Женщина-объект

Мужской габитус конструируется и реализуется только через отношение с закрепленными пространствами, где между мужчинами играются серьезные игры компетенции. Это могут быть игры чести, предельным случаем которых является война, или, как в дифференцированных обществах, игры, предлагающие всевозможные пространства для различных форм libido dominandi: экономического, политического, религиозного, художественного, научного.

спорно, высшей формой признания мужского господства в его самых специфических аспектах.

Тем не менее, фундаментальным законом всех серьезных игр, особенно всех обменов чести, является принцип изотимии (isotimia), т. е. равенства чести двух соперников. Поскольку вызов делает честь, постольку он имеет смысл лишь в том случае, если адресован человеку чести, способному дать отпор, что в свою очередь делает честь, поскольку сам отпор несет в себе определенную форму признания.

Таким образом, женщины буквально поставлены вне игры.77 Волшебная граница, что отделяет их от мужчин, совпадает с «мистической демаркационной линией», о которой говорит Вирджиния Вулф. Эта линия разделяет культуру и природу, публичное и частное, предоставляя мужчинам монополию на культуру, т. е. на универсальное и человеческое. Поскольку женщины помещены на полюсе частного, т. е. исключены из публичных и официальных форм действия, они не могут участвовать как субъекты, т. е. от первого лица, в играх, где утверждается и осуществляется мужественность. Мужественность реализуется в виде актов взаимного признания, подразумевающего изотимимные обмены, т. е. обмены вызовами и ответами, дарами и ответными дарами, и в первую очередь — обмен женщинами.

Основанием этого первоначального исключения (которое ратифицируется и усиливается мифоритуальной системой вплоть до того, чтобы сделать из него принцип Деления всего универсума) является фундаментальная асимметрия, устанавливающаяся между мужчиной и женщиной в области символического обмена, т. е. отношение

субъекта и объекта, агента и инструмента. Поле отношений производства и воспроизводства символического капитала, парадигматическим примером которого является матримониальный рынок, опирается на своего рода первоначальный переворот, приводящий к тому, что женщины не могут на нем появиться иначе как в виде объекта или символа. Смысл этого символа формируется вне данного поля, а его функция заключается в том, чтобы способствовать продолжению или увеличению символического капитала, которым обладают мужчины.

Решение вопроса об основаниях деления между полами и мужского доминирования состоит в следующем. В логике экономики символических обменов, точнее, в социальном конструировании отношений родства и брака, которое универсально приписывает женщинам социальный статус объектов обмена, определенных согласно интересам мужчин (т. е. преимущественно как сестры и дочери), и, таким образом, предназначенных для воспроизводства символического капитала мужчин, кроется объяснение признаваемого во всех культурных таксономиях примата мужественности. Запрет на инцест (в котором К. Леви-Строс видит начало общества) как императив обмена, понимаемого в логике равной коммуникации между людьми, в действительности есть обратная сторона первоначального акта символического насилия. Посредством этого акта женщины не воспринимаются как субъекты брака и обмена, осуществляемого при их посредничестве, но сведены к состоянию объекта: женщины рассматриваются как символические инструменты, которые, циркулируя и заставляя циркулировать социально значимые знаки, основанные на общественном доверии, производят и воспроизводят символический капитал, а также, объединяя и поддерживая отношения между агентами, производят и воспроизводят социальный капитал.

Поразительно, что важные ритуалы назначения, посредством которых группы приписывают определенную идентичность, часто содержащуюся в имени, почти всегда несут в себе закрепление магического различия между полами (в рамках

этой же логики стоит понимать изменение имени, почти всегда навязываемое женщине при вступлении в брак). Это выполняется, идет ли речь о коллективных и публичных церемониях, направленных на присвоение имени собственного (например, крещение), т. е. титула, дающего право на символический капитал группы и заставляющего уважать некоторый набор обязательств, связанных с увеличением и сохранением этого капитала, или, шире, о любых официальных актах номинации, осуществляемых легитимными держателями бюрократической власти.

Навязанное женщинам исключение будет самым грубым и строгим, если единственной формой настоящего накопления является накопление символического капитала.

Поскольку основанием и социальными условиями воспроизводства мужского господства является относительно автономная логика обменов, посредством которых обеспечивается воспроизводство символического капитала, постольку оно может сохраняться, несмотря на изменение способов экономического производства. На

пример, промышленная революция относительно слабо повлияла на традиционную структуру разделения труда между полами.7* Тот факт, что даже сегодня семьи крупной буржуазии для сохранения своей позиции в социальном пространстве сильно нуждаются — помимо экономического — еще и в символическом и социальном капитале, объясняет, почему они продолжают поддерживать (больше, чем можно было ожидать) фундаментальные основания мужского видения мира.79

Главенствующая роль экономики символических благ, которая посредством фундаментального принципа видения и деления (di-vision) организует все восприятие социального мира, навязывается всему социальному пространству, т. е. не только экономике материального производства, но и экономике биологического воспроизводства.

пример, сбор трав для животных или прополка). В силу этого женские процессы дважды осуждены оставаться незамеченными, в первую очередь, самими мужчинами: привычные, постоянные, повседневные, повторяющиеся и монотонные действия в большинстве своем осуществляются незаметно, в безвестности дома и в мертвый период аграрного цикла.8"

Хотя практики, связанные с биологическим и социальным воспроизводством рода, казалось бы, признаны и иногда даже сопровождаются праздничными ритуалами, они все еще очень сильно недооцениваются нашими обществами. Если данные практики могут быть возложены исключительно на женщин, то лишь потому, что они как будто аннулированы и остаются подчиненными производству, которое только и достойно настоящего социального одобрения и признания.

пример, отказ женщинам в профессиональных амбициях. Достаточно их высказать женщине, и то, что естественным образом призналось за мужчинами — особенно во времена, когда восхвалялись ценности мужского самоутверждения, — моментально получало статус нереального посредством иронии или мягко снисходительной любезности. Даже в тех областях социального пространства, где мужские ценности доминируют меньше всего, женщины, занимающие властные позиции, тайно подозреваются в том, что это произошло благодаря интригам или сексуальной любезности (источник мужского покровительства): настолько неподобающими по статусу представляются властные позиции, что неизбежно воспринимаются как полученные нечестным путем.

Отрицание и опровержение вклада, вносимого женщинами не только в экономическое производство, но и в биологическое воспроизводство, сопровождается восхвалением тех функций, которые им вменяются в производстве и воспроизводстве символического капитала скорее как объекту, нежели субъекту. Так же как в примитивных обществах женщины рассматривались в качестве средства обмена, позволявшего мужчинам накапливать социальный и символический капитал с помощью брака (этой настоящей инвестиции, более или менее рискованной и продуктивной, позволявшей устанавливать более или менее обширные и престижные альянсы), так и сегодня они включаются в экономику символических благ прежде всего как символические объекты, предрасположенные и работающие на циркуляцию символов. Будучи символами, в которых утверждается и демонстрирует себя символический капитал домохозяйства (семья, род и т. д.), женщины должны представлять символический капитал группы с помощью всего того, что улучшает их внешность (косметики, одежды, манер и т. п.). В силу этого, и еще сильнее, чем в архаичных обществах, женщины ассоциируются с такими понятиями, как «казаться», «нравиться», «привлекать взгляды». Им внушается необходимость быть соблазнительными благодаря работе по само- украшению, которая, особенно в среде мелкой буржуазии,

составляет важную часть их дополнительной домашней работы.

Будучи социально предрасположены рассматривать себя как эстетический объект, предназначенный вызывать восхищение и желание и, как следствие — обращать постоянное внимание на все то, что касается красоты, элегантности, эстетики тела, одежды, манер, в домашнем разделении труда женщины совершенно естественно берут на себя заботу о том, что относится к эстетике и, шире, к управлению общественным имиджем и социальным восприятием членов семейной единицы, естественно, детей, но также и мужей, которые очень часто делегируют им выбор одежды. Они принимают обязанности по украшению повседневной жизни и дома от имени щедрости и бескорыстия, которым всегда находится место, даже среди самых обездоленных. Как некогда на крестьянском огороде всегда отводился уголок под декоративные цветы, так и сегодня самые бедные квартиры рабочих кварталов имеют свои цветочные горшки, свои безделушки и свои лубочные картинки. Именно они, в конечном итоге, обеспечивают управление ритуалами и семейными торжествами, организуют приемы, праздники, церемонии (от первого причастия до свадьбы, включая празднование дней рождения и приглашение друзей), которые предназначены поддерживать социальные отношения и распространять влияние семьи.

Уполномоченные управлять символическим капиталом семьи, женщины совершенно логично призваны транслировать эту роль в лоно предприятия. Оно почти всегда доверяет женщинам работу по демонстрации и представлению, встречи и приемы, а также управление важными бюрократическими ритуалами, которые, как и семейные ритуалы, способствуют поддержанию и увеличению социального и символического капитала. Эти действия по символическому представлению, служащие для предприятия тем же, чем являются стратегии представления себя для индивидов, ради соблюдения всех приличий требуют предельного внимания к физической внешности и диспозициям соблазнения, соответствующим роли, которая

чаще всего приписывается женщинам. Только в виде простого расширения их традиционной роли можно доверить женщинам функции (чаще всего подчиненные, хотя культура является почти единственной областью, где они могут занимать руководящие посты) в производстве или потреблении символических благ и услуг или, шире, знаков различения, начиная с косметических продуктов или услуг (парикмахерша, косметичка, маникюрша и т. п.), до собственно культурных благ.

Превращая экономический капитал в символический благодаря таким действиям, как украшение жилища, покупка товаров культуры (картины, мебель и т. д.), управление ритуалами и церемониями, демонстрирующими социальный статус семьи, из которых самым типичным является литературный салонк, женщины играют определяющую роль в диалектике производства и присвоения различий, выступающей двигателем всей культурной жизни. Именно с помощью женщин, или точнее, посредством чувства различия, заставляющего одних занимать дистанцию по отношению к продуктам культуры, потерявшим ценность из-за слишком широкого распространения, и посредством притязаний, заставляющих других постоянно присваивать себе самые заметные для данного периода знаки различия, постоянно поддерживается вся эта «адская машина», где нет действия, которое бы не было реакцией на другое действие, и нет агента, который был бы настоящим субъектом действия, ориентированного явным образом на утверждение его уникальности. Женщины из мелкой буржуазии, о которых известно, что они доводят до предела свою заботу о теле и внешнем виде83 и, более широко, заботу об этической и эстетической респектабельности, являются избранными жертвами символического господства, но одновременно агентами, уполномоченными транслировать его влияние на подчиненные классы. Попавшись на удочку желания походить на доминирующих (именно им свойственна языковая гиперкорректность), они особенно склонны приобретать любой ценой (чаще всего в кредит) отличительные признаки доминирующих (поскольку они выделяют) и навязывать их другим с горячностью новообращенного. Тем

самым женщины из мелкой буржуазии всегда усиливают существующую в данный момент символическую власть, которую им дает их позиция в производстве или обращении культурных благ.84 Необходимо воспроизвести в деталях исследование эффектов символического господства осуществляющихся посредством безжалостных механизмов экономики культурных благ, чтобы увидеть: женщины, которые могут достигнуть (более или менее заметной) эмансипации лишь при условии более или менее активного участия в работе этих механизмов, обречены на понимание, что они в состоянии добиться реального освобождения лишь посредством разрушения фундаментальных структур производства и обращения символических благ. Все обстоит так, как будто поле символических благ создает у них видимость освобождения лишь затем, чтобы вернее добиться от них поспешного подчинения и активного участия в системе эксплуатации и доминирования, где они являются первыми жертвами.85

Страсть назначения (libido d’institution)

Забота об истине, особенно в областях, обреченных на мистифицирующее преображение (как это происходит с отношениями полов), заставляет говорить вещи, которые часто убивают и которые имеют все шансы быть неправильно понятыми, особенно когда кажется, что они лишь признают и повторяют господствующий дискурс. Те, кто тесно связан с господствующими интересами, будут воспринимать такое разоблачение как пристрастное и корыстное обвинение. При этом оно может быть отвергнутым и теми, кто выступает с критикой положения, поскольку они будут его воспринимать как ратификацию установленного порядка. Это связано с тем, что наиболее распространенный способ описывать или регистрировать события часто вызван желанием (объективным или субъективным) оправдать, а консервативный дискурс часто подает свои нормативные указания в виде констатации положения дел.м Научное знание политической реальности с необходимостью имеет политические последствия, ко

торые, правда, могут иметь разную направленность. Изучение форм господства, в данном случае мужского, может привести к усилению этого господства, особенно в той мере, в какой доминирующие могут его использовать, чтобы в некотором смысле «рационализировать» механизмы, способствующие его существованию. Но оно может и помешать ему, как разглашение государственной тайны, поскольку создает условия для осознания ситуации и мобилизации тех, кто является жертвами данного порядка. Чтобы создать реальные условия для становления «школы-освободительницы», как говорили раньше, а не для воспроизводства школы, консервирующей сложившееся положение вещей, в свое время понадобилось раскрыть, что на деле школа была консервативной. Подобно этому, сегодня надо пойти на риск кажущегося «оправдания» актуального положения женщин, чтобы показать, в чем и как женщины, такие, какие они есть (т. е. такие, какими их сделал социальный мир), могут способствовать воспроизводству своего собственного подчиненного положения.

Известны опасности, которым неизбежно подвергается любой научный проект, определяемый по отношению к предконструированному объекту, особенно когда речь идет о доминируемой группе, т. е. о «деле», которое, казалось бы, заменяет любое эпистемологическое оправдание и освобождает от собственно научной работы по конструированию объекта. Различные women’s studies, black studies, gay studies", занявшие сегодня место популистских исследований «народных классов», бесспорно, предрасположены к наивности «добрых чувств». Эта наивность с необходимостью не исключает хорошо понятого интереса выгоды, связанной с «добрыми делами», которые освобождают подобные исследования от оправдания их собственного существования. Тот, кто владеет данными прибылями, получает

м Women’s studies (англ.) — женские исследования; black studies (англ.) — «черные исследования», т. е. исследования, посвященные жизни и культуре народов Африки; gay studies (англ.) — гомосексуальные исследования. — Прим. перев.

фактическую монополию (часто стремящуюся к юридической), хотя это приводит их к замыканию в своего рода научном гетто. Просто перевести социальную проблему, поставленную доминируемой группой, в проблему социологическую — это значит сразу лишиться того, что составляет саму реальность объекта, это значит поставить на место социального отношения доминирования понятия «субстанция», «сущность» или «мышление-в-себе-и-для-себя» (что уже произошло с men's studies). Это также означает обречь себя на изоляционизм, имеющий пагубные последствия, когда, например, некоторые образцы «активистской» продукции снабжают основательниц феминистских движений «открытиями», являющимися частью самых старых и давно признанных достижений социальных наук (как тот факт, что различия между полами есть натурализованные социальные различия). Речь не идет о том, чтобы во имя утопической Wertfreiheit™ исключить из науки индивидуальную и коллективную мотивацию, приводящую к политической и интеллектуальной мобилизации, и именно отсутствие которой хорошо объясняет относительную слабость men's studies. Тем не менее самое лучшее из политических движений обречено на плохую науку и, в конечном итоге, на плохую политику, если оно не сумеет конвертировать свои разрушительные импульсы в критическое вдохновение и в первую очередь — по отношению к самому себе.

Это действие по разоблачению имеет все шансы быть символически и политически эффективным, поскольку относится к таким формам господства, которые почти исключительно опираются на символическое насилие, т. е. на неузнавание, и именно в силу этого более, чем другие, чувствительны к обновлению, вызываемому освобожда-

Wertfreiheit (нем.) — свобода от оценки. См., например: arsons Т. Evaluation et objectivity dans le domaine de sciences. Une interpretation des travaux de Max Weber // Revue internationale des sciences sociales. 1965. Vol. 17. № 1. P. 49-69.— Прим. перев.

ющим социоанализом. Конечно, это справедливо лишь в определенных пределах, поскольку данные обстоятельства относятся к телу, а не к сознанию. Тело же, в свою очередь, не всегда понимает язык сознания или это происходит крайне медленно. Кроме того, трудно разорвать непрерывную цепь бессознательных навыков, передающихся от тела к телу через намеки и реализующихся в непрозрачных порой отношениях поколений.

Лишь коллективное действие, направленное на организацию символической борьбы, способной поставить под вопрос практически все предпосылки фаллонарциссиче- ского видения мира, может внести разлад в почти непосредственную согласованность инкорпорированных и объективированных структур. Именно эта символическая борьба является условием действительной коллективной конверсии ментальных структур, не только для представителей доминируемого пола, а также и для представителей пола доминирующего, которые могут способствовать освобождению, только освободясь от западни привилегий.

Блеск и нищета мужчины, в смысле vir, состоит в том, что его libido формируется обществом как libido dominandi, как желание господствовать над другими мужчинами, и уже во вторую очередь — над женщинами, которые понимаются как инструменты символической борьбы. Символическая борьба управляет миром. Все социальные игры, от борьбы за честь кабильских крестьян до научного, философского или художественного соперничества мистеров рэмзи всех стран и времен, включая и войну, представляющую собой предельный случай всех возможных игр, устроены так, что мужчина не может в нее войти, не поддавшись желанию играть, т. е. желанию победить или, по крайней мере, быть на высоте идеи и идеала игрока, требуемых игрой. Это libido назначения, принимающее форму сверх-Я, может одновременно вести как к предельной жестокости мужского самолюбования, так и к предельным формам самопожертвования и бескорыстия. Pro patrici mori““ всегда была лишь пределом всех возможных способов, более или менее благородных или признанных,

Смерть за Родину (лат.). — Прим. перев.

умереть или жить ради дела или цели, универсально признанных благородными, т. е. универсальными.

Часто не замечают, что в силу того, что женщины, полностью исключенные из больших мужских игр и социального либидо, которое там формируется, часто склонны к представлению, близкому к безучастности, проповедуемой всеми мудрецами. Но данная безучастная точка зрения, позволяющая им, по крайней мере, в виде редких вспышек озарения, понимать иллюзорный характер illusio и его ставок, имеет мало шансов противостоять согласию, которое навязывается им, особенно когда они отождествляют себя с делом мужчин. И война против войны, предложенная Лисистратой Аристофана, в которой женщины производят разрыв между обычно объединяемыми libido dominandi (или dominantis) и просто libido, является столь откровенно утопичной программой, что достойна служить только поводом для комедии.

Мы не стали бы недооценивать значение символической революции, направленной на разрушение в реальности и в представлениях фундаментальных принципов мужского видения мира, поскольку мужское господство безусловно является парадигмой (а часто — моделью и ставкой) любого господства. Ультрамаскулинность почти всегда соседствует с политическим авторитаризмом, в то время как социальное злопамятство, совершенно очевидно пронизанное политическим насилием, питается одновременно сексуальными и социальными фантазмами (как это доказывают сексуальные коннотации расистской ненависти или частые обвинения в «порнократии» со стороны сторонников авторитарных революций). Не стоит ожидать от простого социоанализа (пусть даже коллективного) и от общего осознания положения вещей какого-либо Длительного изменения ментальных диспозиций и реальной трансформации социальных структур, до тех пор пока женщины продолжают занимать в производстве и воспроизводстве символического капитала приниженную позицию, являющуюся действительным основанием низкого статуса, приписываемого им символической системой, а посредством этого — всей социальной организацией. Предварительным условием освобождения женщин

является настоящий коллективный контроль за социальными механизмами господства, заставляющими воспринимать культуру, т. е. аскезу и сублимацию, в которой и посредством которой формируется человечество, исключительно как социальное различие, устанавливаемое в противоположность тому, что понимается как природа, которая в действительности есть не что иное, как натурализованная судьба доминируемых групп (женщин, бедных, колонизированных, наций-изгоев и т. п.). Очевидно, что, не будучи всегда и полностью связанными с природой, служащей фоном для всех культурных игр, женщины входят в диалектику производства и присвоения различий скорее как объекты, нежели субъекты действия.

Примечания

' Lacan J. Ecrits. Paris: Seuil, 1966. P 692. В действительности, в этой игре слов, совершенно типичной для логики научного мифа, конденсируется (в соответствии с логикой сна) связь между фаллосом и логосом. Известное описание оппозиции между Севером и Югом, где можно видеть первое выражение географического детерминизма, мне кажется парадигмалъным примером научного мифа, стремящегося произвести «эффект научности», который я назвал «эффектом Монтескье». См.: Bourdieu P. Le Nord et la Midi: contribution a une analyse de l’effet Montesquieu // Actes de la recherche en sciences sociales. 1980. № 35. P. 21-25. Так же как социальные фантазмы философов находят свое выражение, оставаясь при этом неузнанными благодаря игре слов и особенно двойному смыслу, имеющему подтекст (См.: Бурдьё П. Политическая онтология Мартина Хайдеггера / Пер. с франц. А. Т. Бикбова, Т. В. Анисимовой. М.: Праксис, 2003.). Speziale-Bagliacca R. Sulle spale di Freud. Psycoanalysis e ideo- logia fallica. Roma: Astrolabio, 1982. P. 43 и далее. (Я благодарю Annina Viacava Migone, внимательно прочитавшую первую версию этого текста, за то, что она указала мне на существование этой книги и помогла понять отношение между психоанализом и антропологическим анализом социального формирования мужских и женских аспектов личности.) Freud S. Quelques consequences psychiques de la difference ana- tomique entre les sexes / Trad. D. Berger// La vie sexuelle. Paris: PUF, 1977. P. 126. Freud S. Op. cit. P. 131.

Стоит заметить, что феминистский дискурс часто сам впадает в эссенциализм, в котором вполне оправданно упрекает «мужское знание» (см.: Feral J. Towards a Theory of Displacement// Sub-stance. 1981. № 32. P. 54-64): можно долго перечислять высказывания, одновременно констатирующие и перформативные (например: женщина множественна, неопределенна и т. д.), зависящие от внутренней логики отвергаемой ими мифологии. (Также см.: Irigarciy L. Speculum. De 1’autre femme. Paris: Ed. de Minuit, 1975. P. 284; Ce sexe qui n’est pas un. Paris: Ed. de Minuit, 1977; Kristeva J. La femme, ce n’est jamais ?a II Tel Quel. № 59. Automne 1974. P. 19-25.) Сравнительная антропология, к которой также можно обратиться (например, см.: Heritier-Auge F. Le sang du guerrier et le sang des femmes. Notes anthropologiques sur le rapport des sexes // Cahier du Grif. Paris: Editions Tierce. Hiver 1984-1985. P. 7-21), рискует потерять логику системы основных оппозиций, которая реализуется и полностью раскрывает себя только в исторических рамках конкретной культурной традиции. Но зато она позволяет выявить произвольность оппозиций, выполняющих гомологичные функции в рамках той или иной культуры, в пространстве которых формируется (и натурализуется, в силу системной согласованности) оппозиция между мужским и женским. Так, например, у эскимосов Луна — это мужчина, а Солнце — его сестра; в свою очередь средиземноморская традиция приписывает женщине такие характеристики, как холодное, сырое, природное (приписываемые у эскимосов мужчине), а мужчине — такие характеристики, как жаркое, приготовленное, культурное (приписываемые женщине у эскимосов). Хотя это не мешает эскимосам помещать женщин в домашний универсум и предельно минимизировать их роль в воспроизводстве (Saladin d’Anglure, цитировано по F. Heritier-Auge, ibid.). Относительно тела и ритуальных практик, понимаемых как хранилище (а не как «память»), благодаря которому прошлое транслируется и консервируется см.: Бурдье П. Практический смысл / Пер. с франц. А. Т. Бикбова, К. Д. Вознесенской, С. Н. Зенкина, Н. А. Шматко; Отв. ред. пер. и послесл. Н. А. Шматко^ М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Але- теия, 2001, особенно 4 главу 1 части («Верование и тело»).

’ См.: Honour and Shame: the Values of Mediterranean Society / Ed. by J. Peristiany. Chicago: University of Chicago Press, 1974, а также: Pitt-Rivers J. Mediterranean Countrymen. Essays in the social anthropology of the Mediterranean. Paris—La Haye: Mouton, 1963.

Cm.: Gennep A., van. Manuel de Folklore fran9ais contempo- ram. Paris: Picard. 3 vol. 1937-1958.

См.: Bois Р du. Sowing the body. Psychoanalysis and Ancient Representation of Women. Chicago, London: Chicago University Press, 1988; Svenbro J. Phrasikleia: anthropologie de la lecture en Grece ancienne. Paris: La Decouverte, 1988. Бурдьё П. Чтение, читатели, ученые, литература II Бурдьё П. Начала. Choses dites / Пер. с франц. Н. А. Шматко. М.: Socio- Logos, 1994. С. 167-177. Как, например, в хирургическом трактате, который проанализировала Мари-Кристин Пушель. См.: Pouchelle М.-С. Corps et chirurgie amp; 1’apogee du Moyen-Age. Paris: Flammarion, 1983.

u Понятие идеологии в данном случае совсем не уместно. Если ритуальные практики и мифологический дискурс бесспорно выполняют функцию легитимации, то они никогда не основаны — в отличие от того, что утверждают некоторые антропологи — на намерении легитимировать социальный порядок. Интересно, например, что кабильская традиция, которая полностью основана на иерархическом делении полов, практически не предлагает мифов, оправдывающих это различие (за исключением, может быть, мифа о рождении ячменя: см. Бурдьё П. Практический смысл... С. 149; и мифа, направленного на рационализацию «нормальной» позы мужчины и женщины во время полового акта, который я даю чуть ниже). Известно, что концепция, которая приписывает легитимирующий эффект действиям, намеренно ориентированным на оправдание установленного порядка, не работает даже для дифференцированных обществ, в которых наиболее эффективные действия по легитимации оставлены на долю таких институтов, как школьная система, и механизмов, обеспечивающих наследственную передачу культурного капитала. Но она совершенно ошибочна, когда применяется к социальному миру, примером которого может служить Каби- лия, где весь социальный порядок функционирует как огромная символическая машина, основанная на мужском господстве. О структуре внутреннего пространства дома см.: Бурдьё П. Практический смысл... С. 518-541; об организации дня: с. 489- 496; аграрного года: с. 424-479. Хотя не все общества были изучены, а в тех, что были проанализированы, исследования не всегда проводились именно с целью изучения отношений между полами, мы все же можем допустить, что все указывает на то, что превосходство мужчин является универсальным (см.: Heritier-Auge F. Op. cit.). На это указывает и язык, который с помощью слова «человек» (homme) обозначает не только человека мужского пола, но и человеческое существо вообще; так же, говоря о человечестве, используют мужской род. Сила этой доксической очевид

ности проявляется в том, что грамматическая монополизация универсального, признанная сегодня, стала восприниматься именно так лишь после феминистской критики.

is ?м таблицу «Разделения труда между полами». Интервью и наблюдения, проведенные в рамках исследований рынка жилья, предоставили нам массу возможностей убедиться, что еще и сегодня и совсем рядом с нами логика распределения обязанностей — благородных и вульгарных — между полами часто приводит к такому разделению ролей, при котором за женщиной признается обязанность выполнять неприятные обязанности: спрашивать цену, проверять счета, торговаться и т. п. (см.: Bourdieu Р Un contrat sous contrainte II Actes de la recherche en sciences sociales. 1990. № 81-82. P. 34-51.). Так называемая «женская интуиция» есть не что иное, как особая форма прозорливости подчиненных, которые видят господствующих лучше, чем последние их. Например, голландские женщины, приняв интересы доминирующих, которых они понимают лучше, чем те — их, способны описать своего мужа очень детально, в то время как мужья могут описать свою жену только через очень расхожие стереотипы, подходящие для «женщин вообще» (см.: StolkA. van, Wouters С. Power changes and self- respect: a comparison of two cases of established—outsiders relations // Theory, Culture and Society. 1987. Vol. 4. № 2-3. P. 477-488.). Те же авторы предполагают, что гомосексуалисты, воспитывавшиеся как гетеросексуалы и интериоризировавшие господствующую точку зрения, могут применять эти представления к себе (что обрекает их на своего рода когнитивный и оценочный диссонанс, способный объяснить их особую проницательность), и, таким образом, они понимают лучше точку зрения доминирующих, в то время как последние не могут понять их точку зрения. Можно задаться вопросом, не отождествляется ли добродетель женщин даже сегодня, как подсказывает определение словаря, с «целомудрием» или «эмоциональной и супружеской верностью» — значение, которое применимо «особенно к женщинам» (см.: «Petit Robert»). Как всегда, отношения между доминирующими и доминируемыми асимметричны: чем более привилегированное социальное положение занимает мужчина, тем большая сексуальная сила и ее легитимное использование признается за ним (за исключением, может быть, США, как показывают недавние скандалы), в то время как для женщин верно обратное: чем более высокое социальное положение они занимают, тем строже контролируется их целомудрие.

Подробнее об этом типе отношения и условиях его функционирования см.: Бурдьё П. Практический смысл... С. 307-308.

Я уже указывал на это в работе: Esquisse d’une theorie de la pratique. Geneve: Droz, 1972, особенно P. 195-196, и «Практический смысл»... С. 134-135. Здесь можно было бы привести пример отношений Жана- Поля Сартра и Симоны де Бовуар, как они анализируются Торил- лом Мои. О формировании аристократии образования через систему конкурсов и работы по навязыванию и внушению, осуществляемой системой образования, см.: Bourdieu P. La noblesse d’Etat. Paris: Ed. de Minuit, 1989. О причинах, заставивших меня использовать понятие «ритуал назначения» (это слово необходимо понимать в двух смыслах: как то, что устанавливается, например институт брака, и как действие назначения, например назначение наследника) вместо ритуала перехода, см.: Bourdieu P. Les rites d’institution// Bourdieu P. Ce que parler veut dire. Paris: Fayard, 1982. P. 121— 134. Понятие «ритуал перехода» получило столь быстрое признание лишь потому, что это конвертированное в наукообразное понятие предпонятие здравого смысла. Европейская традиция, продолжающая жить в современном мужском бессознательном, ассоциирует моральную и физическую смелость с мужественностью и, как берберская традиция, явно устанавливает связь между размером носа (nif) — символом дела чести, и предполагаемым размером фаллоса. На первый взгляд удивительная морфологическая связь между словами abbuch (пенис) и thabbucht (грудь) может объясняться тем фактом, что оба органа являются манифестацией жизненной полноты, символом всего живого, дающего жизнь посредством спермы и молока. По такой же логике можно понять отношение между thamellalts (яйцо) — высший символ женской плодовитости, и imellalen (мужские яички). О продуктах, которые набухают, как ufithyen, и от которых полнеют, см.: Бурдьё П. Практический смысл... С. 483-486. О схеме полный/пустой и понятии заполнения см.: Бурдьё П. Практический смысл... С. 529-530, о змее см.: С. 466-467. Здесь видно, что мы можем понять истину обыденного мышления лишь в том случае, если избавимся от альтернативы номиналисткий конструктивизм / реалистский объективизм. Подробнее о неопределенности и нечеткой логике см.: Бурдьё П. Практический смысл... С. 503 и далее. Естественно, все эти слова табуированы, так же как и термины, с виду безобидные, например, duzan (дела, инструменты), laqlul (посуда), lah'wal (ингредиенты), azaakuk (хвост), которые часто используются как эвфемизмы.

сартр Ж.-П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии / Пер. с фр., предисл., примеч. В. И. Колядко. М.: Республика, 2000. С. 615. Там же. С. 699-701, подчеркнуто мной. — П. Б. Там же. С. 611. Там же. С. 612.

3“ Pouchelle М.-С. Corps et chirurgie a 1'appogee du Moyen- Age. Paris: Flammarion, 1983. Подобно Мари-Кристин Пушель, которая показывает, что мужчина и женщина полагались двумя вариантами — совершенным и несовершенным — одной и той же физиологии, Томас Лакер устанавливает, что вплоть до Ренессанса не существовало анатомических терминов подробного описания женских половых органов, т. к. они полагались состоящими из тех же элементов, что и мужские, только организованными иначе. См.: Laqueur Th. Orgasm, Generation and the Politics of Reproductive Biology // The Making of the Modern Body: Sexuality and Society in the Nineteenth Century / Ed. by C. Gallaghe- rand, Th. Laqueur. Berkeley, Ca.: University of California Press, 1987. Ивон Книбьеле показывает, как, развивая дискурс моралистов вроде Русселя (Roussel), анатомы начала XIX века, особенно Вирей (Virey), стремятся найти в теле женщины оправдание ее социального статуса, который они ей приписывают, опираясь на традиционные оппозиции между внутренним и внешним, чувством и разумом, пассивностью и активностью. См.: Knibiehler Y. Les medecins et la «nature feminine» au temps du Code civil // Annales. Vol. 31. № 4. P. 824-845. Laqueur Th. W «Amor Veneris, Vel Dulcedo Appeletur» // M. Feher with R. Naddaf and N. Tazi, eds. Zone. Part III. New York: Zone, 1989. По словам Шарля Маламу, в санскрите для обозначения такой позы употребляется слово Viparita, что значит перевернутый, используемой также для обозначения мира наоборот, перевернутый с ног на голову (устное сообщение). Это миф был записан в 1988 году госпожой Тассади Ясин (Tassadit Yacine), которой я искренне благодарен за это сообщение.

4" Простое использование слова «сексуальность» может стимулировать этноцентрическое чтение. Несомненно, что в этом мире, о котором мы могли бы сказать, что он полностью сексуален, ничто не является сексуальным и секуляризированным в современном смысле слова. Помимо всего прочего, реальность, связанная с половыми отношениями, не существует изолированно, сама по себе (например, ради эротических намерений), а вплетена в систему социальных оппозиций, организующих весь универсум.

Как хорошо показала Иветт Делсо в неопубликованном тексте, с помощью очень схожей работы по обучению или по преобразованию и использованию тела (в особенности навязывания эстетического выбора или выбора одежды и косметики) школьная система стремилась навязать определенные устремления (содержащие свои собственные ограничения) девочкам из «простых» социальных слоев, которых она предназначала на роль учительниц начальных классов. (Также см.: Delsaut Y Carnets de socioanalyse-2: Une photo de classe // Actes de la recherche en sciences sociales. 1988. Ns 75. P. 83-96.) Подробнее о слове gabel, связанном с наиболее фундаментальными ориентациями всего видения мира, см.: Бурдьё П. Практический смысл... С. 176. Вся этика (не говоря уже об эстетике) умещается в системе фундаментальных прилагательных (возвышенный/низкий, прямой/кривой, жесткий/мягкий и т. п.), значительная часть которых обозначает также положение или расположение тела или некоторых его частей (например, «высокий лоб»), Как это хорошо видно в мифе происхождения, где мужчина с удивлением узнает о половых органах женщины и получает удовольствие (без взаимности), которое она ему открывает, в системе оппозиций, объединяющих его с женщиной, мужчина находится на полюсе прямодушия и наивности (niya), который противопоставляется дьявольской хитрости (/Л/Л ’raymith). Особенно в том, что касается физической стороны дела. По крайней мере, это верно для североафриканских обществ, как подтверждают сообщения, собранные мною в 1962 году. Так, алжирский фармацевт утверждает, что мужчины часто прибегают к использованию возбуждающих средств, которые к тому же всегда очень хорошо представлены в рецептурных книгах традиционных аптекарей. Мужественность в действительности постоянно подвергается проверке со стороны более или менее замаскированного коллективного мнения, например, в связи с дефлорацией невесты, но также в женских разговорах, в которых, как показывают мои записи 60-х годов, уделяется много внимания вопросам отношения полов, подвигам и поражениям, подтверждающим или умаляющим мужественность. В дифференцированных обществах чем выше мы поднимаемся по социальной лестнице (или, по крайней мере, движемся к доминирующим в поле власти), тем половые различия становятся менее заметными. Бремя мужественности давит особенно сильно на доминируемых, которые все чаще и чаще сталкиваются с невыполнимыми требованиями. Вся мораль, связанная с понятием чести, есть всего лишь развитие этой фундаментальной формулы мужского illusio.

» Вирджиния Вулф понимала этот парадокс, который уди- ит только тех, кто имеет упрощенное представление о литерату- в ее собственных способах раскрытия истины: «Там, где истина важна, я предпочитаю обращаться к воображению» (Woolf V The Pargiters, New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1977. P. 9). Или в другом месте: «Воображение, возможно, содержит больше истины, чем факты» (Вулф В. Своя комната // Эти загадочные англичанки // Пер. с англ., сост. и предисл. Е. Ю. Гениевой. М.: Рудомино; Текст, 2002. С. 82.). Вулф В. На маяк / Пер. с англ. Е. Суриц // Вулф В. Избранное. М.: Художественная литература, 1989. С. 145. Там же. С. 178. Там же. С. 137. —Отцовские слова естественным образом содержат логику просящего или профилактического пророчества, предсказывающего опасное будущее, чтобы его избежать, а также содержащего угрозу («ты плохо кончишь», «ты нас всех обесчестишь», «ты никогда не получишь свой аттестат» и т. п.). Когда оно сбывается, то это дает возможность ретроспективного триумфа («я же тебе говорил»), как разочарованной компенсации за страдание, вызванное отчаянием, оттого что предсказание сбылось («я все-таки надеялся, что ошибусь»). Например, ответ миссис Рэмзи, который противостоит отцовскому вердикту, отвергая необходимость и утверждая случайность, основанную исключительно на вере: «Но погода еще, может быть, будет хорошая — я надеюсь, она будет хорошая» {Вулф В. На маяк... С. 138.).

” «Окажись под рукой топор, кочерга или другое оружие, каким бы можно пробить отцовскую грудь, Джеймс бы его прикончил на месте. Так выводило детей из себя само присутствие мистера Рэмзи; когда он так вот стоял, узкий, как нож, острый, как лезвие, и саркастически усмехался, не только довольный тем, что огорчил сына и выставил в глупом свете жену, которая в сто тысяч раз его во всех отношениях лучше (думал Джеймс), но и тайно гордясь непогрешимостью своих умозаключений» (Вулф В. На маяк... С. 137.).

Там же. С. 138. — Выделено П. Б.

я «Мистер Рэмзи на них глянул. Глянул дико, не видя. Обоим стало несколько не по себе. Оба [Лили Бриско и ее друг] подсмотрели то, что не предназначалось их взорам. Будто вынудили чужую тайну» (Вулф В. На маяк... С. 146.).

Там же. С. 156-157. Выделено П. Б.

59 Там же. С. 157.

«Удивительное пренебрежение к чувствам другого во имя истины, резкий, грубый выпад против простейших условностей показались ей таким чудовищным попранием всех человечес

ких правил, что, огорошенная, ошарашенная, она склонила голову без ответа, будто безропотно подставляясь колкому граду, мутному ливню. Ну что на такое сказать?» (Вулф В. На маяк... С. 155.). Это хорошо видно на примере участия молодых женщин из народных слоев в спортивных страстях «своих» мужчин, которое, в силу своего аффективного характера, может восприниматься мужчинами только как легкомысленное, и даже абсурдное, так же как противоположное отношение, чаще всего после свадьбы, завистливой враждебности по отношению к увлечению теми вещами, к которым у них нет доступа. Там же. С. 154.

65 Указание на защитную функцию миссис Рэмзи встречается неоднократно, особенно в виде метафоры курицы, простирающей свои крылья над выводком цыплят: «Впрочем, она вообще брала под крыло представителей противоположного пола; она не собиралась объяснять почему» (Вулф В. На маяк... С. 139.). Там же. С. 154. — Явно вновь возвращаясь к вердикту о прогулке к маяку и прося прощения у миссис Рэмзи за жесткость его тона во время этого разговора (он щекочет «голую ногу сына»; он «очень смиренно» предлагает пойти узнать у береговой охраны их мнение), мистер Рэмзи полностью выдает себя: это грубое возражение имеет связь с той нелепой сценой, игрой illusio и разочарованием. Чуть позже мы видим, что она отлично знает, что является слабым местом ее мужа, куда его всегда можно уязвить: «Ну, и надолго ли, вы полагаете, это останется? — спросил кто-то. У нее словно работали щупальца, выхватывая отдельные фразы, настораживая вниманье. Вот и сейчас. Она учуяла опасность для мужа. Вопрос почти неминуемо повлечет какое-нибудь замечание, которое ему напомнит о собственной несостоятельности. Он сразу подумает — долго ли его самого будут читать» (Вулф В. На маяк... С. 201.).

“Там же. С 154. — Выделено П. Б.

м Там же. С. 200. Там же. С. 200. Woolf V Trois guinees / Trad, par V Forester. Paris: Eds. des Femmes, 1977. P. 142. Woolf V Trois guinees... P. 200.

...Мать, следившая за аккуратным продвижением ножниц, воображала его вершителем правосудия в горностаях и пурпуре либо вдохновителем важных и неумолимых государственных перемен» ( Вулф В. На маяк... С. 137.).

Кант И. Антропология с прагматической точки зрения / Пер. с нем. СПб.: Наука, 1999. С. 263. Далее Кант в ходе одного из этих «наплывов», которые выдают ассоциации бессознательного, переходит от женщин к «массам», от отречения, вписанного в необходимость делегирования, к «покорности», ведущей народы к самоисключению в пользу «отцов нации». Это утверждение противоречит тенденции рассматривать все сексуальные обмены мира офисов и бюро, особенно между шефом и его секретарем (см.: Pingle R. Secretaires Talk, Sexuality, Power and Work. London; New York: Allen and Unwin, 1988, особенно P 84-103.), схвозь призму альтернативы «сексуальных домогательств» (sexual harassment), бесспорно, все еще недооцененных даже в самых «радикальных» разоблачениях, и циничного и инструментального использования женского обаяния как инструмента власти. Сама работа обаяния, свойственного власти, состоит в том, чтобы помешать распознать в любовном (или сексуальном) отношении между индивидами, занимающими разные статусные позиции, ту часть, что принадлежит принуждению, и ту, что связана с очарованием. Кант И. Цит. соч. С. 263. «Он говорит — будет дождь; говорит — дождя не будет; и ей открывается безоблачное, беззаботное небо. Никого никогда она так не чтила» (Вулф В. На маяк... С. 155). «Все эти века женщина служила мужчине зеркалом, способным вдвое увеличивать его фигуру» (Вулф В. Своя комната... С. 99). Само собой разумеется, что в той мере, в какой это упоминание женского видения своего места руководствуется намерением разрыва с поверхностным впечатлением, «поворачивая палку другим концом». Оно соответствует разделению труда между полами, которое во многом уже преодолено, особенно с отменой половой сегрегации в школах и других публичных местах, с открытием все большему и большему количеству женщин доступа к высшему образованию и профессиям (часто на те позиции, которые традиционно считались мужскими), а также с изменениями, которые вызывают разрушение традиционной модели женщины-домохозяйки и семейной жизни, не говоря уже о неоспоримом, хотя и социально очень дифференцированном результате борьбы феминисток, которые рассматривают как политические, т. е. как заслуживающие пересмотра и трансформации, натурализованные различия старого порядка.

См.: nomas J. Women and Capitalism: Oppression or Emancipation? // Society and History. 1988. Vol. 30. № 4. p. 534-549.

” См.: Bourdieu P., de Saint Martin М. Le patronat // Actes de la recherche en sciences sociales. 1978. № 20-21. P. 3-82. Утверждение Мари О’Брайн о том, что мужское господство есть продукт усилий мужчин для преодоления их отчуждения от инструментов воспроизводства рода и восстановления приоритета отцовства путем ретуширования реальной работы женщин по вынашиванию (см.: O'Brien М. The Politics of Reproduction. London: Routledgeand Regan Paul, 1981.), затрагивает нечто очень важное. Однако оно забывает соотнести эту «идеологическую» работу с ее основаниями, т. е. с принуждениями рынка символических благ, точнее, с необходимым подчинением биологического воспроизводства потребностям воспроизводства символического капитала. С точки зрения этой логики можно проанализировать уловки, на которые идут кабилы, чтобы разрешить противоречие, возникающее, когда ради продолжения рода семья, не имеющая наследника мужского пола, отдает свою дочь за мужчину, awrith, который рассматривается как женщина, т. е. как объект: «он — замужем» — говорят кабилы. (См.: Бурдьё П. Практический смысл... С. 347.) См.: Scott J. W. «L’ouvriere, mot impie, sordide». Le discours de I’economie politique frani;aise sur les ouvrieres (1840-1860) // Actes de la recherche en sciences sociales. 1990. № 83. P. 2-15 (особенно P. 12). Здесь необходимо было бы добавить, по крайней мере для самых благородных и богатых, все виды активности, связанные с благотворительностью и милосердием. См.: Bourdieu Р. La distinction. Critique sociale du jugement. Paris: Ed. de Minuit, 1979. P. 226-229; Bourdieu P. Ce que parler veut dire. Paris: Fayard, 1982. Cm.: Bourdieu P., Bouftedja S., Christin R., Givry C. Un placement de pere de famille. La maison individuelle: Specificite du pro- duit et logique du champ de production // Actes de la recherche en sciences sociales. 1990. № 81-82. P. 6-33. Можно было бы показать, что целая серия стратегий, предложенных феминистским движением (например, защита natural look или разоблачение использования женщины в качестве символического демонстрационного инструмента, особенно в рекламе), опирается на интуитивное понимание раскрываемых здесь механизмов. Но эта частичная интуиция должна распространиться на ситуации, в которых женщины могут иметь полную видимость того, что действуют как ответственный агент, но при этом полностью остаются пленницами инструментального отношения. Цитированный выше текст И. Канта является отличным примером этого риторического действия.