ДОВЕРИЕ И ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ

Существуют некоторые аспекты доверия и процессы личного развития, которые встречаются во всех культурах, как досовременных, так и современных. Я не буду пытаться дать исчерпывающее освещение данной проблемы, а сконцентрируюсь на связях между доверием и онтологической безопасностью.

ее в деталях. Тем не менее следует отметить, что избавление от систем государственного управления сегодня является практически невозможным в силу глобального распространения системы национальных государств. Покинуть страну, где государственная политика чрезвычайно жестока или противна вашим взглядам, можно, лишь перейдя на территорию другого государства и став субъектом его юрисдикции.

использовал этот термин ранее1Ш. Эта фраза относится к уверенности, испытываемой большей частью людей как по отношению к сохранению своей самоидентичности, так и по отношению к постоянству окружающей социальной и природной среды действия. Ощущение надежности людей и вещей, играющее центральную роль в понятии доверия, является также базовым для чувства онтологической безопасности; таким образом, в психологическом плане оба они тесно связаны между собой.

Онтологическая безопасность соотносится с «бытием» или, в терминах феноменологии, с «бытием- в-мире». Но это скорее эмоциональный, нежели когнитивный феномен, который глубоко укоренен в бессознательном. Философы показали нам, что на когнитивном уровне существует крайне мало (если только существует) аспектов нашего личного существования, относительно которых мы можем обладать достоверным знанием. Возможно, наличие такой познавательной неопределенности является частью рефлексивности современности, но она определенно не ограничена одним только специфическим историческим периодом. На некоторые вопросы — «Существую ли я на самом деле?», «Тот ли я человек сегодня, которым был вчера?», «Существуют ли на самом деле другие люди?», «Будет ли продолжать существовать то, на что я сейчас смотрю, если я повернусь к нему спиной?» — нельзя дать бесспорный ответ при помощи рациональных аргументов.

Философы ставят вопросы о природе бытия, но они не находятся, как мы можем предположить, в ситуации онтологической опасности в своих обычных действиях и в этом отношении они находятся в согласии с большей частью населения. Подобное

нельзя сказать о меньшинстве людей, которые рассматривают нашу неспособность знать твердые ответы на эти вопросы не просто как интеллектуальную обеспокоенность, а как глубинное беспокойство, влияющее на множество их действий. Человек, который экзистенциально неуверен в том, является ли он или она собой, или существуют ли на самом деле другие люди, или существует ли реально что-либо из воспринимаемого нами, может быть совершенно неспособным обитать в том же социальном мире, что и другие люди. Определенные категории индивидов, которые думают и действуют подобным образом, считаются другими людьми душевнобольными (например, шизофреники)и\ Какие бы иные черты не демонстрировало подобное шизофреническое поведение, его тем не менее нельзя истолковать как следствие недостатка интеллектуальных спрособностей. То же самое справедливо и в отношении многих видов состояния тревоги в его критических или мягких вариантах. Представим, что некто без каких-либо внешних симптомов постоянно страдает по поводу того, что другие вынашивают в отношении него или нее какие-то тайные злые замыслы. Или представим человека, постоянно беспокоящегося о возможности ядерной войны и неспособного выкинуть мысль об этом риске из своей головы. В то время как «нормальные» индивиды могут считать подобные тревоги, — особенно когда они сильны и постоянны, — иррациональными, эти чувства будут являться скорее результатом повышенной эмоциональной чувствительности, нежели иррациональности. Для риска ядерной войны в современном мире всегда есть имманентная возможность; и коль скоро ни один индивид не имеет прямого доступа к мыслям другого, никто

не может быть абсолютно уверен (скорее в логическом, чем в эмоциональном смысле), что злой умысел не присутствует в умах других людей, с которыми он или она взаимодействуют.

Почему все люди не находятся постоянно в состоянии высокой степени онтологической небезопасности, продиктованной чудовищностью подобных потенциальных экзистенциальных тревог? Источники той безопасности, которую в отношении к этим возможным само-вопрошаниям большинство людей испытывает большую часть времени, должны быть найдены в определенном характерном опыте раннего детства. Я буду утверждать, что «нормальные» индивиды получают на первоначальном этапе жизни базовую «дозу» доверия, которая ослабляет или притупляет подобную экзистенциальную восприимчивость. Или, если изменить эту метафору, они получают эмоциональную прививку, защищающую их от онтологических тревог, которым потенциально подвержены все человеческие существа. Действующей силой этой прививки являются в первую очередь те люди, которые заботятся о ребенке в детстве: для большей части индивидов таким лицом является мать.

Работа Эрика Эриксона является важным источником для понимания значения доверия в контексте раннего развития ребенка. То, что Эриксон называет «базовым доверием», находится, как он показывает, в центре устойчивой эго-идентичности. При обсуждении значения доверия в детском возрасте Эриксон обращает внимание именно на этот необходимый элемент веры, к которому я уже обращался ранее.

Он говорит, что в то время, как некоторые психологи говорили о развитии «уверенности» у ребенка, он предпочитает слово «доверие», потому что

в нем «больше наивности». Более того, добавляет он, доверие предполагает не только «что некто научился полагаться на постоянство и тождество тех, кто находится вокруг и заботится о нем», но также и то, «что он может доверять себе». Доверие к другим развивается в сочетании с формированием внутреннего ощущения доверительности, которое в дальнейшем обеспечивает основу стабильной самоидентичности.

Поэтому с самого первого этапа доверие заключает в себе взаимность опыта. Ребенок учится полагаться на последовательность и внимание тех, кто о нем заботится.

Вера ребенка в любовь того, кто о нем заботится, и является тем, что приводит к обязательствам, предполагаемым базовым доверием, равно как и всем тем формам доверия, которые являются производными от него.

«[Родители] вызывают чувство доверия у своих детей таким исполнением своих обязанностей, которое соединяет нежную заботу об индивидуальных потребностях ребенка с крепким чувством личной доверительности внутри системы доверия, стиля жизни их культуры. Тем самым у ребенка формируется основа чувства идентичности, которое в дальнейшем объединится с чувством того, что “все в порядке”, чувством себя и осознанием того, что он становится тем, кого другие люди рассчитывают в нем увидеть... Родители обязаны не только управлять поведением ребенка при помощи запретов и поручений; они также обязаны быть способными передать ребенку глубокое, почти что телесно ощущаемое убеждение, что то, что они делают, имеет смысл. В конечном счете, дети становятся невротиками не из-за разочарований, но от отсутствия или утраты социального смысла этих разочарований.

Однако даже при самых благоприятных обстоятельствах этот период, по-видимому, вносит в психическую жизнь становящееся прототипическим чувство внутреннего раскола и всеохватной ностальгии по утраченному раю.

Эти догадки, в значительной степени принадлежащие Эриксону, формируют общее акценты школы объектных отношений психоаналитичес

кой мысли*. Некоторые очень похожие идеи были разработаны ранее Д. В. Винникоттом. Вовсе не удовлетворение естественных побуждений, говорит он, приводит ребенка к тому, что он «начинает существовать и чувствовать, что жизнь реальна и находить жизнь достойной того, чтобы жить». Напротив, подобная ориентация является производной от отношения между ребенком и тем, кто о нем заботится; она зависит от того, что Винникотт называет «переходным пространством» между ними. Переходное пространство — это раз- деленность, созданная между ребенком и тем, кто о нем заботится, т. е. автономность действия и возникающее чувство идентичности и «реальности вещей», — и выводимая из веры ребенка в надежность фигуры родителя. Переходное пространство является отчасти неправильным наименованием, поскольку, как поясняет Винникотт, оно относится к способности ребенка позволять заботящемуся о нем удаляться как во времени, так и в простран-

Идеи школы объектных отношений более соответствуют аргументам, развиваемым здесь, чем те, что можно обнаружить в лакановском психоанализе, который сегодня более влиятелен в некоторых областях социальной теории. Работа Лакана важна, так как помогает ухватить хрупкость и фрагментированность самости. Однако при этом — вместе с постструктуралистской мыслью в целом — он в первую очередь сосредоточивает внимание на одном типе процессов, который в действительности дополняется противоположными тенденциями к интеграции и целостности. Теория объектных отношений является полезной, так как она говорит о том, как индивид обретает ощущение целостности и как это связано с уверенностью в том, что внешний мир «реален». На мой взгляд, подобный подход согласуется (или может быть согласован) со взглядом Витгенштейна о «данности» мира объектов и событий, который может быть «воспринят» только в качестве пережитого и который внутренне противится выражению себя в слова.

ствеХУ1.

По этой причине ключевым для пересечения доверия с возникающими социальными способностями ребенка является отсутствие. Здесь, в самой сердцевине части психологического развития доверия, мы заново исследуем проблематику дистанциации времени и пространства. Фундаментальной особенностью раннего формирования доверия является вера в то, что опекун вернется. Ощущение надежности, центральное для чувства целостности самоидентичности, основывается на осознании того, что отсутствие матери не означает прекращения ее любви. Доверие, таким образом, заключает в скобки дистанцию во времени и пространстве и, таким образом, преграждает путь экзистенциальным беспокойствам, которые (если бы им позволили конкретизироваться) могут стать источником продолжающегося эмоционального и поведенческого страдания на протяжении жизни.

Ирвинг Гофман выражает это с обычной для него остротой, когда (в контексте дискуссии о риске) он замечает следующее: «Поэты и религиозные деятели не будут спорить о том, что если индивид сравнивает очень короткое время, которое ему намечено до его смерти, с относительно коротким временем, данным ему для того, чтобы странствовать и страдать в этом мире, он вполне мог бы найти причину для рассмотрения всей своей жизни как очень короткой по времени зловещей игры, каждая секунда которой должна наполнять его тревогой о том, на что ее употребить. И вправду, весьма короткое отведенное нам время летит, но нам кажется, что мы в состоянии задержать его дыхание на секунды или минуты»1"™.

Доверие, онтологическая безопасность и ощущение преемственности людей и вещей остаются

тесно связанными друг с другом в личности взрослого человека. Доверие к надежности объектов, не являющихся людьми, как следует из данного анализа, основывается на более простой вере в надежность и заботу человеческих индивидов. Доверие к другим является психологической потребностью, имеющей устойчивый и повторяющийся характер. Извлечение уверенности из надежности или честности других является видом эмоционального восстановления, согласованного с опытом схожего социального и материального окружения. Онтологическая безопасность и обыденная практика тесно связаны благодаря всепроникающему влиянию привычки. Те, кто заботиться о ребенке на ранней стадии его развития, обычно придают большое значение тем практикам, суть которых состоит в поощрении ребенка и отказе от его поощрения. Предсказуемость вроде бы самых незначительных практик повседневной жизни глубоко включена в смысл психологической безопасности. Когда по какой-либо причине подобные практики разрушаются, тревога начинает усиливаться и даже очень твердо укорененные аспекты личности индивида могут исчезнуть и измениться1™.

Преданность обыденной практике всегда двусмысленна, что является выражением тех чувств утраты, которые (как отмечает Эриксон) всегда являются частью базового доверия. Рутина психологически расслабляет, но в одном важном аспекте не является тем, относительно чего кто-либо может расслабиться. Преемственность практик повседневной жизни достигается только через постоянную бдительность вовлеченных участников, хотя здесь оказывается задействованным и практическое сознание. Демонстрация этого постоянно обновляемого «договора», заключаемого индиви

дами друг с другом, находится в центре «экспериментов с доверием» Гарольда Гарфинкеля1Ьс. Эти эксперименты предлагают наглядное изображение эмоционально беспокоящего воздействия безразличия, пусть даже непреднамеренно проскальзывающего в устной речи. Результатом является временная утрата доверия к другому как к надежному, компетентному деятелю и усиление чувства экзистенциальной тревоги, которая принимает форму чувств боли, замешательства и предательства вместе с подозрительностью и враждебностью.

Эта работа, а также те, которые затрагивают детали каждодневного разговора и взаимодействия, активно наводят на мысль, что усваиваемое при формировании базового доверия не является простым сочетанием рутины, честности и поощрения. Одновременно усваивается утонченная методоло- гиия практического сознания, которое является преемственным защитным механизмом (хотя и заключающим в себе возможности слома и разделения) против тревог, которые могут быть вызваны даже самыми случайными столкновениями с другими людьми. Мы уже обозначили вежливое невнимание как один общий способ, в котором доверие является «воплощенным» как особенность соприсутствия, не связанного со сфокусированными встречами. При встречах лицом к лицу поддержание базового доверия совершается благодаря постоянному слежению за взглядом, телесной позе, телодвижениям и конвенциям стандартного обмена репликами.

Анализ, предложенный в данном разделе, обеспечивает благоприятную возможность наметить ответ на вопрос, который оставался открытом до сих пор: что противоположно доверию? Очевидно, что есть обстоятельства, при которых

отсутствие доверия может быть адекватно охарактеризовано как недоверие (как в отношении абстрактных систем, так и в отношении личностей). Термин «недоверие» наиболее удобно применять в обстоятельствах, когда мы говорим об отношении действующего лица к специфической системе, индивиду или типу индивида. Применительно к абстрактным системам недоверие означает скептическое или открыто отрицательное отношение к обладанию специальными знаниями, которые включает в себя система. Применительно к людям недоверие означает сомнение в честности намерений, которые демонстрируют их действия. Тем не менее «недоверие» — это слишком слабый термин для того, чтобы выражать фундаментальную противоположность базовому доверию, который занимает центральное место в обобщенном множестве отношений к социальному или физическому окружению. Укрепление доверия в данном случае, само является условием признания определенной идентичности объектов и личностей. Если базовое доверие не развито или же его непременная двойственность не сдерживается, нарастает постоянное экзистенциальное беспокойство. Поэтому в наиболее глубоком смысле противоположностью доверию является такое умонастроение, которое может лучше всего быть охарактеризовано как экзистенциальная тревога или ужас.