4. СОЦИАЛЬНАЯ НАУКА И ОЦЕНОЧНЫЕ СУЖДЕНИЯ. ПОСЛЕСЛОВИЕ К ДИСКУССИИ ОБ ОЦЕНКАХ
I Кульминация драматической главы в истории немецкой социальной науки наступила 5 января 1914 года в Берлине, на заседании расширенного Главного комитета «Общества по вопросам социальной политики», основанного в 1872 году. Обстоятельства этого заседания были достаточно примечательными. Его более чем 50 выбранных участников перед началом дискуссии приняли ряд постановлений, которых хватило бы на то, чтобы гарантировать их собранию вхождение и в историю, и в легенду: они отправили стенографистов домой, прервали всякое протоколирование, обязали себя к молчанию в отношении посторонних и запретили опубликование письменных разработок, составленных для этой дискуссии выдающимися учеными. Опасения, давшие повод к этому заговорщичеству, оказались оправданными. Дискуссия закончилась бурным столкновением мнений и людей, на долгие годы (а во многих отношениях — и до сих пор) разделившим немецкую социальную науку на две группы. Темой же, оказавшейся в состоянии вызвать столь необычные мероприятия и результаты, была тема наших заметок: социальная наука и оценочные суждения. Даже сегодня нелегко реконструировать в подробностях предысторию и ход той достопамятной «дискуссии об оценках», как она называлась уже в те годы. На самом же деле эти события не поддаются беспристрастной реконструкции. Как ни помышляй о возможности и желательности социологии, свободной от оценок, тем не менее представляется, что на саму тему свободы от оценок невозможно рассуждать ни «при отсутствии оценок», ни даже бесстрастно. Несомненно, уже с начала нашего столетия вопрос о месте «практических оценочных суждений» в рамках социальной науки все чаще и острее ставился на дискуссиях, проходивших в рамках ^Общества по вопросам социальной политики». Когда в 1904 году во главе «Архива социальной науки и социальной политики» юо встали Эдгар Яффе, Вернер Зомбарт и Макс Вебер, они опубликовали программную статью, содержавшую следующую декларацию: «На страницах нашего журнала... наряду с социальной наукой... мы неизбежно дадим слово и социальной политике. Но мы и не помышляем о том, чтобы отказываться от такого рода битв за науку, и будем по мере сил остерегаться смешения и путаницы науки с политикой» (42, Э. 157). Эта декларация означала не только критику, но и оскорбление по адресу «Общества по вопросам социальной политики» и, прежде всего, его едва ли не общепризнанного руководителя Густава фон Шмоллера. Ведь Шмоллер приписал «науке о народном хозяйстве» задачу не только «объяснять конкретное с помощью его причин, обучать пониманию процесса народнохозяйственного развития, по мере возможностей предсказывать будущее», но и «прокладывать в народном хозяйстве правильные пути» и рекомендовать определенные «народнохозяйственные мероприятия» в качестве «идеала» (41, Б. 77). Уже на ближайшей конференции «Общества по вопросам социальной политики», на Мангеймском съезде 1905 года, по этому поводу имела место бурная стычка между Шмоллером и Максом Вебером, в результате которой Вебер и некоторые его сторонники образовали «леворадикальное крыло». Эта стычка не осталась без последствий. Несколько лет спустя, в 1909 году, упомянутое «левое крыло» основало «Немецкое социологическое общество», написанный в 1910 году Устав которого с недвусмысленной отчетливостью гласил: «Цель общества — способствовать социологическим познаниям посредством устроения научных исследований и разысканий, путем опубликования и поддержки чисто научных трудов... Общество... отказывается служить представительством каких бы то ни было практических (этических, религиозных, политических, эстетических и т. д.) целей» (34, Э. V). Чтобы распознать полемический характер этих параграфов — как и основания «Немецкого социологического общества» вообще, — вряд ли требуется приводить выразительную директиву из отчетного доклада его Президиума на Втором съезде немецких социологов (1912): «В противоположность «Обществу по вопросам социальной политики», цель которого состоит именно в пропаганде определенных идеалов... мы ставим перед собой не пропагандистские цели, а исключительно цели объективных научных исследований» (35, Б. 78). И действительно, в воззвании, приуроченном к очередной годовщине основания «Общества по вопросам социальной политики», речь шла о том, что важно «поддержать» «успешное развитие» промышленности, «своевременно пробудить взвешенное вмешательство государства ради защиты оправданных интересов всех к этому причастных» и способствовать выполнению «высочайших задач нашего времени и нашей нации» (33, Б. 248 Г.). Тем не менее представители «чистой науки» и в дальнейшем оставались членами «Общества» и даже в ноябре 1912 году в циркулярном письме назвали себя инициаторами упомянутой в самом начале «дискуссии об оценках». Для наилучшей подготовки к дискуссии в письме были названы четыре пункта: 1. Положение морального суждения об оценках в научной политэкономии; 2. Отношение тенденций развития к практическим оценкам; 3. Характеристика целей хозяйственной и социальной политики; 4. Отношение общих методических принципов к конкретным задачам академического преподавания» (33, Б. 145). Затем — в соответствии с предложением — ряд членов «Общества» составил в виде тезисов «экспертное заключение», положенное в основу дискуссии. Среди экспертов были Ойленбург, Онкен, Шумпетер, Шпанн, Шпрангер, Макс Вебер и фон Визе, причем это только самые значительные имена. Затем, по предложению Шмоллера, 5 января 1914 года дискуссия состоялась в описанной выше атмосфере тайного союза, чтобы (цитируем доклад, симпатизирующий Шмоллеру) «придать переговорам совершенно интимный характер и, прежде всего, воспрепятствовать тому, чтобы ожидаемые серьезные разногласия могли быть использованы посторонними лицами против «Общества» или против науки» (33, Б. 147). Затем разгорелись страсти: Макс Вебер и Зомбарт, с одной стороны, Грюнберг и, пожалуй, большинство присутствовавших — с другой, сцепились между собой, пока (снова цитируем изданный в 1939 году и неизбежно пристрастный доклад тогдашнего секретаря «Общества», Франца Безе) Макс Вебер наконец «еще раз» не «прибег к довольно увесистому выражению, в котором без особых обиняков намекнул возражавшим, что они не понимают, отчего он (Макс Вебер) не постеснялся его употребить», и затем «неохотно» покинул заседание (33, Б. 147). Если мы вправе доверять имеющимся докладам, дискуссия об оценках завершилась «поражением сторонников чистой социальной науки». Даже семь лет спустя, после Первой мировой войны и смерти Макса Вебера, Паулю Хонигсхайму пришлось констатировать: «А ведь ничто из того, что Макс Вебер сделал, сказал и написал, до такой степени не обсуждалось, не комментировалось, не недопонималось и не осмеивалось, как его учение о том, что социологическая наука свободна от оценок» (36, Б. 35). И все-таки «победа» «социальных политиков» стала эфемерным успехом. «Отступление от субъективных таблиц оценок к ящику с инструментами» (выражение Карла Шиллера (40, Б. 19)), то есть движение от «социальной политики» к «социальной науке» или, скорее, их последовательное разделение с тех пор неудержимо нарастало. И то, что при этом вопросы, столь волновавшие участников «дискуссии об оценках», оказались скорее вытесненными, нежели решенными, обозначает упущение, наверстать которое представляется сегодня необходимым. II Было бы неверно воспринимать дискуссию об оценках, произошедшую в «Обществе по вопросам социальной политики» как событие, затрагивавшее ограниченный круг лиц. И все же ее течение обусловливалось, в первую очередь, влиянием одного человека, с чьим именем эта дискуссия неразрывно связана и по сей день и для кого она значила больше, чем просто научная проблема. В данном случае я имею в виду Макса Вебера. Процитированное полемическое заявление из «Архива социальной науки и социальной политики», много- юз летние споры со Шмоллером, основание «Немецкого социологического общества», Устав которого требовал заниматься «чистой наукой», отчетный доклад президиума «Немецкого социологического общества» на втором Съезде немецких социологов, поощрение дискуссии об оценках — все это восходит к Максу Веберу. В его трудах, впоследствии опубликованных под заглавием «Избранные статьи по наукоучению», а еще больше — в ставшей знаменитой мюнхенской речи «Наука как призвание и профессия» живут напряженность и пафос ожесточенных столкновений, направленных на создание социальной науки, свободной от оценок. Конечно же, Вебер, как никто другой, крайней пристрастно относился к тому предмету, о котором здесь идет речь и у нас; он был ключевым участником описываемого процесса. И как раз поэтому представляется разумным связать нижеследующие соображения — отчасти эксплицитно, отчасти имплицитно — прежде всего с Максом Вебером. Если здесь и предпринимается попытка заново поставить проблему отношений ученых, работающих в области социальных наук к оценочным суждениям и зафиксировать некоторые позиции в виде тезисов, то, разумеется, намерение снова пробудить всевозможные страсти с этим вовсе не сопряжено. Более того, главная задача, которую я перед собой ставлю в первую очередь — это разделить те многочисленные аспекты этой проблемы, которые 50 лет назад в пылу стычки слишком часто смешивались и затемнялись, чтобы затем изложить их, снабдив критической аргументацией. При этом надо будет отделить вопросы, на которые можно дать окончательные ответы, от вопросов, на которые, в соответствии с природой предмета, можно дать лишь приемлемые, вероятно, убедительные, но в конечном счете все-таки личные ответы. Так, Макс Вебер озаглавил свое (переработанное для публикации в 1917 году) экспертное заключение «Смысл „свободы от оценки“ для социологической и экономической науки». Ради точности нужно задать следующие вопросы: Где законное место практических оценочных суждений в социологической науке? Где и как мы должны и где и как мы можем исключать практические оценочные суждения из научной социологической работы? Где и каким образом, а также в какой степени эти оценочные суждения могут без ущерба влиять на цели и результаты научных исследований? Где — по мере возможности — даже требуется, чтобы мы отказались от характерной для трудов Макса Вебера твердой позиции свободы от оценок? Уже Вебер сетует: «С термином «оценочное суждение» связано глубокое терминологическое недоразумение, которое породило чисто терминологический и поэтому совершенно бесплодный спор, ни в коей мере не способствующий пониманию существа дела» (42, Б. 485)35. В действительности кажется, что имело бы смысл, не вдаваясь в дальнейшие подробности, положить в основу практических суждений некое понятие, в свете которого и будут представлены все эти высказывания о долженствующем и не долженствующем, о желательном и нежелательном в сфере человеческих поступков. Вебер дает разумное определение: «Под «оценкой» в дальнейшем следует понимать... «практическую» оценку доступного влиянию наших действий явления как достойного порицания или одобрения» (42, Б. 475)36. В дальнейшем должно стать ясным, что любое оценочное суждение такого рода, всякое высказывание, относящееся к практическому долженствованию, содержит предположения, которые невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, наблюдая фактическую ситуацию. Иными словами, оценочные суждения не выводятся из научных идей. Социологические высказывания и высказывания в форме практических оценочных суждений можно законным образом противопоставить друг другу как два различных типа высказываний. Мы можем спросить, в каких вопросах социологу в его научных исследованиях встречаются оценочные суждения и как он должен вести себя по отношению к ним. Если с этой целью мы рассмотрим процесс социологического познания, то, если не ошибаюсь, обнаружится шесть мест встречи науки с оценочными суждениями, шесть аспектов нашей проблемы, внятное изложение которой может способствовать выведению проблемы создания социологии, свободной от оценок, за рамки взрывоопасного и, по существу, неудовлетворительного завершения дискуссии об оценках. III ' Занятие наукой, по меньшей мере в его временной последовательности, непременно начинается с выбора темы. Одновременно здесь находится первая из возможных точек соприкосновения между социальной наукой и оценочным суждением: это проблема выбора темы. То, что процесс познания начинается с выбора темы, — это констатация тривиального факта; и все-таки уже вопрос о том, с каких точек зрения и подчиняясь каким импульсам ученый выбирает объекты своего исследования, выходит за рамки тривиальности. Социолог, занимающийся, скажем, «положением промышленных рабочих в современном обществе», может делать это, руководствуясь самыми разными мотивами. Вероятно, он полагает, что лишь эта тема позволит ему показать, на что он способен. Возможно, он видит в ней запущенную тему, анализ которой в состоянии залатать прорехи в знании. Он может получить заказ на работу по определенной теме от какого- нибудь института или частного общества. Может быть, он также надеется, что с помощью этого предмета он сумеет обнаружить и точнее обозначить социальные непорядки или даже использовать свои результаты для создания основы политических действий. Не во всех этих мотивах — разумеется, можно найти еще и другие — содержатся практические оценочные суждения; однако на этом примере становится ясно, что оценочные суждения могут влиять на выбор тем и что часто так оно и происходит. Молено и должно ли такие юб оценочные суждения исключать? Какое место следует отводить им в процессе социологического познания? На первый из этих вопросов (отсылающий к дальнейшим) ответ дать сравнительно легко. Допустим, к примеру, что пять различных исследователей, руководствуясь пятью различными мотивами, начинают заниматься одной и той же темой «Положение промышленных рабочих в современном обществе» (причем тему, разумеется, следует сформулировать с точностью, позволяющей говорить всерьез о своеобразии предметов исследования). Мы вправе счесть очевидным, что все пятеро исследователей в состоянии прийти к одним и тем же результатам, и если речь идет об экспериментальных научных исследованиях, то должны к ним прийти. Выбор темы, в известной мере, происходит в прихожей науки. Однако же в этой прихожей социолог еще далек от законов процесса, характеризующих его исследования в собственном смысле. Свобода от оценок при выборе темы, вероятно, представляет собой невыполнимое требование; но настаивать на ней совершенно нет необходимости, ибо для трактовки любого предмета в принципе безразлично, по каким причинам его считают достойным исследования. В этом тезисе нет ничего нового или волнующего. Макс Вебер справедливо отклонил ссылку на то, что оценка содержится уже в выборе темы, как «ложный упрек». И все же вопрос пока остается открытым: не должен ли выбор предметов социологического исследования руководствоваться определенными практическими оценками, не следует ли требовать от рациональной науки, чтобы в основу выбора темы были положены определенные ценности? По всей видимости, ясно, что ответ на этот вопрос — вне зависимости от того, будет ли он положительным или же отрицательным, — не касается нашего первого вывода. Это (если оставаться в пределах метафоры) вопрос о законах, которые господствуют в прихожей науки и которые — коль скоро даже в отношении методологии самого исследования здесь мы имеем дело со сферой свободы — не могут нарушить законы самой науки даже потенциально. На протяжении всей истории социологии постоянно выдвигалось требование положить в основу выбора предметов для исследования определенные представления о том, что «важно» и «неважно». Роберт Линд в статье «Ценности и общественные науки» («Values and the Social Sciences») в качестве «примечательного признака хорошо образованного ученого» указывает на то, что ему известны критерии отличия «важных» проблем от «неважных», критерии, которые сам Линд обозначает как «guiding values», как «руководящие ценности» (5, S. 191). В действительности, было бы по меньшей мере легкомысленным понимать принципиальную произвольность в выборе тем так, что какие угодно предметы исследования являются одинаково осмысленными и важными. Так, требование не покоряться социальным табу на определенные «предосудительные» темы или другое — посредством социологических исследований способствовать самопониманию людей в обществе — представляется мне настоятельным и достойным защиты. По всей видимости, следует сказать, что качество научных работ, как правило, улучшается в той мере, в какой выбор их предмета выдает ангажированное решение ученого. И все-таки необходимо сознавать, что содержанием таких требований являются практические оценочные суждения. Они не составляют часть научного исследования и даже принципиально для него безразличны; более того, они образуют его предпосылку, его моральные рамки и потому апеллируют не к научным идеям и не к критике, а к ощущению очевидности и в любом случае — к консенсусу между исследователями. IV В качестве проблемы возможного пагубного влияния оценочных суждений на социологические исследования вопрос выбора темы представляет собой мнимую проблему. Встреча науки с оценками здесь столь же мало проблематична, как и в другом пункте, который можно описать как проблему формирования теорий. Американские социологи Рамни и Мейер пре- дупреждают читателей своего «Введения в социологию»: «Изучать социологию нелегко... Поначалу в процесс изучения самой науки слишком легко вмешиваются наши страсти, наши осознанные и неосознанные желания. Мы видим то, что хотим видеть, и проявляем слепоту к вещам, каких видеть не хотим». Чтобы устранить это предполагаемое зло, авторы рекомендуют социологу «поупражняться в отношении к объектам науки», прибегнув к психоанализу и социологии знания (39, Б. 31 ?). Ведь справедливо, что многие социологи при анализе своих тем «видят лишь то, что хотят видеть». Макс Вебер, к примеру, при исследовании генезиса индустриального капитализма в Европе видит влияние лишь кальвинизма, но не определенных технических изобретений. Толкотт Парсонс в значительной степени ограничивает свои исследования интеграции обществ нормативным уровнем сплоченности и пренебрегает фактично-институциональными проблемами. Если мы предположим, что социолог в нашем примере является консерватором, то, вероятно, он займется лишь такими аспектами «положения промышленных ' рабочих в современном обществе», которые можно истолковать лишь в духе «приспособления» к индустриальным условиям, «удовлетворенности» и «равновесия». «Вещей, которых он видеть не хочет», неприятных для него как гражданина и идущих вразрез с его политическими воззрениями и ценностями — например, забастовок, флуктуаций рабочих мест и т. п. — «он не видит». И вот, надо спросить, должны ли мы поэтому прописать ему — например, Парсонсу или Веберу — «психоанализ и социологию знания»? Присутствует ли в их отборе, окрашенном оценочными суждениями и пренебрежением к прочим аспектам, недопустимое смешение социальной науки с оценочными суждениями? Следует ли при формулировке научных теорий радикально исключать практические оценочные суждения? Аргументация Поппера по этому поводу весьма убедительна: «Все научные описания фактических ситуаций в высшей степени избирательны... Избежать избирательной точки зрения не только не невозможно, но даже совершенно нежела- тельно, ибо даже если бы мы сумели это осуществить, то получили бы не «более объективное» описание, а всего лишь нагромождение совершенно бессвязных высказываний. Некая точка зрения, разумеется, неизбежна, и наивные попытки избежать ее могут привести лишь к самообману и к некритическому использованию неосознанной точки зрения» (38, II, Б. 260 ?). На мой взгляд, можно пойти еще дальше и отстаивать тезис что даже если такие избирательные точки зрения основываются на практических оценочных суждениях, они не только неизбежны, но и совершенно безвредны для процесса научного познания. Это прояснится, если мы представим себе различие между двумя аспектами научного познания, которые часто смешиваются и потому вводят нас в заблуждение. Я имею в виду различие между «логикой» и «психологией научного исследования». Избирательная точка зрения, например, свойственная консерватору из нашего примера, приводит ученого к тому, что он видит то, что хочет видеть, и слеп к остальному. Между тем эта точка зрения говорит нам лишь о том, каким образом ученый пришел к формулировке определенной гипотезы X. И наоборот, она не говорит о том, правильна или неправильна гипотеза X, выдерживает ли она критику или нет. Ни ценности, ни процесс мысли ученого ничего не решают относительно значимости его гипотез; более того, здесь решает лишь эмпирическая проверка, результаты которой сами по себе совершенно неспособны соприкасаться с ценностями ученого и его мыслительными процессами. Ни малейшей роли для правильности и значимости социологических теорий и гипотез не играют конкретные нюансы, задействованные в их формулировке с психологической стороны. Поскольку психология и логика научного исследования — вещи разные и не могут ни влиять друг на друга, ни друг другу мешать, то в отношении проблемы образования теорий социальная наука и оценочные суждения представляют собой две сферы, столкновение которых остается без пагубных последствий. Увещевание Рамни и Мейера, касающееся упражнений в объективности, в этом пункте столь же не уместно, сколь и частые в критике утверждения о том, что исследователь якобы слеп по отношению к определенным аспектам своего предмета и систематически предпочитает другие. Если же против вывода о том, что и проблема избирательного формирования теорий — проблема мнимая, будут выдвинуты упреки, то справиться с ними совсем нетрудно. Пусть даже отбор, обусловленный оценочными суждениями, будет безопасным требованием к научному исследованию (можно выдвинуть такой аргумент), все же слишком часто получается, что именно социологи в ходе своих исследований забывают об избирательном характере собственных гипотез и отговариваются тем, что частными теориями якобы уже исчерпали тему во всем ее объеме. Так, если, к примеру, Парсонс прежде всего исходит лишь из исследования нормативных аспектов социальной интеграции, то затем он внезапно утверждает, что интеграция обществ происходит исключительно на нормативном уровне. В таком переносе теорий из сферы, где они были созданы, в другие области фактически заключается прегрешение, которое еще подлежит истолкованию в качестве проблемы идеологического искажения. И все-таки последнюю проблему нельзя амальгамировать с выделенной здесь в первую очередь мнимой проблемой психологии научного исследования, с проблемой обусловленного ценностями отбора как импульса к формированию научных теорий. V Упоминания заслуживает и третья мнимая проблема, сыгравшая в дискуссии об оценках в высшей степени затемняющую роль: проблема ценностей как предмета научного исследования. Исследование нормативных элементов социального действия, по меньшей мере, начиная с Дюркгейма, Парето и Макса Вебера, а еще явственнее — с выхода в свет великого труда Парсонса «Структура социального действия», занимает существенное место в социологической науке. Еще отчетливее весомость этой темы проявляется в новейшей социальной антропологии. Излюбленный предмет социологических исследований — как ценности, значимые в определенном социальном контексте, так и ценности, от них отклоняющиеся, то есть практические оценочные суждения, которые в качестве обобщенных и обязательных (санкционированных) норм формируют поведение человека в обществе. Разумеется, здесь тоже есть точка соприкосновения социальной науки с оценочными суждениями, и притом точка, специфическая как раз для социальной науки. Впрочем, пожалуй, не требуется подробной аргументации, чтобы показать, что этот контакт совершенно немыслим в качестве возможного источника недопустимого смешения социальной науки и оценочных суждений. Еще Вебер справедливо говорил о «почти непостижимом недопонимании», когда его упрекали в том, что своим требованием создать социологию, свободную от оценок, он якобы не включает в социальные исследования тематическую область ценностей. Вместе с Вебером мы можем в ответ на такое недопонимание возразить: «В тех случаях, когда нормативно значимое становий ся объектом эмпирического исследования, оно в качестве объекта лишается своего нормативного характера и рассматривается как «сущее», а не как „значимое“» (42, Б. 517). В действительности отказ от исследования нормативных элементов социальных структур средствами эмпирической социологии не является ни необходимым, ни сколько-нибудь рациональным, и, конечно же, многогранные проблемы таких исследований никак нельзя назвать проблемами недопустимого смешения науки с оценочными суждениями. Может показаться, что три до сих пор изложенных аспекта отношений между социальной наукой и оценочными суждениями сравнительно далеко отстоят если не от объективного, то хотя бы от эмоционального ядра дискуссии об оценочных суждениях. Однако же это возражение оправдано лишь частично. Даже у Макса Вебера нельзя не заметить известной нечеткости в постановке вопроса, из-за чего он то и дело смешивал мнимые проблемы выбора темы, формирова ния теорий и ценностей как предмета исследования с более серьезными проблемами, к которым я намерен обратиться ниже. Поэтому можно будет считать большой удачей, если здесь удастся пусть даже отчасти выделить и прояснить хотя бы мнимо проблематичные аспекты социальной науки, свободной от оценок. С другой стороны, этот с относительной легкостью достигнутый результат не должен скрыть того факта, что проблемы, к изложению которых мы теперь приступим, — проблема идеологического искажения, проблема использования научных фактов и проблема социальной роли ученого — гораздо важнее предыдущих и допускают гораздо меньше окончательных и однозначных решений. VI Вернемся на мгновение к примеру с консервативно настроенным социологом, занимающимся положением промышленных рабочих. Допустим, этот ученый, в первую очередь, исследует положение рабочих на производстве. Здесь он констатирует, что одним из факторов, воздействующих на удовлетворенность рабочих, является принадлежность к малым, так называемым «неформальным группам». Чем сильнее индивид сопряжен с такими неформальными группами, тем выше производительность его труда, а, кроме того, его удовлетворенность. Эта гипотеза довольно точна и поддается проверке. А теперь социолог из нашего примера, побуждаемый собственной консервативной ценностной ориентацией, делает еще один шаг: внезапно он обобщает свою опирающуюся на эмпирические исследования гипотезу, доводя ее до утверждения, что принадлежность к группам является единственным фактором, влияющим на удовлетворенность рабочих и производительность труда. Продуктивность и производственный климат якобы обусловлены не зарплатой, условиями работы и отношениями господства на предприятии, но только функционированием неформальных групповых образований. Такой ход мысли — а в этом пункте мой пример не выдуман, а ориентирован на использование данных “З так называемого эксперимента Готорна Элтоном Майо и его коллегами — иллюстрирует тот тип слияния социальной науки с оценочными суждениями, который я хотел бы обозначить как проблему идеологического искажения. Под «идеологическим искажением» в данном случае следует понимать попытку выдать практические оценочные суждения за научные гипотезы, то есть представить в форме научных гипотез то, что достоверным образом может считаться оценочными суждениями, «находящимися» за пределами эмпирической доказуемости. В социологии мы то и дело встречаемся в особенности с двумя видами таких идеологически искаженных высказываний. Во-первых, мы обнаруживаем обобщение, абсолютизацию конкретных гипотез и теорий, как это имело место в предыдущем примере. Сюда относятся все так называемые «однофакторные» теории, где абсолютизируются такие факторы, как раса, национальность, производственные отношения и т. д. Кроме того, сюда относятся и теории вроде той, что (справедливо подчеркиваемая) тенденция к выравниванию определенных статусных символов в современном обществе «западного типа» превращает последнее в «бесклассовое» общество без структурно порождаемых групповых конфликтов. Во-вторых, идеологические искажения предстают там, где за научные гипотезы выдаются принципиальным образом не поддающиеся эмпирической проверке, то есть спекулятивные, высказывания. Пример этому можно найти в тезисе об отчуждении рабочих в условиях индустриального производства, который может иметь философский смысл, но для него нет легитимного места в социологии как раз потому, что, как показано в трудах Жоржа Фридмана, сколько бы ни было эмпирических исследований, они не в силах ни подтвердить, ни опровергнуть этот тезис. Искажения такого рода имплицитно всегда содержат практические оценочные суждения. В том, что их смешение с социологическими гипотезами недопустимо, совершенно не вызывает сомнений в тех случаях, когда за науку выдается то, что питается из иных источников. Значит, мы должны задать ся вопросом о том, какие средства из числа находящихся в распоряжении социологов могут помочь им избежать идеологических искажений или же изобличить их незаконность там, где они все-таки случаются. Обезопасить от искажений должны три метода, относительную важность которых различные ученые оценивают по-разному. Первый метод — это выделенные Рамни и Мейером «упражнения в объективности» с помощью «психоанализа и социологии знания». Социолог, который ведь и сам неразрывно сплетен с предметом собственных исследований, подвергается опасности смешения своих высказываний с практическими оценочными суждениями больше, чем прочие ученые. Поэтому он непрерывно должен проверять свои формулировки на подозрение в идеологическом искажении — при постоянном самонаблюдении и постоянной самокритике. Вторая возможность избежать искажения состоит в недвусмысленном прокламировании тех ценностей, которыми тот или иной социолог руководствовался в своих исследованиях. Это объявление будет дополняться самокритикой, позволяющей читателю или слушателю возводить вкравшиеся в работу искажения к декларируемым самим автором убеждениям, касающимся ценностей. Однако же, на мой взгляд, более рационален и многообещающ, чем первые два пути, третий. Наука — это всегда совместное выступление нескольких участников. Научный прогресс зиждется, по меньшей мере, настолько же на взаимодействии ученых, насколько и на индивидуальном вдохновении. Правда, это взаимодействие вовсе не исчерпывается весьма распространенной сегодня team work37, а имеет свое подлинное содержание во взаимной критике. Там, где научная критика оставляет место для склонной к компромиссам и спокойной толерантности, оказываются распахнугыми все двери для ошибочных и низкокачественных исследований. Ведь идеологически искаженные высказывания — это всегда еще и плохие научные высказывания. По-моему, главная задача научной критики состоит в том, чтобы разоблачать и исправлять саму по себе плохую в этом смысле науку. Лишь этот путь может надолго обезопасить социологию — хотя и не отдельно взятых социологов — от недопустимого смешения науки с оценочными суждениями в форме идеологических искажений. VII Проблема идеологического искажения играла в дискуссии об оценках лишь подчиненную роль. Только в 20-е годы благодаря Шелеру и Мангейму она оказалась в центре социологической дискуссии. Поэтому более центральным для участников январского заседания 1914 года был вопрос о соотношении социальной науки и социальной политики, который теперь мы можем свести к пробмме применения научных результатов в практических вопросах. Стремление показать связь между, с одной стороны, теориями и гипотезами, а с другой — сферой практической жизни, по-видимому, так же старо, как и сама наука. Начиная с самых истоков человеческой мысли, технические проблемы все время служили поводом для научных идей. Между тем в данном случае подвергается сомнению не столько вопрос о том, в какой мере практические проблемы могут или вправе стимулировать научные исследования (это лишь один из аспектов ранее рассмотренной проблемы выбора темы), сколько вопрос о том, в состоянии ли и уполномочен ли ученый перебрасывать мостик от результатов своих исследований к практическим действиям. Если социолог из нашего примера на основании открытия значения неформальных групп на предприятиях для удовлетворенности рабочих переходит к систематическому созданию условий для подобных неформальных групп, чтобы тем самым повышать удовлетворенность рабочих, то что это — легитимная часть его научных занятий или нет? Использование научных результатов ради практических целей, очевидно, влечет за собой встречу науки с оценочными суждениями. Чтобы делать то, что делает социолог из нашего примера, надо считать удовлетворенность рабочих за ценность. Здесь сочетаются две вещи: знание того, что есть, опирающееся на систематические эмпирические наблюдения, и в строгом смысле метаэмпирическая убежденность в том, что должно быть. Эта убежденность, то есть практическое оценочное суждение, никоим образом из научного знания не выводится. Это нечто добавочное, иное; и, прежде всего, это нечто отдаленное от сферы действия социолога как социолога. Использование в полном смысле имплицитного или даже эксплицитного решения, касающегося целей, невозможно помыслить в качестве части собственно социологической работы. В этом пункте науку и оценочные суждения следует строго развести. Итак, существует ли научная социальная политика или что- то подобное? Или же социолог должен полностью отказаться от того, чтобы вмешиваться в судьбы исследуемого им общества и это общество направлять? На мой взгляд, ответ на этот вопрос дал Макс Вебер в по сей день не изменившейся и обязательной форме. Если под «направляющим вмешательством» (вытесняющим широко распространенное в англосаксонских странах понятие «социальной инженерии») подразумевать работу, соотносимую с целями, обозначаемыми самим социологом, то оно выходит за рамки его в строгом смысле научной компетенции. Пожалуй, однако, он может с помощью находящихся в его распоряжении научных инструментов предоставлять средства и способы, которые обещают реализовать намеченные им цели. Попытка исходя из собственного побуждения — имея в виду постулат, что удовлетворенность представляет собой ценность, — преобразовать предприятие находится за пределами науки. Консультативная позиция по вопросу, при каких условиях и какими средствами можно достичь удовлетворенности, остается в рамках научной сферы. Еще раз процитируем Вебера: «Смысл дискуссий о «практических оценках» (для самих участников этой дискуссии) может заключаться только в следующем: в выявлении последних внутренне «последовательных» аксиом, на которых основаны противоположные мнения... в дедукции «последствий» для оценочной позиции, которые произойдут из определенных последних ценностных аксиом, если положить их — и только их — в основу практической оценки фактического положения дел... вустановлении фактических следствий, которые должны возникнуть при практическом осуществлении определенного, выносящего практическую оценку отношения к какой-либо проблеме» (42, S. 496)38. VIII Проблема использования результатов сразу же приводит к последнему аспекту взаимосвязи между социологией и оценочными суждениями, к проблеме социальной роли социолога. Пожалуй, не будет ошибочным предположение, что эта-то проблема и вызывала чрезвычайное беспокойство, стоявшее и до сих пор стоящее за всеми конкретными вопросами дискуссии и ценностях. Категория социальной роли — инструмент социологического анализа не только всех не-социоло- гов в обществе, но и самого социолога. Подобно врачу, слесарю, бухгалтеру и партийному секретарю, социолог обладает социальным положением, с которым связываются определенные ожидания, и им должен соответствовать тот, кто это положение занимает. Вероятно, лишь на этом уровне можно вообще ответить на вопрос, должна ли исчерпываться наша задача исследованиями наличествующего или же мы «в качестве» социологов призваны еще и давать практические оценочные суждения. Если Шмаллер считал, что специалисты, работающие в области социальной науки, попросту обязаны направлять общество на «правильный путь», то Вебер, наоборот, рекомендовал проводить неумолимое разделение между тем, что провозглашается ex cathedra39, и тем, о чем говорится «в политических программах, учреждениях и парламентах»; вот почему это был спор о роли ученого, то есть о том, что он призван делать сам по себе. Наука и оценочные суждения — это различные явления. И вопрос в том, должен ли он возвещать ex cathedra и в своих трудах и то, и другое или же его профессия обязывает его ограничиваться тем, что доступно научному познанию? Несомненно, позиции Макса Вебера присуща известная последовательность, согласно которой свобода от которой представляет собой требование не только к социологии, но и к социологам как социологам. И все же одна лишь последовательность не в состоянии гарантировать правильности того или иного воззрения. Поэтому в противоположность Веберу и, вероятно, в парадоксальной форме я хотел бы сформулировать следующий тезис: хотя социология и желательна в упомянутом смысле, то есть как наука, свободная от оценок, все-таки социолог сам по себе непременно должен быть моралистом, то есть всегда занимать ангажированную позицию, чтобы уберечься от непредвиденных последствий своей работы. Цель этих соображений состояла в том, чтобы показать, что социология, свободная от оценок, исполнена гораздо менее драматических притязаний, чем это казалось разгоряченным участникам спора об оценках в «Обществе по вопросам социальной политики». В целом ряде отношений столкновение социологии с оценочными суждениями вообще не порождает проблем; а там, где это не так, консенсус между учеными может внести коррективы. Социология, свободная от оценки в этом смысле, разумеется, соответствует этике научного исследования. Однако социолог должен быть не просто человеком, занимающимся социологией. Все то, что он делает, говорит и пишет, в известной мере воздействует на общество. Социологи, как правило, не хуже и не лучше общества, где они живут — это верно. Но даже если социологические исследования способствуют лишь усилению и без того существующих тенденций действительности, социологу не отделаться от последствий собственной работы. Консерватизм значительной части американских социологов уже сам по себе заставляет задуматься. Но ведь в нем кроется убедительнейшее опровержение Веберовской теории строгого ролевого разделения именно потому, что в значительной степени это консерватизм ненамеренный, то есть опровержение того, что консервативный эффект структурно-функциональной теории, к примеру, в точности соответствует политическим концепциям ее создателей. Поэтому самозащита от таких неожиданных последствий собственных трудов, сохранение единства между моральными убеждениями и научной работой — это требования, выдвигаемые к социологу в его роли социолога. Когда Ясперс интерпретирует Макса Вебера, разумеется, он прав в аналитически строгом смысле: «Научный долг — видеть правду фактов, а долг практический — отстаивать свои идеалы. Это — два разных долга. Сказанное не означает, что выполнение одного возможно без выполнения другого. Вебер выступает лишь против их смешения; только их разделение способствует осуществлению обоих. Научная объективность не имеет ничего общего с отсутствием настроя. Однако их смешение нарушает как объективность, так и настрой» (37, Б. 47). Кроме того, Вебера, разумеется, нельзя упрекнуть в том, что он злоупотреблял отделением собственной научной работы от моральных и политических убеждений. Но страстная и напряженная связь между «наукой как призванием и профессией» и «политикой как призванием и профессией» в личности Макса Вебера — столь редкостное и совершенно индивидуальное решение проблемы, что его невозможно рекомендовать в качестве образца работы для всех социологов. Вероятно, отличие отстаиваемой здесь позиции от позиции Макса Вебера состоит лишь в нюансах, всего-навсего в направлении взгляда. И все-таки сегодня мне представляется более важным предупреждение от радикального отделения науки от оценочных суждений, чем против их смешения. Ответственность социолога не заканчивается с выполнением требований его науки. Может быть, она только начинается в момент, когда процесс научного познания в отношении конкретной проблемы завершается. Эта ответственность заключается в постоянной проверке политических и моральных последствий научной работы. Ответствен но ность обязывает нас к тому, чтобы и в наших сочинениях, и ex cathedra мы откровенно высказывали наши воззрения на ценности.