Наука и доксософы

Наука не имеет иного основания, кроме коллективного верования в ее основы, которое производит и предполагает само функционирование научного поля. Объективное согласование практических схем, внушенных и усвоенных в процессе образования, составляет основание

практического консенсуса в отношении целей, предлагаемых полем, т.

В зависимости от степени автономии поля по отношению к внешним детерминантам, доля социального произвола, заключенного в системе допущений, конституирующих верование, свойственное тому или иному полю, изменяется.

ное навязывание (т. е. произвольное и нераспознаваемое как таковое) культурного произвола, выражающего специфический интерес доминирующих как внутри поля, так и вне его. С другой стороны проходит граница научного поля, откуда всякий элемент социального произвола (или немыслимого) исключается и в котором социальные механизмы будут с необходимостью навязывать универсальные нормы разума.

Таким образом, встает вопрос о степени социального произвола верования, порожденного функционированием поля и являющегося условием его функционирования, или — что одно и то же — вопрос о степени автономии поля (относительно, прежде всего, социального заказа доминирующего класса) и социальных условий — внутренних и внешних — этой автономии. В основании всех различий между научными полями, способными производить и удовлетворять чисто научный интерес и таким образом поддерживать непрерывный диалектический процесс, и полями производства научного дискурса, чьей единственной целью и функцией является коллективная работа по сохранению самотождественности поля посредством производимого как вовне, так и внутри верования в самостоятельную ценность его задач и объектов, — лежит отношение зависимости под видимостью независимости от внешних заказов. Доксософы, мнимые ученые и ученые мнимости, могут легитимировать и отлучение, которое они осуществляют путем произвольного формирования эзотерического знания, недоступного профанам, и полномочия, которых они требуют, монополизируя некоторые практики или рассуждения по их поводу, одним лишь путем навязывания веры в то, что их ложная наука совершенно независима от социальных заказов, которые они так хорошо выполняют именно потому, что во всеуслышание заявляют о своем отказе их обслужить.

От М. Хайдеггера, рассуждающего о «массах» и «элитах» на глубоко эвфемизированном языке «аутентичного» и «неаутентичного», до американских политологов, воспроизводящих официальное видение социального мира в полуабстракциях дескриптивно-нормативного дискурса, — всегда ученый жаргон (в противоположность

научному языку) определяется одной и той же стратегией ложного разрыва. Если научный язык ставит кавычки для обозначения того, как отмечает Г. Башляр, что используемые слова обыденного языка или прежнего научного языка полностью переопределяются и приобретают свой смысл только в новой теоретической системе40, ученый язык употребляет кавычки или неологизмы лишь для того, чтобы символически продемонстрировать фиктивную дистанцию и разрыв с общепринятым смыслом: на самом деле, не обладая никакой реальной автономией, он может выполнять свою идеологическую задачу лишь в том случае, если будет оставаться достаточно прозрачным, чтобы продолжать ссылаться на опыт и обыденное выражение, которое он отрицает.

Стратегии ложного разрыва выражают объективную истину полей, обладающих лишь псевдоавтономией. В самом деле, если доминирующий класс сообщает естественным наукам автономию, соразмерную тому интересу, который этот класс находит в использовании научных методов в экономике, то от социальных наук ему ждать нечего, разве что — в лучшем случае — чрезвычайно дорогостоящего вклада в легитимацию установленного порядка и в укрепление арсенала символических инструментов доминирования. Запоздалое и всегда находящееся под угрозой развитие социальных наук свидетельствует здесь, что прогресс в направлении реальной автономии, которая обусловливает и одновременно предполагает установление механизмов, формирующих саморегулирующееся и автократическое научное поле, обязательно наталкивается на препятствия, нигде более не известные. Иначе и быть не может, поскольку цель внутренней борьбы за научный авторитет в поле социальных наук, т. е. за право производить, навязывать и внушать легитимное видение социального мира, является одной из целей борьбы между классами в политическом поле41.

Из этого следует, что позиции во внутренней борьбе никогда не могут достичь той степени независимости по отношению к позициям во внешней борьбе, которая наблюдается в поле естественных наук. Идея нейтральности науки есть фикция, и фикция небескорыстная, ибо она

позволяет выдавать за научную, нейтрализованную и эв- фемизированную, а потому особенно символически действенную — в силу полной неузнаваемости — форму господствующего представления о социальном мире42. Социальная наука, выявляя механизмы, которые обеспечивают поддержание установленного порядка, чья сугубо символическая эффективность заключена в незнании их логики и воздействия — этого принципа ненавязчиво выманиваемого признания, — неизбежно становится частью политической борьбы. Это значит, что когда социальной науке удается утвердиться (что подразумевает выполнение некоторых условий, связанных с определенным соотношением сил между классами), борьба между наукой и ложной наукой доксософов (которые могут выставлять себя сторонниками самых революционных теоретических традиций) непременно вносит свой вклад в борьбу между классами, которые — по крайней мере, в данном случае — также не заинтересованы в научной истине.

В социальных науках фундаментальный вопрос социологии науки принимает особенно парадоксальную форму: каковы социальные условия возможности развития науки, свободной от внешнего принуждения и социального заказа, если известно, что в этом случае прогресс в направлении научной рациональности не является прогрессом в направлении политической нейтральности. Этот вопрос можно проигнорировать, что и делают, например, те, кто приписывают все особенности социальных наук их последнему состоянию в духе наивной эволюционистской философии, описывающей официальную науку в терминах эволюции. Конечно, теория запаздывания верна, но парадоксальным образом лишь в случае официальной социологии, а точнее, официальной социологии социологии. Чтобы понять самые характерные черты этих особых форм ученого дискурса, каковыми являются ложные науки, достаточно вспомнить знаменитый анализ «экономического отставания» Александра Гер- шенкрона.

также в том, что касается «производственных и организационных структур», поскольку этот процесс использует оригинальные «институциональные инструменты» и развивается в ином идеологическом климате43. Существование более продвинутых наук — крупных поставщиков не только методов и техник, используемых чаще всего без учета технических и социальных условий валидности, но также и примеров для подражания, — позволяет официальной социологии обрести все внешние признаки научности: парад автономии может принимать здесь беспрецедентную форму, по сравнению с которой искусно поддерживаемый эзотеризм ученых традиций былых времен представляется лишь бледным предвестником. Официальная социология стремится реализовать себя не как наука, а как официальный образ науки, которым официальная социология науки — эта своего рода правовая инстанция, которую создает для себя сообщество (чрезвычайно подходящее в данном случае слово) официальных социологов, — наделяет социологию путем позитивистской реинтерпретации научной практики естественных наук.

Для того чтобы полностью убедиться в функции оправдательной идеологии, которую выполняет социальная история социальных наук в том виде, в котором она используется американским истеблишментом44, достаточно пересмотреть все работы, прямо или косвенно посвященные соревновательности, этому ключевому слову всей американской социологии науки, которое, являясь смутным, эндогенным понятием, возведенным в научное достоинство, концентрирует в себе все немыслимое (доксу) этой социологии. Тезис, согласно которому производительность и соревновательность непосредственно связаны между собой45, вдохновляется функционалистской теорией соревновательности, являющейся социологическим вариантом верования в достоинства «свободного рынка», поскольку английское слово competition означает также то, что мы называем конкуренцией.

учного происхождения, возникающих в ходе научной конкуренции на academic market place.

Соревновательность, которую признает наука истеблишмента, — это соревновательность в рамках социального приличия, которое служит тем большим препятствием для настоящей научной соревновательности, способной усомниться в ортодоксии, что речь идет об универсуме, наиболее отягощенном социальным произволом. Понятно, что восхваление единодушия «парадигмы» может совпадать с восхвалением соревновательности, а кроме того, можно, в зависимости от автора, упрекнуть европейскую социологию либо в избытке, либо в недостатке соревновательности.

Помимо оборудования и методов — например, компьютеров и программ автоматической обработки данных — официальная социология заимствует модель научной практики, какой ее представляет себе позитивистское воображение, т. е. со всеми символическими атрибутами научной респектабельности, масками и париками, в виде технологических новинок и риторического китча, а также модель организации того, что она называет «научным сообществом», какую ей поставляет ее убогая социология организаций. Но официальная социология не обладает монополией на заинтересованную интерпретацию истории науки: специфическая трудность, которую испытывает социология в тучном осмыслении науки, отчасти связана с тем, что она находится в самом низу социальной иерархии наук. Возвышается ли она до того, что начинает осмысливать «более научные науки» лучше, чем они это делают сами, или опускается до простой регистрации победного образа, который производит и распространяет научная агиография, — перед ней всегда встает одна и та же трудность: осмыслить себя как науку, т. е. осмыслить свою позицию в социальной иерархии наук.

Это совершенно очевидно вытекает из реакции, которую вызвала книга Томаса Куна «Структура научных революций», содержащая добротный экспериментальный материал для эмпирического анализа идеологий науки и их связи с позицией авторов в научном поле. Вместе с тем остается неясным, описывает или предписывает эта кни

га логику научного изменения (пример такого скрытого предписания: существование парадигмы является признаком научной зрелости), когда предлагает своим читателям поискать в ней ответы на вопрос, что такое хорошая и плохая наука". Те, кого на языке сообщества называют «радикалами», находили в книге приглашение к «революции» против «парадигмы»47 или оправдание либерального плюрализма world-views™, хотя эти две точки зрения безусловно соответствуют различным позициям в поле49. Сторонники же установленного научного порядка вычитывали в книге приглашение вырвать социологию из «до- парадигматической» стадии, навязав ей унифицированную форму верований, ценностей и методов, символизируемых знаменитой триадой Парсонса и Лазарсфельда, примирившихся на Мертоне. Увлечение количественными методами, формализацией и этической нейтральностью, пренебрежение «философией» и отказ от претензии на систематизацию в пользу тщательной эмпирической верификации и слабой концептуализации, операционально называемой «теорией среднего уровня», — таковы черты, приобретенные, благодаря обескураживающе откровенному превращению «сущего» в «должное», и оправдываемые необходимостью участвовать в укреплении «ценностей сообщества» как условии «прорыва».

Ложная наука, предназначенная для производства и поддержания ложного сознания, — официальная социология (венцом творения которой сегодня является политология) должна демонстрировать объективность и «этическую нейтральность» (т. е. нейтралитет в борьбе между классами, существование которых она, впрочем, отрицает) и создавать полную видимость окончательного разрыва с доминирующим классом и его идеологическими требованиями, умножая внешние знаки научности. Таким образом, с «эмпирической» стороны имеет место парад технологий, а со стороны «теории» — риторика «нео» (также расцветающая в художественном поле). Пародируя научное накопление, подобная риторика применяет к произведению или к совокупности произведений прошлого (см. «Структуру социального действия» Т. Парсонса) типичную ученую процедуру «нового прочтения», эту

парадигматическую школьную операцию простого воспроизводства или воспроизводства простого, вполне подходящую для того, чтобы производить в границах поля и верования, которое оно порождает, все внешние признаки «революции». Следовало бы всесторонне проанализировать эту риторику научности, с помощью которой господствующее «сообщество» производит верование в научную ценность своих продуктов и в научный авторитет своих членов. Этому может служить совокупность стратегий, придающих видимость эффекта накопления, таких как ссылки на канонические источники, приведенные, как говорится, «к их самому простому виду» (таков посмертный удел «Самоубийства»), т. е. к формальному изложению, симулирующему холодную строгость научного дискурса, а также ссылки на самые свежие по возможности статьи на одну и ту же тему. Или, например, стратегии закрытия, которые должны установить границу между научной проблематикой и светскими спорами или дебатами профанов (всегда имеющими место, но на правах «призраков в машине»), с помощью чаще всего простого обратного перевода с одного языка на другой. Или, наконец, процветающие среди политологов стратегии непризнания, способные воплотить господствующий идеал «объективности» в аполитичном дискурсе о политике, где отвергаемая политика может появиться лишь под неузнаваемым, а следовательно, безупречным, видом ее политологического непризнания511. Но эти стратегии выполняют, сверх того, основную функцию: циркуляция предметов исследования, идей, методов и особенно знаков признания внутри сообщества (следовало бы сказать клуба, открытого лишь для своих или импортируемых из лиги Ivy)il, производит, как всякий кружок по легитимации, универсум верования, эквивалент которого можно найти как в религиозном поле, так и в поле литературы или поле высокой моды52.

Тем не менее не следует придавать ложной официальной науке то значение, которое ей придает «радикальная» критика. Несмотря на разногласия относительно ценности, которую они сообщают «парадигме», понимаемой как принцип унификации, необходимый для развития

науки — в одном случае, или как произвольная репрессивная сила — в другом, либо, как у Куна, и то и другое, по очереди, —¦ консерваторы и «радикалы», противники- сообщники, сходятся на самом деле в главном. Вследствие односторонней точки зрения, которую они непременно принимают по отношению к научному полю, выбирая, по меньшей мере несознательно, тот или иной лагерь противников, они не могут видеть, что контроль или цензура осуществляется не той или иной инстанцией, но объективным отношением между противниками-заговорщиками, которые уже одним своим антагонизмом ограничивают поле легитимной дискуссии, исключая как что-то нелепое, или эклектичное, или просто немыслимое, всякое поползновение занять непредусмотренную позицию (в частном случае, например, поставить на службу другой научной аксиоматике технические средства, разработанные официальной наукой)53.

«Радикальная» идеология, слегка завуалированно выражающая интересы доминируемых в научном поле, стремится представить любое движение против установленного научного порядка как научную революцию, как если бы было достаточно, чтобы какая-нибудь «инновация» не входила в рамки официальной науки, как она сразу становилась бы «научно революционной». При этом даже не ставится вопрос о социальных условиях, благодаря которым революция против установленного научного порядка может быть также научной революцией, а не простой ересью, имеющей целью изменить установившееся соотношение сил в поле, не затрагивая оснований, на которых зиждется его функционирование54. Что же касается доминирующих, склонных считать, что тот научный порядок, в который вложены все их инвестиции (в духе экономики и психоанализа) и прибыли от которых они могут присвоить, есть осуществленное «долженствование», то они вполне логично ориентированы на спонтанную философию науки, выраженную позитивистской традицией, этой формой либерального оптимизма, согласно которой наука прогрессирует благодаря внутренней силе истин- нои идеи, и что самые «сильные» являются по определению самыми «компетентными». Достаточно подумать о

прежних состояниях поля естественных наук или о современном состоянии поля общественных наук, чтобы обнаружить идеологическую функцию социодицеи подобной философии науки, которая, представляя идеал осуществившимся, снимает вопрос о социальных условиях его осуществления.

Соглашаясь с тем, что социология науки сама функционирует в соответствии с законами функционирования любого научного поля, которые устанавливает научная социология науки, социология науки вовсе не обрекает себя на релятивизм. Действительно, научная социология науки (и создаваемая при ее участии научная социология) может сформироваться только при условии ясного понимания того, что различные позиции в научном поле связаны с разными представлениями о науке. С помощью идеологических стратегий, загримированных под эпистемологические воззрения, занимающие определенную позицию стремятся оправдать свою собственную позицию и стратегии, которые они применяют для ее поддержания или улучшения и одновременно для дискредитации сторонников противоположной позиции и их стратегий. Каждый социолог является хорошим социологом своих конкурентов, поскольку социология знания или науки остается лишь наиболее безупречной формой стратегий дисквалификации противника до тех пор, пока берет в качестве объекта своих противников и их стратегии, а не систему стратегий в целом, т. е. поле позиций, исходя из которых они родились55. Трудность социологии науки состоит в том, что социолог имеет свои ставки в игре, которую он берется описывать (будь то научность социологии в целом или научность практикуемой им формы социологии), а также в том, что он не может объективировать существующие ставки и соответствующие стратегии, если не возьмет в качестве объекта, помимо стратегий своих научных противников, игру как таковую, которая движет также его собственными стратегиями, подспудно управляя и его социологией, и его социологией социологии.

Примечания См.: Bourdieu P. Une interpretation de la sociologie religieuse de Max Weber// Archives europeennes de sociologie. 1971. Vol. 12. № 1. P. 3-21. Конфликт, о котором говорил Саполски, между сторонниками «фторизации» (речь идет о кампании по обогащению фтором питьевой воды. — Прим. перев.), т. е. между держателями официальной власти (health officials), которые считают себя единственно «компетентными» в области здравоохранения, и противниками, в рядах которых насчитывается много ученых, но которые, по мнению официальных лиц, выходят «за рамки своей компетенции», позволяет со всей ясностью увидеть социальную истину компетенции как полномочного и авторитетного мнения, которое является ставкой в борьбе между группами (см.: Sapolsky Н. М. Science, Voters and the Fluoridation Controversy// Science. 1968. Vol. 162. № 25 (October) P. 427-433). Проблема компетенции нигде не проявляется с такой остротой и с такой очевидностью, как во взаимоотношениях с «профанами» (См.: Barnes В. S. On the Reception of Scientific Beliefs// Sociology of Science / Ed. S. B. Barnes. London: Penguin, 1972. P. 269-291; Boltanski L., Maldidier P. Carriere scientifique, morale scientifique et vulgarisation // Information sur les sciences sociales. 1970. Vol. 9. №3. P. 99-118. Reif F. The Competitive World of the Pure Scientist // Science. 1961. Vol. 134. № 15 (December). P. 1957-1962. Именно в этой логике следует понимать переносы капитала из одного определенного поля в другое — социально более низкое, в котором менее интенсивное соперничество дает держателю определенного капитала шанс на получение более высокой выгоды. Merton R. К. The Sociology of Science. Chicago and London: The University of Chicago Press, 1973. P. 55. Среди бесчисленных выражений этого «нейтрализаторско- го» кредо особенно типичным представляется следующее: «Будучи профессионалами — университетскими преподавателями или практикующими учеными, — социологи в основном считают себя способными отделить, осознавая свою социальную ответственность, личную идеологию от той профессиональной роли, которую они играют во взаимоотношениях с клиентами, публикой, коллегами. Ясно, что это наиболее полный результат приложения концепции профессионализации к социологии, особенно в период университетского общественного движения, который начинается в 1965 году (Ben-David, 1972). С самого на

чала становления социологии как дисциплины многие социологи обладали очень активной личной идеологией, в соответствии с которой они стремились отдавать свои знания делу социальных преобразований, тогда как в качестве университетских профессоров они сталкивались с проблемой подчинения нормам, предписываемым преподавателю и исследователю» (Jano- witz М. The American Journal of Sociology. 1972. № 78 (1). July. P. 105-135). Hagstrom W. D. The Scientific Community. New York: Basic Books, 1965. P. 100. Фред Риф писал, что те, кто, стремясь как можно скорее опубликовать свои работы, обращаются к ежедневной прессе (так, сообщения о важных открытиях в физике могли быть опубликованы в «Нью-Йорк Таймс»), вызывают осуждение коллег- конкурентов, настаивающих на разнице между публикацией и публичностью, которая требует определенного отношения к некоторым формам популяризации, всегда подозреваемых в том, что являются завуалированными формами самопопуляризации автора. Достаточно процитировать издателя официального журнала американских физиков: «Проявляя уважение к своим коллегам, авторы, как правило, избегают разглашения содержания своих статей, прежде чем они будут опубликованы в научном журнале. Научные открытия — это не сенсация для газет, и все средства массовых коммуникаций должны иметь единовременный доступ к информации. Отныне мы не будем принимать статьи, содержание которых было уже опубликовано в газетной прессе» (FReif loc. cit.).

9 В каждый момент времени существует социальная иерархия научных полей — дисциплин, — которая в значительной степени ориентирует практики и, особенно, «выбор» по «призванию»; а внутри каждой из дисциплин действует социальная иерархия объектов и методов анализа (Об этом см.: Bourdieu Р. Methode scientifique et hierarchie sociale des objets II Actes de !a recherche en sciences sociales. 1975. № 1. P. 4-6.). (Столь многочисленные в данном тексте ссылки на самого себя имеют единственной целью избежать повторов уже сказанного).

111 Подобно социальной философии дюркгеймовского толка, описывающей социальный конфликт в терминах маргинальное™, отклонения или аномии, эта философия науки стремится свести отношения соперничества между доминирующими и доминируемыми к отношениям между «центром» и «периферией», пользуясь расхожей метафорой, столь дорогой Хальбваксу, о расстоянии до «средоточия» центральных ценностей (См., например: Ben-David J. The Scientist’s Role in Society. N.Y.:

Englewood Cliffs-Prentice Hall Inc., 1971; Shils E. Center and Periphery // The Logic of Personal Knowledge. Essays Presented to Michael Polanyi on His Seventieth Birthday. London: Routledge and Kegan Paul Ltd, 196!. P. 117-130). Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: The University of Chicago Press, 1962. P. 168. Вследствие того, что американские социологи полагают на американский манер, что «либеральная демократия» является условием «научной демократии», за проблемой экспертной оценки относительной ценности университетских систем неизбежно кроется вопрос об оптимальных условиях развития науки и — тем самым — о лучшей политической системе. (См., например, работу: Merton R.K. Science and Technology. Vol. 1. 1942, повторно опубликованную в книге: Merton R.K. Social Theory and Social Structure. N.Y.: Free Press, 1976. P. 550-551, под заголовком «Science and Democratic Social Structure»; Barber B. Science and the Social Order. Glencoe: The Free Press, 1952. P. 73, 83. Именно так можно объяснить очень разные стратегии ученых, когда они обращаются к таким формам публикации, как препринт или репринт. Легко можно показать, что все наблюдаемые различия, связанные с научной дисциплиной и возрастом исследователей или с институцией, к которой они принадлежат, могут быть поняты, исходя из очень разных функций, которые выполняют эти две формы научной коммуникации. Препринт обеспечивает очень быстрое распространение продукции, сокращая сроки, соблюдаемые при научной публикации (что является очень важным преимуществом в секторах с высокой конкуренцией) среди ограниченного числа читателей, которые также являются самыми компетентными конкурентами. Препринт, в отличие от официальной публикации, не обеспечивает полной защиты продукции от мошеннического присвоения, но, благодаря тому, что продукция запущена в оборот, степень ее защищенности все же повышается. Репринт обеспечивает более широкое распространение среди коллег или заказчиков продуктов, обеспеченных и социально закрепленных за определенным именем собственным. (См.: Hagstrom W. Factors Related to the Use of Different Modes of Publishing Research in Four Scientific Fields // Communication Among Scientists and Engineers / eds. Nelson С. E.; Pollock D. K. Lexington (Mass.): Health Lemin- gton Books-D. C. Heath and Co., 1970).

Отсюда трудности изучения интеллектуалов, ученых или художников, которые возникают как в ходе самого исследования, так и при публикации его результатов: предлагать соблю-

денне принципа анонимности людям, которые в первую очередь озабочены «деланием» своего имени, означает исключить главную мотивацию их участия в исследовании (в отличие от опросов в свободной форме или интервью); в то же время не предложить анонимность означает лишить себя возможности задавать «нескромные» вопросы, т. е. вопросы объективирующие и обобщающие. Публикация результатов ставит аналогичные проблемы, поскольку анонимность позволяет сделать дискурс вразумительным и прозрачным в зависимости от степени информированности читателя (тем более что в этом случае целый ряд позиций сводится к одному элементу — имени собственному). Zuckerman Н. A. Patterns of Name Ordering among Autors of Scientific Papers: A Study of Social Symbolism and its Ambiguity // American Journal of Sociology. 1968. № 74 (3). November. P. 276-291. Предлагаемая здесь модель в полной мере учитывает — не обращаясь ни к каким моральным обоснованиям — тот факт, что лауреаты уступают первое место чаще всего после получения премии и что их вклад в отмеченное премией исследование обеспечен более очевидным образом, чем то участие, которое они принимали в других коллективных исследованиях. См., например: Hargens L. L.. Hagstrom W. О. Sponsored and Contest Mobility of American Academic Scientists // Sociology of Education. 1967. №40 (1). Winter. P. 24-38. См., например: Bourdieu P., Boltanski L., Maldidier P. La defense du corps // Information sur les sciences sociales. № 10 (1). P. 45-86. Статистический анализ показывает, например, что для всей совокупности прошлых поколений в целом возраст максимальной научной продуктивности составлял от 26 до 30 лет — у химиков, от 30 до 34 лет — у физиков и математиков, от 35 до 39 — у бактериологов, геологов и физиологов (Lehman Н. С. Age and Achievment. Princeton: Princeton University Press, 1953). Cm.: Reif F. Strauss A. The Impact of Rapid Discovery upon the Scientist’s Career // Social Problems. 1965. Winter. P. 297-311. Всестороннее сопоставление этой статьи, для которой физик сотрудничал с социологом, со статьей, которую писал физик несколькими годами раньше, могло бы дать исключительную информацию о том, как функционирует американская социологическая мысль. Достаточно сказать, что за «концептуализацию» (т. е. перевод концепций сообщества на жаргон дисциплины) она расплачивается тем, что полностью исключает соотнесенность с полем в его целостности и, в частности, с системой траекторий (или карьер), сообщающей каждой отдельной карьере ее самые важные свойства.

См.: Glaser В. G. Variations in the Importance of Recognition in Scientist's Careers //Social Problems. 1963, № 10 (3). Winter. P. 268-276. Чтобы избежать необходимости восстанавливать весь ход доказательств, ограничусь сноской на свою статью: Bourdieu Р. Les categories de l’entendement professoral //Actes de la recherche en sciences sociales. 1975. № 3. P. 68-93.

23 О том, как редакционные комитеты научных журналов (по социальным наукам) «фильтруют» материалы, см.: Crane D. The Gate-Keepers of Science: Some Factors Affecting the Selection of Articles for Scientific Journals // American Sociologist. II. 1967. P. 195-201. Можно предположить, что в отношении научной и литературной продукции авторы сознательно или неосознанно выбирают печатный орган в зависимости от того, как они себе представляют его «нормы». Все заставляет думать, что самоис- ключение хотя и менее ощутимо, однако столь же существенно, что и явное исключение (не говоря уже о воздействии, которое оказывает навязывание норм «публикуемости» материала).

и В дальнейшем будет показана та оригинальная форма, которую принимает эта упорядоченная трансмиссия научного капитала в полях, где, как в современной физике, сохранение и разрыв практически не различимы. Feuer L. S. The Social Roots of Einstein’s Theory of Relativity // Annales of Science. 1971. Vol. 27. № 3. September. P. 278-298; 1971. № 4. December. P. 313-314. Cm.: Saint-Martin М., de. Les fonctions sociales de l’enseigne- ment scientifique // Cahiers du Centre de sociologie europeenne. Paris: La Haye-Mouton, 1971. № 8.

h Bourdieu P., Saint-Martin М., de. Agregation et sdgregation. Le champ des Grandes ecoles et le champ du pouvoir// Actes de la recherche en sciences sociales. 1987. № 69. P. 2-50.

2S Таким механизмом, который обеспечивает контроль над отношениями с внешним миром, с мирянами, является «научная популяризация» как самопопуляризация ученого. (См.: Boltans- ki L., Maldidier P. Loc. cit.).

” Нет сомнений в том, что философия истории науки, которую предлагает Кун и согласно которой монополистическая концентрация (парадигма) чередуется с революцией, многим обязана частному случаю «коперниканской революции» в том виде, в каком он ее рассматривает и которую считает «типич- нои для любого другого главного переворота в науке» (Kuhn Т. La revolution kopernicienne. Paris: Fayard, 1973. P. 153, 162.): поскольку относительная автономия науки от власти и, в частности, от власти Церкви еще очень невелика, научная революция (в математической астрономии) проходит через политическую

революцию и предполагает революцию всех научных дисциплин, которая может иметь политические последствия. Д. Блур (как и уже процитированные выше Г. Башляр и Ф. Риф) заметил, что преобразования в социальной организации науки определили преобразование природы научных революций. (См.: Bloor D. Essay Review: Two Paradigms for Scientific Knowledge?//Science Studies. 1971. № 1. P. 101-115). Bachelard G. Le Materialisme rationnel. Paris: PUF, 1953. P. 41. Основная цензура формируется на основе этой пошлины на вход, т. е. на основе условий доступа в научное поле и в систему образования, которая обеспечивает этот доступ. Следовало бы задаться вопросом о свойствах, которыми науки о природе (не говоря уже о науках о человеке, где по причине слабости методов самая большая свобода предоставляется габитусам) обязаны их социальному рекрутированию, т. е., грубо говоря, условиям доступа к высшему образованию (См.: Saint Martin de М. Op. cit.). Известно, что сами инаугурационные революции, которые дают жизнь новому полю, формируя с помощью разрыва новую область объективности, почти всегда возлагаются на держателей большого научного капитала, которые в силу переменных второго порядка (таких, как принадлежность к социальному классу или этносу, маловероятных для данного универсума) оказываются в положении неустойчивости, благоприятствующем революционным наклонностям: таков, например, случай входящих, которые привносят в поле капитал, накопленный в научном поле, более высоком в социальном отношении (См.: Ben- David J. Roles and Innovation in Medicine // American Journal of Sociology. 1960. № 65. P. 557-568; Ben-David J., Collins R. Social factors in the Origins of a New Science: the Case of Psychology // American Sociological Review. 1966. № 31. P. 451-465). Выше уже приводилось данное Ф. Рифом описание формы, которую чаще всего принимает накопление капитала при таком состоянии поля. Действительно, все сходятся на том, что научная борьба становится все более интенсивной (несмотря на эффект специализации, который постоянно сокращает универсум конкурентов путем деления на все более узко специализированные субполя) по мере того, как наука продвигается вперед, т. е. по мере того, как растут накопленные научные ресурсы, а капитал, необходимый для осуществления открытия, все более широко и равномерно распределяется между конкурентами по причине повышения «пошлины за вход» в поле.

Совокупность процессов, которые сопровождают автоно- мизацию научного поля, диалектически взаимосвязаны. Так, постоянное повышение пошлины за вход, предполагающее накопление специфических ресурсов, способствует в свою очередь автономизации научного поля, устанавливая социальный разрыв с невежественным миром непосвященных. Этот разрыв носит тем более радикальный характер, что к нему как таковому и не стремятся. Первичный габитус, сформированный классовым воспитанием, и вторичный габитус, внушенный школьным образованием, вносят неравный вклад в дорефлективное согласие с неявными допущениями поля в случае социальных и естественных наук (о роли социализации см.: Hagstrom fV. D. P. 9; Kuhn T. S. The Function of Dogma in Scientific Research D Scientific Change / ed. Crombie A. C. London: Heineman, 1963. P. 367-369.

5* Можно представить, чем могла бы стать этнометодология (и оставалась бы она этнометодологией?), если бы она знала, что признаваемое ей в качестве объекта — taken for granted Шюца — есть дорефлективное согласие с установленным порядком.

w В случае поля идеологического производства (частью которого являются поля производства ученого или просвещенного дискурса) основой достижения согласия в разногласиях, которое определяет доксу, является (как мы увидим далее) подцензурное отношение поля производства в целом к полю власти (т. е. в скрытой функции поля борьбы классов). Bachelard G. Р. 216-217. Именно поэтому социальные системы классификации (таксономии), которые являются главной целью идеологической борьбы между классами (см.: Bourdieu P., Boltanski L. Le tit- re et le poste: rapports entre le systeme de production et le syst^me de reproduction II Actes de la recherche en sciences sociales. 1975. P. 95-107), составляют — через представления о существовании или не-существовании социальных классов — один из главных принципов деления социологического поля (Bourdieu P. Classes et classement. P.: Minuit. 1973. № 5. P. 22-24; Coxon A. P. A., Jones C. L. Occupational Categorization and Images of Society // Working Paper. № 4. Project on Occupational Cognition. Edinburgh: Edinburgh University Press, 1974).

Отсюда вытекает, что социология науки (и, в частности, отношение, которое социальная наука поддерживает с доминирующим классом) представляет собой не специализацию в ряду Других, но одно из условий научной социологии.

‘ Gerschenkron A. Economic Backwardness in Historical Perspective. Cambridge: Harvard University Press, 1962. P. 7.

Философия истории, которая неотвязно преследует эту социальную историю социальной науки, находит свое парадигматическое выражение в работе Тьерри Кларка, социологическую характеристику которой Поль Фогт выразил двумя словами: «Terry N. Clark’s long-awaited, much circulated in manuscript Prophets and Patrons» (cm.: Clark T. Prophets and Patrons. The French University and the Emergence of the Social Science. Cambridge: Harvard University Press, 1973; Chamboredon J. C. Sociologie de la sociologie et intcrets sociaux des sociologues // Actes de la recherche en sciences sociales. 1975. № 2. P. 2-17). Заслуга Бен-Давида заключается в том, что он смог выразить этот тезис в самой простой форме: высокий уровень соревновательности, характерный для американского университета, объясняет его более высокую производительность и большую гибкость (Ben-David J. Scientific Productivity and Academic Organization in Nineteenth Century Medicine// American Sociological Review. 1960. № 25. P. 828-843; Fundamental Research and the Universities. Paris: OCDE, 1968; Ben-David J., Zioczower A. Universities and Academic Systems in Modern Societies // European Journal of Sociology. 1962. № 3. P. 45-84). Еще более, чем в этой книге, основные тезисы которой не содержат ничего принципиально нового, во всяком случае для читателей Г. Башляра, нормативная интенция просматривается в двух статьях, где Т. Кун описывает позитивные для научного развития функции «конвергентного» мышления и утверждает, что догматическое согласие с традицией способствует исследованию (Kuhn Т. The Function of Dogma in Scientific Research // Scientific Change/Ed. A.C. Crombie. P. 347-369; The Essential Tension: Tradition and Innovation in Scientific Research //The Ecology of Human Intelligence / Ed. L. Hudson. London: Penguin, 1970. P. 342-359). См., например: Gouldner A. W. The Coming Crisis of Western Sociology. New York-London: Basic Books, 1970; Friedrichs R. W. A Sociology of Sociology. New York: Free Press, 1970.

4‘ Gellner E. Myth, Ideology and Revolution // Protest and Discontent/Eds. Crick B., Robson W. A. London: Penguin, 1970. P. 204-220.

4(1 Такой журнал, как Theory and Society обязан своей сугубо социальной значимостью, позволяющей ему существовать и выживать, не имея иного положительного содержания, кроме некоего разлитого антипозитивистского гуманизма, по которому признают друг друга «социологические критики» (еще один эндогенный концепт), — тому факту, что он формирует негативное объединение из течений, которые находятся или мыслят себя вне американского истеблишмента: от этнометодологии,

наследницы феноменологии, через psychohistory, до неомарксизма (См. сводную таблицу, достаточно верно отражающую это идеологическое построение в: Bandyapadhyav P. One Sociology or Many: Some Issues in Radical Sociology // Sociological Review. 1971. Vol. 19. February. P. 5-30). Cm.: Bourdieu P. Les doxosophes. Paris: Minuit. 1973. № 1. P. 26-45 (в частности, анализ эффекта Липсета). Официальная социология науки предоставляет оправдание любой своей черты. Так, например, уклонение от фундаментальных теоретических проблем оправдывается идеей, что в естественных науках исследователи не заботятся о философии науки. (См.: Hagstrom W. О. Р. 277-279). Без труда можно увидеть, какую цену платит такая социология науки за необходимость легитимировать фактическое состояние и превращать испытываемые ограничения в избирательные исключения. О производстве верования или фетишизма в поле высокой моды см.: Bourdieu P., Delsaut Y. Le couturier et sa griffe: contribution a une theorie de la magie // Actes de la recherche en sciences sociales. 1975. № 1. Janvier. P. 7-36. Такие эпистемологические пары, которые одновременно являются и социологическими, функционируют в любом поле (см., например, Positivismusstreit, противопоставляющий Ю. Хабермаса и К. Поппера в Германии — механизм изменения направления, который, будучи апробирован в Европе, был запущен в США с переездом туда Франкфуртской школы). Стоило бы изучить все стратегические приложения, которые могут извлечь доминируемые в поле из идеологической трансфигурации их объективной позиции. Например, парад исключения, который позволяет исключенным извлекать пользу из институции (которую они признают в достаточной мере, чтобы упрекать ее в том, что она их не признает), превращая исключение в гарантию научности; или оспаривание «компетенции» господствующих, которая стоит в центре всякого еретического движения (как в случае оспаривания монополии на таинство причастия), которое тем меньше связано с научными аргументами, чем меньше объем накопленного научного капитала, и т. п.

^ О необходимости конструирования интеллектуального поля как такового, делающего возможной социологию интеллектуалов, не сводящуюся к обмену обвинениями и проклятиями между «правыми» и «левыми интеллектуалами», см.: Воиг- dieu P. Les fractions de la classe dominante et les modes d’app- ropriation de 1’oeuvre d’art // Information sur les sciences sociales. 1974. № 13(3). P. 7-32.