СЕКВЕСТР ОПЫТА И МОРАЛЬНОПРАКТИЧЕСКИЕ ДИЛЕММЫ ПОЗДНЕЙ СОВРЕМЕННОСТИ
Одним из наиболее важных и тревожных последствий возрастающей рефлексивности социальной жизни в условиях поздней современности становится невозможность сформулировать внятные ответы на ключевые моральные вопросы.
В силу этого утрата смысла жизни оказывается важнейшей отличительной чертой психологического климата поздней современности. По мнению Гидценса, утрата современной социальной жизнью смысла является следствием секвестра индивидуального опыта, т. е. процесса удаления из практики повседневной жизни всех тех форм морального опыта, которые ведут к постановке экзистенциальных вопросов и тем самым угрожают психологическому комфорту личности. К числу таких форм опыта относятся, в частности, безумие, преступность, болезни, смерть, сексуальные отношения и природа. В результате секвестра опыта «происходит подавление базисных моральных и экзистенциальных компонентов человеческой жизни, которые, по сути дела, вытесняются на ее обочину»[37].
Секвестр опыта является следствием масштабного проникновения в повседневную жизнь абстрактных систем. Последние, обеспечивая современному человеку высокий уровень личной безопасности и материального комфорта, в то же время ограничивают вероятность его столкновения с основополагающими проблемами человеческого существования — вопросами жизни и смерти, болезни и безумия, что приводит к растущему ощущению людьми бессмысленности их существования. Эта опасность утраты смысла жизни частично компенсируется рутинными практиками повседневной жизни, которые поддерживают онтологическую безопасность личности. Речь в данном случае идет о том, что потенциально взрывоопасные для существования личности темы «разряжаются» благодаря размеренному течению повседневных практик в рамках самореферентных социальных систем2.
Иными словами, Гидценс относит секвестр важнейших форм морального опыта на счет внутренней референтности социальных систем в условиях поздней современности.
Наступление поздней современности означает «конец природы» и «конец традиции» в том смысле, что естественный мир чем дальше, тем больше утрачивает внешний по отношению к человеку и обществу характер и из «естественного» превращается в «созданный» наукой и техникой, а традиция перестает быть главным нормативным регулятором социальной жизни. В итоге как разделение на естественную и социальную среды, так и нормативное значение традиции теряют смысл в контексте поздней современности, которая выступает в качестве единой самореферентной системы, нечувствительной к внешним стимулам. «Общая направленность современных институтов, — говорит Гидценс, — заключается в том, чтобы создавать такие условия для действия, которые укладывались бы в логику собственной динамики современности и были избавлены от “внешних критериев”, т. е. от факторов, внешних по отношению к социальным системам современности. Несмотря на многочисленные исключения и противоположные тенденции, повседневная социальная жизнь имеет свойство отделяться от “исходной” природы и от разнообразного опыта, сопряженного с экзистенциальными вопросами и дилеммами. [...] Секвестр опыта означает, что для многих людей непосредственные контакты с событиями и ситуациями, связующими индивидуальный жизненный цикл с широким кругом проблем морали и конечности, являются редкими и мимолетными»1.
Правда, Гидденс выражает надежду на то, что поздняя современность принесет вместе с собой тенденцию к моральной переоценке опыта повседневной жизни, тем самым приведет к своего рода «моральному возрождению», вновь поставив во главу угла жизненного пути современной личности моральные и экзистенциальные вопросы. Возможность такого поворота событий обусловлена масштабными социальными изменениями последних десятилетий, не последнее место в ряду которых занимает впечатляющий подъем «новых социальных движений» — экологических, феминистских, альтерглобалистских и т. д. Именно с бурным ростом этих движений Гидденс связывает шансы на то, что институционально секвестированные и оттесненные на обочину повседневной жизни экзистенциальные и моральные вопросы снова выйдут на первый план социальной жизни современности. На этом основании Гидденс проводит широкое различие между вопросами «освободительной политики» старого типа и новой «жизненной политикой», которой, по его мнению, принадлежит будущее. Жизненная политика — это политика самоидентичности, центрированная на моральных вопросах, прежде подвергавшихся институциональной репрессии со стороны современности.