ним самим, возможно, предстанет как таковой несколько лет спустя и вовсе не проявится для людей будущего тысячелетия. Любое значение подотчетно наименьшему значению, дающему ему его более высокое зна- 25 чение; и если эта регрессия завершается в конечном счете признанием «вероятностной закономерности, о которой можно только сказать: это так и не иначе» [Sartre, р. 128] — в этой перспективе нет ничего тревожного для мышления, не страшащегося ничего зо трансцендентного, будь то и в скрытом виде. Ибо человек возымеет все, чего он может разумно пожелать (при единственном условии: склониться перед этим законом возможного), если ему удастся определить свою практическую форму и расположить все осталь- 35 ное в области умопостигаемого.

* * *

Среди современных философов Сартр, конечно, не единственный, оценивающий историю в ущерб другим гуманитарным наукам и создающий относительно нее

почти мистическую концепцию. Этнолог почитает историю, но не приписывает ей исключительной ценности. Он воспринимает ее как исследование, дополнительное к собственному: один веер человеческих обществ развертывается во времени, а другой — в про- 5 странстве. И различие здесь еще убавляется, каким бы оно ни показалось, поскольку историк пытается восстановить образ исчезнувших обществ, какими они были в те моменты, которые для них соответствовали настоящему, тогда как этнограф предпочитает для ре- ю конструкции исторические этапы, предшествовавшие во времени нынешним формам.

Это отношение симметрии между историей и этнологией, кажется, отвергается философами, имплицитно или эксплицитно возражающими против того, что is разворачивание в пространстве и следование во времени предлагают эквивалентные перспективы. Скажут, что, на их взгляд, временное измерение пользуется особым престижем, как если бы диахрония обосновывала не ТОЛЬКО более ВЫСОКИЙ ТИП умопостигаемости 20 относительно того, что несет синхрония, но и, главным образом, более специфически человеческий порядок.

Глава IX История и диалектика

Легко объяснить, если не оправдать это мнение: разнообразие улавливаемых этнологией социальных форм, расставленных в пространстве, имеет облик is прерывистой системы; однако мы представляем себе, что благодаря временному измерению история вое- , станавливает нам не отдельные состояния, а переход от одного состояния к другому в непрерывной форме.

И поскольку мы полагаем, что мы сами постигаем зо наше личное становление как непрерывное изменение, то нам кажется, что историческое знание дополняет очевидность внутреннего чувства. История не довольствуется тем, чтобы описать нас как существа в их внешних Проявлениях ИЛИ, и ТОГО лучше, Проникнуть В 35 нас посредством перемежающихся озарений внутренних состояний, каждое из которых таково само по себе, но они же будут внешними по отношению к другим существам, история заставит присоединить к нам, независимо от нас самих, бытие изменения.              40

Следовало бы многое сказать об этой якобы интегрирующей непрерывности моего «я», где видна иллюзия, поддерживаемая требованиями социальной жизни, — следовательно, отражение внешнего во 5 внутреннем, а не предмет неоспоримого переживания. Но нет необходимости разрешать философскую проблему, чтобы ощутить, что концепция, которую нам предлагают относительно истории, не соответствует никакой реальности. Как только историческое ю знание считают привилегированным, мы чувствуем право (которое и не помышляем отстаивать иначе) подчеркнуть, что само понятие исторического факта скрывает двоякую антиномию. Ибо гипотетически исторический факт есть то, что реально произошло; 15 но где нечто происходит? Каждый эпизод революции или войны превращается во множество индивидуальных психических движений; каждое из этих движений передает бессознательную эволюцию, и они разрешаются в церебральные, гормональные или нерв- 20 ные феномены, референции которых принадлежат к физическому или химическому порядку... Следовательно, исторический факт — не большая данность, чем другие; именно историк или агент исторического становления конституирует его путем абстракции и 25 как бы под угрозой нескончаемой регрессии.

Клод Леви-Строс ЩЩа Неприрученная мысль

Однако то, что справедливо для конституирова- ния исторического факта, не менее справедливо и для его отбора. И с этой точки зрения историк и исторический агент отбирают, разрешают и кроят, так как зо поистине всеобщая история противопоставит их хаосу. На каждом клочке пространства таится множество индивидов, каждый из которых интегрирует историческое становление способом, не сопоставимым с другими. И для кого-то из этих индивидов каждый 35 момент времени неисчерпаемо богат физическими и психическими эпизодами, все они в итоге играют свою роль. Даже история, называющая себя всеобщей, — все же не что иное, как сочленение нескольких локальных историй, среди которых (и между которыми) 40 пустоты гораздо более многочисленны, чем заполнен-

ные места. И напрасно верить, что, умножая число сотрудников и интенсифицируя исследования, мы получим лучший результат: если только история жаждет смысла, она обрекает себя на то, чтобы выбирать регионы, эпохи, человеческие группы И ИНДИВИДОВ В ЭТИХ 5 группах и выделять эти фигуры в качестве прерывистого из непрерывного, вполне подходящего, чтобы служить декорацией на заднем плане. Поистине тотальная история нейтрализовалась бы сама по себе: ее продукт был бы равен нулю. Историю делает возмож- ю ной то, что для данного периода находится подсовокупность событий, имеющих приблизительно одинаковое значение для контингента людей, которые не обязательно пережили эти события и которые даже могут их рассматривать с дистанции в несколько сто- 15 летий. История, следовательно, никогда не есть просто история, но история-для*. Пристрастная, даже когда отрекается от бытия, она неизбежно остается частичной — что является еще одной формой пристрастности. Как только поставлена цель написать 20 историю Французской революции, то известно (или должно стать известным), что она не сможет быть одновременно и под тем же заголовком и якобинской историей, и историей аристократов. Гипотетически, соответствующие той и другой тотализации (каждая 25 из них антисимметрична другой), эти истории суть равно истинны. Надо, следовательно, выбрать из двух | решений**: принципиально придерживаться одной из

Глава IX вШк История и диалектика

«Конечно, да », — скажут сторонники Сартра. Но любая попытка создать такую историю свидетельствует о том, что, если субъектив- 30 ность истории-для-меня может уступить место истории-для-нас, мы приходим тем не менее к превращению «меня» в «нас», обрекая это «мы» на то, чтобы быть «я» второй мощности, герметически закрытым для других «мы». Уплачиваемая таким образом цена за иллюзию преодоления неразрешимой антиномии (в такой системе) между 35 «мной» и «другим» состоит в приписывании посредством исторического сознания метафизической функции «Другого» — папуасам. Редуцируя их до состояния средств, вполне подходящих для удовлетворения своего философского аппетита, исторический разум предается своего рода интеллектуальному каннибализму, который, на взгляд 40 этнографа, гораздо более возмутителен, чем прочий.

Стоящее у автора parti означает и политическую партию, и принимаемое решение. — Прим. перев.

этих двух или третьей (ибо имеется неопределенность) и отказаться от поисков в истории совокупной тота- лизации частичных тотализаций, либо признать для всех равную реальность, но лишь для того, чтобы от- 5 крыть, что Французская революция^такая, как о ней говорят, не существовала.

Итак, история не ускользает от обязанности, общей для всякого познания, использовать какой-либо код для анализа своего объекта, даже если (и в осо- ю бенности) мы приписываем этому объекту непрерывную реальность*.

Клод Леви-Строс ®Ий Неприрученная мысль

Отличительные черты исторического знания происходят не от отсутствия кода, что иллюзорно, а ввиду его особенной природы: этот код состоит в хроно- 15 логии. Нет истории без дат. Чтобы в этом убедиться, достаточно рассмотреть, как ученик приходит к пониманию истории: он сводит ее к телу, лишенному мяса, скелет которого образуют даты. Не без основания было оказано противодействие этому иссушаю- 20 щему методу, но часто впадали в противоположную крайность. Если даты не вся история и не наиболее интересное в истории, они являются тем, без чего собственно история исчезла бы, поскольку вся ее оригинальность и ее специфика состоят в постиже- 25 нии отношения предшествующего и последующего, которое было бы обречено на размывание, если, пусть даже предположительно, его термины не могли бы датироваться.

Однако хронологическая кодировка вскрывает зо гораздо более сложную природу, чем представляют себе, когда мыслят даты истории в виде простого линейного ряда. Во-первых, одна дата обозначает один

Также и в этом смысле можно говорить об антиномии исторического знания: если оно стремится достичь непрерывного, то оно 35 невозможно, поскольку обречено на нескончаемую регрессию; чтобы сделать его возможным, требуется квантифицировать события, и тогда темпоральность как привилегированное измерение исторического знания исчезнет, поскольку с каждым событием, как только оно квантифицировано, можно обращаться в любых служебных целях, как 40 если бы оно было результатом выбора между двумя прежде существовавшими возможностями.

момент в последовательности: (d2 находится после dl, перед d3, с этой точки зрения дата делает из порядкового числа лишь функцию. Во-вторых, каждая % дата — также количественное числительное, и в качестве такового она выражает дистанцию между 5 наиболее близкими датами. Для кодирования одних периодов истории мы используем множество дат, для других — меньше. Это меняющееся количество дат применительно к периодам равной протяженности, измеряет то, что можно назвать напором исто- ю рии; есть «горячие» хронологии, являющиеся хронологиями эпох, где, на взгляд историка, много событий имеют черту дифференцирующих элементов; другие же, с точки зрения этого же историка (но не людей, их переживших), имеют весьма мало событий, 15 а иногда и никаких. В-третьих, и главным образом, дата — это член класса. Эти классы дат определяются той значащей характеристикой, которой обладает в рамках класса каждая дата по отношению к другим датам, равно в него входящим, и отсутствием этой 20 значащей характеристики в соотнесении с датами, принадлежащими другому классу. Так, дата 1685 принадлежит классу, членами которого равно являются даты: 1610, 1648, 1715; но она ничего не означает относительно класса, образованного датами: I, II, 25 III, IV тысячелетия —и также относительно класса дат: 23 января, 17 августа, 30 сентября и т. д.              ,

Глава IX История и диалектика

Учитывая это, в чем же состоит код историка? Определенно, не в датах, поскольку они не воспроизводятся повторно. Можно закодировать температуру зо с помощью цифр, так как чтение цифры на температурной шкале вызывает в памяти возвращение предшествующей ситуации: всякий раз, как я вижу на градуснике 0°, я знаю, что холодно, и надеваю более теплое пальто. Но взятая сама по себе историческая дата 35 не будет обладать значением, поскольку она не отсылает ни к какой иной вещи, кроме как к себе: если я ничего не знаю о современности, дата 1643 меня ничему не научит. Следовательно, код может состоять из классов дат, где каждая дата означивает, только если 40

она вступает с другими датами в сложные отношения корреляции и оппозиции. Каждый класс определяется частотностью и подчиняется тому, что можно назвать корпусом или исторической областью. Следо- 5 вательно, историческое познание действует тем же способом, что и прибор с модулированной частотой: подобно нерву, оно кодирует непрерывное — и как таковое, несимволическое — количество посредством импульсных частот, соразмерно вариациям. Что ка- 10 сается самой истории, ее нельзя изобразить в виде непериодического ряда, из которого нам был бы известен лишь фрагмент. История — это прерывистая совокупность, образованная историческими областями, каждая из которых определена своей собственной is частотностью и дифференцирующей кодировкой предшествующего и последующего. Переход между датами, составляющими те и другие области, не более возможен, чем переход между натуральными и иррациональными числами. Точнее: даты, присущие каж- 20 дому классу, иррациональны относительно всех дат других классов.

Клод Леви-Строс ВЩВ Неприрученная мысль

Итак, не только иллюзорно, но и противоречиво мыслить историческое становление как непрерывное развертывание, начатое с доистории, закодированной 25 десятками или сотнями тысячелетий, развивающейся в шкалу из тысячелетий, начиная с 4-го или с 3-го, а затем продолжаясь в виде секулярной истории, нашпигованной, по прихоти каждого автора, ломтями годичной истории в рамках столетия или по дням в рам- зо ках года, если даже не по часам в течение дня. Все эти даты не образуют одного ряда: они принадлежат различным видам. Приведем в подтверждение этого лишь один пример. Кодировка, используемая нами по доистории, не предваряет ту, что служит нам для новой 35 и современной истории: каждый код делает отсылку к системе значений, которая, хотя бы теоретически, применима к предполагаемой целостности человеческой истории. События, которые являются значащими по одному коду, не остаются таковыми по друго- 40 му. Закодированные в системе доистории, наиболее

известные эпизоды новой и современной истории перестают быть существенными; за исключением, возможно (и опять-таки мы об этом ничего не знаем), не- которых мощных аспектов демографической эволюции, осуществляемой в глобальных масштабах, от- 5 крытия парового двигателя, электричества и ядерной энергии.

Если всеобщий код состоит не из дат, упорядочиваемых в линейный ряд, а из классов дат, каждый из которых предоставляет автономную референциаль- ю ную систему, то ясно выступает прерывистый и классифицирующий характер исторического познания. Оно действует посредством прямоугольной матрицы:

где каждая линия представляет класс дат, которые схематически можно назвать часовыми, дневными, ГОДИЧНЫМИ, вековыми, тысячелетними и т. Д. и кото- 20 рые все вместе образуют прерывистую совокупность.

Глава IX ІШ История и диалектика

В системе этого типа так называемая историческая непрерывность обеспечивается лишь мошенничеством в чертеже.

Это не все. Если внутренние лакуны какого-либо 25 класса нельзя заполнить посредством обращения к , другим классам, остается тем не менее то, что каждый класс, взятый в целом, всегда делает отсылку к другому классу, содержащему основание умопостигаемости, на которое первый не мог бы претендовать. История XVII зо столетия является «годичной», но XVII столетие как историческая область зависит от другого класса, кодирующего его путем отнесения к прошедшим столетиям и к тем, что грядут. Эта область современности становится, в свою очередь, элементом класса, где она вы- 35 ступает в корреляции и оппозиции с другими «временами»: Средневековьем, Античностью, современной эпохой и т. д. Однако эти различные области соответствуют историям с неравной мощностью.

История из биографий и анекдотов, находящаяся вся внизу шкалы, — это слабая история, не содержащая в себе собственной умопостигаемости, приходящей к ней лишь тогда, когда ее оптом переносят в рамки более сильной истории и она поддерживает тс^же отношение с классом более высокого ранга. Однако было бы ошибочным считать, что это вкладывание поступательно воссоздает историю в целом; ибо что с одной стороны приобретаем, то с другой стороны теряем. История из ю биографий и анекдотов — наименее объясняющая, но она наиболее богата с точки зрения информации, поскольку рассматривает индивидов в их особенном, для каждого из них детализирует нюансы характера, извивы их мотивов, стадии их размышлений. Эта информа- 15 ция схематизируется, затем исчезает при переходе ко все более и более «сильным» историям*. Вследствие чего и в соответствии с тем уровнем, где помещается историк, он утрачивает по информации то, что приобретает в понимании, либо наоборот, как если бы логика 20 конкретного желала нам напомнить о своей логической прйроде, моделируя в глине становления смутный набросок теоремы Геделя. Относительно всякой отвер-

Клод Леви-Строс ШИВ Неприрученная мысль

Каждая историческая область является описанной относительно области непосредственно низшего ранга, вписанной в область более 25 высокого ранга. Подтверждается, что всякая слабая история вписанной области является дополнительной к сильной истории описанной области и контрадикторной по отношению к слабой истории той же самой области (поскольку сама является вписанной областью). Каждая история сопровождается, следовательно, неопределенным числом 30 антиисторий, каждая из которых является дополнительной к другим: истории 1-го ранга соответствует анти-история 2-го ранга и т. д. Прогресс в познании и создание новых наук осуществляются посредством поколения анти-историй, свидетельствующих о том, что некий порядок, единственно возможный на одном плане, перестает быть таковым 35 на другом плане. Анти-история Французской революции, представленная Гобино47, контрадикторна на том плане, где Революция мыслилась до него; она становится логически мыслимой (что не означает, что она истинна), если расположится на новом плане, впрочем, выбранном Гобино неумело; иначе говоря, в состоянии перехода от истории «годич- 40 ного» или «столетнего» ранга (й также — политической, социальной и идеологической) к истории «тысячелетнего» или «многотысячелетнего» ранга (и также — культурной и антропологической); процедура, изобретенная не Гобино, которую можно назвать «преобразованием Буленвилье»48.

гаемой исторической области выбор историка всегда находится между историей, которая больше научает и меньше объясняет, и историей, которая больше объясняет и меньше научает. И если он желает избегнуть дилеммы, у него имеется единственная ВОЗМОЖНОСТЬ — 5 выйти из истории: либо через ее нижние этажи, если поиск информации влечет его от рассмотрения групп к рассмотрению людей, а затем их мотиваций, происходящих из их личной истории и темперамента, иначе говоря, из инфраисторической области, где царствуют ю психология и физиология; либо через верхние, если потребность в понимании побуждает его вновь поместить историю в доисторию, а последнюю — в общую эволюцию организованных существ, объясняемую лишь в терминах биологии, геологии и, наконец, кос- 15 мологии.

Глава IX fflgffl История и диалектика

Но существует другое средство избежать дилеммы без уничтожения истории. Достаточно признать, что история — это метод без соответствующего ему отличительного предмета, и, следовательно, отвергнуть эк- 20 вивалентность между понятием истории и понятием человечества, которую пытаются нам навязать с невысказанной целью сделать из историчности конечное прибежище трансцендентального гуманизма: как если бы при одном лишь условии отвергнуть СЛИШКОМ не- 25 прочные «я» люди смогли бы обрести, на плане «мы», иллюзию свободы.              і

Фактически история не связана ни с человеком, ни с каким-то особым объектом. Она— метод, использование которого необходимо для открытия элементов не- 30 кой структуры, человеческой либо нечеловеческой. Поэтому вряд ли поиск умопостигаемости привел бы к истории как конечному пункту; история как раз служит отправным пунктом для любого поиска умопостигаемости. Как говорится о некоторых поприщах, история при- 35 ведет ко всему, но при условии, чтобы исходили из нее.

"к -к 'к

Другое, к чему отсылает история при недостатке достоверных данных, свидетельствует о том, что, ка-

кова бы ни была ценность исторического познания (что и не думаем оспаривать), оно не заслуживает того, чтобы его противопоставляли другим формам познания как абсолютно привилегированную форму. Выше мы 5 отметили[29], что его находят укорененным уже в дикой мысли, и теперь мы понимаем, почему оно там не получило расцвета. Сущность неприрученной мысли — быть вневременной; она желает охватить мир и как синхронную, и как диахронную целостность, и знание, ю получаемое ею, подобно тому, что предлагают зеркала, закрепленные в комнате на противоположных стенах и отражающиеся друг в друге (как объекты в ограничивающем их пространстве), но не строго параллельные. Одновременно создается множество образов, каждый is из которых, следовательно, дает лишь частичное знание

об              убранстве и обстановке помещения, но их группа характеризуется инвариантными свойствами, выражаю- л              щими истину. Неприрученное мышление углубляет свое

У              познание с помощью imagines mundi[30]. Оно конструиру-

Клод Леви-Строс ЯШ Неприрученная

^ 20 ет ментальные сооружения, облегчающие ему постижение мира, если только они ему подобны. В этом смысле его можно определить как аналогическое мышление.

Но в этом смысле оно также отличается от одомашненного мышления, у которого историческое по- 25 знание составляет аспект. Забота о преемственности, вдохновляющей это последнее, выступает в итоге как выявление во временном порядке познания — не прерывистого и аналогического, а заполняющего промежутки и объединяющего. Вместо того чтобы дублиро- зо вать объекты посредством схем, выдвинутых на роль надстроенных сверху объектов, оно стремится преодолеть эту первоначальную прерывистость, связывая объекты между собой. Но именно на основании того, что оно всецело занято уменьшением разрывов и рас- 35 творением различий, оно с полным правом может быть названо «аналитическим». В силу парадокса, на который мы недавно указывали, в современном мышлении

«непрерывность, вариабельность, релятивность, детерминизм идут сообща» [Auger, р. 475].

Без сомнения, эту аналитическую и абстрактную непрерывность противопоставят непрерывности прак- сиса, каким его проживают конкретные люди. Но эта 5 вторая непрерывность — нечто иное, она — производ- на, поскольку является видом сознательного постижения психологических и физиологических процессов, которые сами прерывисты. Мы не оспариваем, что разум развивается и преобразуется в практиче- ю ском поле: способ, каким человек мыслит, передает его отношение к миру и к людям. Но чтобы праксис мог существовать в качестве мысли, требуется сперва (в логическом, а не в историческом смысле), чтобы мышление существовало: то есть чтобы его первона- is чальные основания были даны в виде объективной структуры психики и мозга, без чего не будет ни прак- сиса, ни мышления.

Глава IX История и диалектика

Итак, когда мы описываем неприрученную мысль как систему понятий, как бы вклеенных внутрь обра- 20 зов, мы вовсе не сближаемся с робинзонадами [Sartre, р. 642-643] конституирующей диалектики: всякий конституирующий разум предполагает конституируемый разум. Но даже если мы уступим Сартру циркулирование, О КОТОРОМ ОН уПОМИНаеТ, ЧТобы раЗВеЯТЬ 25 «подозрительную черту», привязывающуюся к первым этапам синтеза, то вот они — «робинзонады», і предлагаемые им, — на этот раз под видом описания феноменов, когда он пытается воссоздать смысл брачного обмена, потлача или демонстрации мелане- зо зийским дикарем брачных правил своего племени. Сартр адресуется в этом случае к пониманию, переживаемому в праксисе организаторов, — диковинная формула, которой ничто не соответствует в реальности, кроме, ВОЗМОЖНО, ДЫМОВОЙ завесы, ИСПОЛЬЗуе- 35 мой всяким чужим обществом по отношению к тому, кто его рассматривает извне, и побуждающего того проецировать на это общество, в виде позитивных признаков, лакуны своего собственного наблюдения. Два примера помогут нам уточнить мысль.              40

Этнологов не может не поражать тот общий способ, каким самые разные общества по всему миру концептуализируют обряды инициации. Будь то в Африке, в Америке, в Австралии или в Меланезии — эти 5 обряды воспроизводят одинаковую сх^му: начинается с того, что символически «убивают» новичков, похищенных у их семей, держат их спрятанными в лесу или в густом кустарнике, где они с лихвой подвергаются испытаниям; после чего они «возрождаются» ю как члены общества. Когда их возвращают родителям, те симулируют все стадии новых родов и принимаются вновь за обучение детей таким элементарным действиям, как употребление пищи и одевание. Было бы соблазнительно интерпретировать эту совокуп- 15 ность феноменов как доказательство того, что на этой стадии мышление целиком вклеено в праксис. Но это означало бы видеть вещи «шиворот навыворот», поскольку, наоборот, именно научный праксис сделал пустыми для нас понятия смерти и рождения у 20 всего, что не соответствовало простым физиологиче- скйм процессам, сделав их непригодными к передаче других значений. В обществах, имеющих инициационные обряды, рождение и смерть представляют собой материал богатой и варьирующей концептуали- 25 зации, если только научное познание, повернутое в сторону практической продуктивности — чего им недостает, — не лишило эти понятия (как и множество других) большей части значения, превосходящего различие реального и воображаемого: мы можем вы- зо звать на сцену лишь фантом его полного значения, сведенный к изобразительному языку. Итак, то, что нам кажется приклеиванием, — это отметка мышления, воспринимающего вполне серьезно слова, которыми оно обходится, в то время как для нас при сопо- 35 ставимых обстоятельствах речь идет лишь об «игре» слов.

Клод Леви-Строс ЯВИ Неприрученная мысль

Табу, касающиеся родителей супруга, представляют собой материал аполога, следующего другим путем к тому же заключению. Частый запрет на 40 какой-либо физический или психический контакт

между близкими родственниками по браку выглядел для этнологов столь странным, что они ухищрялись выдвигать все новые и новые объясняющие гипотезы,

Глава IX История и диалектика

„ не думая о том, что они могут оказаться излишними. Так, Элькин объясняет редкость брака с патрилате- 5 ральной кузиной в Австралии правилом, по которому мужчина должен избегать какого-либо контакта со своей тещей (ведь ему может вздуматься выбрать ее среди женщин, являющихся совершенно чужими для его собственной локальной группы, к которой 10 принадлежат сестры его отца). Такое правило имело бы целью воспрепятствовать тому, чтобы мать и дочь оспаривали друг у друга привязанность одного и того же мужчины. Наконец, табу оказалось бы распространенным путем контаминаций на бабушку со is стороны матери женщины и ее мужа. Итак, есть четыре конкурирующих интерпретации одного-един- ственного феномена, который представляется как функция от типа брака, как результат психологического расчета, как защита от инстинктивных наклон- 20 ностей и как продукт ассоциации по смежности. Однако автор все еще не удовлетворен, поскольку, на его взгляд, табу, касающееся тестя, подчиняется пятой интерпретации: тесть является кредитором человека, которому он отдал свою дочь, и ЗЯТЬ ПО ОТНО- 25 шению к нему ощущает себя в более низком положении [Elkin (4), р. 66-67,117-120].              j

Удовольствуемся последней интерпретацией, полностью покрывающей все рассмотренные случаи и делающей бесполезными все прочие интерпретации, 30 подчеркивая их наивность. Но почему же столь трудно отвести этим обычаям их истинное место? Причина, как нам кажется, заключается в том, что обычаи нашего собственного общества, которые можно было бы с ними сравнить и которые обеспечивали бы 35 ориентир для их идентификации, существуют у нас в диссоциированном состоянии, тогда как в экзотических обществах они обнаруживаются в ассоциированной форме, что делает их для нас непознаваемыми.              40

Нам знакомо табу, касающееся родителей супруга, или хотя бы его приблизительный эквивалент. Именно оно запрещает нам заговаривать с великими мира сего и вменяет нам в обязанность устраняться с 5 их пути. В любом протоколе утверждается: не обращайтесь первым к президенту республики или к королеве Англии; и мы принимаем те же самые предосторожности, когда непредвиденные обстоятельства создают между вышестоящим и нами условия более ю близкого соседства, чем то позволила бы разделяющая нас социальная дистанция. Однако во многих обществах позиция подателя женщины сопровождается социальным (а иногда и экономическим) превосходством; позиция получателя — более низкая и за- 15 висимая. Это неравенство свойственников может объективно выражаться в институтах — в виде текучей либо стабильной иерархии; или оно выражается субъективно — в системе межличностных отношений, посредством привилегий и запретов.

Клод Леви-Строс Ш Неприрученная мысль

20 Итак, никакая тайна не связана с теми обычаями, которые переживаемый опыт открывает нам изнутри. Мы приведены в замешательство лишь образующими их условиями, различными в каждом случае. У нас они начисто оторваны от других обычаев и привяза- 25 ны к недвусмысленному контексту. С другой стороны, в экзотических обществах те же обычаи и тот же контекст как бы вклеены в другие обычаи и в другой контекст: контекст семейных связей, с которыми они кажутся несовместимыми. Мы плохо представляем зо себе, чтобы, находясь в узком кругу, зять президента республики видел в нем преимущественно главу государства, а не тестя; и если супруг королевы Англии публично ведет себя как первый из ее подданных, есть достаточные основания полагать, что один на один он 35 просто муж. Либо одно, либо другое. Внешняя странность табу, касающихся родителей супруга, идет от того, что они суть одновременно и то и другое.

Следовательно (как мы уже подтвердили это для операций, присущих мыслительной способности), СИ- 40 стема идей и установок выступает здесь воплощен-

ной. Взятая сама по себе, эта система не представляет ничего, что могло бы ввести в заблуждение этнолога: моя связь с президентом республики состоит исклю- чительно в негативных соблюдениях, поскольку в отсутствие других связующих звеньев наши возможные 5 отношения полностью определяются тем правилом, что я не заговорю с ним, если только он меня не призовет, и что я буду держаться от него на почтительной дистанции. Но достаточно того, чтобы абстрактная связь была облечена в оболочку конкретной свя- ю зи и положения, присущие каждому из этих отношений, совместились, чтобы и я оказался повязан моей семьей, как австралийский туземец. То, что выступает перед нами как наибольшая социальная непринужденность и как наибольшая интеллектуальная мо- 15 бильность, зависит, следовательно, от того, что мы предпочитаем оперировать с разрозненными кусками, если даже и не с «мелочью», тогда как туземец — это логический скопидом: без передышки связывает нити, неутомимо переплетая ими все аспекты реаль- 20 ности, будь то физические, социальные или ментальные. Мы спекулируем нашими идеями, а он делает из них сокровище. Неприрученная мысль проводит в жизнь философию конечного.

Глава IX ІШ История и диалектика

Отсюда проистекает и возобновление интереса, 25 который она вызывает. Этот язык с ограниченным словарем, где удается выразить любое сообщение пу- , тем сочетания оппозиций между образующими единицами, эта логика постижения, для которой содержания являются неотделимыми от формы, эта систе- 30 матика конечных классов, этот универсум, созданный из значений, — уже не выступают для нас в качестве ретроспективных свидетельств времени, «когда небо шествовало по земле и дышало в население богов»49, о чем упоминает ПОЭТ, чтобы спросить, следует ИЛИ нет 35 о том сожалеть. Это время ныне нам возвращено благодаря открытию универсума информации, где вновь царят законы неприрученной мысли: и небо, шествующее по земле среди населения передающих и воспринимающих, ЧЬИ сообщения, насколько ОНИ цирку- 40

лируют, образуют объекты физического мира и их можно уловить одновременно и извне, и изнутри.

Идея, что универсум первобытных (либо считаемых таковыми) людей состоит главным образом из 5 сообщений, не нова. Но вплоть до недавнего времени тому, что ошибочно принималось за бтличительную характеристику, приписывали негативную ценность, как если бы такое различие между универсумом первобытных людей к нашим доказывало их более низ- ю кий ментальный и технологический уровень, в то время как оно скорее помещает их на одинаковом уровне с современными теоретиками по вопросам документации*.

Клод Леви-Строс ЯВИ Неприрученная мысль

Потребовалось, чтобы физическая наука откры- 15 ла, что семантический универсум обладает всеми характеристиками абсолютного объекта для того, чтобы признать способ, каким первобытные люди концептуализируют свой мир, не только когерентным, но именно таковым, какой настоятельно необходим при 20 наличии объекта, структура элементов которого дает картину прерывистой сложности.

Сразу же оказалась преодоленной ложная антиномия между логической и прелогической ментальностью. Неприрученное мышление является логиче- 25 ским — в том же смысле и таким же образом, как и наше: каким выступает наше, когда применяется к познанию универсума, в котором оно признает одновременно и физические, и семантические качества. Хотя недоразумение рассеяно, тем не менее остается верным, зо что, в противоположность мнению Леви-Брюля, это мышление действует на путях рассудка, а не аффектив-

Архивист не отвергает и не оспаривает существо анализируемых им работ, когда извлекает из них образующие единицы своего кода или адаптирует их к нему — сочетая их между собой, в случае 35 необходимости расчленяя их на более мелкие единицы. Поэтому он обращается с авторами как с богами, чьи откровения были записаны на бумаге, вместо того чтобы быть вписанными в существа и в вещи, представляя все ту же сакральную ценность, зависящую от в высшей степени значимой характеристики, которую, по методологическим 40 либо по онтологическим причинам, нельзя гипотетически не признать в обоих случаях.

ности, с помощью различений и оппозиций, а не через смешение и сопричастие. Хотя термин еще не был введен в оборот, из многих текстов Дюркгейма и Мосса видно, что так называемое первобытное мышление было квантифицированным мышлением.              5

Глава IX История и диалектика

Нам возразят, что существует капитальное различие между мышлением первобытных людей и нашим: теория информации интересуется сообщениями, которые подлинно являются таковыми, тогда как первобытные люди ошибочно принимают за сообщения ю простые проявления физического детерминизма. Однако имеются два основания, лишающие какого бы то ни было веса этот аргумент. Во-первых, теория информации была генерализована, и она распространяется на феномены, которым не присущ характер со- 15 общений, а именно на биологические феномены. Иллюзии тотемизма имели, по крайней мере, то достоинство, что высветили фундаментальное место, приходящееся на долю феноменов такого порядка в экономике систем классификации. Обращаясь с чувственно 20 воспринимаемыми качествами животного и растительного царства, как если бы это были элементы сообщения, и, открывая в них «сигнатуры» — а следовательно, знаки, — люди совершили ошибку в ориентировке: не всегда означающим элементом был именно 25 тот, что они полагали. Но при недостатке усовершенствованных инструментов, которые ПОЗВОЛИЛИ бы ИМ | поместить его туда, где он находится чаще всего, то есть на микроскопический уровень, они уже различали, «как сквозь дымку», те принципы интерпретации, зо для обнаружения эвристической ценности которых и того, что они соответствуют реальности, нам потребовались совсем недавние открытия — телекоммуникации, компьютеры и электронные микроскопы.

Кроме того, из факта, что сообщения (в период их 35 передачи, когда они объективно существуют вне сознания посылающих и принимающих) выражают свойства, общие у них с физическим миром, следует, что, ошибаясь в физических феноменах (не абсолютно, но относительно, на том уровне, на каком они их 40

постигали) и интерпретируя их так, как если бы это были сообщения, люди все же смогли подступиться к некоторым их свойствам. Для того чтобы разработать теорию информации, было необходимо, несомненно, 5 чтобы открыли, что универсум информации это часть или аспект естественного мира. Но надежность перехода от законов природы к законам однажды засвидетельствованной информации подразумевает и надежность обратного перехода, что уже тысячелетия ю позволяет людям приблизиться к законам природы на путях информации.

Клод Леви-Строс ш| Неприрученная мысль

Конечно, свойства, доступные неприрученной мысли, не те самые свойства, что притягивают внимание ученых. В каждом из случаев физический мир до- 15 стигается с двух противоположных концов: один в высшей степени конкретен, а другой — в высшей степени абстрактен; либо под углом зрения чувственно постигаемых качеств, либо под углом зрения формальных свойств. Но то, что (хотя бы теоретически, и если 20 бы не происходило резких изменений в перспективе) эти два подхода, должно быть, продвигались к сближению, объясняет, что они оба, независимо друг от друга во времени и в пространстве, привели к двум различным, хотя и равно позитивным познаниям. 25 Одно из них — теория чувственно постигаемого — обеспечило базу и продолжает помогать нашим насущным нуждам посредством таких искусств цивилизации, как земледелие, скотоводство, гончарство, ткачество, сохранение и приготовление пищи и т. д., зо расцвет которых приходится на эпоху неолита. Другое — располагается с самого начала на плане умопостигаемого, из чего вышла современная наука.

Пришлось дожидаться середины этого столетия, чтобы пересеклись долгое время разделенные пути: 35 тот, что достигает физического мира в обход коммуникации, и тот, о котором с недавних пор известно, что в обход физического он достигает мира коммуникации. Таким образом, в целом процесс человеческого познания обретает характер закрытой системы. Итак, 40 оставаться верным вдохновению неприрученной мыс

ли — это допускать, что научное сознание, в наиболее современной форме, будет содействовать благодаря встрече, которую лишь она смогла бы предсказать, уза- 51 конению ее принципов и восстановлению ее в правах.