ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВРЕМЕННОСТИ

В социологической литературе господствовало две картины современного мира, однако обе они представляются не вполне адекватными. Первая принадлежит Веберу и согласно ей оковы рациональности становятся все прочнее и прочнее, заключая нас в безликую клетку бюрократической рутины.

Имеются в виду Маркс, Дюркгейм и Вебер. — Прим. ред.

ясно видел значение экспертизы в современном социальном развитии и использовал это для феноменологического изображения современности. Ежедневный опыт, согласно Веберу, сохраняет свою яркость и спонтанность, но лишь в границах «железной клетки» бюрократической рациональности. Эта картина имела большой резонанс

и,              разумеется, повлияла как на фантастическую литературу XX века, так и (более прямым образом) на социологические дискуссии. Есть много современных институтов, контексты функционирования которых отмечены бюрократической устойчивостью. Но они далеки от всеохватности даже в основных условиях своего применения, а именно, крупных организациях. Веберовская характеристика бюрократии неадекватна. Вместо того, чтобы неизбежно тяготеть к жесткости, организации скорее создают зоны автономии и спонтанности, которых, как это ни странно звучит, обычно сложнее достичь в малых группах. Мы обязаны этой догадкой Дюркгейму, а также последующим эмпирическим исследованиям организаций. Застойная атмосфера мнений внутри некоторых малых групп и способы прямой санкции, доступные их членам, фиксируют горизонты действия гораздо более узко и жестко, чем в более крупных организациях.

Вторая является картиной Маркса — и многих других, относят они себя к марксистам или нет. Согласно этому изображению, современность видится в качестве монстра. Маркс, возможно, более ясно, чем кто-либо из его современников, представлял, насколько страшным и необратимым будет влияние современности.

всегда может быть поставлено под их контроль. Проблема заключается в том, что капитализм является иррациональным способом движения к современному миру, поскольку он использует капризы рынка для контролируемого удовлетворения человеческой потребности.

Эти изображения, я полагаю, мы должны заменить изображением Джаггернаута* — неудержимой машины невероятной силы, которой мы, люди, в определенной степени можем совместно управлять, но которая также угрожает быстро выйти из-под нашего контроля и расколоться на части. Эта колесница сокрушает тех, кто сопротивляется ей, и хотя кажется, что она движется в каком-то определенном направлении, время от времени случается так, что она беспорядочно меняет направление своего движения совершенно неожиданным для нас образом. Это движение ни в коем случае не является совершенно отталкивающим или бесполезным; часто оно может быть возбуждающим и исполненным надежд. Но пока существуют институты современности, мы никогда не сможем целиком и полностью контролировать ни направления, ни темп этого движения. В свою очередь, мы никогда не будем чувствовать себя в полной безопасности, так как местность, по которой проходит этот путь, грозит нам весьма серьезными рисками. Чувства онтологической безопасности и экзистенциальной тревоги будут и далее сосуществовать в их двойственности.

Этот термин происходит из Jagannath, «повелитель мира» на хинди, и является именем Кришны; идол этого божества везли каждый год по улицам на большой колеснице, под которую последователи должны были бросаться, чтобы быть раздавленными под колесами.

Колесница современности не образует единого целого, и здесь воображение подводит нас, как и любой разговор о единственном пути, по которому он движется. Это не машина, отлитая из одного куска металла, но машина, в которой присутствуют напряжение, противоречия, подверженность воздействию различных влияний.

Отсуствия привязанности к определенному месту (displacement) и нового усвоения (reembedding): пересечение отчуждения и знакомства (familiarity).

Близости и безличности: пересечения личного доверия и безличных связей.

Экспертизы и присвоения: пересечения абстрактных систем и компетентности (knowled- geability).

Приватности (privatism) и вовлеченности (engagement): пересечения прагматического принятия и активизма.

Современность характеризуется отсутствием привязанности к определенному месту в том смысле, на который мы указывали выше, — место становится фантасмогоричным. Однако речь скорее идет о неоднозначном опыте, нежели о банальном уходе сообщества в прошлое. Мы можем ясно это увидеть, только если сохраним в уме различия

между описанными ранее досовременностью и современностью. Происходящее является не просто локализованными влияниями, переходящими в более безличные отношения абстрактных систем. Вместо этого изменяется сама ткань пространственного опыта, соединяя близость и удаленность теми способами, которым сложно подыскать близкие параллели в предыдущие эпохи. Здесь имеет место сложное отношение между привычностью и отчуждением. Многие аспекты жизни в локальных контекстах продолжают сохранять свою привычность и непринужденность, основываясь на рутине каждодневной жизни, которую ведут индивиды. Но ощущение привычности обычно опосредуется дистандиацией времени и пространства. Оно не выводится из особенностей локализованного места. И этот опыт, пока он погружается в общую осведомленность, одновременно является беспокоящим и поощряющим.

Характерной чертой отсутствия привязанности к определенному месту является наше включение

в глобализованные культурные и информационные потоки, а это приводит к тому, что чувство привычности и нахождения в одном месте соединены сегодня намного менее тесно, чем прежде. Это скорее феномен интеграции в глобализованные «сообщества» коллективного опыта, чем феномен интеграции. Границы тайного и явного изменяются, поскольку многие формы деятельности, которые прежде не пересекались друг с другом, теперь совмещаются в одних публичных сферах. Появление газет и телевизионных передач является наиболее очевидными конкретным примером этого феномена, но это присуще и пространственно-временной организации современности. Мы все хорошо знакомы с событиями, с действиями и с видимыми явлениями физических условий в тысячах миль от того места, где нам довелось жить. Приход электронных средств массовой информации, несомненно, подчеркивает данные аспекты перемещения, начиная с того, что они замещают присутствие столь мимолетно и на таком расстоянии. Как замечает Джошуа Мейровиц, человек, разговаривающий по телефону с другим (возможно, на другом конце мира), более близок с ним, чем с другим индивидом в той же комнате (который может спрашивать: «Кто это? Что она говорит?» и так далее).

Обратной стороной отсутствия привязанности к определенному месту является новое усвоение.

ют личную жизнь. Те же самые процессы, которые ведут к разрушению районов старого города и их замещением офисными зданиями и небоскребами, обычно позволяли облагородить старые области и создать новую локальность. Хотя картина высоких, безличных скоплений зданий городского центра обычно представляется как миниатюрное изображение ландшафта современности, эта точка зрения является ошибочной. Не менее характерным является новое создание относительно небольших и неформальных мест. Сами транспортные системы, которые помогают разрушать связь между локальностью и родством, обеспечивают возможность для нового усвоения, делая более простым посещение «близких» родственников, которые находятся далеко.

Соответствующие комментарии могут быть сделаны и о пересечении интимности и безличности в современных контекстах действия. Неверно, будто бы в условиях современности мы во все большей степени живем в «мире незнакомцев». Нам не требуется все большая и большая замена интимности безличностью в контактах с другими, которые мы рутинно совершаем в течение нашей повседневной жизни. Речь идет о более сложной и тонкой ситуации. Повседневные контакты с другими при досовременных порядках обычно базировались на знакомстве, обусловленном отчасти проживанием в одном и том же месте. Однако вероятно, что в ту пору контакты со знакомыми людьми нечасто способствовали установлению той степени близости, которую мы сегодня связываем с личными и сексуальными отношениями. Та «трансформация интимности», о которой я говорил, зависит от дистанциации, которую осуществляют механизмы высвобождения, в сочетании с изменившимися

средами доверия, существование которых они предполагают.

Человек ходит по улицам города и, вероятно, встречает тысячи людей в течение дня; людей, которых он или она никогда не видели раньше — «незнакомцев» в современном смысле этого термина. Или, возможно, этот индивид, прогуливаясь по менее оживленной улице, праздно рассматривает прохожих и многообразие товаров, продающихся в магазинах — речь идет о бодлеровском flaneur. Кто станет отрицать, что этот опыт является присущим современности? Однако мир, который находится где-то там, мир, который маячит в качестве фона в виде неопределенного пространства-времени за привычными нам домом и локальным районом, это не чистая безличная близость. В противовес этому близкие отношения могут продолжаться и на удалении (регулярный и длительный контакт может виртуально осуществляться с другими индивидами в любой точке земной поверхности — а также над землей и под ней), а личные связи длительно строиться с другими, с которыми некто прежде познакомился. Мы живем в мире, населенном людьми (peopled), а не просто анонимными, бесцветными лицами, — интерполяция абстрактных систем в нашу деятельность в значительной мере влияет и на это.

В отношениях интимности современного типа доверие всегда двусмысленно и возможность расставания всегда присутствует в той или иной

степени. Личные связи могут быть разорваны, а интимные связи возвращены в сферу безличных контактов — в случае разорванной любовной связи, близкий внезапно снова становится незнакомцем. Требование «раскрытия себя» другому, которое предполагают личные доверительные отношения, равно как и предписание ничего не скрывать от другого, сочетает в себе уверенность и глубокую тревогу. Личное доверие требует уровня самопонимания и самовыражения, который сам по себе должен быть источником психологического напряжения. Взаимное самораскрытие связано с потребностью во взаимности и поддержке; однако оба пункта часто несовместимы. Досада и разочарование переплетаются с потребностью в доверии к другому, как поставщику заботы и поддержки.