УТОПИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ

Тем не менее все это не значит, что мы должны (или что мы можем) отказаться от своих попыток управлять колесницей. Минимизация высоко- значимых рисков преодолевает все ценности и

все исключающее разделение властей.

Кое-кто мог бы подумать, что здесь мы имеем дело с простым противоречием в определении, однако в действительности это не так, как мы можем увидеть, сравнивая эту позицию с позицией Маркса. В марксовой версии критической теории, которая соединяет интерпретацию и практику, история имеет общее направление и приходит к революционному деятелю, пролетариату, который является «универсальным классом». Аккумулируя внутри себя весь потенциал исторического угнетения, пролетариат, совершая революцию, действует тем самым от имени всего человечества в целом. Но история, как отмечалось, не обладает телеологией, равно как нет и каких-либо привилегированных деятелей в процессе преобразования, направляющего к воплощению ценностей. В данном случае у Маркса мы встречаемся с отзвуком диалектики господина-раба — привлекательного взгляда, который предполагает, что непривилегированные являются настоящими носителями интересов человечества в целом. Но мы должны отвергнуть это представление, несмотря на его привлекательность для тех, кто борется за освобождение угнетенных. Интересы угнетенных не являются чем-то предза- данным и часто приходят к противоречию, тогда

как полезные социальные изменения обычно требуют использования разницы властного потенциала, удерживаемого только привилегированными.

Мы должны придерживаться Марксова принципа, согласно которому пути к желаемому социальному изменению будут иметь слабое практическое влияние, если они не соединены с институционально имманентными возможностями. Посредством этого принципа Маркс решительно дистанцировал себя от утопизма; но эти имманентные возможности сами подвергались влиянию контрфактического характера современности, и, таким образом, жесткое деление на «реалистическую» и утопическую мысль является необязательным. Мы должны уравновесить утопические идеалы с реализмом более строгим образом, чем требовалось в дни Маркса. Это легко показать на примере высокозначимых рисков. Утопическое мышление бесполезно и, возможно, чрезвычайно опасно, если применить его, к примеру, к политике сдерживания. Моральное осуждение, взятое безотносительно к стратегическим импликациям действия, может обеспечивать психологический комфорт, произрастающий из чувства достоинства, которое может дать радикальная вовлеченность. Но это может вести к превратным результатам, если мы забудем о том, что главная цель — это минимизация опасности.

На что должна быть похожа критическая теория, лишенная гарантий, в конце XX века? Она обязана быть социологически чувствительной, т. е. внимательной к имманентным институциональным трансформациям, которые современность постоянно открывает для будущего. Она должна быть политически, более того, геополитически, тактичной

в смысле осознания того, что моральные обязательства и «благие намерения» в мире высокозначимых рисков сами могут быть потенциально опасны. Она должна создавать модели хорошего общества, которые не ограничены ни сферой национального государства, ни каким-либо одним из институциональных измерений современности. Она должна признавать, что освободительная политика нуждается в связи с жизненной политикой или с политикой самоактуализации. Под освободительной политикой я подразумеваю радикальную вовлеченность, озабоченную освобождением от неравенства и порабощения.

Отношение между освободительной и жизненной политикой формирует одну ось схемы, показанной на рисунке 3. Другая показывает связь между локальным и глобальным, которая столь часто выделялась в предыдущих частях этого исследования. Освободительная и жизненная политики должны быть вписаны в эти взаимосвязи, установленные разрастающимся влиянием глобальных отношений. Как я пытался показать, для современности характерно то, что самоактуализация становится фундаментом для самоидентичности. «Этика

зоо

личного» является основополагающим признаком жизненной политики, точно так же как более привычные идеи справедливости и равенства относятся к освободительной политике. Феминистское движение делало первые попытки соединить друг с другом эти проблемы.

Рис. 3. Измерения утопического реализма

Теодор Роззак справедливо критикует авторов, находящихся на противоположных полюсах политического спектра, которые видят в этосе самораскрытия не более чем отчаянный ответ на психологически или социально неадекватный характер крупных институтов современности. Как он говорит, «мы живем во время, когда сам частный опыт обладания личной идентичностью для раскрытия, личной судьбой для исполнения становится подрывной политической силой огромных размеров».

и планете угрожает один враг — громадность вещей»1**™”. Проблемой является чередование удаленности и близости, личного и масштабных механизмов глобализации. Сама по себе «громадность» не является ни врагом личности, ни феноменом, который необходимо преодолеть в жизненной политике. Напротив, именно вопрос об увязывании индивидуальных выгод и планетарной организации должен находиться в фокусе проблемы. Глобальные связи различных типов являются условием форм индивидуальной самоактуализации, включая те, которые действуют, чтобы уменьшить высокозначимые риски.

Это суждение необходимо применять и к тем регионам мира, в которых воздействие современности по-прежнему остается относительно слабым. Трансформации настоящего времени совершаются в мире, расколотом неравенством между богатыми и бедными государствами, в которых распространение современных институтов создает все виды контртенденций и влияний, наподобие религиозного фундаментализма или форм реакционного традиционализма. Если в данной книге я не рассматриваю это в деталях, то делаю это ради экономии аргументов, а не потому, будто бы я думаю, что ими можно пренебречь в любой более конкретной интерпретации возможных глобальных тенденций.